То, что хочется вернуть больше всего

Эти ужасные дни закончились. Цзян Чэн, как только осознал, что дедлайны больше не горят, на работе не приходится задерживаться на несколько часов, а у него есть время поесть — едва ли не заплакал. Глупо звучит, конечно, но облегчение наступило такое, какого он не испытывал за всю свою жизнь, наверное, никогда. Ни в школе, ни в университете, ни до этого на работе такого ещё никогда не случалось, так что и облегчение здесь особенное. Было несколько раз, разумеется, но то было скорее про облегчение эмоциональное, а это больше физическое. Кажется, по ощущениям, чем-то они всё-таки различаются, даже несмотря на то, что название у них целиком и полностью одинаковое. За все те прошедшие дни он не мог думать ни о чем, кроме работы. После той ночи, когда он ворочался и размышлял над своей жизнью в целом, подобного больше не повторялось. Может быть, он сделал какие-то важные выводы, и его дурацкие мысли наконец-то его отпустили, может быть, у него просто не было сил думать о чем-нибудь ещё. Цзян Чэн, признаться честно, не имеет ни малейшего понятия, и ему плевать. Неважно, насколько сильно он пытается или нет отпустить эти мысли, они приходят в любом случае. Так смысл стараться? Мо Сюаньюй, словно понимая, что сейчас лучше никого не раздражать (он всегда так себя ведёт; сейчас он старался вдвое больше, и Цзян Чэн снова почти что его пожалел), не косячил ни разу. Он разгрузил Цзян Чэна достаточно, чтобы тот перестал быть таким нервным, и у него появилось немного времени на отдых. А сейчас и вовсе вернулся нормальный график. Цзян Чэн думает о том, что надо позвонить отцу, спросить, как он (его это затронуло, наверное, в первую очередь, так что наверняка он сейчас пребывает в состоянии ничуть не лучше, чем Ваньинь), нужно отдохнуть и нужно побыть наедине с собой. Он ведь даже не ходил к психотерапевту всю неделю, и, стоит сказать... Цзян Чэн не почувствовал никаких изменений. Раньше, стоило пропустить один визит (случалось и такое; иногда у него слишком сильно не было сил встать), ему становилось морально хуже, как бы он не отнекивался. Сейчас ему нормально. То ли дело в том, что таблетки помогают, то ли в том, что он выходит из этого отвратительного состояния, то ли его накроет потом — Цзян Чэн не знает. Ему не хочется думать о последнем варианте, но, пожалуй, в понедельник ему стоит дойти до нее. Как бы он ни злился, как бы ни думал, что справится со всем сам — эта терапия действительно помогла. Он все ещё, конечно, слишком эмоционально реагирует на какие-либо вещи (одна встреча с Мо Сюаньюем чего стоит; об этом психотерапевт, правда, не знает, и Цзян Чэн всё ещё не собирается ей говорить, чтобы доказать себе, что он может все сам), но состояние у него значительно лучше, чем год назад. Даже чуть больше — практически тринадцать месяцев. Время летит слишком быстро. Чертов год с того момента, как Вэй Усянь сбежал. Канул в лету, и никто не может его найти. Полиция разводит руками, матушка от этого злится только больше, отец — печально качает головой, а Цзян Чэн... А Цзян Чэн даже не знает, какие ему эмоции от этого испытывать. Иногда, вечерами, он думает о Вэй Усяне и уже даже не пытается избежать этих мыслей. Интересно, где он сейчас? Наверняка даже не в стране. Почему это сделал? Этого не знает никто, нет смысла даже строить предположения. Недавно к этому добавился ещё один вопрос: "Как он?". Цзян Чэн при первой такой мысли чуть не поперхнулся, при второй — подумал, что он точно съехал с катушек, при третьей — смирился и серьезно задумался над этим вопросом. Как хорошо, что окружающие его люди не могут читать его мысли, иначе Цзян Чэн уже давно покинул бы этот мир по доброй воле. Вэй Усяню сейчас, должно быть, хреново. Он производил впечатление ветреного человека, но на самом деле — был крайне привязан к семье. Он не уставал от общения с незнакомцами, но в случае проблем шел хотя бы просто посидеть рядом с кем-то, кого он любит. Сейчас он один, в незнакомой стране, осознавая, что сделал своими же руками... Вэй