Так повествует Рейнира Таргариен
Со дня рождения дочери Рейнира более не видела во снах ни мать, ни королеву-предка. Она не верила в Богов — к её мольбам они всегда были немы, — но свято чтила наследие Эйгона Завоевателя и то пророчество, что некогда поведал ей отец. Висенья не была послана ей Семерыми, пусть Рейнира и молилась им порой от безотрадности и страха, уповая на милосердие Матери и благосклонность Неведомого. Возможно, её союзником стал случай, а может сама королева Висенья, по слухам умело обращающаяся с колдовством, вновь воплотилась в теле её дочери. Ей нравилось так думать. Нравилась мысль, что двое её детей носили имена завоевателей — так она ощущала себя ближе к наследию предков, воплощая волю отца и потворствуя собственному тщеславию. Однако Рейнира опасалась, что дочь её может постигнуть печальная судьба предшественницы, — в памяти людей королева Висенья запечатлелась женщиной тёмной и неумолимой, скорой на гнев и не прощающей обид чаровницей. Озабоченность будущим дочери Рейнира предпочитала скрывать, не желая омрачать столь радостное событие беспочвенными тревогами и суждениями о далёком будущем. Наконец, ей удалось осчастливить Рейну, что, в отличие от Рейниры, день и ночь молилась Матери о сестре, и успокоить Деймона — отца, что более не видел нужды в поиске достойных невест для подрастающего сына. Джоффри было шесть, и он стал коротать дни в компании старших братьев быстрее, чем Рейнира успела насладиться его детством. Эйгону миновал третий год: он был немногословным, осторожным мальчиком, но достаточно упрямым и настойчивым, чаще всего Рейнира находила его выстраивающим замки из мелких камушков на берегу в компании заботливой Рейны; Визерису исполнился год: румяный, полный малыш нередко изводил нянек невинными детскими прихотями, точно зная, что отказать ему не посмеют. Висенья была на диво маленьким, спокойным и почти равнодушным ребёнком. Она не требовала много внимания, крепко спала и хорошо ела, словно чувствуя, сколь тягостны были бы для матери её капризы. Первые месяцы няньки сетовали, что спали у колыбели принцессы по очереди, опасаясь, что, уснув, могли упустить перемены в её дыхании. Когда родился Эйгон, встревоженный его состоянием Герардис поведал, что многих младенцев преследует внезапная смерть в первые несколько месяцев жизни. Пока сыну не исполнилось полгода, Рейнира утратила покой и едва ли не каждую ночь сидела у колыбели новорождённого принца. Сейчас же её сменили няньки и мейстер, что проводил с дочерью втрое больше времени кормилиц и лишь вдвое меньше самой Рейниры. Герардис следил, чтобы новорождённую принцессу, маленькую и слабую, хорошо кормили, вовремя купали и не тревожили излишне часто. Висенья много спала, и сама Рейнира едва не сходила с ума от мысли, что дочь однажды может не проснуться. Она часто пеленала и купала её сама и нехотя отдавала нянькам, зная, что древняя крепость и свита нуждались в её заботе не меньше. Немало времени проводила с ней и Рейна, не выпуская малышку из рук, как только у них с Люком заканчивались занятия с учителем высокого валирийского — древним старцем из Волантиса, намеренно привезённым Деймоном для обучения подрастающих детей. Рейна сама вышивала узоры на одеялах Висеньи и выбирала ткани, из которой некогда желала сшить платья сестре. Деймон не баловал дочь вниманием, как некогда и Рейну с Бейлой, но однажды Рейнира нашла супруга читающим вслух у колыбели Висеньи, и столь несвойственная Деймону чувственность развеяла одну из её худших тревог. — У неё взгляд взрослой женщины, — сказал однажды Деймон, когда Рейнира укачивала колыбель. Висенья глядела на них со столь несвойственной детям мрачной задумчивостью, пока принцесса пыталась её убаюкать. — Тебя это тревожит? — полюбопытствовала Рейнира, отдавая дочь в руки супруга. — Скорей забавляет, — Деймон уклончиво хмыкнул, укутывая Висенью в мягкое одеяло. — Тот же взгляд был у моей матери, когда слуги нашёптывали ей на ухо о наших с Визерисом похождениях, — Висенья протянула руку к лицу отца и схватилась пальцами за длинные светлые пряди, заставив Деймона невольно склониться ниже. Печальная улыбка тенью легла на уста Рейниры. Имя отца пробудило в сердце безбрежную тоску, и она вдруг больше всего на свете захотела вновь оказаться подле него, взять за руки, услышать голос, полюбоваться вытесанной из камня Валирией в его покоях. Она вновь захотела домой… Висенья вдруг засмеялась, развеяв её горькие грёзы. Рейнира закрыла ставни и вернулась к супругу, взирая через его плечо на улыбающуюся дочь. — Отца она любит куда больше матери, — она не старалась скрыть ревнивую зависть, пропитавшую голос: Рейнира была не готова делить Висенью ни с кем, даже с супругом, — под покровительством Деймона её старшие сыновья наконец ощутили себя мужчинами, она же просила самую малость: дочь. Рейна, ещё одна её отрада в веренице упрямых мальчишек и бесконечной суеты, обратила взгляд на Дрифтмарк, где под опекой принцессы Рейнис воспитывалась её сестра Бейла. Висенья сладко зевнула и медленно начала засыпать, убаюканная голосами родителей. — У тебя строгий голос, — Деймон уложил её в колыбель, вовремя улучив момент, когда дочь уснула. Рейнира обиженно распахнула уста, на которых супруг тотчас запечатлел жаркий поцелуй изнывающего от страсти мужчины. — Идём в постель, — он невесомо очерчивал губами выступающую ключицу, поглаживал изгибы талии, скрытые тончайшим шёлком, и осторожно покусывал мочку уха. — Я хочу тебя… Рейнира зарделась, словно вновь была четырнадцатилетней девочкой в уединённом скалистом гроте, и взяв супруга за руку, повела в покои. Этой ночью, впервые после рождения Висеньи, Рейнира вновь разделила ложе с Деймоном, безмерно счастливая вновь быть для него самой желанной из женщин. Утром ворон принёс письмо с печатью Веларионов, и столь прекрасный день оказался омрачён печальными известиями с Дрифтмарка. Рейнира отослала Рейну и отдала нянькам Висенью, вскрывая письмо в присутствии Джейса и Герардиса. «Чёрные крылья — чёрные вести», — невольно вспомнилась ей древняя пословица северян. В послании говорилось, что лорд Корлис получил тяжёлые раны на Ступенях, и теперь обезглавленный флот Морского Змея мог оказаться разбит силами Трёх Сварливых Сестёр. Рейнира страшилась мысли, что её дому не удастся избежать участия в войне за эти проклятые Неведомым острова. Но были и радостные известия: принцесса Рейнис, наконец, приняла её брачное предложение, пожелав, однако, взять на воспитание Рейну. Рейнира обратила обеспокоенный взгляд к песчаному берегу, по которому так любила гулять на закате названная дочь. Там она коротала досуг вместе с новорождённым детёнышем, настолько хрупким, что Рейна из страха потерять столь желанного дракона носила его на руках, и крохотный зверь послушно сидел на её раскрытых ладонях, с любопытством взирая на волнующееся море. Месяцем позже после рождения Висеньи из подаренных им с Рейной яиц вылупились два