***
Матовая ауди подъезжает к небольшому дому, приглушено освещенному уличными фонарями и единственным источником света в окне на втором этаже. Юнги с дури хлопает дверцей, швыряя спортивную сумку в руки одному из своих телохранителей, что подбегает навстречу, и быстрым шагом направляется внутрь. Джей Пак выходит через мгновение, не успевая подтрунить над ним и поздравить с освобождением, как альфа издает утробный рык и сдирает огромную плазму со стены, швыряя ее на абрикосовый плиточный пол. — Ебать, полегче, эта плазма стоила, как твоя печень, — присвистывает Пак, впервые видя друга в подобном бешеном состоянии. Юнги опасливо подходит к дорогим мраморным вазам на лестнице. — Ты же не собираешься и ее херачить, старик? Ради Будды, — выкрикивает он, хватая разъяренного альфу за грудки и оттаскивая подальше. Юнги остервенело вырывается, видя перед глазами порочный ангельский силуэт Чонгука в шелковом розовом одеянии и зверское тело Тэхена, заслонившее его и отобравшее. На сегодня. Он клянется себе забрать омегу, даже если придется пойти против всего клана. — Я убью его, — выдыхает сквозь стиснутые зубы альфа, отдирая от себя руки Пака и уверенным, сумасшедшим взором смотря в его недоумевающие глаза. По налитым кровью и жаждой расправы глазам Джей понимает, о ком он говорит. И предчувствие грядущей войны заполоняет его легкие. Юнги направляется в душ на втором этаже, игнорируя возгласы, летящие в спину, и встает под ледяные струи, освежающие истерзанную пытками кожу и мысли, норовящие сбиться в хламину. Юнги тяжело сглатывает, сохраняя свою тактику, такую отличную от привычных триаде. Он добивается своего хитростью, стратегией и манипуляциями. На контрасте с Цербером, думающим лишь своим топором. Он иронично усмехается, представляя Тэхена, который сочетает все выше перечисленное. И уверяя себя, что в этот раз госпожа фортуна улыбнется ему. Впервые. В конце мироздания и разрух, ожидающих греховные неоны Поднебесной. Юнги встряхивает влажными волосами оттенка обсидиана и натягивает темные штаны, водолазку и плотное твидовое пальто серого цвета. Он надевает кепку и черную маску, закрывающую половину лица, и вытаскивает из потаенной комнаты в подвале с сейфом тяжелую сумку, поднимаясь с нею во внутренний двор и минуя влажные глаза напуганного мальчика в инвалидной коляске, провожающего его с плохо скрытой ненавистью. — Сколько у нас уже людей? — говорит Юнги, окидывая цепким прищуром скопление новобранцев на территории дома и кидая сумку в багажник ауди. Единственное, что уцелело после нападения полицейского отряда. Его излюбленная вилла покоится в руинах, схоронив под обломками мягкую улыбку Чонгука и их объятия. — Девять тысяч, — отвечает Джей Пак, опираясь о капот его машины и выдыхая сизые кольца дыма в беззвездное пыльное небо. — У Тэхена в три, а может и в четыре раза больше. К сведению, если ты вдруг нахуй не в курсе. — Заткнись и залезай на переднее, — обрывает его Юнги, разблокировав дверцы тонированной тачки. Время утекает, словно пески Сахары между протянутых пальцев. — Куда мы? Вешаться? Замаливать грехи в храме нефритового Будды? — усмехается Джей Пак, нарекая его сумасшедшим, но все же послушно садясь рядом. Он бы его не оставил, даже если бы пришлось зависнуть в чистилище. — Еще успеем, — Юнги заводит мотор и выезжает на оживленные улицы Шанхая, подавляя приступы агрессии, способные довести его до могилы раньше времени.***
В коттедже цвета белых лилий повисает грохот, знаменующий начало конца. Джин бежит вниз по лестнице из черного мрамора, застывая посреди светлой, освещенной июньским солнцем гостиной, и расширенными от страха глазами смотря на разбросанные по полу подушки, разбитые декоративные вазы, осколки, смятые желтые нарциссы. Маленький Чонгук сидит на коленях, рвано дыша и держась за рассеченную щеку. Там, где наложат швы, а небольшой шрам останется позже напоминанием о болезненном детстве. Капли алой крови марают плитку цвета слоновой кости. Чонмин стоит над ним, сверкая нездоровым блеском во взоре и сжимая складной ножик, чье острие окрашено в багряный. Чонгук заталкивает слезы обратно, не позволяя им марать кровоточащую кожу и ощупывая дрожащими пальцами пол. — Папа никогда тебя не полюбит так, как меня. И никто не полюбит. Таких, как ты, — Чонмин не успевает договорить, озаряя своды коттеджа визгливым, истошным криком. Джин порывается вперед, но спотыкается и раздирает колени об осколки, заплаканными глазами видя, как Чонгук хватается за маленькую статуэтку из золота и бьет ею брата по виску. Чонмин теряет сознание в то же мгновение, опадая, как листья розовой магнолии в их цветущем саду. Пронзительный вопль Джина застревает в сухожилиях Чонгука, прокручиваясь на репите все оставшиеся годы. Болью и нелюбовью. Он остается с ноющим шрамом, погибая в ужесточившихся течениях талых вод ледяной Антарктиды и греясь лишь в объятиях заботливого отца, что мягко прижимает его к своей груди и обещает успокоение. Его брату-близнецу ставят диагноз, повисающий как бесчеловечный тайфун в уголках их дома. Чонмин медленно сходит с ума, забирая с собой от души Чонгука по куску. Когда-нибудь перестанет болеть так, что Чонгук раздирает глотку в кошмарах, ставших его непрошенными, но вечными гостями. Когда-нибудь перестанет болеть так, что он отчается до конца, опустив руки в попытке заполучить милость и крохи тепла от папы. Когда-нибудь перестанет болеть. И он дарует себе прощение.***
Храм Нефритового Будды поет печальные колыбельные. Под покровом пахнущей кровью и грядущими гибелями неба ютится внутренний дворик с лазурным прудом и зал небесных владык с четырьмя статуями четырех буддийских божеств, опекающих разные стороны света. Двухэтажное строение, называемое сердцем храма и домом нефритового будды, хранит в себе реликвию и роскошное убранство — статую из цельного камня. Юнги крепко сжимает ручки сумки, проходя в приглушено освещенное красными фонарями помещение и сдерживая порыв закурить, чтобы не осквернять святые места. Джей трется рядом с ним, в нетерпении сдирая кожу с губ и теребя пальцы в карманах темно-синего пиджака. — Где его носит нахуй? — цедит он нервозно, получая уничтожающий взор Юнги из-под черной кепки. — Ты бы хоть маску снял, а то похож на ебанного гуля. — Завались и не порочь храм своим грязным языком, — отрезает альфа, прислушиваясь к отдаленным шагам и идя навстречу. — Может еще повяжем на дереве красную ленточку и попросим доброго дядю Будду исполнить наше желание? — усмехается Пак, кивая на цветущее зеленое дерево в саду, повязанное алыми лентами. — Только придется встать в очередь. Но мы же никуда не спешим. Какая разница — сдохнуть сегодня или завтра? Правда, Юнги? Юнги