То, что хочется вернуть больше всего

— Дядя! Нет, всё-таки, у Цзян Чэна с терпением ой какие проблемы. С Цзинь Лином оно куда больше, чем на работе, это правда, но даже тут он _самую малость_ не выдерживает. Возраст у Цзинь Лина сейчас такой противный, что хоть стой, хоть падай, и он должен быть терпеливым, чтобы быть хорошим дядей. Все его детство сопровождалось завышенными ожиданиями, бесконечными сравнениями с Вэй Усянем даже от матушки, и прочими, прочими вещами, которые повлияли на него сильнее, чем он этого хотел бы. Всё свое детство он был уверен, что Вэй Усянь лучше во всем (он не может сказать, уверен ли в этом сейчас). Он не хочет, чтобы Цзинь Лин рос в подобной атмосфере. — Цзинь Лин. Цзян Чэн, сказать честно, даже понять не может, что Цзинь Лину не нравится. Во-первых, он потерял нить их разговора минут пятнадцать назад, во-вторых — есть у него подозрение, что Цзинь Лин просто испытывает его терпение и пытается понять, насколько сильно им можно вертеть. Цзян Чэном вертеть нельзя, но Цзинь Лин это Цзинь Лин. У Цзян Чэна бывает неконтролируемое желание побаловать его немного больше, чем нужно. У него ни отца, ни матери, и как бы он, Цзинь Гуанъяо и его родители не заботились о нем, это все равно не то. Любовь Цзян Яньли и вовсе никто не может заменить, пусть Цзинь Лин вряд ли помнит что-то из жизни с родителями. Ему было… два года, когда это случилось? Как летит время. Что было написано в какой-то дурацкой книге по воспитанию детей? Кризис трёх лет, кажется. Давить слишком сильно на ребенка нельзя, это может плохо сказаться на психике. Позволять тоже нельзя. Так что делать? Да чтоб этих психологов с этими несчастными книгами. Делать-то ему что, когда ребенок капризничает? Впрочем… впрочем, может быть, это помогает ему чувствовать себя живым и отвлекаться от собственных чувств. Не лучшая затея, но наплевать. — Цзинь Лин. Я предложил тебе пойти погулять. Ты хочешь? — Да! — Тогда одевайся и пошли. — Не хочу! Да когда же это закончится? Все в той же книге было, кажется, что-то про несколько месяцев. Он не знает, как выдержать несколько месяцев в таком режиме. Конечно, не он его воспитывает — ему вообще стоит проводить больше времени с племянником — но раздражительный Цзян Ваньинь не знает, что ему делать. Он не умеет обращаться с детьми, его терпение на исходе, а он не хочет кричать и пугать Цзинь Лина. Что ему делать? Что сделал бы Вэй Усянь? Мысль приходит неожиданно и заставляет Цзян Чэна поперхнуться воздухом. Почему он подумал об этом? Потому, что Вэй Усянь умел обращаться с детьми. Даже когда Цзинь Лин в младенчестве заливался плачем, стоило Вэй Усяню появиться и улыбнуться — и он сразу переставал плакать. Цзинь Лин заслуживал, чтобы его любили так, как любил Вэй Усянь. Цзян Чэн усердно гонит от себя мысль, что у него никогда не возникало чувства, что Вэй Усяню он не нужен — разве что во времена особенно сильных ссор родителей — но она возвращается и возвращается снова. Те, кто смог стать Вэй Усяню близкими, всегда чувствовали его любовь. А чувствовал ли Вэй Усянь? У Цзян Ваньиня сложный характер. Проще сказать — отвратительный. В подростковые годы, когда весь мир казался чем-то неправильным, это только усугубилось. Вэй Усяню от него всегда доставалось больше всех. И от матери Цзян Чэна тоже. Всегда была Цзян Яньли, готовая примирить братьев и успокоить бушующий нрав Цзян Чэна, но когда свою привязанность и заботу показывает только один человек из всей семьи — жить, наверное, становится сложно. Кто ещё? С Лань Ванцзи они были практически непримиримыми врагами (на самом деле, это только с точки зрения его бывшего лучшего друга), Лань Ванцзи всегда относился к Вэй Усяню прохладно. Друзья? Несмотря на то, что Вэй Усянь всегда собирал вокруг себя толпу, никому он не выказывал