То, что хочется вернуть больше всего

Я открываю свою грудную клетку, Вставляю туда сердце, и включается душа, И работают все чувства, состраданье в том числе, И я вижу твое тельце в окровавленной траве.

Цзян Чэн чувствует себя настолько разбитым, каким не чувствовал себя уже давно. Таким он не был со дня смерти цзецзе, и — кто бы мог подумать — потому что появилась вероятность того, что Вэй Усянь по-настоящему мертв. Оказывается, желать ему смерти и желать ее по-настоящему оказалось настолько разными вещами, что глупо представить. Матушка не должна узнать об этом. Никто не должен узнать об этом. Те дурацкие записки Цзян Чэн долгое время разрывал на мелкие-мелкие кусочки, когда наконец успокоился. Только когда от них осталась практически пыль, он наконец выбросил ее в мусорное ведро, а затем открыл нараспашку дверь в комнату Вэй Усяня. Когда Вэй Усянь вернётся, ему, наверное, было бы приятно увидеть, что комнату не заперли. Если вернётся. Цзян Чэн сам не понимает, откуда у него взялась эта решимость. У него такое ощущение, что в последнее время его психика просто-напросто даёт сбои, и в конечном итоге он то думает о тех вещах, о которых думать не стоит, меняет мнение по щелчку пальцев и делает то, чего никогда не сделал бы. Он не знает, как не разочароваться в самом себе, и как не разочаровать других. Может быть, он просто создан для разочарования, и с этим нельзя ничего поделать. А может быть, ему стоит просто меньше думать. Во время аврала на работе он не думал ни о чем, кроме работы, и жил, в общем-то, нормально. Конечно, всегда так нельзя, и обычно у них спокойно, но Цзян Чэн предпочел бы, чтобы загруженность стала самую чуточку больше. Тогда он мог бы вообще не страдать, а просто падать спать, а потом снова на работу, а потом снова спать, а на выходных забирать к себе племянника и проводить с ним время так активно, чтобы забыться… У него все равно не получится. Каждую чёртову секунду, пока Вэй Усяня всё ещё ищут, у него не получится. Где-то в глубине сознания Цзян Чэн понимает — если Вэй Усяня не нашли за год с лишним, его уже вряд ли найдут. Если он пошел и сделал то, что хотел, едва ли от него осталось хоть что-нибудь. Цзян Ваньинь когда-то давно в мыслях пожелал, чтобы его разорвали на мелкие кусочки, а затем растащили кости. Сейчас он боится этого больше всего на свете. Вэй Усянь не должен умереть таким способом. Он вообще не должен умирать, во всяком случае сейчас. Цзян Чэн хмурится, трет лоб и смотрит в монитор. Работает он давным-давно, а такое ощущение, что пришел только что — цифры на экране сплываются в один сплошной текст, а мысли так и норовят уплыть не туда. Наверное, ему стоит, наоборот, больше отдыхать. Видеть всю эту работу он уже просто не может. Впрочем, ещё два дня работы звучат не так плохо. Выходные… затем выходные. Родители сказали, что хотят уехать ненадолго за город, и взять Цзинь Лина с собой. Цзян Чэн, сказать честно, ехать никуда не захотел, а потому решил остаться дома в гордом одиночестве. Может быть, ему стоит заняться чем-нибудь ещё. Чем он вообще занимался до того, как произошло все это? Вспомнить оказывается труднее, чем ему казалось до этого. Но нравилось же ему что-то! Может быть, стоит поискать какой-нибудь сериал. Фильм. Засесть в комнате, взять себе чего-нибудь жутко вредного, а потом целый день не выходить из комнаты, жевать это самое что-нибудь жутко вредное и переживать насчёт того, выйдет ли Сан Чжи за Дуань Цзясюя. Этот вечер в описании кажется практически идеальным, и Цзян Чэн ненадолго всерьез над этим задумывается. Во всяком случае, он отвлечется на что-то новое, передохнёт и, может быть, после этого у него получится жить более-менее нормально. Ему, конечно, с горем пополам помогает психотерапия и таблетки, глупая дорама этого не исправит, но он будет знать, что он может позволить себе что-нибудь, чтобы развлечься. Он знает и без того, ему нужно подтверждение в виде действий. Он со вздохом открывает сайт с дорамами. Описания не цепляют глаз, и Цзян Чэн подпирает голову рукой. Скучно, не