Самовыдвиженец

С утра в доме, где жил Леви, началась шумиха. Участковый Ханнес был вызван по делу о взломе, и все соседи, кто имел возможность поротозейничать по пути на работу, останавливались и выспрашивали, что стряслось. Изабель, которая явилась подметать и обнаружила, что подсобка заперта, а Леви нигде не видно, тоже пошла к нему домой. И увязла в шумной, беспокойной толпе, разом поглотившей девчушку. — Тёть Софи, что такое? — с горящим взглядом полюбопытствовала Изабель. Она помнила, что вчера братик Леви должен был пойти на свидание с дядей Эрвином и собирался отказать ему. Но почему вдруг такая толпа? Что, если Леви смягчился и не отказал? Что, если они помирились, и толпа сейчас собралась, потому что тут два кандидата в мэры целуются. — Именем Чёрной Бороды, что случилось? Любопытство в её организме зашкаливало. Восторг на тему любой возможной новости — тоже. — Говорят, Аккермана ограбили, — беспокойно ответила миссис Ботт. — О-о-о, — протянула Изабель. — А я слышал, что ещё и убили его! — таинственно прошептал Дита Несс. — О-о-о? — протянула Изабель, но уже совсем на другой ноте, ужаснувшись, но решив не верить сразу городским сплетникам. — Да ясен пень, это подельники Смита нашего Леви убили! — воскликнул кто-то в толпе. — А то и сам Смит! Пришёл да убрал конкурента! Вон у него рожа какая подозрительная! Видит, что мы за Леви хотели голосовать — и убил его, чтоб наверняка мэром стать! — Да!!! — подхватила толпа. — Не отдадим город подлецу! — Не отдадим! Не отдадим! — люди вокруг немедленно начали скандировать. — Отомстим за Леви! Земля ему пухом! — Да как же?! — Изабель даже осела и ухватилась за рукав дедушки Арлерта, чтобы не упасть. — П-правда убили?! — Зуб даю! — бодро ответил дедушка, у которого все зубы уже были вставными. Изабель попятилась. — Значит, братик отказал Эрвину, — прошептала она, — а тот разозлился и… и… решил его прикончить?! Аыыыыыыыы, братииииииииик!!! В этот момент по лестнице спустился сам убитый Аккерман. Совершенно живой, хоть и весьма раздражённый. — Ты охренел?! — возмущался он, преследуя Ханнеса и тыкая его пальцем в спину. — А ну живо открывай дело и ищи преступника! Толпа утихла. — Нет состава преступления, — отозвался Ханнес. — Вы же сами говорите, ничего не пропало. — Ну, — кивнул Леви. — И следов взлома не обнаружено. — Ну. — Так в чём же преступление? — Мне нассали на сидушку! Ты полиция, или где? — возмутился Леви. — Срочно ищи преступника. Я ему ноздри на пятки натяну, чтобы не ходил по чужим квартирам. — Мистер Аккерман, да не шебутитесь вы так, — со вздохом попросил Ханнес. — Может, это вы и капнули ненароком на сидушку. Говорят, вы в закусочной были. Может, выпили лишку, вот и не помните, как мимо унитаза промахнулись. — Эй, — удивился Леви. — Морда бухая. Ты всех по себе не суди. Если ты нажираешься, как свинья, и ссышь вокруг, как бесконтрольный гейзер — не думай, что так делают порядочные люди. Я пил только чай. И когда вошёл в квартиру, капля на сидушке уже была. Закрытая крышкой, но ещё свежая. Ко мне кто-то вломился. Делай свою работу, ищи преступника. — Но преступления же нет. — Есть. — Ну ей-богу, мистер Аккерман. Хищения не установлено, следов взлома не обнаружено, доказательств вторжения посторонних личностей у вас нет… — Я вымыл это доказательство. — Даже если бы не вымыли, капля мочи — это не доказательство преступления, — в сотый раз повторил Ханнес. — Преступления нет. Идите с миром. — Тц. — А вы, народ, расходимся, — Ханнес повысил голос, обращаясь к толпе. — Ничего важного, как и всегда в этом прекрасном городе. Дайте пройти, пожалста. Люди и так уже поняли, что ничего важного не произошло. Преступления нет, дворник жив-здоров и ворчит из-за какой-то незначительной грязи — всё как обычно. И мстить ни за кого не надо. — Чего за базар? — осведомился и Леви, заинтересованный необычным столпотворением у своего подъезда. — Брати-и-ик! — Изабель налетела на него и стиснула в крепких объятьях. — Я рада, что ты жив! — Да! — воскликнул кто-то в толпе. — Живи, мужик! — Дай отпор этому Смиту! Не нужен нам никакой промышленный Трост! Мы и в Тростничке неплохо живём! — Мы за тебя, Аккерман! Леви даже растерялся — видимо, не ожидал такой поддержки без повода. Захлопал глазами, пытаясь спрятать накатившее смущение, и на всякий случай натянул косынку пониже на