Будешь моим тренером или нет?

Родителям Отабек не звонил по одной простой причине: он и сам не знал, как долго задержится в России. Даже чемодан не разобрал толком. Поначалу думал, что дело в бумажке — подписанный контракт должен был заставить пустить корни хотя бы на время его действия, взаимные обязательства тренера и спортсмена раньше всегда вырисовывались в какой-никакой долгосрочный план. Но почему-то даже после того, как он получил на руки экземпляр трудового договора, ощущение подвешенности никуда не ушло, а вроде бы даже усугубилось. Аж под кожей зудело от неловкости, как будто Отабек стал ещё больше должен этому человеку. Или просто оказался вдруг не на своём месте, занял чьё-то чужое, перекати-полем подвернулся на пути и замер в ожидании: пнут его в сторону или попытаются сделать красивую икебану? Конец марта в Питере разительно отличался от марта в Монреале. Колючий ветер забирался под шарф и в рукава, мелкий мокрый снег летел в глаза, склеивал и тут же замораживал ресницы. Иногда к этому странному снежному дождю прибавлялся острый, будто натёртый на тёрке лёд, который безжалостно царапал лицо и руки, если вовремя их не спрятать. Тяжёлое хмурое небо всем весом наваливалось на плечи. Отабек шёл, сгорбившись, грел руки в карманах, ругал себя за то, что забыл перчатки в общаге, и не мог избавиться от навязчивой мысли: «Юрий Плисецкий требует невозможного!» С тренировками и новым графиком он ещё справлялся, дело привычное. Но когда доходило до разговоров... Всю свою спортивную жизнь Отабек знал его как Олимпийского чемпиона, мировую звезду, живую легенду фигурного катания — и вдруг панибратское «Юра». Бред какой. С другой стороны, Отабек ни разу не слышал, чтобы кто-то в ледовом обращался к нему иначе. Все, от юниоров до наставников, исправно звали его по имени, хотя самые мелкие всё-таки побаивались и уважительно выкали всем подряд. В сотый раз мысли сделали круг и вернулись к исходной точке полнейшего незнания, что с этим делать. Отабек уже малодушно прикидывал, а не попросить ли тренера перейти с ним на английский язык, в котором эта проблема отвалилась бы сама собой, когда в кармане вдруг зазвонил телефон. Отабек остановился, достал трубку, сквозь снегодождь разглядел на экране незнакомый номер, со второго раза попал замёрзшим пальцем по слайдеру. — Да? — Салам, Алтын! Чё как оно? — Спасибо, ничего, — механически ответил Отабек, силясь одновременно встать спиной к свистящему ветру и узнать голос. — Кто это? — Ну и зажрался ты там в своих канадах, — рассмеялись в трубке. — Некруто забывать старых корешей. — Русик, ты, что ли? — не поверил ушам Отабек. — Ты как будто не ожидал, — довольно протянул Рустам. А как ожидать, когда в последний раз они созванивались больше двух лет назад? Отабек уже улетел в Монреаль с новым контрактом, а Рустам, не зная об этом, в очередной раз пытался собрать у себя в клубе старую тусовку. — У меня не записан этот номер. — Да прикинь, телефон как-то в такси посеял. Хорошо, вся книжка в облаке осталась, а то накрылся бы мой клуб медным... Кстати, давно от тебя маячка жду, а ты всё телишься. Может, заглянешь на сет в ближайшую пятницу? Зачётная компания намечается. — В смысле, на сет? Куда? — Да всё туда же, в «Морган». — Э-э-э, стоп... Как ты узнал, где я? В трубке повисла пауза. Отабек даже решил, что связь оборвалась, глянул на экран — нет, звонок шёл, отсчитывая секунды. — Ты прикалываешься? — неуверенно усмехнулся Рустам. — Что-то не припомню за тобой такого юмора. Да в Алматы третий день только и разговоров о том, как ты загремел к самому Плисецкому в ученики! — Как... и мои в курсе? — Глупый и бессмысленный вопрос, но нужно было чем-то заполнить ещё одну паузу. — Так мне Заришка и написала. — Не называй её так, — скорее по привычке одёрнул