дракона: крохотная самка, названная Рейной Утро, с бледно-розовой, точно предрассветная мгла, чешуёй, чёрными рогами и гребнями; и самец, чёрный, словно ониксы из Края Теней за Асшаем, со сверкающими серебром когтями и гребнями. Рейна была достаточно взрослой, чтобы заботиться и обучать Утро, но Висенья была младенцем и не могла даже выбрать имя дракону. В отличие от пугливой и осторожной Утро, её зверь был диким и сторонился людей, а с теми, кто смел его тревожить, вёл себя враждебно, выдыхая клубы горячего дыма и гневно рыча. Рейнира стерпела бы скверный нрав дракона, если бы он не подпускал никого лишь к себе, но упрямый зверь не дозволял ни кормилицам, ни нянькам приближаться к колыбели Висеньи. Снисхождение Рейниры было недолгим. Вскоре после того, как зверь укусил Рейну и едва не отнял принцессе палец, когда она пыталась взять сестру на руки, чтобы искупать, Рейнира велела Деймону отдать дракона на попечительство драконоблюстителей, уповая, что им удастся укротить его необузданный нрав. С рождением Утра, Рейна стала менее робкой, но мягкость из её нежного сердца никуда не ушла, и даже после увечья она настаивала на том, чтобы дракон Висеньи остался подле неё, но Рейнира запретила это, вверив заботу о юном драконе тем, к жизням которых была более равнодушна. Будь её воля, Рейнира оставила бы обеих девочек себе и с радостью забрала с Дрифтмарка Бейлу, но пойти против желаний Рейнис значило навлечь на себя её гнев. Разумом Рейнира понимала, что Рейна не была ей родной дочерью, и что однажды кровь позовёт её в небеса или в Высокий Прилив, но сердце её нуждалось в привычном, чувственном взгляде той доброй маленькой девочки, что любила засыпать в её покоях во время грозы. Она отдала бы дочерям всё своё время, не будь его столь мало. Отец всё ещё страдал от болезни, внезапной и продолжительной, и дни напролёт Рейнира проводила в Каменном Барабане, где в Палате Расписного стола её ждали долгие беседы со старшими сыновьями, супругом и верными лордами. Она устало вздохнула и передала письмо Джейсу. Сын бегло прочёл его и отложил на стол. — Ты отошлёшь Рейну на Дрифтмарк? — обеспокоенно воззвал к ней сын, когда заметил, сколь тревожным сделался взгляд матери. — Только если она сама того захочет. Слуги принесли на террасу подогретого вина, и Рейнира сделала глубокий глоток, ясно дав понять Джейсу, что более не желала говорить о письме. Его хмурый вид засвидетельствовал глубокую досаду: наверняка он намеревался просить её дозволения, чтобы сопроводить Рейну на Дрифтмарк и отправиться на Ступени — воевать за честь двух последних валирийских домов. В свои девять Джекейрис был воинственнее многих мужей, отведавших битвы и познавших горечь утраты, но Рейнира знала, что сталь и кровь преображают храбрейших из людей в рабов страха и печали. «Война — единственный учитель, которому под силу сделать из мальчика мужчину», — говорил ей Деймон, когда она делилась с ним сердечными желаниями сына. Но Рейнире не нужен был мужчина, чьё могущество будут воспевать менестрели, когда в грудь его угодит стрела; ей нужен был сын, достойный преемник её наследия, даже если певцы не сложат песен о его великой жертве и доблести.***
Не миновало и пяти лун, как отец призвал их в столицу. Рейнира едва справила двадцать седьмые именины, а Висенья оставила позади восьмой месяц от роду, когда принцесса получила письмо, впервые за несколько лет написанное отцовской рукой. Оправившийся от затянувшейся болезни, Визерис приглашал их отметить долгожданное выздоровление, уверяя, что читал все её письма и долгое время изнемогал от желания повидаться с внуками. Она приложила пергамент к груди, любуясь танцующими искрами пламени в камине. Младшие дети в компании нянек и Рейны расположились на широком ковре: Висенья и Визерис играли с вырезанными из дерева животными, а Эйгон учился читать под опекой мейстера Герардиса. Поглядев на увлечённо излагающую детям о драконе Рейну, Рейнира улыбнулась и подозвала девочку к себе. Рейна отдала Визерису игрушку и подошла к принцессе, расположившись подле неё на высокой тахте. — Леди Рейнис желает видеть тебя воспитанницей на Дрифтмарке, — мягко начала Рейнира, предложив Рейне сладостей. Девочка уклончиво покачала головой, и лицо её сделалось задумчивым. — Что ты думаешь об этом? — она не желала настаивать, но ответ Рейны был ей необходим, чтобы избежать возможного недовольства Рейнис и, наконец, заручиться поддержкой Веларионов. — Я люблю бабушку Рейнис и хочу быть с Бейлой, но… Разве нас с Утро там ждут? — Рейну было непросто провести. Будучи ребёнком, она остро чувствовала ту безгласную вражду, что сковала их семьи, и не желала быть использованной ни одной из сторон. Рейнира и сама не знала, какое решение будет принято в интересах Рейны, но более всего на свете желала его отыскать. — Право, Бейла будет первой, кто поможет тебе с воспитанием Утро. А когда придёт время, вы сможете вместе летать, — она взяла Рейну за руку, и девочка схватилась пальцами за рукав её платья, точно Рейнира была последним человеком на свете. — Почему Бейла не может приехать ко мне? Я согласна уступить ей свои покои, если потребуется. Рейнира рассмеялась. Ей всегда было любопытно, каково это: иметь кого-то столь же родного и похожего на тебя, кто отвергнет собственные желания во имя счастья иного. Быть может сейчас, в стенах Высокого Прилива, Бейла упрашивала Рейнис отослать её к сестре или, напротив, молила поскорее забрать Рейну на Дрифтмарк, тоже обещая делиться игрушками и уступить покои. — У нас вдоволь комнат, милая, подобной нужды не возникнет. Уверена, Бейла с радостью станет нашей гостьей, как только ты навестишь её — так вы обе будете счастливы и расставаться более не возникнет нужды, — Рейнира погладила её по щеке, игриво задевая крохотный носик, и впервые за всю беседу Рейна показалась ей счастливой. — Тогда… мне стоит начать собирать вещи, матушка? — робко спросила она, взирая на Рейниру с той преданностью и надеждой, что заставляла тело дрожать, точно в агонии. — Сперва мы навестим вашего деда и дядю Визериса. Надеюсь, ты соскучилась по морским путешествиям? Услышав о визите в Королевскую Гавань, Рейна воспряла, тусклые глаза её загорелись огнём ребяческого задора и предвкушения. Она порывалась расспросить Рейниру о предстоящем плаваньи, но в холл пожаловали старшие сыновья. Люк и Джоффри неслись к ней со сбитым дыханием и потными от усердных занятий лбами. — Похоже, битва выдалась славная, — Рейнира мягко улыбнулась детям, позволяя Джоффри, всё ещё взволнованному минувшим обучением, обнять себя со спины. — Где ваш брат? — с умеренной строгостью полюбопытствовала она, не заметив среди сыновей Джекейриса. — Упражняется с Деймоном на берегу, — как обычно, небрежно бросил Люк, подбросив в воздухе квилон из валирийской стали, но, завидев подле матери Рейну, вдруг подчёркнуто выпрямился, точно вместе с воздухом проглотил и кинжал. Рейна зарделась, норовя спрятать