Так повествует Висенья Таргариен
Спустя время септа Лавена добилась того, чего столь отчаянно желала. В один из хмурых грозовых дней родители сообщили ей, что желают отправить дочь как воспитанницу к леди Рейнис. Женщине, что уже заботилась о двух дочерях отца, её любимых сёстрах: Рейне и Бейле. Новость обрадовала её куда более, нежели огорчила. Висенья тревожилась, что стараниями септы её могли отправить к лорду и леди Талли, что растили двоих дочерей; к лорду Борросу, где уже пребывал её брат Люцерис и воспитывались достойные юные леди немногим старше неё, или в Дорн — самое опасное для всякого Таргариена место, как залог доброй воли и дружбы короны и Солнечного Копья. Рейна и Бейла часто писали ей ещё задолго до того, как Бейла отправилась на Ступени, а Висенья научилась читать. Их связь с сёстрами была вверена крыльям воронов и любви, что не ведала расстояния. Они редко виделись, но помнили и знали друг о друге больше, чем иные родичи, что годами не разлучаясь жили под крышей одной обители. Отбывая на Дрифтмарк, Висенья предвкушала встречу с сёстрами и опасалась, как примет её леди Рейнис. О ней говорили многое: кто-то вторил, что она была женщиной, что помогла ей появиться на свет, была у постели её матери в час разрешения от бремени; иные же шептались, что именно Рейнис едва не погубила её, своими злыми притязаниями повергнув мать в глубокое смятение и раньше времени заставив Висенью родиться. Она не знала правды. Вражда пронизывала их семью, точно ядовитая паутина, вплетаясь в тела, слова и души каждого Таргариена, рождённого от семени Джейхейриса Миротворца. Висенья чувствовала, что танцевала на лезвии клинка, разрываясь между любовью к матери и сёстрам, затаив глубоко в душе тревогу, что с сёстрами они стали чужими. Визерис плакал, когда она садилась на когг. Плакала и матушка. Вопреки тому, что глаза её были сухи, а на устах цвела улыбка, Висенья видела влагу на её рукавах, едва сдерживая собственные слёзы. Ранее мать никогда не выражала желания отправить её на Дрифтмарк. Во владениях лорда Корлиса они гостили лишь по великим празднествам, как и Бейла с Рейной — на Драконьем Камне. Сейчас же матушка вдруг решила позволить ей общество сестёр, точно отвергнув мысль о неприязни леди Рейнис. Быть может, столь внезапное побуждение было попыткой Рейниры сыскать расположения родственницы? Но смятение оказалось напрасным. Когда она сошла с корабля после недолгого плаванья в сопровождении троих слуг и четверых гвардейцев отца, Рейна была той, кто первая подарила ей объятия, едва ноги Висеньи коснулись скалистой почвы солёного берега. Бейла также была с ней ласкова и учтива, со сдержанной строгостью выразив недовольство, что матушка решила отправить её в Высокий Прилив только сейчас. Висенья улыбалась, сжимая руки сестёр, и с вкрадчивой осторожностью поглядывала на леди Рейнис — женщину, что прежде была для неё загадкой. Лорд Корлис устроил ей подобающий приём; покои Висенье отвели подле Бейлы, и наспех разобрав вещи из сундуков, она отправилась коротать время с сёстрами. — Вновь Ступени… — Бейла устало коснулась пальцами висков, когда Висенья закончила рассказ о прибытии Эймонда на Драконий Камень. Бейла, как никто иной, ведала об успехах военной кампании Триархии, ибо сама не столь давно вернулась на Дрифтмарк с войны вместе с дедом. Висенья заметила, что волосы сестры, прежде длинные и роскошные, были коротко острижены, под стать её собственным. Но если Висенья столь замысловатым образом выражала ребяческое возражение против обязательств леди, желая, чтобы сир Эррик не узрел разницы между нею и братом, позволив и ей обучаться владению мечом, то Бейла остригла волосы из нужды, когда пламя, кровь и пепел украли их былую красоту. — Эти острова — проклятье нашей семьи. — Сколько уже длится эта война? — Рейна задумчиво чесала гребнем волосы, не упуская, однако, сути беседы. — Отец упоминал, что хаос правит на островах уже более двадцати лет, но прежде короне было мало дела до Ступеней. Куда более меня беспокоит, какой славы ищет там Эймонд? — Лучше бы он искал там гибели, — гневно отрезала Бейла. Рейна обратила взгляд к сестре, поглаживающей пальцами островатые гребни морской раковины. — Матушка говорила с тобой об этом, Сенья? — О войне или о дяде? — уточнила Висенья, невольно сковываясь, когда речь зашла об Эймонде. Сёстры дали понять, что о войне желают услышать позже. — Мы не говорим о дяде Эймонде с тех пор, как он покинул Драконий Камень. Прежде матушка злилась, когда я спрашивала о нем или об иных родичах в столице. Она все твердит, что Боги достаточно наказали меня, сделав его невестой. — Ты можешь лишь представлять, но никакие грёзы не сравнятся с истиной, — гнев Бейлы был понятен Висенье. Сердце её вторило боли и обиде сестры, некогда потерявшей дракона волею притязаний юного дяди. — Эймонд злой, тщеславный и жестокий… — Вор! — вдруг закончила вместо сестры Рейна, и нежное лицо её вспыхнуло пламенем ярости. — Бессовестный и низменный мальчишка, взрастивший обиду в злонравие. Жаль, Люцерис отнял у него лишь один глаз. Бейла обнажила короткий кинжал, — сталь сверкнула в свете пламени свечи, — и провела им по воздуху, точно отсекая голову тени. — Я бы забрала ещё несколько пальцев, которыми он схватился за поводья Вхагар, и, быть может, язык, которым он смел порочить память нашей покойной матери и доброе имя братьев. Висенья вжалась в подушки. Прежде ей доводилось слышать подобный рассказ от братьев, чья гордость ещё помнила о нанесённых в тот злополучный день увечьях. Но тень пережитой боли жила ещё и в сердцах сестёр. Висенье не верилось, что дракона можно украсть. За то время, пока она росла, Ауриона сотню раз мог оседлать её старший брат или иной искатель славы. Ей хотелось думать, что долгие семь лет он ждал, когда она достаточно подрастёт, чтобы не трепетать ни перед болью, ни перед наказанием. Она не решилась поделиться с сёстрами размышлениями о природе драконьей верности, страшась, что, опьянённые возрождёнными в памяти чувствами, они могут обвинить её в предрасположенности к дяде и в сострадании его увечью. Висенья не желала быть уличённой в подобного рода предательстве и потерять столь ценную дружбу Бейлы и Рейны. Она не знала, какой была леди Лейна, отец никогда не рассказывал о второй своей супруге, не говорила и матушка, но та безбрежная, трепетная любовь её сестёр к покойной матери убеждала Висенью, что мир ещё не знал более чуткой, преданной и смелой девушки, нежели Лейна Веларион. — Что ты думаешь о нем? — Висенья смущённо взглянула на сестру, повергнутая в изумлённое смятение её любопытством. — Об Эймонде, — с улыбкой подсказала ей Рейна. — Вскоре тебе предстоит стать его женой. Наверняка ты размышляла о вашем браке. Висенья перевернулась на бок и прикрыла глаза, измождённая долгой дорогой и нелёгкой беседой, позволяя Рейне убрать короткие пряди волос с лица. — Он меня пугает, — она подобрала под себя ноги, невольно вспоминая о беседе в Ветрогоне и Каменном Барабане. — Разве я не слишком юна, чтобы размышлять о браке? В действительности, ей вовсе не хотелось замуж. Ни за дядю, ни за брата, ни за кого бы то ни было ещё. Висенья хотела летать с Аурионом, читать, слушать рассказы мейстера Герардиса и мастера Воларро, уповая, что достаточно повзрослев, сможет добиться дозволения родителей на путешествия по Вольным городам и неведомым землям, лишь вскользь упомянутым в рукописях. — Лета беспощадны к маленьким девочкам куда более, нежели к прочим людям, — открытая честность Бейлы не дозволяла ей забыться даже на мгновение. Сестра, точно якорь, брошенный с палубы её когга, тянула Висенью в бездну обречённости и смятения. — Когда ты повзрослеешь, вас поженят. Такова воля государя. — Тогда я не хочу взрослеть… — Висенья обняла подушку и уткнулась носом в пахнущую мыльным корнем ткань. Она не желала думать о будущем, навлекая на себя гнев почитаемых септой Богов, когда ей предстояло ещё столько долгих лет беспечного детства.***
Рейна учила её шить, играть на арфе и танцевать. Висенья исколола себе все пальцы в бесплодных попытках вышить несколько простых узоров на льняном полотне, прежде чем получила одобрение сестры; звучание арфы навлекало на неё сладкую дрёму, преодолевать которую способствовала лишь боль от истерзанных струнами пальцев, а танцевать она всегда стеснялась, но любила смотреть, как это делала Рейна: особенно изящно, гибко и плавно, точно ноги сестры и вовсе не касались пола. Вопреки внешней нежности, сестра лишь казалась мягкой и кроткой. Обучая её положенным леди занятиям, она была куда строже септы Лавены, куда настойчивее мейстера Герардиса и куда тщательнее следила за тем, чтобы Висенья не хитрила и не сбегала, как делала прежде на Драконьем Камне. — У тебя чуткие руки, маленькая сестрёнка, — ласково похвалила её Рейна, когда Висенья устало отняла пальцы от струн. Древко высокой арфы, украшенное резьбой и позолотой, ещё хранило тепло её кожи, а оцепеневшая спина вдруг вспыхнула острой болью, когда Висенья попыталась подняться. Похвала сестры льстила Висенье, но не побуждала сердце искать её вновь. Она занималась с Рейной из великой любви, не желая обидеть её старания, зная, что за усердие её и исправность Рейна будет снисходительна и понимающа, позволит ей сладости, книги и полёты. В отличие от септы Лавены, Рейна умела не только наказывать, но и поощрять её за трудолюбие, даже если итог, порой, был не столь исключителен. — За что ты так с волосами? — причёсывая её перед торжеством в честь именин лорда Корлиса, Рейна огорчённо вздыхала, точно вместо волос Висенья отняла жизнь невинного бедняка, что доверчиво протянул к ней руку, уповая на милостыню. — Они лишили меня счастья, — вспоминая о дне расставания с волосами, Висенья не чувствовала ни боли, ни сожаления. В тот вечер сир Эррик в который раз отказал ей в просьбе обучаться у него фехтованию, объяснив отказ неподобающим занятием для леди. Как много обязанностей лежало на плечах истинной леди: красиво говорить, тихо смеяться, подбирать гардероб, ухаживать за волосами, чарующе петь, невесомо танцевать и вышивать полотна, что вызывали бы у людей восторг. Висенья устала изо дня в день слушать одно и то же, пока брат её, столь схожий с ней, мог радовать себя всем тем, что было от неё скрыто. И тогда, с застывшими слезами бессилия в глазах, она схватила кинжал для писем и одним, не ведающим сомнений движением отсекла волосы по самую макушку, бросив сверкающее серебро в пламя очага. Септа Лавена едва не отдала душу Неведомому, узрев пылающего гневом мальчишку в платье, когда пришла в её покои с вечерней молитвой. — Септа Лавена всё время говорила, что леди должна умело управляться с гребнем, а не с мечом. На её возражения у сестры всегда находился ответ. На сей раз предугадать его было не под силу даже Висенье. — Твоя септа — дура, — Висенья обернулась, сражённая внезапной, несвойственной кроткому нраву сестры дерзостью. У Рейны, как у всякой юной леди, тоже была септа. Но настойчивость её была мягкой и обходительной. Септа Уолда была женщиной средних лет, родом из Речных земель, и куда более Рейны любила сладости, точно дитя. Стоило признать, что и сама Рейна была