Like an image passing by, my love, my life,
In the mirror of your eyes, my love, my life,
I can see it all so clearly
Answer me sincerely
Was it a dream, a lie?
"My love, my life", ABBA
– Мы не военное государство! – Рой стукнул кулаком по столу. – Понимаете вы? Нельзя рубить с плеча! Почему мы не можем с ними сначала поговорить?! – Потому что я вам, фюрер Мустанг, уже полчаса объясняю, что они не хотят с нами говорить! – Мира Оливия, такая же рассерженная, но немногим более сдержанная, чем Рой, оперлась обеими руками на стол. – Почему мы должны рисковать безопасностью государственных границ?! – А вы говорить-то пробовали? – Говорю я вам, они не идут на контакт! – Я спрашиваю, вы пробовали или нет?! – Пробовали! – Когда?! – … ну, пусть три года назад, когда была очередная эскалация конфликта… после этого они категорически отказываются выходить на связь! Более того, – генерал-майор Армстронг сощурилась, сверкнув холодными синими глазами, – они жестоко расправились с нашим послом – и прислали нам его скальп! И вы говорите: «просвещённые драхмийцы»! Вы понятия не имеете, какие они на самом деле! Я ещё молчу про никенавтов, языка которых мы не знаем и которые нас воспринимают как вочеловеченное зло – и пытаться говорить с ними, не зная их языка, бессмысленно! А язык знает условно только капитан Майлз и знал – подполковник Элрик! – Не знал, а знает! – Мустанг снова в ярости стукнул кулаком по столу – так, что едва его не проломил. – Сейчас его здесь нет! Значит, знал! – Миру Оливию уже мелко трясло. Стоящие за её спиной Эмма и капитан Бакканир нервно переглянулись. – Здесь так принято! Не ходите в чужой монастырь со своим уставом! Если человек пропал без вести, здесь о нём стараются не говорить вовсе – потому что либо он умер, либо предал, третьего… – Я говорю с позиции общечеловеческого устава! – чёрные глаза Мустанга прожигали насквозь. Вот уж и впрямь битва титанов. – Не сметь так говорить о них!.. – Да прекратите же вы уже!.. – глухо надрывно всхлипнула Винри, сидящая на кушетке чуть поодаль, с лицом, спрятанным в ладонях. – Как будто вы своими криками кому-то поможете! Вы даже друг друга не слышите! Мустанг и Армстронг одновременно опустили голову и замолчали. Рокбелл была права. Да, оба сейчас на нервах. И даже примерно по одним и тем же поводам. Эскалация прошлого конфликта, произошедшая несколько лет назад, не шла ни в какое сравнение с тем, что происходило сейчас. Драхма объявила войну близлежащим территориям Аместриса, и теперь нужно было срочно двинуть войска через снега, мимо разрезавших долину льдов. Вдобавок ко всему, разведка донесла, что оба племени никенавтов, кочевавших по округе и портивших жизнь аместрийцам, сочли ледяную скалу знаком божьего гнева; а обнаруженного по одну из сторон этой скалы заколотого кинжалом громадного белого медведя – надругательством над их священным животным. И теперь тоже готовились к войне. Значит, готовиться нужно было к нападению сразу с трёх сторон. Да, никенавты с их примитивным оружием и малочисленной «армией» были мало страшны обитателям Бриггса, но то, что на них нужно было отвлекаться от основной угрозы, нервировало всех. Вдобавок ко всему… заколотый медведь не давал покоя и тем, кто находился сейчас в самой северной крепости государства. А Элрики и Трингамы как сквозь землю провалились. Или сквозь лёд. Ни малейшего следа. Ни намёка. И было страшно. По-настоящему страшно. Но это не повод кричать ещё и друг на друга… В повисшей тишине тем оглушительнее показался чёткий сдержанный стук в дверь. Мира Оливия впервые, пожалуй, за всю жизнь вздрогнула, обернувшись. Винри подняла голову. Доктор Энберг и капитан Бакканир молча нахмурились. Кажется, всему штату был дан ясный приказ – не беспокоить командование, которое обсуждало важные дела… – Войдите, – скомандовал Мустанг, у которого почему-то пересохло в горле. Слишком долго кричал? Да нет, тут другое. Словно предчувствие. Ещё ему предчувствия