пропускает мимо ушей поток его сарказма, приправленный соусом из истерии, и кивает подошедшему альфе. Сан оглядывает его с прищуром, похожим на змеиный, вздергивая сбритую в середине бровь и скалясь. Он прячет руки в карманах длинного серого пальто, в зализанных назад угольных волосах переливаются блики кобальтового ореола луны. Юнги кидает ему под ноги сумку, набитую крупными купюрами, и прожигает члена якудза уверенным взглядом. — Отчаяние захлестнуло? — с ухмылкой спрашивает Сан, указывая на доллары. — Получишь еще столько же, сколько скажешь, если обеспечишь мне десять тысяч человек. — Что еще надумал? — Сан посматривает на него, как на рехнувшегося, издевательски растягивая слова. — Мне нужно переправить через Восточно-Китайское море тридцать тонн героина. Но это позже. Сначала люди, — Юнги пытливо разглядывает каждый его жест, усмехаясь краем губ, когда альфа демонстративно кривится и пододвигает ему сумку обратно носком начищенных до блеска ботинок. Чертов перфекционист. — Ты, походу, блять, не в курсе, что я не в том положении, чтобы выделять людей из армии своего отца, — Сан качает головой, и на дне его зрачков Юнги ловит известие об опасности, поджидающей за углом. — Глава он, а не я. Можешь предложить ему это дело и начать отсчет, как скоро твоя голова слетит с шеи. Юнги шумно хмыкает, считывая истинную суть сквозь толщи напускных, насмешливых слов. Кто дал тебе право держать меня за идиота, ублюдок? Джей хмурится, замечая напрягающиеся желваки друга и кладя ладонь на его плечо, но тот сбрасывает ее и подходит вплотную к Сану, притягивая его за затылок к себе и сталкиваясь лбами. — Ебанная ты змея, — произносит с широкой, знающей улыбкой Юнги, смотря в глаза Иуды. Он отпускает его и медленно отходит, разворачиваясь к выходу из храма. — А говорил, что святые места нельзя осквернять, — Джей Пак цыкает и непонимающе смотрит ему в спину, но спешит пойти следом, окрикивая уже во внутреннем, заваленном белым покрывалом дворике. Зима овеяла их души опасностью, падалью и запахом скорбящих азалий. — Что происходит, Юнги? Юнги замирает у заснеженного капота ауди, матерясь под нос и ударяя ногой о дверцу. — Он сотрудничает с Тэхеном. Сукин сын успел прохавать все и переманить его на свою сторону, — альфа тяжело выдыхает клубы холодного пара, потирая веки. — Блять, — ругается Джей Пак, зарываясь пятерней в волосы. — Что будешь делать теперь? В хитром взгляде Юнги селится звериный голод. — Помнишь выражение, помогающее выиграть все войны? Враг моего врага — мой друг.***
В полицейском участке зависает запах горького кофе и дым от зажженных сигарет, зажатых между дрожащими пальцами. Намджун стоит со сложенными вперед руками перед начальником полиции Шанхая, не мигая смотря на подписанные документы в ладонях альфы и проглатывая ком ярости, застрявший в глотке. — Ты знаешь, что это? — вздергивает бровь начальник, смеряя комиссара пытливым прищуром. — Это приказ о твоем увольнении. Из Пекина, блять. Альфа швыряет листы на стол и стискивает зубы. Намджун не меняется в лице, но сжимает кулаки до побеления костяшек, принимая ударами под дых гневную тираду начальника. — Ты понимаешь, что это значит? Твоего отстранения требует верховный участок в самой столице. И им насрать, что ты однажды смог поймать почти всех членов триады вместе с их главарем. Намджун молчит, напрягая желваки и жалея, что не убил тогда Тэхена сам. Отбывая пожизненное или принимая на себя смертную казнь, но умирая со спокойствием на душе за сохранность своей семьи. — Ты пренебрег своими полномочиями несколько раз, двое офицеров пропали без вести после твоего приказа, предполагается, что они мертвы. Ты подверг опасности жизни сотрудников, выдал обратно конфискованные лаборатории, совершил внеплановый рейд на бордель и на виллу одного из предполагаемых членов триады. В результате были убиты двадцать офицеров. Мало того абсурда, который ты уже вытворил за последние недели, так ты еще незаконно пытал и выпустил этого ублюдка через день. Скажи мне честно, какую дурь ты принимаешь? Или, может, полицейский участок стал для тебя цирковой ареной? Намджун вонзает в него нечитаемый, но полный пугающей уверенности взгляд, замечая заслюнявленные в порыве злости бумаги и медленно подходя ближе. Начальник настораживается с его хищной поступи и дикого блеска в темных глазах. — Я должен уволить тебя, Намджун. Так больше не может продолжаться. Сдай все свои принадлежности и покинь участок сегодня же. Ты больше никогда и ни в каком городе не сможешь работать во благо закона. Намджун заставляет его заткнуться, швырнув на стол массивную синюю папку. Альфа едва не подпрыгивает на месте, недоверчиво поглядывая то на него, то на кинутую под нос вещь. Он осторожно раскрывает ее, вытаскивая распечатанные фотографии, где он совершает закупку героина в одном из кварталов Гуанчжоу, на других снюхивая его с живота обнаженной несовершеннолетней проститутки и придерживая за ягодицы другого. Фотографии даже не зацензурены, показывая в точности его искаженное в экстазе лицо. — Что ты хочешь? — сразу переходит к делу начальник, застыв с ошеломленным, но принявшим свою участь лицом. Понимая, что за данную опубликованную информацию его ожидает в лучшем случае увольнение и лишение всех званий. Намджун усмехается краем губ, опираясь ладонями на его стол и опасливо склоняя голову набок. — Дай мне время. Делай, что хочешь, но мне нужно две недели и полная свобода действий, чтобы снова засадить всю триаду за решетку. Я отправлюсь следом за ними в ту же секунду. Намджун оставляет его в мучительных размышлениях, уверенный в своей победе и быстрым шагом выходя из участка. Он соврал. Искусно и бесповоротно. Намджун Тэхена в живых не оставит. Он накидывает твидовое серое пальто, собирающее на плотной ткани крупные снежинки, тающие в то же мгновение, и открывает дверцы тонированного белого лексуса. За пару метров от него стоит бордовый джип вранглер, Цербер сидит за рулем, потирая измазанными в мазуте пальцами подбородок и цепко высматривая высокую фигуру комиссара. Цербер шанхайского зверя точит когти. В Поднебесной впервые идет снег.***
