Самовыдвиженец

Утро четверга Моблит встретил бодро и решительно. По совету Леви и после долгих ночных раздумий он поставил себе целью расспросить Ханджи обо всём. Разумеется, Леви не был первым, кто зародил в сердце Моблита сомнения. Все эти дни, пока они с Ханджи говорили, гуляли, развлекались и просто были счастливы, Моблит грыз себя мыслью, что это не по-настоящему, колебался и терзал себя неуверенностью. Но пока Ханджи приходила в его библиотеку поболтать или звала покататься на лодочке — он упивался этими мгновениями, словно жаждущий в пустыне, никак не способный напиться, даже припав к глубокому озеру в оазисе. Он понимал, что Ханджи слишком хороша для него. Понимал, что она не имела никакого повода приходить в гости именно к нему, кроме как распоряжение Эрвина о шпионаже. И всё равно влюбился по уши, ничего не способный с собой поделать. Но сегодня пора было разорвать этот круг, пока не стало слишком поздно, пока он не зашёл чересчур далеко. Пока не сказал ей, что любит, пока это чувство не проросло так глубоко, что невозможно будет вытравить его без боли. Поэтому Моблит собрал с собой пирожков и компота, взял один из дедушкиных пледов, повесил на дверях библиотеки табличку «санитарный день» и направился к гостинице ждать Ханджи. Они встретились на полпути, и она совершенно не походила на коварную обольстительницу, совращающую его в коварных целях. Восхитилась, затараторила, вызвалась нести плед и вообще возглавила поход. Моблит шёл рядом, слушал её возгласы о том, как здорово устроить пикник таким приятным утром, и очень надеялся, что эта их встреча не окажется последней. Утро было и правда чудесное, по-весеннему ясное и тёплое. Они вышли к берегу большой реки, в которую вливалась мелкая, протекающая через Трост, и пошли по холму к виднеющейся неподалёку роще. В садах цвели сливы, солнце сияло, отражаясь и бликуя на волнах, стрижи носились над водой, резвясь и играя. Добравшись до рощи, Ханджи и Моблит выбрали живописную полянку, откуда открывался прекрасный вид со склона на реку. Вокруг цвели кусты аронии, щебетали птицы, и само это место, сам момент, когда они сели рядышком на пледе, был создан, чтобы говорить о любви. Но Моблит не собирался отступать и всё же начал с серьёзного разговора. — Мисс Зоэ, — позвал он. Ханджи, срывавшая растущие вокруг пледа цветы, обернулась. — Опять на «вы»? Что за упрямец. — Прости, — Моблит вздохнул и покачал головой. — Я не понимаю, что между нами происходит, потому и не могу называть тебя на ты, ведь… Мисс Зоэ, Ханджи… Скажи, зачем тебе это всё? — Ась? — Ханджи приподняла очки, подслеповато сощурилась и опустила их обратно на нос. — Зачем мне что? Цветочки? Венок тебе сплету. Вот, смотри, какой красивый одуван. — Ханджи, — Моблит поджал губы и робко, нерешительно коснулся тыльной стороны её ладони. — Я про нас. Вы… ты тратишь на меня столько времени. Сидишь у меня в библиотеке, и мы гуляем целыми вечерами до поздней ночи, и… Я понятия не имею, что могло понадобиться от сельского библиотекаря такой прекрасной девушке из столицы, которая, может, скоро уедет, а даже если не уедет… Я ведь больше не на стороне мистера Аккермана, я больше не помогаю ему, а значит, я вам больше не нужен как рычаг давления на него, и всё же, вы… ты продолжаешь со мной гулять и… я просто… боюсь поверить в то, что это по-настоящему, потому что… потому что… — Потому что? — Потому что вы мне нравитесь, сеньора Бланка, — прошептал Моблит, краснея и отводя взгляд. Ханджи округлила глаза, глубоко вдохнула и умилённо прижала руку с букетиком к сердцу. — О, дон Антонио, — произнесла она без капли насмешки. Моблит замер — кажется, даже его сердце перестало биться. — Мобушек, — Ханджи отложила цветы и придвинулась ближе. — Ты что, думал, я тебя использую? Аха-ха, да я — худшая из женщин, чтобы меня подсылать на соблазнение. У меня и подмышки небриты, и труселя не кружевные, а с формулами по физике, вот, гляди! — Мисс Зоэ! — Моблит спешно отвернулся, едва она приспустила резинку бриджей. — Да брось ты, — Ханджи по-доброму рассмеялась. — Нет, ладно. Когда Эрвин послал меня к тебе, я думала, что это дурацкая идея. Понимаешь? — П-послал? — Моблит помрачнел. — Значит, всё-таки… — Не додумывай, — Ханджи хлопнула его по плечу. — Эрв — приличный мужик, он не стал бы заставлять меня спать с тобой ради перевербовки или что-то такое. Просто просил втереться в доверие и узнать, что ты за человек. Может, выведать какую-то информацию про этого вашего коротышку-дворника. Моблит вздохнул. — И всё равно, это было ложью, — заключил он. — Всё, что я осмелился себе надумать, мои чувства к вам — выходит, они бессмысленны… Почему вы тянули до сих пор, какой вам с этого прок? Почему вы не оставили меня, когда Леви со мной поссорился? Неужели думали, что я ещё могу вернуться на его сторону и что-то придумать против вас, против вашего Эрвина Смита… Я не силён в подковёрных играх. Я даже подслушать вас не сумел. Неужели меня до сих пор нужно опекать? Или… зачем вам иначе играть на моих чувствах? — Хэй, — Ханджи подалась вперёд так резко, что они стукнулись лбами, замерла совсем рядом, всматриваясь в глаза Моблита; её собственные глаза расплывались за стёклами очков. Обиженному Моблиту хотелось оттолкнуть её, но она положила ладонь ему на щёку. — Слушай, я косячная, да. Но играть на твоих чувствах я никогда не собиралась, ладно? — Но… — Тсс, — Ханджи приложила палец к его губам. Палец был горьким от одуванчикового сока, шершавым от работы с бумагами, тонким и тёплым. — Океюшки, я пришла к тебе в гости и позвала погулять. Я просто хотела узнать что-нибудь. Я так себе шпионка, никудышная. Я секретарь. Я документы составляю, на звонки отвечаю и по офису сплетни разношу. Моблит тихо кивнул, вспоминая их первую прогулку, когда шёл дождь, и они свалились в реку, и плескались в холодной воде, но было очень весело, а Ханджи была так прекрасна, что тогда Моблит даже не думал, что она может его обманывать. Уж слишком бесхитростным было её лицо. И тогда, и потом, когда они переоделись и катались на велосипедах, и на той колокольне под звёздами, когда она в какой-то момент стояла близко-близко и положила голову Моблиту на плечо, и это совсем не было похоже на коварную игру в соблазнительницу. — Я не собиралась тебя соблазнять, Имир упаси, — сказала Ханджи, словно читая его мысли. — Просто ты был таким милым и таким зашуганным, мне хотелось тебя как-то растрясти, развеселить… И ты оказался таким невозможным очаровашкой, ну как мне было устоять? Я