то, обложка выглядит отвратительно, жанр не подходит, и ещё целый миллион причин для того, чтобы не смотреть ту или иную дораму. Цзян Чэн никак не может вспомнить, что нравилось ему до всего этого. Кажется, что-то про Древний Китай, приключения, и прочие фэнтезийные штуки. Может быть, стоит хотя бы сузить круг поисков, а не листать бездумно вообще все подряд, отбивая у себя же желания смотреть что-нибудь в принципе? Они с Вэй Усянем раньше всегда развлекались вместе. Дурацкий американский фильм про супергероев? Пожалуйста. Мелодрама, над которой они ухахатывались вдвоем под пару баночек пива? Без проблем. Комедия, которая выключалась на середине по причине «ну вот вообще не смешно»? Да у них столько раз это было, что даже и не сосчитать. На самом деле, они за вечер могли перебрать кучу фильмов в поисках того самого. Вэй Усяню всегда быстро становилось скучно, а Цзян Чэн всегда и во всех случаях ему потакал. Найти что-нибудь, что они посмотрели бы до конца… Цзян Чэн не может вспомнить от единого такого раза. Вэй Усянь, пожалуй, был слишком непоседой. Были и фильмы, когда в экран они практически не смотрели. Вэй Усянь тогда приносил не только пиво, а ещё и вино (вкусное, зараза, даже если компания находится под управлением Гусу Лань), и тогда было не до фильма. И не до настольных игр. Цзян Чэн вообще половину таких посиделок просто не помнит, но с учётом того, что утром Вэй Усянь не косился на него подозрительно и не сообщал, что немедленно съезжает — все, наверное, было в порядке. Наверное, он не говорил о своих чувствах и не говорил, что девушку найти не может не потому, что его требования слишком завышены, а потому что не нужны ему девушки, когда у него есть Вэй Усянь. Вэй Усянь, наверное, от смеха бы на месте умер, услышь он такой. Что уж там — если бы Цзян Чэн себе самому хоть раз признался, что это правда, наверное, и сам бы со смеху покатился. А может быть, напротив, разозлился бы на себя самого, что любит самого придурковатого человека на всей планете, а потом запретил бы себе об этом думать совсем. Сейчас в этом нужды нет, Вэй Усяня рядом все равно нет, и признаться случайно некому. А лучше бы был, Цзян Чэн тогда мог бы ему все в лицо высказать. …ничего бы он не сказал. Может быть, накричал бы за то, что вообще посмел так его пугать, может быть — ничего не сказал бы вовсе — Цзян Чэн в последнее время совершенно не может понять, как отреагирует на ту или иную ситуацию, а может быть, они поругались бы, но о своих чувствах, о том, как сильно он волновался и переживал, как ждал и надеялся, что он вернётся — нет, всего этого Вэй Усянь не услышал бы. Наверное, поэтому Вэй Усянь всегда чувствовал себя слегка одиноко. Потому что Цзян Ваньинь — придурок, для которого сказать несколько теплых слов страшнее смерти. Он потягивается и слегка откидывается на стуле. Было бы неплохо пообедать, если так посмотреть. Ему все равно особенно нечем заняться. Яо Шэнли нет на месте — кажется, он то ли устал от людей и ушел работать куда-то в темный и укромный уголок, то ли ушел куда-то что-то решать. Цзян Чэн не то чтобы любитель обедать в компании, ему просто нужно на кого-нибудь отвлечься. К тому же, Цзян Чэн вдруг понял, что Яо Шэнли совершенно перестал его раздражать. То ли он узнал его лучше, то ли стал лояльнее относиться вообще ко всем — он не знает, и сейчас ему плевать. Цзян Чэн поднимается из-за стола как раз тогда, когда часы показывают ровно двенадцать. У него есть целый час свободного времени, который он потратит на то, чтобы в очередной раз прогонять в мыслях раз за разом свою собственную никчемность. Его планы на жизнь просто воодушевляют! Звучит отлично, Цзян Ваньинь, ты выиграл эту жизнь, дальше можно даже и не продолжать. Наверное, не такого от него ждали родители. Они наверняка хотели бы сына лучше. Юй Цзыюань и Цзян Фэнмянь наверняка ждали от него силы воли. Наверняка им хотелось бы, чтобы в будущем компания была в руках человека, который сможет справиться с любой чрезвычайной ситуацией и который не подведёт ни их, ни