уши. — Спасибо, ребята, — сказал он растроганно. — Я наведу в городе порядок. Сделаю всё, что в моих силах. Обещаю. Толпа ответила радостным гулом. Потом кто-то воскликнул: «ой, на работу опоздал», и все мигом рассосались, оставив на крыльце лишь Леви и Изабель. Ханнес тоже скрылся под шумок, воспользовавшись прикрытием. — Тц, — произнёс Леви и поёжился. — Мелочь. Хорош уже обнимать меня. — Я рада, что ты жив! — счастливо провозгласила Изабель, подняв мордашку. — Уже ходили слухи, что Эрвин тебя убил. — Верь больше этим слухам, — фыркнул Леви. — Я его не интересую. — Как? — удивилась Изабель, раскрыв объятья. — Ты же говорил, он вчера хотел сделать тебе предложение. — Сделал, — Леви скорчил кислую рожу. — И? И? Ты записал на диктофон? Компромат в кармане? — Нет, — Леви вздохнул. — Предложение было деловым, и я снова в пролёте. Скорее всего, он вообще не гей. Изабель снова озадачилась. Нахмурила бровки, размышляя. — Но он же так хотел с тобой общаться, — сказала она. — Подлавливал везде, караулил, даже со мной подружился. Ты сам говорил — он тебя от дождя укрывал! — Он просто хотел сделать меня деловым партнёром, а не конкурентом, — почти огорчённо ответил Леви. — Какой-то дворник перешёл ему дорогу. Его это не устроило. Только и всего. — О-о, — Изабель тоже расстроилась. — Бедный, бедный, брошенный братишка. Мне жаль. Хочешь поплакаться на девичьем плече? — О чём поплакаться? — фыркнул Леви. — Ну пролетел я с планом, ну не разоблачу его перед городом. И ладно. Я и так одержу победу, честно и справедливо. Ты сама сейчас видела — люди на моей стороне. — Я не о том, — Изабель шмыгнула курносым носиком. — Мне казалось, вы с Эрвином правда можете поладить и подружиться, но если его интересует только политика… Леви хотел возмутиться, что она додумывает лишнего, но подумал, что его обида прозвучит слишком подозрительно. Обошёл подругу и спустился с крыльца. — Пойдём за инвентарём, — позвал он. — Уйми свои фантазии. — Но было бы здорово, если бы вы подружились, правда? Леви обернулся, поджал губы. Вспомнил вчерашний вечер, когда они с Эрвином так беззаботно болтали в кафе и не думали ни о политике, ни о гействе. — Мы подружились, — тихо выдохнул он. И в груди стало тепло от этой мысли. * * * День проходил в мыслях об Эрвине. Леви вспоминал его рассказы, его голос, его смех, его взгляд, полный живого интереса и тёплой приязни. Вспоминал, как Эрвин крутил вилку в пальцах, когда погружался слишком глубоко в свои мысли и рассказывал о чём-то важном для себя, о чём-то, что имело для него большое значение. Вспоминал, как Эрвин перед тем, как утереть губы, взмахивал салфеткой — словно фокусник, из платка которого должен вылететь белоснежный голубь. Вспоминал, как Эрвин чуть склонял голову набок, слушая речь Леви, и от этого начинал походить на какую-то большую птицу. Большую, тёплую и очень красивую. И Леви снова ломал голову, пытаясь понять, гей он или нет, а если да — что с этим открытием, чёрт возьми, делать в самом консервативном изо всех городков? На самом деле, к геям у Леви было весьма странное отношение. Все вокруг их порицали, и он тоже порицал для вида. Кенни называл геев не иначе как «говномесами», что выработало у подростка-Леви весьма нелицеприятную ассоциацию, прочно связав в сознании понятие любви между мужчинами с картиной размазанных по всему дому экскрементов, что, несомненно, отталкивало. С другой стороны, чистое и по сути невинное воображение Леви никак не могло сопоставить это с его пониманием отношений. Он видел, как на улицах гуляли парочки — да взять, к примеру, старшеклассника Эрда, который всюду ходил под ручку со своей Мари. Леви представлял из любопытства, что Эрд ровно так же шёл бы со своим приятелем Гюнтером — и вроде бы от этой мысли не становилось противно. Если бы Эрд так же сидел с Гюнтером на берегу реки, читая книги и полоща босыми ногами воду, или так же ходил с ним в кино, или даже так же робко и нежно чмокнул бы в уголок рта. Кажется, это было вовсе не так гадко, как навязывало общество, и этот диссонанс общественного порицания и отсутствия личного отвращения ломал голову Леви уже не первый год. Пожалуй, впервые он задумался над этим вопросом, ещё когда фото светловолосого парнишки в журнале вызвало незнакомый трепет, вспыхнувший жаром внизу живота. Кенни говорил, что ни один нормальный мужик не будет раздвигать