баба городская, у нас такие душечки не водятся, а если и водятся, то сидят по углам, их на улице не встретишь. А ты… Ох, Мобушек… Моблит попытался отстраниться, чтобы что-то сказать, попытаться просуммировать сказанную ей информацию, но Ханджи ухватила его за плечо. — Да, — сказала она поспешно. — Я могла отстать от тебя давным-давно. Или приглядывать за тобой, но не целыми днями. Ни один начальник не смог бы приказать мне сидеть сутками в душной библиотеке с неинтересным мне человеком. Я бы скорее уволилась, чем на такое пошла. — Значит..? — Конечно, дурашик, — Ханджи улыбнулась, быстро чмокнула его в нос и уселась на своё место. — Ты мне тоже нравишься. Моблит почувствовал, что стремительно краснеет, а может, то был жар сияющего солнца. — Сперва захотела с тобой подружиться, — сказала Ханджи, лукаво взмахнув ресницами. — Но ты так ухаживаешь, что пошло оно всё. Или уволюсь и тут останусь, или заберу тебя с собой в город. — Мисс Зоэ… Ханджи… Моблиту не хватало слов, не хватало дыхания от переполнявших чувств. Безумно хотелось попросить её руки, но было слишком рано и слишком нагло, и он, не сдержавшись, дозволил себе неслыханную дерзость: осторожно коснувшись щеки Ханджи, повернул к себе её лицо и бережно снял с неё очки, словно они были сахарные и невообразимо хрупкие. — А теперь поцелуйтесь, — по-доброму усмехнулась Ханджи, притягивая его за воротник рубашки, и прижалась своими губами к его губам. Моблит задохнулся от удивления, замер, боясь что-то нарушить, и просто растаял от ощущения её тёплых, сладких губ. У неё был вкус молока и мёда с гостиничного завтрака, лёгкая полуулыбка, мягкие лохмы волос, и Моблит яснее ясного понял, что хочет провести с ней всю свою жизнь до последнего вздоха. * * * — Она хорошая, — сказал он, краснея, когда пришёл вечером к Леви. Тот отдыхал на лавке у подъезда в грустном одиночестве и казался даже тоскливее и меньше, чем обычно. Моблит пожалел его — обманутого, покинутого — и нерешительно присел рядом. — Мисс Зоэ — хорошая, — повторил он. — Вы сказали, она может быть шпионкой и работать на врага, но это не так. Да и нет здесь врагов, мистер Аккерман. — Завтра выборы, — Леви уныло покосился на дату, светящуюся на аптечных часах. — А этот ублюдок уехал в столицу и ещё не вернулся. Он точно хочет прикатить с утра и устроить мне подлянку, Бёрнер. Прямо в мэрии. Приведёт двух полицейских и заметёт перед избирательной урной. И знаешь, в чём самое уёбство? Я даже не смогу голосовать за себя. Нельзя по закону. А так как нас всего двое, голосовать придётся за Смита. Тц. Как унизительно. А ты говоришь, что он мне не враг. — Я не думаю, что он… — начал Моблит, но понял, что его слова прозвучат впустую. Леви слишком приуныл, уверенный в собственной пессимистичной версии развития событий, и вряд ли поверил бы в пустые предположения, что всё будет хорошо. — У него не было других причин уезжать, — сказал Леви, уныло поигрывая увесистой связкой ключей. — Быть может, мне стоило согласиться тогда на его предложение, уступить, удовольствоваться ролью помощника?.. Тц. Теперь уже поздно, чего гадать. — Может, вам сбежать из Троста? — предложил Моблит. — Выборы пройдут и без вас, ваше присутствие не обязательно. Горожане и так решат, кого они хотят над собой видеть. — Мне? Сбежать?! — Леви выпрямился, как струна, уязвлённый и оскорблённый. — Это Смит у меня сбежит, сверкая жопой с отпечатком моего кеда! Моблит вздохнул. — Я лишь хочу, чтобы вы были в безопасности, — сказал он. — Ты же сообщник врага. — Я не сообщник, а Ханджи — не враг, — возразил Моблит. — Может… Может, мне подговорить её, чтобы она попросила мистера Смита не арестовывать вас? — Вот ещё, — Леви помрачнел. — Сам справлюсь, без бабьей помощи. Тем более если баба эта — на стороне Смита. Ты думаешь, она ради тебя станет мне помогать? Не смеши мою швабру. Моблит вздохнул и подумал, что давно не встречал такого упрямого и уверенного в своей правоте человека. Такого сильного духом и отважного человека, который хоть и был сломлен развернувшимися невесёлыми перспективами, а всё же собирался сопротивляться и идти до конца, а не сбегать, позорно отступая и прячась ради спасения. В это мгновение за домами раздался рёв. Громкий, незнакомый, непривычный в тихом Тросте, где обычно ревели лишь быки и Эрен. Леви вздрогнул, напрягся, моргнул. Схватил ручку метлы, стоящей у скамейки. — Эрвин что… Танки вызвал из столицы, чтобы меня захватить?! — чуть слышно выдавил он. — Я не думаю, — ответил Моблит, но и сам насторожился, струхнув не на шутку. — Как-то это неуместно… — А что тогда? — Звук приближается. Скоро увидим, — решил Моблит. Леви вцепился пальцами свободной руки в штанину комбинезона, бледный, почти напуганный, но выглядящий при этом воинственно и решительно, словно готов был драться. Моблит сглотнул. И в этот миг из-за угла дома вырулило оно… * * * Примерно за час до этого Изабель сидела на крыше отцовского сарая, болтала ножками и пила лимонад. Вечер был ясным и тёплым, веснушчатый нос загорал, и настроение девушки близилось к самому высокому уровню из возможных. За исключением одного момента: её очень беспокоило состояние Леви. После отъезда Эрвина невесть куда Леви стал угрюмее обычного, ни с кем не желал говорить, а если и говорил — рассказывал, как злой Смит прямо на выборах вытащит из-за пазухи ордер на его арест. Изабель искренне верила, что Эрвин — добрый и совершать такую подлость не станет, но переубедить Леви никак не получалось. Он настолько замкнулся на своей версии, что убедил в ней половину населения Троста. Ещё и интервью давал почти каждый день, рассказывая, как его кинули. Изабель понимала его — вернее, думала, что понимает. Леви решил, что Эрвин — его друг, что они смогут поладить и найти общий язык. А Эрвин его обманул. Изабель терпеть не могла, когда друзья обманывают, считала это предательством и очень сердилась бы на Эрвина, если бы это оказалось правдой. Ведь у Леви и так было мало друзей — нелюдимый, себе на уме, он с трудом находил общий язык с посторонними. Но Эрвин ему правда понравился, Изабель это видела. Леви ещё не доверял ему, но уже впустил Эрвина в своё сердце. Изабель знала своего названого братишку с раннего детства и могла читать его лучше, чем он думал. Даже если судила обо всех его чувствах своими простыми, ещё почти детскими категориями. Леви нравился Эрвин — это она точно могла сказать. Потому что, когда Эрвин уехал, Леви не только сердился на него — Леви ещё и скучал. Сильно. Не так, как скучал бы по