Отабек, задумавшись совсем о другом. Зря он тянул, не послушал тренера. Надо было звонить сразу же, как только приземлились в Пулково. — Так чего с пятницей? — не отставал Рустам. — Вряд ли, у меня жёсткий график. — Да брось, братан, надо же и расслабляться иногда. — Я ничего не могу обещать. — А прикинь, как Заришка будет рада новым фоткам тебя за пультом? — Оставь мою сестру и меня в покое! — Отлично, значит, в пятницу в восемь, — до неприличия довольным тоном подытожил Рустам. — Адрес тот же, спокойно входи со служебного. Отабек со вздохом сбросил звонок. По лицу ручьями стекал питерский мартовский снег, сумка с вещами больно оттягивала плечо, руки замёрзли окончательно. Между лопатками, наоборот, припекало от новостей. Возвращаться в общежитие пропала всякая охота: социально активный Виктор почти не оставлял личного пространства, каждый раз, как в первый, заводя пустой, но эмоциональный разговор о Японии в целом и одном конкретном японце в частности. Так что даже просто тихо поразмышлять в его присутствии оказывалось невозможно. Может, и не зря Юрий Сергеевич переживал за подселение... С другой стороны, идти сейчас куда-то гулять или хотя бы просто пошататься часик по улицам означало бы вернуться домой насквозь мокрым и почти наверняка — с насморком. Погода шептала совсем не то, что хотелось бы Отабеку, и он побрёл по мокрому тротуару дальше. На ближайшей детской площадке между одинаковыми серыми пятиэтажками он нырнул под грибок песочницы — ветер тут же перестал свистеть в ушах, — и снова достал телефон. Есть ли смысл звонить, если они и так уже все всё знают? Отабек попытался вспомнить, когда в последний раз разговаривал с семьёй, и ужаснулся: почти три недели не давал о себе знать. Сенсор упрямо не желал понимать набираемый задубевшими пальцами код, но в итоге телефон очнулся, экран разблокировался, звонок пошёл. — Айзара? Привет. — Бека! — Звонкий голос вдруг притих, заглушённый ладонью, но нетрудно было разобрать, что сестра звала к телефону родителей. — Наконец-то, как ты там? Отабек промолчал. Знал, что на первый вопрос отвечать бесполезно — не услышат, потому что следом всегда вступал целый разноголосый хор: — Ну как ты себя чувствуешь? Кушаешь хорошо? Не болеешь? А денег хватает? Девочку не нашёл ещё? А он правда такой страшный, как говорят? — Кто? — моргнул Отабек, зацепившись за что-то новое в скучном списке однотипных тем. — Да Плисецкий же! — сказала мама так, будто это самое очевидное на свете. — Говорят, он своих спортсменов кнутом гоняет... — Хм... Я как раз хотел спросить: как вы узнали, что я переехал? Я же не успел позвонить. — Так этот ваш... как его... главный в федерации. Он сказал, что деньги — ну какой-то там взнос — направили не в Монреаль, а в Ленинград. — В Петербург, мам, — встряла Айзара. — Не лезь, когда старшие разговаривают, — послышался далёкий, но от этого не менее строгий голос отца. — Мы, конечно, удивились, — продолжила мама, — но раз уж ты решил... Это действительно было так необходимо? — Не знаю, — честно ответил Отабек. — Но, думаю, всё будет хорошо. Не волнуйтесь. — Тогда не пропадай больше так надолго, — попросила Айзара таким тоном, что Отабек ещё раз устыдился. — А ты не пиши больше Русику. Он уже возомнил о себе не пойми что. — Можно подумать, он без меня о себе не воображает, — рассмеялась сестра. — Это какой такой Русик? — снова загремел на фоне отцовский голос. Отабек понял, что пора сворачиваться. Быстро попрощался, ещё раз пообещав звонить чаще, спрятал руки в карманы и выглянул из-под грибка. Снег не то чтобы перестал, но ветер вроде немного поутих. Отабек поправил сумку на плече и пошагал мимо крыльца общежития — к углу неприметной кирпичной пристройки к магазину, за которым прятался вход в местную столовую. Гоша на днях показал. Вообще, в