себя, ни сотрудников. Которого не так-то просто подавить, подмять под себя, вынудить действовать по чужим условиям… Может быть, кому-то и кажется, что Цзян Чэн такой человек, только в глубине души он мальчишка, который запутался и не знает, что делать. Его самый дорогой на свете человек мертв, второй обвинен в убийстве и, вероятно, мертв тоже. Цзян Чэну кажется, что сейчас кто угодно мог бы заставить его делать что угодно, настолько он уязвим. Во всяком случае, он справился с тем, чтобы не показывать этого слишком очевидно, да? Едва ли даже Яо Шэнли, который почти постоянно сидит с ним в одном кабинете, догадывается о его моральном состоянии. Разумеется, что-то он знает, что-то предполагает, но держит язык за зубами. Что до остальных… Цзян Чэн и вовсе видит их не настолько часто, чтобы они делали о нем невыгодные для него выводы. Хотят считать агрессивным, несдержанным и грубым — пожалуйста, Цзян Чэн такой и есть. Кто посчитает его слабым, тот сильно пожалеет, потому что он возьмётся с утроенной силой доказывать, что это не так. Обед. Он встаёт из-за стола, хочет было пройти прямиком к лифту и спуститься на первый этаж, но вдруг замечает Мо Сюаньюя, активно что-то печатающего. Цзян Чэн вдруг неожиданно понимает, что ни разу не видел, чтобы он ел или чтобы в принципе куда-то вставал во время рабочего дня, а потому растерянно хмыкает. Для человека, который бо́льшую часть своего времени находится в максимально разбитом состоянии, у него сегодня хорошее настроение. Он готов говорить с людьми, и, нет, он вовсе не бежит от себя и своих мыслей посредством уже даже общения с посторонними ему людьми. — Эй, — Цзян Чэн заглядывает через плечо Мо Сюаньюя и смотрит в экран. Мо Сюаньюй от такого финта вздрагивает и нервно нажимает на очередную клавишу слишком сильно. Цзян Чэн глубоко внутри себя тяжело вздыхает. Он обещал самому себе не относиться к Мо Сюаньюю плохо только из-за внешности. Может быть, он всё ещё косячит, может быть, нервный и пугливый, ну и что с того? Он усилием воли снова глубоко вдыхает-выдыхает и рассматривает экран. Все верно, Мо Сюаньюй быстро научился всему необходимому — ему теперь не нужна помощь. Это хорошо, Цзян Чэну кажется, что он не выдержал бы ещё дольше. Он и без того хорошо поработал. Правда ведь? — Обед, ты в курсе? — у Цзян Чэна стойкое чувство дежавю. Он даже знает, что сейчас получит в ответ на свой вопрос, и ему не то чтобы было дело до этого, он просто пытается быть дружелюбным. Ей-богу, если бы все такими же дружелюбными были, мир давно погрузился бы в состояние хаоса и войн. Он практически чувствует свой моральный долг выполненным и собирается было уйти наконец вниз, чтобы в углу угрюмо взирать на всех со своего места, но что-то его останавливает. Необходимость разговор закончить, например, и зачем начинал, спрашивается? Что у него за поступки в последнее время такие, не поддающиеся никакому объяснению? — А? Я не… голодный, — урчание в животе Мо Сюаньюя вполне себе интересно аккомпанирует его же словам, и Цзян Чэн приподнимает бровь. Он, конечно, не мамочка, и все такое, но, судя по тому, что Мо Сюаньюй постоянно сидит тут, что-то тут не чисто. Он правда собрался сделать это? Цзян Ваньинь, ты в последнее время удивляешь не только себя, а ещё и абсолютно всех окружающих. Это вообще нормально? Во всяком случае, наверняка Мо Сюаньюй откажется, потому что он его просто-напросто боится, только и всего. — Пошли, пошли. Работы все равно сегодня мало, за час все сделаешь, потом просто сидеть будешь, — он только что позвал кого-то пообедать вместе. Крайне завуалированно, но позвал. И кого же? Мо Сюаньюя, которого невзлюбил с первого же взгляда. О, невероятно, Цзян Чэн просто не может в это поверить. — К тому же, часть ты все равно получишь только после обеда. Надо тебе просто так час штаны просиживать? Мо Сюаньюй как-то странно на него смотрит — это что, благодарность? — а затем поднимается с места. Цзян Чэн ещё раз в мыслях отмечает то, какой он худой. Конечно же… Конечно же, ему нет до этого дела, это просто