Усянь вообще сейчас жив? Эта мысль пронзает его голову внезапно. Если так подумать: может быть, полиция не может найти Вэй Усяня, потому что нет уже никакого Вэй Усяня, есть только его труп где-нибудь, может быть, в горах, а может быть — в лесах. Может быть, он, поняв, что сделал, сбежал и наложил на себя руки. Вэй Усянь никогда не проявлял суицидальных наклонностей, но Цзян Чэн никогда не знал, что у него на душе. Может быть, он настолько умело скрывал всю свою боль и дыру в душе, что в какой-то момент это неконтролируемо выплеснулось наружу, задев тех людей, которых Вэй Усянь и не хотел задевать. Такие глупые теории, но Цзян Чэн не может перестать об этом думать. Мотива всё ещё нет. Улики есть, признание есть, есть буквально все — а мотива нет. Неужели такое возможно? Полиция перетрясла всю их с Вэй Усянем квартиру. Цзян Чэн в тот период не бывал дома, он жил у родителей и справлялся со всем, что навалилось, точнее — пытался справиться, но, стало быть, у них дома полиция тоже ничего не нашла? Стало быть, у них появилось ещё меньше поводов думать, что Вэй Усянь действительно это сделал. Цзян Чэн вообще не бывал в их квартире, пока матушка не вышвырнула все вещи Вэй Усяня, чтобы это не служило Цзян Ваньиню дополнительным напоминанием об этом человеке, и всё-таки... всё-таки, что, если они что-то упустили? Что, если в их квартире есть что-то ещё, что поможет найти его и доказать вину, или... или, может быть... Цзян Чэн не позволяет себе думать дальше. Он сидит на диване, и вот уже полчаса кидает взгляды в сторону запертой комнаты. Там раньше жил Вэй Усянь, и дверь всегда была нараспашку. Спал он, вообще-то, то у себя, то на диванчике в общей комнате, то на кухне за столом за работой, то не дома, то, вообще к Цзян Чэну приходил. Цзян Чэн позволяет себе коротко хмыкнуть от воспоминаний. Вэй Усянь... Почему с ним связано настолько много хороших воспоминаний и ничего плохого в голову не идёт? Почему он не может заставить себя продолжить его ненавидеть, как раньше? Цзян Чэн вспоминает те разы, когда Вэй Усянь ночевал в его кровати. Это происходило, если так подумать, не очень-то и редко. Просто иногда Цзян Чэн, когда не мог уснуть, слышал чужие шаги, а затем рядом оказывался теплый Вэй Усянь. На вопросы вроде: "какого хрена?" он невозмутимо отвечал, что замёрз, второе одеяло доставать не хочет, и вообще, чего это Цзян Чэн не спит. Засыпать с Вэй Усянем ему нравилось куда больше — иногда они обнимались и, пусть это казалось чем-то неправильным, ему нравилось. Вэй Усянь спал так же, как и делал все остальное — ворочался, ерзал и мешал спать Цзян Чэну, но отчего-то было спокойно. Спустя некоторое время Цзян Чэн понял, что Вэй Усянь никогда не мерз. Он не жаловался на холод даже в самые суровые — насколько они тут могут быть — зимы. У Вэй Усяня даже для этого были какие-то свои причины, о которых он не счёл нужным сообщить Цзян Чэну. Может быть, ему снились кошмары, и он не хотел спать один. Может быть, хотел провести с ним больше времени. Может быть, что-нибудь ещё. Разве это важно теперь? Они никогда больше не встретятся. И Цзян Чэну, наверное, стоит признать этот факт. Неважно, что он испытывает по этому поводу. Цзян Ваньинь встаёт и смотрит в сторону закрытой комнаты. Что, если... До этого он даже помыслить не мог о том, чтобы зайти туда. Он просто игнорировал существование этой комнаты, будто бы ее и не было, но что, если... Что, если он перестанет бегать от самого себя и просто туда зайдет? Разве случится от этого что-то страшное? Может быть, ему пора уже взглянуть своим страхам в лицо и открыть эту чёртову дверь? Наверняка там даже ничего нет — он убежден, что матушка вышвырнула абсолютно все вещи Вэй Усяня, наверняка его комната совершенно не похожа на то, что было раньше. Он же не может вечно игнорировать эту комнату, да? Когда-нибудь ему придется ее открыть. Возможно, стоило сменить место жительства, и все. Тогда у него не было бы даже соблазна, и тогда он сейчас не смотрел бы на чёртову дверную ручку так, будто бы за ней