такой же любви и поддержки как своей семье. Так это что, получается.? Цзян Чэн растерянно смотрит на Цзинь Лина, словно ждёт ответ от него. Чувствовал ли Вэй Усянь, что его любят, что о нем заботятся, что всегда есть тот, к кому он может прийти со своими проблемами? Оглядываясь назад, Цзян Ваньинь может сказать, что, кажется, нет. Его мать Вэй Усяня всегда откровенно не любила, он ранил его раз за разом своими бесконечными придирками и ворчанием. Оставалась только Цзян Яньли, готовая прийти и утешить, налить чашку любимого супа и погладить по голове. Тогда какой толк убивать ее? Если она была единственным человеком, который открыто заботился о Вэй Усяне? — Дядя? Цзинь Лин, явно обеспокоенный, тянет его за рукав. Он уже не выглядит рассерженным, скорее растерянным внезапным молчанием дяди. — Дядя, пойдем гулять… Цзян Чэн кивает и, пока помогает Цзинь Лину одеться, думает о только что промелькнувшей в голове мысли. Это на него так Не Хуайсан подействовал? «Мне кажется, что что-то не так». Теперь и Цзян Чэну будет казаться, да? Он ведь сейчас думает прямо как его отец. Прямо как те, кто Вэй Усяня смел оправдывать. Говорить, что бедный и несчастный мальчик наверняка сделал это под давлением. Их, впрочем, быстро заткнули, но факт наличия таких людей в мире вызывал у него в душе отнюдь не приятные чувства. А сейчас он стал таким же? Просто смешно. Знай об этом матушка — никогда ему этого не простила бы. Он рассерженно мотает головой, вызывая новый приступ недоумения Цзинь Лина. Сейчас самое лучшее, что он может сделать для себя, племянника и этой семьи — забыть про эти мысли, пока не останется один, а там уж как-нибудь разберётся. Верно? Верно. Цзинь Лин со счастливым хохотом раскачивается на качелях, а Цзян Чэну остаётся лишь притормаживать его, если вдруг раскачается слишком сильно и готовится ловить в случае чего. Может быть, он не самый лучший дядя, но он старается. Цзинь Лин, во всяком случае, выглядит рядом с ним радостным, а ещё он каким-то образом умудрился справиться с капризами, и сам не понял, как. Кажется, просто проигнорировал и задумался. Нет, постоянно так делать нельзя, но сейчас это сработало, и это уже хоть что-то. Значит… он может себе позволить сказать, что он хороший дядя. Он может себе позволить воспитывать племянника и прививать ему какие-то свои ценности и убеждения. Может же ведь, правда? Цзян Чэн всегда и всюду сомневается в себе, и он так от этого сомнения устал, что его практически тошнит. — Дядя, дядя! — Цзинь Лин радостно машет рукой и показывает куда-то в сторону. — Там тот мальчик! «Какой мальчик?», — хочется спросить Цзян Чэну, но он видит, какой, и мгновенно меняется в лице. Почему, почему он просто не может спокойно погулять с племянником без раздражающих личностей, один вид которых бесконечно портит ему настроение? Мерзость, просто мерзость. Уйти некуда, тащить Цзинь Лина на другую площадку ввиду его собственной усталости он не хочет, да и куда? Эта площадка единственная на всю округу, до ближайшей идти слишком долго, чтобы племянник не начал капризничать. Лань Ванцзи. Ну конечно, ошивается рядом с домом Вэй Усяня так, будто он преданная псина, возжелавшая дождаться пропавшего хозяина. Вэй Усянь всегда думал, что Лань Ванцзи он не нравится, но никогда не унывал, всегда пытался добиться его дружбы. У Цзян Чэна от их вида вместе обычно неизменно закатывались глаза, а в глубине души появлялось желание прогнать Лань Ванцзи куда подальше. Только спустя годами позже, незадолго до трагедии, он понял, что просто глупо и по-детски ревнует. Он не стал выяснять, какого рода эта ревность, но думать о том, что это потому что Вэй Усянь стал уделять ему меньше внимания — глупо. В конце концов, Вэй Усянь всегда уделял семье столько внимания, сколько у него было. Лань