Детство. Отрочество. Революция.

Пот со лба Хоуп вытер рукавом. Правая рука ныла и чуть дрожала от усталости. Так и тянуло перебросить эспадрон в левую. Но нельзя – тогда у него совсем не будет шансов против Лазаря. Брат тоже принял стойку. Волосы его слиплись, грудь тяжело вздымалась, но оружие он держал безукоризненно ровно. Едва в воздухе повисло тренерское allez, он начал наступление. Хоуп отбил атаку и проскользнул под ведущую руку соперника. К концу тренировки Лазарь становился неповоротливым, и он воспользовался заминкой, чтобы увеличить расстояние. – Да атакуй же ты его! – донёсся сквозь собственное шумное дыхание крик тренера. Выпад, которого Лазарь, конечно, ждал, не принёс успеха. Брат вновь перехватил инициативу, и Хоупу осталось только отступать, блокируя удары. Ливадийское солнце жгло плечи и затылок, даже звон клинков слышался через раз, будто им лениво звучать. Вновь выиграв пространство, Хоуп прыгнул влево. Он вымотался за три часа тренировки, но всё ещё опережал брата по скорости. Новый удар пришёлся на едва подоспевшую гарду. Лазарь с силой его оттолкнул. Хоуп чудом не запутался в ногах: песка его в зубах побывало сегодня достаточно, больше не надо. Он сделал два быстрых, но слабых взмаха. Лазарь их с лёгкостью отбил. Хоуп вновь принялся кружить и вновь нарывался на запаздывающие, но яростные контратаки. Как бы то ни было, в паре с Лазарем Хоупу нравилось больше всего: он единственный сражался с младшим братом всерьёз. Взрослые жалели Хоупа, и только с Лазарем получались настоящие бои. Настоящие бои, выносливость в которых куда раньше заканчивалась у Хоупа. Жадно вдыхая ртом раскалённый воздух, он понимал, что протянет от силы минуту. Но проиграть тоже хотелось красиво. Хоуп сорвался с места. Подскочил к Лазарю почти вплотную. Удар он принял на руку, и так покрытую синяками, а потому успел полоснуть брата по ноге, прежде чем получить укол в плечо, а затем в живот. Хоуп повалился на песок, поверженный, но счастливый. Едва тренер зачёл победу Лазарю, как он тоже с грохотом рухнул рядом. – Камвелл, перерыв окончен. Бой кузена с тренером Хоуп не смотрел. Под мерный стук клинков он щурил глаза в безоблачное небо и думал, что заставлять честных людей тренироваться в такую погоду, да ещё и на улице, – страшное преступление против Бога и человека. Раньше Хоупу казалось, что поместье в Ялте нужно, чтобы отдыхать летом, греться на солнце, бегать по саду и купаться в море. Но в этом году они и приехать не успели, как начались издевательства: постоянные тренировки, стрельбища, уход за лошадьми… Родители сказали, что они уезжают из Петербурга, подальше от народных волнений, ради безопасности. Но такой близости к безвременной кончине Хоуп не чувствовал никогда. Дыхание успокаивалось, и он зарылся пальцами в песок. Вытоптанный многочасовыми упражнениями, он был твёрдым, но Хоупу удалось замести достаточно, чтобы зачерпнуть горсть и, чувствуя как песчинки щекотят пальцы, медленно ссыпал его на землю. Тело ныло. Но он успел ударить Лазаря. – Ты скучный как латинская проповедь, – заявил тренер, когда шум боя стих. Голос его сбивался. Он тоже устал. – Но у нас ничья? – отозвался Камвелл. – Ничья. Тренер отдышался и крикнул им с Лазарем. – Живые? Хоуп не нашёл сил, чтобы ответить, а Лазарь прохрипел что-то вроде “живее всех живых” и поднялся на ноги. – Скажите, а на кой… зачем мы столько времени занимаемся фехтованием, если уже больше сотни лет войны ведутся огнестрельным оружием? – спросил Камвелл, садясь на землю. – Хороший вопрос! – бодро воскликнул тренер. – Очень правильный! Предлагаю тебе подумать над ним, пока будешь бежать три круга вокруг поместья. Камвелл простонал, и в его голосе Хоуп очень легко расслышал отчаяние. – Давай-давай, – подгонял его тренер. – Это не наказание, а поощрение за наблюдательность: с винтовкой бегать в разы тяжелее, чем с саблей. Будешь лучше подготовлен. Хоупу тоже хотелось узнать ответ на вопрос кузена, но задавать его решимости не нашлось. Он открыл глаза и поднялся, только когда услышал затихающий топот. – Для вас двоих тренировка закончена. Унесите своё и камвелловское снаряжение, и можете быть свободны. Попрощавшись с тренером, они потащили оружие и защиту в охотничий домик. Хоуп понятия не имел, почему домик “охотничий” – в семье никто не охотился. В Ялту они приехали четыре дня назад. Здесь, как папа говорит, безопасней. Так что, едва закончился учебный год, они погрузились в поезд и отправились на юг. В этот раз, зачем-то, взяли с собой Василия, сына сослуживца дяди Нортмана и их тренера по фехтованию. Хоуп не успел разложить вещи и порадоваться, что в летнем доме пока не подготовили отдельную комнату для Лины, как дядя Нортман погнал их с братьями на тренировки. Даже отец, который на юге всегда становился добрее и совсем уж равнодушным к учебным упражнениям, хмурился и покрикивал на Хоупа, если заставал прохлаждающимся без дела. Эспадрон почти скрёбся по земле, и он, вздохнув, перехватил его повыше. – Пошли потом на море, – мечтательно протянул Лазарь. Брат с лёгкостью нёс и снаряжение Камвелла, и своё. Хоуп радостно закивал, к нему будто даже вернулись силы. За все эти дни они ни разу не купались в море. Лина говорила, что у них с девочками выпала возможность поплавать в перерывах между гостями, по которым их таскает матушка. Но только один раз. Оставив оружие, Хоуп предложил немного отдохнуть от солнца под крышей. Июнь выдался в Петербурге