прячется монстр. Может быть, он и прячется, и стоит Цзян Чэну открыть дверь — он тут же пропадет без вести. И тогда не будет больше ни боли, ни страха, ни дурацких кошмаров и сомнений, ничего больше не будет, только тишина и спокойствие. Цзян Чэну это кажется более заманчивым, чем должно. Это все ощущается настолько неправильно, что Цзян Ваньинь трёт лицо руками и старается успокоиться. Ничего страшного не произойдет. Он просто хочет посмотреть. Может быть, что-нибудь поискать. Поискать что? Матушка выкинула все после обыска полиции, там наверняка остались лишь голые стены и ничего более. Вэй Усянь никогда не вел дневников и всего прочего, а если и вел, то Цзян Чэн об этом не знал. Может быть, конечно, он смог спрятать что-то так, что это не нашла ни матушка, не полиция, но отчего-то в этом Цзян Чэн очень сомневается. Тогда зачем ему сейчас заставлять себя волноваться и вообще заходить в эту комнату? Не будет ли лучше заняться какими-нибудь более полезными делами? Цзян Чэн встаёт с дивана и долго роется в шкафчике в поисках ключа. Вэй Усянь никогда не запирал свою комнату на замок, он вообще редко когда закрывал дверь, но сейчас случай другой. Наверное, это сделала матушка, чтобы он лишний раз не травил себе душу и не заходил туда. Скрепки, уже ненужные ключи от замков, ещё ключи... Да где же они? Матушка, конечно, и ключи могла забрать с собой или вообще выбросить, но Цзян Чэну отчего-то кажется, что она так не сделала. Почему — он и сам не знает. Дурацкое предчувствие. Под пальцы ему попадается что-то странное, и Цзян Чэн достает из корзинки со всякой мелочью ключи с брелоком. Он не сдерживает нервный смешок, когда крутит в руках кота со смешной мордой и вдруг чувствует, что руки у него дрожат. Сестра незадолго до трагедии отправилась с Цзысюанем в маленькое путешествие, и в качестве сувенира привезла Вэй Усяню этот брелок. Он, кажется, хотел повесить его на ключи от входной двери, но потом решил, что если потеряет, будет жалко, и потому прицепил на ключи от двери своей комнаты, которыми вообще никогда не пользовался. Впрочем, он часто крутил их в руках и теребил, когда было нечем заняться. Цзян Ваньинь снова смотрит в сторону двери. Стоит ли? Он может просто бросить эти чёртовы ключи обратно, засунуть корзинку обратно в шкаф и больше никогда об этом не вспоминать. У него не будет лишнего напоминания о том, что Вэй Усянь сейчас где-то далеко и что Вэй Усянь — убийца. Цзян Чэн, может быть, даже сможет некоторое время пожить спокойно — не глядя на дверь и не думая о том, чтобы всё-таки туда зайти. Так ведь будет проще для всех, к тому же, он едва ли найдет в этой комнате что-то, что поможет ему прийти в себя, как раз-таки наоборот. Тогда зачем он вообще думает об этой возможности? Цзян Чэн резким движением вставляет ключ в замок и поворачивает. Он пожалеет об этом. Комната встречает его порядком. Удивительно — у Вэй Усяня всегда был хаос. Он каким-то образом среди этого хаоса умудрялся находить то, что нужно, а Цзян Чэн всегда ворчал на то, что он не может жить нормально, только если вокруг него срач. Вторым, что его удивляет, становится то, что все вещи Вэй Усяня на месте. Когда он вернулся в свою квартиру, ни одной вещи Вэй Усяня не было — получается, матушка просто перенесла их сюда? Цзян Чэну это кажется таким странным, что он не сдерживает удивленного вздоха. Разумеется, некоторая часть вещей отсутствует. Технику забрали, чтобы изучить вдоль и поперек, и все ещё хранят в качестве улик — они, правда, ничего особенно не нашли, а может быть, просто им не сообщили. Что до остального — на месте. Даже кровать застелена. Если бы не тот факт, что он прекрасно помнит о том, что произошло и такого порядка, можно было бы подумать, что Вэй Усянь просто уехал куда-нибудь ненадолго. Просто уехал, и и скоро вернётся. Он уже никогда не вернётся, и Цзян Чэну придется с этим смириться, неважно, какие чувства он испытывает по этому поводу. Он уже и сам не знает, что испытывает. Нужно с чего-то начать. Он оглядывается так, будто кто-то может его