Объятия зимы

      Комнаты Сандроне в Заполярном Дворце — одни из самых отапливаемых, пламя в здешних каминах ни на секунду не гаснет. По стенам и полу разлит приятный жар, можно даже ходить босиком, если захочется. То есть, конечно же, если кому-то захочется. Сама она уже никогда не сможет испытать этих ощущений собственной, настоящей плотью. Её ноги безвольны и уродливы в своей неподвижности, спрятаны под целым ворохом одеял, чтобы не уходило тепло. Если она у себя, ей почти хочется кричать от невыносимого покалывания, растекающегося от коленей и ниже. Это жестокая пытка, но, по крайней мере, Сандроне выбирает её сама каждый раз. Однако мгновения, когда их вызывают в тронный зал или на собрания, куда хуже. За пределами её убежища, где механика на каждом шагу, темно и невыносимо холодно.       — Тебе необязательно это делать, — замечает она тихо, откладывая в сторону новенький чертёж. — Честно говоря, один твой статус не…       Капитано стоит в дверях и выслушивает её аргументы очень терпеливо. Затем он проходит через всю комнату и останавливается около кресла, которое она когда-то соорудила сама. Чтобы Сандроне, пересиливая себя и приглушая свою гордость, забралась к нему на руки, он должен привстать на одно колено. Он протягивает к ней ладони, затянутые в перчатки. Если прикоснуться к ним, впечатление такое, словно трогаешь ледышку. У неё не то чтобы есть выбор. Капитано настойчив в своих решениях, столь настойчив, что одна из её частей даже согласна с тем, что он требует. Пускай ей ненавистен мороз, она покорна, когда это необходимо. Из раза в раз она ползёт к нему, судорожно цепляясь за письменный стол, потом за чужое плечо, за одежду, будто повисшая на шторе кошка.       — Я ненавижу заботу, — говорит она, когда он относит её к постели, чтобы помочь одеться. — Ты хоть понимаешь, какой это стыд? И хватит являться без предупреждения, что за дурной тон?       Сандроне не уверена, что он вообще слышит. Вместо ответа Капитано лишь кивает на широко распахнутые дверцы платяного шкафа, в котором не счесть роскошных платьев. Да, она калека, но всё еще женщина.       — Белое, с золотом.       Ему нужно лишь поправить юбки, затянуть ей корсет или зашнуровать сапожки, а иногда они обходятся и без этого. Иногда Капитано просто ждёт на пороге комнаты, отвернувшись, когда она закончит возиться. Затем он вновь берёт её на руки, бережно, точно фарфоровую статуэтку в натуральную величину, и выносит в черноту огромных мраморных коридоров, по которым гуляют жуткие сквозняки. Они плывут сквозь пространство и драгоценные секунды, сливающиеся в минуты, преодолевают лестницы и галереи, где так пугающе пусто, где над подсвечниками синего стекла лениво кружат кристальные бабочки и где остро пахнет тоской. Место, где, в общем-то, очень мало от Её Величества, но очень много от них самих. Они обосновались в палатах, загнав её на верх одинокой башни, и сами не поняли той горькой участи, которая должна была их постигнуть. Необъятное пространство дворца принадлежит им. Но они не любят Заполярный Дворец. Никто из них не любит. Вот почему многие почитают за счастье уйти отсюда, уехать, умчаться. Даже ей, наверное, хотелось бы того же.       — Здесь так холодно, — жалуется она, невольно прижимаясь лбом к его груди. — Почему нельзя растопить разом все камины?       Потому что, вероятнее всего, Дворец в ту же минуту растает. Эта невеселая мысль, однако, заставляет Сандроне тихо хихикнуть. Капитано до сих пор хранит упрямое молчание.       Он говорит с ней очень мало, словно ему кто-то запрещает. А может быть, он пытается общаться с ней через действия. То, как аккуратно и с нежностью Капитано всякий раз транспортирует её к залу для собраний, вызывает у Сандроне неоднозначные чувства. Чувства, которых она прежде не могла понять. Трудно поверить в любовь собственного сердца к кому-то живому, если прежде оно знало лишь металл, подчиняющийся схемам и импульсам внутри механизма. Она не даёт себе любить уже очень давно — это плохо заканчивается. Любовь не законсервируешь. Как ни крути, а она меняется. Сандроне чужды перемены.       — Я должна признаться тебе, — шепчет она, наблюдая за кристальной бабочкой. — Ты ведь этого ждешь, верно?       Ничего он от неё не ждёт. Несёт себе к положенному месту, чтобы усадить за длинный стол и занять кресло напротив. Они всегда так сидят. И нет в этом никакого тайного смысла. Нет ведь, неправда ли?