перед другим ноги. Леви, робко лаская себя, думал, что это вовсе не раздвигание ног перед другим, и что тот, другой — в жизни не узнает, что где-то на краю света в маленьком городке один пацан лежит на узкой кровати, вжимаясь щекой в подушку, и громко сопит, смотря на совершенно невинные фотографии абсолютно развратным взглядом. В понимании Леви это не имело ничего общего с гейством. Но теперь Эрвин Смит прибыл в Трост лично, шлялся вокруг, проявляя к Леви интерес, пусть и политического характера, и Леви снова задался вопросом, кто он сам такой. Не гей ли он случайно, не презренный ли гомик-говномес, если его так бесспорно тянет к Эрвину? Мерзко это или нет? Допустимо или нет? Сам для себя он не видел ничего мерзкого — разве что, если бы Смит оказался обманщиком. Если тот лишь притворялся другом, лишь использовал Леви, чтобы выиграть, играя на его чувствах — в таком случае происходящее казалось неоспоримо мерзким. Но если Эрвин не лгал, если его слова были правдивы — Леви вновь хотел бы ощутить тепло его руки и — чего греха таить — возможно, однажды прикоснуться хоть раз к его губам, и не было в этом чистом желании совершенно ничего отвратительного. * * * Леви настолько хотелось снова увидеться с Эрвином, что он мигом придумал предлог: пойти и высказать, что Эрвин подослал в его квартиру Майка для каких-то шпионских дел, а свиданка была для отвода глаз. Обвинение было несостоятельным, ведь у Майка не могло быть ключей, но Леви столько раз проговорил это в своей голове перед воображаемым Эрвином, что в конце концов сам почти поверил, и действительно возмутился на коварного Смита. Он едва дотерпел до обеденного перерыва, а в полдень сразу же ломанул на другой берег реки, к гостинице. Не удостоив внимания девушку на ресепшн, он решительно протопал мимо и споро пошагал по лестнице вверх. Ему так хотелось увидеть Эрвина. Хотелось, чтобы тот начал оправдываться или сделал вид, что ни о чём не знает. Хотелось просто оказаться рядом и безнаказанно любоваться. Поэт сказал бы, что Леви вознёсся на четвёртый этаж «на крыльях любви». Леви бы на это лишь фыркнул, но в том была и доля правды. Он понятия не имел, почему, но с каждой минутой — когда Эрвин был рядом или когда был далеко — он заполнял собой всё сознание Леви, распаляя неосознанное стремление к нему. Поднявшись на этаж, Леви решительно постучал в дверь 402 номера. Поправил лямку рабочего комбинезона, подтянул узелок косынки, расправил плечи… А дверь открыла Ханджи Зоэ. — О? — Леви охренел, но не подал виду. На самом деле его мгновенно взбесило наличие в номере Эрвина женщины. Леви, значит, улицы подметает, а эта бабёнка на красивое смотрит?! — Ты чего тут делаешь, патлатая? Смит с тобой? Любит среди бела дня секретарш лапать, а? Ханджи слегка опешила от такого вопроса и округлила глаза за стёклами очков, рассматривая стоящего перед собой человека как крайне интересную особь для изучения. — Мистер Аккерман, как невежливо! — за спиной Зоэ появился ещё и Моблит. — Извинитесь перед девушкой! — А ты тут что забыл, предатель? — набычился Леви. — Мы тут в настолку играем, — ответила Ханджи дружелюбно, но решительно. — У меня и Майка в номерах слишком много вещей накидано, а у Эрва только-только уборщица прибралась. Хошь с нами поиграть? — Вот ещё, — Леви нахмурился. — Эрвина позови. — Его нет. Леви сощурился. — Хули нет? — Сел с утра в машину и уехал, — Ханджи пожала плечами. — Насовсем, что ли? — Леви не верил своим ушам. — Мечтай, — Ханджи загоготала. — Так он тебе и оставит тёплое местечко, ага, жди, хамчик мелкий. Вернётся как миленький. — Когда? — А тебе невтерпёж? Леви скрипнул зубами. — Куда уехал? — А тебе всё-всё надо докладывать? Кулаки так и зачесались двинуть по любознательной харе. Ну что за привычка дурная — отвечать вопросом на вопрос, особенно если вопрос важный? Леви действительно хотелось знать, куда Эрвин уехал, зачем и почему. На машине — значит, далеко. Значит, за какой-то вещью или каким-то делом, которого в Тросте не сыскать. Не стал ли Леви причиной? Не связано ли это со вчерашним вторжением в квартиру? Что, если он не заметил пропажу, а Эрвин что-то стащил и повез это в столицу на экспертизу? Что, если он подделает какие-то ложные улики, наштампует отпечатков пальцев, стащенных с украденного предмета, и пришьёт Леви какие-то преступления, которых он не