уехавшему сопернику, а так, как скучают по исчезнувшему другу. Стал задумчивее, мрачнее, часто стоял среди улицы с метлой, всматриваясь в пустоту, или ходил на крышу и сидел на парапете, смотря на пустое место рядом, словно там кто-то сидел. Изабель старалась взбодрить Леви, но выходило плохо, и вот уже четыре дня он ходил как не свой. Завтра должны были состояться выборы, на которые Эрвин, по утверждению Ханджи и Майка, обязательно собирался прийти, и Изабель видела, как этот факт сказывается на Леви, окутывая его нервозностью и предвкушением чего-то плохого. Но сколько бы она ни говорила, что всё будет хорошо, что Эрвин просто вернётся и не будет воплощать никаких коварных планов — Леви не верил. Словно ребёнок-пессимист, придумавший себе трагичную легенду, которого никак не переубедить. Ломая над этим голову, Изабель не сразу услышала своё имя, а услышав, мигом соскочила с крыши, отряхнула шорты и бегом поскакала навстречу мальчишкам, едущим по залитой солнцем улице. — Вернулся!!! — кричал Жан, со всех сил крутя педали. — Не обгонишь! Я первый!!! — орал Эрен, выжимая максимальную скорость на электросамокате, а самокат у него был очень даже мощный. Первым успел всё-таки Жан, но был сшиблен вместе с велосипедом, и оба повалились в кучу из мальчиков и средств передвижения, ещё в падении готовясь махать кулаками. Изабель, предварила драку, ухватив обоих за шкирки и растащив, насколько рук хватило. — А ну не ссориться, а то пущу на корм акулам! — воскликнула она. — Мирись, мирись, и больше не… — И борись, борись! — воскликнул Эрен, пытаясь дотянуться ногой до Жана и пнуть его. — Ну нет! — возразила Изабель, встряхнув мальчонку. — Нельзя идти на абордаж на друзей! Лучше скажите, кто вернулся. Дядь Эрвин? — Он самый! — важно заявил Жан с видом шпиона высшего класса и интернационального уровня. — Я сам видел, как он парковался у гостиницы. Довольный такой! — Наверняка напакостил нашему дворнику! Пойдём отомстим и поцарапаем его машину! — загорелся идеей Эрен. — Тёть Иза, пусти! Рубашку порвёшь! — Пущу, только чур не драться, — Изабель потрепала обоих по головам, взлохматив непослушные вихры. — Не то пойдёте на корм акулам. Йо-хо-хо и бутылка колы, я не шучу. — Я хочу драться с чужаком! — Эрен воинственно вскинул кулаки. — Набить ему морду! Он лезет на папину должность! Вдруг папу из-за него уволили? — Твоего папу уволили, потому что он воровал, идиот, — парировал Жан, отряхивая воротник. — Иди, напиши ему письмо в тюрьму. — Я и так каждый день ему пишу про то, какой ты осёл! — Эрен показал язык. — Чё сказал, лупоглазый?! — взвился Жан. — Че слышал, маменькин сынулик! — Ты сам-то маменькин сынулик! — Не тронь мою маму!!! — Тихо, тихо! — воскликнула Изабель. — А ну цыц, а то Леви пожалуюсь! И будете у нового мэра на плохом счету. — Не надо! — перепугался Эрен, который и так был у Леви на плохом счету. Жан, который был на счету получше, коварно хохотнул, ухватил свой велосипед и, запрыгнув на него, погнал обратно. — Кто первый до Микасы — тот мужик! — крикнул он, споро крутя педали. Эрен собрался было крикнуть ему вслед что-то достойное, но достойное в голову не шло, поэтому он просто издал бессвязный, полный ярости вопль, и, забыв про самокат, побежал следом. Изабель прикинула, что своим ходом он даже быстрее, но проследить за исходом спора не успела — ей навстречу уже шёл Эрвин Смит, неся что-то крупное под мышками. Мальчишки его даже не заметили — увлечённые погоней, с воплями пронеслись мимо и умчались к мосту. Изабель же, обрадованная, что Эрвин пришёл лично, да ещё и выглядит так простецки и дружелюбно, сама поскакала ему навстречу на одной ножке. — Привет, дядь Эрвин! — воскликнула она, приближаясь. Эрвин узнал её и приветливо улыбнулся. — Добрый вечер, Изабель, — поздоровался он. — А я как раз к тебе. — Ко мне? — удивилась девушка, останавливаясь. — Ой, иди лучше к Леви, он та-ак скучал! — Правда? — улыбка угасла, и на лице Эрвина проступило беспокойство. — Ещё как! — Изабель кивнула. — Ты же на четыре дня пропал. Он места себе не находил. Решил, что ты хочешь его арестовать. — Я?! — Эрвин растерянно моргнул. — Ты ведь уехал, даже не предупредив, — укорила Изабель, балансируя на одной ноге. — Думаешь, Леви подумал, что ты поехал покупать ему подарок? Как бы не так. Братик считает, что ты что-то у него украл, и по отпечатку пальцев повесишь на него ужасное массовое убийство в столице. — Пресвятая Имир. — И тысяча чертей! — поддакнула Изабель, надув губки. — Я уже замучилась его переубеждать. Говорила, что ты ездил за шинами для Лопушка, но братик не верит. А зачем ты уезжал на самом деле? Скажи, скажи! — Ну, — Эрвин снова улыбнулся и продемонстрировал свою ношу. — Вообще-то, за шинами для «Лопушка». Изабель хлопнула глазами, только тут поняв, что он и действительно держит под мышками две мотошины. Переднюю — повыше и потоньше, и заднюю — пониже и пошире. Изабель икнула, согнулась пополам и расхохоталась. — Их-хи-хи-хии! Братик тебя убьёт!!! — воскликнула она сквозь смех. — Ихи-хи! Дядь Эрвин, ты такой чудной! — Возможно, — легко согласился Эрвин. — Но мотоцикл старый и редкий, нужную модель шин продавали только в двух салонах, а доставку в Трост обещали лишь через месяц. Так что я решил, что надёжнее будет заняться приобретением самому. К тому же, у меня были кое-какие дела в столице. Изабель перестала смеяться, выпрямилась и повисла у него на руке. — А какие дела? У тебя там жена? — полюбопытствовала она. — А сколько у тебя детей? А ты купил им по шоколадке? А ты купил шоколадку для Леви? Если нет, он тебя не простит! А ты сегодня спал? Не похоже, что спал. А ты сможешь поменять шины сейчас? Ну пожалста, пожалста! Ты обещал меня покатать! — Конечно, — решив начать с последнего вопроса, подтвердил Эрвин, потянув её к дому Магнолий. — Пойдём. — А почему ты молчишь про жену? — не унималась Изабель. — У меня нет жены. — Потому что ты гей? — Нет, потому что мне некогда. — А вдруг ты гей?! — Изабель вытаращила глаза, уже сама подталкивая его в сторону отцовского сарая. — Что это вообще за вопрос? — недопонял Эрвин, усмехнувшись. — Ты имеешь на меня какие-то виды? — Ой фу, — Изабель снова засмеялась. — Я знаю, что тебе двадцать восемь. Ты же на одиннадцать лет старше меня! Дед! — Не такой уж и дед… — Дед-дед, скоро усопнешь и будешь отпет! — весело срифмовала Изабель. — Я ведь и обидеться могу, — заметил Эрвин. — Гонял за твоими шинами в столицу, а туда больше суток пути. Сегодня почти не спал, торопился, хотел вас порадовать. А