облачным, и он не успел привыкнуть к местной погоде. Но даже тень не спасала от зноя, а потому они оставили обувь в домике и по обжигающему песку помчались на берег. У самого края воды Хоуп затормозил. Во-первых, у кромки берега виднелись рыжие и тёмно-зелёные водоросли. Конечно, он уже знал, что не умрёт. Отец научил его плавать после розыгрыша братьев, и Хоуп уже много раз трогал водоросли, мерзкие и завораживающие одновременно. Он даже почти уже не обижался на Лазаря и Камвелла. Но перед первым шагом в воду в груди предательски холодело. Во-вторых, на камне в десяти шагах от линии, где песок переходил в воду, сидела чайка. Южные чайки – это совсем другие птицы, не те, к которым Хоуп привык дома. Петербургские чайки мерзко кричали, но боялись любого резкого движения и взлетали, стоило пройти в двух метрах от них. Они красиво кружили над заливом и даже нравились ему. Чайки же на юге вылетели прямиком из преисподней. Их налитые кровью глаза отражали только жажду убийства, а жуткое алое основание клюва намекало, что она регулярно утоляется. Хоуп не отрываясь смотрел на огромную белоснежную птицу. Мимо пробежал сбросивший лишнюю одежду Лазарь и с шумом прыгнул в воду. Брызги долетели до Хоупа, волна накрыла часть камня, где сидела чайка. Она даже не шелохнулась. Взвесив, что бежать по песку получится лучше, чем уплывать, Хоуп огляделся. Под кустами недалеко от берега валялось несколько небольших камней. Наверняка их бы получилось докинуть до чайки. Но Хоуп не хотел бросаться в птицу камнями. Вдруг, она не хочет его убить, а он просто всё себе выдумал? Лазарь плавает себе спокойно, а чайка до сих пор не пытается выклевать ему глаза… Если камень перебьёт ей крыло, она, скорее всего, умрёт. Вода, в которую Хоуп опустил руки, была тёплой. Он присел и вытащил оттуда большой комок склизких водорослей. Их с птицей взгляды пересеклись. Прищурившись и закусив от напряжения губу, он бросил водоросли ей под ноги. До камня водоросли не долетели. Они шлёпнулись на воду и остались плавать на поверхности. Птица ехидно приоткрыла клюв. – Ты чего на берегу топчешься? – крикнул издалека Лазарь. – Чайку испугался что ли? Я могу прогнать! – Я сам! – отмахнулся Хоуп. Не хватало ещё, чтобы Лазарь его потом и из-за чайки дразнил. Хоуп ещё раз оглядел берег. Может, всё-таки камень? Решительно отвергнув эту мысль, он поднял сухую ветку. Она была не очень толстой, но размашистой: в несколько сторон от неё отходили веточки потоньше, а от них – ещё несколько. Угрожающий вид. Он подвернул штаны как мог высоко и осторожно шагнул в воду. С берега Хоуп ветку не докинул бы. Через пару шагов песок под ногами сменился крупными камнями. Вода была тёплой, камни скользкими, чайка не шевелилась. Хоуп вновь прицелился и замахнулся. Снаряд приземлился совсем близко к сопернику. Веточки почти коснулись перьев. Чайка с недоумением повернулась и посмотрела, что же нарушило её покой. С секунду подумав, она лениво расправила крылья и взлетела с камня. Хоуп с ликованием следил, как внушительная фигура быстро удалялась прочь от клонившегося к западу солнца. Хоть кого-то он сегодня одолел. Вприпрыжку Хоуп вернулся на берег. Штаны всё-таки намокли, но невелика беда. Он растянул их на песке: вечерних лучей должно хватить, чтобы всё высохло, пока он плавает. Туда же – на песок – полетела остальная одежда, грязная от пыли. Оставшись в одних трусах, Хоуп, наконец, побежал в воду, миновал каменистый участок и, оттолкнувшись от дна, поплыл. Царапины, полученные на тренировке, щипало от соли, но и им было не отвлечь Хоупа от нового плана. За вторым рядом камней плавал Лазарь. Сейчас его не было видно, но Хоуп знал все его любимые места, и если вовремя нырнуть и незаметно подплыть… Хоуп хихикнул и, вдохнув побольше воздуха, погрузился в воду. Медленно открыв глаза, он вгляделся в позеленевший мир вокруг. Под водой всё казалось совсем иным, чем на поверхности, и на мгновение он растерялся. Но времени оставалась от силы минута, и Хоуп, собравшись поплыл на поиски брата. Ага! Лазарь притаился за камнем, и сам собирался напугать Хоупа. Хоуп собрал остаток сил, подплыл и ущипнул Лазаря за ногу. Тот смешно дёрнулся. Любоваться было некогда: воздух заканчивался, а глаза болели. Он грёб, что есть мочи, лишь бы не вынырнуть рядом с братом. Горло всё сильнее давило, и Хоуп вырвался на поверхность, жадно вдыхая воздух. Не успел он отдышаться, как его накрыло волной брызгов. Ну, конечно! Вода ведь прозрачная, и Лазарь успел выследить, куда Хоуп уплыл. Он бросился прочь от кричащего что-то брата, но, едва стоило замяться, чтобы протереть глаза, его окатило новой волной. Хоуп крикнул, что нечестно нападать на только вынырнувшего, и отправил ответную волну. Громко крича “Получай!” и “Не попал!”, они брызгались, пока Лазарю не надоело. Он подплыл к Хоупу и спросил: – Наперегонки до третьего ряда? Хоуп радостно закивал. Его не пускали к дальним камням одного. А на них было удобней всего залазить, и открывался самый красивый вид на берег. Соблюдать требовалось три условия: не нырять, не толкаться, не заплывать дальше “дарконьего” – всего покрытого зелёными наростами и торчащего над водой тремя острыми хребтами – камня. По условному сигналу Хоуп оттолкнулся от водной поверхности и быстро-быстро замахал руками и ногами. Лазарь вырвался вперёд очень скоро, но Хоуп ещё мог сравняться. Только на середине дистанции он понял, что догнать брата не получится. Плечи, ноющие с