совершал, чтобы спихнуть из предвыборной гонки? Что, если Леви остаток жизни проведёт в тюрьме? Что, если Эрвин вчера был таким милым и дружелюбным лишь затем, чтобы потянуть время, и чтобы его пособник спокойно украл, что нужно? Когда Леви пытался сбежать, Эрвин поймал его возле закусочной и вернул обратно. И потом предлагал зайти в свой номер — наверняка давал сообщникам побольше времени. Но Леви пришёл чуть раньше, и они не успели убрать улику… Проклятье. Грёбаный Эрвин! Леви был настолько возмущён состоявшимся разводом себя любимого, что не смог скрыть накатившую панику. Ханджи заметила это, и выражение её лица по-матерински смягчилось. — Ты чего это побледнел? — спросила она почти заботливо. — Вернётся Эрв, вернётся. Не ссы, малой. — Какую гадость этот отморозок затеял? — почти прорычал Леви, ещё более рассерженный её сюсюканьем. — Решил меня в тюрягу упечь, а? Перебьётся. На моей стороне правда. У меня алиби. У меня свидетели. Ваш блондинчик доиграется, я его самого за подлог упеку. — Какой подлог? — Ханджи закудахтала со смеху. — Думаешь, Эрвин такой чушью занимается, чтобы убрать тебя с дороги? Тут и подлог не нужен. Скорее уж он поехал к начальству, чтобы те дали Закклаю по шапке. А Закклай уже спихнёт тебя из кандидатов в мэры за несоответствие порядкам, установленным законодательством. Хоп-хоп, легко и просто, и не надо никого упекать в тюрьму за выдуманные дела. Как тебе? Леви скрипнул зубами. Для него эта перспектива выглядела ничуть не лучше той, которую придумал он сам, ведь он в любом случае был бы наёбан Эрвином Смитом и проиграл бы ему. Грязно выругавшись трёхэтажным матом, Леви оставил Ханджи довольно гоготать в дверях и гордо удалился. Обеденный перерыв не прошёл и наполовину, поэтому Леви занялся собственными планами. В самый первый день, когда он пришёл заявить свою кандидатуру на пост мэра, ему сказали, что следует заручиться поддержкой населения. Закклай был тёмной лошадкой, ему всё было по приколу, поэтому искать помощи у него Леви не собирался. Но вот население Троста, буйное и сплочённое, правда могло помочь. Конечно, в Тросте было много сторонников и у Смита — в основном дамочки, купившиеся на красивую морду и плечистую фигуру, да ещё душные персонажи, которые полагали, что как в законе сказано, так и следует поступать, а раз указом свыше в мэры прислан Эрвин — значит, ему мэром и быть. Леви ради своего морального спокойствия, держащегося на ниточке, решил понадеяться, что таких душнил в Тросте меньшинство, хотя и знал, что это не так. Он не был слепым и знал: если несколько человек похвалили его и сказали, что отдадут ему голос на выборах — это вовсе не значит, что все остальные поступят так же. Поддержка толпы переменчива, тонка, лицемерна. Сегодня она есть, а завтра — ты забыт и никому не нужен. Так же было с половиной музыкальных групп, которые Леви слушал лет десять назад: яркая популярность в считанные недели скатилась в ноль, а ныне почти никто уже и не вспомнил бы, что были такие исполнители и такие песни. Леви не хотел стать такой же группой. Он хотел стать группой-легендой, которую помнят даже после её заката, группой, песни которой слушают даже после смерти всех участников. Для этого следовало как минимум напомнить о себе. Поэтому Леви начал с того, что направился в студию новостного телеканала, чтобы дать интервью. Ввалился как был, в комбинезоне и косынке, кажется, уже ставших его визитной карточкой, и потребовал эфирное время в вечернем выпуске. Новостей было мало: Райнер Браун сломал руку, врезавшись в стену во время игры в догонялки, а Дрейсы раздавали котят. Так что ведущий новостей с восторгом воспринял желание Леви сделать обращение, усадил его в старенькое кресло, вызвонил Ильзе Лангнар, которая бегала по городу в поисках новых фактов, и вечером лицо дворника Аккермана появилось на всех экранах Троста. — Земляки, — начал он, важно хмурясь из-под чёлки. — У меня важная новость, и вы должны её знать. Вы все в курсе, что в выборах участвуем я и Эрвин Смит, этот столичный щегол. Мы в неравных условиях. Он знает больше о политике и финансах. Я знаю больше о вас и ваших нуждах. Только вам решать, за кого отдать свой голос. Вам, а не ему. Но этот грёбаный умник решил, что может спихнуть меня с предвыборной гонки. Хочет от меня избавиться. Решить всё за вас, и сам встать во главе