Ваш путь недобрый, незлой, на пять веков иль минут,
Тут то ли всякий крылат, то ли каждый – ползком.
Тебя достанут стрелой, его живого возьмут,
А кто да в чем виноват – уж разберетесь потом.
"Побратимы", Драконь
Рассел, щурясь, смотрел прямо перед собой на занесённую снегом равнину. Неужели получилось? Последнее, что он помнил, – это яркая вспышка боли где-то в районе обеих глазниц… И вот теперь – он стоит здесь. А там, впереди, до боли знакомые, уже заученные – фиолетовый, бирюзовый, и, что важнее всего, светло-зелёный. – Ну наконец-то, – Эд повернулся первым, «отлипнув» от Ала, и грустно улыбнулся. – А мы думали, что тебя уже не дождёмся… Альфонс тоже улыбнулся, хоть и немного болезненно. Рассел выдохнул. И правда они. Значит, получилось. А вот лица Флетчера он увидеть не успел – через пару секунд в грудь ткнулся горячий лоб, и перед глазами замаячила светлая вихрастая макушка. – Братик! Старший Трингам, дёрнув уголком губ, молча гладил Флетчера по голове, дожидаясь, когда Элрики, не такие расторопные да ещё и почему-то странно прихрамывающие на разные ноги, подойдут поближе. Когда они оказались рядом, Рассел вопросительно приподнял брови. – Ничего, как видишь. Целы, – Эд передёрнул плечами. – То есть, условно, конечно, но этого и следовало ожидать. Какое-то время они разглядывали друг друга. Флетчер отстранился и тоже, нахмурившись, смотрел теперь в лицо брату. Все были замученные, у всех на лицах темнели синяки и ссадины. Но это ведь явно было не всё. Рассел опустил глаза. Вокруг ни души, ни возвышенности. Пустое серое небо тоже не сулит ничего экстренно-ужасного. Значит, время ещё есть. – Что с тобой сделали, братец? – старший Трингам постарался, чтобы его голос звучал спокойно и твёрдо, но получалось не очень. Флетчер прикусил губу и отвёл взгляд. – Да так… – Говори. Флетчер, поколебавшись с секунду, стянул перчатки, продемонстрировал застывшему Расселу обе ладони, после чего, морщась, приподнял зелёную ленту, повязанную на лбу. – Раздели до белья, связали и оставили на морозе, – нехотя ответил младший, не глядя старшему в глаза. – Периодически на руки лили кипяток и баловались с охотничьим кортиком, – пауза. – Это ничего. У Эда и Ала хуже. Рассел, с трудом проглотивший вставший поперёк горла ком поднимающейся ярости и ужаса (как тут будешь равнодушным), усилием воли заставил себя перевести взгляд на Ала. – Альфонс? – Может, не надо? – тот поджал губы. – Не хуже у меня, чем у Флетчера. Но приятного тоже мало. – Покажи. Ал, грустно покосившись на Эда (тот стоял с опущенной головой и сжатыми кулаками), снял перчатку с левой руки… и продемонстрировал ошарашенному Расселу и вздрогнувшему Флетчеру (похоже, вживую он тоже видел это в первый раз) руку. То есть как руку – кисть, более напоминавшую анатомическое пособие экорше – человека без кожи. – Если не считать всяких выжженных на спине значков, то у них весьма своеобразные методы казни. Впрочем, на то и никенавты, – Ал, морщась, принялся натягивать перчатку обратно, избегая взглядов остальных. – Очень уж западные любят всякое свежевание и снятие скальпа. Спасибо голову на месте оставили, не успели. Но с левой руки и правой ноги кожу срезали… – молчание, с угрюмой усмешкой: – Зато мы с Эдом теперь точно как зеркальные близнецы с покалеченными конечностями. Рассел взглянул на Эда. Тот всё ещё стоял с низко опущенной головой. Старший Трингам хорошо его понимал. За издевательства над Флетчером ему хотелось жестоко расправиться с каждым из племени восточных никенавтов. Лучше не думать, какую казнь выбрал бы Эд для западных за Ала. – Эд?.. – Да что я? Мне проще всех, – старший Элрик мотнул головой. – Я-то конечности раньше терял, меня таким не напугать. Подумаешь, с мясом вырвали протезы, я такое только этим летом снова переживал, – пауза, чуть тише: – Хотя, конечно, когда они края раскалили и просто острыми частями начали их в тело всаживать, было… больновато. Я даже вырубился. А когда очнулся, был уже тут. Рассела