Ванцзи стал одним из немногих, кто не стал обвинять Вэй Усяня во всех смертных грехах. Он вообще никак не прокомментировал сложившуюся ситуацию, но Цзян Чэн видел, что каждый раз, когда речь об этом заходит, у Лань Ванцзи невольно сжимается кулак. И злость эта была направлена вовсе не на убийцу, а на тех, кто этого убийцу осуждал. Просто смешно. Праведник в белых одеждах оказался ничуть не лучше павшего на дно. Блестяще, просто блестяще. Цзян Чэн кидает на Лань Ванцзи убийственный взгляд. С ним ребенок — Вэнь Юань, кажется. Ах да, точно. Когда произошла вся эта история с Вэнями, Вэй Усянь заботился о ребенке. Конечно, он не стал притаскивать его в их квартиру, но бегал к нему чуть ли не ежедневно в квартиру Вэнь Цин и Вэнь Нина. Видимо, без помощи Вэй Усяня стало сложно, и Лань Ванцзи… предложил свою? Им вообще можно было оставить у себя ребенка или нет? Он выяснит как-нибудь потом, но судя по тому, что Вэнь Юань одет типично для Лань Ванцзи, выглядит весьма послушным и спокойным — что-то произошло, и что-то не очень хорошее. Может быть, без помощи Вэй Усяня они не смогли бы оставить ребенка, и им пришлось отдать его. Только почему его забрал Лань Ванцзи — загадка. Впрочем, Цзян Чэну плевать. Он окидывает Лань Ванцзи уничтожающим взглядом и отворачивается. Цзинь Лин, впрочем, настроен не так радикально — ему нравится Вэнь Юань. Зовут его теперь иначе — Лань Сычжуй. Почему «Сычжуй»? Почему «тосковать и вспоминать»? Цзян Чэн не уверен, но, кажется, он что-то упускает. Упускает при этом серьезно, и все никак не может понять, что именно. Он отмахивается и садится, в конечном итоге, на лавочку, наблюдая за тем, как Цзинь Лин играет с Вэнь Юанем. Он не станет объяснять ребенку, что ненавидит воспитателя его друга, и поэтому им нельзя общаться. В любой другой ситуации Цзян Чэн поступил бы иначе, если бы не одно большое «но». В детстве у него из друзей были только собаки, затем — Вэй Усянь. По мере взросления появился Не Хуайсан, но на этом… все? Он всё ещё довольно закрытый и замкнутый, и как бы Цзян Чэн не гнал от себя эти дурацкие мысли, он довольно-таки часто чувствует себя одиноко. Раньше этого не было, у него был Вэй Усянь, а с ним вообще невозможно чувствовать себя одиноко, но теперь его нет, и Цзян Чэн не собирается пускать его в свою жизнь обратно. Ему хватило одного раза. Но Цзинь Лин выглядит счастливым. У него есть друг, и такая дружба дорогого стоит. Цзян Чэн может сколько угодно не любить Ланей и не любить Лань Ванцзи в особенности, но он должен признать — из Ланей хорошие друзья. Они кажутся верными и заботливыми, в какой-то мере. Вэй Усяню казалось, что Лань Ванцзи его терпеть не может, но нельзя было не увидеть, что Лань Ванцзи помнит все его любимые блюда, отвечает ему в любое время дня и ночи и, кажется, готов сделать для него вообще все, что угодно. Какая ирония. Холодный и бесчувственный Лань оказался другом куда лучше, чем Цзян Чэн, который рос вместе с Вэй Усянем и должен был быть для него самым лучшим. Тем, к кому можно было бы обратиться в любой сложной ситуации и тем, кто всегда готов был подставить плечо. В конечном итоге вышло так, что Цзян Чэн о его проблемах и мыслях, считай, ничего не знал. Не знал, почему он вдруг убил двух человек, не знал, что его тревожило, не знал, как Вэй Усянь чувствовал себя на протяжении всей своей жизни, не знал. Он всегда скрывал все за улыбкой и справлялся сам. Цзян Чэну мерзко от самого себя. Лань Ванцзи кидает на него сложный взгляд. Цзян Чэн терпеть не может отворачиваться, когда на него смотрят, но сейчас ему глубоко плевать. Виноват ли он? Да. В этом есть часть его вины. Собирается ли он терпеть осуждение со стороны человека, которого ненавидит? Нет. Точно нет. Ему хватает своего собственного осуждения, а если Лань Ванцзи хочется