не хватало. «Чуечки» Эда… Дверь открылась. Эмма отступила на шаг назад. Бакканир вытаращил глаза. Генерал-майор Армстронг застыла с открытым ртом. Рой часто моргал. А Винри, поднявшись на плохо держащие её ноги, недоверчиво прошептала: – … Рассел?.. Да, это был именно он. Майор Трингам-старший. Алхимик, связующий материю. Главный заведующий лабораториями Аместриса. Старший брат Флетчера. Друг Альфонса. Лучший друг Эдварда. Рассел Трингам. – Разрешите доложить, – хмуро отчеканил он, поднеся ладонь ко лбу. Он был одет в полный зимний комплект формы – идеально чистый, выглаженный, словно с иголочки. Ни потёртости, ни прорехи. Тёплая зимняя шапка сидела на голове майора ровно по уставу – ни выше, ни ниже. Погоны начищены так, что больно смотреть. Белоснежные перчатки без единого пятнышка. Рассел выглядел так, словно явился с парадного смотра. Словно не было этих полутора недель. Словно он не пропадал. И только взгляд его выдавал – отсутствующий. Холодный. Нездешний. Пустой. – Фюрер Мустанг, генерал-майор Армстронг – операция по сбору информации о структуре геологических изменений на границе с Драхмой преждевременно завершена. Возобновлению не подлежит. Доклад окончен. – Рассел?.. – фюрер, оправившись от первого шока, выпрямился, сжав кулаки. Руки у него дрожали. Первым порывом было желание крепко обнять Рассела и выдохнуть. Но Мустанг поборол это желание. Что-то было не то. Что-то было не так. Хотя бы то… что старший Трингам не смотрел на Винри. Совсем. А бедную девушку уже трясло, как в лихорадке. – Что происходит?.. Где ты был? И где остальные?.. – Не имею чести знать, господин фюрер, – по-прежнему бесстрастно отчеканил тот, глядя строго в глаза Рою. Того словно обожгло. Он отстранился от стола и мрачно нахмурился, прикусив губу. Не имею чести знать? Рассел не мог бы так ответить на вопрос об остальных, под которыми подразумевались Флетчер, Эд и Ал. Не мог – и всё тут. Амнезия у него что ли случилась? Или… что похуже? Защитная реакция мозга? Почему он такой? Вновь повисла тишина. И в этой жуткой тишине Винри робко потерянно позвала: – Рассел… посмотри на меня. Старший Трингам послушно перевёл взгляд на неё. – Ты… ты ничего не хочешь мне сказать? – Винри стало страшно. Такая бесстрастность пугала. Ни одного естественного, живого движения. Да что с ним такое? Ей тоже страшно хотелось кинуться ему на шею и в голос разреветься. Но обжигающий холод, которым буквально веяло от старшего Трингама, заставил её остаться на месте. Если только… Рокбелл вздрогнула. Показалось это ей или нет – но в глубине синих глаз Рассела вспыхнуло что-то живое. Не то что вспыхнуло – полыхнуло. Всего на секунду ей показалось, что она прочитала невыразимую затаённую боль и мольбу. «Пожалуйста, Винри, прошу…» Но всё тут же пропало. На неё снова смотрели холодные тёмные льдинки. – Мне нечего тебе сказать, Винри.***
– В этом действительно есть необходимость? – доктор Энберг, только-только отпоившая Винри горячим чаем и успокоительным, прислонилась плечом к одному из шкафов с книгами в своём кабинете. – Вы уверены?.. – Мы перепробовали всё, – коротко ответил Майлз, перебирая какие-то бутыльки у неё на столе. – Действительно всё. Все методы. Он не говорит, что не помнит. Значит… умалчивает. И значит… – он замер на секунду и жёстко подытожил: – У нас нет выбора. Пауза. – Я ни за что не поверю, что фюрер согласился на это, – тихо ответила Эмма. – Он и не согласился. Он предпочёл не знать, – Майлз передёрнул плечами, выуживая нужный ему флакон. – Как будто у него тоже все эмоции отключились. Сказал генерал-майору, что даёт добро на все её приказы, и ушёл в кабинет. Там закрылся. А генерал-майор… – Разве она смогла отдать этот приказ?! – Эмма Фрида даже рванулась вперёд. – … смогла, – тихо ответил капитан, взглянув на доктора исподлобья. – Ведь не зря мы её зовём Ледяной скалой Бриггса. Энберг опустила глаза. На неё навалилась жуткая безразличная усталость. Апатия. Болезнь, заразившая весь Северный Штаб с возвращением Рассела. – Можно… можно я с ним всё-таки поговорю? – умоляюще попросила Винри, поднимая глаза от кружки. – Пожалуйста – может ведь сработать! Майлз бросил на неё тяжёлый мутный взгляд, задумался на секунду – и кивнул. – Попробуй. Терять уже нечего.***