тренировки, совсем разболелись, пришлось несколько раз за заплыв менять стиль. Ещё метров сорок оставалось Хоупу, когда Лазарь с победным криком коснулся ладонью плоского, похожего на маленький остров, камня и выбрался на его выгоревшую поверхность. Смирившись, что в этой битве уже не выиграть, Хоуп перевернулся на спину – так руки и шею ломило меньше – и спокойно поплыл к финишу. Течение несло его едва ли не сильней, чем собственные размеренные гребки. – Осторожней! – крикнул Лазарь. Хоуп так забылся в мягких волнах и безоблачном небе, что едва не врезался головой в камень. Он подтянулся вверх, выбрался из воды, и на желтоватой поверхности тут же отпечатались влажные следы ладоней. Хоуп уселся и вытянул ноги, подставляя их солнцу, готовому вот-вот коснуться горизонта. Лазарь скрестил руки на груди и нахмурился: – Ты постоянно проигрываешь. Хоуп растерянно повернулся к нему. Это было неправдой! Он только что победил чайку. Лазарь же сам это видел. Он поджал губы, но ничего не ответил. Тогда Лазарь продолжил: – Ты ни разу не победил меня в бою и ни разу не обогнал за всё время, что мы здесь. “Вот это уже правда” – с горечью подумал Хоуп, но всё равно не понял, чем Лазарь недоволен: он ведь любит побеждать сам. Брат критически рассматривал Хоупа и, похоже, ждал ответа. – Но ты же старше! Аргумент, казавшийся Хоупу крайне разумным, Лазарь сразу отбросил: – Не сильно. Да и какой из тебя Тревельян, если ты можешь одолеть только слабого соперника? – Но ты тоже проигрываешь Камвеллу! – Я хотя бы иногда побеждаю, – всё тем же нравоучительным тоном ответил брат. Стало совсем обидно и Хоуп выкрикнул: – Он тебе поддаётся! – Не правда! – настал черёд Лазаря уязвлённо поджимать губы. Хоуп вскочил и, нависнув над сидящим Лазарем, упёр руки в бока: – Правда! Тренер посадил меня смотреть за вашими тренировками, я видел, что в третьем бою Камвелл несколько раз успевал отвести твой удар, но не делал этого. Ты не сам выиграл! Договорив, Хоуп стремительно прыгнул в воду и погрёб к берегу. За спиной послышалось гневное “Паршивец!” и звук ещё одного прыжка. Но в этот раз у Хоупа получалось грести быстрее, даже против течения. Возможно, злить Лазаря не стоило. Нет. Злить Лазаря не стоило точно. Но почему он никогда не видит и не признаёт, как Хоуп старается? Он уже добрался до безопасной части моря и мог плыть, куда хочет. Хотел Хоуп к берегу. Шум воды и собственной обиды полностью поглотили его. Потому тяжёлый удар по плечу настиг его внезапно. Он едва удержался на плаву и резко выбросил локоть назад. Попал во что-то мягкое и сквозь тот же шум услышал злобное шипение. Хоуп развернулся. Лазарь оскалился и отправил ему в лицо мощную волну. Хоуп был готов к этому. Он, поморщившись, пнул наугад и попал по лазаревской ноге. Они принялись друг друга колотить. Солёная вода заливала рот и глаза, но ярость придавала Хоупу силы. Брат хочет, чтоб он его победил? Сейчас получит! В вырванную секунду передышки Хоуп захватил воздух и быстро поднырнул к брату. Сбоку, как и во время тренировок. Он обхватил Лазаря за пояс и потянул под воду. Тот замахал ногами. Хоуп несколько раз получил коленом в бок, но упорно держал его. Однако воздух заканчивался, а Лазарь продолжал держаться на воде и вырываться. Хоуп кувыркнулся в подводной невесомости и оттолкнулся от него ногами. Вынырнув на поверхность, Хоуп увернулся от удара – Лазарь был далеко и тот застал его на излёте – и собирался в очередную атаку. Но над водой раздалось громкое: – Какого чёрта вы творите? А ну на берег живо! На берегу, опираясь на трость, стоял отец. Лазарь с Хоупом сердито переглянулись и погребли к нему. Чем дальше оставался камень, на котором они поссорились, тем глупее казалась Хоупу собственная выходка. Лазарь ведь, по большому счёту, говорил правду: Хоуп постоянно проигрывает во всех соревнованиях, и ему следует усерднее заниматься. Можно было сказать об этом помягче, но такой уж его брат человек – прямолинейный и честный, как говорит матушка. Искра обиды ещё теплилась в сердце Хоупа, но на берег он вылез уже без следа былой ярости, с опущенной головой. На поверхности похолодало, пока они были в море. Но Хоуп не до конца понимал от холода он вздрогнул и покрылся мурашками, или от строгого голоса отца. – Чего вы тут устроили? – спросил он. – Отвечайте! Костяшки его пальцев на набалдашнике трости побелели, а когда Хоуп осмелился поднять глаза, то пересёкся с хмурым взглядом. Он редко видел отца таким и, покраснев, вновь уставился в песок. Но, вспомнив, что Тревельяну предстало стоять с опущенной головой только перед Богом и царём, выпрямился. – Мы играли, – расслабленно сказал Лазарь и улыбнулся. Хоуп чуть не подскочил от удивления, как легко и естественно брат соврал. Хотя… это ведь было почти правдой! И совсем не обязательно отцу знать, что Хоуп вывел Лазаря из себя. Они просто резвились в море, как обычно. Отца, однако, было не так легко провести: – Вы пытались утопить друг друга. Просто так? Он в упор посмотрел на старшего, но на лице Лазаря не дрогнул ни единый мускул. – Может, мы немного увлеклись, но топить уж точно никто никого не собирался. Правда ведь? – Конечно! Мы просто играли, – выдавил из себя Хоуп и часто заморгал. Он пытался казаться беззаботным, но вряд ли у него выходило также хорошо, как у брата. А тот продолжал: – Я прошу прощения, если мы заставили тебя волноваться. Впредь я буду лучше следить за шалостями Хоупа. Что-то в последней фразе