кого-то винить, то пусть и самого себя не забудет. Он тоже не поддержал Вэй Усяня, когда ему это было нужно, и это тоже могло сыграть свою роль в том, что произошло. И какое он вообще теперь право имеет так на Цзян Чэна смотреть? Он думает как ребенок. Его мысли скачут то в одном направлении, то в другом, и на его ментальном здоровье это отражается не самым лучшим образом. Если бы только он мог быть сильным и справиться с этим. Если бы только он не был… таким. С тяжёлым характером, депрессией и ненавистью к тому, кто раньше был дороже всего на свете. Единственное, ради чего стоит стараться — семья, все остальное… все остальное, он надеется, решится как-нибудь само, и все будет хорошо. Во всяком случае, с работы его точно не выгонят, а друзей у него особенно и нет, чтобы их терять. // Работа, работа, работа. В этот день у него завал. Цзян Чэн, зарывшись в бумажки, не замечает, что подошло время обеда, не замечает, что время идёт куда быстрее, чем он мог бы предположить (дедлайны горят, и почему нельзя было сделать все это раньше, а не приносить ему на проверку и подпись буквально в последний день?) и не замечает Мо Сюаньюя, который некоторое время неловко стоит около его стола, сжимая в руках документы. Он выглядит таким несчастным, когда Цзян Чэн наконец поднимает голову, что ему практически становится стыдно. Сколько он тут стоит? Цзян Чэн совсем потерял счёт времени. — Что? Говори быстрее, сам видишь, сегодня кошмар, — Цзян Чэн потягивается. Вообще-то, было бы неплохо сходить на обед, но он не собирается сегодня оставаться допоздна, а если он отлучится от работы хотя бы на двадцать минут, ему придется сидеть здесь часов до восьми. Это в его планы не входит никак. А, ладно, он все равно не очень-то голодный, при взгляде на весь этот кошмар у него пропадает аппетит. И это даже не метафора — Цзян Чэн правда не может даже подумать о еде, пока видит все эти цифры, буквы и прочее, прочее нереально важное. Ужасно. Просто ужасно. — Я… я тут… — Мо Сюаньюй говорит совсем тихо, и Цзян Чэн понимает — или закончил, или накосячил. Вероятнее всего второе, потому что выглядит он так, будто боится, что Цзян Чэн сейчас начнет кричать. У него громкий голос, это правда, но кричать… нет, он не станет. Во-первых, он слишком устал, во-вторых — откровенно говоря, запутался и в своих чувствах, и во всем и сразу, поэтому он куда более задумчив. Пусть и горящие дедлайны, документы и прочие штуки, которыми ему совершенно не хочется заниматься, все ещё жутко его бесят. Это просто невозможно. Он делает глубокий вдох-выдох, приподнимает бровь и внимательно смотрит на Мо Сюаньюя. — Там… что-то сломалось, кажется… — Мо Сюаньюй сжимается ещё сильнее и выглядит таким маленьким, что у Цзян Чэна не находится даже сил злиться на то, что у него что-то там сломалось. Сломалось не вовремя, но если он просто не туда нажал, и это можно поправить — ладно. Цзян Чэн просто быстренько поправит, а затем вернётся к своей работе, чтобы не тормозить процесс. — Ну, показывай, что там у тебя сломалось, — он устало трёт лицо рукой. Мо Сюаньюй с несчастным выражением лица показывает компьютер. Цзян Чэн испускает обречённый вздох. Да, с программой иногда такое бывает. Чинится это долго и нудно, и, на самом деле, вряд ли это исправят до конца дня. Цзян Чэн ещё пару секунд тупо смотрит в экран, тыкает на несколько кнопок (иногда это помогает, но так редко, что и говорить не о чем), видит, что экран, напротив, стал угрожающе мигать, грозясь выключить окончательно и отмахивается. — Забей. Иди домой, сегодня ты тут уже ничего не сделаешь. Эта хрень сломалась до конца дня, а когда подойдут программисты, я понятия не имею. Давай-давай, иди, я скажу, что ты ушел по не зависящим от тебя причинам, у нас такое иногда происходит. Цзян Чэн машет