Рассел запрокинул голову и облизал губы. Он чувствовал, что заболевает. Холодный камень, к которому он был прижат спиной, сырость, мигающий тусклый красноватый свет – всё это не способствовало укреплению здоровья. Старший Трингам усмехнулся, сглотнул солёную кровь, от привкуса которой он не мог отделаться всё время, проведённое здесь, и прикрыл воспалённые веки. Он знал, что оставалось немного. Знал, что нужно потерпеть ещё чуть-чуть. Каких-нибудь пару часов. Но чёрт возьми, как же тяжело ему это всё давалось… Когда он подходил к воротам Бриггса с поисковым отрядом, не узнававшим его, он запрещал себе думать. Когда он навытяжку стоял перед фюрером, он запрещал себе думать. Когда на него кричали, когда упрашивали и потом, когда избивали, было легче – думать было не надо… А вот сейчас снова было сложно. Адски сложно. Как – не думать? А что же ещё делать, когда сидишь в одиночестве со скованными за спиной руками в темнице?.. Но думать было нельзя – ему запретили. Иначе – всё зря. Нельзя было думать, что сейчас происходит с Эдом в стане драхмийцев. Нельзя. Нельзя было думать, что делают с Алом западные никенавты. Нельзя. Нельзя было думать, каково приходится Флетчеру в лагере восточных никенавтов. Нельзя, нельзя! Рассел до боли зажмурился. Нельзя было думать, что сейчас чувствует Винри. Винри… – Рассел, пожалуйста, – поговори ты хоть со мной! Старший Трингам вздрогнул и открыл сразу заслезившиеся от боли глаза. Перед ним, переминаясь с ноги на ногу, глядя на него сверху вниз просветлённо-злыми голубыми глазами, стояла Винри Рокбелл. У Рассела даже дыхание перехватило. Никогда раньше она ему не казалась такой красивой, даже в вечернем платье, даже в летнем купальнике, даже в повседневной своей майке и бандане, – по сравнению с тем, какой она предстала сейчас, в этом тёплом пальто, с сердито сведёнными на переносице светлыми бровями, с прядями золотистых волос, выбивающимися из чёлки… Не думать? А он и не думает. Она просто стоит перед ним. А он – он её любит. Как тяжело было тогда отыграть холод и безразличие, но Рассел понадеялся, что Винри почувствует и поймёт… Наверное, не поняла. Но сейчас-то, сейчас – она простит? Она услышит?.. Она стерпит? Старший Трингам смотрел на свою девушку снизу вверх глубоко синими, тёплыми глазами, как будто прося прощения. И вместе с тем – у него больно ныло под сердцем. И это был вовсе не след от удара зимним сапогом. Винри вновь еле сдержалась, чтобы не упасть перед ним на колени, не обнять и не разреветься, как маленькая. Ещё перед спуском в застенки Бриггса, куда её проводил Майлз, она твёрдо решила: надо изображать из себя такую же ледяную скалу, какую строил из себя Рассел. И Мира Оливия. И вообще. Если на него ничего не подействовало – ни разговоры, ни угрозы… оставался только шантаж. Хотя внутренне девушку трясло. Она старалась не смотреть на обнажённый торс Рассела, чтобы не стало ещё хуже. Ей сейчас не хотелось думать о ссадинах, синяках и кровоподтёках, которые уже оставили местные мастера. Но так же не хотелось думать и о бледных, почти незаметных веснушках и маленьких родинках, расположение которых она знала наизусть… Винри только бросила беглый взгляд на правый бок Рассела – и тут же вновь подняла глаза. Взгляд у неё стал ещё более холодным и жёстким, и она вдруг успокоилась. Доктор Энберг ей не соврала. А пальцы хорошо помнили – у её Рассела не было никакого длинного побелевшего шрама от живота до середины правых рёбер. Так значит, не он? А кто же? – Рассел, скажи хотя бы мне, – холодно процедила она сквозь зубы, – что происходит? Старший Трингам опустил голову. Помолчал. И тихо признался: – Прости, Винри. Я не могу тебе сказать. Несколько суток, проведённые на нервах, сделали своё дело. Рокбелл начинала закипать. Она здесь ради него. Ради них – мальчиков. Она ночи не спала. Выплакала все глаза. А он, таким чудом внезапно вернувшийся, он, тот, за которого она готова была сама уже идти в ледяные горы Бриггса, – он, Рассел, говорит ей, что не может сказать! – Откуда у тебя этот шрам? – глухо спросила она, небрежно кивнув. Рассел сглотнул и снова выглянул исподлобья. – Я не могу тебе сказать. – Где твой брат? Где Эд и Ал? – Я не могу тебе сказать. – Они хотя бы живы? – Я не могу тебе сказать. – Да что ты вообще натворил, Рассел?! Где ты был?! Какого Уроборосса, как вы говорите?! Почему ты позволяешь над собой издеваться?! – Я не могу тебе сказать, Винри, прошу, пойми! Они смотрели друг другу в глаза – Рассел отчаянно, Винри в ярости. Уже через несколько минут она пожалеет, что потеряла над собой контроль. Но пока… – Ах я должна понять?! – навзрыд крикнула она, тряхнув головой. – Понять – а может, ещё и простить?! Да знаешь что?! Осточертело! Да, осточертело, ясно тебе! Если ты немедленно мне не скажешь хоть что-нибудь, я… – она замерла на секунду – и сделала непоправимое: – Я брошу тебя, ясно?! Уйду! Уйду – и всё! – она разошлась не на шутку – и кричала так, что её голос отражался от стенок камеры. Но только этой – шумоизоляция здесь была потрясающая. – Ты что, думаешь, я не найду лучше тебя?! Так ты ошибаешься! Не сошёлся на тебе свет клином, так и знай!.. – выпалив последнюю фразу, Винри, предвкушая триумф, распахнула зажмуренные было глаза – и застыла. Рассел молчал, опустив голову. Светлая чёлка полностью скрывала его лицо. Винри несмело шагнула вперёд. – Рассел… – Конечно, ты найдёшь лучше, – тихо, не поднимая головы, ответил старший Трингам. – Ведь ты настоящее солнце – умная, красивая, добрая… а что я? Я – самодовольный дурак с плохим чувством юмора… – он еле слышно хмыкнул. А у Винри от этого смешка всё внутри перевернулось. – Знаешь, я с начала лета не мог понять, за что мне такое счастье. Чем я тебя заслужил. Всё не мог поверить, что ты мне не снишься, когда я тебя целую. Или когда глажу твои волосы. Или когда держу твою руку. Мне казалось, что я сплю. Что это настоящая сказка, – он немного помолчал. – Вот и ответ на все мои вопросы. Я действительно никогда тебя не заслуживал. Мне тебя подарили на короткий срок. И я… я это навсегда запомню. Хотя и не знаю, долго ли мне осталось, но уж поверь – точно до конца жизни, – Рассел снова усмехнулся, всё ещё не поднимая головы. – Винри, найди себе того, кто будет тебя по-настоящему достоин. Не соглашайся на промежуточные варианты. Не вспоминай обо мне, я плохой пример. Ты достойна только и только лучшего, – снова пауза. – Винри, я не смогу тебе ответить на твои вопросы. Не имею права. Прости. Прости меня. Прости не только за это, но за всю ту боль, которую я тебе причинил. Прости. Рассел медленно поднял голову, и у Рокбелл закружилась голова. Люди так не смотрят. Так смотрят умирающие звери. – Уходи, Винри, – прошептал он. – Уходи. Она была на грани. И сделала свой выбор. Медленно, тоже очень медленно отвернулась. Сделала шаг. Потом ещё один. И ещё. Холодно. Очень холодно – до рези в пальцах. Скорее наверх – к горячему чаю… Винри хотела бы не думать об этом. Хотела бы списать это на голосовые галлюцинации. Но прежде, чем выскочить за тяжёлую металлическую дверь, она услышала негромкое, но вполне отчётливое: – Винри, я тебя люблю. На этот раз доктор Энберг пришлось добавить в чай Винри снотворное – чтобы девушка хоть немного отдохнула. Но, засыпая, Рокбелл всё бормотала: «Но ведь всё-таки он… зачем… зачем он… зачем я…»***