поймать на том, что он роется в вещах Вэй Усяня и решительно открывает шкаф с одеждой. Он не знает, что хочет там найти, но ему плевать. Он просто должен что-то найти, а что — не столь важно. Может быть, до него просто медленно доходит, может быть, его психика просто смирилась с тем, что он сейчас делает, но Цзян Чэн чувствует себя нормально. Он чувствует себя нормально когда задумчиво проводит пальцами по футболке, которую покупал, вообще-то, себе, но которую Вэй Усянь бессовестно забрал себе, потому что она ему понравилась, чувствует себя нормально когда смотрит на любимую толстовку Вэй Усяня, которую он носил практически всегда и чувствует себя нормально, когда случайно задевает вешалку, и с нее падает какая-то майка с дурацкой надписью, которую он сам бы в жизни не надел, но Вэй Усянь периодически таскал ее на улицу и позорил всю их семью. Так, во всяком случае, всегда говорил Цзян Чэн и обещал, что никуда с ним не пойдет, если он всё-таки наденет эту майку. Он, разумеется, всегда потом шел. Разве могло быть иначе? Разумеется, нет. Так отчего же сейчас так больно в груди? Он в порядке. Цзян Чэн чувствует, что он не в порядке, когда у него в руках оказывается другая футболка. Обычная, черная, разве что на груди вышито несколько лотосов. Сестра. Сестра их вышила, ещё давно, сколько этой футболке лет вообще? Вэй Усянь дорожил ей больше всей прочей одежды, и только ее складывал более-менее аккуратно. Цзян Чэн молча садится на кровать, сжимает в руках футболку и рассматривает каждую ниточку, каждый цветок — сестра очень красиво вышивала, в этом с ней никто не мог сравниться. С ней вообще никто ни в чем не мог сравниться, она была самой лучшей. В детстве Вэй Усянь был куда более рассеянным. Все свои вещи он оставлял где ни попадя и путал с чужими с такой завидной регулярностью, что Цзян Чэн, если бы не видел, что он правда случайно забывает — ни за что не поверил бы. Находить вновь их было сложно и тогда сестра придумала вышивать на вещах лотосы. Отличать свои вещи от других стало проще, Вэй Усянь стал внимательнее (а с учётом того, что на вещах были лотосы, вышитые Цзян Яньли, он еще и перестал забывать их везде), а матушка перестала ворчать хотя бы по одному поводу. Все остались только в плюсе, и Цзян Яньли потом вышила лотосы и Цзян Чэну, которые очень хотел такие же, но попросить стеснялся. Конечно, потом они выросли, и необходимость в этом отпала. Вэй Усянь, правда, несколько лет назад вспомнил об этом и притащил сестре обычную черную футболку. Сестра посмеялась, но на следующий день Вэй Усянь уже красовался с лотосами (куда больше, чем были до этого; да и куда детализированнее) на футболке. Цзян Чэн закатывал глаза, цокал языком и спрашивал, сколько ему лет и зачем ему вообще это, но не признать мастерство сестры не мог. К тому же, Вэй Усяню правда шло, и лотосы будто бы были теми цветами, которые идут ему больше всего. Цзян Чэн откладывает футболку на подушку, безвольно сжимая ее в руках и глядит куда-то в стену. Успокоиться. Ему нужно успокоиться. Почему матушка не выбросила эти вещи? Не хотела, чтобы что-то, напоминающее о дочери, оказалось просто выброшено? Тогда почему не забрала себе? Почему не выбросила всю остальную одежду? Цзян Чэну искренне казалось, что все вещи Вэй Усяня были отнесены на помойке — напротив, они оказались бережно сложены и прибраны. Цзян Ваньиню кажется, что вся эта ситуация выглядит как полнейший сюр. Он не может спросить почему, не может даже предположить. Если спросит напрямую — матушка разозлится. Идей у него нет точно так же. Может быть, стоит перестать копаться в одежде. Там он точно ничего не найдет. Может быть, стоит посмотреть шкафчики, какие-нибудь другие вещи... Цзян Чэн бездумно складывает футболку все так же аккуратно, закрывает шкаф и ненадолго закрывает глаза, стараясь прийти в себя. Это стало для него куда бо́льшим потрясением, чем он предполагал. Может быть, стоит зайти сюда позднее или больше не заходить сюда вовсе. Его никто за то, что он лишь тревожит воспоминания, по головке не