мелко потряхивало. Теперь он понял, что неестественного было в фигуре Эда – стальные рука и нога, скрытые под магическим (алхимическим?) одеянием Священной земли, казались короче, чем обычно, – потому он и хромал. Эд мрачно хмыкнул и исподлобья уставился на своего лучшего друга. – А ты?.. Что наши, погуманнее были? Вроде выглядишь целее нас… Рассел посмотрел в сторону. Кажется, на горизонте слева начинали клубиться тёмные мрачные тучи. Оставалось недолго. – Погуманнее, – кивнул он. – Я всего лишь, – он замер на секунду, показывать им или нет, но всё же поднял руку и отвёл длинную чёлку в сторону, – ослеп на один глаз. – Что?! Как?! – не выдержал Флетчер, рванувшись вперёд и схватив брата за пушистый воротник. – Да просто… настойка беладонны, как я понял, – Рассел вернул свою чёлку на место и потерянно улыбнулся. – Да ты не переживай, братец. Всё равно мой правый глаз никому не видно. Так что… – он опустил голову и шёпотом закончил: – Не это было хуже всего. Молчание длилось недолго. Флетчер выпустил воротник, но не отступил, тревожно пытаясь разглядеть вблизи, что могло быть страшнее. Для него-то это была трагедия. Ал нахмурился. Он начинал догадываться, что значило это нежелание говорить. А Эд не думал. – Рассел – Винри? – коротко глухо спросил старший Элрик. Попал в точку – Рассел дёрнулся, непроизвольно сжимая свой локоть. Ал и Флетчер переглянулись. – Что она сделала? – еле слышно поинтересовался Альфонс. Туча на горизонте расползалась, росла и ширилась. Рассел сглотнул. Опустил голову совсем низко. Постоял так. Несколько раз порывался открыть рот и заговорить, но не решался и отрицательно качал головой. – Рассел… – умоляюще начал было Флетчер, которому было физически нехорошо от мучений брата. – Бросила она меня, – шёпотом ответил, наконец, Рассел. – Сказала, что найдёт себе другого, в тысячу раз лучше. Что на мне свет клином не сошёлся, – пауза, болезненная ухмылка. – Она мне это прямо там, в подземелье сказала, – снова пауза. – Я думаю, она права. Я ей… так и сказал, – почти беззвучно, подавившись не то кашлем, не то всхлипом: – Я её никогда не был действительно достоин. Флетчер молча шагнул вперёд и снова уткнулся лбом в грудь брата. Тот, правда, на этот раз не обнял его в ответ – так и стоял с опущенными руками. – Что за чушь, Рассел? – Эд, глубоко поражённый, прижал к щеке настоящую, живую руку. – Что значит не достоин? Как это бросила? Она же тебя любит! Рассел судорожно пожал плечами – мол, видимо, не любит. Эд между тем начинал закипать. Он просто поверить не мог своим ушам. Винри – и так поступила?! С Расселом?! В начале отношений этих двоих он сделал обоим объявление, что если один из них решится обидеть другого, то он из них всю дурь выбьет. «Но я же твой лучший друг!» – возмутился тогда Рассел. «Но я же твоя подруга детства!» – обиделась Винри. «Да, – тогда невозмутимо развёл руками Эд, – а отсюда вывод, что дороги вы мне одинаково! И второму из вас я сказал то же самое!» Он бы в жизни не подумал, что будет в ярости на Винри… Но Рассел бы не стал выдумывать такую чепуху. К тому же… к тому же он ведь Винри действительно обожает, это невооружённым глазом всегда было видно. И сейчас – сейчас, когда его пытали – Винри посмела ему сказать ТАКОЕ?! – Я не понимаю, как такое могло произойти, Рассел, – Альфонс тоже сделал шаг вперёд и обнял здоровой рукой Рассела за плечи. Тот вновь подавился всхлипом, перепутать который с кашлем было уже нереально. – Но ты не прав. Если она тебе сказала подобное, то это не ты её недостоин, а она тебя, – чуть тише, мягко гладя затрясшегося от беззвучных рыданий старшего Трингама по спине: – Рассел, Эд всегда тебя шипперил с Винри потому, что считает тебя лучше всех. Я придерживаюсь того же мнения. – Если только мы выживем после всей этой хуйни, я ей такой Армагеддон устрою! – рыкнул Эдвард, наконец, тоже срываясь с места и обеими руками сгребая всех троих в охапку. – Такой… Да как она смеет тебе, моему лучшему другу, такое