Холодно нам здесь. Иней узорами рисует.
Мне испытание — руки твои согреть.
Холодно нам здесь больше уже не будет.
Мы нашли заклинание холод преодолеть.
День прошёл суетно, но довольно – в кои-то веки – мирно. Что у старших, что у младших. Надо было подлатать друг друга и набраться сил, чтобы идти дальше, поэтому все четверо устроили себе добровольно-принудительный выходной – ели, спали и грелись. А вечером решили поговорить. Вернее, Элрики решили, что пора бы уже хоть немного растормошить друзей и привести их в чувство. А у Трингамов не оставалось выбора – ведь убежать от Эда и Ала, куда твёрже стоящих на ногах, чем Рассел и Флетчер, не было ни единого шанса.***
– Эй, Блистательный товарищ, ты чего кислый такой, как будто лимон проглотил? – Эд легонько толкнул Рассела в плечо, усаживаясь рядом с ним на кровать. – А чего мне, улыбаться что ли? – тот закатил глаза. – Жизнь боль, мы кванты… – Не такая уж и боль. Всё ведь налаживается, – Эд развёл руками. – Ты поправляешься, еда есть, дрова тоже, как встанешь на ноги – пойдём дальше, встретимся с нашими мелкими и все вместе надерём зад и Драхме, и нашим, которые опять бардак устроили в международке, и погоде… – Ну у меня-то мелкий, конечно, а вот твоего мелким называть язык не поворачивается, – усмехнулся, наконец, старший Трингам. – Ой да брось, дитё дитём ещё! – фыркнул Эд, расшнуровывая берцы. – Эд, это «дитё» меня на три месяца старше и на полголовы выше… – Ну и что? – И, хм… вы, как бы сказать… ну… – Ну говори уже, чего? – Ну спите вы вместе… – Ну спим и спим – ну и что? Нельзя что ли? – Ну как бы не очень-то… а впрочем, железный аргумент, допустим… – Рассел хмыкнул. – Ну ладно, а вот как мы с «погодой» справляться будем – это, ты меня извини, большой-большой секрет, потому что чёрт его знает, что происходит, может, у нас вообще Вселенная к энтропии движется и мы все умрём… – Ох ты и загнул, дружище, «к энтропии», – передразнил его Эд, с ногами забираясь на матрас – шиковать возможности не было, поэтому спали они вместе, да и теплее так было. – И вообще, в конечном итоге мы все умрём, так что отставить депрессивные настроения, майор! – Угу, полковник… – Эй, ну я серьёзно, – Эдвард прислонился спиной к стенке. – Что ты мрачный-то такой? Рана болит? Я же перевязку тебе только сделал… – Рана? – Рассел покосился на свой живот. Эд действительно только минут двадцать назад промыл её кипячённой водой и, невзирая на протесты старшего Трингама, перевязал лоскутом своей рубашки («Подумаешь, всё равно она тонкая и не греет, расслабься!»). – Да не, она тянет, конечно, немного, но я уже к этому привык. – Ну а что тогда? – Эд скрестил руки на груди. – Тебя ведь что-то гложет, я же вижу. Не хочешь рассказать? – А надо ли? – Рассел тяжело вздохнул. – Не знаю, я тебя потому и спрашиваю, – голос Эда стал почему-то мягче. – Мне обычно помогает выговориться, может, и тебе стоит? Я ни в коем случае не настаиваю… – Выговориться… – тот задумчиво глядел на огонь, слабо вспыхивающий в камине-очаге. – Ну… я не знаю, Эд. Может быть, ты прав… Но мне как-то… – Опять же, я ни на чём не настаиваю, – Эдвард покачал головой. – Но ты прекрасно знаешь, что я всегда готов тебя внимательно выслушать. Сгущались тёмные ранние вечерние сумерки. Последние лучи заката догорали светлыми полосами на полу хижинки и отбрасывали причудливые длинные тени на её стены. Рассел поёжился. Становилось зябко. Эдвард заметил этот его жест и встал, в одних носках пройдя к камину, чтобы подбросить дров. – Эд, а кипяток остался? – Есть немного, а что? – Налей, пожалуйста… у меня в кармане парки осталось немного можжевеловых шишек, будет импровизированный чай. – Совсем замёрз? – Не столько замёрз, сколько… хочу рассказать. А так… не знаю, уютнее что ли. – Понял, Блистательный, сейчас организую, – Эд хмыкнул, закидывая хворост в