Троста. Я знаю, у него много сторонников. Но хочу, чтобы люди решали сами, кто должен стоять над ними. Сами. Вы же не стадо, чтобы переться, куда покажут. Мы — гордые тростчане. Столичные хмыри нам не указ. Смит может посадить меня за решётку по ложному обвинению. Может добиться того, что меня с позором выкинут из кандидатов. Но не позволяйте помыкать вами. Нам с детства льют в уши, что и цари, и президенты, и чинуши — слуги народа. Значит, и мэр — ваш слуга. А слуг хозяева выбирают сами. Не позволяйте слугам вами помыкать. Не допускайте, чтобы хитрожопый Смит решал тут за всех. Спихнёт меня — ладно, но вы должны бороться за свои права. У меня всё. Эта речь широко разошлась по городу. Её крутили несколько раз вечером, потом продолжили на следующее утро. Трост шумел, сплочаясь на стороне Аккермана, который мрачно подметал улицы, ожидая, пока придёт роковой час и Эрвин вернётся, чтобы от него избавиться. Но чем больше людей подходило к Леви, чтобы произнести слова поддержки, тем паршивее у него становилось на душе от мысли, что больше всего ему хотелось бы получить поддержку от одного человека — от мерзавца Смита, который уехал невесть куда, чтобы выкопать для Леви политическую могилу. Леви скучал. Леви мучился. Леви хотел увидеть его. Леви хотел врезать ему. Леви хотел знать, было ли правдой хоть что-то из сказанного ему Эрвином. Хоть немного. Хоть самую малость. И ненавидел себя и за эту мягкотелость, и за глупую влюблённость, которую сложно уже было отрицать, но которая невероятно раздражала. Леви тосковал, ждал, вспоминал краткие моменты их встреч. Подметая опавшие лепестки, сметая пыльцу с лавочек, прокручивал в голове то, как Эрвин провожал его, укрывая своей рубашкой от дождя. Жаркий, мокрый, с пакетом в зубах, но всё ещё немыслимо сексуальный. Намывая подъезды, Леви вспоминал, как Эрвин попросился помочь — пусть и не в качестве извинения, а ради выпендрёжа и чтобы зазвать Леви в закусочную. Вспоминал, как учил его правильно держать швабру, указывал — и Эрвин повиновался, подчинялся его голосу, его распоряжениям. Тогда от этой власти Леви вело, окутывая незнакомым теплом. Теперь это тепло превращалось в жар, сжигающий изнутри. Жар ненависти и желания одновременно. Леви хотел оторвать Эрвину голову за то недосвидание, и в то же время хотел снова пойти с ним в кафе, сидеть за столиком в углу и болтать о чём попало. Снова любоваться на него, упиваться его голосом, смотреть, как бликует свет на его волосах, когда он чуть склоняет голову. Леви заблудился в своих чувствах к этому человеку и понимал, что тонет. Ему хотелось, чтобы Эрвин снова пожал его руку. Хотелось, чтобы Эрвин снова беспокоился, не стало ли ему дурно. Только по-настоящему, а не ради каких-то там планов. А ночью становилось совсем туго, и ложась в кровать, Леви чувствовал непристойный, греховный жар в паху и не находил в себе даже малейших сил сопротивляться соблазну. Он касался себя и предавался развратным фантазиям, от которых взмывал в небеса и обмякал на простынях за считанные секунды. Неискушенный в сексе, считал сущей пошлостью любой воображаемый пустяк, и распалялся даже от малейшей мысли. Представлял, как Эрвин возвращается из города, и Леви идёт к нему поговорить, разобраться по-мужски. Но Эрвин в этой фантазии принимал душ у себя в номере, а дверь санузла была открыта, и его тело, его шикарное, фантастическое тело представало пред Леви во всей красе: высокое, мускулистое, с широкими плечами, длинными стройными ногами и крепкой задницей, по которой — Мария, Роза и Сина! — стекали струйки душевой воды, блестя в свете ламп и вызывая у Леви приступ удушья. Леви кончал от одной этой картины, едва прикоснувшись к себе, а наутро ругал себя за длительное воздержание, от которого теперь мучился, запав на первого встречного. А ещё ему снились эротические сны с участием Эрвина. Такие, от которых он просыпался в поту, распахивал окно, вывешивался в тёплую майскую ночь, и хриплое дыхание тонуло в чистом, звонком щебетании ночных пташек. То были сны, в которых Леви позволял себе больше. Сны, в которых Эрвин позволял себе больше. Сны, где они прикасались друг к другу, где Эрвин мог положить свои большие ладони Леви на талию, где Леви стыдливо, но с большим желанием оглаживал пятернями его бока, а потом водил ими по спине, по такой здоровенной спине, по горячей