ты меня то геем обзываешь, то дедом… — Прости, прости, — Изабель состроила скорбную мордашку, которая на её друзьях всегда работала безотказно. На Эрвине тоже сработала — он смягчился и виновато умолк, останавливаясь перед воротами сарая. — Я не хотела тебя оскорбить. Просто Леви так на тебя обиделся, что и я тоже обиделась, что ты уехал. И вроде рада, что ты вернулся, и шины привёз, а вроде и стукнуть тебя хочется. Эрвин вздохнул, с виноватым видом поджал губы, и взгляд его подёрнулся тревогой и грустью. — И ты прости, — искренне ответил он. — Я не подумал, что Леви настолько… То есть… Мне следовало подумать. Каюсь. — Ничего, — Изабель хлопнула его по плечу. — Вы же помиритесь, правда? — Ты сказала, без шоколадки Леви меня не простит? — озаботился Эрвин. — Он сладкоежка, — пояснила Изабель. — И от сладкого добреет. Давай ты будешь менять шины, а я сбегаю в магазин за вкусняшкой. Только я тебя запру, ладно? А то папка тебя не любит. Если застукает тут одного — решит, что ты что-то воруешь, и побьёт палкой от забора. А в палке гвозди. В общем, я тебя запру. — Эм… — Эрвин поднял руку, собираясь возразить, но его бесцеремонно затолкали в сарай и захлопнули дверь за спиной. — Я быстро!!! — воскликнула Изабель, щёлкая ключом в замке. — А ты пока думай, как извиниться перед братиком! И ускакала в направлении моста. В её кармане имелось несколько монет, на которые можно было купить нечто вкусное, и настроение бурлило восторгом от мысли, что Эрвин так заботливо привёз шины и сейчас чинит её волшебный, удивительный мотоцикл. Да и вообще, что Эрвин вернулся безо всякой полиции, а значит, хороший он, а все гадости Леви понадумал просто из беспокойства. Внезапно в голову пришла коварная мысль так и оставить Эрвина взаперти. Завтра выборы, а Эрвин не придёт. Ну конечно, все тогда решат, что ему совсем плевать на горожан, и будут голосовать за Леви. Идея показалась Изабель достойной и правильной, тем более, что ей правда очень хотелось отомстить за брошенного Леви. Но совесть не позволила. Воспоминания о том, как Эрвин растерялся, о том, каким виноватым он выглядел, растопили и без того доброе и мягкое девичье сердечко. — Нет, я же благородная пиратка, — решила Изабель. — Эрвин мне друг и чинит Лопушка. А братик пусть со своим гейством сам разбирается. * * * При приближении рёва мотора Леви даже вскочил, чувствуя, что волосы на загривке встают дыбом, а по спине бегут мурашки. Сердце отбивало бешеный ритм, а что-то в сознании сладостно и мучительно шептало: «это он, он вернулся к тебе». И в то же время, Леви искренне ждал худшего и стиснул рукоять метлы в пальцах так крепко, что та едва не треснула. Но он даже не заметил, потому как на Розовую улицу, находящуюся в ведении старшего дворника Аккермана, вырулил сверкающий ярко-жёлтый мотоцикл, испещрённый загадочными рисунками, обклеенный стикерами и украшенный улыбчивым пиратским черепом с костями, изображённом на топливном баке. За рулём сидел Эрвин, а позади него, крепко обхватив руками и по-детски растопырив ноги, с восторженным видом ехала Изабель. Леви хотел цыкнуть, но вырвавшийся звук был не то фырканьем, не то стоном: он разом испытал и радость от того, что Эрвин вернулся, и негодование, что тот вернулся так беспечно, и облегчение, что никакой полиции Эрвин не привёл, и беспокойство за подругу, которая в любой миг могла свалиться, и даже — самую малость — ощутил иррациональную ревность, что девчонка сидит так близко к Эрвину и обнимает его. Все эти эмоции охватили Леви разом, затопили, заглушили, и он почувствовал себя ребёнком, заблудившимся в толпе и не знающим, что делать. Вырулив на улицу, мотоцикл завернул в направлении дома Леви, и Эрвин, узнав его, слегка махнул рукой. — Тц, граблями машет, так и до аварии недалеко, — прошипел Леви, тряхнув головой и сбрасывая состояние шока. — Ну я ему сейчас отвешу пизды! Перехватив метлу, как боевое копьё, он вышел на дорогу перед мотоциклом, собираясь вышибить Эрвина из седла. — Мистер Аккерман, что вы делаете?! — ужаснулся Моблит, бросаясь за ним. — Отвали! — Леви окрысился, отпихнув его древком. — У нас рыцарский турнир, лоб в лоб! Этот козёл сейчас пожрёт песочка! Тц, нет, весь песок я подмёл… — Леви! — поздоровался Эрвин, подъехав и плавно остановившись в трех метрах от Леви. — Добрый вечер. — Уииииии!!! — Изабель подскочила, вспрыгнула на сидение с ногами и поднялась на нём во весь рост. — Братик, братик, смотри!!! — Я и смотрю, — зло проворчал Леви, крутанув метлу в руках и грозно приближаясь. — Зассал, да? — Что? — недопонял Эрвин, лишь теперь заметив его агрессивное состояние. — Говорю, увидел, что я тебя хочу носом по асфальту повозить, и зассал! — прошипел Леви, подойдя почти вплотную и хватая Эрвина за воротник футболки. — Скотина! Ты чего моих людей опасности подвергаешь?! А если бы Изабель упала?! — Она крепко держалась, а я ехал тихо, — удивлённо, почти машинально ответил Эрвин. Кажется, он лишь теперь понял, какой гнев навлёк на себя, уехав без предупреждения. — Я очень хорошо держалась! — подтвердила Изабель, склоняясь над ними и упираясь Эрвину в спину острыми коленками. — На мачте корабля в шторм удержаться куда сложнее, йо-хо! — Я не тебя спрашиваю! — рыкнул Леви, снова дёрнув Эрвина за ворот футболки. — Я сама попросила меня покатать! — не унималась Изабель. — Это мой мотоцикл, я его нашла! — А я не хочу, чтобы из-за столичного гондона ты в больницу попала!!! — Леви, — рука Эрвина опустилась на подрагивающие от злости пальцы дворника. Рука большая, тёплая, и её прикосновение было таким мирным и успокаивающим, что Леви замер, не способный определиться — отпихнуть наглеца, или так и стоять, наслаждаясь теплом и близостью, о которых он мечтал всю эту неделю. Лицо Эрвина вдруг показалось непозволительно близко: и светлые, невинные глаза, и нос с охуительной горбинкой, и губы — большие, кротко сомкнутые, наверняка мягкие и тоже тёплые. Леви ощутил, как у него закружилась голова от запаха Эрвина, от того, какие густые и тёмные были у того ресницы, от светлой и наверняка божественно мягкой прядки волос, упавшей на лоб… — Прости, — попросил Эрвин негромко. — Пожалуйста. Мне следовало предупредить перед отъездом. Я не думал, что ты настолько расстроишься. — Я не расстроен, — Леви из последних сил отпихнул его и попятился на несколько шагов, чтобы не сойти с ума от того, насколько Эрвин близко и насколько его хочется поцеловать. — Ты расстроен, — возразил Эрвин. Леви хотел отругать его, но вовремя остановился — всё же Эрвин