огонь. Через пять минут они сидели друг напротив друга под одним одеялом, держа в руках чашки с неожиданно ароматным и вполне себе вкусным напитком. – Ну вот, я ж сказал, что мы тут как боги устроились, – Эдвард улыбнулся, ёрзая, чтобы сесть поудобнее. – Так что ты мне хотел рассказать? Рассел ухмыльнулся на это его замечание, но улыбка тут же сползла с его лица, когда Эд задал прямой вопрос. – Ну… дело в том, что… – он опустил глаза. От чая шёл слабый пар и пряный запах. – Это касается моего брата и меня. Это меня мучает, и мне нужно… нужно хоть с кем-то поделиться. – Это нормально, – Эд кивнул, тоже разом посерьёзнев. – Я, честно говоря, давно, ещё до всей этой истории догадывался, что тебя беспокоит что-то в отношении Флетчера. – Почему? – Рассел вскинул голову. – Не знаю, – Эд пожал плечами, делая глоток. – Может, потому что я сам себя всегда накручиваю насчёт всего, что касается Ала. А мы, хотя и разные с вами в этом плане, но всё же очень похожи. Вы тоже друг у друга одни. Да и потом, последние полгода вы оба какие-то не алё были. То ты на Флетчера сорвёшься, то он на тебя накричит. И ни разу поговорить нормально так и не сели. Но… да, ладно, – он тряхнул головой. – Так что же именно тебя тревожит? – Меня… – Рассел тряхнул головой и зажмурился. – Как бы это сказать… ну просто в лоб – меня мучает то, что я ужасный старший брат. После короткой паузы Эд истерично хохотнул. – Добро пожаловать в клуб, дружище… извини, это я так, – он поморщился, отставляя кружку на углубление в стене, служившее подоконником. – А если серьёзно – почему? Ну ладно я, а вот ты – тебе как будто не в чем себя упрекнуть. Ты всегда рядом с братом, поддерживаешь его, заботишься… Я иногда прямо восхищался на вас – особенно когда мы с Алом крупно ссорились и не разговаривали… На моей памяти вы реально крупно поссорились всего один раз, вот сейчас, в остальные разы это было так, ерунда на полчаса… – А вы крупно поссорились один раз и не разговаривали день, и то неполный, – хмыкнул Рассел, тоже отставляя кружку в сторону и сцепляя пальцы в замок. – Знаешь, Эд, вы хотя бы ссоритесь в открытую и тут же миритесь. А мы с Флетчером… – он сделал неопределённый жест рукой. – А вы? – Эдвард сощурился. – Есть что-то, чего мы не знаем, да? – На самом деле много чего, – старший Трингам взглянул на него исподлобья. – Я… я чувствую себя очень виноватым перед братом за слишком многое. – Ты мне расскажешь? – Эд мягко наклонил голову. – Если ты не против, – Рассел сглотнул. – Говори, – светлые карие глаза Эда смотрели прямо и уверенно. – Ну… понимаешь… – его лучший друг не выдержал и всё же опустил взгляд. – Я просто… я ведь очень жёсткий и строгий местами человек. Помнишь, Флетчер пошутил, что мы сухарики, – так вот он однозначно нет, а я да. Я никогда не позволял себе проявлять по отношению к нему достаточно тепла, которого нам обоим не хватало. Стеснялся, боялся… не знаю, что. В конце концов, я же парень, стыдно… Если честно, я по-белому завидую тебе и Алу, что ты можешь вообще просто так подойти и обнять его. Вы и ваш пример нас, конечно, во многом изменили к лучшему, но… я всё ещё не могу, – Рассел болезненно зажмурился. – Он всегда, когда был помладше, цеплялся за мою руку и ходил за мной едва ли не хвостиком. И у меня хватало наглости отчитывать его за это… я-то думал, я правильно делаю, мол, воспитание, все дела, я же ему должен заменить отца… вот только я почему-то не подумал, что не только отца, но и мать. А потом… потом было уже поздно. Когда до меня дошло, что я сделал, Флетчеру было уже пятнадцать. Он как раз в тот год жутко вытянулся и похудел, и я просто… я не знаю, как это объяснить, Эд. Мне было тогда больно. Мне и сейчас больно. Мне кажется, из-за меня у него не было детства. Он ведь всегда был очень тихим, застенчивым и ранимым ребёнком. А ещё