смущение за широким рукавом тёмно-красного платья. Люк же, не желая быть пойманным вкрадчивым взглядом матери за созерцанием будущей невесты, поспешил к младшим братьям и сестре. Заметив играющих на ковре детей, Джоффри схватил со стола лимонное пирожное и устремился за Люком. Мальчишки обменялись лукавыми взглядами и присели на колени перед братом и сестрой. Визерис отвлёкся от изучения оленя, одарив мальчишек лишь минутным вниманием, Висенья же продолжила гладить пальчиками вытесанную из дерева гриву рычащего льва, нисколько не заинтересованная в происходящем. — Визерис, кто из нас лучший воин: я или Джофф? — Люк указал пальцем сперва на себя, а после на Джоффри, получив от оскорбленного брата удар в плечо. Мальчишки терпеливо ждали ответа, пока Визерис переводил глаза с одной чернявой макушки на другую. — Нет, — гордо нахмурившись, пробормотал юный принц, повергнув обоих мальчиков в смятение. Рейнира приложила ладонь к лицу, чтобы смех её не сделался слишком громким. Рейна хохотала от души, наслаждаясь растерянным видом кузенов. — Ладно, попробуем иначе, — Люк повернулся к Висенье, что доселе не обращала на странные игры братьев и толики внимания. — Сенья, — ласково позвал он сестру. Висенья застенчиво улыбнулась, но продолжала молчать. — Скажи: Б-а-л-е-р-и-о-н, — Джоффри говорил медленно, растягивая каждую букву так, чтобы Висенья сумела повторить сказанное. Рейнира устало вздохнула: с недавних пор эта игра её утомляла. Сыновья давно твердили, что имени лучше «Балерион» не сыскать для того дикого зверя, что вылупился из яйца сестры, но Рейнира не торопилась выбирать имя дракону дочери. В отличие от братьев, что решили добиться желаемого хитростью и устами самой Висеньи. — …и вскоре после Рока в Квохор прибыл владыка Аурион, — мягкий голос мейстера, обращённый к Эйгону, украл, однако, внимание всех детей. Герардис владел даром истинного повествователя, присущим лишь малому количеству из живущих в мире людей. Обучая её детей чтению, языкам и письму, он умело избегал ошибок большинства наставников, взращивая в подопечных не только знания, но и любовь к ним. Эйгон перевернул страницу. Заворожённый чтением мейстера, он мог слушать его долгими часами, и Герардис продолжил: — Он нарёк себя первым императором Валирии и вознамерился вернуть миру её былое величие и красоту. Восседая на спине своего дракона во главе тридцатитысячной армии, Аурион повёл верных ему людей к руинам древнего государства, где и поныне правит Рок. — И что с ним стало? — возбужденно прервал его Джоффри. — Что стало с Аурионом? — То же, что и со всеми, мой юный принц, — со всеми, кому достало дерзости идти против воли Богов. Говорят, демоны, родом из Четырнадцати Огней, забрали Ауриона вместе со всем его войском, взыскав за его тщеславие и непокорность, — Герардис повёл руками в жесте беспомощной печали и закрыл книгу, заметив, что Эйгон подле него уже зевал в предвкушении сладкой дрёмы. — Быть может, то лишь легенды, быть может нет, свидетели событий тех сгинули вместе с Владыкой Аурионом. — Ау… лион? — вдруг несмело повторила Висенья, норовя найти ответ в глазах всезнающего мейстера. Рейнира невольно подалась вперёд, прислушиваясь к первому слову дочери. — Нет же, Сенья! — Джоффри досадливо поджал губы и придвинулся ближе к сестре, вновь вторя всё то же имя: — Б-а-л-е-р-и-о-н! — Аулион, — настойчивее повторила юная принцесса, взяв в ладони деревянного дракона. «Что ж, пусть так», — Рейнира устало прикрыла глаза, наслаждаясь царящей в просторном холле безмятежностью и звонкими голосами детей. — Матушка, ты слышала? Сенья сказала «Балерион», — Джоффри вскочил на ноги и подбежал к матери, уповая убедить, что сказанное Висеньей слово было именем Чёрного Ужаса. — Слышала, маленький обманщик, — она заправила за ухо прядь взмокших от пота волос и похлопала сына по спине. — А теперь бери брата и ступайте мыться. Негоже юным принцам расхаживать потными, точно лесорубы или мясники. — Как пожелаешь, матушка, — смиренно согласился с ней Люк, подталкивая брата к тяжёлой двустворчатой двери. — Но пока Висенья подрастёт, мы с Джоффри и Эйгоном будем воспитывать малыша, — Люцерис, её нерешительный и скромный мальчик, умел быть требовательным, когда хотел, зная, что мать не решится огорчать его спором. И на сей раз ей вновь довелось сдаться. — Только если драконоблюстители будут вам помогать, — Рейнира взяла Висенью из рук участливой няньки, что так и не сумела забрать из пальцев малышки деревянного дракона. Люк и Джоффри были недовольны её решением, но здравие детей было для Рейниры куда важнее их расположения. Но отослать мальчишек она так и не успела. Стража открыла дверь, и с лицом, преисполненным глубокой усталости и исступлённой ярости, наконец, явился Джейс. Измождённый усердными занятиями с Деймоном, он протянул матери письмо. С некоторым недовольством Рейнира отметила, что печать была сорвана задолго до того, как Джейс вверил ей весть. Никто, кроме Деймона, не промышлял чтением писем, посланных ей, и долгое время Рейнира закрывала глаза на излишнюю заботу супруга, что в действительности была лишь безотчётной тревогой и ревнивым любопытством. Не расставаясь с дочерью, Рейнира приняла из рук Джейса письмо. Обрывок горячего воска ещё хранил изображение основания белой ступенчатой башни. Почерк принадлежал Отто Хайтауэру, и, едва коснувшись стройными пальцами пергамента, Рейнира ощутила, как под одежду пробралась холодная дрожь. Десница короля слал наилучшие пожелания её новорождённой дочери и считал своим долгом известить Рейниру, что она, наконец, стала тёткой. Её младшая сестра Хелейна произвела на свет близнецов: мальчика Джейхейриса и девочку Джейхейру. Сир Отто писал об этом с тем безнравственным тщеславием, что обличало истинные намерения его злого ума. В его сладостных грёзах Эйгон уже стал Защитником Семи Королевств после смерти Визериса, и дети Эйгона сделали его ещё более желанным правителем в глазах знати и простонародья. Кто вспомнил бы о Рейнире, названной наследницей ещё в одиннадцать лет, и о Джекейрисе — сыне забытой принцессы, давно бежавшей на Драконий Камень от клеветы и раздора. — Поторопитесь искупаться, чтобы сумерки встретить в постели, — тоном, не терпящим возражений, велела Рейнира. — С часом соловья мы отплываем в столицу.***