объективный факт. Всю дорогу до кафешки внизу они молчат. Цзян Чэн никогда не был хорош в пустых разговорах, а обсуждать работу ему совсем не хочется. Ах, ладно, они просто молча посидят за одним столом, только и всего. В конце концов, Цзян Чэн видел несколько раз, как так делают — приходят вместе, но отчего-то молчат, и каждый занят своими делами. Ему это всегда казалось странным, а теперь он сам делает ровно то же самое. Он и правда понял многие вещи, когда подрос и повзрослел. А ведь раньше казалось, что взрослые такие глупые… сейчас и вспоминать смешно. Цзян Чэн уверен, что, встреть он версию себя, но помладше, обязательно разочаровал бы ее. Про мелкую версию Вэй Усяня он думать не хочет — как бы он среагировал на то, что сделает в будущем? Наверняка себя же и убил бы, а потом, может быть, был бы один из тех немногих моментов, когда он дал бы волю эмоциям. Ах, любимые гипотетические ситуации, которых никогда не случится, но про которые очень любит думать Цзян Чэн. Психотерапевт как-то раз сказала ему, что этого делать не стоит — так можно и удариться в «а что, если бы у меня получилось все изменить», а там и до рецидива его мерзкого морального состояния далеко. Он делает успехи, он обошел эту стадию и просто уверенно стремится к рецидиву. Сегодня в кафешке не так уж много людей, и они садятся за самый дальний столик в углу. Мо Сюаньюю, кажется, без разницы, где сидеть, а Цзян Чэну просто нужно как можно меньше шума. — Что тебе взять? — он оставляет на столике телефон и поднимается. Запоздало он думает, что Мо Сюаньюй не знает меню и не даже в теории, что мог бы заказать, а потому было бы логичнее отправить за едой его и просто сказать названия. О, черт, ладно. — Что-нибудь не острое, — Мо Сюаньюй пожимает плечами, выглядя ничуть не озадаченным. — Без разницы. Я все равно здесь ничего не знаю, так что, может быть, вы мне возьмёте что-нибудь, что мне понравится. Логично, вообще-то. Одно «но»: Цзян Чэн, наоборот, только острое и берет, и разбирается, соответственно, только в этом. Ладно, он что-нибудь обязательно придумает, ему просто нужно немного времени. Он видит, что Мо Сюаньюй включает что-то в телефоне и увлеченно смотрит какой-то сериал, а затем вздыхает. Цзян Чэну интересно, что у него там, но это он выяснит слегка позже. Не то, чтобы ему было дело, но ему вдруг стало интересно, что за человек вообще Мо Сюаньюй. Даже несмотря на внешнее сходство с Вэй Усянем, Мо Сюаньюй, кажется, совсем другой. Он пугливый и робкий, терпеть не может острое, всегда и во всем сомневается, и, вообще-то, больше ведомый. Ему проще подчиниться, а не придумывать что-то своё. Он, кажется, искренне любит глупые мелодрамы, возможно, милые видео со щенятами (любит ли он собак? стоит спросить.) и все в этом духе. Вэй Усянь в свой первый рабочий день вел себя так, будто работает здесь уже десять лет, клал столько перца в блюда, что даже Цзян Чэн не мог это есть, а ещё за ним всегда тянулись люди, а Вэй Усянь мог повести их за собой. Первое впечатление обманчиво, пожалуй. Цзян Чэна интуиция подводит редко, и сейчас она ошиблась так, что становится не по себе. Все его шестые чувства и прочая хрень из той же серии в последнее время дают ужасные сбои, а он и не знает, с чем это связано и даже не может проследить, когда это началось. Он возвращается к их столику с подносом. Он ставит перед Мо Сюаньюем какой-то салат, Цзян Чэн не может на глаз определить, что в нем, в ещё курицу с рисом. Он попросил что-то не острое — пришлось полагаться на компетентность девушки за стойкой. — Спасибо, — Мо Сюаньюй кивает и на секунду отрывает взгляд от экрана. Цзян Чэн мельком видел персонажей — кажется, из того сериала, что он решил посмотреть на выходных. Если доберется до него, конечно же. Это его шанс побыть нормальным человеком хотя бы недолго. Цзян Чэн просто надеется, что его неловкую и глупую попытку в разговор никто не услышит. Он, конечно, начальник или что-то вроде, во всяком случае, по должности находится выше, чем все из их отдела, но это не помешает никому