дивной девушкой, вежливой, кроткой и участливой, и хлестать её по рукам ивовыми розгами не было необходимости. — Если она сказала, что леди не может владеть мечом, — это сущий вздор. Взгляни на бабушку Рейнис, на Бейлу. Взгляни на… — …королеву Висенью? — уголок её губ болезненно дрогнул, и Рейна растерялась, неуклюже путаясь подрагивающими пальцами в волосах сестры. Она была названа в честь бабушки Рейнис, не в честь племянницы-супруги Мейгора Жестокого. Её имя можно было считать исключительным, в отличие от наречения Висеньи, что будто бы донашивала чужую жизнь. — А кто посмел подумать, что леди с мечом должна походить на мальчишку? — Рейна отложила гребень, присев подле, не желая более тревожить чувства сестры разговорами о королеве-предке. — Сама решила, — Висенья устало улыбнулась, позволяя Рейне взять себя за руку. — Наши волосы и глаза, как и драконы, — дар Богов, отчего-то возлюбивших валирийцев более иных своих детей. Мне очень по нраву твои волосы, маленькая сестрёнка, — Рейна взяла в пальцы одну из отросших за время пребывания в Высоком Приливе прядей, ласково поглаживая и вдыхая аромат густого, сверкающего серебра. — Мягкие и густые, столь изумительные! Могла бы ты отпустить их для меня? Висенья опустила глаза. Разве могла она отказать любимой сестре? Любезность и внимание Рейны её смутили. Глядя на собственное отражение в зеркале, с вплетёнными в пряди шелковыми лентами и жемчугами, Висенья вдруг поймала себя на мысли, что едва ли не впервые за всю жизнь не была столь схожа с Визерисом. И увиденное пришлось ей по нраву. С Бейлой было иначе. Даже с остриженными волосами, она выглядела куда женственнее многих дев, чью красоту воспевали сладкоголосые менестрели на пирах и торжествах. Она умела быть равно прекрасна и с мечом, и с арфой; в шелках и в доспехах; в танце и в небесах на спине Лунной Плясуньи. — Научи меня фехтовать, — попросила однажды Висенья, когда после совместного полёта в Спайстаун они снимали с драконов упряжь. Бейла взглянула на неё с недоумением. — Разве ты не умеешь? — она ласково погладила бледно-зелёную чешую драконицы, точно Лунная Плясунья была одной из её любимых сестёр. — Совсем немного, — Висенья отстегнула цепи, и Аурион, немногим больше сородича, гордо мотнул головой, стряхивая крупные капли солёной влаги. — Сир Эррик учил меня, когда думал, что я Визерис, но после постыдного разоблачения моего обмана септой Лавеной перестал. Они вошли во внутренний двор, где кузены Бейлы, Деймион и Эйтан, испытывали новую сталь в показательном бою перед сиром Эдриком, служившем при лорде Корлисе мастером над оружием. Завидев Бейлу, юноши взволнованно подобрались, точно сестра могла вызвать каждого из них на поединок. — Я тоже всё ещё учусь, но не у сира Эдрика. Наставники из Вестероса полны предубеждений не менее твоей септы. Рыцарская честь и собственная гордость никогда не дозволят им обучать воинскому искусству девушку, — Бейла присела на каменный парапет, обращая глаза к морю. — Когда мне было десять, лорд Корлис пригласил в Высокий Прилив фехтовальщика из Браавоса. Некогда его дед служил Первым Мечом Морского владыки. Он непростой человек, но учителя лучше я не встречала. Если желаешь, он мог бы взяться обучать и тебя. Не раздумывая ни мгновения, она согласилась. Если человек этот и впрямь позволит ей освоить клинок под собственным началом, Висенье было всё равно, откуда родом его предки, как звучит его язык и сколь непростым мог быть его нрав. Так она думала до встречи с мастером Марио. Этот высокий, жилистый мужчина с узким, смуглым лицом и длинным конским хвостом за ровной спиной сперва показался Висенье забавным. Но первое впечатление оказалось обманчиво. Марио прослыл среди людей строгим, требовательным и не ведающим пощады ни к слабости, ни к усталости, ни к иным желаниям тела. Долгие луны он изводил Висенью нелепыми забавами, сродни кропотливому сбору идеально огранённых морем ракушек у берега, чтобы после отправить их обратно в волнующуюся бездну. Гнев её и досада его забавляли, и стоило Висенье выказать неравнодушие к его поступку словом или ответом тела, Марио находил для неё подобающее наказание. Бейла обучалась у него уже более четырёх лет. Сестра была безмерно талантлива, стремительна, неукротима, яростна, самоотверженна и по-воински умна. Висенья наблюдала за ней, стараясь запомнить каждое движение гибкого тела, каждый выпад клинка, чтобы избежать ошибок, за которые мастер Марио наказывал уроками игры на арфе. — Если пальцы непокорной принцессы устали от меча, быть может, ей впору утешить их струнами? — Марио знал, сколь оскорбительны для неё были подобные слова, знал о нелюбви Висеньи к девчачьим забавам и потому намеренно взывал к её гневу, точно закаляя самообладание. Висенья повиновалась, безропотно откладывала меч, когда натруженное запястье ныло и горело в пламени боли, и уходила к Рейне: вышивать, танцевать и истязать арфу. Висенья с детства жила мечтами о фехтовании, грёзами о путешествиях и страхами о снах, что приходили к ней, когда на лик земли опускались сумерки. Как и прежде, она пила «сладкий сон», вверенный ей мейстером Герардисом перед отбытием на Дрифтмарк, изматывала себя танцами, полётами и бесчисленным множеством упражнений, которые придумывал изощрённый ум мастера Марио. Браавосиец, чей истинный возраст не знал даже лорд Корлис, был на диво проницателен и хитёр. Все бесплодные попытки обмана он считывал с её лица и со строгостью Отца мог взыскать за каждую. Однажды, когда ей, взмокшей и уставшей, наконец, позволили взяться за меч, Висенья столь сильно упилась восторгом от волнующего мгновения, что не заметила, как позабыла снять с пояса кожаный мешочек, хранивший её сонное снадобье, чем не преминул воспользоваться мастер Марио, сорвав его, когда Висенья отвлеклась на уверенный выпад. — Непокорной принцессе известно, что храбрый человек отнял из её рук? — Марио покрутил перед её лицом стеклянным флаконом, точно дразня измученную ветром и солнцем Висенью. Он гордо звал себя «храбрым человеком», Висенья же в мыслях звала человека «скромным». — Отдайте! — она спрятала клинок в ножны и требовательно воздела руки к наставнику, но сумела поймать лишь солёный воздух. Марио двигался быстро и точно, словно змей и совершенно не владел искусством снисходительности. — Известно? — вновь повторил Марио, откупоривая «сладкий сон», увлажняя смуглый, тонкий палец и поднося его ко рту. — Это — моё лекарство, — Висенья подпрыгнула, схватившись за предплечье браавосийца, но лишь лёгкого мановения рукой было достаточно, чтобы она осела наземь, словно птичье перо. — Это — страшный яд, — со странной тревогой заключил наставник. — Как долго непокорная принцесса пьёт его? — глядя в её растерянные глаза, на упрямо поджатые губы, проницательный браавосиец понимающе кивнул. — Вижу, что долго, — Марио в одночасье перевернул склянку, позволяя земле впитать остатки её ночного утешения. Висенья бессильно наблюдала, как земли Дрифтмарка испивают её единственное исцеление от ночных кошмаров. Она гневно вскинулась, едва не набросившись на Марио с кулаками, но браавосиец мягко схватил её за кисть, усаживая на каменистый выступ. — Если непокорная принцесса плохо спит, ей стоит много трудиться, чтобы усталость тела совладала с тревогами разума. Но не искать утешения в объятиях яда, нет, так поступают лишь слабые духом valar. Храбрый человек не желает зла непокорной принцессе и не дозволит ей убивать себя столь опасным и коварным утешением. Более не имея возможности полагаться на целебные свойства «сладкого сна», Висенья, следуя советам Марио, стала упражняться по ночам, спасая покой сознания в усталости тела. На берегу, где свидетелями её побед и поражений могли быть лишь волны, звёзды и ночные птицы, она могла не скрываться от пристального взгляда наставника, сестры и собственного смятения, не бежать от кошмаров, что претворяли её ночи в горестное, тревожное бдение. Рассекая прохладный воздух сталью, жадно вдыхая запах моря и минувшего дождя, она находила неоспоримую истину в словах браавосийца, сожалея, что приняла его участливость за оскорбление. Её дни на Дрифтмарке более походили на сладкую грёзу. В обществе сестёр Висенья обрела истинное счастье. С матушкой, как и с братьями, они исправно обменивались письмами, отец же писал ей куда реже. Не желая тревожить его покой, она не донимала Деймона вниманием, предпочитая скромное уединение в вечернем чтении у очага подле лорда Корлиса. — Немногие могут похвастать, что им хватило духу войти в северные воды Студёного моря в поисках иного пути вокруг земель Вестероса, — лорд Корлис задумчиво улыбнулся, вспоминая о днях своих великих Девяти Путешествий. Висенья перевернула страницу, всматриваясь в запечатлённого на пергаменте «Ледяного волка». Волны жадно облизывали его корму, едва не касаясь палубы, а бушприт, словно острие клинка, приближался к разверзнутой пасти ледяных гор. — Вы видели ледяных драконов? — пламя вкрадчиво потрескивало в очаге, и мягкие блики его танцевали на лице лорда Корлиса. — Предания говорят, что полупрозрачные крылья их серебрятся лунным светом, дыхание обращает нерадивых моряков в лёд, а после смерти они тают, точно снег. Тихий смех лорда Корлиса заставил щёки Висеньи невольно вспыхнуть. — Нет, дитя, лишь замёрзшие моря и плавучие ледяные горы, — на мгновение лицо лорда Корлиса сделалось отрешённым, словно разум его канул в дни беспечной юности. — Но я видел меловые утёсы Нефера, Дом Бессмертных за тремя стенами Кварта, асшайских колдунов в устье Пепельной реки и четырёхмачтовый галеон Элиссы Фарман, некогда ушедший в Закатное море. Висенья безропотно внимала словам лорда Корлиса, свернувшись на обитом мягкой тканью кресле, и перед её мысленным взором рассказы Морского Змея обретали плоть. Она и сама мечтала когда-нибудь оказаться под парусами лебединых кораблей, посетить руины Древней Валирии, увидеть дымные пики Четырнадцати Огней и горные долины Края Теней, где небеса лишь грезят о солнце. Порой дети видят отчаянно желаемое во снах, но в её беспамятстве не было места грёзам. — Корлис, — окликнула супруга леди Рейнис. Она подошла к очагу, с беззлобной настойчивостью забрала из рук Висеньи книгу и бросила на стол. — Час уже поздний, нашей гостье впору быть в постели, — лорд Корлис ласково погладил руку супруги, поднёс к губам и невесомо поцеловал. Горделивое лицо Рейнис тронула уветливая нежность, но намерения её остались твёрже камня. Она обратила глаза к Висенье, безмолвно спустившейся с кресла и коснувшейся пальцами книги, и тоном не терпящим возражений повелела: — В постель, — изящная ладонь легла на переплёт, и Висенья испуганно отняла пальцы. — И не жги свечи без надобности. — Доброй ночи, милорд, миледи… — она покорно простилась с покровителями, не желая навлекать на себя гнев леди Рейнис. Холод леди Рейнис стал для неё чем-то совершенно привычным за время пребывания в стенах Высокого Прилива. В отличие от Бейлы и Рейны, она была её двоюродной внучкой от кузена, что некогда похитил у неё престол, и могла рассчитывать лишь на снисхождение воспитательницы. Висенья привыкла к строгости септы Лавены на Драконьем Камне, но неумолимость леди Рейнис была чем-то совершенно иным, исключительным в странном желании не идти наперекор её словам. Она умела внушать уважение и здравые опасения как врагам, так и союзникам благодаря великой рассудительности и осторожности, несвойственной многим женщинам. Эта загадочная, словно край земли, женщина взращивала в душе Висеньи противоречивые чувства. Дивное сплетение восхищения, опасений, необъяснимой детской обиды и желания сыскать одобрения кого-то столь мудрого и уважаемого. Висенья не умела обличать мысли в слова, не умела следовать по наитию за чувствами, предпочитая скрывать истинные свои волнения даже от самых близких людей. Сейчас она была слишком счастлива, чтобы изобличать недостатки положения при дворе Веларионов, бороздить глубины сознания в поисках оснований сложных чувств к леди Рейнис. Ей было достаточно того, что строгость принцессы крайне редко побуждала её сердце к отчаянному противостоянию.***