том, что касалось ежедневного быта и простых, но насущных потребностей, Гоша оказался куда более приспособлен к жизни, чем тот же Виктор. Второй вечно витал в облаках, поддерживал только те беседы, которые были интересны лично ему, и улыбался даже тогда, когда с ним пытались говорить серьёзно. Казалось, он брал себя в руки только на тренировках, и то образы у него вечно подбирались такие... нездешние, потусторонние все. А Гоша в раздевалке очень по-земному сетовал на очередную сношенную пару коньков («Хорошо хоть в конце сезона!»), забавно рассказывал, как недавно ездил в деревню навестить родню, и от души нахваливал запрещённую тренером булочную в двух кварталах от ледового. Отабек даже временами ловил себя на мысли, что если бы его соседом по комнате оказался Гоша, то возвращаться туда было бы куда приятнее. По крайней мере, не пришлось бы выдумывать, куда деться после тяжёлого дня. Столовая ещё работала, но обеденный час пик уже прошёл. Угол в предбаннике, обычно занятый вещами и инвентарём других спортсменов, сейчас пустовал. Отабек бросил там сумку и пошёл на упоительный аромат горячего супа. Только он успел взять поднос и встать к раздаче, как от дальнего столика его окликнули: — Отабек, эй! Давай к нам! Яркая Мила махала рукой, чуть привстав со стула. Сидевший напротив неё Гоша обернулся и приглашающе кивнул. Вот и отлично, подумал Отабек, компания на обед тоже есть. Живём.

***

Ничто не предвещало беды. Перед тренировкой Отабек, как обычно, переодевался и укладывал вещи в шкафчик. В наушниках играл недавно собранный плейлист избранного. Пора было обсудить композиции на новый сезон, и Отабек решил освежить подборку в памяти. Он выключил плеер и сложил телефон вместе с проводом поверх одежды, когда в коридоре за дверью вдруг что-то глухо грохнуло. В раздевалке показался Гоша — какой-то снулый, помятый, совсем не похожий на обычного себя. Причём уже обутый в коньки, но почему-то только в одном протекторе. — Ты в порядке? — озадаченно уставился на него Отабек. Тот молча кивнул, шаря по раздевалке беспокойным ищущим взглядом. Забытый протектор нашёлся на скамье в дальнем углу. Гоша подобрал его, но надевать на лезвие не стал, прямо так сунул в карман олимпийки и направился к выходу. В дверях он не вписался в поворот, сильно врезавшись плечом в косяк. Торчавший из кармана пластиковый чехол тут же вывалился, но Гоша даже не заметил, побрёл по коридору дальше, потирая ушибленное плечо. Отабек внимательно посмотрел ему вслед, подобрал протектор и молча пошёл следом. Лучше не окликать лишний раз, а то ещё голову расшибёт. Юрий Сергеевич задерживался, поэтому группа пока разминалась сама. Отабек немного попрыгал двойные, затем каскады, прислушался к себе. Вроде порядок, до квадов сегодня доберётся. И только было начал разгоняться на следующий, развернулся, примерился, как вдруг в спину прилетело что-то настолько стремительное и неловкое, что он едва устоял на ногах. В последний момент круто развернулся, чтобы не въехать в бортик, остановился. Вцепившееся в него тело оказалось всё тем же Гошей, которому сегодня прыжки, очевидно, не давались. — Прости, я не хотел, — почти всхлипнул он, оседая на лёд. — Я не специально, правда! — Ты точно в порядке? — снова спросил Отабек. — Может, отпросишься сегодня? — Не-е-ет! — отчаянно замотал головой Гоша. — Лучше здесь, дома совсем с ума сойду. — Почему, что случилось? Тот успел только ещё раз душераздирающе вздохнуть, когда в дверях появился Юрий Сергеевич. — Попович, ты чего расселся? — обычным рабочим тоном гаркнул он. — Дорожки так и не вычистил, вперёд! Сомов, заткни уже варежку и вперёд на вращения. Бабичева, сегодня короткая, перестраиваем середину. Щас выдам. С Алтыном — да, оба двое, — сюда. Пока Юрий Сергеевич объяснял Миле схему работы, Отабек