Письмо Отто Хайтауэра едва не повергло её в чёрную ярость. Рейнире стоило немалых усилий отвергнуть гнев и оставить разум чистым. Перед отплытием она терзалась муками совести, оставляя Сиракс одну. Герардис был противником столь скорых полётов, и спорить с ним она не желала, но одна лишь мысль, что она не подымалась в небеса вот уже целый год, приводила Рейниру в ужас. Таргариены правили небом, она же стояла на палубе и взирала на возрождающееся солнце у глубокой синевы горизонта, точно беспомощное дитя. В столицу они отправились всей семьёй. Впервые за столь долгое время Рейнира была желанной гостьей в доме отца и намерено взяла с собой детей, чтобы вновь напомнить недругам, что позиция её, как наследницы, лишь укрепилась со времён пребывания при дворе. Их галеон держал путь на юго-запад к Черноводному заливу через Дрифтмарк, где, по намерению Рейниры, к путешествию их должна была присоединиться Бейла. Принцесса Рейнис, несколько омрачённая их внезапным визитом, однако, приняла предложение Рейниры с некоторым условием: на обратном пути галеон вновь войдёт в воды Дрифтмарка, и с палубы его сойдут обе девочки, — так, наконец, Рейна станет воспитанницей Рейнис. Море было тихим, и вкрадчивый шёпот его волн навлекал на Рейниру сон. Не так она представляла себе возвращение домой. Джейс и Люк часто изводили её вопросами о Драконьем Логове, где некогда их звери жили ещё детёнышами, и в их глазах она видела неукротимое желание вновь взять в руки мечи, в минувшее время вложенные истинным отцом, память о котором все ещё жила в их сердцах, как самое большое счастье и ужаснейшее из проклятий. Деймон тосковал о брате не меньше, чем она об отце, но его упрямая гордость, взращённая годами распрей и обид, не дозволяла супругу быть честным даже с собой. Она глядела в небеса, расписанные белесой дымкой прозрачных облаков, едва уложив в постель младших детей и не сумев разбудить Джоффри. Деймон и Бейла летели впереди, гордо рассекая облака крыльями Караксеса и Лунной Плясуньи. В подобные моменты Рейнира дивилась, сколь сильно девочка походила на отца и внешностью, и нравом, и пылким сердцем. Джейс и Люк летели следом; Вермакс и Арракс соревновались за право взмыть над облаками залива раньше сородича, пока их наездники обменивались колкостями, норовя перекричать ветер. Рейнира наблюдала за танцем драконов с борта трёхмачтового галеона «Чёрная Королева» — одного из множества подарков лорда Корлиса ещё ко дню их свадьбы с Лейнором. — Jelmāzmos Sambus! — Эйгон набрал побольше воздуха в грудь и обратился к дракону, увлечённо взирающему на полет родни. — Dracarys! — грозно приказал маленький принц, нахмурившись и бросив детёнышу кусок овечьего мяса. Дракон склонил голову набок и встряхнулся, стремясь избавиться от капель воды, а после лениво обнюхал столь легко обретённую добычу, едва касаясь свежей плоти горячим дыханием. Эйгон надул щеки и устало выдохнул, взяв дракона в раскрытые ладони. Рейнира ласково потрепала сына по волосам, с грустью и тревогой вспомнив, что яйцо Визериса до сих пор не проклюнулось. — Либо он упрямый, либо не голодный, — грустно подытожил юный принц, поглаживая сверкающую чешую. Вышивающая на палубе Рейна робко улыбнулась, наблюдая за попытками сводного брата обуздать капризного детёныша. Крохотная и изящная, словно драгоценное украшение, Утро спала на её плече. Длинный хвост её оплетал руку Рейны, точно защищая от посягательств посторонних людей. — Он такое же дитя, как и ты, Эйгон. Полагаю, Грозовое Облако не до конца понимает, чего ты от него хочешь. Дай ему немного времени. Ты ведь не сразу научился читать. Эйгон не смел возражать матери. Рассудительный и молчаливый, он был куда спокойнее старших братьев, чьи сердца пылали ненавистной Рейнире отвагой. Чем старше становились мужчины, тем охотнее искали смерти, — столь печальный исход был закономерным итогом жизни доброй половины сыновей, мужей и братьев; разбойников, крестьян и даже великих лордов. Плаванье казалось ей длиною в жизнь, и когда нога её ступила на твёрдую почву, Рейнира почувствовала, что вновь ожила. В гавани им подали крытую повозку, запряжённую безупречной четвёркой лошадей, чутких к командам и быстроногих. Четверо конных гвардейцев, неизвестных ни Рейнире, ни Деймону, сопровождали семью до главных ворот под родовым знаменем. Извечная городская суета и мирное течение жизни навели принцессу на мысль, что простой люд не знал о визите дочери короля в столицу, либо же… Рейнира гневно прикусила губу — худшие её догадки начинали сбываться. Люди забыли её, отвергли с лёгкой руки Алисенты, и теперь она была для них не более, чем ещё одной гостьей, что прибыла на поклон к государю. В сопровождении супруга и детей Рейнира вошла во внутренний двор, скрывая поруганную гордость за строго поджатыми губами и величественным разворотом плеч. Их встретил сир Гаррольд Вестерлинг — едва ли не единственный человек, что по-прежнему чтил её, как наследницу отца и достойную женщину. Он наградил Рейниру поклоном, и строгое лицо его невольно смягчилось едва заметной улыбкой, на которую Рейнира ответила кратким, учтивым кивком. — Мы ждали Вас, принцесса. Королева велела приготовить покои, чтобы Вы и Ваша семья могли отдохнуть после дороги. Смею лишь уповать, что воды были учтивы к Вам. Лживая и нарочитая участливость Алисенты давно перестала тревожить её душу памятью о минувшей дружбе. Она уже вверила ей свою искреннюю любовь вместе с ударом клинка, и какими бы сладкими впредь ни были бы слова и клятвы, Рейнира более не позволяла им отравлять свой разум. — Ни один штиль не сравнится с Вашей учтивостью, дорогой друг, — Рейнира сняла перчатку и протянула руку сиру Гаррольду, на которой командующий оставил преисполненный почтения и радости встречи поцелуй. Рейнире отвели её старые покои. Слуги подготовили комнату к прибытию принцессы: в роскошной ванной была набрана горячая вода; чистые простыни ещё хранили запах мыльного корня; гребни, украшения и душистые масла были сложены там, где некогда держала их сама Рейнира; у постели её оставили свежие цветы, всё ещё влажные от минувшего ночью дождя; даже мебель находилась на прежних местах, но знакомый запах давно покинул стены из красного камня, что некогда были ей домом. Умелые девицы помогли Рейнире смыть с себя дорожную пыль, уложили волосы в строгую причёску с косами. В сундуках лежали её старые платья, всё ещё прекрасные, точно отвергнувшие могущество времени. Рейнира изумилась, когда лишь одно оказалось ей впору: чёрный бархат с вышитой золотой нитью чешуёй обнажал плечи и робкие очертания высокой, полной груди, лишённой бремени кормления, иные же наряды были слишком велики. Некогда все её роскошные одежды были сшиты умельцами Вестероса и Вольных городов исключительно с её мерок. Сейчас же эти платья она могла хранить лишь как память о днях, когда немилостивая судьба, несчастья и злые языки едва не отняли её красоту. С недавних пор, как поведал ей сир Гаррольд, у покоев её отца несли службу несколько гвардейцев. Рейнира не сомневалась, что все они были выбраны исключительно Алисентой, но отчего-то не чувствовала в решении королевы злого умысла. Деймон же глумливо заявил, что даже Боги не спасут его брата от нрава и амбиций собственной жены. И в этом она была согласна с супругом. Встреча выдалась тёплой и сердечной. Отец, запомнившийся ей медленно слабеющим пламенем, вдруг воспрял, немного набрал в весе и сделался десятью годами моложе. Безусловно, его состояние было заслугой Герардиса, который не единожды отсылал честолюбивому упрямцу Меллосу советы по уходу за больным. Отец не