кольнуло Хоупа, но времени возмущаться не было. Он следом за Лазарем поспешно извинился. Оставалось надеяться, что наказание будет не слишком суровым. В конце концов, отец обычно злится не долго и быстро отходит. Он смерил их изучающим взглядом, но больше ничего не спросил. Да и они молчали. Вздохнув и сухо кашлянув, он сказал: – Лазарь, тебя искала мать. Коротко поклонившись, Лазарь наскоро подобрал вещи и побежал к дому. – Это твоё? Отец указал тростью на штаны Хоупа. Днём он положил одежду слишком близко к воде, и волны всё намочили. Если рубашка, лежавшая подальше, оставалась просто влажной, то штаны промокли насквозь. Хоуп виновато кивнул. – Бери всё с собой к костру, подсушишь, – сказал отец уже мягче и зашагал к тропинке над берегом. Хоуп подхватил вещи и поспешил за ним. Больше всего Хоуп боялся, что за драку с Лазарем ему запретят прийти на костёр. Завтра папа и дядя Нортман возвращаются в Петербург. Сейчас, когда там бушуют протесты, они очень нужны в столице. Напоследок было решено собраться у костра в небольшой роще, граничащей с соседним, пока пустым, имением Вальмонов. Хоуп очень ждал этого вечера. Обычно, пожарив мясо и вдоволь наевшись, взрослые начинали рассказывать истории: про былой Петербург, про Польшу и Германию, откуда родом матушка и тётя Сильвия, про собственную гимназическую юность, а с недавних пор – и про Маньчжурию. Скорый отъезд взрослых печалил Хоупа, но уж слишком он любил эти истории, а потому, сверкая голыми пятками, бежал за отцом. Несмотря на ранение, повредившее ногу, ходил Беннет Тревельян быстро. Поспеть за ним вышло не сразу. Какое-то время шли молча. Твёрдая земля глушила шаги и бодрый ритм трости с ручкой в виде собачьей головы. Дул вечерний – куда более холодный – ветер, и Хоуп, идущий в одних мокрых трусах, да тащящий тяжёлую одежду, зябко поёжился. Отец заметил, как он пытался обхватить плечи руками, чтобы согреться, и накинул ребёнку на плечи свою летнюю куртку, а промокшие вещи забрал себе. Куртка доставала Хоупу почти до колен, была сухой, лёгкой и очень тёплой. – Расскажешь, что у вас произошло? – спросил отец, когда Хоуп разобрался с длинными рукавами, и они продолжили путь. Хоуп замялся. Он не знал, кто больше виноват в их с братом ссоре, и не хотел подставлять ни себя, ни его. Подобные разногласия благородные люди должны разрешать, не привлекая третьи стороны. Он хотел было ответить: “Ничего”, – и перевести тему, но затихшая было обида вновь дала о себе знать тяжёлым комом в горле. – Почему все замечают, только когда я плохой и проигрываю? А когда хороший, никто не видит? – Ты всегда хороший, даже когда проигрываешь. Хоуп не понял, что имел в виду отец. Да и слова прозвучали плоско, будто он повторял услышанную где-то фразу. Глупую какую-то фразу. Лазарю он бы, наверняка, никогда так не сказал. Хоуп разочарованно надулся и замолчал. – Ты стал третьим учеником в классе, – сказал отец, нарушая молчание. – Мы все отметили, что ты молодец. – Лазарь сказал, что начальный класс очень лёгкий, и нужно было становиться первым. – Но сам-то Лазарь был восьмым Хоуп чуть не споткнулся. – Правда? Отец кивнул. Смеркалось, и воздух наливался сумрачной синевой. Вечерний прибой шумно бился о камни. Он шли мимо скалистой части берега, где волны злее всего бросались на сушу. Хоупу всегда было интересно: кому больнее, камням, которые атакует море, или воде, которую режут камни. До лица долетали холодные брызги. В другом случае, он обязательно задержался посмотреть, как солнце опускается всё ниже и ниже за горизонт. Но сейчас голые ноги мерзли, и даже налипший на стопы песок не спасал. – Ты знаешь, когда твой брат родился, он был очень громким. Куда громче, чем даже сейчас, – вдруг сказал отец со странной ухмылкой. Хоуп не знал, и отец продолжил: – Я буквально не помню ни секунды, когда он молчал бы не во время сна или еды. Хотя есть и кричать одновременно он тоже иногда умудрялся. Агнесс волновалась сильно, но врачи не нашли никакой болезни, сказали, просто характер такой. Боевой. Ну, мы и жили с этим как-то привыкали. Когда Лазарю было полгода, Агнесс решила, что уже можно выходить в город. Мы взяли его и пошли в гости к Нортману. Посадили детей в детской – пускай знакомятся, а сами уселись в комнате неподалёку, пить чай, да обсуждать дела. И в какой-то момент, – он поддел тростью камушек с дороги и толкнул его вперёд, – я замечаю, что стало тихо. Агнесс перепугалась, мы пошли проверить детскую. А Лазарь там сидит молчаливый и с крайне задумчивым лицом, и няня вокруг него бегает, руками машет, перепуганная вся. Стали выяснять, и няня говорит, что сидел твой брат на ковре с игрушками, кричал, как обычно. Камвелл, а ему самому тогда ещё трёх не было, сначала пытался понять,что происходит, и кто это. Потом говорить с Лазарем пробовал, а тот всё орёт. Камвелл подумал-подумал, да и стукнул его деревянной саблей по голове. Лазарь и замолчал. Потом кричать мать твоя начала, но это уже другое… Хоуп рассмеялся. Отец тоже, но вскоре оборвал себя и, чуть сконфуженно, добавил: – Так что… – Начал он серьёзно, но потом честно признался, – возможно, здесь должна быть какая-то мораль, но я рассказал тебе эту историю, чтобы ты знал, что и Лазарь иногда отхватывает. Вдруг, тебе будет приятно. Представлять ошарашенного внезапной встречей с реальностью Лазаря и вправду было приятно. Говорить вслух, что ему понравилось слушать, как брата в детстве ударили тяжёлым предметом по