был прав. Они являлись чужими людьми. Даже не коллегами, не деловыми партнёрами — никем друг другу. А Леви вёл себя, как будто они назначили свадьбу, и Эрвин бессовестно сбежал из-под венца. В конце концов, Эрвин не обязан был торчать в этом захудалом Тросте и действительно мог ехать, куда вздумается, и Леви должно было быть по барабану. Но почему-то не было. — Не твоё дело, — огрызнулся он, отступив ещё на шаг. — Прости, что не предупредил, — снова попросил Эрвин. — И прости мою невнимательность. Мне казалось, тебе нужно время, чтобы всё обдумать, но видимо, времени оказалось слишком много… — Обдумать что? — напрягся Леви. Эрвин говорил так, словно знал обо всех его мыслях и чувствах. Словно Эрвин решил, что Леви надо обдумать свою чёртову сексуальную ориентацию и свою клятую влюбленность. Но Эрвин не мог о них знать. Не мог ведь? На лице Эрвина отразилось нечто странное, похожее на умиление. Словно он, козёл, хотел сказать: «А ты всё ещё не признаёшься, что в меня втрескался? Ути мой маленький!» — Многое, — мягко, успокаивающе произнёс он. Леви озверел. — Да я тебе яйца оторву! — возмутился он, снова вскинув метлу. — Смузи из них сделаю. Ты же не можешь жить без смузи, а, морда столичная?! Умиление Эрвина угасло, и он опечалился, а взгляд стал очевидно виноватым. — Совсем не рассчитал, — чуть слышно пробормотал он и вздохнул. И снова поднял приветливый, добродушный взор. — Леви. Я надеюсь, ты не откажешься прокатиться со мной. — Прока… — Леви запутался в языке и оторопел, всё ещё сжимая древко метлы обеими руками. Изо всех людей мира один только Эрвин был ему настолько непонятен и казался настолько непредсказуемым и недостижимым. Вечно лез — такой дружелюбный, что скулы сводило. И под дождём, когда Леви послал его к чёрту раз пять, и после… Теперь вот уехал по делам, а оказалось, за шинами для Изабель, и смотрит так виновато и ласково, как нашкодивший щенок, и на угрозу оторвать ему яйца предлагает покататься с собой. С собой. Это же можно будет как Изабель — прижаться к его спине, обхватить руками, ощутить тепло его тела, биение его сердца… Леви не так много знал про секс — в основном с подачек Кенни и Фарлана, а ещё из разных фильмов, где люди падали на кровать, целуясь, а потом просыпались под одним одеялом. Так вот, сейчас Леви показалось, что Эрвин предложил ему самый пренастоящий секс. Во всяком случае, он был уверен, что кончит, если сядет позади Эрвина и обхватит его корпус руками. Было неловко, но безумно хотелось согласиться — такой шанс раз в жизни выпадает. Вот проиграет Эрвин на выборах — и уедет навсегда, и что? И будет Леви до самой пенсии страдать, что не поехал с ним покататься. Что отказался, дурак, из-за каких-то там принципов, а каких именно — он и сам не знал. — Езжай, братишка! — отрекомендовала Изабель, спрыгивая с сидения, достала из кармана тряпочку и старательно протёрла чёрную кожу от следов своих балеток. — Это так быстро и так здоровско! Уиииии! — Впрочем, если ты боишься или тебе неприятно ехать со мной, — сказал Эрвин, пытаясь прочесть хоть что-то через окаменевшее лицо Леви. — Или, может, ты не хочешь, чтобы горожане видели нас вместе, развлекающимися в день перед выборами… — Поедем, — проронил Леви твёрдо. Язык не повиновался, взгляд уперся в точку на чистой мостовой, а в душе всё обмерло, словно он согласился выйти замуж. Словно не ехал покататься на мотоцикле, а шёл под венец, покорно и обречённо, плохо представляя, что за человек возьмёт его за руку перед алтарём. Словно, заключив союз с незнакомцем, обнажался уже для первой брачной ночи, испытывая и недоверие, и тревогу, и почти страх. Словно Эрвин уже следил за ним с кровати, и хотелось зажмуриться и убежать прочь. Но Леви Аккерман был не из тех, кто бежит или отступает. Дворницкое достоинство выше страха. Эрвин искренне удивился, когда он уверенно подошёл, достал из кармана свою собственную тряпочку и ещё раз протёр заднее сидение. Место для пассажира было чуть выше, а значит, их макушки должны были быть наравне, и Леви испытал от этого небольшой триумф. Случайно задел рукой задницу в голубых джинсах и вздрогнул, надеясь, что Эрвин не почувствовал и не принял это за какие-то там ласки. — Изабель. Если через час я не вернусь — беги к Ханнесу, — произнёс он, стараясь не думать о том плохом, что с ним могут сделать за час. Всё же Эрвин был довольно крупным мужиком, а габариты всегда внушают трепет. — Хорошо! — отрапортовала Изабель, приложив кулак к груди. — Скажу, что тебя похитили! — Угу, — рассеянно ответил Леви, представив на миг, что Эрвин действительно его похитит. Что будет держать в каком-нибудь подвале, как последний маньяк, пытать, избивать… может, даже насиловать… — Скажу Ханнесу, что тебя заперли в подвале, кормят пирожными и щекочут пяточки! — хихикнула Изабель. — Чего за фантазии такие? — возмутился Леви, которому, впрочем, захотелось, чтобы Эрвин кормил его пирожными. Желательно, с ложечки. Желательно, со вкусным чаем. — Дядь Эрвин добрый, — рассмеялась Изабель. — И никого не похищает. Правда, дядь Эрвин? — Не знаю, не знаю, — на губах Эрвина появилась лукавая, даже озорная улыбка. — Может, именно сегодня во мне проснётся дух похитителя дворников. Изабель звонко, заливисто расхохоталась, и Леви, не удержавшись, отвесил Эрвину лёгкий подзатыльник. — И не мечтай, — буркнул он, привстав на мысочки и перекидывая ногу через байк. Опустился на нагретое вечерним солнцем кожаное сидение и сглотнул, лицезрея перед собой большую, широкую спину, обтянутую тканью простой синей футболки. — Поехали. Похититель дворников. Тц. — Шлемов нет, — предупредил Эрвин. — Я как-то забыл про них. Но уже заказал, во вторник должны привезти. — Нахуй нам шлемы, мы ж не рыцари, — проворчал Леви. Теперь к хохоту Изабель добавился ещё и добрый, дружеский смех Эрвина. И Леви подумал — этот мужик действительно особенный, если в траурно-мрачном тоне улавливает попытку Леви пошутить и реагирует на неё не как на тупую фразу, а как на здоровый юмор. Так умели только Кенни, Изабель и Фарлан. Фарлан — и то не всегда. — Не рыцари? — сквозь смех переспросил Эрвин. — Но вы, сэр Леви, только что пытались выбить меня из седла своей разящей пикою, Метлою Дворницкой Ярости именуемою. — Скачи уже, — Леви закатил глаза. — Лишь когда вы соизволите объять мой стан своими дланями, — нараспев откликнулся Эрвин. — Езжай, козлина, а то передумаю! — рассердился Леви. — Как соизволите, сэр Леви. Пусть розы с вашего герба устелют путь наш, — продекламировал Эрвин и завёл