В 132 году после Завоевания Эйгона дом Веларионов постигло великое несчастье. Оскорбленный постыдным поражением в последней битве за Ступени, флот Мира и Тироша под покровом ночи предал огню Спайстаун. Висенья проснулась от звона колоколов, песни стали и топота конских копыт. Пламенное зарево обагрило небеса. Дым поднимался над Спайстауном столь высоко, что очи звёзд скрылись за его завесой. Пребывая в сонном беспамятстве, она в полной мере не ведала, какой ужас навлёк на Дрифтмарк сокрушительный триумф сестры на Ступенях. К тому времени, как мастер Марио привёл её в гостевую, Бейла, лорд Корлис и леди Рейнис были облачены в доспехи. Рейна, кузины её и племянницы были вверены заботам уважаемых женщин и септ. Их участь была заведомо предрешена до окончания осады Спайстауна. Висенья противилась, когда мастер Марио вёл её в септу, грубо и торопливо, как некогда сир Эррик в Каменный Барабан после их первого полёта с Аурионом. Доводы её и увещевания не возымели должного влияния на браавосийца, и он пригрозил приковать её цепями к одной из каменных колон, если Висенья посмеет ослушаться приказа лорда Корлиса и пойти против желания его супруги. Как достойная девушка и будущая леди Высокого Прилива, Рейна была участлива к гостьям, что нуждались в покровительстве её и защите, чтила и утешала каждую женщину, что отчаянно лила слёзы перед ликами Богов, пока Висенья не могла отыскать себе места, не ведая утешения ни в молитвах, ни в упованиях. Рейна безмолвно молилась вместе с септой, смиренно склонив голову, иные женщины пели Гимн Матери, она же не могла совладать с чувствами, зная, что старшая сестра её и покровители могут не пережить этой кровавой ночи. Дождавшись, когда септа Рейны вверит внимание иным девам, Висенья склонилась к сестре и взялась побуждать её покинуть каменные стены замка, оседлать драконов и отправиться на помощь родичам. В глазах Рейны плескались сомнения, и Висенья была уверена, что сумеет убедить сестру, но в беседу их ввязалась септа. — Будущая леди Высокого Прилива должна оставаться в стенах родового замка, покровительствовать добрым словом и советом всякой женщине, чей супруг проливает кровь за наши жизни, — септа положила руки на плечи сестры, и Висенья заметила, что сомнения в её взгляде укротились, словно шторм с уходом гневных ветров. — Рейна может пролить куда больше крови, нежели всякий мужчина с мечом, если оседлает Утро, — она старалась говорить тихо, но достаточно уверенно, дабы септа не осмелилась использовать чувство долга сестры в угоду собственным желаниям и опасениям. — Эти достопочтенные и высокородные леди могут поплакать и без её участия! Септа ахнула, до глубины души уязвлённая и смятенная пылкими речами Висеньи. Рейна молчала, не желая огорчать сестру и гневить возражениями наставницу, и Висенья поняла, что останется одинока в своём желании. Когда среди прибывающих женщин стало возможно затеряться, Висенья, воспользовавшись случаем, ускользнула от чуткого взгляда септы и сестры, следуя за зовом сердца, что вело её в бурю сражения. Однако стремлениям её не суждено было сбыться. Её поймал сир Дейрон, один из внуков лорда Корлиса, как раз к тому часу, когда Висенья, не владея собой от ярости и тревоги, проникла во внутренний двор, где почивали Аурион и Утро. Сир Дейрон схватил её за руку, несколько раз встряхнув, когда она уже взбиралась на спину зверя, точно сгоняя пламенное наваждение, и вверил заботам Висеньи супругу леди Хейзел и дочь Дейнейру. — Если принцесса и впрямь желает помочь, а не сыскать славы на поле брани, пусть проведёт мою семью в септу, — повелел он, опуская забрало сверкающего отполированной сталью шлема. Леди Хейзел и без неё ведала о местонахождении септы. В действительности, поручение сира Дейрона было не более чем желанием сберечь Висенью от смерти, в объятия которой она столь самоотверженно стремилась. Она была вынуждена повиноваться и дожидаться окончания осады Спайстауна в обществе стариков, женщин и детей. Та ночь была самой тягостной и тревожной на её памяти. Даже её кошмары склоняли голову перед гуляющей в септе молвой, слезливыми увещеваниями, молитвами и детским плачем. Она сидела, прижавшись спиной к стене и склонив голову, точно в каменном полу было скрыто утешение, подле возносившей Матери и Воину молитвы сестры, пока Дейнейра заплетала её волосы. — Вам нравится вот так? — полюбопытствовала розовощёкая, изумительно прекрасная девочка, показывая Висенье плоды кропотливой работы. — Очень, — Висенья заставила себя улыбнуться, обращаясь мыслями к сестре, леди Рейнис и лорду Корлису, что защищали их жизни и покой на поле брани. Она глядела на лики Богов и ненавидела их за то, что они позволили ей родиться девочкой. В её возрасте мальчики служили оруженосцами у рыцарей, ковали доспехи из стали и кожи, вступались за жизни невинных силой слова и меча, а чем могли помочь девочки? Плакать, молиться и верить, что супруги их, братья и сыновья вернутся домой живыми. Справедливость Богов была изменчива, точно море, в ней не было места простым человеческим упования и страхам. Если Боги и впрямь наблюдали за ними с небес, они были воистину жестоки к своим детям. Но Жестоким величали Мейгора, всего лишь человека, что едва ли сгубил более жизней, нежели милостивые Боги. К утру в септе стало тише, но Висенья так и не сумела уснуть. Септа Уолда и Рейна спали, склонив головы, словно птицы, спала и маленькая Дейнейра, умостившись на коленях Висеньи и обняв руками её предплечье. Висенья считала разноцветные стёкла маленьких, узких окон, невольно вспоминая о матери и отце, о братьях, что могли сойти с ума от тревоги, если мейстер Ролланд не успел послать ворона на Драконий Камень. Она думала о клинке, оставленном в покоях, и сокрушалась, что если враги ворвутся в септу, ей доведётся защищать сестру, септу, леди Хейзел, крошку Дейнейру и иных несчастных, обезумевших от страха и тревоги женщин лишь крохотным кинжалом для писем, наспех схваченным из покоев после прихода мастера Марио. Но в сражении не возникло нужды. Солнце было в зените, когда двери в септу распахнулись, впуская объятую светом пыль и дивный запах морской соли, и сир Веймонд возвестил об окончании осады. То было великое счастье и великое горе. Покинув каменные стены, Висенья устремилась к родичам, желая убедиться, что ни семья её, ни мастер Марио не сгинули в битве. Сердце её, наконец, забилось, как прежде, когда среди племянников и внуков лорда Корлиса Висенья узрела сестру, и на подрагивающих ногах устремилась к ней, покрытой кровью и пеплом. От Бейлы пахло дымом, железом и испражнениями убитых ею врагов, но объятия сестры она нашла самыми сладкими и желанными. Уже после, когда люди лорда Корлиса вели подсчёты погибших, Бейла, испив много вина, поведала Висенье об ужасах, что узрела в Спайстауне. Триархия собрала страшную дань с дома Веларион. Ко времени прибытия войск лорда Корлиса и драконьих всадниц улицы города были усеяны трупами убитых детей, женщин и мужчин, что не держали в руках ничего крепче дерева и льняных верёвок. Над телами жестоко глумились: отнимали конечности, рассекали чрева, женщинам отрезали волосы и иссекали клинками после иных, порочных увечий плоти, детей запирали в домах и поджигали, наслаждаясь их предсмертными криками, точно вороны мёртвой плотью. Дома моряков были преданы огню, а вместе с ними все септы, храмы и богатства, что долгие годы накапливал город за время правления лорда Корлиса на Плавниковом троне. Рейна плакала, слушая рассказы сестры, Висенья же оцепенела от ужаса, не в силах удостоить сестру ни слезами, ни достойным ответом. Спайстаун, некогда один из богатейших портовых городов Вестероса, превратился в могильник — кровавую усыпальницу тщеславия и гордыни лорда Корлиса и её отца. Мейстеры твердили, что время лечит душевные раны, укрощает боль, точно маковое молоко; имена и лица ушедших к Неведомому исчезают из памяти, словно следы прилива на песке. Но даже время было бессильно в положении лорда Корлиса. Как человек гордый, но не лишённый сострадания и бремени вины, он стал мрачной, холодной тенью былого себя. Разорённый, мёртвый город в проливе Глотки стал убежищем воронов, чаек, уцелевших в пламени крыс и терзаний совести Морского Змея. После трагедии, произошедшей в Спайстауне, здоровье лорда Корлиса разительно ухудшилось. Леди Рейнис проводила дни и ночи у постели супруга, точно присутствие её могло его исцелить. Мейстер Ролланд отпаивал больного снадобьями и отварами, ставил пиявок и несколько раз пускал кровь. Матушка предложила леди Рейнис помощь их собственного мейстера с Драконьего Камня, но прежде, чем прибыл Герардис, лорд Корлис скончался. Все называли его участь завидной — тихая смерть во сне на ложе в собственных покоях, без боли, подле любящей супруги и внуков. Но Висенья знала, что не телесная хворь унесла жизнь лорда Корлиса, а глубокая душевная рана, оставленная бесчестным разорением Спайстауна. Начатая четверть века назад война возродила новые союзы. Падение Спайстауна и скоропостижная смерть Морского Змея заставили Трёх Сестёр, преисполненных веры в грядущие победы, обратить взгляд на Дорн, самое южное из Семи Королевств и самое непокорное ещё со времён Эйгона Завоевателя. Если Триархия могла найти себе сторонников в Вестеросе, то исключительно в землях горячего песка и палящего солнца. По желанию лорда Корлиса ему наследовал её брат Люцерис, ныне пребывающий в воспитанниках у лорда Штормового Предела. Но едва стоило морю поглотить тело покойного, сир Веймонд Веларион, приходившийся лорду Корлису одним из племянников, посмел поставить под сомнение права её брата Люцериса на Плавниковый трон. На глазах Висеньи свершилось правосудие над изменником, посмевшим опорочить честь её матери и доброе имя братьев. Отец и матушка, прибывшие в Высокий Прилив на спинах драконов, повелели отрубить голову изменнику Веймонду и скормить окровавленную плоть Сиракс. Наблюдая, как драконица матери разрывает на части обезглавленное тело сира Веймонда, Висенья пришла в ужас. Прежде она не знала, сколь безжалостна могла быть Рейнира в ярости. Но куда более жестоким оказалось наказание её деда — родню лорда Веймонда, что осмелилась искать справедливости в столице, постигла ужасная смерть: государь Визерис в