рукой, открывает глаза и смотрит на Мо Сюаньюя. Тот выглядит испуганным и бледным, и отчего-то сжимается так, будто Цзян Чэн собирался его ударить. Цзян Чэн недоуменно приподнимает бровь и видит, что привычно взмахнул рукой. Жест резковатый, но в нем ничего такого нет. Мо Сюаньюй, тем не менее, перепугался. Вэй Усянь никогда не пугался, даже если Цзян Чэн угрожал ему избиением или если толкал в плечо. А какого черта он всё ещё сравнивает его с Вэй Усянем? Давно уже надо было понять: они, может быть, и похожи внешне, но на самом деле кардинально разные люди. Почему он все ещё так относится к Мо Сюаньюю? Осознание приходит внезапно. Цзян Чэн слегка хмурит брови и задумчиво опускает руку, засовывает ее а карман и выдыхает. Обратить на это внимание или нет? Нет, лучше не надо, лучше сделать вид, будто бы ничего не произошло. — Ты ещё здесь? — вместо этого он хмыкает и кивает на выход. — Без этой херни тебе здесь нечего делать. У меня сегодня нет времени показывать тебе что-нибудь другое, так что давай, давай. Отдохни, я напишу тебе, починят ли завтра. Конечно, со временем такого не будет, но сейчас можно. Давай. Я разрешил. Пусть передохнет. Цзян Чэн не уверен, насколько сильно Мо Сюаньюй задерживается на работе каждый день, но судя по его виду — надолго. — Х-хорошо, молодой господин Цзян, — Мо Сюаньюй буквально это мямлит, так медленно кладет на стол бумажки, словно все ещё боится, что он его ударит, а затем сбегает так быстро, что Цзян Чэн успевает лишь вздохнуть, сообщить их айтишникам о проблеме и вернуться к себе в кабинет. Яо Шэнли на месте нет — он, кажется, ушел разбираться с чем-то ещё… Цзян Чэну тоже хочется — от бесконечного сидения в одном положении у него болит спина, и это не самое приятное ощущение на свете, если говорить честно. — А где Сюаньюй? — Яо Шэнли лёгок на помине. Вспомнишь солнце — вот и лучик, как говорится. Цзян Чэн отрывается от бумаг, чтобы взглянуть на коллегу. Видок у него, конечно, тот ещё — встрепанный, рубашка выбилась из брюк, а в руках несколько папок. Судя по виду Яо Шэнли, их нужно прочитать, а может быть — вбить данные в компьютер. Или что-нибудь исправить. Цзян Чэну даже практически становится его жаль. В конце концов, даже если Яо Шэнли слегка его раздражает, он всё ещё неплохой парень. И, к тому же, в последнее время он раздражает его куда меньше, а это уже хороший знак. — У него та ошибка вылезла, ну, которую чинят обычно часами. Я его домой отпустил. — А-а… Он тебе не кажется странноватым? Я имею ввиду… дерганый он какой-то. — Почему ты об этом говоришь? — Сам посмотри. Он дёргается от любых резких движений, если повысить голос, он едва ли не начинает рыдать, и всегда носит закрытую одежду. Вчера в офисе жара была, а он в толстовке своей сидел. — И что? — А то, что мне кажется, что у него в семье проблемы. Цзян Чэн уставляется на Яо Шэнли. И что? Что ему сделать? Мо Сюаньюй — взрослый и работающий человек, который, если бы хотел, съехал бы от своей якобы третирующей его семейки. С каких пор Яо Шэнли вообще волнуют подобные вещи? — Я тебя не узнаю, — Цзян Чэн хмыкает и качает головой. — Ты же и говорил всегда, что спасение рук утопающих — дело рук самих утопающих. Цзян Чэн всю жизнь с этой позицией и живёт. В последний раз ему помогли выплыть, но больше он не допустит такой же ошибки и не позволит себе проявить слабость. Он просто не может себе более этого позволить. Другим людям он нужен, и показывать им то, что он тоже нуждается в помощи, он не станет. — Он мне младшего брата напомнил, — Яо Шэнли качает головой и мягко усмехается. — Они чем-то похожи. Так что, знаешь, даже если я считаю, что он должен справиться сам, я все равно против воли волнуюсь. Да Мо Сюаньюй, оказывается, не только ему напомнил дорогого человека. «Бывшего дорогого