голове, Хоуп бы, конечно, не стал, но и перестать широко улыбаться не получалось. Отец откашлялся, снова нахмурился и строго сказал: – Но это не значит, что драться – хорошая идея. Драки и ссоры между братьями – недостойное поведение! Живите дружно. Понял меня? Хоуп закивал, продолжая показывать все свои девятнадцать зубов. Совсем стемнело, и, когда они вышли к поляне среди лип и ясеней, небо уже прорезал узкий серп нарождающейся луны. Под руководством дяди Нортмана Камвелл разводил костёр. У него не получалось, едва разгорающееся пламя гасло то под слабым порывом ветра, то, вообще, само по себе. В отличие от него, Хоуп видел, как дядя Нортман то и дело порывался отогнать сына и всё сделать сам, но всякий раз сдерживался. Наконец, огонь занялся. Берёзовые дрова затрещали, и небольшой пятачок пространства выхватило из тьмы мягким рыжим светом. Отец подтолкнул Хоупа ближе к теплу и разложил его одежду на одном из брёвен для сидения. – За тем, чтобы ничего не сгорело, стоит следить лучше, чем за тем, чтобы ничего не намокло. Спорить с разумностью отцовского суждения Хоуп не стал и уселся на пенёк, выполнять возложенную задачу. Светлые дрова чернели, и то в одну, то в другую сторону валил дым. Хотя глаза слезились, он был рад, что дым сейчас валит в его сторону. Он любил этот запах: запах лета и покоя, – и жалел, что завтра же так прекрасно прокопчённую одежду отправят в стирку. Камвелл подбрасывал новые дрова и отгребал кочергой угли, а дядя Нортман перекладывал в выложенное камнями углубление в земле, называемое на тюркский манер, мангалом. Хоуп видел однажды в гостях настоящий мангал и знал, что он должен быть металлическим и высоким. Но привычка, неизвестно кем принесённая в семью, есть привычка, и все использовали именно это слово. Все нашли себе дело, только отцу не досталось, и он, не сильно горюя по этому поводу, примостился на бревно сбоку и вытянул ногу. Хоуп подтянул колени к подбородку и обхватил их руками. Пока кузен хлопотал над костром, он испачкал нос в саже. Так и ходил до поленницы и обратно: белёсый, в светлой кофте и с чёрным носом. Но Хоупу так не хотелось нарушать разговорами мерный треск костра и отголоски прибоя, что он и не подумал сказать об этом. Остальные тоже погрузились в какое-то сосредоточенное молчание. Обычно сборы у костра проходили куда более оживлённо. Но сейчас Хоупу казалось, что так и нужно. Тишину прервал дядя Нортман. Он опустился на корточки у мангала, провёл над ним ладонью, и бросил Камвеллу: – Нормально уже. Оставь парочку прогорать, а остальной костёр пусть уже греет, а не жжёт. Кузен переложил несколько дров. Эта часть всегда пугала Хоупа: нужно перетаскивать уже горящие деревяшки, и не всегда получается аккуратно всё сделать кочергой. Камвелл вот двигал их руками, и в какой-то момент пламя полыхнуло над самой его кистью. Хоуп заметил, как кузен мелко дёрнул плечом, после чего быстро обернулся на дядю Нортмана и, убедившись, что тот смотрел в другую сторону, подул на покрасневшую кожу. – Готово! – бодро сказал он, закончив. – Отлично, – сказал дядя Нортман, плюхаясь на бревно. – Эй, куда ты? Камвелл шагал в темноту леса. – Остальных позвать. – Сами уж дойдут, – махнул рукой отец, который всё время, что они тут сидели, всматривался в листья где-то за поленницей. – Садись. – Остынет, – ответил Камвелл и скрылся за деревьями. – Подожди! – опомнился Хоуп. – У тебя всё лицо в саже! – Спасибо! – раздалось из-за деревьев. Когда они остались втроём, дядя Нортман кивнул на отцовскую ногу: – Какова нынешняя fabula pro populo? Отец усмехнулся: – Скоро узнаешь. – А потом кашлянул и театрально нахмурился. – А на что это вы намекаете, сударь? Дядя Нортман беззлобно улыбнулся: – На то, что тебе стоит определиться, было это в Сыпине или при Сандепу. – Нет, ну про Сыпин я прогово… Мог? – В марте у Ваэлей. – Вот же ж… Надеюсь, они были достаточно пь… – он осёкся. – Надеюсь, они не запомнили. Хоуп не вслушивался в разговор старших. Он осознал, что скоро придут девочки, а он сидит с голыми ногами в одной лишь отцовской куртке. Он спрыгнул на землю. Хотя костёр был близко, она оказалась холоднее, чем Хоуп ожидал. Проверив вещи, он выяснил, что кофта уже совсем прогрелась, даже бревно под ней было сухим. А вот штанам ещё сушиться и сушиться. Он натянул кофту, а куртку обвязал вокруг талии рукавами. Наверное, выглядел наряд нелепо, но, к счастью, ни зеркал, ни воды, дабы убедиться наверняка, поблизости не наблюдалось. Когда он вновь забрался на пенёк – самый высокий и широкий, хоупов любимый, – родители обсуждали маршрут, которым завтра им предстоит добираться до города. Послышались разговоры и смех. На поляну пёстрой толпой вывалилась остальная семья. Лазарь тащил ёмкость с мясом и изо всех сил показывал, что ему совсем не тяжело. Мать и Лина переливисто хохотали чему-то, а Марисса лишь приподняла уголки губ. Но сделала это с таким удовлетворённым видом, что в ней сразу угадывался автор шутки. При взгляде на неё Хоупа покинули мысли о собственном неуместном виде: Марисса шла среди деревьев в нежнейшем салатовом платье, накинув на плечи лёгкую шаль. В последнем она явно подражала тёте Сильвии, оставшейся, не смотря ни на какие бунты, в Петербурге. На юге тётя Сильвия не расставалась с белым кружевным платком, подаренным когда-то императрицей-матерью. Незначительная разница заключалась в том, что она пряталась под платком от солнца, но уж никак не пыталась согреться ночью