невероятно умным и одарённым. Проводить время со сверстниками ему было неинтересно, да что со сверстниками – со старшими, которые его бы и не приняли, вот он и вертелся постоянно возле меня. А я… я с головой уходил в работу. Да, у нас больше никого не было. Да, нам надо было что-то есть, где-то жить, покупать одежду и обувь, учиться – я бы себе в жизни не простил, если бы его мозги просто так в нашей глуши пропали, – да ещё я же в своё время тот ещё фанатик был насчёт дела отца, ну, ты помнишь… – Помню, – Эд кивнул. Ага, забудешь такое. – Так вот, – Рассел снова взял кружку в руки. – Это было то ещё времечко. Я не спал ночами – учился. Я не отдыхал днём – работал. Кажется, можно было бы ожидать, что брат, которому я вовсе не уделяю внимания, отдалится от меня… а вместо этого – я как-то ночью, помню, проснулся от того, что мне тепло стало – а я мёрз постоянно. Открываю глаза – что за чертовщина, одеяло на плечах… и кружка чая стоит, горячего. С печенькой. Поднимаю глаза – я только и успел заметить, что светлую макушку Флетчера, он, небось, юркнул перепуганно в комнату обратно, как мышка, я же ему постоянно твердил, что буду ругаться, если он по ночам спать не будет. Веришь ли – у меня потом вся тетрадка мокрая была, и не от чая, чай я выпил, а от слёз. Я ничего ему утром не сказал. Дурак. Ничем не выдал, ни взглядом, ни жестом. А он как будто и рад был этому, что я его ругать не стал. Много ещё чего подобного было потом. Он заботился, как мог, чем старше, тем больше. То у меня в кармане пальто шоколадка окажется, то он ужин приготовит, то книжки мне на ночь аккуратно подберёт и на столе разложит, то с заведующим лаборатории договорится – я же иногда слишком упёртый и вредный, а он легко с людьми общий язык находит… И всё это исподтишка. Лечил он меня, опять же. Ругался, когда я его не слушал и не отлёживался в кровати, но в итоге опять молча приносил мне на работу и завтрак, и обед, и ужин… Да и вообще… – старший Трингам обречённо покачал головой. – И я ни разу – понимаешь, Эд, ни разу – не сказал ему за это спасибо. Ты когда кидаешься тискать Ала за то, что он тебе фруктов просто так нарезал, мне становится жутко неловко, особенно если Флетчер в этот момент рядом. Это просто какая-то… я не знаю. Эмоциональная стена, что ли, – старший Трингам рассёк свободной рукой воздух. – Я сломал брату детство. Я никогда не был готов выслушать его как равного себе – а он не просто равный, он лучше и умнее меня, и это я к его советам уже должен прислушиваться, а не он к моим. Даже тогда, с этими красными камнями – ему всего одиннадцать было, и он просил меня выслушать его – я не стал, проигнорировал. Это чуть не закончилось трагедией, нас обоих чуть не грохнули, если бы не вы с Алом, я бы тут не сидел. А потом, в лаборатории – он чуть не погиб из-за моего нежелания услышать его. И сейчас, опять… – он сглотнул. – Я… я никогда не был рядом с ним так, как нужно. Я никогда не был его эмоциональной поддержкой – он был моей. И то, что мы поссорились неделю назад перед всем этим… – Было только верхушкой айсберга, – тихо закончил за него Эд. Рассел кивнул. – Теперь понимаешь? Мне безумно стыдно. Я однозначно худший старший брат. – Ну не надо тут преувеличивать, – вдруг перебил его Эдвард, усаживаясь с другом плечом к плечу. – Есть много старших братьев куда хуже. – Слабое утешение, – хмыкнул Рассел, опуская веки. – Да ты погоди, я не договорил. Я ведь тоже себя считаю не ахти каким старшим братом. Я уж однозначно хуже тебя – из-за меня мой младший брат четыре года был лишён своего тела, а потом, когда нам после двухгодовой разлуки удалось встретиться, я молча развернулся и ушёл… Кажется, вряд ли можно что-то более безответственное придумать, нет? – Ал всегда говорил, что желание оживить вашу маму было и его личным выбором, и ты ни в чём не виноват, – слабо