нет-нет да поглядывал на лёд, где у Гоши совсем ничего не клеилось: на ограждение то и дело налетал, в ногах путался, дважды перешнуровывал конёк, на третий раз бросился ловить крючок, отскочивший от голенища. Когда Мила уехала работать, Отабек взглядом обозначил направление своей мысли. — Да знаю уже, — проворчал Юрий Сергеевич, тоже следя глазами за ломкой тёмной фигурой. — Сказал, что домой не пойдёт, упрямый, как... Вот и пусть шаги отрабатывает. Не хватало ещё, чтоб он убился тут на прыжках. К тебе у меня тоже разговор. Кто раньше музыку на программы выбирал? — Тренер. — Ясен пень. Ты свои предлагал? — Предлагал, но они обычно «недостаточно удовлетворяли мировым трендам». — Не нравились, короче, понятно. Ну, мне ты прям здоровый список накидал. Что-то конкретное из всего этого имел в виду? — «Теоремы» нравятся, у них хорошие ритмы и минусовки легко можно найти. И ещё Эйнауди. Не в угоду трендам, просто неоклассику люблю. Юрий Сергеевич удивлённо поднял брови и вдруг широко улыбнулся, как будто в один миг превратился из сурового тренера в озорного мальчишку: — А ну глянь, не эти ли? Он показал всё тот же блокнот с записями элементов. Теперь список пестрел стрелками и переносами, был весь исчёркан черной и красной ручками, а в правом верхнем углу страницы Отабек увидел обведённые зелёным названия трёх треков. Два из них он только что назвал сам. — Так, у нас есть ещё минут двадцать. — Юрий Сергеевич глянул на телефон и убрал в карман куртки. — Поехали пока с произвольной. — А что потом? — Суп с котом. Увидишь. Короче... Отабек внимательно изучал новую расстановку элементов, запоминал, повторял на льду. Пока накатывал, пропуская ещё не готовые связки, Юрий Сергеевич успевал работать с другими фигуристами, раздавал указания, кричал замечания и даже присматривал за нескладным Гошей. Пару раз даже выгнал его со льда на скамейку отдышаться — и чтобы других не покалечил тоже. А примерно через полчаса за бортиком появилась высокая стройная дама такого строгого вида, что Отабек споткнулся зубцом, чуть только пересёкся с ней взглядами. Обычный гул разговоров притих, даже шорох лезвий по льду будто бы стал тише и осторожнее. Отабеку показалось, что на весь каток прозрачным колпаком опустилась благоговейная тишина. На следующем кругу Юрий Сергеевич поймал его практически за локоть и, не дав отдышаться, представил: — Вот, Лилия Михайловна, это наш иностранный друг, Отабек Алтын. — Вижу, — холодно, почти надменно ответила дама. — Как обычно? — Не совсем. Короткую и показательную надо будет ставить. Но начинаем со старых, подбираем музыку и порядок элементов, связки тоже не годятся. Хорошо бы хореографию посмотреть. — Показывайте, — велела Лилия Михайловна и снова вцепилась этим своим жутким взглядом Отабеку в лицо. — И побыстрее, если можно. Тот с силой сглотнул, растерянно посмотрел на тренера. Юрий Сергеевич, очевидно, его волнения не разделял. — Ну, чего застыл? Давай мою старую. — Юрий Сергеевич... — Молодой человек, у меня не так много времени, — заметила Лилия Михайловна. — Вот именно, пошёл! — нахмурился Юрий Сергеевич и подтолкнул Отабека в спину. — Сильно не раскатывайся, чтоб на второй половине не мешаться. Давай! Отабек выехал в центр левой половины льда и словно провалился в облако из стекловаты. Перестал ощущать собственное тело, не мог ухватить ни одной мысли, чтобы зацепиться, удержаться. Руки похолодели, задрожали, мышцы лица закаменели. Начало программы он ещё помнил, а дальше — чистый лист, только импровизировать. Или надеяться на механику, может, ноги вспомнят. К горлу подкатила паника, почти как перед официальным прокатом. Колючий взгляд строгой дамы мешал даже вдохнуть спокойно, казалось, что на него уставились и все остальные: фигуристы, тренеры, работники ледового, фантомные