праведном гневе повелел вырвать языки всем, кто поддерживал притязания сира Веймонда и ставил под сомнения законность рождения его старших внуков. Избежать незавидной участи удалось лишь сиру Дейрону, его супруге и малышке-дочери Дейнейре. — Лучше срубить голову одному мятежнику, нежели грозить наказанием сотне, — гордо вскинув подбородок, отец наблюдал, как обугленные останки сира Веймонда готовили к преданию морю Молчаливые Сёстры. — Ты поймёшь, когда станешь старше. Большинство людей рабы лжи и страха, иные же следуют по пути наглости и тщеславия, уповая на снисходительность сюзеренов и милость Богов. — Дом Веларионов не научит тебя истинному правосудию Таргариенов, — матушка возложила руки на плечи Висеньи, касаясь пальцами отросших волос, собранных в небрежный пучок на затылке. Её руки, прежде нежные и ласковые, заставили кожу Висеньи покрыться холодной дрожью. — Быть может, тебе пора домой? Она отвергла предложение матери с внезапной лёгкостью и уверенностью, точно давно знала, что ответит. Висенья, столь часто вспоминающая дом, впервые задумалась остаться в Дрифтмарке ещё на несколько лет, пока молва об участи сира Веймонда не перестанет тревожить уста людей. Впервые сердце её не стремилось к Драконьему Камню, не искало любви матери и расположения отца. В обществе сестёр и леди Рейнис она ощущала себя счастливее, нежели под чутким взором септы, скованная теснотой стен древней твердыни. Бейла подошла к отцу, мрачная, словно тень, и он ласково погладил её по волосам, выслушав гневные сетования о бесчестных преступлениях Триархии в Спайстауне. Висенья безмолвно наблюдала за ними. Бейла была любимой дочерью отца, — об этом твердили его пышущие гордостью глаза и восхищённая улыбка, — любви его и уважения сестра заслуживала куда более их с Рейной, что во время ночной осады города отсиживались в замковой септе вместе с женщинами и детьми. Висенье было стыдно признаться отцу, что она поддалась на уговоры сира Дейрона, позволив себе прятаться за спинами родни, пока Бейла и леди Рейнис несли врагам пламя и кровь. Этот день запомнился Висенье, как окончание беззаботного детства. Со смертью лорда Корлиса Дрифтмарк стал уязвим перед крепнущим союзом Трёх Дочерей, и море принесло слухи о военной кампании Дорна в каждую гавань, в каждый порт и залив, что находился под властью короны. Обращённый в пепел Спайстаун стоял в руинах, точно триумфальное знамя венценосных завоевателей с востока. Тревожная тень пала на Высокий Прилив, в ожидании неминуемой беды застыли величественные стены из белого камня, и даже солнце не ласкало изящные башенные кровли из чеканного серебра. Леди Рейнис и матушка, встревоженные крепнувшим союзом Триархии и Дорна, стали размышлять о возведении Люцериса на Плавниковый трон. Высокому Приливу был нужен новый лорд. Восторженная Рейна, которой уже несколько лун как сравнялось шестнадцать, пышущая любовью к её старшему брату с самого детства, потеряла всякий покой, посвящая всю себя подготовкам и размышлениям о предстоящем браке. Стать леди Приливов в столь юном возрасте не доводилось ещё никому. Сестра её была истинной дочерью Древней Валирии, наследницей неба и моря. Она грезила о счастливом браке с самого детства и сейчас впервые после смерти деда лицо её сияло счастьем предстоящего торжества. Бейла, не разделяющая восторга и счастья сестры, относилась к её радости с недоверием и тревогой. — Ты глупа, если веришь, что все эти годы в обители штормовых лордов он хранит тебе верность, — вспыхнула вдруг Бейла, точно вторила не сестре, а себе самой — той частичке мятежной души, что сомневалась в преданности Джекейриса. Бейла была опальна и ревностно относилась ко всему, что считала своим, невольно облекая сестру смятениями собственного сердца, точно желая разделить с ней ту боль, что приносили ей сомнения в лояльности Джекейриса желаниям их родни. Бейла не верила, что долг был способен породить искренние чувства и любовь сестры к Люцерису считала не более, чем девичьей чувственностью, свойственной всякой кроткой леди в её годы. — У лорда Борроса четверо дочерей. Неужели ты полагаешь, что все эти годы он лишь издали миловался их красотой? Висенья, до этого безмолвно читающая у окна, тихонько отложила книгу, вверяя внимание сёстрам. Прежде ей не доводилось быть свидетельницей их ссор. — У меня нет причин ставить под сомнение его добродетель, — Рейна обиженно фыркнула, снимая с шеи подаренное покойной матерью украшение. — Дочери Борроса мне не соперницы, и пусть их будет хоть двадцать. Я тоже слышала, о чем болтают моряки в Халле. Дескать, незаконнорождённая сестра лорда Кригана столь сильно пришлась по нраву нашему брату, что он сочетался с ней браком под сенью сердцедрева в Богороще Винтерфелла. — Ложь! — Бейла гневно хлопнула рукой подле сестры. Рейна, даже не вздрогнув, устало прикрыла глаза. Похоже, подобные разногласия царили меж ними и прежде. Рейна поднялась и положила ладони на плечи сестры. — Разумеется, ложь. Людская молва — хуже хвори, только дай ей волю, и она осквернит уста каждого человека от Дорна до Стены. — Твоя правда, — после недолгих раздумий Бейла была вынуждена уступить перед неоспоримой истиной сестры, позволяя Рейне заключить себя в объятия. Смерть деда, её адмирала и предводителя, сделала её восприимчивой и ранимой, но лишь перед ними с Рейной. Для иных же Бейла оставалась пламенем — неукротимым и жаждущим, не знающим ни жалости, ни снисхождения. Она любила Джекейриса и более всего на свете боялась, что чувства её останутся без ответа. Висенья размышляла о счастье родичей, вспоминая злые слова об отце, гнусную ложь о братьях, слухи о дядьях, и не могла взять в толк, отчего молва была для них слаще правды? Она была юна, Боги были милостивы к ней, позволив родиться в семье правящей династии и расти под опекой великой, мудрой женщины. В силу возраста и относительного счастья Висенье было не под силу увидеть мир с обратной стороны, но она отчаянно искала истины, что была скрыта от глаз, точно непостижимая, древняя, как само время тайна. Прибытие старших братьев в Высокий Прилив и бракосочетание Люцериса с Рейной пришлись на нелёгкие времена для положения Веларионов. Леди Рейнис, все ещё носившая траур, была неспособна сполна возрадоваться счастью внучки, а матушка её, до глубины души оскорблённая обвинениями сира Веймонда, едва помнила себя от гнева. К тому же отец не дозволял ей забыть об этом, говоря о малодушии каждый раз, когда ярость её уступала перед силой времени. Церемония была скромной, но супругов обручили согласно древнему валирийскому обычаю: на закате, перед морем и небом. Рейна, грезившая о пышном празднестве, музыке и танцах, однако, была счастлива и без песен и поздравлений пьяных вассалов королевской семьи. Люцерис любовался ею весь вечер, а после, верно, и ночь, — Висенья лишь предполагала. В провожании на брачное ложе она не желала участвовать, как и в хмельных толках, что последовали после за столом. Незаметная, словно тень, она покинула чертог, спрятала в подоле платья свечи и держала путь в покои, пока сдавленные стоны и сбитое, прерывистое дыхание не повергли её в смятение. Она замерла подле двери, что вела в опочивальню старшей сестры, невольно обращаясь в слух. — Джейс… — сладкий, лихорадочный шёпот принадлежал сестре, однако Висенья едва узнала её голос, поддетый нетерпением, желанием и отчаянным воззванием. — Вот так… пожалуйста… Шорох одежд, звон пряжек и зов касающихся друг друга тел побудили её отпрянуть. Висенья затаила дыхание, чувствуя, как невыносимо жарко становится на щеках и тяжело на сердце. Она попятилась, прижимая руку к груди, до конца не веря, что услышанное не было лихорадочным видением её сознания. — Скажи мне, скажи, что вся эта порочная молва лишь ложь, — голос Бейлы утратил прежнюю твёрдость и звучал точно отчаянное воззвание. Преисполненный чувственного трепета стон сестры поверг Висенью в смятение. — Ложь, — ответил ей Джекейрис, и слова его тонули во взволнованном дыхании и влажных касаниях губ сестры. Висенья прикрыла уста тыльной стороной ладони, не желая, чтобы её изумление стало причиной разоблачения невольно услышанного в покоях сестры. Придерживая юбки и плавно касаясь носочками каменного пола, она пробралась в собственную почивальню, с изящностью вора прикрывая тяжёлую дверь, и бессильно упала на ложе, повторяя в сознании, что случившееся вовек останется её сокровенной тайной.***
После торжества Джоффри и Джекейрис вернулись в земли покровителей. В Долине Аррен свирепствовали горные кланы, а на севере лорд Криган вознамерился призвать к ответу несколько дюжин дезертиров из Ночного Дозора и послать отряд разведчиков за Стену. Братья, познавшие прелести свободы взрослых мужчин, стремились туда, где величие подвигов шло об руку с опасностью смерти. Если отец её и впрямь желал взрастить из старших сыновей матери воинов, а не государей, намерения его принесли желанные плоды. Джекейрис обещал Бейле, что они сочетаются браком, как только он поможет лорду Кригану, ставшему ему названным братом, сберечь покой северных земель. Джоффри же не давал обещаний вернуться даже к грядущей зиме. Поговаривали, будто бы девица из дома Графтонов, что правили Чаячьим городом, сумела похитить сердце брата, что не имел ни супруги, ни невесты, ни возлюбленной. Висенья мало верила подобному. Джоффри с детства мечтал стать рыцарем и войти в Королевскую гвардию матушки, когда она взойдёт на престол. Присяга гвардейцев исключала наличие супруги, детей и земель, подобно той, что приносили братья Ночного Дозора. Следующие два года Люцерис под опекой леди Рейнис и сира Дейрона обучался морскому делу, управлению флотом и землями, что принадлежали Веларионам. Вопреки тому, что он был мужем Рейны и наследовал деду, он правил Дрифтмарком лишь формально. Истинная же власть оставалась в руках леди Рейнис, что опасалась вверять флот и богатства покойного супруга юноше, что едва вернулся из Штормовых земель. Люцерис был настойчив и исполнителен, однако великой любви к морю Висенья не видела ни в глазах, ни в словах брата. Годы пребывания вдали от семьи сказались на его виденьи долга перед родичами, и старательность его была преимуществом обязательств взрослого мужчины перед желаниями мальчика. Висенья посмеивалась, наблюдая за братом, когда он поднимался на борт когга или галеона. Даже если море было ласковым и покорным, и волны его едва касались манящей прохладой скал, Люцерис делался бледным, точно молочное стекло, но, упрямо поджав губы следовал за капитаном, внимая каждому его слову. — Тебе и впрямь не по нраву море? Они с братом стояли на берегу, небрежно закатав бриджи до колен, позволяя приливу омывать босые ноги теплом закатного моря. Люцерис смотрел вдаль, на скрывающийся за горизонтом галеон со столь отчаянной надеждой, точно под парусами ходили тревоги его и печали. — Море прекрасно, когда не топит корабли и не отнимает жизни сотен людей разом, — блуждающая улыбка Люцериса показалась Висенье печальной. — Но беспокоит меня не оно. Лорду Приливов не подобает шествовать по палубе с подвёрнутым чревом и бледным лицом. Она опустила глаза, позволяя ногам тонуть в объятиях мягкого песка и обломков