улыбнулся старший Трингам, откидываясь на подушку. – А потом просто старался защитить его… – Да он придурок просто, – Эд махнул рукой. – Конечно я при чём – это я предложил трансмутировать маму. А чтобы защищать, надо вообще-то сначала спросить у человека, от чего его защищать, а не портить ему жизнь своим эгоизмом и идиотизмом. Это к слову. Но не будем о совсем грустном. Я вот что хотел сказать. Мы с тобой оба, конечно, порядочные козлы… – Как самокритично, но спорить не стану, – фыркнул Рассел. – Ну а что, это же правда! По сравнению с нашими братьями мы вообще… я даже не знаю… – Черти, – подсказал Трингам. – Да, если они ангелы, то мы черти, – Эд пожал плечами. – Но дело вот в чём. Несмотря на то, что я такая изрядная сволочь, Ал меня, кажется, всё же почему-то любит… – «Кажется»? – передразнил его Рассел. – «Кажется», Эд? Ты что, с дуба рухнул? Да он тебя обожает, жить без тебя не может, что за сомнения! Слышал бы тебя сейчас Ал! – Ну, вроде бы да, – Эд как-то необыкновенно застенчиво улыбнулся, отводя глаза и запуская пальцы в и без того растрёпанную косу. – Но я же не могу говорить за него… – Ой дебил… – Рассел закатил глаза. – Ну я тебе говорю, я, третье независимое лицо: Эд, Ал, блядь, влюблён в тебя по уши. Это невооружённым взглядом видно. Я вообще не понимаю, как мы с Флетчером могли больше полугода так тупить и не замечать очевидного. – Ты думаешь? – Эдвард аж покраснел от удовольствия и принялся накручивать прядь из отросшей чёлки на палец, по-дурацки улыбаясь. – Капец, Эд. Ты походу тогда реально сильно головой приложился, – страдальчески вздохнул Рассел. – Я тебе как-нибудь попозже наглядно продемонстрирую, насколько ты идиот. Давай к нашим баранам вернёмся, то есть к тебе. Ну вот, да, ты порядочная сволочь, но Ал тебя всё равно любит, – он задумчиво посмотрел в окно, за которым ничего уже не было видно. – Да и… и обо мне Флетчер заботится, игнорируя тот факт, что я тот ещё мудак. Ну и что из этого следует? – Да то и следует, – Эд мирно вздохнул, не став возмущаться на «барана», – что Ал и Флетчер однозначно нас с тобой намного лучше. – Тоже мне, Антарктику открыл… – Нет, ты погоди, дослушай. Я тебе рассказывал про тот случай, когда мы с Алом крупно поссорились до того, что он, когда ещё был в доспехах, сдёрнул к ишваритам? – … нет… – Нет? Ну так вот… это было ровно после взрыва в Пятой лаборатории. Я валялся в больничке, здорово меня тогда потрепало, а Барри, козёл он такой… – Кто такой Барри? – Как, я тебе и про чокнутого мясника, который нас с Винри чуть не грохнул, не рассказывал?.. – ПРО ЧОКНУТОГО МЯСНИКА, КОТОРЫЙ ВАС С ВИНРИ ЧТО?! – Ла-адно, понял, такое бы ты не пропустил… – Эд подавился смешком, поймав совершенно шокированный взгляд товарища. – Это детектив чуть более раннего времени, я тебе потом расскажу. Так вот, смертник, тоже привязанный душой к доспехам, пока я внутри премило беседовал с гомункулами (все рёбра мне переломали, заразы такие), дрался с Алом и умудрился внушить ему, что он – не он на самом деле, а искусственно созданные мной воспоминания… – Чего?.. – Рассел круглыми глазами уставился на Эда. – А так… эм… бывает? – Да не бывает, конечно, – тот болезненно поморщился. – Но кто же знать мог? А он, Ал то есть, тогда ещё многого из детства вспомнить не мог, и я случайно добавил подозрений тем, что как-то сказал, что очень боюсь, но хочу у него спросить… а закончить не успел, в комнату Армстронг ворвался. Ну… и он поверил. – Да как же… – Рассел потрясённо покачал головой. – Какому идиоту придёт в голову искусственно создавать себе брата, а потом делать вид, что пытаешься вернуть ему несуществующее тело? – Вот именно, – Эдвард тяжело вздохнул. – Но в больнице он вдруг вспылил, спросил у меня в лоб, создал ли я его искусственно и, пока я охреневал от жизни, он сдёрнул с крыши и