Пьерро/Царица
3 июля 2023 г. в 06:59
Есть множество вещей, к которым Пьерро относится холодно. Чаще и вовсе равнодушно. Пускай ему ведомо, что такое ненависть, он придерживается мнения, что столь сильное чувство необходимо беречь для чего-то из ряда вон выходящего. Чего-то особенного. И для себя этим чем-то особенным он выбрал единственную вещь — уродство.
Его погибшая родина вобрала в себя всё, что было в мире красивого. С её падением эта красота увяла, как растение без воды. Из земли полезли мерзкие черви, острые колючки стали царапать руки. Люди с оскалами вместо улыбок тоже уродливы в большинстве своём. Наблюдая за ними, он сдерживает острое желание вырезать эту убийственную опухоль, чтобы та заросла новой плотью и кожей. Чтобы на месте выдранного сорняка распустился интейват. Цветок, которого никто уже не помнит.
Для Первого Фатуи — всё самое лучшее. Ткани, драгоценности, предметы роскоши, оружие. Притащивший ему очередную бесценную диковинку торговец счастлив, думая, будто бы и его умудрился осчастливить. Но никому теперь это не удастся, как ни старайся.
Пьерро откладывает в сторону маску. Почти вслепую, закрыв глаза. Всякий раз непривычно, прохладный воздух покоев, где недавно погас камин, ласкает кожу.
— Что там? — спрашивает он потяжелевшим голосом. Уж лучше сначала услышать, чем увидеть.
Царица, присевшая на краю стола, отвечает ему не сразу. Он ощущает её взгляд, впивающийся в благородный профиль, пристальный, как у орла на охоте.
— Каких слов ты ждёшь от меня? Посмотри сам.
— Ты прекрасно знаешь, почему я не могу… смотреть.
В последний миг он всё же берет свой раздражённый голос под контроль. Получается почти жалко, как щенячий скулёж.
Тёмное пятно с прожилками стало больше. Глаз покраснел, в уголке замёрзла слезинка. Дотронуться противно. Мокрый разрастающийся очаг, словно живущий своей жизнью, клеймо проклятия — вот что это такое. Трещины в коже, русла пересохших рек в пустыне. По этим руслам течёт что-то алое, до одури похожее на кровь.
— Что говорит Дотторе? — спрашивает Царица, помолчав. — Он нашёл выход?
— Нашёл, — невесело усмехается Пьерро. — Выход, отсрочка — называй это как пожелаешь. Но даже ему пока не удаётся найти способа излечить меня. Слишком много времени прошло. Слишком поздно.
Слишком уродливо. Он прячется за маской, по щеке которой тоже течёт слеза, и мир как будто бы не встаёт с ног на голову — до тех пор, пока столицу не накрывает ночь.
— Больше всего я терпеть не мог некрасивые вещи, — вспоминает он вслух — так, словно это было сто лет назад. — А теперь мне впору с себя плеваться, не иначе.
— Придётся принять неизбежное.
— Как у тебя все просто, матушка Царица, — язвит он, не сдержавшись. Тут же жалеет об этом — знает, что ей даже одно слово поддержки дастся с великим трудом. Она — сама зима, по мановению её руки вьюга не утихает неделями, но высечь искру из собственного сердца, дабы согреть чужое? Она забыла, что это такое. Как будто почти забыла.
— Меня это не отвращает, — говорит Царица, пожав плечами. — Но ты живешь уже так долго, мой дорогой Шут. Я беспокоюсь о том, дойдёшь ли ты до конца.
Вот что, пожалуй, пугает его сильнее собственной некрасивости. Вероятность того, что на середине пути он замрёт, как сломанный руинный страж.
— Ты выглядишь таким уставшим, — шелестит она с нескрываемым сочувствием и нежностью, которая вот-вот перейдёт в насмешку. Затем обратно, как сменивший направление поток.
Да, он и впрямь устал.
Очаг скверны горячий. Немного влажный от слёз. Пьерро стирает кровавые капли.
— Может быть. Но эта усталость гаснет, когда мы вдвоём.
Когда она говорит, что уродство на его лице вовсе не отпугивает. Когда она подходит ближе, подплывает к нему в своём платье до пят и обхватывает лицо спасительно холодными ладонями.
— Помни, — говорит она, смеряя его взором надменным, мудрым и любящим, — всё убожество из моего нового мира уйдёт. Останется только красота.
— Как было в Каэнри’ах…
Царица целует его в припухшее, потемневшее веко, испуская благословенный морозец.
— Да. Как было в Каэнри’ах.