в лесу. – А Эльза где? – спросил дядя Нортман. – Осталась в доме, – брезгливо поджала губы матушка. – Говорит, нашла дела поважнее. Послать за ней? Дядя Нортман только покачал головой и занялся вместе со старшими мясом. Камвелл, насколько было видно, избавился от следов сажи. Следить, как мясо готовится, было почётной обязанностью – которую отец с дядей Нортманом, впрочем, регулярно стремились друг другу уступить – и сейчас Камвелл с Лазарем, взбудораженные тем, что им доверили столь важное дело, склонились с шампурами над мангалом и выполняли команды дяди Нортмана. – Ну, дальше сами. Справитесь, – сказал он одобрительно и вернулся к огню, поближе к остальным. Обогнув костёр и всех,кто вокруг него рассаживался, Лина проскользнула к Хоупу и протянула башмаки. – Замёрз, наверное? Он благодарно кивнул и поскорее обулся. Лина залезла на пенёк рядом: если потесниться, они вполне помещались там вдвоём. – Как день прошёл? – спросил Хоуп, когда сестра сложила голову ему на плечо. Близнецам хоть и полагалось быть во всём похожими, но Лина всегда была ниже, а после года в пансионе будто и вовсе стала меньше. – С утра матушка занималась с нами французским, а потом мы почти весь день провели в гостях у… – Лина замялась, вспоминая, каким очередным друзьям семьи, которых она видела впервые, пришлось наносить визит сегодня. – Эвелина! Что вы туда взобрались на этот пень как на насест вдвоём? Иди, садись к нам. Матушка сидела на бревне рядом с отцом. Там же, но в другого краю устроилась Марисса. Надо отдать ей должное, по её лицу почти не читалось, как же её утомляют все эти “первобытные костровые посиделки”. Раньше она справлялась хуже. Посередине между Мариссой и родителями как раз бы уместилась Лина. – Мы здесь вполне влезаем, матушка, – запротестовала она. Хоуп согласно закивал. – Не выдумывай, дорогая! – матушка настаивала. – Ты уже взрослая и должна вести себя прилично. Неужели в институте не научили? Лина тяжко вздохнула и отправилась на положенное место, а Хоуп смог лишь виновато погладить её на прощание по плечу: отстоять что-то у матушки с каждым годом становилось сложнее. – Вот и умница! – уже ласковее сказала мать, пригладив Лине волосы. – Помню, когда Лазарь был совсем маленьким, его призвать к порядку можно было только напомнив, что великая княжна Татьяна не будет впечатлена таким поведением… Он всем рассказывал, что вырастет и женится на ней, – с улыбкой добавила она. Со стороны мангала донёсся смешок Камвелла, Хоуп тоже не удержался и ехидно оскалился. – Мам, ну зачем ты?! – возмущённо подал голос Лазарь. Старшие когда-то общались с императорской семьёй, и сам Хоуп тоже пару раз имел честь беседовать с великими княжнами, а император даже как-то угостил его пирожным. Он был совсем маленьким, но где-то на задворках памяти хранились обрывки лазаревских речей о том, как он станет великим героем и сделает предложение Татьяне, второй царской дочке. Но то было давно, а в последнее время царь Николай не зовёт родителей в гости и больше года как переехал из большого дворца прямо в центре Петербурга куда-то загород. Мама говорила, что у них с императрицей, наконец, родился наследник, а маленьким детям нужен покой и больше воздуха. – И вообще, – продолжал бурчать брат, – мы здесь собрались важные и интересные вещи обсуждать. Про то, как дядя Нортман в папой поедут в Петербург и одолеют бунтовщиков. Или про папино ранение! История о том, как отец чуть не лишился ноги в Маньчжурии, нравилась Лазарю сильнее прочих. Хоупу больше нравилось про то, как они познакомились с мамой, или рассказы дяди Нортмана экзамены в Академии, но и про японскую кампанию он тоже с удовольствием бы послушал. Отец приобнял матушку за плечи и усмехнулся: – Вы её уже сотню раз слышали. Может, лучше про… – Про ранение! – заявили одновременно пять детских голосов. – Ну про ранение, так про ранение, – пожал плечами отец, поудобнее перехватывая трость. На войну с Японией отец поехал в конце лета 1904 года. Дядя Нортман уже был в Маньчжурии и пытался обеспечить “хоть сколько-нибудь удовлетворительное снабжение”. По словам папы, дядя Нортман вообще думал, что хорошие железные дороги, теплые сапоги и достаточное количество патронов выигрывают большую часть войны, если к ним полагаются достойно обученные офицеры. Отец же считал такой взгляд несколько примитивным и больше полагался на боевой дух и патриотизм. Патроны – вещь полезная, нужная, но толку в них без и искры божьего гнева в сердце русского солдата? Без веры в своё правое дело? Сидя у костра напротив дяди Нортмана, впрочем, он не спешил делиться этими рассуждениями. Ранней весной же 1905 года, в звании штабс-капитана отец командовал ротой, возводившей и охранявшей мост через реку. – Так что за река? – вернулся в общий круг Лазарь. – Ты обещал посмотреть по карте! Не успел брат присесть, как Камвелл ткнул его шампуром в бок, возвращая к работе. – Чёрт бы их помнил, эти их азиатские названия, – пожал плечами отец.. Задача была, чтобы через неделю несколько тысяч солдат с техникой могли перебраться на другой берег. Течение весной слишком бурное и ненадёжное для перехода вброд. Всё шло нормально, дело спорилось, основные фронты были не близко, и сражения им не грозили. Но в какой-то момент отец стал замечать, что утром мост будто меньше, чем был накануне. Да и опоры – нормально ж вроде ставили, а спустя три дня работ выглядели ненадёжно, парочка даже пошатывались. Поставили, значит, ночью