двигатель. Возмущение Леви потонуло в рёве мотора, и он непроизвольно вцепился в бока Эрвина, вовсе не желая позорно свалиться в первый же момент движения и сломать позвоночник о начисто выметенную мостовую. А когда он понял, что вцепился пальцами в Эрвина, словно детёныш лемура в мать — мотоцикл уже выезжал из города, оставив позади и дом, и Изабель, и растерянного Моблита на лавочке. Оставив позади сомнения, не отказаться ли, и расстилая впереди только залитое солнцем будущее. Они мчали быстро, но не настолько, чтобы впасть в панику, и Леви чуть расслабился, крутя головой по сторонам. Он был рад, что Эрвин не повёз его променадом по центру, позорить и вызывать недоумение во взглядах тростчан. Для всех вокруг до завтрашних выборов они должны были оставаться врагами. И лишь сам Леви мог вжиматься всем телом в огромную горячую спину, радуясь, что Эрвин вернулся и наслаждаясь внезапной близостью к нему, и тем, что Эрвин решил его покатать, и тем, что Эрвин, кажется, вовсе не собирался его арестовывать… — Синяки оставишь! — крикнул Эрвин через плечо. Леви чуть смутился, отпуская крепкие бока, и скользнул ладонями дальше, обхватывая Эрвина поперёк тела. Это были почти объятья, а вне мотоцикла — так и вовсе объятья; одна ладонь Леви лежала на поджаром животе, вторая — на жёсткой груди, и запоздало Леви осознал, что нечаянно давит мизинцем на твёрдый сосок под футболкой. Он шевельнул мизинцем, пытаясь сдвинуть палец, но мотоцикл подскочил на кочке, и вышло, что Леви лишь проехался им по соску потирающим движением. Он мысленно чертыхнулся от того, какой разврат творит здесь и сейчас, бесстыдно обнимая этого здоровенного мужика, а тот, вроде, и не был против… Сердце проламывало рёбра от вседозволенности, от ощущения чужого жара, от осознания, что они сейчас совершенно одни, несутся невесть куда сквозь поля, покрытые молодой, сочной травой и ярким золотом одуванчиков, сквозь медовый пламень и пурпур близящегося заката, разгорающийся в вышине. Было так красиво и так хорошо, что Леви не верил в реальность происходящего. И, задрав голову навстречу треплющим волосы тёплым ветрам, непроизвольно вжался пахом в поясницу Эрвина. — Ты так рад меня видеть? — крикнул тот, оглянувшись. Их лица были близко-близко. И, хотя голос Эрвина прозвучал самоуверенно и полушутливо, Леви увидел в его глазах яркое, плохо скрываемое смущение. И смутился от того, что себе позволил. — Это складной нож в кармане, — отмазался он, подавшись тазом назад, чтобы не жаться к этому человеку так уж откровенно. Потому что действительно потерял стыд и у него, чёрт возьми, что-то напряглось в штанах. Эрвин выдохнул, будто бы с облегчением. Леви почувствовал это лишь потому, что прижимался к его лёгким со спины и ощутил этот едва заметный выдох, как свой собственный. И понял вдруг, что Эрвин тоже волнуется. Волнуется не меньше, чем он сам. Что Эрвин тоже переживал, предлагая ему прокатиться, и потому прятал беспокойство за шутками, как Леви прятал своё за грубостями. Что Эрвин — тоже человек. Пусть большой, пусть красивый, пусть важная шишка из конгресса, наглая настолько, что пыталась свергнуть президента Рейсса — но этот Эрвин сейчас катает его на мотоцикле по дорогам, которых и на карте-то, наверное, нет, и тоже смущается от того, как близко они сидят. Леви ощутил, что пиздецки влюблён. Ужасно хотелось сказать об этом, настолько, что он не сдержался и ткнулся щекой в плечо Эрвина, жмурясь и надеясь, что тот не заметит, а если и заметит — не придаст значения. Тепло солнечных лучей и тепло Эрвина смешивались, окутывая со всех сторон, и несмотря на шум мотора, кочки и неровности, на которых они порой подскакивали, это место здесь, на багажнике мотоцикла, рядом с чёртовым соперником в выборах, показалось самым прекрасным и уютным местом в мире. — Укачало? — Эрвин оглянулся на миг, едва не уткнувшись щекой в тёмную лохматую макушку. — Нет, — отозвался Леви, сердитый, что ему портят всю романтику такими дурацкими вопросами. И, подпрыгнув на очередной кочке, обхватил Эрвина ещё крепче. Вроде бы, это было беспалевно, а с другой стороны — он уже по-настоящему крепко обнимал его, прилипнув плотнее, чем требовалось, теснее, чем дозволяли приличия. Но пока дозволял Эрвин — Леви собирался пользоваться каждым дарованным ему моментом и каждой секундой, проведённой вот так. Ведь кто знает, вдруг это действительно была их последняя неофициальная встреча. Можно было, конечно, разворчаться, потребовать немедленно вернуться, а потом весь вечер ругать себя за упущенную возможность, а можно было просто насладиться моментом, наплевав на всё. И Леви поддался сладкому искушению. Он всю жизнь старался действовать рационально, судить взвешенно и обдуманно, не доверять никому и ничему, кроме самых близких друзей. Но он никогда прежде и не влюблялся, и теперь это состояние влияло на все его мысли, решения и поступки, и Леви не понимал уже, что правильно, а что нет, и казалось, правильно — это быть рядом с Эрвином, а всё прочее уже не так важно. Они ехали долго — просто катили молча по полевой просёлочной дороге, и Леви размышлял, о чём думает Эрвин, какое у него выражение лица. Но боялся нарушить момент и по-прежнему вжимался щекой в плечо, обнимая его и стараясь не думать о том, что когда-то эта поездка закончится. Были только весенние луга, ветер, закат и они двое. Жаль было лишь, что Леви сказал Изабель поднимать тревогу через час. Можно было оставить себе хотя бы два часа. Или лучше три. Мысль о том, чтобы кататься всю ночь, была уж слишком соблазнительной. Как бы ни хотелось, чтобы волшебный момент не прерывался — через какое-то время Эрвин притормозил, и мотоцикл плавно остановился. Леви нахмурился, покислел, отлип от широкой спины и откинулся на сидении назад. — Эй, — позвал он, оборачиваясь назад; над полем ещё висели клубы дорожной пыли. Городка и вовсе не было видно за невысокими холмами. — Чего встал? Эрвин обернулся. Смущение в его взгляде теперь стало почти осязаемым и абсолютно очевидным. — Только не говори, что хочешь меня связать и похитить, — Леви соскочил на дорожку и отпрыгнул на пару шагов. — Я просто так не дамся, понял? У меня свидетели есть. Тебя посадят нахер. Эрвин вздохнул, провёл рукой по волосам. Леви залюбовался. — Я произвожу настолько гнусное впечатление? — спросил Эрвин, откинул подножку и тоже слез с байка. Встал рядом с ним, смотря на запад, где солнце клонилось к горизонту. — Я всего лишь хотел поговорить. Можно? — И для этого утащил меня на край света? — буркнул