Объятия зимы

      Когда в библиотеке гаснет последняя лампа, когда за единственным оставшимся посетителем вкрадчиво скрипят двери — она решает, что лучшего момента просто не будет. Не то чтобы она предавалась воспоминаниям очень уж редко, нет. У неё было множество возможностей, множество свободных денёчков, да даже не денёчков, ей хватило бы всего получасового перерыва, но, как известно, люди лишь говорят, что им хватает. На деле в укромном уголке даже самой честной и незапятнанной жадностью души таится желание урвать для себя побольше. Пускай не день, но хотя бы ночь. Ночью голова проясняется, как небо с застывшей луной, с которой ветер согнал облака. У неё есть возможность подумать о Нём — и при этом не почувствовать ни малейших угрызений совести.       Потому что он теперешний — враг ей. Потому что временами Лиза даже не уверена в том, что они когда-то были чем-то еще кроме врагов. Может быть, в прошлой жизни, до того, как она тесно связала себя с этими комнатами, книжными полками и кабинетом магистра напротив. Он тогда был студентом Кшахревара, а она училась на Спантамаде. Столь диаметрально противоположно. Всего лишь пара встреч на редких общих собраниях, где все пили вино и успевали перезнакомиться с полусотней человек за каких-то полтора часа.       Они познакомились взглядами, ей это особенно запомнилось. Они даже не подозревали о существовании друг друга конкретно в этой комнате и в этот момент, у них не имелось ни одной задней мысли о том, чтобы найти кого-то. Просто в какой-то миг они обернулись. Его алые глаза шарили по её лицу секунды три, не больше, а она почему-то сосредоточилась на его щуплых плечах и по-странному уложенных волосах. Возможно, потому что смотреть в ответ аналогичным образом было жутко. Или неприятно. Она никогда не смотрела на людей, как на подопытных лягушек, как на предмет, заслуживающий внимания, потому что это именно предмет. В таких взглядах нет настоящего интереса. В них нет ничего человеческого. Так ей подумалось.       Рядом сидел кто-то из своих и тогда она негромко спросила о незнакомце, оборвав разговор на самом пике. Да, она спросила их, не знают ли они что-нибудь любопытное о нём, об этом студенте с эмблемой Кшахревара. Но никто не смог ничего внятно объяснить.       — Лучше не связывайся с ним, — сказали они. — Слухи слишком тревожные.       «Слухи слишком тревожные». Такое ничтожное основание для того, чтобы кого-то избегать. Такой ответ её не устроил.       А знал ли он, что она была лучшей среди своих? Лучшей среди всех? Ей прочили блестящее будущее — и ему тоже, как выяснилось позднее. Но ненадолго.       Когда она подошла к столам, чтобы взять себе еще вина, он стоял там же. Он намеренно упустил свой кубок, а когда наклонился, чтобы поднять его — тронул её безвольно повисшую вдоль тела руку и прошептал своё имя.       — Я — Зандик.       Это мимолетное прикосновение ничуть не смутило её. Оно сделало с ней что-то совсем иное.       Зандик. Листая старые, но еще не рассыпающиеся в прах записи, Лиза снова и снова пробует это имя на вкус, хотя теперь оно уже не отдаёт запахом падисар и влюбленности. Ей кажется, что «Зандик» — это какое-то проклятие, с которым ей не повезло столкнуться. А тогда всё было совсем не так…       …тогда казалось, что он знал о ней решительно всё. И да, он знал, что абсолютно вся Академия была безоговорочно уверена в том, что она прыгнет выше головы.       — Я завидую тебе, — признался он. Он говорил быстро и немного нервно, но иногда бывал и очень хладнокровным. Очень спокойным, словно сбрасывал с себя надоевшую маску.       — Не стоит, мне еще столько всего предстоит понять, — отмахнулась она со смешком. — Уверена, ты добьёшься не меньшего успеха.       