дополнительную охрану. Тайком, самых доверенных людей, чтоб, если предатель среди своих, то не знал бы о дополнительном посте. Той же ночью диверсантов поймали. – Двое мальцов, как Камвелл, наверное, лет двенадцати. Выглядели мальчишки очень грязными и напуганными, и отцу стало их жалко. Один ефрейтор, что по-опытней да по-старше, заметил его замешательство и, отозвав “господина офицера” переговорить, зашептал: “Понимаю, Ваше благородие, детишек жалко. Только кто их знает, как детишки эти на позицию нашу вышли. Да и взболтнут про нас кому… их бы порешать по-быстрому, да закопать в лесочке, пока не рассвело…”. Спорить с ефрейтором было сложно, правильные вещи он говорил. Только отец всё не решался с приказом. Дети ведь. Пока он медлил, один из диверсантов что-то закричал взрослым женским голосом и метнул нож в державшего их на мушке солдата. Второй нож полетел в отца. Раздались выстрелы. Оба диверсанта, точнее – обе, лежали замертво. Как и солдат, стоявший к ним ближе всех. Отца спасли расстояние и темнота: нож вонзился в мясо немного выше колена. Рану, как умели, обработали, солдата сообща отпели, шпионок закопали. Отцу бы ехать в ближайший штаб к нормальному врачу. Но пока он доберётся туда, пока новый офицер прибудет в лагерь, пока разберётся, что тут происходит... Прошли бы почти сутки. Отец перевязал рану покрепче и, хромая, продолжил работать. В нужный срок мост возвели, и все войска смогли спокойно по нему перебраться за реку. Только тогда рота вернулась в основной лагерь, и отец смог попасть к хирургу. Тот покачал головой и сказал, что ехать нужно было сразу. Пока повреждение было свежим, ткани могли нормально срастись. Теперь же всё, что мог обещать доктор, – помочь справиться с заражением. Заражение действительно было сильным, нога покраснела, поднималась температура. – Но вскормленный русскими блинами и пирожками Агнесс организм преодолеет что угодно! – торжественно подвёл итог отец. Хоуп, как и остальные, зачарованно молчал. Только старшие возились вокруг мангала со шкварчащим мясом и комары гудели в темноте. Матушка прижалась к плечу отца: – Ты герой, конечно! – вздохнула она и посмотрела на него снизу вверх большущими зелёными глазами. – Только больше так не делай. Ради меня! – Надеюсь, больше и не придётся. Камвелл крикнул, что мясо готово. По кругу стали передавать шампуры. Марисса и матушка попросили переложить шашлык для них на тарелки. Так Хоуп выяснил, что они притащили с собой посуду. Матушка пыталась приговорить к такой же скучной трапезе и Лину, но в этот раз у них вышло отстоять Богом данное право сестрёнки на собственный шампур. – Каждый может есть как леди из тарелки, – заявила Лина. – Но где и когда ещё я научусь есть как леди с шампура? Дядя Нортман расхохотался, и матушке не нашлось, чем возразить. Наедине она, наверняка, списала бы всё на пагубное влияние Эльзы и громко бы возмущалась, но с Нортманом Робертовичем спорить уже не могла. Камвелл с Лазарем уселись на бревно слева от Хоупа. – Кроме этой истории вы ничего не рассказывали, как вернулись, – сказал Камвелл, дожевав кусок. – Что ещё там было? Хоуп с братом закивали, вторя ему. Это правда, история о ранении отца – единственная, рассказанная о Маньчжурии за год с возвращения родителей в Петербург. Больше они не рассказывали ничего, лишь иногда морщились при звуке некоторых фамилий. Хоуп знал, что старшим не терпится в подробностях узнать, – как так получилось, что могущественная Российская империя проиграла какой-то Японии. Что произошло в Маньчжурии? У них самих было по десятку версий, одна другой заумней. Но спрашивать прямо никто не решался. Дядя Нортман махнул рукой: – Да что там рассказывать. Он обвёл глазами присутствующих, хлопнул по комару на шее и задумчиво протянул: – Давайте, лучше расскажу, как в том году… – Прошу прощения, – тихо проговорила Марисса. – Прошу прощения, но я начинаю замерзать. С вашего позволения, я бы вернулась домой. Она театрально вздохнула и плотнее закуталась в шаль. Хоуп же с удивлением смотрел то на свой почти полный шампур, то на опустевшую тарелку, аккуратно стоящую на коленях троюродной сестры. Он встретился взглядом с Линой, она сделала большие глаза и пожала плечами. Никто не заметил, как Марисса успела съесть свою порцию. Хоуп с уважением отметил, что не всё про неё знал. – Конечно, солнышко, – кивнул дядя Нортман. – Беннет, проводи, пожалуйста, Мариссу. Отец кивнул и поднялся на ноги. Пожелав всем доброй ночи, Марисса покинула круг у костра. Дядя Нортман продолжил: – Так вот, в прошлом году американцы совершили длинный полёт на такой штуке как самолёт… Дядю Нортмана сложно уговорить на историю про себя. Обычно он рассказывал про научные открытия, устройство разных штук, события в мире. Говорил он тише и не так ярко, как отец. Возможно, потому что был старым: осенью ему стукнет тридцать четыре. Может, ему и вправду интереснее рассказывать про метрополитен и Арктику, а может, вся его жизнь – страшная государственная тайна. Не зря ведь дядя Нортман занимал какой-то важный военный пост. Как бы то ни было, истории его Хоупу нравились. Больше всего он любил слушать про разные экспедиции. Как, например, спасательная миссия лейтенанта Колчака. Обязательно надо будет попросить рассказать её сегодня. Сейчас же дядя Нортман говорил про самолёты, а Камвелл с Лазарем выясняли, чем эта волшебная штуковина лучше или хуже дирижаблей. Американцев в семье не любили: они