погладит, даже он сам. Да что он вообще хочет найти? Полиция перерыла здесь все. Они в любом случае нашли бы то, что хотели, будь то доказательства, что Вэй Усянь — убийца, или, напротив, что он невиновен. Куда следует заглянуть следующим? У Вэй Усяня слишком много всего. И вещей, и шкафчиков, и полочек для хранения. Цзян Чэн никогда не понимал, зачем ему столько вещей, которые ему даже не нужны, и сейчас тоже не понимает. Только все, что осталось от Вэй Усяня, от его мыслей, улыбок и души — эти чёртовы вещи, которые не заговорят и подскажут, что же ему, Цзян Чэну, делать дальше. Может быть, ему самому стоит все здесь выбросить, и тогда станет легче. Где-то краем сознания он понимает, что ничерта ему легче не станет и в конце-концов просто открывает очередную дверцу. Ничего интересного. Учебные тетради, которые, тем не менее, Цзян Чэн пролистывает полностью. У Вэй Усяня был ужасный почерк, и Цзян Чэн едва ли разбирал написанное, но упрямо продолжал читать. Ему никогда не были интересны эти предметы, он не смыслил в них ничерта, и всё-таки... всё-таки... Цзян Чэн вдруг осознает, что все это время думает о Вэй Усяне в прошедшем времени, и от этого осознания ему хочется завыть. Вэй Усянь не мертв. Вэй Усянь не может быть мертв, даже если в мире есть много людей, которые желают ему смерти. Так ведь? Цзян Ваньинь пропускает тот момент, когда вместо того, чтобы желать Вэй Усяню смерти, вдруг начал ее бояться. Не так давно он ненавидел его и хотел, чтобы его не было, а сейчас... Сейчас он думает, что Вэй Усянь — лучшее, что случалось с ним за всю его жизнь. Он убил сестру и Цзысюаня, и лишил их семью покоя, но... А убивал ли? Цзян Чэн не первый раз думает об этом, и с каждым разом эта мысль все настойчивее бьётся у него в голове. Сейчас он даже не пытается прогнать — берет очередную тетрадь из уже которого по счету ящичка и застывает на месте. Вэй Усянь обожал сестру. Он никому и никогда не давал ее в обиду. Он любил всю семью, и он сделал бы все, чтобы, напротив, защитить сестру от убийц, вместо того, чтобы убивать ее следом. Он не любил Цзинь Цзысюаня, но настолько? Нет, нет, быть такого не может. Цзысюань делал сестру счастливой, и потому Вэй Усянь смирился с тем, что они поженились. Он ведь и не любил-то его только потому, что он в прошлом часто заставлял Цзян Яньли плакать! Разве мог тот, кто улыбался, стоило Цзян Яньли улыбнуться, тот, кто отдавал всего себя семье, тот, кто делал все возможное ради счастья других кого-то убить? Все это звучит как полный бред, и Цзян Чэн это понимает. Если он скажет обо всем, о чем только что подумал, матушке, она спустит с него три шкуры и отречется. Может быть, правильно сделает. Может быть, так ему и надо, и у него не варит голова от того, какими тяжёлыми были предыдущие дни. Может быть, когда он проснется завтра утром, он ужаснется от своих же мыслей и загоняет себя так, чтобы после не думать ни о чем вообще. Может быть, это поможет, и он даже и не посмотрит более в сторону этой комнаты, и выбросит отсюда все эти вещи. Цзян Чэн откладывает тетрадь и принимается за другие вещи. Изгрызенные ручки, коллекция пивных крышек от бутылок (как любил говорить сам Вэй Усянь: они пьют редко, но метко, и Цзян Чэн совершенно не был согласен с первой частью, но был согласен со второй), какие-то фигурки, попадавшиеся в детских шоколадках, никому, по сути, не нужный хлам. Никому, кроме Вэй Усяня. Для него эти вещи значили многое, только что именно — Цзян Чэн никогда уже не узнает. А может быть, и узнает, но так не скоро, что до этого времени пройдет, кажется, целая вечность. Цзян Ваньинь, разумеется, не находит то, что хотел бы найти. Он проводит весь вечер, листая старые записки Вэй Усяня, рассматривая его вещи и чувствуя себя так, как не чувствовал никогда. Он и не подумал бы, что почувствует. Ему казалось, что он знает о Вэй Усяне достаточно, чтобы заявлять, что они лучшие друзья (или не заявлять, но считать так глубоко в своей душе; может быть, надеяться быть кем-то большим, чем лучшие друзья), но теперь, глядя