ракушек. Запах гниющих у берега водорослей, клич чаек и сладкий, манящий шёпот волн разливал в её душе безмятежность и упоение. Люцериса же голос моря настораживал, точно притаившийся в тени враг. — Мейстер Ролланд не предлагал тебе отвар из мяты и имбирного корня? — полюбопытствовала Висенья, вспомнив вдруг, как на Драконьем Камне перед долгим путешествием мейстер Герардис отпаивал брата целебным снадобьем. — А что по-твоему я пью из мехов каждый раз, когда стою у причала? — Висенья звонко рассмеялась, складывая ладони лодочкой и набирая солёную воду с крохотной прозрачной медузой. — В Халле, верно, скоро начнут шептаться, что их лорд — пьяница под стать собственному дяде. Висенья опустила уголки пухлых губ. Братья редко вспоминали дядей и чаще тоном, преисполненным злобы и пренебрежения. С момента их встречи с Эймондом прошло уже четыре года, и Висенья более не вспоминала о будущем супруге после беседы с сёстрами. Казалось, даже черты его лица уже не жили в её памяти столь явственно и отчётливо. Висенья помнила длинный плащ из чёрной кожи, изумительно оттеняющий серебро длинных прямых волос и скрытую повязкой глазницу, пугающую и завлекающую безвестностью того, что под ней. Поднимаясь по склонам ко внутреннему двору, Висенья дрожала от прохладного ветра и воспоминаний, возрождённых, точно укрощённое временем пламя, словами любимого брата. Она подоспела ко времени, когда слуги укладывали вещи сестры в седло на спине Утра. — Дорн? — искренне изумлялась Бейла, застав сестру за сборами. Рейна обернулась. Одетая в лёгкий камзол из красного бархата, сестра предстала перед ними совершенной иной, воинственной и страстной. — С нашей стороны глупо полагаться на благоволение Богов и рассудительность врагов, — с внезапной твёрдостью заключила Рейна, поглаживая бледно-розовую чешую на шее Утра. — Матушка Рейнира желает, чтобы я склонила на нашу сторону дорнийцев, пока в этой затее не преуспели Сварливые Сёстры. Она опасается, что из-за давней обиды на нашу семью они могут принять сторону Триархии в грядущей войне. — Я отправлюсь с тобой, — без толики сомнений заявила Бейла, но Рейна мягко улыбнулась в ответ на решимость сестры. — Тогда Дорн точно вступит в войну. Полагаю, матушка желает преподнести дорнийцам мою кроткую обходительность и уступчивость, а не твой пылкий нрав и острый клинок. Висенья полагала, что мать избрала Рейну, зная, сколь очаровательна и обольстительна могла быть сестра, когда отчаянно стремилась к желаемому. Пока Рейна могла участливо смеяться даже с самой скверной шутки, Бейла бы назвала шутника дураком и подняла бы его на смех с особой, свойственной лишь её величественной душе надменностью. Но отпускать сестру одну Висенья не желала. — Тогда… можно мне с тобой? — Нет, маленькая сестрёнка, — Рейна погладила её по щеке, как прежде порой делала матушка. — Твои занятия с мастером Марио важнее моего визита в Дорн. Позаботься о бабушке Рейнис, Люцерисе и Бейле — не позволь ей сотворить глупостей, пока крылья Утра не вернут меня домой. Бейлу оскорбили слова сестры, но она смолчала, не желая говорить Рейне пылкие речи негодования перед долгой дорогой. Висенья вкрадчиво взглянула на Бейлу. Услышанное перед дверью её покоев в ночь бракосочетания Рейны и Люцериса она предпочла считать одним из дурных снов, что преследовали её с самого детства под покровом тьмы. Они никогда не говорили об этом, и Висенья всеми силами старалась выжечь раскалённой сталью великой любви сбитое дыхание брата и сладкие стоны сестры, каждый раз заливаясь краской, стоило Бейле поймать её глаза на себе. Такой была её сестра: гордой, величественной и неукротимой. Если она отчаянно желала чего-то, то брала с пламенем и кровью, независимо от дозволений и расположения иных людей. Рейна рассказывала, как в возрасте Висеньи Бейла поджидала мальчиков-поварят в укромных уголках Высокого Прилива и приникала к их губам поцелуем, пока страх перед наказанием лорда Корлиса не сбивал с несчастных пелену наваждения, заставляя искать спасения от посягательств Бейлы в стенах кухни. — Если они посмеют причинить тебе вред, я оставлю от их замков золу и пепел. А их надменного принца велю провести голышом по улицам Королевской Гавани верхом на осле, а после предам пламени на глазах у всех жителей столицы. Рейна рассмеялась. Звонкий смех сестры заставил улыбнуться и Висенью. Бейла же осталась непреклонна, храня прежнюю уверенность и строгость. Они распрощались, отпуская Рейну в Дорн с тяжёлым сердцем и навязчивой, точно боль от свежей раны, тревогой. Утро вернулась в Высокий Прилив спустя два месяца, и когда Рейна спустилась с её спины, Висенья с изумлением узрела, что одеяния всадницы не скрывали возросшего чрева сестры. В руках Рейна держала грамоту, подписанную самим принцем Дорна и возвещающую о мире между домом Дракона и домом Солнца на ближайшие десять лет. Сестра желала, чтобы внимание родичей было обращено к её успеху, а не будущему материнству, но в тот день леди Рейнис увела внучек в собственные покои и долго говорила с Рейной о визите в Дорн и расположении принца Мартелла. Позже Бейла поведала ей, что Рейна отрицала всякого рода связь с дорнийским принцем. «Я не делила с ним ложе. Верность моя принадлежит лишь одному мужчине!» — так сказала сестра, когда леди Рейнис взывала к её честности и достоинству. Отчего-то Висенья не сомневалась, что отцом растущего в чреве сестры ребёнка мог быть лишь Люцерис. Любимый брат её и мужчина, о браке с которым Рейна грезила с самого детства. Но ложь и впрямь была хворью, и порождённая ею молва пустилась в странствия по Семи Королевстам, точно трясучка с приходом Долгой Зимы. В один из дней, когда бремени сестры сравнялось три луны, Висенья трапезничала в компании леди Рейнис, пока Рейна и Люцерис были заняты затеей возрождения сожжённого Спайстауна, а Бейла пребывала с поручением бабушки в Грачином Приюте. — Тебе по нраву Дрифтмарк? — впервые после долгих дней молчания обратилась к ней леди Рейнис. Висенья пребывала в Высоком Приливе вот уже четвёртый год, и лишь сейчас леди его стен решилась полюбопытствовать о чувствах и впечатлениях своей юной воспитанницы. Она растерялась. Прежде им не доводилось толковать наедине; обычно принуждённость вечеров скрашивали звонкие голоса сестёр или рассказы лорда Корлиса, ныне преданного морю. После смерти супруга леди Рейнис стала куда более немногословна и скрытна, и Висенья считала дерзостью нарушать покой пребывающей в глубоком трауре женщины. — Да, миледи, — спустя недолгое молчание ответила она, нехотя принимаясь за трапезу. С самого утра ей нездоровилось, а мейстер велел явиться за лекарством лишь после крепкого завтрака. Висенья съела несколько кусочков щедро умасленного хлеба, едва противясь желанию тела вытолкнуть трапезу обратно. — Прежде я лишь читала о его красоте. Холодная улыбка Рейнис была следствием высоких манер, но отнюдь не глубокого расположения. Под пристальным взглядом принцессы ей становилось ещё хуже. Заметив перемены в поведении и лице воспитанницы, Рейнис сделалась искренне участлива. — Ты бледная, дитя. Тебе нездоровится? — она подалась вперёд, прикладывая ладонь к её щекам и лбу, и невольно Висенье стало до боли в груди тоскливо. Прежде так всегда делала заботливая Рейна, матушка и мейстер Герардис, порой даже септа Лавена справлялась о её самочувствии после того, как хлестала её прутьями и заставляла переписывать излюбленные отрывки «Семиконечной Звезды». Но прикосновения леди Рейнис не были тем, что Висенья могла принять с уветливой нежностью и искренней признательностью. Как и прежде, она трепетала перед её одобрением и не желала искать гнева. Висенья ушла от ответа кротким, уклончивым кивком, тревожась показаться неучтивой. Её честность и скверное самочувствие принцесса могла расценить как попытку уйти от нежеланной беседы. Матушка бы не желала, чтобы она подвергала риску их хрупкий союз с леди Рейнис, что держался на грядущих супружеских обетах её братьев и сестёр. — Тогда поешь. Мастер Марио не дозволит тебе упражняться, если его чуткий слух прознает о твоём голоде. Слова принцессы сложно было оспорить. Марио был человеком, что относился к фехтованию как к самому великому искусству и совершал перед ним вошедшие в обычай ритуалы. Он спал строго до часа соловья, трапезничал четыре раза в день, не имел слабости к вину, долго упражнялся на закате и на рассвете, презирал тренировочные мечи, говоря, что с ними было бы впору забавляться пятилетним крестьянским мальчишкам. Марио рассказывал, как в Браавосе ему подарили первую сталь на третьи именины, как в шесть он вонзил клинок в спину вора, что намеревался похитить драгоценности его покойной матери, а в тринадцать был защитником одного из Хранителей ключей Железного банка. У Бейлы давно был свой меч, ей же первый клинок отковал кузнец в Высоком Приливе. Изящный и узкий эсток более походил на длинный кинжал, нежели на полутораручную сталь истинного воина. Но Висенья была рада клинку. Сир Эррик не дозволял даже Эйгону упражняться с настоящим мечом, не говоря о них с Визерисом, что лишь осваивали воинское таинство. Пламенный Зов — меч Бейлы, не уступал в красоте отцовской Тёмной Сестре, пусть и не был выкован из валирийской стали, её собственный же был ещё слишком молодым, как любил говорить Марио: «Изнеженным женской рукой и оселком, не отведавшим ни битвы, ни крови, ни поцелуя вражеской стали». Возвратившись из Грачиного Приюта, Бейла подняла сестру с постели и увлекла за собой, поведав, что соскучилась по звону их скрестившихся клинков, теплу закатного солнца и шуму прибоя у скалистого берега. Висенья отложила книгу, возложив на страницы шелковую ленту, подаренную Рейной ещё перед отбытием в Дорн, вместо закладки, и устремилась за сестрой, позабыв об утренних болях и странных ноющих спазмах. — Выше руки, непокорная принцесса, иначе противник срубит Вам голову прежде, чем Вы успеете вспороть ему живот, — перекрикивая ветер, говорил браавосиец, наблюдая за их боем с высоты грязно-серого камня, отмеченного следами соли и мха. Висенья устало дышала и пятилась назад, не в силах сдержать натиск сестры и бурю её точных, быстрых ударов. Бейла надвигалась на неё стремительнее и яростнее, нежели раньше. Быть может, ей казалось так в силу дурного самочувствия? Висенья повиновалась, воздела руку выше, поймав сталью удар сестры. Сегодня меч казался тяжелее прежнего, и руки не желали верно ложиться на эфес. Внизу у неё по-прежнему всё сжималось и было невыносимо тяжело. Целебные травы мейстера нисколько не укротили стягивающую, навязчивую боль, а лишь притупили её осторожность и реакцию. Висенья злилась, который раз пропуская удар сестры, и вместе с ней злилась Бейла. — Если устала, иди вышивать, — сестра намеренно её злила, зная, что лишь так Висенья перестанет опасаться причинить ей боль и будет сражаться в полную силу. — Я найду себе противника среди оруженосцев. — Я не устала! — решительно заявила Висенья и увела меч сестры вбок точным, быстрым выпадом. Бейла одобрительно улыбнулась и вновь подступила к ней. На сей раз сбоку. Лёгкий удар, но коварный, словно вор. Висенья отвела ногу, готовясь встретить выпад сестры, как вдруг живот её точно пронзило