человека», — напоминает себе Цзян Чэн и трёт лицо руками. Он не станет думать об этом снова, во всяком случае, не сейчас. Работы слишком много, чтобы он позволял себе отвлекаться на всякие глупости. — Вот как. Ну, подойди к нему. Спроси, нужна ли помощь, — Цзян Чэн отмахивается. В душе зарождается какое-то странное чувство, и он не может сказать, какое. Яо Шэнли прав, вообще-то. Человек из нормальной семьи так себя вести не будет. Сегодня, когда Цзян Чэн подошёл к нему, чтобы отпустить домой, Мо Сюаньюй выглядел таким несчастным и испуганным, что даже у Цзян Чэна, который за незнакомых и чужих ему людей волноваться не привык, сжалось сердце. Он, конечно же, попытался отогнать это чувство немедленно, но час факт того, что это произошло, заставил его глубоко задуматься над всей своей жизнью и над тем, что он делает не так. — Попробую, — задумчиво тянет Яо Шэнли, открывает папку и тяжело вздыхает. — Если мы сегодня не выберемся с работы, я хотел бы, чтобы мой прах развеяли по ветру с этого самого здания. — Тебе при жизни мало работы было, что ли? — Нет, хочу заляпать стекло, и чтобы его никто не мог потом помыть. Как _то самое_ окно. Цзян Чэн тихо прыскает. Как-то раз при покраске букв на здании маляры случайно вылили краску на одно из окон. Оно слишком большое, чтобы помыть его, и, кажется, кто-то обещал вызвать мойщиков окон, но со временем все это забылось, а окно осталось с белыми разводами. На взгляд Вэй Усяня получилось даже симпатично — он порывался пририсовать пятну глаза и рот, а потом говорить всем, что это приведение. Конечно же, ему никто не разрешил, но сестра тогда сочла это забавным. — Смотри не застрянь здесь после смерти. А то, знаешь, здесь будет твой прах, и придется вызывать Винчестеров, потому что ты, я полагаю, будешь ходить и завывать под ухом. У всех. — Как хорошо ты меня знаешь, — хохочет Яо Шэнли и утыкается в свои бумаги. Цзян Чэн тоже возвращается к работе и ловит себя на мысли о том, что, может быть, немного расширить свой круг общения было бы неплохо. И что, может быть, люди, которые до невыносимости его выводили, оказались не такими уж и плохими. Странное чувство. // Когда Цзян Чэн приползает домой на четыре часа позже, чем должен был, ему кажется, что он не способен думать ни о чем, кроме кровати. Он так и не пообедал, он вообще не ел сегодня толком, но ему без разницы абсолютно. Он хочет спать, спать и ещё немного спать. Было бы неплохо, будь завтра выходной, но такая ж роскошь ему недоступна. До выходных ещё работать и работать, и он совершенно точно не уверен, что переживет столько времени в таком же темпе. Впрочем, у него не то чтобы был выбор или вроде того. Цзян Чэн с трудом заставляет себя переодеться, умыться и лечь в кровать нормально, а не лечь поперек. Усталость, впрочем, чувствуется почти приятно — он ощущает себя живым, а это дорогого стоит. Пожалуй, даже хорошо, что он так сильно устал. У него не будет времени и сил думать о глупостях, а там, может быть, и нормальное состояние вернётся. Во всяком случае, он очень на это надеется. Ещё ничего в этой жизни не шло так, как хотелось бы Цзян Ваньиню, но что, если хотя бы раз получится? Хоть иногда госпожа Удача должна посещать и его. Сбегать от собственных мыслей не лучший вариант, но Цзян Чэн предпочитает игнорировать этот факт. Сейчас ему нужно выспаться, у него ещё осталось время для того, чтобы как следует отдохнуть и завтра утром быть хотя бы отдаленно похожим на живого человека. Когда настанут выходные, он, конечно, приведет себя в порядок, но сейчас все, что остаётся — ждать и работать, ждать и работать. Возможно, ему стоит скинуть часть документов на Мо Сюаньюя. Не самый лучший вариант, но там есть что-то лёгкое, то, с чем Сюаньюй вполне будет способен разобраться. Значит, Цзян Чэн просто потратит