на стопку тетрадей, на странное барахло, которое впору только выбросить, у него ощущение, что он никогда не знал этого человека достаточно для того, чтобы быть рядом. Вэй Усянь всегда приходил к Цзян Чэну, если ему было плохо, они проводили виесте столько времени, тогда почему Цзян Чэн сейчас даже не знает, почему Вэй Усянь собирал все это и хранил. Он казался ветреным человеком — ничем особенно не увлекающимся и быстро бросающим надоевшие ему занятия — но в то же время сохранял все, что было для него интересным, неважно, прошел уже интерес или нет. Цзян Чэн не умеет так, и от этого ему тоже не по себе. Все, чем он интересовался и что забросил потом отложено в долгий ящик, который никогда не будет открыт. Он наконец складывает все обратно и встаёт. Это успокоило его? Нет. Помогло ли ему это что-то понять? Тоже нет. Это все было так бесполезно, что Цзян Чэн не может сдержать разочарованного вздоха. Он хочет было уйти и закрыть эту комнату навсегда, как вдруг из рук выпадает стеклянный шарик. Цзян Чэн мог бы не поднимать его, но он шарит рукой под шкафом, и вдруг пальцы его нащупывают несколько бумажек. Кажется, не все нашла полиция и не все прибрала матушка. Цзян Ваньинь ни капли не удивлен — место такое, что никто и не подумал бы там смотреть. Он и сам едва-едва достает пальцами до края листочков. Наверное, это просто мусор. Наконец ему удается достать стопку листков. Их больше, чем Цзян Чэн мог бы предположить, и бумага на первый взгляд выглядит немного расплывшейся. Это ещё больше убеждает Цзян Чэна в том, что это просто мусор. Может быть, Вэй Усянь случайно разлил на них что-нибудь или вроде того. Увиденное заставляет сердце замереть. "Я всегда хотел уйти красиво" "Я вообще не хотел уходить" "Цзян Чэн, если ты это читаешь-" "Я должен жить? Я задавался этим вопросом много раз" "Простите, но я правда больше не могу" "Цзян Чэн, ты знаешь, что кому отдавать. Не лучший способ начинать такую записку, наверное, но идеи у меня кончились" "Я надеюсь, цзецзе меня простит" "Простите простите простите простите простите простите простите простите простите простите простите простите простите простите простите" Листочки выпадают из рук. Вэй Усянь писал предсмертную записку. Вэй Усянь писал множество предсмертных записок. Вэй Усянь хотел покончить с собой. Вэй Усянь... покончил с собой? Его труп не нашли. Вэй Усянь умел прятаться, когда хотел, а что они найдут через год? Нет-нет-нет, он не мог этого сделать. Вэй Усянь любил жизнь, и он не мог сделать этого. Не было громких сообщений о самоубийстве. Ведь не было? Они бы определили, что это он, его до сих пор ищут с особым усердием. Цзян Чэн чувствует, что ему становится трудно дышать. Он видит расплывшиеся иероглифы, высохшие от слез бумаги, сотни раз написанные одни и те же слова и затем вновь зачеркнутые, и никак не может заставить себя успокоиться. Не так. Все не должно быть так. Разве мог Вэй Усянь сделать это? Взаправду сделать это? Неужели после смерти Цзян Яньли вся его жизнь потеряла смысл? Нет, может быть, и нет, но после того, как на него обрушилась целая волна ненависти, разве были бы у него силы на то, чтобы стараться дальше? Разве мог он выдержать все это так, как выдерживал проблемы обычно? Разве был у него за спиной хоть кто-нибудь, кто мог бы его поддержать? Цзян Чэн садится на кровать, а в следующую секунду смотрит на бумаги, ставшие отчего-то расплывчатыми. На листы капает капля чего-то жгучего. Цзян Ваньинь не плакал даже на похоронах. У него не было сил плакать. Не плакал и после. — Твою мать... Вэй Усянь... — Цзян Чэн сжимает бумаги так, что ему самому становится страшно — порвутся. Он не хочет слышать себя сейчас, его голос дрожит и срывается, а слезы никак не желают кончаться. Черт с ними. Все, что угодно, только бы... Цзян Чэн утыкается носом в подушку. Одно рыдание, другое. Цзян Ваньинь воет, сжимая в пальцах одеяло. — Возвращайся, Вэй Усянь. Возвращайся, твою мать, я знаю, что это был не ты!.. Какого хрена... Вэй Ин, какого хрена... Разве мог ему кто-то ответить?