говорить?! Ты самый умный, самый красивый, самый добрый и самый заботливый парень, которого только можно было придумать! Пиздит она, что лучше найдёт, – не бывает лучше! Я ей!.. – Эд, твоя рука!.. – сквозь слёзы и истерический смех выдавил из себя Рассел. – Зажила уже моя рука! – в сердцах крикнул тот, стискивая друзей и брата ещё крепче. – Зажила, понял?! Поэтому я, блядь, такое организую!.. – А ведь и правда – всё зажило, – сипло выдохнул (неудобно говорить в полный голос, когда твои рёбра хрустят) Флетчер. После непродолжительного молчания все четверо расступились и в немом изумлении уставились друг на друга. Эд и Флетчер были правы. Синяки и ссадины исчезли с лиц. Пропорции тела Эда теперь выглядели нормально, как обычно. Ал стянул свою перчатку – кожа была на месте. Рассел попробовал проморгаться – и снова увидел мир обоими глазами – хотя пока и через дымку слёз. – Это… – потерянно начал было Ал. – Это кристаллы. Без сомнений, – Флетчер поднял голову и смотрел теперь в сторону тучи, затянувшей почти всё небо. – Время пришло. Рассел торопливо смахнул слёзы с щёк и тоже поднял голову, твёрдым, спокойным взглядом смело обводя друзей и брата. – Идём? – он наклонил голову. Эд коснулся застёжки своего плаща – с той самой мандалой. – Идём, – глухо согласился он. – Вперёд. Они развернулись лицами к разным сторонам света, откуда и пришли: Эд – на Север, Ал – на Запад, Флетчер – на Восток, Рассел – на Юг. – Я должен сказать вам ещё кое-что, – вдруг проговорил Флетчер. Никто не обернулся. Они стояли спинами друг к другу. Ветер трепал плащи. – Скорее всего, это наша последняя встреча. Кристаллы взрываются, когда миссия Величайших выполнена. Значит, как только мы вернём равновесие, все раны вновь откроются, – пауза, – и наши глотки будут перерезаны. Он сказал это совершенно спокойно и буднично – тем же самым голосом, каким ещё недавно беседовал в своём кабинете в Централе с любимыми сансевиериями. Вокруг завывала настоящая метель. – Ясно, – усмехнулся Ал. – В таком случае – до встречи на том свете. – Увидимся на чае у Истины, – хмыкнул Эд. – Значит, до скорого, – Рассел поднял руку, хотя точно знал, что его никто не видит. Флетчер улыбнулся сам себе. – До скорого, друзья. И пока, братик. Всё растаяло в чёрной мгле, обрушившейся с неба на землю.***
– Как вы собираетесь в таком буране вести танковые войска?! – перекрикивая вой урагана, спросил Мустанг Миру Оливию. – Я – не – знаю! – рявкнула она, приложив ладонь козырьком ко лбу. За все годы службы такого буйства стихии она не видела. – Танки врежутся в стену! Мы не видим врага! – Мы видели его перед бурей! У драхмийцев орудия дальнего боя, если они их доведут до ближнего разлома, то мы будем разбиты! – А никенавты!.. – Мустанг отплёвывался от набившегося в рот снега. Хуже не придумать – алхимия по-прежнему не работает (а если бы и работала, он всё равно был бы бесполезен – при таком обилии снега), тьма, в любой момент их могут окружить находящиеся по эту сторону разлома левые племена дикарей. – Мы их подавим гусеницами! – А вы хотите, чтобы они зашли с тыла?! – Смотрите! – взвизгнула вдруг Винри (она буквально сбежала вместе с доктором Энберг на поле боя из крепости, за что уже получила свою порцию криков), показывая пальцем куда-то над головами военных. Фюрер и генерал-майор вскинули головы – и замерли в ужасе. Доктор Энберг попятилась назад, бормоча под нос что-то на латыни. Майор Армстронг в панике сжимал бесполезные кулаки. Сами Бакканир и Майлз, стоявшие в первых рядах, – люди далеко не робкого десятка даже среди военных Бриггса – задеревенели от страха. Из мглы и завихрений метели прямо на них с бешеной скоростью нёсся огромный, выше самой высокой горы хребта, теряющийся своими извивами в чёрных тучах ледяной побег. Это не могло быть творением рук человека. Значит… – Что это такое?! – срывая голос, выкрикнула Мира Оливия. И впервые это был крик отчаявшегося человека – судя по всему, этот шип намеревался их убить – и при