Леви, недоверчиво зыркнув на него из-под чёлки. — Да, — откровенно ответил Эрвин. — Ты всегда отвлекаешься, или нам мешают посторонние, а я хочу сказать нечто важное. От этих слов для меня зависит очень многое. Поэтому выслушай, пожалуйста. — У меня выбора нет, — фыркнул Леви недоверчиво. — Я не умею управлять этой колымагой, а пешком тут, небось, часа два возвращаться. За два часа ты мне и так все уши проебёшь. Эрвин поджал губы и внезапно показался таким потерянным и почти обиженным, что Леви уступил и подошёл поближе. Встал рядом, опершись задом о краешек сидения мотоцикла и в очередной раз дивясь, какой Эрвин по сравнению с ним здоровенный. Обычно Леви не оценивал рост или ширину других людей относительно себя, но в случае с Эрвином эта разница не только интересовала, но даже заводила. — Чего тебе? — спросил Леви снисходительным тоном. Вдохнул тёплый весенний воздух. Пахло полем, свежей зеленью и Эрвином. — Я тоже скучал, — искренне и словно бы нерешительно ответил тот. — О? — удивился Леви. — Когда уезжал на четыре дня, — пояснил Эрвин. — Думал о тебе, о том, как ты тут поживаешь, что делаешь. Извини. Я правда не хотел, чтобы ты беспокоился или думал про меня плохое. — Мог бы предупредить. — Мог, — Эрвин отвёл взгляд, словно заинтересовавшись ползающим по одуванчику пушистым сонным шмелём. — Я действительно думал, что тебе нужно время, чтобы побыть наедине со своими мыслями. Но ты оказался интереснее, чем я предполагал, и… — он залез в карман джинсов и протянул мятый листочек с наспех написанными цифрами. — Вот. Мой номер. На случай, если решишь на меня рассердиться, а я буду далеко. Леви задрал голову, недоверчиво всматриваясь в выражение его лица. — У тебя визиток, что ли, нет? Такие салфетки официанточки оставляют, когда клеются. — Мм, — Эрвин старался удерживать серьёзное и полузадумчивое лицо, но кончики ушей слегка покраснели. — На визитках — мой рабочий номер. А это — личный. Леви почувствовал, что его впустили куда-то слишком близко, и заволновался. На «личный» номер Эрвина Смита хотелось дрочить. — Ты клеишься, что ли? — фыркнул Леви и забрал у него бумажку, пытаясь скрыть собственное волнение. — Гомик, что ли? Эрвин приподнял брови, разом растеряв всё смущение и снова превращаясь в наглого всезнающего засранца. — А вы ещё не забросили план выставить меня представителем нетрадиционной ориентации? — заинтересованно осведомился он. — Мне казалось, ты уже разубедился в этой затее. — Хо? — ошалел Леви. — Ты знаешь про план? Какой падла-предатель меня сдал? Библиотекарь? Ну он попляшет. Языком подъезд будет мыть. — Нет, — на губах Эрвина заиграла улыбка. — Ты сам открыл мне свой план. — Это когда? — Леви почувствовал, что у него от шока волосы встают дыбом. — Ещё до того, как ты начал воплощать этот план, — дружелюбно пояснил Эрвин. — На мосту, когда я провожал тебя от магазина. Ты сказал, что докажешь, что я — гомосексуалист. И начиная со следующего дня перестал так грубо отталкивать, не отказывался говорить, постоянно на меня смотрел, согласился сходить в кафе и не ушёл, когда я попросил остаться. Ты говорил со мной, ты пялился на меня, ты заигрывал то жестами, то словами, ты флиртовал со мной и щёлкал микрофоном в кармане, пытаясь вытянуть слова, которые станут гвоздём в гробу моей карьеры мэра… — И ты всё это время знал? — обречённо произнёс Леви, чувствуя себя откровенным дураком. — И потому осторожничал? Слова, небось, по словарю подбирал, чтобы ни одной двусмысленности? — Конечно, — Эрвин снова улыбнулся. — Ты так яростно старался вытурить меня из Троста. Я был бы последним глупцом, если бы помог тебе в этом деле. — Тц. — Поэтому, — сказал Эрвин, — даже если мне порой хотелось ответить что-то иное, я делал вид, что ничего не замечаю и интересуюсь лишь постом мэра. Прости, что выставил тебя дураком. — Нет, — Леви погрустнел, поёжился и сложил руки на груди. — Я сам выставил себя дураком. Сперва рассказал тебе план, а потом решил осуществить его против тебя. Дебильная затея. Извини. — Отнюдь, — Эрвин тихо покачал головой. — Дебильная, — повторил Леви. — Чёрт, а я-то считал, что поступаю умно и хитро. Бездарь. — Перестань, — сказал Эрвин. — Ты сделал больше, чем планировал. Я не уступил твоему плану не только потому что не хотел, чтобы меня заклеймили и выгнали из города. Я не хотел, чтобы меня выгнали из города, и мы навсегда расстались. Он умолк, ожидая реакции, а Леви замлел было, но потом недоверчиво встрепенулся. Эрвин уехал на полнедели, а теперь вон как сладко запел. А не хочет ли он отплатить той же монетой? Что, если решил выставить геем самого Леви? Что, если у него у самого диктофон в кармане? Ведь правда же он не проявлял никаких тёплых чувств до этого дня — всё политика да политика, а тут вдруг здрасьте. — Так я тебе и поверил, — проворчал Леви, не смотря на него. — Можешь не верить, — смиренно согласился Эрвин. — Я просто хотел выговориться. Завтра выборы, и ты всё ещё считаешь меня соперником. Но я хотел, чтобы между нами не было недомолвок. Все эти секреты лишь мешают нам. — Мешают что? — Мешают просто общаться, как нормальные люди, не ограниченные политикой. Мешают жить, не думая, на каком повороте один другому роет яму. Ты не доверяешь мне, я это вижу. Но хочешь доверять, и это тоже заметно. Я тоже хочу доверять тебе, Леви. Хочу, чтобы мы могли болтать, как в тот вечер в кафе, не думая ни о чём другом, не строя планы, не цепляясь к словам. Я хочу, чтобы со мной ты позволял себе быть собой, а я мог открыться в ответ. — А не много хочешь? — проворчал Леви. — Тебе до меня вообще не должно быть дела. Завтра проиграешь — и уедешь. Я уступать не собираюсь. Эрвин тихо вздохнул, откинул голову к светлому небу. Леви насторожился, напрягся, но не шелохнулся. Сердце от волнения билось так, что он почти не разобрал ответных слов. — Знаешь, Леви, — произнёс Эрвин как-то одухотворённо, — я понял, что ты особенный, ещё во время нашей первой встречи. Когда ты загасил мою сигарету об мой галстук. Помнишь? Тогда я был слишком удивлён, а потом всё повторилось на дебатах, и я осознал, что ты — действительно нечто удивительное. Ты можешь не понять, но я попробую пояснить. С того самого дня, как я вступил в конгресс, все обращались ко мне с уважением. Юлили, лебезили, хитрили, улещивали, пытались манипулировать. Они все казались мне лжецами. Каждый из них имел свои собственные цели, о которых умалчивал, и мне приходилось разгадывать их, читать по мимике, жестам, интонациям, и я каждый раз боялся