Рассел между тем улыбался сам себе. Да, улыбался. Но улыбкой сумасшедшего. Или покойника. Теперь Ему не о чем переживать. Всё, что его держало здесь, что могло бы заставить отказаться от выбранного раз и навсегда пути, было безвозвратно потеряно. Любимая девушка ушла. Младший брат и друзья в руках у таких же извергов, как и те, что сейчас придут издеваться над ним. То есть, в конечном счёте, в руках у обычных людей. Больше нечего терять. Старшего Трингама крупно трясло. Нечего терять, правда. Она заслуживает лучшего, правда. Он никогда не был её достоин, правда. Но господи… как же больно отпускать. Больно – как будто сердце выдрали и топчутся по нему, чтобы превратить в окровавленное знамя нового мира. – Майор Рассел Трингам, вы по-прежнему ничего не хотите нам сказать? – Нет. – Вы признаны государственным изменником. – Мне нечего вам возразить. – Государственные изменники подлежат расстрелу. – Я знаком с законодательством. – Однако в вашем случае и нынешней ситуации военного положения Аместриса приказано до последнего выбивать информацию – до тех пор, пока преступник не потеряет человеческий облик. – Я не буду вам мешать выполнять вашу работу. Я готов. – Вы уверены? Вас сейчас лишат зрения… – Вы пугаете человека, который готов умереть, лишением зрения?.. Как любезно с вашей стороны. Молчание. И глухо: – Запрокинь ему голову. Концентрат белладонны должен подействовать. И... резани по веку. Для острастки. Рассел почти с облегчением почувствовал стальную хватку на своём горле. Больше не надо думать. Невыносимая боль прорезала правый глаз насквозь, тут же по щеке потекла горячая кровь, и он бы закричал, если бы только мог – но чужие грубые пальцы не давали даже толком вздохнуть. Вот бы потерять сознание – пока не придёт время. Но нет, это было бы слишком, слишком просто… – Давай второй… а?.. Это что за?.. Что за чертовщина?! Витген, назад, твою мать! Чужая рука исчезла, Рассел хватанул холодного воздуха и закашлялся, мотая головой. Боль в правом глазу не утихала, но, на счастье, её не усугублял свет – длинная чёлка оказалась сейчас очень кстати. Старший Трингам через силу заставил себя открыть левый глаз и сфокусироваться на происходящем в камере. Голова раскалывалась, правый глаз ныл, словно его проткнули насквозь раскалённым штырём, эта боль отдавалась во всём черепе, поэтому получилось далеко не сразу. Но, когда удалось, Рассел с облегчением выдохнул, опустил голову и улыбнулся. – Значит, я перепутал время… Какое счастье. Два «палача», как их здесь прозвали «верхние» служащие Бриггса, прижимались к противоположной от Рассела стене, в ужасе гипнотизируя пол. По полу медленно растекались огненные струйки. Вернее, они не просто растекались – они образовывали кусок двойного обода огромного, судя по почти прямой дуге, алхимического круга, испещрённого таинственными надписями на забытом людьми языке. Щелчок. Рассел опустил затёкшие руки. Пошатываясь, поднялся на ноги. Взглянул единственным теперь здоровым левым глазом на своих мучителей. И примиряюще улыбнулся им: – Не поминайте лихом, господа. После чего шагнул вперёд – прямо на огненный обод.***
– Ни слова Рокбелл, – глухо выдохнул Мустанг, трясущимися руками сдавливая виски. – Ни слова, слышите? И завтра – армия выступает. Если утром все в Штабе были на нервах, в обед – в депрессивно-безразличном состоянии, то теперь наступило отчаяние. Доктор Энберг сидела на кушетке (Винри спала в гостевой комнате, подготовленной на особый случай), спрятав – уже в свою очередь – лицо в ладонях. Мира Оливия стояла посреди комнаты, опираясь всем телом на эфес своего меча. Её лица тоже никто не мог бы сейчас увидеть – его скрывали длинные светлые волосы. Прямо как у них. У него. Майлз гипнотизировал стену отсутствующим взглядом. Бакканир смотрел в пол. За дверью огромный подполковник Армстронг сидел на корточках и старался унять дрожь в зубах. Казалось, сегодня уже ничто никого не сможет удивить. Но когда в кабинет влетел белый как мел работник «застенок» и сообщил о внезапном пожаре, в ходе которого «майор Трингам-старший», по словам двух очевидцев, «моментально вспыхнув, сгорел заживо так, что от него ничего не осталось», дышать и правда стало нечем.