охладел ни к книгам, ни к кропотливой работе над Валирией, — добрые вести о рождении сразу троих внуков возродили в нём стремление наконец завершить работу, начатую лишь несколькими годами позже её рождения. Визерис был радушен и счастлив, и когда за долгие годы разлуки они впервые обнялись, в глазах его заблестели слёзы. Рейнира и сама была далека от свойственного её непреклонному нраву безразличия, скрывая рвущуюся наружу радость за преисполненной безмерной любви и тоски улыбкой. Визерис расцеловал её, а после Деймона, и Рейнира, наконец, смогла сбросить с сердца камень смуты, сковавший иные чувства со дня их свадьбы на Драконьем Камне. Отец принял её выбор, принял Деймона, как её супруга, и прочие разногласия и обиды, отравляющие их семью, подобно яду, более не имели веса в её глазах. Отцу не терпелось повидать внуков — так он сказал, когда все вдоволь насытились воссоединением. Приоткрыв дверь в покои государя, Рейнира отдала соответствующее распоряжение одной из нянек, что преданно осталась ждать приказов своей госпожи. Только лишь привели детей, Эйгон тотчас спрятался за спину Рейниры и испуганно вцепился в руку Деймона, вкрадчиво взирая на незнакомых людей, предпочитая придерживаться общества родителей. Супруг ободряюще потрепал волосы сына и принял из рук няньки Визериса, улыбающегося и краснощёкого. Рейнира взяла на руки Висенью, спокойную, любопытную девочку, что только недавно проснулась. — Эйгон, пора познакомиться с дедом, — Деймон похлопал сына по спине, подталкивая в сторону восторженного государя. Но Эйгон лишь оббежал вокруг отца и вновь спрятался за Рейнирой, робко выглядывая из-за чёрного бархата её платья. — Новые места и долгие путешествия его угнетают. Несколько дней пребывания в замке немного укротят его скромность. Визерис пошёл на руки к деду охотнее, сразу хватаясь пальцами за расшитый серебряной нитью кафтан. С внуком на руках, названным в его честь, отец казался ей самым счастливым человеком на свете. Даже Деймон избегал того колкого красноречия, которым орудовал не хуже Тёмной Сестры, не желая нарушать тот хрупкий мир, который они с братом, наконец, заключили. Уделив вдоволь времени Визерису, государь взял на руки внучку, с улыбкой заключив, что Висенья была не столь застенчива, как Эйгон, но куда более спокойна, нежели Визерис. — У ваших детей и моих внуков воистину королевские имена, — похвалил их выбор отец. Рейнира одобрительно кивнула, порой до сих сожалея, что позволила Деймону назвать первое дитя Эйгоном. В глубине души она опасалась, что, повзрослев, Эйгон останется в тени соименника-дяди, которому отойдут все почести первого сына государя. Рейнира наблюдала за отцом, что поднёс Висенью к выстроенной из камня Валирии, и решила никогда не говорить об имени, которым желала наречь дочь прежде, не желая, чтобы и его сердце разрывалось от той самой боли, что некогда и её. В гавани вечерело, когда после визита к отцу их пригласили на ужин. Пламенные росчерки заката танцевали на полотне сапфирового неба, и одинокие облака вдали пестрели дивными оттенками медовых, лиловых и густо-черных цветов. Ужин подали в Малый Чертог, примыкающий к Башне десницы, и подобный выбор трапезной непомерно оскорбил Рейниру и потешил сира Отто. Они сидели порознь, две семьи одного великого дома, разделённые резным деревянным столом, богатым яствами и питьём. Визерис сидел во главе, по правую руку от него — Алисента, подле неё их дети и внуки. Рейнире отвели место напротив, по левую руку от отца, подле супруга, сыновей и названных дочерей. Они не виделись много лет, но заводить беседу не желала ни одна из сторон. Незамысловатые вопросы, заданные из вежливости, но не любопытства, встречали в большинстве своём короткие, односложные ответы, выражающие крайнее нежелание обеих сторон развивать ни одну из тем. Рейнира успела позабыть о сводных братьях и сестре, и если о Хелейне она вспоминала порой, когда пыталась возродить в памяти её нежное, полное печали и сострадания лицо, об Эйгоне и Эймонде она вспоминала лишь в моменты крайней нужды, когда кто-то заводил о принцах разговор, и порой затруднялась нарисовать перед мысленным взором хотя бы очертания их лиц. Над Алисентой было невластно время. Точно питаясь ненавистью и презрением сторонников Рейниры, она оставалась прекрасна, словно не было ни четверых детей, вышедших из её чрева, ни разногласий с супругом, ни гнусной кампании против её детей, ни тяжкого соседства с самой Рейнирой. Когда она увидела Хелейну сейчас, то едва узнала в той усталой, полноватой девушке с тусклыми глазами родную сестру, что некогда любила забираться к ней на колени. Измождённая родами и огорчённая бесконечными изменами мужа, Хелейна казалась лишь бледной тенью той юной, весёлой и сметливой девушки, что полюбилась Рейнире. И она искренне сочувствовала сестре. Кому, как не ей было известно, что не роды и не вино добавляют женщине веса, оскверняя её красоту и отравляя существование злым торжеством завистников. Всему виной были страдания души и несчастья, постигшие её с приходом девичества. Эйгон остался таким, каким Рейнира его и запомнила: беспечным, бестолковым и бессовестным юношей, что намеревался сполна испить из сосуда жизни, пока старость не сделала его заложником болезней, немощности и вялого естества. Дни напролёт он прожигал в сомнительных компаниях наёмников из Вольных городов, торговцев из Андалоса и проституток из Лисса, Мира и Волантиса, красовался перед жителями столицы верхом на Солнечном Огне, пока утонувшая в заботе о детях Хелейна не находила времени на единственный полёт с Пламенной Мечтой. Эйгону уже исполнилось шестнадцать, он был отцом двоих детей и выглядел куда старше своих лет. Он был столь же высок, как и Деймон, и обладал крепким телом настоящего мужчины; девушки находили его капризный нрав и угрюмый взгляд привлекательными, Рейнире же брат казался несчастным и никчёмным. С ужасом и печалью она вдруг осознала, что Эйгон был отражением их молодого отца в те дни, когда болезнь ещё не сделалась его врагом и не украла красоту. Заметив взгляд сестры на себе, Эйгон подобрался, приняв её глубокие размышления за проявление внимания и того любопытства, с которым женщины порой взирали на мужчин, к которым испытывали благосклонность и влечение. Его улыбка повергла Рейниру в замешательство, и принцесса поторопилась скрыть охватившее её смятение за кубком вина, поднесённым к губам, уповая, что увлечённый беседой с братом супруг не заметит посягательств на её расположение со стороны иного мужчины. Сидящий подле брата Эймонд, чья вкрадчивая наблюдательность всегда казалась Рейнире тревожной, скривился, точно вместо вина испил кислого молока. Тринадцатилетний юноша пребывал в том возрасте, когда мягкие мальчишеские черты обострялись, уступая место мужественным изгибам точёных скул, челюсти и подбородку. Однако нескладность мальчишки всё ещё преобладала в его фигуре и неуклюжих жестах. Скрывающая увечье