Сан проходит в затемненный зал чтения сутр, где располагаются комнаты для изучения основных текстов буддизма, застывая на пороге и вглядываясь в порочный силуэт Яньлиня. Его имя означает «ласточкин лес», окутанный ароматом белого лотоса и рокотом лазурных озер. И Сан в нем теряется часть за частью, завороженно рассматривая бледную голую кожу груди, мерцающую в расшитой сиреневыми орнаментами прозрачной ткани, похожие на рыбью чешую светло-фиалковые рукава и платиновые пряди, аккуратно лежащие на плечах; длинные ноги обтягивают брюки из черного бархата, в разрезах видны чулки из темной сетки. Под ребрами альфы умирает и возрождается сердце. Его хасу атрофирует конечности и забирает себе его пульс. И кто возьмет повинность за мои раздробленные от твоей красоты суставы? Рядом с ним в обличии смерти стоит Тэхен, сжимая фильтр гаванской сигары и дымя в нефритовый потолок. На воротнике его мазутной кожанки повисает угроза. Зверь оскверняет святыню Китая. — Он предложил тебе сотрудничество? — спрашивает на выдохе едкого дыма Тэхен, вонзая в него проницательный взгляд. На самой глубине — до сих пор не верящий в предательство того, кого когда-то хотел назвать другом. Но кинутая под ноги сумка с купюрами, оставленными Юнги, заставляет горькую усмешку тронуть сухие губы. И рвет сердце на маленькие, колючие куски. От них кровит рот, выжигаются глазницы. Сан отлипает от раздирающего на атомы образа омеги, что неспешно ходит по помещению и встает за спиной своего хозяина, сражая наповал манящей чистотой в больших глазах. — Он хочет твою голову. Тэхен негромко хмыкает, посматривая за окном на падающие с мутного неба белые комки. В Поднебесной впервые идет снег. Яньлинь хмурит брови, в непонимании глянув на мрачного главу триады и не найдясь со словами, утонувшими внутри глотки. — Что ты хочешь взамен на согласие твоего отца? Мне нужен стабильный торговый путь в Японию. Сан с интересом и довольной усмешкой осматривает Тэхена, затем на замершего под его собственническим взором Яньлиня. — Я хочу его, — альфа не отрывается от фарфоровой кожи и сжатых розовых губ омеги, представляя, как присвоит его себе и пометит на следующее утро, даря ему лучшие рассветы в стране восходящего солнца. — Позволь мне забрать его с собой в Осаку, и вся мощь и помощь нашего клана будет предоставлена тебе. Тэхен ухмыляется краем рта и ловит настороженный, смущенный, понимающий взгляд Яньлиня. Поэтому ты приставил меня к нему? Поэтому притащил в чертов храм чертового будды, зная, что он пожелает меня себе? Тэхен медленно подходит к лежащим на полу деньгам, с отвращением осматривая и вбивая себе в виски мысль, что они — орудие, используемое Юнги для объявления ему войны. Он чиркает зажигалкой, поджигая кончик зеленой купюры и отражая в своих аспидных зрачках пламень, охватившую остальные доллары. Ты хочешь мою голову, насаженную на острие ножа. Я хочу твое предательское сердце, вырванное из груди сырым. В Поднебесной впервые идет снег.***
В особняке с бирюзовыми водами и шелестом водяных лилий, роняющих лепестки под натиском северных ветров и свирепых снегопадов, пахнет горячими блюдами, целительными мазями и восточными благовониями с привкусом белого жасмина. Чонгук сидит в гостиной на мягком темном диване, качая ногой и зачитываясь сборником поэзии династии Тан, медленно листая потертые страницы и подпирая щеку кулаком. На нем алое ханьфу с короткими рукавами из китайского шелка с изображениями золотистых драконов, змейкой переливающихся на струящейся ткани. Рядом с ним ютится Даолинь, мирно вышивая и временами с трогательной улыбкой посматривая на погруженного в чтение омегу. — Знаешь, с твоим появлением в этот особняк вернулась жизнь. Чонгук отрывается и смотрит на него с горящими, словно звездное небо над знойной пустыней, глазами. Такими же живыми, как у Мидори. Их похожесть делает надрезы на сердце лекаря, но и парадоксом исцеляет застарелые раны — отличием. Чонгук здесь, и все еще можно исправить. В глубине души Даолинь верит в его внутреннюю силу, способную вытащить душу зверя из ада в собственном теле. Обратить его вновь в человека. Мидори ушел, засыпанный холодной землей. — Рядом с тобой Тэхен становится хоть немного похожим на себя прежнего. Таким, каким он был до того, как его отец вытравил в нем человека. Чонгук внимает его дрожащему голосу, но не может поверить, как бы отчаянно ни старался. Для него он всегда останется диким, необузданным, готовым сорваться в любой момент и заглотить целиком. Чонгук затягивает поводок на пышной шерсти зверя, но боится погибнуть от собственных хитросплетений и надежд на его нежность. — Пожалуйста, не оставляй его, — вдруг просит с мольбой Даолинь, мягко беря его за ладонь и сжимая. Омега смотрит в его теплые, похожие на растопленный шоколад глаза, и норовит сдаться без сопротивления. — Без тебя он погибнет от своей же черни в душе. — Я многое не смогу ему забыть. Он ждет от меня слепой верности. Но если дам ее — я стану предателем своего отца, который пытается вытащить меня отсюда, рискуя жизнью. И его страданий я никогда не прощу, — омега сжимает и разжимает пальцы свободной руки, принимая ласковые поглаживания лекаря на своей щеке. — Сделай так, чтобы Тэхен сам отпустил тебя, — Даолинь заговорщически усмехается на его удивленный взгляд, — не напором, а хитрой нежностью. Нежность — это самая большая сила. Чонгук слегка щурится, прокручивая в голове его слова и не сопротивляясь, охотно ластясь к плечу Даолиня, когда он прижимает его к себе для объятий, и прикрывая глаза. В его руках — отголоски потерянного детства. В его руках — искомое противоядие от льдин Антарктиды, застрявших в юном сердце. — Срань Будды, меня сейчас стошнит, — слышится позади них раздраженный тон Линга, со скрещенными на груди руками проходящего мимо. Он придирчиво осматривает счастливо улыбающегося Чонгука сверху вниз и кривит рот в отвращении. — И что мы должны сделать по этому поводу? — закатывает глаза Чонгук, не отлипая от омеги. — Выйди во двор, к собакам. Содержимое твоего желудка нам не интересно. — Заткнись. Однажды кто-нибудь отрежет твой поганый язык, — Линг стервозно ухмыляется, расставляя перед ними на столе принесенные слугами сервизы с фарфоровыми чашками. — Договоришься с президентом построить этому человеку памятник в центре Шанхая? — Чонгук болтает ногой в воздухе, без былой ненависти поглядывая на него и забавляясь с ярких реакций. — Ему стоит сразу выколоть глаза и отрезать уши, которые видели и слышали сучку в виде тебя. — Блять, еще один, — протяжно вздыхает Чонгук, смотря нечитаемым взглядом в одну точку и фальшиво улыбаясь, когда видит подошедшего к ним Яньлиня. — Вы решили создать клуб ненавистников Чон Чонгука? Омега в таком же ханьфу из шелка, насыщенного цвета опала с изображениями белых драконов. Его жемчужные пряди красиво уложены и переливаются под светом красных фонарей. Даолинь и Линг приветственно кивают омеге, и тот склоняется в ответ в знак уважения. — Ты слишком большого о себе мнения, выскочка. В триаде не было ни одного спокойного дня с твоего появления. Лучше подними свою задницу и помоги на кухне, сегодня хозяин ожидает важных гостей, — громогласно заявляет Линг, надменно осмотрев расслабленно сидящего под боком