разнести сплетни и слухи о том, что Цзян Ваньинь, сын главы корпорации и очень уверенный в себе человек, на самом деле и двух слов связать не способен. — Что смотришь? Вопрос звучит так, будто он застал Мо Сюаньюя за посторонними делами на рабочем месте и теперь будет его за это наказывать или ругать. Мо Сюаньюй легко вздрагивает и смотрит на него с лёгким недоверием. Ничего удивительного, впрочем. — Сериал какой-то… честно говоря, не помню названия, — он неловко улыбается, чешет затылок, а затем откладывает телефон в сторону, очевидно, предприняв попытку завязать диалог. Может быть, ему просто неловко сидеть молча, только и всего. — Я могу попозже сказать вам название. Там исторические эпохи, все такое… — Интересный? — Смотреть приятно, но… — Мо Сюаньюй слегка расслабляется, и это видно по тому, как опустились его плечи. — Второй сезон вышел куда более скомканным, чем первый. Режиссер будто бы хотел впихнуть туда больше, чем нужно, из-за этого персонажи становятся безликими. Я имею ввиду… не запоминающимися. К ним не получается что-то чувствовать. Мо Сюаньюй говорит, может быть, и не как эксперт, но он, судя по всему, посмотрел в своей жизни достаточно сериалов. Цзян Чэн задумчиво кивает, решая, что спросить следующим, чтобы диалог так просто не прервался на середине и отправляет в рот ложку острого супа. Это немного помогает. — Вот как. То есть, смотреть лучше только первый сезон? — Не совсем. Во втором сезоне есть и хорошие моменты, из-за которых некоторые вещи в первом становятся более логичными и понятными. К тому же, третий сезон, судя по отзывам, вышел куда лучше второго, а без событий второго вряд ли получится понять хоть что-нибудь. Например, здесь погибло уже три человека, а они присутствовали в сериале с первого сезона. Таким образом ведь нельзя понять, куда они делись, да? О, кажется, Цзян Чэн избрал более чем удачную тему для разговор. Мо Сюаньюй выглядит куда менее нервным, когда говорит о любимых вещах. Ладно, он не совсем плох в этом. Уже хорошо. — Третий? Сколько там сезонов? — больше всего на свете Цзян Чэн среди сериалов ненавидит те, которые растянуты на огромное количество сезонов непонятно ради чего и те, что ещё выходят. Он терпеть не может ждать и терпеть не может смотреть, зачастую, либо одно по одному, либо какую-то хрень, которую нормальным сюжетом назвать сложно. — Пять, — Мо Сюаньюй что-то проверяет у себя в телефоне и кивает. — Этот сериал снят по книге, а в книге три тома. Я, честно говоря, не удивлен, что там снято столько всего или вроде того. Вот как. По книге. В таком случае, Цзян Чэн предпочтет сначала ознакомиться с первоисточником, а потом уже посмотрит непосредственно сам сериал. Может быть, конечно, стоило бы сделать наоборот, ему мало что нравится из адаптаций, но теперь, когда он знает, что есть первоисточник, он не может просто взять и на это забить. — Сериалы любишь? — Обожаю! Я смотрю их даже слишком много, — Мо Сюаньюй смущённо улыбается. — А хотите, я вам что-нибудь посоветую? Цзян Чэна мало кто знает настолько хорошо, чтобы что-то ему советовать, но ему становится интересно. В конце концов, они едва ли знакомы. Мо Сюаньюй может даже случайно рассказать про что-то действительно занимательное. — Попробуй. Мо Сюаньюй некоторое время задумчиво смотрит на него, словно пытается что-то вспомнить, а затем улыбается и кивает. — Есть одна дорама. Там про то, как бывший глава одной из жутких организаций доживает отведенные ему три года, а его в это время преследует странный мужчина. Это про заклинателей и все такое, — Мо Сюаньюй весело хмыкает, а затем словно что-то вспоминает. — У этой дорамы есть первоисточник, но в дораме изменили много чего, поэтому можно смотреть как самостоятельное произведение, а потом уже прочитать. Например, в первоисточнике оба главных героя куда более саркастичные и язвительные чем в дораме, и некоторые события тоже пошли не так, как там. Мне кажется, вам понравится. Цзян Чэн не то чтобы фанат заклинателей, но звучит… вообще-то, звучит странно, нужно найти нормальное