немного больше времени на то, чтобы объяснить ему различия, и тогда он будет немного освобождён от части работы. Сон никак не идёт. Цзян Чэн ворочается в постели уже пару часов, и все никак не может уснуть. Он чувствует жуткую усталость — возможно, потому, что он так устал, он и не может сейчас уснуть. Это практически напоминает ему его состояние год назад — он мог не спать целыми днями, потому что в его голове было слишком много мыслей, он ворочался и мучался, и в конце концов засыпал на несколько часов, в бреду, и просыпался с осознанием, что все это — не страшный сон, это случилось на самом деле. Его почти передёргивает. Нет, он не станет про это вспоминать. Конечно, это часть его жизни, и все такое, но эта часть настолько бессмысленна и жестока, что он не хочет про это думать. Если бы этого не случилось, он бы не стал человеком хуже. Да, да, он слышал, что каждому даются испытания по мере его сил, и всё-таки, нет, так быть не должно. Он выдержал — вся его семья выдержала — только какой в этом толк? Родители до сих пор в ссоре, Цзинь Лин растет в обстановке вечных ссор, а Цзян Чэн срывается на тех, на ком не должен, и в каждом проходимце видит Вэй Усяня, и постоянно надеется, что это он, а потом ненавидит себя за это. Толку-то от этого всего? // Утром Цзян Чэн просыпается с мыслью о том, что такого поганого состояния не было у него уже давно. Давно — понятие относительное, для него будто бы вечность прошла с _того самого_ времени, и всё-таки. Он чувствует себя паршиво, голова из-за недосыпа раскалывается слишком сильно, а он, кажется, проспал. День начинается волшебно, и не дай бог он продолжится в том же ключе, потому что иначе Цзян Чэн кого-нибудь прихлопнет, и не факт, что это будет не он сам. Пока он едет на работу, толкаясь в тесном автобусе, он ненавидит весь мир ещё больше. — У тебя такой видок, будто ты ни минуты ни спал, — вместо приветствия заявляет Яо Шэнли, ввалившийся в кабинет и устало упавший на стул. — И так можно сказать, — Цзян Чэн бурчит, но раздражение, отчего-то, немного отступает. — Так устал, что даже уснуть не мог. Часов шесть поспал, может, меньше. Не смотрел на время. Цзян Чэн не жалуется — константирует факт. Яо Шэнли понимающе кивает и раскрывает вчерашнюю папку. Она продвигается слишком медленно, и в этом нет ничего удивительного. — Четыре часа. До конца недели два дня, а я так чую, что мой вчерашний план всё ещё в силе. — Я запрещаю, — Цзян Чэн слегка хмурится и поднимает взгляд. — Работники нам ещё нужны. Яо Шэнли, прыснувший в документы, чуть приподнимает бровь. — А что там с Сюаньюем? О, черт. Цзян Чэн вчера обещал ему отписаться, что да как с ошибкой. Работа допоздна вынудила его слегка поменять планы и напрочь про это забыть. Он не отвечает и хватает телефон. У него есть номер Мо Сюаньюя, но чата — нет. О, черт, черт, черт. Цзян Чэн не любит быть безответственным. Он должен быть лучшим, а сейчас показывает себя с той стороны, которую не любит в себе чуть более чем полностью. «Здравствуй. Это Цзян Ваньинь. Я прошу прощения, я забыл вчера написать тебе.» На этом его фантазия заканчивается. Цзян Чэн встаёт из-за стола и идёт к рабочему месту Мо Сюаньюя. Он ведь даже не знает, исправили ли ошибку! Ладно, в этот раз Мо Сюаньюя ругать за опоздание нельзя. В конце концов, это не его вина… Что Цзян Чэн забыл сказать ему, приходить сегодня или можно отдохнуть ещё денечек. Экран включается до невозможности долго, и Цзян Чэн устало вздыхает. Он сейчас просто теряет время… ради чего? Мог бы написать, чтобы не приходил, избавить себя от лишней головной боли ещё на день, и жить спокойно, но нет. Почему он не может? Ошибка мигает радостно, словно новогодняя гирлянда. В этом здании кто-нибудь может работать нормально и вовремя? Документы приносятся в последнюю