повязка придавала его образу не воинственного трепета, а ребяческой неуклюжести, но Рейнира не имела привычки недооценивать врага, полагаясь на один лишь обманчивый облик. Из всех детей Алисенты именно Эймонд казался ей опаснейшим из возможных недругов, ибо был наименее известен и наиболее бдителен. Пока музыканты старались усладить слух королевской четы игрой и песнями, восхваляющими величие их благородного дома, дети Рейниры предпочитали компанию друг друга и своих будущих невест, заливисто посмеиваясь с острот Джоффри и застенчивости Эйгона-младшего. Визериса и Висенью она оставила с няньками, в те же покои принесли детей Эйгона и Хелейны. Лишь завидев сестру, Хелейна поспешила заверить её в дружбе, что зародится между их детьми ещё с младенчества. Рейниру всегда поражала непосредственная беспечность сестры, но она не торопилась исключать всякого из возможных исходов. Джейхейрис и Джейхейра были ещё совсем детьми, и заранее определять их как будущих врагов принцесса не торопилась. С Алисентой они обменялись учтивыми любезностями, но каждая из женщин знала, что искренности в них было ровно столь же, сколь и пламени в море. Однако, вопреки раздирающей грудь неприязни, Рейнира была счастлива, что хрупкий мир не был разрушен новой ссорой. В покои она вернулась к полуночи, уставшая и немного хмельная. Сон пришёл к ней быстрее, чем служанка покинула покои и затушила свечу. Поутру отец призвал их с Деймоном в Палату Малого совета. У массивных кованых петель Рейнирой овладело тягостное, мрачное предвкушение, и принцесса невольно помедлила, когда гвардейцы распахнули перед нею двери. Деймон уже был там, присутствовала и Алисента; отец сидел за столом, склонив голову под тяжестью одному лишь ему известных мыслей. Присев подле Деймона, уступив супругу тем самым место подле отца, она поняла, что иных членов Малого совета ждать не стоит. Палата Малого совета оставила в её памяти больше раздражения, нежели радости. И главным унижением, что она была вынуждена молча снести в её стенах, было высокомерное снисхождение Алисенты в ответ на предложение Рейниры о помолвке Джекейриса и Хелейны. Но на сей раз здесь не было ни Тиланда Ланнистера с его гадкой ухмылкой, непомерными амбициями и корыстными побуждениями, ни нарочито участливого Отто Хайтауэра, ни исключительного в своей мерзости Джаспера Уайлда. Отец созвал лишь самых близких людей из старшей ветви дома, намереваясь обсудить нечто важное и достаточно личное. — Я рад, что мы, наконец, можем оставить старые обиды за спиной, — с привычным миролюбием начал Визерис. Его плечи медленно вздымались и опускались от глубокого дыхания, и Рейнира поняла, что разговор предстоит нелёгкий. — Спустя столько лет мы вновь разделили один стол, а с ним — тревоги и радости, постигшие нас за столь долгое время разлуки. Деймон задумчиво поглаживал прядь длинных волос, прямых, точно лезвие клинка, пристёгнутого к портупее. — Чужая радость — прекрасный повод для зависти, а тревоги — для злого торжества, — супруг намеренно глядел на Алисенту в тот момент, когда подавал надменной оценке слова собственного брата. Годы притворства и лицемерия превратили Алисенту в вытесанную из хладного камня статую, чьё спокойствие было крайне непросто нарушить даже столь красноречивому мучителю, как Деймон. Алисента сидела напротив Рейниры, гордо расправив плечи, предпочитая встречать каждый выпад деверя с неотступностью Воина. Рейнире пришлось нехотя признаться себе, что выдержка Алисенты была достойна восхищения. — Семеро в равной степени порицают оба этих чувства, — сдержанная улыбка Алисенты была красноречивее слов, что словно мёд текли из её прекрасных уст, но усмирить страстный нрав Деймона было не под силу даже столь разумной и осторожной женщине. Деймон понимающе кивнул, коснувшись языком глумливо изогнутых губ. — Оттого никто не чтит твоих Богов, да и ты сама, похоже, мало боишься их гнева. Ведь порицание… столь ужасное наказание за грехи, — и с пренебрежением добавил: — Страх меча сильнее страха перед семью преисподнями, какими бы ужасными ни были предания септонов о муках, что поджидают грешников в чертогах небытия. Алисента намеревалась ответить, но Визерис прервал её кратким мановением руки: — Я позвал вас не для того, чтобы спорить о завистниках, Богах и праведниках, — тон отца засвидетельствовал растущее раздражение, и Рейнира рассудила, что до тех пор, пока причина отцовской воли не станет ей известна, она будет сохранять почтительное молчание, лишь наблюдая и рассуждая. — Сколько ещё мы будем грызть друг другу глотки? Я желаю, чтобы семьи наши отринули вражду и стали едины. И мне плевать, какие Боги благословят меня за это, а какие осудят. Воспоминания жгли Рейниру изнутри. Безнравственное соблазнение Алисентой её отца, не оправившегося до конца после смерти любимой супруги; позорные шествия по лестницам в покои королевы с исходящим кровью чревом, чтобы усладить её честолюбие подтвердившимися подозрениями о законности рождения её детей; досаждающий шёпот девиц за спиной, каждая из которых глядела на неё надменными глазами Алисенты; пренебрежение верного королеве Кристона Коля к её детям и его посягательства на честь Харвина Стронга, единственного человека во всём мире, что был готов казнить всех её обидчиков и сам умереть за неё. Рейнира терпела, сколько могла себя заставлять, убеждать, призывать к снисхождению. Но сейчас, после всего того позора, которому подвергла её Алисента, отец норовил призвать их к союзу, равно противному обеим сторонам. Опережая стремление супруга ответить, Рейнира заговорила сама: — Принадлежность к одному дому по крови не обязывает наши семьи к единению. Её суждения едва не повергли в ярость отца. Визерис встал и гневно хлопнул рукой по столу, пресекая дальнейшие возражения дочери и супруги, что сама вознамерилась оспорить притязания Рейниры. — Раз уж так, тогда обязываю я: как Владыка и Защитник Семи Королевств, как ваш отец, муж и брат, как государь! Это безумие пора прекратить, — одни лишь Боги знали, как Визерис сохранял остатки самообладания. Руки отца дрожали, поддетые досадой и обидой на родичей, что были равнодушны к его мольбам. — Долгие годы я истязал себя раздумьями и жил одной лишь мыслью: как могу я помешать раздору, что разделил мою семью. Пока однажды до меня не дошли слухи о глумливых насмешках великих домов над враждой, что, точно болезнь, терзает наш дом вот уже шестнадцать лет. Я давно понял, что воззвания мои вы чтите не более, чем шлюхи чтят Деву, отдаваясь за медяки, тогда всем вам доведётся чтить волю своего государя, — Визерис устало опустился на резной стул, впиваясь пальцами в подлокотник с такой силой, что древко затрещало. Собираясь с мыслями в воцарившейся тишине, он устало поглаживал виски, и на каждый удар сердца Рейниры приходился глубокий отцовских вздох. — Деймон, — милостиво обратился к брату государь, — я желаю, чтобы дочери твои скрепили себя узами брака с моими