коже, под которой перекатывались мышцы, и Леви грезилось, что он впивается в эту кожу пальцами, упирается в жёсткую грудину Эрвина носом, вдыхает его запах, ощущает его руки на своём теле… А дальше он просыпался, запачкав пижамные штаны, пристыженно бежал менять их, ругал себя, напоминал, что Эрвин — враг, и всё же, желал его ничуть не меньше, и в следующем сне Эрвин снова был рядом, приходил к нему, готовил ему чай, а потом, отпив немного, склонялся к Леви близко-близко, в его глазах танцевало пламя, от прикоснувшихся к щеке Леви пальцев сладко пахло ванилью, и Леви покорно приоткрывал рот, позволяя прикоснуться к своим губам, влить между них этот маленький глоток жасминового улуна, и снова просыпался в жару, кончив от единой мысли, что это был их первый поцелуй. Так продолжалось всю ночь с понедельника на вторник. Потом и со вторника на среду. Эрвин всё не возвращался. Леви извёлся, томимый мыслями о нём, разрываясь между ожиданием предательства и желанием снова увидеть. * * * Друзья Леви тоже не остались равнодушными к произошедшему. Фарлан расстроился, что Эрвин так спокойно их нагнул, и ходил, как в воду опущенный. — Эдак и меня Захариус кинет, — пояснял он своё расстройство, и после работы не искал сенсея, знающего, как закадрить девушку, а шёл домой к маме. Изабель же не волновалась и заверяла обоих, что всё будет хорошо, и что дядь Эрвин — добрый, и не может подло поступить. — Наверняка он просто поехал в столицу за новыми шинами для Лопушка! — восклицала она, скача вокруг Леви и пытаясь его приободрить. — Потому что дядь Эрвин починил мотоцикл, и он теперь заводится. Только шины потрескались, и ездить пока нельзя. А такие шины в Тросте не достать. Дядь Эрвин сказал, байк эксклюзивный и раритетный. Я с ним смогу даже участвовать в выставках, когда стану совершеннолетней и оформлю право собственности! Вот! Леви только качал головой. По его мнению, переться в далёкую-предалёкую Митру за раритетными шинами — последнее, чем Эрвин Смит хотел бы заниматься в сложившейся ситуации. — Глупости, — говорил он подруге. — Вот и не глупости! Клянусь деревянной ногой, которая у меня будет в старости! — восклицала Изабель. — Йо-хо-хо! Дядь Эрвин точно поехал за шинами! Леви предпочёл не возражать и не разочаровывать девчушку — тем более, что противостоять упрямице было почти бесполезно. К тому же она, кажется, раскусила его влюблённость. Всё крутилась рядом, подбадривала, а когда он совсем погружался в уныние — напоминала, что дядь Эрвин — он классный и скоро вернётся. А ещё Изабель устроила целую шпионскую сеть из детишек. Уроки в школе заканчивались рано, а потом детвора носилась по всему городу, резвясь и играя, словно стайки крикливых воробьёв. Во вторник после обеда, видя, что Леви совсем не в себе и то и дело бегает к реке глянуть, не припаркован ли на том берегу у гостиницы серебристый «Титан» Смита, Изабель решила взять дело в свои руки. — Разрази меня гром! — воскликнула она, заявившись на детскую площадку у школы, где всегда было людно. — Мои яростные пираты! Хо-хо, мне нужна подмога! — Можешь не идиотничать, тёть, — попросил Марло, качая на качеле Хитч, обнимающую трёх котят разом. Изабель захихикала, подскочила и взъерошила его шевелюру. — Ладно-ладно! — воскликнула она. — Но мне правда нужна ваша помощь. — А что такое? — подал голос Жан с паутинки. — Мы за бесплатно не помогаем! — объявил Флок и тут же получил поджопник от Конни. — Своим — всегда помогаем! — возразил Конни. — Чё случилось? — Ихи-хи! — Изабель не смогла скрыть восторг от собственной задумки. — Вы знаете, братик Леви хочет забить Эрвину Смиту стрелку! — Уоооо! — хором затянули обрадовавшиеся мальчишки. — Махаааач!!! — агрессивно заорал Эрен, восседая на верхней перекладине качелей. — Я помогу! Отпинаем чужака, парни! — Да!!! — согласились все, кроме доброго Марко. — Отпинаем всех чужаков! Вот этими самыми ногами!!! — Да!!! Эрен дрыгнул ногами, чтобы продемонстрировать, как именно будет пинать всех чужаков, свалился с перекладины и едва не упал, но на своё счастье успел уцепиться руками и отделался лёгким испугом. В основном — испугом Хитч, которая качалась под ним. — Нет, нет, — Изабель замотала головой. — Пинать никого не надо, братик сам справится. Надо только сообщить ему, когда дядь Эрвин вернётся. Вас же много, может, кто-то заметит и сможет