ошибиться, промахнуться. Я так устал от этого фарса, от бесконечного маскарада, где нет ни одного искреннего человека. А ты стал глотком свежего воздуха. Ты был первым, кто высказался мне в лицо, даже зная о моём статусе и общественном положении. Ты, простой дворник, не побоялся наругать столичного политика за курение в неположенном месте. Ты не постеснялся высказать публично всё, что обо мне думаешь, на дебатах. Ты… — Это простое хамство, — кисло произнёс Леви. — Нет! — Эрвин, обернувшись, воодушевлённо схватил его за руку, и Леви от изумления даже не выдернул её. — Это не хамство. Ты просто не побоялся поставить себя наравне со мной, несмотря на статус. Ты не счёл, что человек, который ездит на дорогущей машине и посещает заседания конгресса, выше тебя. Ты не смотрел на меня, как на небожителя. Я для тебя был просто человеком. Просто соперником, равным тебе, а может, и слабее тебя, и ты верил, что можешь меня победить. — Я и теперь верю. — Вот именно! Это главное, что притянуло меня в тебе — то, что ты не делишь людей на богатых и бедных, на дворников и политиков. Для тебя каждый — в первую очередь человек. Знал бы ты, как я хотел бы протолкнуть эту мысль, донести её до всего мира. Что люди не должны бояться людей и могут высказать друг другу всё начистоту, чтобы стать лучше друг для друга. Что не только дворники должны выслушивать политиков, но и политики — прислушиваться к дворникам, чтобы вместе делать этот мир правильным, таким, как он должен быть! Леви всё же отнял у него руку, цокнул недоверчиво. — Эрвин, — сказал он. — Ты всегда был холодным и расчётливым мужиком, хитрозадым и действующим лишь в своих интересах. В какой момент ты оказался таким ребёнком-идеалистом? Или это тоже обман? — Нет, — Эрвин положил ладонь на сердце. — Клянусь, я не вру. Я вообще ни разу не соврал тебе. Недоговаривал порой, но не врал. — Недоговаривал что? Эрвин словно бы растерялся от столь прямого вопроса. Как будто говорить про общие материи, про честных дворников и идеальный мир ему было легко, а для того, чтобы произнести следующие слова, приходилось сделать над собой немалое усилие. — Что ж, — чуть нервно произнёс он, снова приглаживая волосы, будто школьник у доски, не знающий точного ответа. — Я много думал по пути в столицу и решил быть честным с тобой, Леви. Поэтому ты можешь делать с моими словами, что пожелаешь. Даже если ты мне ещё не доверяешь — я доверяю тебе. Полностью. «Пусть скажет, что я ему нравлюсь! Пусть скажет, что я ему нравлюсь! — панически напрягшись, замечтался Леви, — Если он сейчас признается, что хотел свергнуть Рейсса, я сломаю его красивый нос об этот грёбаный мотоцикл». — Ты мне нравишься, — произнёс Эрвин медленно и выразительно, словно сам не веря в то, что это говорит, и тут же повторил, более уверенно. — Правда нравишься. Во всех смыслах. Леви оцепенел. Всю неделю он мечтал услышать эти слова, грезил о них во сне и наяву, но теперь, услышав, словно бы не поверил им. Слишком просто. Ему казалось, если Эрвин когда-либо скажет ему нечто подобное, моря встанут дыбом, горы разверзнутся, а вулканы будут исторгаться месяц непрерывно, выпуская в небо огненные сердца. Но Эрвин сказал это — а вокруг по-прежнему стоял тёплый вечер, жужжал под ногами шмель и где-то тихо пиликала птичка. Мир не рухнул и не наполнился вихрем розовых лепестков. Зато рухнуло что-то во взгляде Эрвина, не увидевшего совершенно никакой ответной реакции. — Прости, — сказал он, прикрывая глаза. — Мне казалось, ты давно ко мне неравнодушен, и всё время, что я следил за тобой, я… Это случайно вышло, я сам не знаю, что делать с этим чувством. — Брешешь? — тихо спросил Леви, прикидывая, какова вероятность, что Эрвин лжёт, а где-то в траве запрятана камера, чтобы запечатлеть ответные слова Леви, и если Леви проявит свои истинные чувства — завтра о них узнает весь город, а на выборы его вообще не допустят. Сам он, к сожалению, диктофон не взял. Да и не нашёл бы уже подлости подставить Эрвина. — Нет, я… — тот правда походил на школьника, впервые признающегося в чувствах. Ничто не напоминало о том холёном мужике, приехавшем в Трост пару недель назад. Этот Эрвин был растерянным, неловким и крайне взволнованным. Незнакомым. — Я не вру. Клянусь. — Докажи. Сказав это слово, Леви сам себя тут же мысленно отругал. Он стоял, словно судья, решающий, казнить или помиловать, и Эрвина, выдавшего столь сокровенные, столь смущающие и столь компрометирующие слова, было жалко и хотелось утешить. Хотелось заверить, что они оба — одинаковые дураки, которые не знают, что делать с этим чувством. Но Леви почему-то сказал «докажи», хоть и решил тут же, что это грубо и неправильно. Он ждал, что Эрвин ещё больше смутится. Или что Эрвин — богини, помогите ему! — склонится и рискнёт поцеловать Леви здесь, в поле, на закате, и это будет момент, ради которого определённо стоило жить. Эрвин же вскинулся, быстро посмотрел на часы, и в глазах его зажглась решимость. — Поехали! — воскликнул он. — Думаю, я успею. — Успеешь что? — чувствуя себя идиотом, переспросил Леви. Он попросил доказать, что Эрвин правда что-то к нему испытывает, а тот в ответ куда-то деятельно намылился. — Эй. Эрвин. Куда? — В Трост! — воскликнул Эрвин, уверенно поворачивая мотоцикл в обратном направлении, и уселся верхом. — Ну, поедешь? «Я целоваться хочу, мать твою! — так и вертелось в голове у Леви, а сердце, наконец, отмерев, забилось как бешеное. — Он правда сказал, что я ему нравлюсь? Во всех смыслах? Правда?» — Поеду, — спокойно и мрачно ответил Леви. Уселся позади, не понимая, что происходит, и что Эрвин затеял, и обхватил его корпус куда менее решительно, не прижимаясь, осторожничая, словно бы от неловкого признания Эрвина они не сблизились, а наоборот отдалились. — Эй. Если это потому, что я велел вернуть меня через час — не обязательно. Эрвин оглянулся. Он снова выглядел уверенным в себе, снова улыбался, и у Леви отлегло. К такому мерзавцу он уже привык. К Эрвину откровенному и доверчивому — совершенно нет. — Нисколько, — откликнулся тот. — Я подвезу тебя домой, а сам заеду ещё кое-куда. — Зачем? — Увидишь. — Эрвин! — Это сюрприз. — Эрвин, ебать тебя напильником! — Никаких спойлеров, — дерзко поддразнил Эрвин и надавил на газ. Солнце всё так же клонилось к закату, они неслись по полевой дороге к далёкой низине у реки, где уже начинал собираться туман, стрижи носились над головой, а Леви чувствовал под пальцами тёплый, мускулистый живот Эрвина и думал, что отношения — это, кажется, неимоверно сложно.