его размерах и гибкости, убежать было… невозможно? – Полагаю, месть матушки-природы за обилие пролитой на этой земле крови, – раздался вдруг за спинами верхушки командования (к которой относились Мустанг, Мира Оливия, доктор Энберг – поскольку её помощь пока не была нужна, – и Винри, которую, испуганную и заплаканную, было некуда деть, раз уж она оказалась здесь) спокойный, даже насмешливый и до боли знакомый всем голос. Голос, которому не приходилось кричать. Голос, звучавший так, словно человек стоит где-нибудь в столовой, потягивая свой кофе и болтая с друзьями о всякой ерунде… Голос, при этом заглушивший завывания бури. Все поспешно обернулись. – … Рассел?! – выдохнул Мустанг, в ужасе распахнув чёрные глаза. Эмма Фрида прижала ладонь к губам. Мира Оливия не могла вымолвить ни слова. У Винри кружилась голова и её пошатывало… В самом деле, это был Рассел. Прежний Рассел, не тот, которого они видели в последний раз в Бриггсе с потухшими глазами. Этот – смело и чуть лукаво улыбался. Этот – стоял, выпрямившись во весь свой немаленький рост и словно соединив небо с землёй. За его спиной трепались роскошный изумрудный плащ и того же цвета лента, повязанная на лбу, под светлой чёлкой. Несмотря на бешеный мороз и буйство стихии, ему, в его лёгком, покрытом узорами одеянии, казалось, совершенно не было холодно. У Винри болезненно ухало сердце. Слезились глаза, которые она не могла отвести. Она его любила, любила в любом виде – смешного, заспанного, сердитого, в мятом белом халате, в специальной лабораторной шапочке, любила простого, домашнего или, наоборот, солидного, серьёзного, внушающего трепет на конференциях… но сейчас ей было даже страшно, потому что впервые она увидела его – божеством. А Рассел не смотрел на неё. Или не видел. Или не хотел видеть. По-прежнему насмешливо улыбаясь, он прошёл мимо девушки, не повернув головы. «Он, он, мой, что я наделала тогда, дура?!» – бесновался голос в её голове. Но было поздно. Рассел на ходу вытаскивал из висящих на поясе ножен длинный, роскошный меч с изумрудной ложбинкой в середине лезвия. Такого аместрийцы никогда раньше не видели – древнее, забытое искусство… – Не делайте глупостей, – бросил Рассел ошарашенной Мире Оливии. – Держитесь в стороне, – кивнул он растерянной Эмме. – И… – он замер на мгновение рядом с Мустангом, взгляд которого сложно было описать хоть одним словом из человеческого лексикона. – Наблюдайте. И берегите людей – вы это умеете делать, – пауза, – нам не нужны жертвы. Даже случайные. «Нам?» – только и успели подумать стоявшие здесь люди. В следующее мгновение шип непременно обрушился бы всей своей тяжестью на головы людей и похоронил бы под собой великую северную армию Аместриса, как вдруг Рассел щёлкнул застёжкой, державшей его нёсшийся прочь плащ (тот, вырвавшись на свободу, прилетел в руки к Винри, едва не сбив её с ног), махнул левой рукой, из которой моментально, без всякого круга или щелчка, вырвались крепкие зелёные побеги с шипами, и, зло заорав (в своём обычном стиле): – ВАЛИ ОБРАТНО, СОРНЯК ГРЁБАНЫЙ! – замахнулся мечом.***
То, что происходило после этого, больше напоминало какой-то потрясающий по своей постановке сон с элементами экшена, героики, фэнтези и фантастики разом. Застывшим на местах по четырём сторонам света людям только и оставалось, что наблюдать, борясь с желанием ущипнуть себя за локоть. Чёрные тучи редели. Ветер смягчался, слабел, пока совершенно не улёгся. Четыре маленькие – с такого отдаления – фигуры в одеждах разных оттенков ледяных кристаллов легко скользили по издающим утробные вопли снежно-ледовым огромным побегам, разрезали их, взрывали, парили над ними… На последний, самый большой такой побег (а может, это было щупальце), вырвавшийся из разлома перед ледяной стеной, кинулись все разом – и пронзили чудовище. С оглушительным скрежетом и воплем – хотя непонятно, чем это существо – существо ли вообще? – могло вопить – оно обрушилось боком на стену – и разрушило её, обвалило, низвело