Объятия зимы

      — Я не думал, что она нападет… Я не думал…       У Дотторе голова раскалывается от этих слов, а руки не слушаются. Шутка ли — сшивать то, что пока ещё можно сшить. После второй или третьей ошибки желание треснуть Тарталье по морде достигает фактического апогея. Но что он за спаситель чужих душ, если срывается на такую малость? Дотторе, стиснув зубы, трудится над его рукой, хоть и видит ясно — шансы на нуле.       — Будешь терять сознание — хотя бы не вставай в этот момент, — холодно говорит он. Второй разбитой подставки с колбами Дотторе не переживёт. Годы существования научили бережному обращению даже с самыми незначительными вещами — ибо они тоже сколько-то да стоят.       Впрочем, Тарталья явно дороже несчастного битого стекла. Ему дороже. Мысль эта грузит похлеще любых тайн человечества, похлеще ложного неба. Он рассказал эту сказочку Буер, кажется, лет сто назад. Так оно ощущается.       — Не думал, что скажу это, но то, как ты истекаешь кровью, меня раздражает.       — Что, пачкаю твои модные вещички?.. — хрипло смеется Аякс.       Дотторе приходится от души вдавить его плечо в поверхность операционного стола. Чтобы не дёргался.       — Сам знаешь, что дело не в этом, — шипит он. Подхватив оставшееся после обеда яблоко, затыкает им чужой рот. — Грызи, а то язык откусишь. Церемониться не буду.       Резать по живому будет неуютно. Непривычно. Он занимался такой примитивщиной слишком давно и привык, что даже самих Предвестников обычно латает ещё добрая сотня талантливых людишек. Но Тарталью он никому из них на попечение не отдаст — это его личное и сокровенное. Нужен чудо-укольчик.       — Теперь ты понимаешь, что она тебе не подружка?       Дотторе не питает к Путешественнице неприязни. Вернее, раньше не питал — до того, как меч чужестранки настиг Чайльда. Смешно и досадно. Он-то хвалился, что победит кого угодно. Победил, чтоб его…       У Тартальи измученный взгляд, в лице ни кровинки. Вся кровь стекает со стола на пол. Дотторе раздражён. Но вовсе не из-за царящего кругом грязного беспорядка.       Яблочный сок вперемешку со слюной струится по щекам и подбородку. Убирать некогда, нужно продолжать операцию. Если бы не тревожные новости, он бы приставил Коломбину ассистировать, но в Заполярном нынче Предвестников трудно встретить. Вернее, их там вообще нет — все только и делают, что выманивают Путешественницу на сражение. А потом зализывают свои раны где-то вдалеке от столицы.       — Я люблю тебя, — говорит Аякс, глупо улыбаясь.       Дотторе рассматривает искусанный бочок яблока и без малейшего сожаления швыряет его в мусорное ведро.       — Наркоз тебе, вроде как, еще не вводил — так что кончай нести бред.       При всей своей придурковатости не слишком-то Тарталья и напорист. Замолкает послушно, стоит только одернуть, но первоначально высказанная мысль смотрит со дна его синих глаз.       — Рука отнялась… — говорит он негромко. Ещё ничего не осознаёт.       — Это я, не переживай, — отвечает Дотторе, швыряя вслед за яблоком использованный шприц.       А снаружи — сплошные снежные бури и колючая чернота. Холод, обгладывающий невезучих путников. Дотторе надеется, что он обглодает и Путешественницу с её летающей болванкой. Чтобы ему больше ничего не пришлось отнимать у Тартальи, замызгав половину лаборатории кровью. Потому что Тарталья — это особенный случай. Личный. Сокровенный.       — Сделаем тебе новую руку.       — Вырастим из ничего?..       — Может быть, и вырастим. Или в ход пойдёт железо. У меня большой опыт по превращению людей в лязгающий металл.       Он бы проделал похожие вещи с Синьорой, но от той и горсточки пепла не осталось, спасибо Вельзевул.       Зато Тарталья будет целёхоньким. Его неутомимый в сражениях Аякс, львёнок с острыми когтями. Мальчик из Морепеска.       Как же много крови. Целый океан, в котором захлебнуться не так уж трудно.       Дотторе срывается — облизывает палец. Снова макает в алую лужу мизинчик, прежде чем на ближайшем листе бумаги быстренько начертать время начала и окончания манипуляций.       Не удержавшись и обмакнув пятерню разом как бы случайно, касается чужой прохладной щеки.       — На меня смотри, не то отключишься.       Тарталья, к его удивлению, обхватывает потрескавшимися на морозе губами длинный указательный палец.       — Больной, — чертыхается Дотторе. — Ну соси, если тебе так проще.       Хоть на плечо смотреть не будет. Там сейчас черт-те что творится.       У Тартальи, как он заметил, вообще есть дурацкая привычка что угодно пихать в рот. Словно бы для успокоения. Дотторе, в общем-то, не против — до тех пор, пока этим чем-то сам не становится. Ему странно осознавать тот факт, что с Аяксом у них ничего и никуда дальше поцелуев не заходило. Не потому что Тарталья не хотел — он-то как раз всегда готовый. Это потому что Дотторе нравятся конкретные вещи, специфические и далёкие от общепринятых норм. Сейчас об этом и думать опасно — слишком уж критический момент. Да уж, рубанула Путешественница отменно…       — Как мясник, — хмыкает Дотторе. И поскорее набрасывает на кровавую лужу тряпку.