лекаря омегу. — Пусть «хозяин» сам обслуживает их, мне делать нехер по-твоему? — Чонгук закидывает ногу на ногу, всем своим развязным поведением выбешивая главного слугу в доме. Яньлинь усмехается краем розовых губ, заинтересованно слушая их перепалки и бросив короткий взор на оголенные белые лодыжки. — Какое, блять, значимое занятие: слоняться по особняку и выбешивать всех своим присутствием. Простите, господин Чон, что назвал вас бездельником, — Линг складывает ладони в молебном жесте, отчего Чонгук в очередной раз закатывает глаза. — Прощу, когда скажешь Тэхену, что устал быть никчемным слугой и добровольно уходишь. И не попадайся в поле моего зрения, — на полном серьезе произносит Чонгук, заливисто смеясь с недоуменного лица Линга, принявшего его слова в штыки. Даолинь устало качает головой и продолжает вышивать, пока Яньлинь садится на колени и наливает горячий зеленый чай в чашки. — Я прикончу тебя, маленькая дрянь, — угрожает Линг и опасно надвигается, но его останавливает низкий голос вернувшегося хозяина и чужой хриплый, его гостя. Сан с искренним любопытством осматривает убранство особняка, скрестив руки за спиной. Подол его черного пальто развевается в такт ходьбе, серый брючный костюм под ним обтягивает внушительные мышцы. Тэхен ведет его за собой, показывая ладонью на различные предметы декора и не сразу замечая четверых омег за столом. Чонгук прикусывает нижнюю губу, непозволительно долго залипая на его смуглые бицепсы, увитые темными татуировками, кожаный ремешок наручных часов, белые джинсы и твердую грудь в вязаной коричневой футболке. Яньлинь прослеживает за его восхищенным взглядом, ловя такой же, но более отчаянный — Линга, и прикрывая рот ладонью, чтобы не засмеяться. — Вы хотя бы сделайте вид приличнее, все похабные мысли написаны у вас на лицах, — он выдерживает недовольные взгляды обоих омег, язвительно усмехнувшись. — У пожилой кобры явно нет шансов, — кидает Чонгук, указывая на покрывающегося красными пятнами злости Линга. — Завались, предупреждаю в последний раз, мразь, — омега неспешно наступает, готовясь растерзать его на части. — Кому в кайф трахать тростниковую палочку, так еще и с гнильцой внутри? — продолжает с сучьей улыбкой Чонгук, сверкая чернильными глазами. — Нужно быть совсем отчаянным. Или использовать этот метод в тюрьмах в виде пыток. Яньлинь громко прыскает под остервенелый взгляд Линга, зажимая пальцами губы. — Думаешь о том, плюнуть в чай или нет? — по-доброму насмешливый голос Сана раздается за спиной, заставляя его обернуться через плечо. Альфа с пылом осматривает его выгнутую поясницу и красивую осанку, жемчужные пряди, водопадом лежащие на хрупких плечах. Яньлинь криво улыбается, скапливая слюну во рту и плюя в чашку с зеленым чаем, протягивает ее с невинным лицом ошеломленному его выходкой Сану. Тэхен подходит спустя мгновение, озадаченно оглядывая его выражение и переводя непонимающий взор на хихикающего в ладонь Чонгука. — Что ты опять натворил, маленькая сука? — ухмыляется он, засовывая руки в карманы джинс. В его напряженном тоне омега ловит убийственные нотки и смотрит на смеющегося Яньлиня, как на предателя. — Твой? — кивает на него подбородком Сан, отчего на губах Тэхена цветет довольный оскал: — Хочешь проверить? — он прожигает глаза Чонгука собственнически и жадно, впитывая в себя смущение и хроническую ненависть на дне его зрачков. — И стать будущим трупом, — добавляет с иронией Ян. Сан отрицательно мотает головой, касаясь ладонью платиновых прядей Яньлиня и завороженно произнося: — Ты уже подарил мне того, кого я так желал. Яньлинь кусает внутреннюю сторону щеки, поднимая на него высокомерный взор и непокорно выдыхая на японском: — Про псину будешь так говорить. На заднем дворе полно таких, возьми себе одну и сваливай. Сан наигранно цыкает, складывая руки на груди. — Придется мне всерьез заняться твоим воспитанием. — Я подскажу тебе, как назвать первый урок этикета: иди нахуй, — шипит по слогам Яньлинь, слыша короткий смешок Чонгука и предупреждающий рык Тэхена: — Не дерзи, Ян. Сан бросает на него осекающий взор, но альфа удачно не обращает на него внимание. Он с сожалением смотрит в горящие неприязнью и обидой глаза омеги, своего хасу, чистого и строптивого, как дикая пантера, верная лишь себе. Он ускользает от него, даже когда Сан протягивает руки навстречу, предлагая все светлое в себе. — Какая теперь разница, хозяин, если меня обменяли, как разменную монету? — усмехается с горечью Яньлинь, грациозно поднимаясь с места и проходя между двумя альфами, тяжело посмотревшими ему вслед. «Тебе глазницы жжет или что?», — умирает на языке Чонгука язвой, когда он замечает взгляд Тэхена на омегу, и шумно хмыкает. Он встает и демонстративно уходит, нарочито виляя бедрами и намеренно задевая плечом грудь Тэхена, что разъяренно косится на него. — В Китае, видно, особый воздух, — со знанием изрекает Сан, рассматривая плавные изгибы фигур двух омег в шелках. — Сучий, — соглашается глава триады, приглашая его за праздничный стол в честь подписания договора о сотрудничестве.***
Чонгук ступает за омегой хищной поступью, как притаившийся в дебрях амазонки зверь, идя за ним в прохладный мраморный павильон, где известняковые скалы понуро нависают над изумрудным прудом с водяными лилиями. Яньлинь резко тормозит и оборачивается к нему с убийственным блеском в серо-голубых глазах, недовольно складывая руки на груди. — Отвали от меня, пока говорю по-хорошему, — Ян надменно осматривает его сверху вниз, встречая напористый ответный взор. — Что происходит? Куда ты отправляешься? И кто этот мужчина? — вопросы омеги сыплются, как обжигающий пепел, застревая крупинками соли в свежих ранах. Яньлинь закатывает глаза и оставляет его без ответа, собираясь уходить, но цепкие пальцы хватают его за кисть и разворачивают обратно. Чонгук подходит вплотную, задирая подбородок и вздергивая бровь. В немом, но показательном ожидании. — Если не отпустишь меня, пожалеешь, — предупреждает Яньлинь, и в его звонком голосе сквозит знамение погибели. Чонгук щурит чернильные глаза, сражая любящим риск и сумасшествие блеском в них. Делясь им, как искомой дозой. — И что ты сделаешь мне? — с провокационной ухмылкой Чонгук сильнее сжимает его запястье, заинтересованно следя за тем, как омега склоняет голову набок в опасном жесте. — Поцелую. — Ты не посмеешь, — нарывается Чонгук, раскрывая манящие губы и улыбаясь, когда Яньлинь притягивает его за талию и впечатывается в его рот жадным поцелуем. Чонгук окольцовывает руками его шею и гладит тонкими пальцами бледные скулы, пока влажный язык омеги сплетается с его, пытаясь подавить и подчинить. Яньлинь ласкает ладонью его бедра, касаясь в