сообщить? Хорошо? — Хорошо, — решительно подтвердил Армин, который после недавнего инцидента с электросамокатом друга предпочитал не участвовать в активностях и просто сидел на скамеечке с книжкой. — Если присутствующих здесь разбить на отряды, мы сможем посменно дежурить у отеля почти круглосуточно и точно заметим автомобиль мистера Смита. От площади до Розовой улицы минут десять пешком, а бегом ещё быстрее, а если Эрен будет на самокате, вы узнаете новость о возвращении мистера Смита примерно через три минуты после того, как он появится в Тросте. — Уоооо! — воодушевилась Саша. — Армин, ты мозг! Командуй! А я запасу на всех попкорн, чтобы потом кушать во время махача мэров! — А я прослежу, чтобы ты не съела попкорн заранее, — вызвался Конни. — Йо-хо-хо, ребята, вы лучшие! — воскликнула Изабель. — Я подарю вам жука! — Мы уже большие! — пробормотал Бертольд. — Нам не нужен жук. На самом деле, ему хотелось жука больше всех. — Большого поймаю! — пообещала Изабель и, потрепав по голове попавшуюся под руку Энни, которая чуть не оттяпнула ей палец, ускакала по своим дворницким делам. А детская шпионская сеть начала свою незримую разведку. Малышня и так носилась по всему городу по поводу и без, так что никто даже не заподозрил их в слежке. А они привлекли своих друзей и знакомых, рассказали братьям и сёстрам, некоторые — родителям, и вскоре почти весь город знал, что Аккерман забил столичному стрелку и собирается накостылять ему шваброй за то, что тот решил его нагло подставить. История текла из ушей в уши, слухи ширились, обрастали невероятными подробностями, предвкушение битвы в городке лилось через край. А Эрвин Смит по-прежнему отсутствовал и не возвращался. И только Леви ждал возвращения Эрвина не только потому, что хотел ему врезать, но и потому, что хотел обнять. * * * Был в Тросте и ещё один человек, который хотел обнять другого, а именно — Моблит Бёрнер. С тех пор, как они с Ханджи в субботу гуляли под дождём, прошло четыре дня, наступила среда, и Моблиту уже казалось, что он знал эту женщину всю жизнь. С ней было так просто быть собой. Можно было просто сидеть рядом и молчать, а она балаболила обо всём подряд. Можно было рассказать что-то, и она выслушивала с искренним интересом, словно пополняя свою внутреннюю энциклопедию полученной информацией. Они ходили гулять на закате вокруг города, и пасущиеся коровы мычали им вслед. Они ужинали в кафе, Ханджи строго запретила Моблиту платить, и он подчинился, просто потому что не мог подчиниться, ведь она сказала, что иначе обидится. Они забирались на колокольню церкви и оттуда любовались звёздами, и едва не попались святому отцу, который проснулся сходить в туалет и услышал их шаги на ступеньках. А днём Ханджи приходила в библиотеку к Моблиту, где он работал, и либо болтала, помогая с сортировкой книг, либо брала какой-то томик и засаживалась в уголке почитать. К вечеру среды Моблит уже чувствовал её родной и неотделимой. Но всё ещё ни разу не сказал, что она ему нравится, и не рискнул попытаться поцеловать. Хотя очень хотелось. Постоянно. Особенно там, на колокольне под звёздами, когда его смущённый румянец не был виден во мраке. Но Моблит сдержался. Он всё ещё не понимал, что между ними происходило, и сомнения его лишь усилились, когда поздно вечером, проводив мисс Зоэ до гостиницы, он возвращался в домик бабушки и дедушки и увидел на лавочке в темноте чей-то силуэт. — Кт-то здесь? — осторожно спросил Моблит. — Дедуль, ты? — Тц, — раздалось с лавочки. — Мистер Аккерман, — Моблит вздохнул с облегчением, подошёл и присел рядом. — Вы меня напугали. — Может, я пришёл тебя убить, предателя эдакого, — мрачно предположил Леви. Моблит доверчиво покачал головой. — Вы добрый, — возразил он. Леви снова цыкнул, вздохнул, нервно постучал тонким бледным пальцем по коленке. — Есть разговор, — сказал он. — Какой? — удивился Моблит, пытаясь рассмотреть выражение его лица в темноте. — Если вы думаете, что я помогу вам свергнуть Эрвина Смита… — Нахрен, — Леви сложил руки на груди. Он казался каким-то нервным и беспокойным, и Моблит подумал, что, наверное, зря оставил его без поддержки, просто влюбившись в Ханджи и кинув всех остальных. — Простите, — сказал он тихо. — Да что мне твои извинения, — Леви покосился на него во мраке и снова отвернулся. — Я просто хотел сказать, чтобы ты был поаккуратнее с