сыновьями. Бейла станет женой Дейрона, а Рейна — Эймонда. Деймон изумлённо вскинул бровь, настолько поверженный желанием брата, что на устах его не осталось и следа прежнего красноречия. Рейниру услаждало лишь замешательство Алисенты, чьи глаза едва ли не впервые не лгали об истинных чувствах. — Бейла и Рейна уже помолвлены, государь, — учтиво известила отца Рейнира. — С моими сыновьями, — и тотчас поспешила объясниться, не желая быть обременённой несправедливыми обвинениями в заговоре или подлости. — Если Его милость позволит, со смертью детей лорда Корлиса Железный Трон лишился поддержки Морского Змея. Леди Рейнис безмерно любит внучек, а лорд Корлис — внуков, но лишь новый брак с Домом Дракона способен вернуть трону расположение Дрифтмарка и флот, равный которому не сыскать во всём Вестеросе. Слова её понравились отцу. Лицо Визериса смягчилось, и он одобрительно кивнул, искренне удовлетворённый рассудительной проницательностью дочери. — Это мудрое решение будущей королевы, Рейнира. Рейнира была горда собой до тех пор, пока вновь не заговорила Алисента: — Брачное предложение государя в равной мере вернуло бы нам дружбу Веларионов. Разница лишь в том, чьи сыновья стали бы представлять добрую волю короны, — поправив семиконечную звезду на груди, покрытой зелёным бархатом одеяния, Алисента наградила Рейниру взглядом проницательным и испытующим. — Но принцесса Рейнира предпочла оставить дружбу лорда Корлиса и принцессы Рейнис лишь для себя и своих сыновей, уповая заручиться поддержкой Веларионов в случае нужды. — У нас есть повод полагать, что нужда может возникнуть? — с обличающей вкрадчивостью полюбопытствовал Деймон. — Ваши обвинения беспочвенны, моя королева, — терпение медленно становилось её врагом, и жеманная учтивость в словах Рейниры была бы понятна даже глухому. — Мы условились о союзе наших детей задолго до того, как я узнала о воле государя. Зная нрав принцессы Рейнис, скажите же, чьё предложение она сочтёт более достойным: наследницы, чей сын унаследует трон, или супруги государя, чьи дети крайне далеки в порядке престолонаследия? Полагаю, честолюбивая принцесса Рейнис жаждет видеть одну свою внучку королевой, а другую — леди Дрифтмарка и госпожой Высокого Прилива. И трон, и Дрифтмарк унаследуют мои сыновья. Если более меня не намерены обвинять в безнравственности и злом умысле, я уповаю, что государь найдёт моё решение приемлемым. Ответ её сковал уста Алисенты, но внутри королевы правила буря. Рейнира видела, как гневно сверкали её глаза — так мог глядеть лишь умирающий на виновника своих страданий. — Что ж, благо, Боги дали мне ещё двух внучек, — с лёгким сердцем заключил Визерис, желая увести обеих женщин с опасной тропы. — Алисента, некогда ты порицала меня за то, что я не добился справедливости для нашего сына. — Это было давно, государь, — с бессильным отчаянием ответила Алисента. — Обиды не ведают времени. Брак Эймонда с дочерью Деймона и Рейниры сможет вернуть мир в твоё сердце и спокойствие в разум. Внутри Рейниры что-то сломалось. Точно острие стрелы вошло глубоко в плоть, стремительно приближаясь к сердцу. Она повернулась к Деймону, чьё лицо побагровело от гнева, а губы сложились в узкую линию, точно сдерживая слова, что могли разрушить столь желанный Визерисом мир. — Эймонду тринадцать, государь, — с предельной вежливостью напомнила Алисента. Намерения мужа прельщали её не более долгой зимы. — Если принцесса позволит, сколько лет её дочери? — Висенье ещё нет и года, — въедливо ответила Рейнира. — И как верно заметила Её милость, Эймонд юноша, достаточно взрослый, чтобы уже сейчас обзавестись достойной женой и наследниками. Разумно ли заставлять его ждать мою дочь? — Я скорей уж позволю своей дочери стать шлюхой в Вольных городах, чем отдам в жёны твоему никчёмному, завистливому недомерку. Рейнира положила ладонь на колено супруга, едва сдерживая собственное негодование. Деймон весь горел, она чувствовала это даже сквозь мягкую кожу его одежд. — Мой супруг желал лишь подтвердить мои слова: Висенья ещё слишком юна, чтобы мы задумывались о её будущем супруге. К тому же, подобное решение может оскорбить Эймонда, — невольно Рейнира вспомнила, как Алисента желала ей в мужья Эйгона, и отвращение подкатило к горлу тугим, сухим комом. — Отец, быть может, стоит обратить взгляд на Дейрона? — Дейрон не был оскорблен и изувечен твоими детьми, Рейнира. Упрёк отца её оскорбил. Некогда он был единственным человеком, что защищал её от нападок Алисенты и её отца, сейчас же он возлагал вину за случившееся несчастье на её милого Люцериса. — И потому, в назидание мне и моим сыновьям, ты желаешь отдать Висенью, мою единственную дочь, на отмщение Эймонду? — Я не позволю говорить о своём сыне словно о чудовище. Эймонд давно доказал, что он достойный сын своего отца. — Как же? — Рейнира уже не могла совладать с собой, позабыв о силе сказанных в гневе слов. — Украв дракона моей покойной кузины, который предназначался Рейне? Или опорочив имя моих детей лживыми обвинениями в их происхождении? — Разве драконы переходят в наследство, точно козы? Разве всадником можно стать лишь по праву родства с почившим? Эймонд взял своё пламенем и кровью. Пламя его сердца укротило Вхагар, и чтобы владеть ею, он пролил кровь. Собственную. Деймон вдруг рассмеялся, точно улучив момент, когда обе женщины готовы были свернуть друг другу шеи, опьянённые остервенелым желанием отстоять честь своих детей. Приложив ладонь к лицу, Деймон нарочито задумчиво погладил пальцем губы. — Любопытно, какой же свадебный подарок попросит юный принц, верней, какой глаз моей дочери придётся ему по нраву, как плата за его поруганную честь? — Вам следует следить за языком, принц Деймон. Вы говорите о сыне короля, — гнев и пыл Алисенты вновь был обращён к Деймону. — Брат короля говорит о сыне короля, кто если не я смею рассуждать о дурных качествах племянника, — Деймон непричастно развёл руками и обратил глаза к брату. — У меня тоже есть сыновья, Визерис. Двое сыновей и лишь одна дочь. Висенья станет женой Эйгона, как было заведено в нашем доме ещё задолго до Рока. Но и у Визериса нашёлся ответ, не менее настойчивый и не сносивший возражений: — Висенья станет женой Эймонда, когда достигнет брачного возраста или же когда расцветёт. В свою очередь, Джейхейра выйдет замуж за Эйгона, — отец приказывал, не просил, и понимание его упрямой неотступности убило в Рейнире всякую надежду сыскать расположение государя в вопросе грядущего бракосочетания. Даже измождённый долгим спором лик Алисенты, ранее пестрящий мстительным торжеством, не способен был утешить её гордыню. — Это абсурд, — даже Боги были невластны над пламенным нравом Деймона. — Я не позволю разбавлять нашу кровь отпрысками вассалов из Простора. Наш удел — война, а их — пшеница. Дракон ест овец, а не вступает с ними в брак. — Моряки из Спайстауна рассказывали, как видели, что некий дракон по прозвищу Каннибал поедал новорожденных детёнышей, едва покинувших яйца. Отчего-то я вспомнила о Вас, дорогой деверь. Ваша жажда крови не знает мер, и потому кем бы ни были мои дети: овцами или драконами, Вы одинаково охотно пожрёте их, если улучите удобный случай, — следующие её слова была обращены к супругу: — Эйгон желает, чтобы Джейхейра стала женой Джейхейриса, когда подрастёт, и моё сердце жаждет того же. Но если воля государя такова, я смиренно приму её, — Алисента склонила голову, выражая единство мыслей и чувств с супругом. Визерис поцеловал её руку и обратил взор на Рейниру. — Осчастливь своего отца согласием, Рейнира, и благослови будущий брак наших детей. Ей точно вонзили когти в грудь, норовя вырвать сердце. Рейнира не желала соглашаться, но не могла и отказать. Слишком многое она уже потеряла, наслаждаясь безмятежными днями на Драконьем Камне. Если она отвергнет волю отца, её неповиновение может стоить ей престолонаследия. А этого Рейнира не могла допустить. Никогда прежде она не вверяла никому согласие со столь великой болью и нежеланием…***