разрезе алого ханьфу голых белых ляжек и сжимая их. Он толкает его к мраморной колонне, разрывая мокрый поцелуй и снова прижимаясь к мягким, припухлым губам, слегка оттягивая зубами верхнюю. Месть — это блюдо, которое подают вместо десерта. Чонгук томно стонет, ощущая лопатками холод колонны и сминая его розовые, чувственные губы, охотно ластящиеся на каждое соприкосновение. — Будешь вспоминать это, как самый лучший поцелуй в своей жизни, куколка, — усмехается Яньлинь в глубокий поцелуй, напоследок лизнув его нижнюю губу и отстранившись. — Я уезжаю в Японию. — Ты обещал, что заставишь меня пожалеть, — мерцающие в темноте глаза Чонгука затмевают небосвод пороками. Падший ангел с оторванными крыльями. — Но этого так и не случилось, — выдыхает шепотом он, наклоняясь и оставляя тягучий поцелуй на его шее, от которого по позвонкам омеги проносятся мурашки. — Ты знаешь, как лишить дыхания, — признает с горькой улыбкой Яньлинь, медленно отходя. — Вспоминай обо мне, сучка. Чонгук заливисто смеется в его уходящую спину, пряча за радостной маской трещины и нарывы на коже. От невольной грусти, прокравшейся в сердце, как яд песчаной эфы, и отравивший грудную клетку. Он зависает на несколько минут, нечитаемым взглядом осматривая мурлыкающие течения в бирюзовом пруду, прежде чем повернуться и словить фантомную асистолию. — Блять, — Чонгук замирает каменным изваянием перед Цербером, буравящим его взором, способным умертвить на месте. Омега невольно режется о его уродливый шрам вдоль загорелого лица, крепкие мышцы на груди и руках, видных из-за черной майки и массивных цепей на шее. Хосок вздергивает бровь, будто бы норовя откусить от него смачный кусок и разжевать острыми клыками. — Ты, по-видимому, ничем не брезгуешь, — он скалится, показательно посмотрев в сторону ушедшего Яньлиня. Чонгук проглатывает колючий ком из страха и презрения к нему, без слов проходя мимо, чтобы не нарываться на очередной перелом конечностей и вздрагивая, когда альфа больно хватает его за локоть и прижимает к себе. — Не поворачивайся спиной, когда с тобой разговаривают, — издает с губительным шипением он, уничтожающе и ревностно смотря в его напуганные, как у дичи, глаза. Чонгук ощущает на губах привкус падали и человеческого мяса, исходящий от него бешеными флюидами. — Нажалуешься хозяину, что я предал его? — находит смелость дерзить омега, проглатывая страх перед ним и его забитыми татуировками руками с бугорками твердых мышц. Готовых проломить череп. Чтобы избавиться от неугодных, Цербер не раскрывает их грехи хозяину. Он пользуется своими изощренными методами. Хосок коротко ухмыляется, нагибаясь ближе к нему и выдыхая в платиновые пряди: — За кого меня принимаешь? За жалкого доносчика? Я растопчу тебя другим, более интригующим способом. Чонгук опускает дрожащие ресницы, не выдерживая его прожигающий кожу и дробящий кости взгляд. Вдыхая полной грудью только когда Хосок грубо отталкивает его и идет во внутренний двор. В Поднебесной впервые идет снег.***
Цербер стоит на пороге горящего алыми китайскими фонарями особняка, сжимая в покалеченных боевыми ранениями руках сумку с личными вещами. Долгие годы в специальном подразделении армии выдрессировали из него послушного пса своего хозяина, готового перегрызть глотки и охранять свое до последней капли крови, стекающей с его выдернутого и скормленного животным сердца. Он приветственно кланяется главе триады, замечая седину в его волосах и тронутое морщинами, потеплевшее с их последней встречи лицо. Джэсон вызывает его к себе в рабочий кабинет на третьем этаже, уважительно пожимая ладонь и хлопая по спине. — Генерал докладывал мне о твоих успехах. Я горжусь тобой, Хосок. Цербер молча кивает, ощущая бешеный пульс под ребрами, разрывающий грудную клетку в волнении. Он истосковался по своему хозяину, как брошенные на произвол судьбы дети по своим родителям. — Я могу умереть спокойно. Зная, что будущий глава триады находится под твоей защитой. Не позволяй Тэхену проявлять милосердие. Ни к кому. Даже к себе, — наставляет в последний раз альфа, сжав его плечо. И парализовав себе конечности от твердости его мышц. Слишком крепких и холодных для живого человека. Цербер покидает его кабинет в поклоне, бродя по узким малахитовым коридорам, исписанным древними писаниями и иероглифами. Ему под ноги едва не врезается пятнадцатилетний подросток, бегающий по этажам с приглушенным смехом. Хосок смотрит на него и получает ножевые в плоть. Хосок видит гнавшегося за ним Тэхена и забывает, как вдыхать пропащий воздух Поднебесной. — Хо, — с замиранием произносит альфа, сверкая верностью и тоской в угольных глазах и в рывок обнимая его. Тэхен чувствует запах падали, крови и мяса, не перекрывающий его слепой любви к Церберу. Его с силой обнимают в ответ, передавая горечь, пытки и боль долгого расставания. Знаешь, я зову тебя моим братом. И в это слово я вкладываю смысл больший, чем во все существующие мироздания. Знаешь, я закрою тебя от пуль. Не моргнув и глазом перережу глотку себе и тем, кто посмеет посягнуть на тебя. Тэхен знает, что это взаимно. Хосок знает, что Тэхен будет с ним до конца. Но перекошенное от недовольства и зависти лицо Юнги отпечатывается на его памяти, и в фотопленке его сознания крутятся все счастливые моменты, которые он делил вместе с Тэхеном в его отсутствие. Юнги занял важную часть в сердце будущего главы триады. Смотря на него восхищенными глазами, в которых Цербер не ловит преданности. Лишь желание быть таким же. Иметь то же. Ты чуть не забрал то, что принадлежит только мне, пока я воевал за мириады миль отсюда. Но я здесь, посмотри на меня и запомни мой жадный до мести взгляд. Цербер никогда не простит ему привязанности хозяина. И делает все, чтобы оборвать связующие нити между их сердцами. Юнги не горюет из-за его жестокой силы, что вынужденно закаляет и учит пути хитрости, манипуляции и обмана, пока Цербер устраивает ему очередную проверку на прочность и вшивость. Цербер забирает себе всего хозяина обратно. И Юнги остается с болезненным ощущением покинутости. Вновь. Гордо неся на себе крест «чужого».***
The Weekend — Take me back