до самого основания, взметнув огромное облако снежной пыли. Левые никенавты, стоявшие у самой этой стены, успели лишь в ужасе воздеть руки к небу – обломки летели прямо на них… но что-то помешало. Остановило в паре метров от голов людей, пронзило зелёными тонкими ростками, взметнуло внезапным вихрем в небо и там раздробило вспышкой на крошечные осколки. Когда белоснежный туман рассеялся, а осколки ледяной стены покрыли армии четырёх враждебных сторон искрящейся пылью, доктор Энберг несмело шагнула вперёд – и, всё ещё не веря своим глазам, хрипло ахнула: – Да не может этого быть! Теперь впереди расстилалась покрытая покрывалом белого нехоженого снега равнина. Между армиями больше не было никаких преград. Стена, как и разломы, исчезли, словно их и не бывало. В потрясающе чистом и неподвижном морозном воздухе было поразительно хорошо видно лица врагов. Странно – ничего пугающего или зверского в них не было. «Чудовищно жестокие» драхмийцы с густыми чёрными бородами, в каракулевых шапках с имперскими кокардами и длинных чёрных же шинелях с меховыми опушками казались не менее напуганными, чем «левые» никенавты с размалёванными лицами, одетые в оленьи шкуры. Кажущиеся чуть более цивилизованными, чем их восточные собратья, с которыми их вот уже несколько лет как разделила кровавая междоусобная вражда, «правые» никенавты, носившие куда более «элегантные» одеяния, отдалённо напоминавшие то, во что был одет Рассел, были не менее поражены, чем затянутые в модернизированную сине-белую тёплую форму аместрийцы. Но вовсе не к друг другу были прикованы взгляды людей (хотя могли – редчайший шанс увидеть в тех, кого считали «дьяволами», таких же, какими были и они сами). Забыты были и стратегические «приблуды», то есть, желание немедленно разглядеть вооружение соперника, его технику – в случае драхмийцев и аместрийцев, – его тактических построений, в случае никенавтов, вооружённых исключительно лёгкими луками и тяжёлыми мечами. Всё это не имело смысла. Все взгляды были прикованы к четверым – тем, кто стоял в центре «долины», внутри круга, очерченного, за спинами войск, горным хребтом. Рассел легко, с лёгким металлическим свистом, слышным даже самым далеко стоящим (потрясающей сейчас была не только видимость, но и слышимость, поэтому эти полкилометра, которые отделяли каждую из армий от каждого из «Величайших», не были помехой), убрал меч в ножны. Его примеру последовал Альфонс, в руках которого заворожённым западным никенавтам довелось узреть роскошную катану. Флетчер без всякого сожаления отшвырнул в сторону тонкий резной лук – и к нему не менее великолепные стрелы, одной из которых он метко разбил шип, летевший в голову вождю восточных никенавтов. Наконец, Эдвард с размаху воткнул в затвердевший снежный покров древко старинного копья – копья, которое всего пару минут назад спасло от неминуемой смерти предводителя драхмийцев. Смёрзшийся снежный наст треснул – и в стороны поползли чёрные тонкие нити, подобные той самой нити, которой с неделю назад было суждено разделить эту четвёрку и заставить их пережить такое, чего и врагу не пожелаешь. Вот только теперь «нить» не была зловеще-ломаной – она вилась в разные стороны, образуя тонкий, изящный узор, напоминавший… – Но это же круг траснмутации! – в один голос хором воскликнули Винри и Мустанг. Рой даже попытался щёлкнуть пальцами в надежде, что его сила вернулась, особенно после того, что ему довелось увидеть… но нет, по-прежнему, безуспешно. Он вскинул голову и снова растерянно уставился на них. Живых. Творящих… больше того, что подвластно человеку? Такой круг трансмутации алхимики – по крайней мере, государственные алхимики Аместриса, служившие в рядах Северной армии, – видели впервые. Он отдалённо напоминал круг трансмутации, но был несравненно больше, сложнее, путанее. Где-то он даже вздымался над землёй и бугрился, где-то углублялся. И всё разрастался, разрастался… пока не дошёл, наконец, своим ободом с надписями на давно