очередь, а айтишники без дополнительного пинка не делают ничего. Считают, видимо, что конкретно этот случай не так уж и сильно тормозит рабочий процесс. Он-то не тормозит, только когда часть документов была у Сюаньюя, все равно было слегка попроще. Во всяком случае, со всякой мелочью ему разбираться не приходилось. Сейчас нужно просматривать все до последней строчки. «В общем, ничего не починили. Отдыхай.» Сообщение оказывается прочитанным мгновенно, будто бы Мо Сюаньюй сидел и смотрел только в этот диалог. Учитывая его нервозность — вполне возможно, что так и было. В ответ ему приходит какой-то странный смайлик, и Цзян Чэн со вздохом убирает телефон в карман. Странный он, всё-таки. Зато у него есть хотя бы малейшее понятие ответственности, в отличие от некоторых, думает он и плюхается обратно в кресло. Следующие два дня обещают быть тяжёлыми, и он не уверен, что хочет знать, когда в итоге выйдет с работы, сколько сейчас работает его отец и почему у него такое ощущение, что работает здесь он один, и, может быть, Яо Шэнли, который взял на себя обязательства говорить с клиентами. За это ему спасибо — Цзян Чэн бы не выдержал. Конечно, он должен уметь и это, и он умеет, просто Яо Шэнли кажется куда более спокойным человеком. Так будет лучше всего. // Мо Сюаньюй возвращается на работу только в пятницу, и Цзян Чэн мельком замечает, что его синяки под глазами ничуть не уменьшились. Цзян Чэн ему слегка завидует. Два дня он мог спать и ни о чем не думать (но, кажется, все равно не выспался). Было бы неплохо, если бы он мог так же… Цзян Чэну осталось пережить всего лишь один день. Один день, и он сможет отдохнуть. Это ли не счастье? // — А-Чэн! — Цзян Яньли смеётся и держит в руках красивый венок из цветов. — А-Чэн, а-Сянь, идите сюда! Цзян Чэн чувствует себя счастливым. Этих двоих он любит больше всего на свете, и при виде улыбки Вэй Усяня (он всегда так улыбался? выглядит… будто бы странно) ему хочется улыбнуться тоже. Сестра надевает на голову Вэй Усяня венок, и он выглядит так, что Цзян Чэну хочется его поцеловать. Чувство счастья в груди его буквально переполняет. Он так рад, что все хорошо. — М-молодой господин Цзян? Цзян Чэн резко поднимает голову со стола. Уснул. Он уснул на рабочем месте, а приснилось ему… Он цепляется за обрывки этого сна так, будто они могут что-то изменить, но он всё больше ускользает от него. Перед ним стоит Мо Сюаньюй, который выглядит не то виноватым, не то обеспокоенным, не то все вместе. Цзян Чэн трёт точку между бровями и сурово на него смотрит. — Что? — Я… хотел… Вы уснули, и я подумал, что… — Мо Сюаньюй окончательно начинает мямлить, и вся эта ситуация с каждой секундой раздражает Цзян Чэна все больше. Почему он просто не мог остаться в том сне? Он открывает было рот, чтобы в довольно-таки грубой форме спросить, что ему по итогу надо (да, да, он обещал себе не срываться на Мо Сюаньюя… но это выше его сил, пусть это и нисколько его не оправдывает), как вдруг Мо Сюаньюй ставит ему на стол стаканчик с чем-то вкуснопахнущим (кофе? да, определенно. с какими-то добавками…) и нервно улыбается, явно готовясь сбежать. — В общем, я подумал, что вам это не помешает! Хорошего дня! Он вылетает из кабинета пулей. Цзян Чэн тупо смотрит то на дверь, то на стаканчик и в конце концов выдыхает. Странный. Но, может быть, не такой уж и плохой. Дома он, конечно, будет вспоминать этот сон и тайно желать, чтобы он воплотился в жизнь, но сейчас у него нет на это времени. Мозг вновь переходит в режим работы, и Цзян Чэн, глядя на кипу бумаг, отпивает немного кофе. Вкусный. Может быть, все получилось не так уж и плохо. Во всяком случае, разочарование стало привычной частью его жизни, а оттого и сейчас он испытывает его в меньшей мере. Когда-нибудь он привыкнет и ко всему остальному.