Чонгук проходит по мрачным узким коридорам с малахитовыми стенами, кишащими шипением ядовитых змей, и минует спальню с террариумами, прикусывая нижнюю губу до крови и идя в одну из последних комнат на третьем этаже. Резные дубовые двери тихо приоткрываются, пропуская в отделанный темным деревом кабинет с коричневым диваном, обитым кожей. За широким столом сидит Тэхен, хмуро и напряженно глядя в горящий экран компьютера и не обращая внимания на вошедшего омегу. Длинные, забитые татуировками пальцы печатают в быстром темпе, альфа подпирает подбородок кулаком и составляет по крупицам договорные бумаги с японским кланом. Чонгук прячет ладони за спиной и опирается на светло-серые стены, с любопытством осматривая его зачесанные назад волосы, сосредоточенный взор и белую рубашку с воротником, которую он ранее никогда на нем не видел. — Выйди, — твердо говорит Тэхен, бросив короткий взор на него и поранившись. Лучше бы ты прострелил мне череп кольтом. На Чонгуке корсет из прозрачных кристаллов, переплетающихся друг с другом и вьющихся к груди, скрытой топом в виде расправленных розово-жемчужных крыльев. На ногах шелковые брюки цвета распустившегося пиона. Молочную шею обтягивает чокер с кристаллами и большим алмазом посередине. Тэхен отворачивается от платины его волос покалеченным. Если бы красота могла убивать, он был бы уже трижды мертв. Чонгук и не думает его слушаться, приближаясь хищной поступью и завлекая в чарующие сети. Таких, как ты, в древности сжигали на кострах. — Что тебе не понятно в слове «выйди»? — злится Тэхен, сильнее сжимая мышку, когда легкие обдает аромат белого жасмина и травит, когда Чонгук плавно обходит его и становится сзади, оглаживая прохладными пальцами шею. Омега наклоняется к нему и оставляет тягучий поцелуй на его кадыке, гладя крепкие плечи и прикрывая глаза. Тэхен напрягает желваки, продолжая дописывать пункты и сдерживаясь, чтобы не выставить его за дверь. Мягкие губы оставляют нарывы на его смуглой коже и мазутных татуировках, которые омега обводит красным язычком. Чонгук проводит ладонью по его грубой скуле, напарываясь на сбритую щетину и колясь. Его эго подпитывает неровное дыхание альфы и участившийся пульс, выдающий его с потрохами. Он отрывается и без капли стеснения садится на колени Тэхена, слыша его суровый выдох и сгустившийся аромат сандала. Окольцевав оголенными руками его плечи, Чонгук продолжает выцеловывать его шею, вгрызаясь зубами в кожу и оставляя розовеющие засосы и укусы. Альфа смотрит нечитаемым взглядом в монитор, не собираясь вестись на его провокации и продолжая работу, пока бедра омеги опасливо касаются его паха. Маленькая сука планирует играть по своим правилам. Не ведая, что Тэхен давно раскусил замысел его проворных пальцев и манящих губ. Чонгук ощущает под своей грудью накаленные мускулы альфы, сминая его бицепсы и оттягивая зубами мочку уха. Тэхен уворачивается от его губительных поцелуев, на миг придерживая свободной рукой за обнаженную талию и обжигаясь. — Ты нарываешься, маленькая сучка, — цедит альфа в его припухшие вишневые губы, уводя взор от влекущего грехопадения. — Будешь трахать меня только тогда, когда хочешь сам? Меня такое не устраивает, господин, — с томной издевкой тянет Чонгук, обманывая себя. Он чувствует ухмылку альфы, что больно шлепает его по заднице и сильно сжимает ее следом, заставляя глухо простонать. — Если исполняешь роль второсортной шлюхи, то плохо стараешься даже для нее, — Тэхен уничтожает его вонзающимися в ребра шипами, но на дне его зрачков Чонгук ловит ничем не скрытое восхищение и слабость, с которой зверь поддается его темному колдовству. Омега гордо задирает подбородок, решая потопить его в собственных словах и стонах. Он медленно опускается на колени, приковывая к себе намертво его зачарованный взгляд и кладя ладони на его натренированные бедра. Он неторопливо расстегивает кожаный ремень, смотря снизу вверх из-под густых ресниц и приглашая в порочные сети. Нырни в меня и больше не становись прежним. Чонгук застывает завороженным взглядом на его напряженном члене, осторожно касаясь его прохладными пальцами и слыша короткий выдох альфы. Он довольно усмехается, мягко трогая кожицу на его стволе и высовывая красный язык, оголяет головку и облизывает ее, доводя до порыкивания короткими касаниями, как у змеи. Тэхен возбужденно смотрит в его налитые бесстыдством и хитростью глаза, сравнивая их с порочными зрачками своей любимой песчаной эфы. Ты травишь мои органы, сука. Чонгук умело скользит языком по головке его члена, словно облизывает таящее на солнце мороженое, прикрывая веки и смыкая губы вокруг ствола гладким кольцом. Тэхен откидывает голову на спинку кожаного кресла, зарываясь пятерней в его волосы и больно оттягивая. Сдерживая утробный рык. Чонгуку мало. Он расслабляет гортань и вводит его член глубоко в глотку, ощущая на мгновение чувство удушья и текущую по подбородку собственную слюну. Он забывает свое имя, слыша приглушенный стон альфы и, привыкнув, заглатывая глубже. Тэхен сжимает кулак в его платиновых волосах, не желая думать о том, где он научился так блядски использовать свой язык, но разрываясь на части от одной лишь мысли. Аромат табака и терпкого сандала густеет. Чонгук ощущает его на себе ядовитыми флюидами, заселяющими легкие зараженными клетками. Он гладит языком тонкую складку кожи под головкой, как голодная кошка лакает воду, перехватывая мутный, раскаленный взгляд альфы и стервозно улыбаясь. Смотри, что я делаю с тобой. Смотри и задыхайся в собственных рыках. Тэхен задает ему свой размашистый темп, насаживая припухшими губами на член и с ухмылкой наблюдая за тем, как он скользит и исчезает в его влажном теплом рту. — Непослушная ты сука, — низко шипит Тэхен, заталкивая ствол на всю длину и грубо сжимая светлые пряди. По щекам омеги невольно текут слезы, смешиваясь со слюной и доводя его до срыва. Будто бы глотку прямо сейчас разорвет на куски из-за его слишком большого размера и толщины. Он без предупреждения изливается в раскрытый рот Чонгука, пачкая спермой его покусанные губы и подбородок. — Глотай. До последней капли, — выдыхает Тэхен в его как никогда красивое лицо, приближая к себе за волосы и внимательно следя за тем, как омега сглатывает и слизывает сперму со своих губ. — Умница, — шепчет он с привкусом табака, резко хватая за нежную шею. Чонгук не ощущает землю под дрожащими от слабости и перевозбуждения ногами, не вспомнив бы даже перед ликом смерти, как оказался на мягких простынях своей спальни. Тэхен бросает его на просторную кровать, заставляя лечь на живот и сжимая его кисти за спиной. Оголенной, выточенной из белого мрамора, с плавными изгибами поясницы. Альфа будто бы плавает в дурмане, затягивая фиолетовый дым гашиша под знойным небом Африки. Он разрывает тонкую ткань брюк омеги, проводя горячей ладонью по его лопаткам и дробя позвонки. Чонгук вжимается щекой в пышные подушки, кусая губы до крови и жмурясь, пока Тэхен пристраивается сзади, приподнимая его за талию и проталкивая в него истекающий спермой член наполовину. Чонгук задушенно стонет в простыни, стискивая их пальцами и ощущая металлический вкус на языке. Болью и любовью к тебе я соткан. Чертово исчадие. Тэхен толкается внутрь еще раз, лаская в