мотанул, куда глаза глядят… оказалось, к ишваритам. Что я пережил, пока мы с Винри пытались его найти, я тебе рассказывать не буду. Ты видел, как я себя веду, когда с Алом что-то случается, не имеет значения, что я тогда был младше. В общем, обнаружили мы его очень вовремя – они как раз спасали двух мальчиков-ишваритов от государственных алхимиков, и там каким-то макаром оказался Барри, который опять решил замахнуться на Ала. Ну и вот тогда я и сказал… – Эд опустил голову. – Сказал: «Ал, я давно хотел у тебя спросить, но всё боялся: ты ненавидишь меня за то, что с тобой произошло?» Он был настолько поражён… «Нет, Эд, – это он мне ответил, – я тебя не ненавижу…» И потом он этого Барри… У меня как камень с души свалился. А потом… потом опять же, – Эд прикусил губу. – Я тебе рассказывал, как долго я сам избегал объятий и чем это закончилось. К чему я это всё говорю… – продолжительная пауза. – Рассел, они лучше, чем мы думаем. Намного лучше, намного добрее и умнее, чем мы. Оба. И Флетчер… ты вчера, когда бредил, сказал, что он тебя ненавидит. Не ненавидит, поверь. У меня есть глаза, да и у Ала тоже. Он тебя искренне любит. Но боится это показывать. Потому что не знает, как ты к этому отнесёшься. Вот и всё. – Ты… думаешь? – недоверчиво сипло выдохнул Рассел. – Почему ты так решил? – Ты ведь сам говоришь, что бессознательно приучил его сдерживать эмоции, – Эдвард осторожно закинул левую руку на плечо другу. – Слушай, невозможно изо дня в день жить с человеком, которого ненавидишь, и продолжать о нём так заботиться. Понимаешь? – Да, но… – старший Трингам нервно теребил пуговицы на кителе. – Не но, а это так. Поверь мне. Всё, что вам нужно, – это просто поговорить. Нормально, не на отвали. Ты хоть раз в жизни пробовал такое? – Не пробовал, – честно признался Рассел. – И я сам думал, но… – Говорят, помогает, – пошутил Эд, но старший Трингам даже не улыбнулся. – Эд, я боюсь, – тихо пояснил он. – Чего ты боишься? – Что, ну… что я у него попрошу прощения. А он мне скажет, что не может меня простить. – Опять двадцать пять… – Эд, я виноват. Я страшно перед ним виноват. И не только в том, что было давно, – Рассел отдал Эду свою кружку и съёжился, обхватив колени руками. – Он прав: я его никогда не выслушивал. И почти никогда не извинялся, если косячил. Какого чёрта я довёл его в поезде? А ведь Винри меня предупреждала. Как у меня тогда поднялась рука его толкнуть? Почему я не извинился? Зачем я решил строить из себя оскорблённого, зачем я его игнорировал? Ведь нам обоим было плохо, я видел! – старший Трингам зажмурился. – Он последний день толком не ел, и накануне был бледный-бледный после душа – а ведь он умеет себя доводить так, что от нервов его реально тошнит, наверняка и тогда… – Рассел исподлобья взглянул на Эдварда и горько подытожил: – Это я виноват в том, что с нами всеми случилось. Если бы мы не рассорились с Флетчером из-за моего идиотизма, сейчас всё было бы иначе. И мы бы не сходили с ума от беспокойства за них. И тебе не пришлось бы рисковать жизнью и здоровьем и тратить время и силы на меня. И… – Это ты меня из-под медведя вытащил, – едва слышно напомнил Эд. – Если бы не ты, он бы меня разодрал. Пауза. – Да?.. – Рассел провёл ладонью по лбу. – Я уже забыл… – Память девичья, – хмыкнул Эдвард, легонько похлопав его по плечу. И серьёзно: – Если ты считаешь, что так виноват перед братом, остаётся только одно – попросить прощения и ни на что не надеяться. – А если он меня пошлёт? – Рассел болезненно дёрнулся. – Не пошлёт, – Эд крепко стиснул его плечо. – А если и пошлёт – зато ты сделаешь всё, что в твоих силах.***