стрелой. Сопротивление выдалось слабым, звонко запела сталь, и меч выскользнул из её пальцев, ударившись о землю скалистого берега. Висенья невольно обняла себя руками, почувствовав вдруг, как влажно и горячо стало меж бёдер. Пальцы её скользнули по внутренней стороне бриджей, касаясь мягкой ткани, и вновь раскрылись перед лицом, побуждая Висенью испуганно задрожать. Бейла опустила меч. — Сенья? — сестра упала перед ней на колени и, накрыв ладонью её пальцы, воскликнула: — На сегодня довольно! Иные часы этого невыносимо долгого вечера Висенья вспоминала с ужасом, с которым свыклась думать лишь о своих снах. Лежа в покоях с сидящими подле сёстрами и мейстером Ролландом, Висенья чувствовала, как боль в её теле уступает место глубокому стыду и робкому смущению. Ей хотелось остаться одной и написать матушке о том, что случилось. О том, что отныне она более не была девочкой. — Безусловно, это мой просчёт, — досадливо покачивая головой, пробормотал мейстер. — Я подумал, что боли принцессы связаны со скудными трапезами и скверным сном и дал ей отвар из ивовой коры, — он приподнял её за голову, заставил обхватить губами пузырёк из разноцветного стекла и осушить его без остатка. Рейна держала её за руку, гладила по щеке и улыбалась так искренне и сочувствующе, что Висенья едва не заплакала. — Ну-ну, миледи, — обратился старец к сестре. — Принцесса просто испугалась. В её возрасте лунная кровь не редкость у девочек из знатных семей. Одиннадцать лет — лучший возраст для девы, чтобы расцвести, — смех старого мейстера напоминал ей карканье голодных воронов. Висенья обиженно поджала губы, чувствуя, как на щеках расцветает тепло. Мейстер Герардис никогда бы не посмел над ней смеяться. Глаза Ролланда вновь обратились к ней. — Я дал Вам отвар из мяты и липы. Он поможет укротить боль, но лишь сон излечит Ваши тревоги. — Благодарю, мейстер Ролланд, — бледными губами прошептала Висенья, укладывая голову на колени сестры. Рейна расплела ей волосы, привлекла ближе к себе и обняла. Бейла сидела подле, задумчиво поглаживая эфес. — Нужно сказать бабушке. В тот же вечер от её сестёр о произошедшем узнала леди Рейнис, Висенья же написала матушке. Всхлипывая и роняя слезы на пергамент, она выводила буквы подрагивающими от волнения пальцами в тусклом свете одинокой свечи, уповая, что матушка сумеет подсказать ей решение. Висенья слишком хорошо знала, что ждало каждую девочку после первых кровавых лун — брак, супружеское ложе, обязательства леди-жены и жизнь длиною в вечность в клетке. Ответ пришёл спустя несколько дней, и Висенья, едва не обезумевшая от страха и тревог, прочла послание матушки и впервые за много ночей уснула. Рейнира никогда не обманывала её. Однажды она заверила Висенью, что всегда будет её союзницей и попросила того же от неё. Висенья знала, сколь сильна была любовь матушки к отцу-государю и сколь великим уважение к его решениям, и потому считала своё беспокойство уместным, но Рейнира сумела укротить худшие её предположения, как и прежде, встав на её сторону. Тем же вечером принцесса Рейнис пригласила их с сёстрами в Малый чертог, уповая обсудить произошедшее за скромным ужином. За столом предстали лишь четверо женщин — ни слуг, ни музыкантов, ни родни её сестёр, ни грядущего лорда Приливов. Место лорда Корлиса после смерти так и осталось пустым. — Мать желает сохранить в тайне твои кровавые луны, — без неуместных церемоний начала Рейнис, привлекая к себе полные надежды и воззвания взгляды внучек. Принцесса задумчиво вздохнула и сделала глоток вина, взвешивая одной лишь ей известные мысли. — Несмотря на то, что это обман и предательство воли нашего государя, я поддерживаю её решение. Ты ещё слишком юна для брака. Висенье не верилось, что слова эти принадлежали леди Высокого Прилива. Прежде Рейнис была к ней холодна, строга и взыскательна, сейчас же она желала защитить свободу и счастье ребёнка, что появился на свет как итог смерти её собственных детей. Висенья терялась в догадках, всё размышляя, какую цель преследовала принцесса, встав на сторону её матери. — Благодарю Вас, миледи, — она почтила леди Рейнис кивком, выражающим глубокую признательность и кротость. — Клянусь именем моего дома, я не забуду Вашей доброты. — Оставь тревоги, маленькая сестрёнка, мы сохраним твою тайну, — Рейна взяла её за руку, и, тронутая до глубины души заботой сестры, Висенья позволила себе слабую улыбку. — Если кто-нибудь посмеет болтать о случившемся, я отрежу ему язык и скормлю Лунной Плясунье, — Бейла обняла её за плечи, и Висенья накрыла пальцами ладони сестры, отвергая подступающие слезы. Перед лицом сестёр и гордой леди Рейнис ей не хотелось позволять себе ни слабости, ни слез. — А теперь идите в постель, — строго повелела леди Рейнис. — Уши и глаза есть даже у этих стен…***
Джекейриса и Бейлу сочетали браком в начале 135 года от Завоевания Эйгона. Свадьба брата и сестры запомнилась Висенье великой радостью и горечью пережитых смятений. Бейла была в белом, расшитом жемчугами и сапфирами платье, с серебряной тиарой в волосах и улыбкой, прежде отвергнутой её строгим, воинственным нравом. Джекейрис, лишь месяцем ранее возвратившийся из обители Хранителей Севера, возмужал и стал походить на мужчину куда более, нежели юноши его лет. Крупные завитки тёмных волос он носил под стать северянам, коротко стриг густую бороду и говорил, как истинный король, не упрашивая, а повелевая глубоким, грудным голосом. Висенья наблюдала за ними, соединяющими сердца и души на Драконьем Камне, когда септон покрывал их запястья полосой белоснежной ткани, а после у берега, где жрец сочетал их браком по древнему валирийскому обычаю перед ликами скал, моря и небес. — Наконец я могу назвать тебя дочерью, — с улыбкой на губах вторила матушка, покрывая щёки старшей сестры поцелуями, когда настало время вручения даров. Они с Эйгоном и Визерисом стояли среди прочих детей, кузины Джейхейры, кузена Джейхейриса и малыша Мейлора, что прибыли на празднество вместе с дядей Эйгоном, тётей Хелейной, государем Визерисом и супругой — Её милостью Алисентой. На свадьбу брата и сестры также прибыли и родичи из Простора, лорд Хайтауэр и двое его гостей-воспитанников: дядя Дейрон и дядя Эймонд. — Пригласи Джейхейру на танец, — сладко пропел над ухом Эйгона Визерис, когда заиграли музыканты. Эйгон смутился и предпочёл избежать ответа, изображая равнодушие, свойственное лишь его мрачному нраву. Висенья сидела рядом с братьями, слишком далеко от родителей, Джоффри, Люцериса и Рейны. Она сдула прядь волос со лба, отчего-то оскорбившись, что о них позабыли. Эйгону было пятнадцать, он вполне мог быть оруженосцем, как некогда Джоффри в Долине Аррен, и занимать место подле брата, но даже его не допускали к столу взрослых. Висенья была огорчена положением брата куда более него самого. Наконец она увидела родичей из столицы. Дед её, государь Визерис, показался Висенье мужчиной, что более был создан для науки, нежели для власти. Король со столь мирным нравом и искренними, простыми слабостями не питал ни жадности, ни ненависти, ни зависти. Он смеялся, шутил, пил и веселился, и если бы не венец на его голове, Висенья приняла бы его за простого, добродушного старика, что упросил приютить его на ночь у пламени очага на время неистовой бури. Королева Алисента была женщиной, чьи лета застыли во льдах вечной юности. Она умела улыбаться, красиво говорить, и коварные замыслы времени были над ней не властны. Единственная женщина за столом, что более иных походила на королеву. Даже мать и леди Рейнис не казались Висенье исключительными в столь властном, могущественном определении. Дядя Эйгон был высок и безмерно схож с государем. Ему миновало двадцать восемь, он был отцом троих детей, улыбался вкрадчиво, словно вор, но взгляд его был не о счастье. Отчего-то глаза дяди Эйгона показались ей печальными, тусклыми, словно лепестки фиалки под слоем первого снега. Но глядя на восседающую подле него семью, Висенья бы не посмела назвать его несчастным. Тетушка Хелейна обладала улыбкой, что способна была осчастливить любого мужчину, однако улыбалась она редко. Материнство отметило её пухлостью, что, однако, не украло её исключительной красоты. Длинные блестящие волосы и румяные щеки, чистый, звонкий голос и манеры истинной леди. Она много раз обнимала Джейхейру, ласково целовала в лоб и предлагала угощения со стола, когда кузина стеснялась. Многие девицы находили дядю Дейрона самым прекрасным среди сыновей её деда, Висенье же он казался мальчишкой, не старше её милого Эйгона. Юноша, что искал славы куда более, нежели страсти женских сердец, но участливость и почитание принимал с воистину снисходительным расположением. Однако, с семьёй он был участлив и ласков, баловал вниманием малыша Мейлора и перебрасывался остротами с дядей Эйгоном, с которым был безмерно похож. Дядя Эймонд остался таким, каким запечатлела его её память. Он не любил роскошные наряды, в отличие от матери, братьев и сестры, предпочитая гордые, тёмные цвета Таргариенов зелёному бархату Хайтауэров. Среди братьев он казался ей наиболее некрасивым. Он уступал в росте Эйгону, а в красоте — Дейрону, но Висенья находила его черты лица необъяснимо завораживающими и исключительно неповторимыми: овал лица, высокая, гибкая линия челюсти, острый подбородок, точёные скулы и изгиб капризно поджатых губ — точно у матери. Он не был похож ни на государя, ни на его супругу. Поговаривали, что он был похож на её отца в годы юности, когда он грезил войной и подвигами, и Висенья не могла отвергать столь очевидной истины. Она тосковала, глядя на семью государя. Бракосочетание сестры стало первым поводом для встречи с матерью, что на долгие годы позабыла о ней, обременённая заботами о Драконьем Камне. Десница государя, Отто Хайтауэр, также почтил их визитом. Вместе с братом они сидели подле королевы Алисенты на помосте для почётных гостей и вели вкрадчивую беседу, суть которой так и осталась для Висеньи загадкой. Эйгон, наконец, пригласил на танец Джейхейру, робкую и застенчивую девочку, на несколько лун младше Висеньи. Они с Визерисом шутили, обсуждали возмужавших за годы разлуки братьев и прекрасных сестёр, отец позволил ей испить немного вина — достаточно, чтобы щеки Висеньи сделались красными, а кубок опустел едва ли на треть. Она звонко засмеялась, когда Визерис вдруг подметил взгляд юной и прекрасной Флорис Баратеон на Джоффри. — Сенья, — шёпотом позвал её Визерис, склонившись к самому уху. Висенья невольно подняла глаза, заметив вдруг, что королева Алисента смотрит на неё безмерно долго для проявления случайного любопытства. Дыхание Висеньи вдруг оборвалось. — Подойди, дитя, — подозвала её королева. Висенья не желала этого, отчаянно впиваясь пальцами в шелка, но знала, что не посмела бы отказать. Подобного рода неучтивость не одобрила бы даже матушка. Она смиренно встала, стараясь под давлением властных малахитовых глаз держать осанку, как некогда учила её септа Лавена. Висенья остановилась подле Алисенты, присела в реверансе на подрагивающих ногах и спрятала руки за спиной, чувствуя, сколь влажными стали пальцы от тревоги. — Сколько тебе лет? Вопрос королевы показался ей преисполненным неучтивости