успокоение его бедра и сминая их в ладонях. Омега издает тихие, наполненные болезненным удовольствием выдохи, больше похожие на всхлипы. Запах лепестков белого жасмина окутывает его, как скорое распятие. Он наваливается на него всем весом, и омеге кажется, что прямо сейчас он проткнет его кожу и вдавит в пол, проломив твердый матрас. Тэхен оставляет собственнический укус на его загривке, обхватывая губами мягкий миллиметр кожи на плече и вгрызаясь в него зубами. Ты больше никогда не будешь принадлежать другим. Он чувствует хмелящую рассудок узость стенок, обхватывающих его толстый ствол, и выдает грудной рык в унисон с протяжным стоном Чонгука. Омега загнанно дышит в плотную ткань подушек, ощущая капельки пота в шлепках между их телами, и нарекает их обезумевшими. Но ему больше не страшно умереть на его руках. И от его рук — тоже. Тэхен крепче удерживает его за живот, приобнимая одной рукой и потягивая ближе, насаживает на себя глубже и порыкивает. Нам уготовано место под грязной землей, моя дикая азалия. Чонгук кончает со сносящим крышу стоном, отдающим медовым звучанием, и альфа переворачивает его на спину, отпуская его запястье и толкаясь внутрь. Не разрывая тяжелого, лезущего в сухожилия и смущающего взгляда. Щеки омеги трогает легкий румянец, вызывая короткую ухмылку на губах и побуждая сомкнуть ладонь на его шее. Меня назовут помешанным на твоем нежном теле. Чонгук вскидывает подбородок, раскрывая губы навстречу его жадному поцелую и сплетаясь языками. Он сладко стонет и накрывает пальцами душащую, увитую венами и татуировками руку, оттягивая губами его нижнюю губу и закатывая глаза. Будто бы завтра тебя у меня отберут. Тэхен кончает в него во второй раз, наваливаясь сверху и обнимая поверх бешено стучащего сердца. Чонгук поворачивает к нему голову, слабо и ласково улыбаясь, прежде чем сонно закрыть веки. Альфа гладит его нежную щеку и ресницы, прижимая к себе ближе и впитывая размеренное дыхание в шею. Пока ты так доверчиво спишь на груди прирученного тобой зверя. Знаешь, он готов наказать за тебя этот мир.***
Чонгук сонно раскрывает слипшиеся ресницы, сжимая в пальцах черный шелк простыней. Он впечатывается потерянным взглядом в напряженные мышцы спины Тэхена, сидящего на краю кровати, завороженно рассматривая угольные иероглифы, аспидные сплетения татуировок и синевы выпирающих вен на медной коже. Он медленно приподнимается, становясь на четвереньки и грациозно подползая к нему и кладя мягкую ладонь на его крепкое плечо, следом прижимаясь к нему щекой. Тэхен оборачивает на него голову, застывая проникновенным взором на щекочущих платиновых прядях и усмехаясь краем сухих губ. — Душит прилив ласки? — насмешливый тон альфы ощущается как раскаленный угли на свежих ранах, и Чонгук резко отстраняется от него, обиженно сжимая губы. Тэхен хватает его за шею и несильно сжимает, приближая вплотную к себе и выдыхая в раскрытый рот: — Ты был смелее вчера ночью, когда сдирал горло в стонах. — Пошел ты нахрен, — цедит по слогам Чонгук, дергая подбородком в попытке вырваться. Альфа вгрызается в его губы и подминает под себя, зарываясь пятерней в шелковистые пряди. — Еще раз скажешь это, и я трахну тебя так, что больше не сможешь ходить сам. Чонгук сдавленно стонет в жадный, влажный поцелуй, вонзая ногти в его твердые плечи и задыхаясь от переполняющих реберные ямки чувств. Тэхен зализывает собственнический укус на его распухших губах и отстраняется, потянув его за собой за талию и заставив встать. — Одевайся и выходи, — альфа неохотно отпускает его, оставляя за собой дымку из сандала и табака. Чонгук недоуменно смотрит в его налитые звериными инстинктами глаза, прикрывая наготу черными простынями. — Куда? — он теряется в едкой темноте в зрачках Тэхена, прожигающих кожу. Тебе не нужны руки, чтобы коснуться каждой части моего тела и расплавить ее. — Я отвезу тебя домой. Его слова рассекают накаленный воздух невидимой секирой. Позвонки омеги будто бы дробят кувалдой, не давая ему и шанса опомниться и переосмыслить болезненное обещание. — Если ты врешь, я убью тебя, — клянется Чонгук, и в глубине его чернильных, наливающихся слезами глаз Тэхен видит себя распятого, поглощенного, прирученного. — Я позволю тебе увидеться с твоим отцом, но при трех условиях. Чонгук сглатывает тяжелый ком из кислого осознания, отказываясь признавать реальность, где Тэхен безбожно обманывает его и сейчас рассмеется ему в лицо. Он сверкает искрами надежды, приближаясь к альфе загнанным в ловушку зверьком и слепо ища в нем защиты. Скажи мне, что ты честен со мной, я от этого привязываюсь сильнее. — Первое, ты вернешься ровно через неделю. Второе, твой отец не лезет в мои дела. И третье, самое интересное, — Тэхен понижает свой голос до шепота, касаясь горячими пальцами его мокрой от слез щеки и получая ожоги третьей степени из-за его глаз, напоминающих огонь преисподней, — по истечении недели он должен валить из этой страны так быстро, как только может, потому что я приду убить его.***
Туманные, скорбящие облака висят над антрацитовыми небоскребами Шанхая, окружающими здание аэропорта. Частный самолет на самом верху ультрамариновой высотки готовится рассечь мрачное утреннее небо, слившись со снежными хлопьями, окрашивающими порочный город в белую пастель. Длинные платиновые пряди треплют порывы северного ветра, лезущего в артерии, вены и сухожилия. Яньлинь прикрывает густые ресницы, тронутые каплями снежинок, и сжимает пухлые розовые губы. На омеге молочная кофта, колье из жемчуга и пышная шуба в тон, тонкие ноги облепляют свободные брюки цвета слоновой кости. На пыльном горизонте показывается темный силуэт Чанеля в черной кепке, кожанке, мазутном худи и рваных джинсах. Он прячет руки в карманах, ссутулив широкие плечи и на миг резанув себя чистым, будто бы мерцающим святыней в серых тонах города обликом омеги. Китай кует в отчаяние, как в кандалы. Альфа без слов подходит вплотную и сгребает его в объятия, обдавая теплом крепких мышц и сжимая его светлую макушку. Яньлинь скрывает лицо у него на груди, тычась щекой в острие кадыка, пахнущего успокаивающим кедром, и обнимает в ответ. Мое отчаяние теряется в твоих руках, когда-то гладивших мои скулы. Мое отчаяние обретает черты нашего прошлого, сотканного из твоих поцелуев и моих истерик. Мое отчаяние хранит твое имя. Мое отчаяние отражается в моих глазах, обмороженных холодом и печалью Поднебесной. Знаешь, теперь они будут ослеплены закатными лучами страны восходящего солнца. Яньлинь отстраняется от него с нарывами на нежной коже, кроподтеками на быстро бьющемся сердце. Еще чуть-чуть, и атакует глотку, заставляя его выхаркать органы. Чанель ободряюще заглядывает в его заплаканные, сияющие