Оказавшись в покоях младших детей, Рейнира отослала служанок, что как раз баловали вниманием Висенью. Велев девицам покормить Визериса и подобающе одеть Эйгона к обеденной трапезе, она взяла дочь из колыбели, завернула в подбитое мягким мехом одеяло и прижала к себе столь крепко, что могла услышать размеренное биение крохотного сердца. Висенья обнимала её за шею, и Рейнира не могла заставить себя обуздать чувства, непрошенными слезами проступившие на бледных щеках. Гневно кусая губы, она проклинала весь род Хайтауэров и молила Богов о долгой, мучительной смерти для каждого из отпрысков Белой Башни. — Твоё горе не принесёт ничего, кроме радости врагам. Рейнира услышала, как скрипнули петли, и с тихим хлопком закрылась тяжёлая дверь. Деймон подошёл к ней сзади, с настойчивой осторожностью норовя забрать из её рук Висенью. Рейнира противилась, впиваясь пальцами в руки супруга, не желая расставаться с дочерью, уже обещанной другому. — Отдай мне дитя, в гневе и слепой ярости ты опаснее для неё куда больше Хайтауэров, — Деймону пришлось приложить усилия, чтобы вернуть Висенью в колыбель. Когда дочь отняли, Рейнира обняла себя за плечи, точно испуганный ребёнок, ощутивший себя отвергнутой и беззащитной. — Моей дочери ещё нет и года, а её уже желают у меня отнять, — шептала бескровными губами принцесса. — Деймон! Отговори его. Убеди его изменить решение, — она исступлённо схватила супруга за рукав кожаного кафтана, когда Деймон попытался утешить её объятиями. — Он давным-давно перестал чтить мои советы и научился находить сотню ответов на каждое моё возражение. Если кому и говорить с ним о подобном, так это тебе. Ты все ещё его любимая дочь, и никакая разлука этого не изменит, — Деймон попытался стереть рукавом слёзы с её глаз, но Рейнира отвергла его мнимую участливость. — Ко всем моим мольбам он останется равнодушен, — голос Рейниры был полон той мрачной, холодной пустоты, что свидетельствовала о вынужденном повиновении, столь сильно ей ненавистном. Намереваясь оставить Деймона одного, Рейнира решила удалиться, но супруг вдруг сомкнул пальцы на её запястье с грубостью, с которой пьяные лорды порой обращались со шлюхами. Рейнира потянула руку на себя, уповая освободиться, но Деймон притянул её к себе одним резким, точным движением, побуждая к покорности и смирению. — Послушай меня, — сквозь плотно сомкнутые губы прошептал супруг, когда Рейнира оставила бесплодные попытки противиться его настойчивости. — Визерис не дурак. Его благородное желание мира скрывает за собой корыстные побуждения, здравые опасения и чудовищный позор. Он не хуже других знает о слухах, что опутали его детей, и стремится всеми силами очистить имена сыновей, дочери и внуков. — О чём твои слова? — Рейнира искренне не понимала замысла Деймона и тех пламенных речей, что он вверил ей, точно самое дорогое сокровище, сокрушаясь, что её мало заботило сейчас что-то, кроме тревог о судьбе единственной дочери. Деймон обернулся, желая убедиться, что ставни были закрыты столь же плотно, как и дверь, и склонился к её уху, опаляя горячим дыханием чувствительную кожу бледной шеи. — По замку бродит молва, что Эймонд — истинный отец детей Хелейны. Девицы из свиты Хелейны поговаривают, что Эйгон не делил с ней ложе вот уже почти год. Рейнира нахмурилась, весь её вид источал презрительное недоверие к услышанному. — Откуда тебе известно? — У меня остались верные друзья в городе, но даже они не знают, сколько правды, а сколько лжи в этих слухах. Рейнира хорошо знала: только один человек мог шпионить для Деймона среди сплетённой Алисентой паутины. Человек, что ранее вверял ему в распоряжение своё тело. «Мисария», — пламенная ревность сделала её кровь горячей, точно раскалённое железо. Ей всегда было любопытно, как Деймон оплачивал услуги Бледной Пиявки, но более — возлежал ли он с ней после их брака, в те последние месяцы бремени, когда Рейнира была опухшей и неуклюжей, и красота её была лишь памятью о днях беспечного девичества. — Но если предположить, что дети Эйгона были зачаты его братом, много ли радости принесут Визерису очередные разбирательства с бастардами? — Деймон продолжал рассуждать, не заметив перемен на лице супруги. — Полагаю, вскоре он отошлёт Эймонда подальше от двора, чтобы сделать их связь с Хелейной невозможной, быть может, к младшему брату в Старомест, а может — и на Драконий Камень. Рейнира слушала его, однако не спешила принимать слова супруга за чистую монету. Она с детства не сносила лжи и скверно лгала сама, оттого ненавидела молву. Рейнира хорошо помнила Хелейну: маленькую, робкую и замкнутую девочку, что не дозволяла убивать сметённых с углов пауков, выхаживала выпавших из гнезда птенцов и оставляла на окне блюдце молока для котов, и обвинения Деймона шли вразрез с её воспоминаниями из детства. Девушки вроде неё не были способны на измену. Её верность была воистину великим сокровищем, и исходила не из предостережений септона и учений матери, а из души: чистой и непорочной. Однако она нередко замечала те холодные, презрительные взгляды, которыми Эйгон награждал жену. Искренность Хелейны его злила, а непосредственная простота стыдила. Доброта и мягкость её кроткого нрава обличала самые гнусные и низкие стороны брата, и потому познавший умелых любовниц Эйгон считал свою кроткую жену лишь бледным подобием истинной женщины. — Я дарю тебе ценные сведения, любовь моя. Как распорядиться ими, решать одной лишь тебе. Лицо Деймона было преисполнено мстительного предвкушения и злонравного торжества — осведомлённость в чужих тайнах пьянила его не хуже крепкого вина. Рейнира же была подавлена и глубоко огорчена: совсем недавно у неё было двое чудесных дочерей, сейчас же она была вынуждена расстаться с обеими. Ни Рейна, ни Висенья более не принадлежали ей. Отныне и впредь они стали частью единого замысла, и лишь Боги ведали о той роли, что была отведена им в пророчестве Завоевателя.