описание, но хрен с ним, если Мо Сюаньюю нравится, он может и глянуть. Если человек разбирающийся сказал, что неплохо… так тому и быть. — Я посмотрю, — он говорит так уверенно, будто бы и впрямь железно собрался смотреть этот сериал, глядит на Мо Сюаньюя и хмыкает. — Только скажи название. Болтать с Мо Сюаньюем оказывается неожиданно приятно. Он много болтает, но делает это последовательно, не перескакивает с темы на тему, внимательно его выслушивает и приводит четкие аргументы. Цзян Чэн, вообще-то, приятно поражен. Может быть, его жизнь не такая уж и дерьмовая, и сам он не самый отвратительный человек из тех, что живут в Поднебесной. Это все отходит на второй план, потому что ему есть, с кем поговорить на совершенно отвлеченные темы и с тем, кто никак не связан с Вэй Усянем — Цзян Ваньинь теперь видит это совершенно точно, и понять не может, как вообще мог посчитать их похожими. Пожалуй, Мо Сюаньюй со своими дурацкими рекомендациями спас ему выходные. Может быть, спас и следующие, а вероятнее всего, спас ему его настроение на оставшийся день. Это звучит неплохо, хах? // Вэй Усянь мертв. Какие прекрасные новости. Цзян Чэн не может в это поверить. Сначала ему попалась одна чертова новость, на которую он и внимания не обратил — мало ли, что пишут, а потом новости заполнили весь интернет, и про это начали говорить везде. Несколько человек прислали ему ссылки на эти новости, потом — ещё и еще. Цзян Чэн не хотел верить до последнего, а потом ему позвонила матушка. Голос у нее был безмерно уставший, но она, кажется, была довольна. Довольна? Как, черт возьми, можно быть довольной смертью человека, который любил этот мир больше себя самого? Цзян Чэну не хочется верить. — Ты, вероятно, знаешь, по какому поводу я тебе звоню, — Юй Цзыюань ведёт себя так же, как обычно, но в ее словах чувствуется радость. Цзян Чэн едва ли не швыряет в стену телефон. Он не знает, как ещё сдерживаться и не знает, сможет ли сдержаться в дальнейшем. — Это уже подтверждено официально, матушка? Он хотел бы спросить вовсе не это. «Какого черта?», «почему должен был умереть именно он?», «мам, ты же знаешь, что он не виноват, тогда какого хрена ты радуешься его смерти?», «мам, да очнись же ты наконец, блять, я любил его больше всего на свете». — Да. Его нашли повесившимся в лесу к югу от Сычуани. Судя по всему, это произошло недавно. Цзян Чэн не прочитал полностью ни одной статьи, что так упорно лезли ему в лицо. Лучше бы и не читал. Он чувствует, что его трясет, и что голос точно сорвётся. — Недавно? Юй Цзыюань начинает говорить слегка раздражённо, и Цзян Чэн понял бы ее, но сейчас он не в силах перестать задавать идиотские вопросы, от которых все равно никому легче не станет. Ему уже никогда не станет легче, если он вообще все это переживет. — Недавно. Все наконец-то закончилось. Приедешь? Жаль, конечно, что его нашли не живым, но он больше не сможет причинить никому зла. — Позже. Я… Я… сейчас слегка занят. Цзян Чэн сбрасывает трубку прежде, чем она успевает что-то сказать и садится на кровать. Его трясет так, как не трясло никогда в жизни, и он ошалело сжимает ткань собственных брюк. Мать перезванивает ему снова. Цзян Чэн отключает телефон и забрасывает его куда-то, где не сможет его найти потом. Это все неважно. Неважно, неважно, неважно, важно лишь то, что Цзян Чэн ничего не успел, а Вэй Усянь умер с мыслью о том, что все его ненавидят и что нигде нет ему места. Он такой идиот. Слезы никак не желают литься из глаз, но в горле стоит такой ком, что становится трудно глотать и дышать. Цзян Чэн не помнит, когда ему было настолько плохо. Наверное, настолько хреново ему уже и не будет никогда, если он сможет жить дальше. Да кого он обманывает? Он не сможет. Может быть, выйдет снова из своего состояния, когда хочется только сдохнуть (матушка наверняка разозлится — он не должен убиваться по Вэй Усяню, не должен, не должен), может быть, даже сможет снова изредка улыбаться, но пустота внутри так и будет расползаться все дальше и дальше, пока не заберёт его полностью. Вэй Усянь