от слез глаза, придерживая за локоть и мягко улыбаясь. Впервые видя его таким обнаженным в эмоциях. По-детски трогательным, незащищенным. И не веря, что этот блестящий в соли взор целился и убивал неугодных. — У тебя теперь новый хозяин? — по-доброму усмехается альфа, щелкая его по красному на кончике носу. Яньлинь задирает голову и уворачивается от касания, не сдерживая улыбку. — Да пошел ты. Не разговаривай со мной. Ты продался этой малолетней сучке, — омега скрещивает руки на груди, топя его в стервозной ухмылке. Чанель хрипло посмеивается, трепля его по волосам. — Я не хочу уезжать, — вдруг с горечью делится он, обнимая себя и ежась от промозглого ветра. Дробящего кости не сильнее, чем осознание покинуть навсегда гибельное небо Шанхая. Чанель смеряет его тяжелым взглядом, сглатывая и произнося поломанным голосом: — Знаешь, в глубине души я рад твоему отъезду, — альфа ловит непонимающий, обиженный взгляд, и вытаскивает из кармана пачку сигарет, прикуривая себе. — Ты покинешь этот ебанный город до того, как от него останутся лишь обломки. Яньлинь усмехается краем рта, мысленно соглашаясь с ним и ощущая на себе привкус его сигарет с кислым цитрусовым оттенком. Он делает шаг ближе, томно прикрывая глаза и раскрывая манящие губы. Его в ответ целуют не те, жадно сминая его собственные губы и больно оттягивая нижнюю зубами. Чужие ладони собственнически сжимают его затылок, оглаживая шелк жемчужных волос, прижимают вплотную к сильному телу за тонкую талию. Яньлинь распахивает глаза, напоминающие белые бутоны лотоса, и ошеломлено смотрит прямо в змеиный прищур. Аромат терпкого мускуса обволакивает его легкие, прочно заселяясь и отказываясь выходить наружу. Зализанные угольные волосы, бледноту кожи и подолы черного пальто он узнает из тысячи, как и ревностное касание рта. Никто никогда не целовал меня так, словно задохнется в следующую секунду. Так как же ты смеешь присваивать себе не только мое существование, но и душу? Яньлинь ненавистно оглядывает замершего перед ним Сана и медленно касается кончиками пальцев зацелованных им губ. Альфа не отпускает его, галантно придерживая за талию и хищно оборачиваясь на невозмутимого курящего в сторону Чанеля. — Еще раз тронешь его, и я оторву тебе руки, — Сан пресекает возмущенный возглас омеги, прижимая указательный палец к мякоти его пухлых губ и довольно улыбаясь. — Нам пора. Он подает руку переставшему дышать Яньлиню, что безвыходно сжимает ее и с болью поперек грудной клетки шагает к трапу самолета в сопровождении двух телохранителей альфы. В последний раз оглядываясь на сонные дома Поднебесной империи и улыбающегося Чанеля, исчезающего в россыпи серых небоскребов. Бледные платиновые пряди обрамляют разрывающиеся в горести виски. Чувственные губы омеги переходят на шепот, тонущий в обильно падающем снеге, накрывающем влажные ресницы: — Ради Будды, не забывай молиться.***
Чонгук засовывает дрожащие ладони в карманы объемной кожанки, прикрывающей бедра в черных кружевных штанах, сквозь которые видно бледную кожу, и ощущает продувающие из-за оголяющего живот темного топа порывы северного ветра Поднебесной. Потонувшей в снежных комьях, обильно падающих с мутно-антрацитового неба. Пыльные серые облака висят над туманными верхушками зеленых деревьев шанхайского леса и высоких скал. Его шею стягивает блестящий чокер, отражающий свечение оранжевых фар заведенного роллс-ройса. Чонгук замирает на лестничном крыльце, впиваясь болезненным взглядом в ожидающие, хищные глаза Тэхена, курящего у машины во внутреннем дворе. С каких пор при виде тебя мой голос немеет? Пожалуйста, прекрати смотреть так, будто сдираешь скальпелем мою кожу. Чонгук нежно улыбается на мягкое прикосновение Даолиня, прижимаясь щекой к его груди на прощание и прикрывая ресницы. В груди предательски щемит от осознания покинуть особняк, заменявший ему своды родного дома. Раньше я хотел сжечь его вместе с обитателями и станцевать на обломках. А сейчас я стою перед ним и не могу сдвинуться с места. Мои кости крошит от непрошенной привязанности. Здесь умирали мои слезы. Здесь воскресал мой смех. Здесь я обрел потерянное тепло. Здесь я осознал, что значит любить, раздирая себя на куски из-за ненависти к собственным чувствам. Здесь я понял, почему у бездны обличие человека. Тэхен отворачивается и выдыхает клубы сизого дыма в порочный воздух, отравленный ароматом белого жасмина и отчаяния. На воротнике его мазутного пальто находит приют россыпь снежинок. Рядом с ним стоит Цербер в кожаном плаще, скрестив руки на груди и впившись в застывшего у входных дверей омегу уничтожающим взором. — Если бы я не знал твой план, я бы подумал, что ты питаешь к нему любовь, хозяин, — низким голосом произносит Хосок, не скрывая своей лютой ненависти. Ко всем, кто хоть на миллиметр проберется под ребра Тэхена. Чужакам не место в их мире. Тэхен шумно хмыкает, сжимая фильтр толстой гаванской сигары и затягиваясь по самые легкие. Ему выгодно, чтобы Чонгука не было в особняке эти дни. Обещающие кровавые реки, текущие сквозь кварталы пропащего Шанхая. Кто-то из них не выживет в этой войне. — Юнги не остановится, — уверенно заявляет Хосок, с тревогой на дне звериных зрачков смотря на него. — Ебучая полиция, корейская мафия во главе с этим обдолбышем. Они тоже хотят твою голову с плеч. Альфа напрягает желваки и коротко усмехается, замечая медленно идущего к ним Чонгука. Зависнуть посередине чистилища и сгинуть без шансов на попятные. — Посмотрим, кто сумеет остаться в живых. Тэхен выдернет собственное сердце и разрежет его на части, если понадобится выбирать между своим кланом и чувствами. При взгляде на платину шелковых волос, растрепленных снежными ветрами, он калечится. Острая линия ключиц омеги надрезает его плоть, оставляя без пульсации и артерий. Ты заменяешь мне истоки. Ты убиваешь во мне зверя. Рядом с тобой мой организм переживает аномалии и мутации, стоящие мне потери дыхания. Знаешь, это и есть безумие. И я согласен делить его на двоих. Тэхен открывает перед ним заднюю дверцу, терпеливо ожидая, когда он сядет, и рассыпается в прах под мерцанием его чернильных глаза, укравших созвездия и космос. И кому нужны дозы кокаина, если я могу посмотреть на тебя и отправиться в нирвану? Чонгук кладет прохладные пальцы на его грубую скулу, наклоняясь и оставляя на ней нежный поцелуй. До неверия и боли преданный. — Я буду тосковать по тебе. Тэхен неотрывно и одичало смотрит в глубину его чарующего, манящего взора, опоминаясь лишь когда Чонгук с довольной улыбкой залезает в кожаный салон черного роллс-ройса. Цербер клацает зубами, пряча острие топора в подоле плаща и суля ему скорую расправу. За маленькую суку воюют два клана.