– Флетчер, ты сам не свой, – Альфонс опустился прямо на пол рядом с другом. Языки пламени плясали рыжими отблесками на их лицах. За окном стремительно темнело, и в хижинке становилось всё уютнее. Но младший Трингам вместе с тем как будто начинал нервничать всё сильнее – он кусал губы, теребил воротник, дёргал пуговицы на манжетах куртки и совершенно не находил себе места. – Тебя что-то беспокоит? Если ты не хочешь рассказывать, я не настаиваю, просто… я бы очень хотел тебе чем-то помочь. Флетчер вскинул на него свои глубокие синие глаза, поколебался пару секунд и, тяжело вздохнув, признался: – На самом деле – да, Ал, очень беспокоит. Только это долгая история. Я не уверен, что ты захочешь её слушать. – Да брось ты, – Ал легонько толкнул его в плечо. – На сегодняшний вечер я твой личный психолог. Не на сегодняшний тоже, но всё-таки. Они коротко вместе хмыкнули. Флетчер опустил глаза. – Ты уверен, что хочешь слушать о моих проблемах? – Флетчер, я тебе уже второй год талдычу, что да, хочу, – Ал закатил глаза. – Ну вот такой я псих – хочу слушать про твои проблемы. Пора бы уже привыкнуть. – Прости, – Флетчер смущённо улыбнулся. – Я просто уверен, что хочу помочь тебе, а в таком случае первый шаг – это дать выговориться, – Альфонс подбросил хвороста в камин. – К тому же ты сам всегда выслушиваешь мои проблемы. Давай, как ты вчера Эду сказал, устраивать равноценный обмен. Может, у нас из-за его нарушения все катаклизмы и начались. – Если бы так просто, – Флетчер дёрнул уголком губ, зябко ёжась и кутаясь в свой китель. Несмотря на весело трещащий огонь, нельзя сказать, чтобы было тепло. На то он и север. – Так… мне начать, да? – Да, – Ал кивнул, поворачиваясь к нему так, чтобы видеть лицо друга. – Расскажи мне, пожалуйста, что тебя гложет. Флетчер помолчал немного. Нахмурился. Он несколько раз открывал рот, чтобы начать, но отворачивался, не сказав и слова. Младший Элрик терпеливо ждал. Не впервой. Не так быстро. Наконец, Флетчер шмыгнул носом и выдавил из себя: – Я боюсь, что Рассел меня ненавидит. – Вот те здрасьте… – Альфонс ошарашенно заморгал. Это было последнее, что он ожидал услышать. – С чего ж ты это взял? – Я… да как тебе объяснить, – Флетчер обхватил колени руками. – Я просто… это очень давняя история, она ещё из детства идёт. Можно мне рассказать? – Конечно, почему ты вообще спрашиваешь? – Ал развёл руками. – Я ведь тебя, кажется, никогда не прерывал… – Это тоже из детства, – Флетчер виновато втянул голову в плечи. – Ты же знаешь, мне кажется, что никому не интересно, что я говорю. Ты, между прочим, одно из немногих исключений… Я с тобой могу болтать на самые разные темы… – Флетчер, мне всегда очень интересно, что ты рассказываешь, – Ал аккуратно приобнял его за плечи. – Честное слово, ты безумно захватывающе говоришь. И именно что на самые разные темы. Даже когда ты рассказываешь про какие-то операции и я не понимаю ни слова, я всё равно слушаю с восторгом, потому что ты даже не представляешь, насколько ты харизматично вещаешь. – Спасибо, Ал, – Флетчер даже покраснел. – Не думал, что ты обо мне такого мнения… – Да вовсе не за что, и это правда так, – Альфонс подвинулся к нему чуть ближе. – Так ты расскажешь, почему ты вдруг решил, что Рассел может тебя ненавидеть? Что-то я не припоминаю, когда он вообще давал повод так о себе думать. – Дело не в нём, дело во мне. А я… Ну… я… – Флетчер замялся, но пересилил себя и продолжил: – Мне кажется, я для него сплошное разочарование. Нет, ты меня сейчас не перебивай, я потом на вопросы отвечу, а сейчас расскажу. Понимаешь, Ал… Рассел ведь для меня намного больше, чем старший брат. Глупо говорить об этом тебе, между тобой и Эдом совершенно особые отношения, но… я серьёзно, – младший Трингам сглотнул. – Он буквально меня вырастил. Он заменил мне и отца, и мать, когда отец ушёл, а мама умерла. Он всю жизнь, постоянно работал, чтобы я ни в чём не нуждался. Он недоедал, недосыпал, да что недосыпал, вообще не спал… мне стоило ему хоть как-то, хоть чем-то помогать, и лучшее, что я мог сделать, – это