умер недавно. Цзян Чэн должен был понять все раньше, должен был найти способ с ним связаться и дать понять, что Вэй Усянь не один. Что остался в этом мире человек, который не верит, что он кого-то убил. Должен был? Должен был, но не сделал. Наверное, из всей страны только Не Хуайсану показалось во всей этой истории что-то странным. Почему он, Цзян Чэн, не был умен достаточно, чтобы предотвратить это? Вэй Усянь держался так долго, и наверняка продержался бы ещё, если бы у него был хотя бы один человек. Он продержался бы сколько угодно ради того, кто ему дорог, а Цзян Чэн в это время… Что бы он сделал? Стал искать несуществующие доказательства? Столько полицейских и экспертов не смогли найти ничего, что указывало бы на его невиновность, а он сможет? Не неси бред, Цзян Ваньинь, ничего бы ты не смог, ты никогда ничего не можешь, даже защитить дорогих тебе людей. Теперь все кончено. Все, что остаётся ему делать — это ненавидеть себя и жить с осознанием того, что он практически своими руками убил человека, который его любил. Как банально, как глупо, как совершенно идиотски… Как и вся его жизнь. Как и вся его чертова жизнь. Цзян Ваньинь бездумно подбирает лежащий на полу телефон (он оказался выброшен не так далеко, хах), тупо пялится на него, а затем включает, чтобы прочитать кучу статей о смерти Вэй Усяня. Что, если все вокруг ошиблись? Что, если это был не он? Вдруг нашли просто очень похожего по внешности человека и даже разбираться не стали? Пропущенных от его матери больше нет, зато практически мгновенно раздается звонок от незнакомого номера. Цзян Чэн бездумно берет трубку и прикладывает телефон к уху. Какого черта он вообще делает? Он не хочет сейчас от с кем разговаривать. Удивительно, что он вообще ещё можем мыслить здраво. Цзян Чэн чувствует, что он на грани истерики. — Это твоя вина, — в трубке раздается холодный голос Лань Ванцзи. — Это твоя вина, Цзян Ваньинь. — Я знаю, — Цзян Чэн отвечает ему почти равнодушно. Лань Ванцзи, вообще-то, имеет полное право его судить. Цзян Чэн может сколько угодно его ненавидеть, но это факт. — Это твоя вина. — Я знаю. Нажимая на кнопку сброса вызова, Цзян Чэн видит несколько новых сообщений. Ещё сообщения от коллег с поздравлениями, ещё несколько ссылок… Есть ещё сообщение от Не Хуайсана. Цзян Чэн не хочет, смотреть, что там, но все равно нажимает на диалог. «Я ведь говорил тебе, что тут что-то не так, Цзян-сюн, почему ты такой упрямый и меня не послушал? Вэй-сюна можно было бы спасти до этого, почему ты не попытался что-то сделать? Ты ведь мог бы, он тебя больше всех любил. Цзян-сюн, как ты теперь будешь жить с осознанием того, что ты внёс в его смерть большой вклад? Ты мог бы хотя бы молчать, а не высказывать о том, как сильно его ненавидишь. Он ведь из-за тебя не выдержал, Цзян-сюн, это только твоя вина и ничья более.» Цзян Чэн не удивлен ни капли. Он оставляет сообщение прочитанным и без ответа, откладывает телефон в сторону, игнорируя новые пиликанья, а сам идёт в коридор. Он оставлял дверь в комнату Вэй Усяня открытой, чтобы, когда он вернулся, он знал, что Цзян Чэн ждал. Цзян Чэн садится на его кровать и смотрит на фотографии в рамках. Они тогда были такими счастливыми, пусть Цзян Чэн и не показывал этого. Тогда было так хорошо. И Цзян Яньли была жива, и Вэй Усянь хохотал так громко, что его матушка во время совместных ужинов постоянно жаловалась. Теперь этого никогда и ни за что не будет. Теперь все, что было раньше, может катиться в бездну. Цзян Чэн смотрит на подушку, на которой никто давно не лежал, на слой пыли на столе и полках, на такой непривычно прибранный стол. У него случается истерика такой силы, какой не было, наверное, даже в детстве. Он плачет, у него нет сил встать и даже что-то сломать ко всем чертям, его дёргает, а воздуха становится все меньше. Он никак не может успокоиться, а боль в сердце только нарастает, и он не знает, черт возьми, что ему делать. Он не хочет ни о чем думать, он хочет, чтобы Вэй Усянь был жив, только и всего. Цзян Чэн не помнит, как отключается.