судьи и недовольно свистящая публика с пустых трибун. Он двигался на одной силе инерции. Программа, как и всё тело, рассыпалась на части. Внутренние пружины проржавели, переломались. Вместо простейших прыжков получались кривые бабочки, что вышло из дорожки, вообще не поддавалось описанию. Отабек не помнил даже, как зашёл на сальхов, очнулся, только когда локтями и коленями больно ударился об лёд. В висках снова мерзко застучало, в ушах зазвенело, живот скрутило спазмом. Дрожащие руки не слушались, сбивали центровку, в итоге из вращения он тоже выкатился почти кубарем. Как сквозь толстый слой ваты к сознанию пробился крик: — А ну, стоп! Что за хрень? Алтын, эй! Бросив финальный жест, Отабек припал на одно колено, тут же пропитавшееся талой ледяной крошкой. В мутной темноте перед глазами плясали цветные круги и мушки. Кто-то помог подняться, придерживая под руку, довёл до калитки, вытолкал наружу и усадил на скамью. Глаза всё ещё оставались открытыми, но видел Отабек размыто и неясно. У бортика туда-сюда маячило яркое рыжее пятно. — Ещё один, — сказало пятно голосом Милы. — Магнитные бури, что ли, на солнце? — Вот и сидите тут оба, ясно? — приказало голосом тренера другое пятно, более чёткое, светлое и раздражённое. Оба? Отабек откинулся спиной на ограждение и заторможенно огляделся по сторонам. Слева плечом к плечу с ним сидел совсем поникший Гоша. — ...материал есть, хотя работы, конечно, предстоит много, — услышал Отабек за спиной, но обернуться сейчас было выше его сил. Голоса удалялись, и он разобрал только обрывки: — ...не постесняется работать с младшими... занимают почти всё моё время. — ...чно, Лиль Михална, спасибо. Из головы не шло, что он, наверное, завалил важный прокат. Да, тренировочный, но если хореографу не понравилось то, что она увидела, плакал его перфоманс. Как Юра и сказал, останется одна техника, на которой придётся ехать до конца. Только спустя минуту Отабек отстранённо отметил, как легко назвал про себя тренера по имени. Ещё минут десять ему понадобилось, чтобы прийти в себя. Юрий Сергеевич всё ещё не вернулся, а без прямого разрешения Отабек не решился выходить на лёд, так что он просто наблюдал за остальными и то и дело косился на сидевшего рядом убитого Гошу. — Ты тоже с ней сегодня занимался? — спросил вдруг Отабек. — С кем? — вяло отозвался тот. — С Лилией Михайловной. — Нет, у меня другой хореограф. К Барановской обычно очередь выходит из студии и заворачивает за угол. Сегодня только в зале был. — Тогда что с тобой? Лицо Гоши исказилось в гримасе такой невысказанной боли, что Отабеку стало не по себе: брови изломились, глаза повлажнели, губы задрожали, подбородок запрыгал. — Аннушка моя... ушла-а-а... — Кто? — Моя Аня! Моё солнышко, моя принцесса. Ушла-а-а-а! На мгновение Отабеку даже показалось, что фраза прозвучала наиграно, слишком уж драматично и киношно. Но в следующую секунду Гоша упал лбом ему на плечо, и рукав футболки намок от вполне себе настоящих слёз. — Ушла, подумаешь, — вдруг донеслось со льда. Мила стояла, облокотившись на бортик, и внимательно наблюдала. За её спиной фигуристы по одному выходили с катка. Тренировка закончилась. — Радовался бы лучше, от такой занозы отделался. Гоша всхлипнул особенно тонко и высоко, и Отабек совсем растерялся. Единственное, что пришло ему в голову, чтобы как-то утешить, это дотронуться до дрожащего плеча и сказать: — Не расстраивайся. Я сегодня тоже отличился. Это же не конец света. Ну не знаю... Отвлечься надо. — Как? — Гоша поднял светлые, полные слёз и надежды глаза. Отабек ответил, почти не задумываясь: — Хочешь на дискотеку? Меня тут позвали... ну, в общем, просто вечеринка в клубе. Когда я туда заходил в последний раз, он ещё даже был приличным. — Ты думаешь? — Ну конечно! — непонятно, кого больше убеждал Отабек — Гошу или самого себя. — Потанцевать и расслабиться всегда полезно. Особенно, когда в жизни какая-нибудь хрень случается. — Ты слышала? — обратился Гоша к Миле. — Отабек зовёт нас в клуб! Сто лет уже не был на вечеринках. Пойдёшь с нами? — И куда это вы так дружно намылились? — грозно пророкотало за их спинами. — Юрий Сергеевич, — Отабек встал между тренером и Гошей, — ничего такого. Я просто... — Что за дела вообще, Алтын, а? — Юрий Сергеевич набычился, скрестил на груди руки и стал очень похож на того Плисецкого, каким Отабек его запомнил в аэропорту Монреаля. — На тренировке, значит, хуйнёй страдаешь, а в свободное время растлеваешь мне фигуристов? Нормальные у тебя понятия. — Да всё не так! — вскинулся следом Гоша. — В самом деле, Юр, чего ты, — вмешалась Мила. — Мы и так занимаемся почти каждый день. Один-то вечер можно... — Спелись, молодцы, — проворчал Юрий Сергеевич. — Марш все на растяжку! Попович, больше в таком виде на тренировку не являйся, всё равно на лёд не выпущу. А ты, — он ткнул пальцем в Отабека, почти коснувшись кончика его носа, тот даже отшатнулся на шаг, — задержись. Ребята сочувственно переглянулись, но спорить не стали. Отабек устало опустился на скамейку — бурю, конечно, лучше встречать грудью, но сил после сегодняшней тренировки больше не осталось. Однако бури не последовало. Юрий Сергеевич тихо присел рядом, облокотился на колени и сказал: — И давно это с тобой? — Не получив ответа, он обернулся к Отабеку через плечо. — Тренировку же нормально начал, чего потом случилось-то? Отабек опустил глаза, сгорбился, не удержал вздоха. Уж сколько раз рассказывал, и тут опять душу выворачивать. Но отказать самому Юрию Плисецкому было бы немыслимо. — Не знаю. Мне показалось, что Лилия Михайловна не захочет со мной работать. — Не понял, при чём тут она? Ты от темы-то не уходи. — Я не ухожу. У неё взгляд такой... как у судей на турнирах. Как у министра спорта. Как у всего тренерского совета на сборах. Юрий Сергеевич посмотрел как-то странно, вроде бы как на слабоумного, но без той оскорбительной снисходительности, за которые Отабек возненавидел походы к их спортивному психологу. Он уже пожалел, что честно ответил. Сейчас тренер решит, что он ненормальный, и привет большому спорту. — Так ты что, перед прокатами так же сыпешься? — вместо этого спросил он. — Бывает и хуже. — Небольшой мандраж на официальных турнирах — обычное дело, даже полезное. Но нельзя же так нервничать, от этого херится концентрация и отказывает память. Забудешь программу на полпути, чего будешь делать? Новую сочинять? — Вы поэтому всё записываете в блокнот? — дёрнул ртом Отабек. — Я поэтому больше не фигурист, — нахмурился Юрий Сергеевич. — Но это ведь не врождённая хуйня, иначе бы до мастеров не дошёл. К спецам, конечно, обращался? — Отабек кивнул. — И что говорят? — Что надо расслабляться, переключаться. — И как ты раньше переключался? Отабек снова замялся. Какой смысл врать в мелочах, когда уже начал откровенничать по-крупному? Но вот так вываливать все свои маленькие — и не очень — слабости почему-то стало дико стыдно. — Ну ладно, таблетки я видел, — рассуждал Юрий Сергеевич. — Но перед выходом же нельзя. Как ты раньше-то справлялся? — Ездил домой при каждой возможности. Три-четыре раза в год получалось, и поначалу хватало на сезон. Потом перестало. Чем дольше не был, тем сильнее резались симптомы. — А дома чем занимался? Отабек хмыкнул. Был ли это тренерский опыт или просто житейская чуйка, но человек, с которым он отработал без году неделю, оказался проницательнее штатного мозгоправа, к которой его послала канадская федерация. У неё целая стенка была увешана разными дипломами и знаками отличий, а на деле один пшик. Она посчитала, что знакомая обстановка и общение с роднёй волшебным образом ставили