не путаться под ногами, – Флетчер обречённо вздохнул. – То есть, в том-то и дело, что не мог. Мне было скучно со сверстниками, страшно со старшими – только с братом я мог быть собой. Он сначала ворчал и ругался, но я сидел тихо и не лез, поэтому скоро он, кажется, махнул на меня рукой. Постепенно я начал ему понемногу помогать. Большей радости для меня не было, чем услышать: «Братец, принеси-ка мне большую колбу, только осторожно, не разбей, а то поранишься» – понимаешь, не «мне придётся платить за неё», а «ты поранишься»… Потом он начал меня учить алхимии. У меня довольно хорошо получалось, во всяком случае, Рассел время от времени повторял «Молодец, из тебя выйдет отличный алхимик» – и улыбался. Конечно, я начинал учиться ещё прилежнее. В мои двенадцать я без труда ориентировался в огромном ворохе алхимических трактатов и практически на равных помогал брату… ну, тут я сильно сказанул, – Флетчер поморщился, – не на равных, конечно, мне до него и сейчас далеко, а тогда так уж точно было… Альфонс не перебивал его, но на этой фразе поджал губы. Нет, он прекрасно знал, что всё его окружение – что друзья, что брат, – гении с заниженной самооценкой, но чтоб настолько?.. Флетчер и Рассел были на равных в теории алхимии. Рассел немного перещеголял младшего брата в алхимии практической – зато Флетчер был самым юным гением медицины, в этом сомневаться не приходилось. С ним советовался сам доктор Марко, о нём с уважением говорили на востоке, в этой колыбели медицины. И вот так о себе?.. – … Знаешь, Ал, ведь я же всем обязан ему, – Флетчер, не моргая, смотрел на языки огня. – Вы с Эдом говорите, что я гений, что у меня талант, но ведь это всё – проявление его любви и его заботы. Он мне подарил страсть к алхимии и медицине, он, а вовсе не отец, как он всегда думал, – а это стало всей моей жизнью. Всё, чего я всегда хотел, – это показать братику, как я дорожу всем, что он для меня сделал… и как я люблю его самого, – Флетчер всё-таки сморгнул навернувшиеся на глаза не то от близкого огня, не то от воспоминаний слёзы. – Я безумно им горжусь, я на него равняюсь, он – моя семья… и мне всегда казалось – и кажется – что я недостаточно хорош по сравнению с ним. Я имею в виду… мне кажется, я веду себя не так, как он бы хотел. Я куда мягче и ранимее, чем он меня учил быть, и мне кажется, что это его расстраивает. Мне ведь это и правда часто выходило и выходит боком. Я постоянно его в чём-то подвожу. Это просто… просто ужасное чувство. А ещё… ещё я постоянно капризничаю, – это было сказано как-то по-детски, совсем наивно, но Ал даже не улыбнулся, внимательно слушая. Это были очень глубокие воды. – И не смотри, что мне уже почти восемнадцать, это вообще ни о чём. То одно, то другое. То ворчу на него, то ругаюсь. Мне потом стыдно становится. И очень. А он молчит и даже время от времени извиняется – а мне плакать от этого хочется. Ну почему я такой? Почему создаю столько проблем? Какое имею право ворчать, когда он всю жизнь так обо мне заботится? Зачем я обиделся на него в поезде? Чего закатил скандал, когда он меня на эмоциях толкнул? Почему решил его игнорировать, когда поссорились, ведь я видел, что он изводит себя работой… Я ужасный младший брат, Ал, – Флетчер опустил голову. – Я… мне постоянно хочется как-то показать Расселу, что он для меня значит. Я привык это делать с детства в мелочах – как-то раз он заснул в очередной раз за книгой, я укрыл его одеялом и сделал чаю… мне так страшно было, что он меня отругает, но он, слава Фламелю, промолчал, – Флетчер дёрнул уголком губ. – С тех пор такие мелочи стали единственной формой проявления любви. Я не умею по-другому. Может, я и хотел бы, но не знаю, как. Я так тебе иногда завидую, что ты можешь обнять Эда в любой момент и просто так, от того, что тебе захотелось. – Что мешает сделать тебе то же