Она правда в это верила. Она была не против выслушать его идеи, которые порой звучали весьма недурно, а порой почти абсурдно. Порой они слегка пугали её, но внутренний голос неизменно успокаивал тревожное сердце одной мантрой. Он этого не сделает.       Конечно, он этого не сделает. Много чего, как Лизе думалось, он не мог сделать. Пускай он нашёл в себе храбрость ухватить её за пальцы и тем самым начать их столь запутанное знакомство, пускай он был отважен настолько, чтобы поделиться с ней некоторыми туманными планами… В его способности выражать чувства открыто она сомневалась больше всего. И ошиблась.       С ним она поняла, что значит быть объектом для изучения — скрупулезного, лихорадочного, переходящего в какую-то почти извращенную форму одержимости. И если поначалу её едва раздражал этот ощупывающий взгляд, взгляд человека, смотрящего не на другого такого же человека, а на вещь, то потом… Потом она поняла, в чем прелесть этого не бытия живой для него. Хотя… Нет-нет, он признавал её заслуги во многих аспектах. И он видел в ней личность. Иногда. Иногда, отвлекаясь от своих грандиозных и безумных замыслов.       Он видел в ней личность, скользя ладонью по её едва загорелой от сумерского солнца коже, словно собирая разбросанные родинки, и попутно — бежавшие табунами мурашки. Первый его интимный комплимент касался её запаха.       — Ты интересно пахнешь, — сказал он ей, ненадолго отрываясь от её плеча и уложенных волос.       — Правда? — Лиза в шутку уткнулась носом ему под ухом. — А ты не пахнешь ничем, милашка.       Милашка. Глупо звучит, особенно сейчас, но тогда во всем этом не было ничего необычного. Кроме его реакции.       — Зандик, — говорил он. — Меня зовут Зандик.       Он очень цеплялся за своё имя — так много оно для него значило, как и множество идей, расписанных на огрызках бумаги и в толстых распухших блокнотах. Для неё он тоже завёл парочку. Он сказал, что ему нравится изучать их столь спонтанные отношения. Отношения, каких он прежде избегал, но не никогда не рассказывал о причине. Впрочем, Лизе и это было не столь важно. Она просто получала удовольствие. И ей нравилось то, что он писал или твердил о ней без конца.       — Ты даже не представляешь, насколько ты слепа, если не умеешь раскладывать аромат человека на составляющие и наслаждаться им. Это почти то же самое, как разложить на составляющие его плоть.       — Жутко звучит.       — Для тебя. Может быть, мудрецы ошибаются, говоря, что ты готова ко всему.       Кроваво-красный взгляд, совсем как в первый раз. Она тогда отогнала тревогу одним волевым усилием.       — Почему бы тебе не изучить меня с помощью осязания, а не обоняния? Клянусь, при должном усердии ты обнаружишь много интересного…       …Сидя в библиотечном кресле, она осторожно касается рукой своей шеи, мягко сжав пальцы. Затем скользит ладонью ниже, пытаясь представить себе его ладонь. Но это было так давно, в прошлой жизни. До того, как он стал интересоваться непростыми механизмами и тревожить тех, кто близко контактировал с ним. Он всё еще вымещал на ней свою страсть к изучению живого и податливого, и одни Архонты знают, сколь приятно это было. И сколь пугающе. В равной степени, в общем-то, одно компенсировало другое. Он продолжал собирать с её кожи мурашки и родинки. Он продолжал восхищаться её мягкостью. И продолжал сходить с ума.       Изучая себя самостоятельно в тусклом лунном свете, льющемся в окно, она на краткое мгновение чувствует то, чего в глубине души так страстно желала, в редкие минуты предаваясь воспоминаниям. Она отдергивает пальцы, добравшись только до середины, не рискнув пойти дальше. Она слишком хорошо знает, что значит «пойти дальше». В некоторых случаях риск слишком велик, последствия слишком тяжелые, необратимые — и эта ночь не исключение. Нет, она не станет заходить дальше. Она — не он.