Объятия зимы

      — …надеюсь, мне не надо объяснять дважды, почему романтические отношения между Предвестниками нежелательны?       Капитано, конечно же, кивает — ему и впрямь все ясно. Руки по швам, кончики пальцев нащупывают края удобных глубоких карманов. Вот бы нырнуть ладонями, спрятаться от расползающегося по залу для совещаний и совсем не природного морозца. Но Капитано под взглядом Пьерро даже не шевелится.       А вот Коломбину шатает, словно из окон исчезли стекла и бешеный ветер носится туда-сюда, треплет её, как последнюю жухлую травинку. Шатается она на самом деле не от волнения, а потому что не привыкла оставаться на одном месте долгое время. Столько в ней энергии, что порой приходится самому останавливать.       Больше, видимо, не придётся.       — Вы — взрослые люди…       Коломбина еле слышно фыркает. Ему тоже смешно.       — …и несёте на себе огромную ответственность. Вы — «лицо» Фатуи. Всё это не должно обсуждаться по сто раз.       — Я хочу спать, — выдаёт скучающе Коломбина, не открывая глаз.       Кажется, Пьерро смотрит исключительно на него — словно правила и уж тем более санкции за их нарушения ложились исключительно на плечи Капитано. Конечно, можно было бы оправдать это юностью Третьей Предвестницы и, как следствие, снисхождением, но он-то знает — Пьерро и снисходительность звучат несовместимо.       — Свободны, — отрезает Первый Фатуи. — И не забудьте про завтрашнее собрание.       Не то что, думает Капитано, на бой меня вызовешь за это?       Ему, конечно, с Пьерро не тягаться, хотя он бы попробовал — из чистого интереса. Но Коломбина, маленькая Дамслетта… Ей эта идея не понравится.       Маленькие каблучки весело постукивают по мрамору — цок-цок, цок-цок.       — Я оставила заварку, — сокрушается она, держась за его рукав. — Там наверняка уже не заварка, а крепкое травяное зелье булькает. Ты не знаешь, почему он на нас все это вывалил?       Коломбине восемнадцать. Кажется, это тот возраст, когда человек давно должен с легкостью находить причину и следствие, но Капитано терпелив. Гораздо терпеливее, чем прочие.       — Потому что если не знать, что происходит в каждом уголке Заполярного — тебя вынесут отсюда вперёд ногами. Вот он и знает. Всё.       Коломбина останавливается, отпуская его шубу. Едва беспокойно дергает за хвостик повязанную на руке бантиком ленту.       — Нам же вовсе необязательно его слушать?       — Как посмотреть, — слабо усмехается он из-за маски. — Ты же знаешь, что случается, если его разозлить.       — Как и он знает, что будет, если разозлить меня.       — Пьерро заморозит твои крылышки и будет выдёргивать по перышку до тех пор, пока не смиришься.       Он замолкает. Помедлив, протягивает ей руку, затянутую в чёрную перчатку.       — Пошли, посмотрим на твою заварку.       В алькове Коломбины много бархата, хрустальных шаров разного размера, песочных часиков, яшмовых лягушек, рисунков фальшивых звёзд, сладостей, сломанных игрушек, перепачканных вареньем книг и банок с травами.       Капитано здесь уже как дома — и одновременно ему крайне странно осознавать, что она приводит его в свою спальню. Она приносит сахарницу и песочные орешки с варёной сгущёнкой. Она шуршит колодой карт в тонких, покрасневших на концах от усердия пальцах.       — Тебе здесь хорошо? — спрашивает Коломбина, заметно смягчившись.       — Наверное, — отвечает Капитано, не особо задумываясь о том, что такая формулировка может ее обидеть.       Заварка и впрямь выглядит темнее ночи, аромат листиков чёрной смородины щекочет остро нос. Коломбина щедро доливает ему кипяток.       — Я скажу Синьоре, чтобы она сказала ему, чтобы перестал вмешиваться в чужую жизнь. Её Величество…       Капитано прижимает палец к губам. Вернее, к тому месту, где они по идее должны быть.       — Тихо. Пей чай.       Он пододвигает к ней орешки.       На губах Коломбины поблёскивают прилипшие сахаринки — и тут же исчезают, стоит ей облизнуться.       Капитано опускает взгляд на чашку.       — Я тебя недостоин.       — Что? — удивляется она.       — Надо было возразить. Я промолчал.       Дамслетта не отвечает ему. Она подсаживается ближе, обвивая тонкими руками за шею. Воротник его шубы для неё всегда пахнет морозцем. Так забавно чувствовать, как она осторожно пробует пальцами ткань, прежде чем, добравшись до знакомого лучше всего участка ухватиться смелее.       Капитано медленно приобнимает её в ответ. Словно во сне.       — Ешь орешки, — просит она, лёжа на его плече.       — Трудно есть, когда ты на мне распласталась. Не хочешь встать?       — Нет, — с улыбкой вздыхает Коломбина, сильнее зарываясь лицом в мех воротника.       «Что ты сделаешь, Пьерро, если завтра я войду в зал, держа её за руку? Что предпримешь? Убьешь меня?»       Капитано вырос во всех смыслах среди самых разных битв. Он научился умирать ещё очень давно.