и пренебрежения. Определённо, она не считала нужным запоминать возраст детей ненавистной ей женщины, и говоря об этом столь открыто, не боялась ни осуждения, ни порицания. Быть может, она намеренно предъявляла столь высокомерное снисхождение, уповая обличить истинные чувства Висеньи. — Двенадцать, Ваша милость. — Двенадцать, — с елейной улыбкой повторила Алисента, точно пробуя слово на вкус. — Твой красный цветок уже расцвёл? Висенья изумлённо раскрыла губы, чувствуя, как обличающий взгляд королевы прожигает её насквозь. — Нет, Ваша милость, — она отвечала ровно и бесстрастно, точно отсекая голову врага коротким ударом клинка, взывая к Богам, чтобы оброненная ею ложь оказалась для королевы достаточно убедительна. — Нет? — Висенья понимала, сколь жалкой казалась её ложь. Вопреки её желанию и страхам, лета брали положенное им по праву. Медленно, луна за луной, она начинала походить на юную девицу. От пухлых румяных щёк осталась лишь тень, отмеченная первыми робкими мазками высоких скул матери; талия становилась уже от постоянных полётов, танцев и фехтования; прежде спрятанная под одеждами брата грудь наливалась полнотой, и порой, по ночам, Висенья чувствовала, сколь сильно она болела; даже голос её менялся, уступая переливам юности перед звоном беспечного детства. Подобные изменения постигали девичье тело лишь после первых кровавых лун. И королева Алисента, впервые ставшая матерью немногим позже неё, не была слепа, чтобы за свободными шелками и кружевами сшитого Рейной платья не заметить, что перед ней было уже не дитя. — Алисента, — от постыдного разоблачения её спас голос государя. Королева изменилась в лице, обратив преисполненный смирения взор к супругу. Визерис после танца с кузиной Рейнис, всё ещё пребывающей в глубоком трауре после смерти супруга её, лорда Корлиса, ласково обнял Висенью за плечи, и подле деда она почувствовала себя защищённой. — Как ты подросла, моя маленькая принцесса, — Висенья зарделась, невольно подарив Визерису робкую улыбку. Государь наклонился к ней, крепко сжимая руку, точно собирался вверить самую сокровенную тайну. — Сколько же я не видел тебя? Верно, долго, раз уж позабыл, сколь ты похожа на свою мать и бабушку. Быть может, твой дед не находил времени посетить свою первую внучку, но я читал все письма от брата и дочери, — он подозвал одного из облачённых в латы гвардейцев, принял из его рук свёрток и протянул Висенье. Даром деда оказалась книга, большая и достаточно увесистая, украшенная драгоценными камнями и выкованным из серебра трехглавым драконом. Висенья с трудом удерживала её в руках, но даже смятенная и предельно чуткая сумела прочесть отлитую из серебра надпись на валирийском. — Сказания Древней Валирии, — восторженно прочитала она и с пылким нетерпением раскрыла книгу. Глаза её жадно скользили по строкам, а пальцы подрагивали от сладкой истомы волнующего мгновения. — Благодарю, Ваша милость, — она порывалась удостоить государя поклоном, но Визерис отверг неуместную учтивость, подарив внучке объятия. Висенья порывисто обняла деда в ответ, почтённая его искренним, тихим смехом. — Не оставишь ли нас, любовь моя? — обратилась к супругу королева, когда музыканты заиграли вновь. — Подари толику внимания иной своей внучке. Этот день принадлежит Бейле. А принцесса Висенья пока займёт меня беседой. Ты ведь не возражаешь, дитя? — Алисента приглашающе раскрыла ладонь, указывая на место подле себя. Висенья уклончиво повела головой. Разве у неё был выбор? Усаживаясь подле королевы, она прижимала к груди книгу, точно подарок деда мог защитить её от проницательности королевы. Её милость была учтива с ней, как бывает обходительным ласковый убийца, что, улыбаясь, прячет за спиною кинжал. Зелёный бархат её одежд и медное пламя волос казались Висенье дивным, волнующим естество сочетанием. Бесспорно, она была истинной леди. Септа Лавена пришла бы в восторг, заметив семиконечную звезду на груди королевы. — Ты никогда не бывала в столице, верно? — Висенья кивнула, чувствуя, как рука королевы ложится на её плечо, убирает тяжёлый локон и с вкрадчивой нежностью касается щеки. — Это огромное упущение, моя милая, — прятать на острове столь исключительную красоту. Ты была воспитанницей леди Рейнис, но не нашла толики участия для собственного деда? — Алисента склонилась к её уху, взволновав дыханием серебряный завиток. — Он был безмерно огорчён желанием твоей матери отослать тебя на Дрифтмарк, он ведь так тебя любит. В Красном замке внучку короля приняли бы не менее радушно, нежели иные родиче в Высоком Приливе. Что ты думаешь об этом, милая? Мягкий, словно шёлк, шёпот королевы взывал к её совести, терзая чувства Висеньи копьями, клинками и стрелами столь яростно и глубоко, что хотелось вырвать себе сердце. Она водила пальцами по гладкой коже увесистого переплёта, силясь отыскать слова, что защитили бы её достоинство, но не оскорбили королеву. — Мне стоит обсудить Ваше предложение с матушкой, — она заставила себя улыбнуться оцепеневшими от тревожного предвкушения губами. Алисенте её слова пришлись не по нраву. — Мы крайне редко виделись последние пять лет. Полагаю, она не захочет вновь расставаться со мной надолго. Алисента вдруг рассмеялась, прикрывая губы тыльной стороной узкой ладони. — Ты ведь не сможешь жить с матушкой, когда станешь супругой моего сына, — их беседа медленно превращалась в пытку, терпеть которую охмелевшая Висенья не имела сил. Она сбивчиво дышала, стараясь не глядеть в сторону сидящего подле них дяди. Его присутствие дурно сказывалось на её чувствах и самообладании опьянённого разума. — Простите мне столь вопиющую неучтивость, Ваша милость, но могу я уйти? — Висенья впилась пальцами в скамью, зная, что ещё немного, и она утратит власть над чувствами. Запах королевы, точно яд, проник в её тело сквозь дыхание, разливался под кожей волнующим жаром, и сладкий завлекающий шёпот её слов невольно казался исключительной истиной. Алисента кивнула с явным недовольством, но Висенья была слишком взволнована, чтобы тревожиться о чувствах королевы. Сознание её и тело, ещё не свыкшееся с пьянящей слабостью хмеля, покрылось тончайшей, словно кружева, дымкой. Непривычная лёгкость отзывалась приятной истомой на кончиках пальцев и сладким дурманом приливала по крови к каждой толике стана. Великий чертог полнился музыкой и песнями, тяжестью шагов и хлопками увлечённых церемониальным танцем молодожёнов и вторивших им лордов и леди, людскими голосами, смехом, запахом вина, душистых масел и горечью взмокших тел. Висенья миновала коридор, придерживая юбки, не в меру длинные для неё, невысокой и хрупкой, точно отцовский кинжал для писем, и вышла на террасу, спасаясь от духоты, суеты и помпезности торжества. Ночь была холодная и беззвёздная, и одинокая луна правила на просторах необъятной синевы. О таких мейстер Герардис говорил, что они предвещают приход долгой зимы. Висенье не верилось, что северные ветра достигнут Драконьего Камня, что снега покроют пики Драконьей Горы и засеребрятся древние сосны в Саду Эйгона. Как всякое дитя, она грезила о бесконечном лете, но тепла, как и детства, было непростительно мало. Она отняла локти от парапета, услышав шаги за спиной. Щёки её всё ещё пылали, но разум прояснился. Всё же она вовремя оставила Её милость, иначе лишь Богам известно, сколько истины и лжи могла выудить из неё королева. Висенья обернулась, увидев меж сводов каменных колонн дядю Эйгона. Он подошёл к ней, встав по правое плечо, и изучающий взгляд его обжёг шею Висеньи. Прежде на неё не смотрели не в меру открыто, пристрастно и бессовестно, точно на вино, доспех или кобылу. — Здесь всегда столь прохладно ночами? — полюбопытствовал дядя, обнимая себя руками за плечи. Против него, одетого в кожу и бархат, она была без малого обнажена, стоя под солёным ветром в лёгких шелках и кружеве. Висенья не верила, что ему и впрямь было холодно. Столь деланное сетование, побуждённое попытками дяди расположить её к родственной беседе, не вызывало у Висеньи ничего, кроме странного раздражения. Она напоминала себе дворового пса, которого крестьянские дети порой угощали лакомствами со стола, а порой били палками от гнева и скуки. Сперва королева желала прельстить её увещеваниями о беззаботной жизни в столице, а теперь дядя искал её участия неведомо ради какой гнусной цели. В искренность его намерений она не верила. Висенья оттолкнулась от холодного парапета, обиженно поджимая губы, чтобы оскорблённая гордость её не обличила поругание злыми словами, желая оставить дядю под луной, но Эйгон в несколько шагов опередил её, опираясь плечом о вытесанную из грубого камня колонну. — Что Вам угодно? — она сделала шаг, но дядя выставил руку, прижимаясь пальцами к холодной стене напротив её шеи. От него пахло вином, новой кожей, пряными маслами, дублением и совсем немного потом. — Познакомиться с племянницей, разумеется, — ей пришлось отступить, позволяя Эйгону пройти на террасу и воздеть руки над головой, разминая затёкшую спину. Некоторая лёгкость его манер и слов и впрямь взывала к участливости. — Не желаю огорчать Вас отказом, но я не расположена к беседе, — на сегодня ей было вдоволь красноречия его королевы-матери, и снисходить до бесплодной траты времени и сил во имя деланного примирения и родственной учтивости Висенья не желала. Она стремилась поскорее уйти, памятуя об обещании станцевать с Эйгоном, Джоффри и Визерисом, если к тому времени, как до него дойдёт очередь, братец ещё будет стоять на ногах. — Стой, стой, — дядя Эйгон улыбнулся и схватил её за запястье. Пальцы у него были сильные, словно стальной капкан, и Висенья невольно ахнула, изумившись неожиданному ощущению боли. — Избегать внимания родичей весьма неучтиво, леди свинка. Она медленно обернулась к нему, застывшему в предвкушении её ответа и реакции тела, преодолевая гневную дрожь, жидким пламенем разливающуюся по телу. — Как смеете Вы говорить об учтивости, облекая меня столь унизительным определением? — пылко возразила она, резким движением выдернув из хватки дяди руку. Эйгон воспрял, точно слова её и детская, непосредственная искренность были именно тем, о чём он помышлял, взывая к её гневу ненавистным прозвищем. — Это определение — истина. Оттого она столь сильно тебе не по нраву. Как часто ты смотришься в зеркало? — дядя склонил голову, окидывая племянницу снисходительным взглядом. — Полагаю, крайне редко, раз уж слова мои ты находишь оскорбительными. Висенья стиснула кулаки, впиваясь ноготками в нежную кожу ладоней. Ярость дурманила разум и плоть пуще всякого летнего напитка. Прежде никто не смел изводить её подобного рода насмешками, и терпеть столь высокомерное, бесцеремонное отношение от едва знакомого человека ей не дозволяла гордость. — Вино развязало Вам язык или же отсутствие подле матери? Дядя наклонился к ней, намеренно подчёркивая исключительную разницу в росте, точно подсказывая племяннице, где её истинное место. Висенья расправила плечи, стараясь достойно встретить унизительные посягательства и насмешки Эйгона, но бесплодные старания её он находил отрадными мгновениями собственного превосходства. — Желание поглядеть, поместится ли тебе в рот запечённое яблочко целиком или же