утраченном языке до ног вздрогнувших командиров четырёх стран. – Что они… делают? – прошептала Мира Оливия. Голос у неё сел от криков перед началом самой странной битвы в её жизни – той, в которой она была простым наблюдателем. – Готовятся к трансмутации, – не оборачиваясь, пояснил фюрер. – Трансмутации чего?.. – Я не знаю. Парни между тем вскинули головы, переглянулись и кивнули друг другу. К оружию на ледяной наст упали белые перчатки. Затем – узорчатые пояса. Затем – тонкие верхние рубашки и майки. Они остались в одних брюках да расшитых по голенищам сапогах. После чего неторопливо повернулись и сделали шаг – оказавшись – внезапно – каждый на своём месте в круге. У Винри пересохло в горле. – Вин, хорош пялиться! – возмущался Рассел, покрасневший, как свёкла. – А зачем же ты снял майку? – девушка насмешливо подняла брови. – Да потому что у нас тренировка, лето и жарко! Вон Эд, Ал и Флетчер тоже без маек, и что?! – И то, – Винри машинально убрала прядь волос за ухо, пряча смущённую улыбку, – что на них тоже все девушки пялятся… А Эд с Алом ещё и друг на друга… – Ну нашли, на что смотреть, – буркнул Флетчер, хватаясь за перекладину (с прыжка) и без каких-либо усилий подтягиваясь. – Смирись, друг мой, – хмыкнул Ал, ноги которого держал Эд – чтобы младшему было удобнее качать пресс. – Популярность – вещь тяжёлая. – О да, слава – она такая, – фыркнул Эд, влюблённо поглядывая на Ала и явно борясь с искушением (когда тот, с заведёнными за голову руками, оказывался слишком близко) поцеловать его. – Иногда это бывает даже прикольно… – Да что прикольного-то? – проворчал Рассел, наклоняясь, чтобы потянуться до пола. – Уже позаниматься нормально нельзя… – А ты забей и не смущайся, получай от этого кайф! – Да в смысле?! – Ну в смысле смотрят не потому, что мы страшные, а потому, что ахуенно сексапильные! – Мне бы твою самооценку, Эд… – Не надо, хватит с нас одного загоняющегося шизофреника… Винри глупо улыбалась, накручивая вновь полезшую в глаза прядь волос на палец. Эд говорил правду – а как же не заглядеться на их стройные подтянутые торсы? Она ничего не могла с собой поделать – кровь приливала к щекам, сердце колотилось чаще. Ну да, ей нравятся красивые мужские тела. Особенно тело Рассела, хотя все четверо хороши… Эти мускулы, эти кубики, эти едва заметно выступающие рёбра и позвонки (в случае младших), эти широкие плечи (в случае старших)… И шрамы – на которые почему-то хочется смотреть, от вида которых почему-то жутко и притягательно… Может, правда, что шрамы украшают мужчин? Тогда было лето. И сейчас – какая-то жуткая параллель. Зима. Холод такой, что сводит зубы. А они прежние – молодые, стройные, подтянутые… красивые. С обнажёнными торсами. Посреди заснеженной равнины. В центре алхимического круга. Рокбелл не могла заставить себя ни пошевелиться, ни отвести глаза. Впрочем, как и остальные, – но для неё к бушующим внутри чувствам примешивались ещё горечь и вина. Рассел стоял лицом к аместрийцам. Ал и Флетчер – к никенавтам, первый к западным, второй – к восточным. Эд – лицом к драхмийцам. Все с закрытыми глазами. Звук будто выключили. Время – тоже. Внезапно Элрики и Трингамы синхронно подняли руки – и хлопнули в ладоши, замыкая каждый внутренний круг внутри себя. Небо вспыхнуло расходящимися крестообразно лучами переливающегося северного сияния. Горы вздрогнули. Откуда-то с разных сторон взмыли в воздух целые стаи чёрных и белых, белых и чёрных птиц. Откуда-то из-за спин задеревеневших людей с разными обезумевшими криками выскочили целые стада животных – белых и бурых, рыжих и чёрных. Под оглушительный грохот земля разломилась по линиям, отчерчивавшим круг трансмутации, и командирам – а за ними и армиям – пришлось непроизвольно попятиться назад. Ветер бешено трепал золотые волосы мальчиков, по-прежнему стоявших в центре с закрытыми глазами, сурово сведёнными бровями – и сомкнутыми ладонями. Кто-то из солдат Бриггса, дрожа от холода и страха, медленно начал поднимать