поддержали Японию в прошедшей войне, – и теперь братья зацепились за историю, чтобы выявить все недостатки нового аппарата и объявить о превосходстве отечественной инженерной мысли. Лина же в ходе спора всё яростнее тёрла глаза и сползала головой матери на колени. Когда Лазарь совсем разошёлся, дядя Нортман осадил его, отправив мыть шампуры на берег. Брат насупился, но перечить не решился. – А можно про Колчака? – подал голос Хоуп. Он воспользовался отлучкой Лазаря и перебрался на его место на бревне. Становилось совсем морозно, а пенёк был дальше от костра. К тому же, будучи ближе к рассказчику, он лучше услышит историю. – Ты ж её раза четыре уже слушал. – А я ещё хочу! Дядя Нортман усмехнулся и начал говорить про холодный и полный опасностей поход во льдах. Он всегда особо подмечал, что, хоть и барон Толль, и Колчак, оба были чрезмерно склонны к риску, Колчак сумел подготовить спасательную экспедицию должным образом и не потерял ни одного члена экипажа. Хоупу в ответ было жаль команду барона и его самого: они ведь верили, что шхуна придёт за ними. – Задача командира не верить, а думать, – отрезал дядя Нортман, и голос его стал непривычно жёстким. – Но кем-то для выполнения плана приходится жертвовать, – какой-то полу вопросительной интонацией произнёс Камвелл, перекладывая дрова поплотнее. – Команда не в круиз ехала, а в полярную экспедицию. – Иногда приходится. Но это не тот случай. Отчёты Толля перед Академией были бы менее блистательными, но потеря всей команды и средств на организацию спасательной экспедиции – результат куда более паршивый, чем скромные исследовательские данные и зимовка на материке. Лина совсем сползла на матушку и мерно сопела. – Мы, наверное пойдём, – сказала мама, легонько потрепав её за плечо. – Не будите её, – отозвался Камвелл и поднялся. На пару секунд он заслонил от Хоупа огонь, подошёл к Лине с матушкой и присел. Сестрёнка что-то сонно пробурчала, когда Камвелл перехватил её с бревна на руки, и снова склонила голову, оказавшись у него на спине. Кузен медленно выпрямился. – Тяжёлая ведь! – прошептала мать. Камвелл с сомнением взглянул на тонкую линину руку, висящую у него на плече, и молча пошёл в сторону дома. За год в пансионе сестрёнка стала совсем как спичка. Матушка пожелала оставшимся доброй ночи и поспешила следом. – Не пойдёшь с ними? – спросил отец. Хоуп замотал головой: он хотел ещё посидеть у костра. Хотя огонь и казался слипающимся глазам слишком ярким, а треск брёвен и собственная тишина в мыслях были громче, чем некоторые слова, уходить не хотелось. За спиной послышался треск, и из темноты к костру вышел Лазарь с чистыми шампурами. Проворчав про сожравших его комаров, Лазарь спросил: – Все ушли? Получив утвердительный ответ, он немного покрутился у огня и тоже пошёл. Про тихо засыпающего на бревне Хоупа, казалось, все забыли. Лазарь скрылся в направлении к дому, унося с собой шампуры и кастрюлю из под мяса, которую, по милости дяди Нортмана, мыть ему не пришлось. Какое-то время молчали, в темноте крикнула неизвестная Хоупу птица. Бревно под боком казалось необычайно мягким. – Мы в Волоколамск? – спросил отец, глядя на языки пламени. Дядя Нортман покачал головой: – Там и без нас почти справились. Сначала в Генеральный, а там видно будет. Опять тишина. – Это правда можно закончить? – опять звучал голос отца. – Безусловно. Дядя Нортман лениво помешал кочергой в костре. – Как ты смотришь на то, чтобы остаться? – спросил он отца после короткой паузы. – Ты спрашиваешь или приказываешь? – Кто здесь останется, кроме городского гарнизона? Сотня-другая охранников с дач да Василий? – тоже уклонился от ответа дядя Нортман. – Мне будет спокойней, если ты останешься. Отец пожал плечами: – Я не против. А ты тогда в Петербург? – Да. Отец шумно вздохнул и помолчал. Кашлянул и помолчал. А потом, всё-таки, сказал: – Ты уж проследи, чтобы она не во что не вляпалась сама и нас не втянула… Дядя Нортман крепче сжал кочергу в руке. Сквозь полуприкрытые ресницы Хоуп видел, как побелели костяшки его пальцев. – Это точно не твоё дело, – вопреки побелевшим костяшкам голос его почти не изменился. – И всё же она… – Беннет! Говорил дядя Нортман также тихо, но отец осёкся на полуслове, поджал губы, и лишь через несколько секунд выдохнул и пожал плечами. – Как скажешь. Наверное,они не догадывались, что Хоуп лишь лежит, слегка прикрыв глаза, а не спит. Или думали, что он ничего не понимает. Что ж, он и вправду ничего не понимал. Под укрытием отцовской куртки и вблизи огня стало совсем тепло, шумы леса, моря и человеческих голосов сливались в один. Хоуп дышал всё медленнее и медленнее. Перед глазами плыли цветные пятна, превращающиеся то в больших хищных птиц, то в злобных бунтарей-революционеров, то в больших клыкастых моржей, управляющих шхунами. Он не знал, водятся ли моржи на Северном полюсе, но в его сне точно водились, и самый усатый управлял крейсером “Хоуп” – флагманом Северного флота в войне против коварных южных чаек, которые… – Да я сам донесу, – расслышал он сквозь сон. – Кого ты там донесёшь… – прозвучал намного ближе голос дяди Нортмана. Кто-то подхватил Хоупа на руки, но глаза открывать он не стал: вдруг ещё пешком идти придётся, а так лениво и вообще, как он оставит флот без командования и… – Ты лучше костёр прибери да штаны его не забудь, – донеслось вновь будто издалека. Но Хоуп уже нёсся в бой с клыками наперевес и помнил, что вражеских диверсантов жалеть нельзя.