Объятия зимы

      — Вскроешь меня осторожно, когда я умру, — ворчит Розалина, силясь рассмотреть линии на потолке в свете ламп. — А сейчас наживую резать ради идиотских теорий не дам, ни за что, ясно?       Вообще Дотторе бессмысленно спрашивать, понял он или нет. Даже если и понял — то по-своему. С ним сложнее, чем с Пьерро, который либо спорит до последнего, либо соглашается с обречённым вздохом и новых разговоров на закрытую тему не начинает.       А Дотторе надеется. И потихоньку уговаривает. Хочет запустить клешни ей в нутро. Причём желательно, чтобы нутро ещё жило. Синьора не представляет, как он бы это реализовал — и не хочет, кажется, представлять.       А Дотторе заводит каждый профилактический осмотр. Малейшая возможность коснуться ее тлеющего изнутри, разрушающегося тела. Синьоре только недавно открылась эта истина.       — Конечно, моя дорогая. А жаль, могли бы что-то большее да и узнать, — говорит бывший Фабьен и нынешний Доктор. Гладит её по оголенному плечу, а ощущение такое, что мясо нарочито ласково сдирают с косточек. Копошатся, ищут и все никак не могут чего-то найти. Когда Дотторе тянется к ней, в голове у Синьоры исключительно такие «плотоядные» сравнения. И, что пугает ещё больше, они становятся даже приятны. Чувство какой-то новизны. Она подобного ещё не испытывала.       — Я всегда говорил, что эти мелкие штучки вроде Глаза Порчи ещё более бесполезны, чем Глаза Бога. Вы ими потрясаете, как ребёнок заслуженной шоколадной медалькой, а потом все равно тащитесь ко мне за помощью. Ирония, моя дорогая Роза. Знала бы ты, как я люблю иронию.       «И тебя, возможно, вместе с ней». Вот что Синьора слышит, лёжа на холодном столе.       — Какой-то бред… — шипит она, не удержавшись. — Мне кажется, ты специально сгущаешь краски.       — Специально? — холодные пальцы Доктора очерчивают её грудь, трогают самыми кончиками за соски. — Хочешь себе новомодную пересадку кожи заместо угольков из прежней? Сталь вместо расплавленных мышц? Могу устроить. А из остатков плоти слеплю фрикадельки для голодных мышей.       — Лучше бы придумал, как обойтись без стали. Ты написал заключение?       Написал, конечно. Она сама видела бегущие по бумаге кривоватые и попросту странные местами буквы. Наследие Академии, где приходилось писать как угодно, лишь бы поспеть за преподавателем.       — М-м-гм, — отзывается Дотторе, чертя пальцем по её животу. Будто отмечает место будущего вскрытия. — Читать не дам, это для меня. Ты свободна до следующего раза. Там решим, что дальше.       Когда она садится, опираясь руками позади себя, свешивает стройные белые ноги со стола — между бёдрами липко, горячо. Там, ниже живота, у местечка, к которому Дотторе мог бы прикоснуться, но не стал.       «Кажется, меня все же возбуждают мысли о смерти».       И особенно о смерти, которая произойдёт у Дотторе в руках. Розалина скучающе болтает ногами в воздухе, одеваться не торопится — Второй Предвестник о чём-то беседует с Коломбиной в другой комнате и слышно, как та тихо смеется.       Вскоре и вовсе убирается восвояси — и слава Царице. Её присутствие не вселяет ничего, кроме раздражения. Особенно когда Дотторе нет рядом.       — Дать халатик? — усмехается он, растирая себе виски. — Это если хочешь остаться тут подольше.       Синьора смеряет его внимательным взглядом. Слегка напрягает сведенные бедра. Вот оно.       — Может быть, и хочу. Если найдётся пара пальцев или язык.       Лучше все вместе. И непременно подробные описания всего, что с ней произойдёт, если она наплюет на его советы.       — Знаешь, не разыгрывай ты постоянно недотрогу в самом начале — цены бы тебе не было. Самой-то не надоело ещё? Детский сад, штаны на лямках.       — Я никогда и ничего не признаю сразу, — фыркает Синьора, потянув его к себе за ремешок на шее. — Пальцы и язык. Потом сам знаешь. И ещё… Что ты там собирался сделать с моей плотью?       Нынешний Дотторе и бывший Фабьен фыркает, откладывая маску в сторону. Розалина, не дожидаясь ответа, кусает его в острый подбородок, запуская ладонь в чужие брюки. Едва пульсирующий член оставляет влажный след смазки на коже. Дотторе лижет её в щеку, словно радостный щенок, и подхватывает со стола.       Кажется, что дотла сгореть можно в одних лишь его гениальных руках. Дотторе, имеющий её языком на мягком диванчике в приёмной лаборатории нравится Синьоре гораздо больше. Это тот Дотторе, которому она почти готова дать согласие. Сжав хорошенько его голову бёдрами, получая свои заслуженные оргазмы после нескольких часов лежания на холодном металле, она думает о том, как славно было бы умереть прямо сейчас. Хоть бы и во время эксперимента — в конце концов, он пытается ее спасти.