самое с Расселом? – не удержался всё же Ал. – Страх, – Флетчер судорожно вздохнул. – Я боюсь, что он это не так поймёт. Как проявление слабости, как… я не знаю, как что. Я боюсь, что он посмотрит на меня сверху вниз и скажет: «Я разочарован в тебе» А в итоге… в итоге ты видишь, до чего я нас всех довёл. Мне стыдно признавать это – но мы поссорились из-за того, что у меня накопилось какое-то болезненное раздражение против Рассела, за что я не могу перестать себя винить. Какое я вообще имею право на него раздражаться? Я отвратительный младший брат… – Флетчер, я не рассказывал тебе, из-за чего Эд два года назад в феврале ушёл из дома, когда… когда его похитил Зависть? – мягкий голос Ала дрогнул так заметно, что Флетчер растерянно поднял глаза на друга. – Нет… ты никогда мне об этом не говорил… А я не хотел спрашивать, у тебя такие глаза всегда в этот момент были… – Мы поссорились с ним, – довольно жёстко перебил его Альфонс. Жёстко по отношению к себе, не к Флетчеру. Очевидно: за всё, что тогда случилось, он продолжал винить себя. Хотя и не говорил об этом. – И поссорились на самом деле из-за того, что я… я был полным идиотом. Но ситуация похожая. Два года, два чёртовых года мы провели с ним бок о бок в том мире, куда я ушёл вслед за ним, потому что знал, что не смогу без него жить. За эти два года он меня обнял два раза. И взял за руку три. Я-то смирился. Я привык. Но, как оказалось, это накопилось внутри и прорвалось в самый неподходящий момент. Когда мы вернулись, когда всё было уже хорошо, я наорал на Эда за то, что он бесчувственный идиот и сказал… сказал, что лучше бы он мне не возвращал моего тела, потому что я ему не нужен. Он в лице изменился. Неудивительно, – Альфонс болезненно зажмурился. – Я не понимаю, как он мне тогда не врезал. Он просто ушёл… И я слишком поздно понял, что я смотрел всё это время не туда. Я ни разу не заглянул ему в глаза по-настоящему. И чуть было не потерял его навсегда из-за этого. Знаешь, что бы я увидел, если бы взглянул вовремя? Флетчер медленно отрицательно покачал головой. – Я бы увидел бесконечную любовь к себе, которую я не заслуживаю. Я бы увидел адскую тоску и страх. Почему? – Ал усмехнулся. Только усмешка эта была жуткая – у Флетчера даже мурашки по спине побежали. – Потому что он решил, что его любовь ко мне – неправильная. Что, рассказав о ней, он сломает мне жизнь, он сломает наши отношения – хоть какие-то, он разрушит всё, он потеряет меня. Придурок, что сказать… оба мы. Мне нужно было его тогда, намного раньше крепко обнять и никуда не отпускать – а там бы разобрались. Вместо этого мы мучались по одиночке, – Альфонс повернул голову, и они с младшим Трингамом оказались глаза в глаза друг с другом. – Флетчер, послушай. Если тебе дорог брат – а он тебе дорог, я знаю это, я вижу это, наверное, лучше всех, – я уже говорил тебе это не раз и повторю снова: только ты сможешь его остановить и спасти, когда это понадобится. Не я, не Эд, не он сам, а только ты. Вчера ты уже через это прошёл, только вчера ты его спас физически. А теперь – теперь тебе надо поговорить с Расселом. Загляни в его глаза, Флетчер. Возможно, ты поймёшь что-то. – А если я увижу там осуждение и презрение? – еле слышно выдохнул тот. Было заметно, что слова Ала и его честная откровенность глубоко его задели. – То ты перестанешь этого бояться. Но я ручаюсь, что не увидишь, – Альфонс ещё чуть-чуть подвинулся и крепко обнял друга. – Флетчер, ты слишком плохого мнения о своём старшем брате – точно так же, как я был слишком плохого мнения о моём. Они лучше, намного лучше, чем мы думаем. Они нас любят, даже когда мы этого не заслуживаем. Хотя ты любви заслуживаешь однозначно. – Я… Спасибо, Ал… – младший Трингам зажмурился. По щекам опять медленно покатились горячие слёзы. – Спасибо. – Не за что. Не бойся. Всё будет хорошо.