Отабека на ноги, и даже не стала вникать дальше. А дальше как раз начиналось самое интересное. — Например, играл сеты в местных клубах, — осторожно выложил он одно из лекарств. — Так ты и правда диджей? — А вы думали, я так понтуюсь? — «Ты»! — рявкнул Юрий Сергеевич, хлопнув ладонью по ноге. Отабек чуть не подскочил. — Как же ты заебал, честное слово. — Нет, я так не могу, — признался наконец Отабек. — Вы с Фельцманом тоже на «ты» общаетесь? — Э, ну ты божий дар с яичницей-то не путай. Дядь Яша мне в дедушки годится. Про Лилию промолчу, но я бы посмотрел на того камикадзе, который к ней без имени-отчества подкатит. А я тебя старше всего на... — Юрий Сергеевич вдруг запнулся, задумался. — Тебе сколько? — Девятнадцать будет. — Ну вот, и восьми лет разницы не наберётся. Так что хватит уже, в самом деле, я и так скриплю на все суставы. — А как же авторитет? — Толку с того авторитета, если не будет результата в баллах? — Он встал на ноги, поднял за собой Отабека, взял за плечи, развернул всем корпусом к себе и заглянул в глаза голодным питоном: — А ну, повторяй за мной: «Юра». — Юр-р...ра, — зафейлил первую же попытку Отабек. Попробовал снова: — Юра? — Так, дальше: «Привет, Юра». — Привет, Юра. — Отлично. «Как дела?» — Хорошо. — Да не «хорошо», а «привет, Юра, как дела?» Совсем сбитый с толку, Отабек повторял за ним, как попугай, отчасти улавливая, чего от него хотят и зачем, но всё ещё сомневаясь, что из этого что-то выйдет. Какая-то искусственная навязанная игра, когда одно и то же слово повторяют столько раз, что оно полностью теряет смысл, перестаёт существовать чем-то цельным и значимым, остаётся просто набором букв. Но в то же время яркие, почти яростные зелёные глаза не давали отвести взгляда. Отабеку пришлось честно признаться хотя бы самому себе, что называть его так было до странного приятно. — «Я всё понял, Юра, больше не повторится». — Я понял, не повторится. Юра. Извините. — Обещал, что постараешься, а сам, — проворчал Юрий Сергеевич и расцепил пальцы, отвернулся ко льду, облокотился на ограждение. Отабек даже подумал, что он обиделся. — Откуда мне знать, что ты стараешься на льду, если даже с этим не справляешься? И как тут объяснить, что важность субординации ему вбивали вместе с азбукой и таблицей умножения с самого детства? Отец, дед, тренер, учитель, куратор — всё это люди, с которыми ты общаешься постоянно и неизбежно, но всегда обязан держать почтительную дистанцию, общаться как через решётку забора, не трогая руками. И вдруг появляется такой Плисецкий на бульдозере и сносит к чёрту все заборы. «Привет, Юра, как дела?» Отабек молча пристроился рядом, в точности скопировав позу, только посмотрел не на исцарапанный светло-серый лёд, а на сцепленные руки тренера. Бледные, жилистые, с длинными пальцами и зеленоватыми разводами вен под кожей. Холодные, наверное. — Лилия прислала твоё расписание, — сухо сказал Юрий Сергеевич. — Понедельник, четверг и суббота, в двенадцать тридцать. — Спасибо. Тренер промолчал. Он не гнал Отабека, но и не пытался больше завязать разговор. Смотрел куда-то в пустоту, словно бы ушёл глубоко в раздумья. — Если вы... — начал Отабек, сбился. Попытался ещё раз: — Если ты так категорично против, я откажусь от сета. И ребят звать не буду. Просто подумал, что Гоше это помогло бы прийти в себя. — Да, я против, — помолчав ещё немного, ответил Юрий Сергеевич. — Я против того, чтобы мои спортсмены шлялись по клубам одни, без провожатых. Отабек поднял глаза так же медленно, как неторопливо до него доходил смысл сказанного. Кончики ушей Юрия Сергеевича почти светились красным, но сам он продолжал смотреть прямо и дерзко, с вызовом: «Я твой тренер, и что ты мне сделаешь». — Ну, чего вылупился? Кто-то же должен проконтролировать, что вы туда только танцевать идёте.