той бабой. — Что? — Ну с той лохудрой очкастой, — пояснил Леви. — Ты-то олух влюблённый, купился на её сказки и всё такое. Я вот тоже купился, а Эрвин меня наебал. Ты же умный парень. Просто так городская богатая баба к деревенскому пацану без машины и квартиры фига с два будет клеиться, тем более, на пустом месте и так назойливо. Послушай опытного меня, Бёрнер. Тебя окучивают. — Но я ведь больше не помогаю вам, мистер Аккерман. — Если бы эта баба тебя бросила, как только ты бы отказался от помощи мне, ты бы сразу понял, что тобой манипулировали, и вернулся на мою сторону, — пояснил Леви. — Не будь идиотом. Ты же столько книг читал. С хуя ли секретарше конгрессмена такой библиотечный задрипон? — Я не… — начал Моблит, но вздохнул, мысленно соглашаясь. — Да, в ваших словах есть логика, но Ханджи… Она не могла так подло обходиться со мной. — Это ещё почему? Потому что она добрая и хорошая? — фыркнул Леви. — Вон Смит какой милаха был. В кафе пригласил, про щенка своего рассказал. А в это время какого-то уёбка подослал ко мне в квартиру, что-то нарыть. И к утру с нарытым слинял в столицу. И вот, третий день отсутствует. Шьёт дело на меня, небось. Готов поспорить, что он явится в пятницу, на сами выборы, и меня там повяжут перед всеми. И Закклай доволен будет — шоу удастся. И Смит своё мэрство получит. А меня — в утиль. Досвидос. Уу, мерзавец. — Мистер Аккерман, — Моблит даже растерялся. — Не надо, не сочувствуй, — Леви отмахнулся. — Я просто сказал, чтобы ты понял. Не стоит доверять Смитовой бабе. Моблит растерянно опустил руки, пытаясь не разорваться в обуревавших его чувствах: с одной стороны, нежной влюблённостью в Ханджи, а с другой — с доверием и уважением к Леви, который пришёл сюда, даже несмотря на то, что Моблит его бросил. Пришёл, чтобы предупредить, и была в этом настоящая дружеская забота, хоть и в грубоватом аккерманском стиле. — Простите, — повторил Моблит. — Мне правда жаль, что всё так вышло. — Мне тоже, — с горечью произнёс Леви и поднялся со скамьи. — Ну, бывай. — Господин Аккерман! — Чего? Моблит помялся, решаясь. Вздохнул. — Я узнал одну вещь про мистера Смита, — признался он. — Может, она вам пригодится, если он правда решит вас посадить по ложному обвинению. — О? Моблит собрался с духом. Ханджи просила его молчать, но не мог он молчать, когда Леви так о нём заботился. — Мистер Смит пытался свергнуть президента, — выпалил Моблит и резко замолк, словно боясь, что их услышали. Хотя улочка была совершенно темна и безлюдна. — Хо? — недопонял Леви. — Да, — подтвердил Моблит. — Свергнуть. Президента. — Да. — Рейсса. — Да. — Ебать он. Моблит промолчал думая, что отвечать «да» и на эту фразу как-то невежливо. — А нахуя? — Я не знаю подробностей, — Моблит тихо вздохнул. — Но мисс Зоэ сказала, что это в каких-то благих целях. И что мистер Смит где-то просчитался и был разоблачён. Но поскольку доказать ничего не смогли, а поддержка у него большая, мистера Смита не посадили, а просто сослали сюда, в глухомань. — Это имеет смысл, — задумчиво произнёс Леви. — Так. А если место мэра займу я, Эрвина отправят обратно в центр, или сошлют в другой уездный городок? — Этого я, к сожалению, не знаю. Знаю лишь, что мистер Смит не планировал здесь задерживаться дольше, чем на год или два, — ответил Моблит. — Ему нужно время, чтобы в столице потеряли бдительность, а он сам успел продумать новый план. И тогда он хочет вернуться и попробовать снова. Только… Прошу вас, мистер Аккерман, не говорите, что узнали это всё от меня. И используйте только в крайнем случае, ведь если это правда в благих целях… — Я вряд ли могу это использовать, потому что у меня нет доказательств, — возразил Леви. — За голословные обвинения меня на смех поднимут. — Простите. — Нет, — Леви качнул головой и отвернулся, чтобы уйти. — Спасибо. Моблит растрогался до глубины души этим «спасибо» и почувствовал себя блудным сыном, наконец-то вернувшимся домой. Предателем, которого простили и приняли обратно, и которого всё ещё считали «своим». — Доброй ночи, — крикнул он вслед тьме, сгустившейся за ушедшим по узкой тропинке Аккерманом. Темнота ответила лишь чистым, прекрасным пением влюблённых птиц. — И вам тоже спасибо, — тихо добавил Моблит, поднимаясь. Тяжко вздохнул и направился в дом, ясно сознавая, что всю ночь не уснёт в попытках понять, лгала ему Ханджи или нет.