руку с зажатым в ней пистолетом. В последнее мгновение Бакканир успел заметить эту судорожно вскинутую ладонь и, громыхнув: «Не смей!», толкнул эту руку вверх. Пуля, которая предназначалась Расселу, взмыла в небо. Бакканир мог поклясться, однако, что слышал ещё один выстрел – слабый, почти неразличимый за воплями пролетевших над долиной и пробежавших по ней птиц и животных. Слабый… но он точно был. Тревожно заозиравшись, капитан искал хотя б малый дымок над головами своих подчинённых – но его не было. Тогда он, сощурившись, поднял глаза – и онемел. В первых рядах вражеской драхмийской армии (время и пространство исказились, видимо, так, что законы оптики уже не работали, как должно, поэтому всё по-прежнему было великолепно видно и слышно) стоял чем-то похожий на него крупный бородатый солдат, держащий у своего плеча локоть руки другого, куда более хлипкого, трясущегося от ужаса солдата. Бакканиру всё стало ясно. В это сложно поверить, но это было правдой. Отсюда один попытался застрелить Рассела. Оттуда другой – Эдварда. Майор поднял голову. Пули в небе отсюда уже не различишь. Но вот там, правее и левее, – кажется, что-то, отдалённо напоминающее оперение стрелы снизу… Даже приглядываться не нужно. Все они были одинаковы. Никто ничем не отличался друг от друга. В рядах никенавтов кто-то решился выпустить стрелу в Альфонса и Флетчера. И кто-то – очевидно, подобный Бакканиру и тому здоровяку-драхмийцу – так же отвёл руки стрелявших… Внезапно Элрики и Трингамы как по команде широко распахнули глаза, развели ладони в стороны – наподобие распятия – и, подхваченные ветром, буквально «взмыли» в воздух. Невысоко, совсем недалеко от земли, но всё-таки. Винри вновь непроизвольно вскрикнула. Зрелище было ещё более жуткое, чем раньше. Глаза парней лучились однообразным необъяснимо ярким свечением – иссиня-белым у Эда, бирюзовым у Ала, изумрудным у Рассела и травянисто-зелёным у Флетчера. Ни зрачков, ни радужек – ничего, кроме этого зловещего огня. От ключиц тонкими струйками разбегались пульсирующие прожилки тех же цветов: у Эда – к его автопротезам, у Ала – к левой руке и правой ноге, у Флетчера – к его ладоням и вдоль шеи к вискам, а у Рассела – к сердцу и к правому глазу. «Осталось немного». По всем армиям вдруг прокатились хлопки и взрывы. Люди в ужасе вскрикивали, в панике озирались – и застывали с открытыми ртами. Всё оружие, все орудия убийства, вся техника: ножи, мечи, ружья, винтовки, пистолеты, крупнокалиберные орудия, наконец, танки – всё это исчезало, рассыпалось со странными хлопками, выпадало из рук людей, взрываясь в воздухе (но не задевая своих бывших владельцев) – или просто превращаясь в пыль. – Фюрер Мустанг, что за чертовщина?! – выкрикнула сама не своя генерал-майор Армстронг. Тот никак не отреагировал. Он по-прежнему не отводил глаз от парящих в воздухе четырёх маленьких фигур. Всё-таки, с такого расстояния – маленьких. Теперь он понимал. Они так и не научились смиряться. Но сердце у него мучительно стучало и рвалось наружу. Какую же вы цену заплатите в этот раз за абсолютный мир?.. И почему опять именно вы?.. Неужели не было других вариантов?.. А в глубине души знал: не было. Никто, кроме них, не смог бы. Он понимал это, как алхимик и как глава государства. Но как отцу ему было больно. Очень больно. Это почти так же страшно, как тогда, в Милосе… только теперь он наблюдает всё своими глазами – и никак не может помочь. «Всё. Конец». Сквозь вихрь, окутывавший всё тело, начинала сквозить боль. В горле тяжело билось что-то острое. Дымка перед глазами начинала таять. И вдруг, в одно мгновение, всё исчезло. Флетчер успел поднять руку, смочить пальцы в крови, текущей по лбу из-под повязки, и, уже предчувствуя болезненный удар об землю, который никто из них не успел бы предотвратить, черкнул на второй ладони круг с парой линий – и вытянул ладони перед собой. Это был последний шанс сохранить жизнь друзьям, брату и себе – и он должен был попытаться. «Получилось?..»