его придётся разрезать на части, — он поддел пальцами её подбородок, повёл им из стороны в сторону, точно справляясь о собственных злых догадках, и капризные губы его сложились в усмешку. — А, быть может, туда поместится что-нибудь ещё? Как тебе больше по нраву, леди сви… Прежде, чем дядя Эйгон успел закончить, Висенья подалась вперёд, схватилась за ворот малахитового камзола, привлекая к себе, и ударила дядю по лицу, чувствуя хруст его носа сомкнутыми костяшками пальцев. Кровь обагрила его губы и её кожу. Эйгон застонал, невольно отступил на несколько шагов и накрыл ладонью изувеченную плоть. Боль была тихой и кроткой в сравнении с восторгом, что внезапно её охватил. Кровь дяди стекала по её пальцам с мерным, приглушённым стуком, словно первые капли подступающего дождя. Висенья дрожала от гнева и первого намеренно причинённого человеку увечья, не понимая до конца, радует её или огорчает итог свершённого поступка. — И кто теперь леди свинка, лорд свинья? — какое-то время она гордо возвышалась над ним, пока не услышала заливистый смех дяди. — Ах ты маленькая, мерзкая сука! — он рванул к ней быстрее, нежели Висенья сумела сбежать, хватая за волосы и прижимая спиной к каменному парапету. — Что же мне с тобой сделать, шлюшья дочь? Спустить вниз головой или скормить Солнечному Огню? — Эйгон отвёл ей крохотное тело назад, и под силой его хватки Висенья ощутила прохладу вечернего моря обнажёнными плечами и шеей. Бездна вновь звала её, на сей раз громче, нежели прежде. Глаза дяди лихорадочно блестели, отмеченные затаённой ненавистью и презрительным оскорблением. Ей стало страшно и жарко, точно в огне. Сердце бессильно билось о рёбра, разгоняя по оцепенелому телу кровь. — Тебе придётся долго ползать у меня в ногах, чтобы я предпочёл милость гневу. Впрочем, ты ведь дочь своей матери-шлюхи, может, мне стоит найти для тебя работу, достойную твоего высокого положения? Висенья билась, точно угодившая в силки охотника птица, чувствуя, как сильнее сжимаются пальцы дяди, натягивая вьющееся серебро на затылке. За матушку она готова была отвергнуть страх и вонзить в его шею клыки и терзать до тех пор, пока вся кровь не покинет тело дяди, обагряя каменную кладь древней крепости предков. — Люк! — услышала она отчаянное воззвание Рейны. Объятая ужасом и тревогой сестра бросилась к Эйгону, уповая схватить опьянённого вином и гневом родича за руку, но дядя оттолкнул её прежде, чем она успела коснуться пальцами бархата его камзола. Рейна отступила, защищая руками растущее под сердцем дитя. Эйгон обернулся, когда на террасу вбежали её старшие братья. Люцерис встревоженно накрыл ладонями плечи супруги, Эйгон порывался броситься в бой, удерживаемый лишь нежными пальцами Рейны, а Джоффри, увидев на шее сестры пальцы родича, обнажил клинок, предупреждающе указывая остриём на дядю. — Отпусти мою сестру, ублюдок, — на лице его плясали кривые тени, в тёмных глазах плескался гнев, пылающие щёки были отмечены губительным жаром вина и взволнованной кровью. — Ублюдок? — Эйгон хохотнул, не отнимая пальцев от волос Висеньи. Она впилась ногтями в руку дяди, опасаясь, что в хмельном бреду он мог столкнуть её с парапета. — Что такое, лорд Стронг? Разве мы с тобою столь схожи, что ты принял меня за себя? Или, быть может, ты узрел в руках моих зеркало? — Молю тебя, Эйгон, отпусти её! — глаза сестры блестели от слёз и даже утешения Люцериса были неспособны унять её тревожного воззвания. — Она просто невинное дитя… — Невинное дитя? — словно змей, зашипел Эйгон. Висенья всхлипнула, испуганно вздрогнув в руках дяди, когда горячие пальцы его отпустили волосы и вдруг сомкнулись на шее, точно оковы раба. Дышать ей было тяжело, но невыносимее было постыдное бессилие, обрекающее оставаться заложницей в руках одурманенного родича. — Эта дрянь посмела поднять на меня руку. — Ты погубил рассудок в кубке, Эйгон Никчёмный? — Джоффри решительно шагнул к Эйгону, но дядя опустил руку, склоняя Висенью ещё ниже над завлекающей прохладой высоты. — Стой на месте, трусливая девка, иначе поутру будешь собирать свою драгоценную сестру со скал по частям и отбирать её гниющие останки у воронов, — Джоффри остановился, не желая играть с терпением дяди, аккурат ко мгновению, когда воззвания, пылкие угрозы и голоса привлекли к террасе внимание братьев Эйгона. Дядя Дейрон первым приблизился к брату, вкрадчиво погладывая на ненавистных племянников. Юное лицо его не выражало ни осуждения, ни возражения, лишь толику снисходительного изумления. Висенья невольно обратила глаза к Эймонду, затаив дыхание в тревожном ожидании справедливого поступка или слова, но внимание дяди было вверено исключительно Люцерису, что закрывал собою подрагивающую от слёз Рейну. Цепляясь пальцами за предплечье дяди, Висенья увидела брата, что отчаянно бросился её защитить. — А-а-а, малыш Эйгон, — дядя оттолкнул брата с тем презрительным высокомерием, с которым горделивые рыцари порой обходились с юными оруженосцами. — Хочешь подраться? А мамочка тебе разрешила? Эйгон обнажил клинок, на что соименник его и дядя лишь рассмеялся. — Ты что же, умереть решил, щенок? — Не делай этого, lēkȳs! — сдавленный тяжестью дядиной руки призыв прозвучал совсем тихо, затерявшись среди синевы небес и пастей вытесанных из камня драконов. — Не делай этого, lēkȳs, — передразнивал её воззвание дядя Эйгон. Эйгон остановился, но не волею её желания, а перед преградившим ему путь Эймондом. Брат был высок для своих лет, но дядя возвышался над ним не одним лишь могуществом плоти, но и взором единственного глаза, сверкающего вкрадчивым предостережением. — Довольно, Эйгон, — мрачный голос его звучал властно и неумолимо. Эймонд глубоко вздохнул, плечи его устало опустились, и дядя взглянул на брата, после на неё, и внутри Висеньи что-то оборвалось с болью столь нестерпимой и жгучей, что она едва не заплакала. — Отпусти девчонку. Смерть её принесёт нам более вреда, нежели блага. Эйгон вскинул брови, некоторое время обдумывая слова брата, а после вдруг брезгливо фыркнул и отбросил её на каменную кладь, словно дитя игрушку, что более не была столь любопытна. Висенья поднялась на руках, чувствуя, как саднят от боли локти, ладони и колени. Рейна устремилась к ней, прижимая к груди, где за остовом костей билось участливое и любящее сердце. Сестра привлекла её ближе, закрывая руками от взыскательного, преисполненного затаённой ненависти взгляда Эйгона. Висенья приводила в порядок дыхание и чувства, принимая тепло и объятия сестры, и цеплялась пальцами за её руки, до конца не веря, что вновь могла к ней прикоснуться. Шея её пылала жаром дядиных пальцев, и Висенья с ненавистью предвкушала, как поутру, отмеченная его гневом, проснётся с цветущими увечьями на коже. — Бегите к мамочке, бастарды Харренхолла, пока я не передумал, — Эйгон знал, что слова его не дозволят братьям так просто уйти и намеренно побуждал их самообладание пасть. И дядя получил то, чего желал. Вопреки его деланному снисхождению, противостоянию не суждено было окончиться словами. Клинки речей уступили перед звоном обнажённой стали и ударами кулаков. Меж братьями и дядями завязалась драка. Дядя Эйгон сумел ловко разоружить племянника-тёзку коротким клинком и быстрым, точным ударом повалил его наземь, возвышаясь над хрупким телом юноши точно тень зловещего рока. Брат схватил дядю за руку, препятствуя горячечному желанию оставить удары на лице, но Эйгон был неумолим, словно летняя буря, в неистовстве изувечить одного из сыновей ненавистной сестры, чьё наречение «Эйгоном» чтил собственным оскорблением. Джоффри успел здорово поколотить Дейрона перед тем, как Эйгон ударил оказавшегося к нему спиной в пылу борьбы племянника по ногам. Дейрон ловко воспользовался положением, осыпая ударами Джоффри перед тем, как сковать его руки за спиной и закинуть голову, чтобы племянник мог узреть расправу Эймонда над Люцерисом. Схватка братьев была непродолжительной. Охмелевший от вина Люцерис лишь несколько раз задел дядю, прежде чем Эймонд толкнул его спиной на каменный парапет. — У тебя есть неуплаченный долг предо мною, лорд Стронг, — Эймонд обнажил кинжал, и холодная сталь коснулась щеки брата поцелуем смерти. Сладкий, вкрадчивый голос его противоречил низменности помыслов и злопамятности нрава. — Или, быть может, мне стоит величать Вас лордом Приливов? — Люцерис трепыхнулся, но недостаточно, чтобы дядя отверг задуманное. Дейрон удерживал рвущегося на помощь брату Джоффри, а Эйгон порывался избавиться от рук дяди, что привлекли его к земле с такой лёгкостью, точно он и впрямь был мальчишкой. — Отродье Белой Башни! Стоило отнять твой язык вместо глаза! — воскликнул Люцерис, когда острие клинка Эймонда медленно, точно дразня коснулось кожи. Рейна вскрикнула, устремившись к супругу, но Эймонд вдруг наставил клинок на неё, взглядом, однако, обращаясь к Люцерису. — Стоило, — ветер подхватил его глубокий, зловещий голос, и увлёк навстречу луне, — но, к нашему общему сожалению, мне не нужен твой язык, — пальцы Эймонда легли на веки брата, не дозволяя сомкнуться перед холодом сверкающей стали. — Только глаз… — Смотри, малыш Эйгон, — восторженно воскликнул дядя, хватая брата за волосы и заставляя поднять глаза на Люцериса. — Девицы единогласно говорят, что шрамы особенно хороши на лицах мужчин. Быть может, вскоре сестре твоей Рейне доведётся уступить супруга иным хорошеньким леди, когда брат мой одарит нового лорда Приливов особой милостью? — Что же вы делаете? — Рейна металась, словно птица, не ведая, как сберечь от увечья любимого брата и супруга, и все пыталась воззвать к благоразумию родичей. — Неужели вы желаете кровопролития? — она сохраняла почтительное расстояние от Эймонда, не прекращая взывать ни к разуму его, ни к чести. — Эймонд, молю тебя, во имя всех Богов, оставь его! Звонкий смех Дейрона рассёк воздух, точно клинок. — Да ты истинный бастард, лорд Стронг! Раз за твою никчёмную жизнь держит ответ жёнушка, — Джоффри под ним яростно зашипел, когда дядя вновь покусился словом на честь его старшего брата. Рейна беззвучно плакала, не смея приблизиться ни к одному из охваченных яростью мужчин. Как любящая мать и сестра, она хранила жизни, что более нуждались в её защите, прижимая к себе Висенью и оберегая дланью округлившийся живот. — Плачь-плачь, шлюшка, — Эйгон нарочито грубо насмехался над её сестрой, побуждая Висенью подобрать клинок Джоффри и всадить ненавистному родичу в шею. Когда её брат вдруг предпринял попытку освободиться, желая вступиться за честь единокровной сестры, Эйгон намеренно пригнул голову племянника к самой земле, оставляя на коже щеки кровавые царапины. — Моряки в каждом порту Семи Королевств толкуют о том, как ты раздвинула ноги перед дорнийским принцем. А теперь что, представишь его бастарда, как первенца лорда Стронга? Впрочем, рожать ублюдков — излюбленная традиция наших родичей с Драконьего Камня и Дрифтмарка. — Закрой свою грязную пасть, никчёмный пьяница! — зашипел сквозь зубы Люцерис. — Клянусь Богами, Эйгон, за подобное я сама лишу тебя языка! — Рейна была близка к тому, чтобы наброситься на Эйгона, и лишь бремя под сердцем спасало её от опальных порывов. Висенья не ведала, как помочь, как прекратить начавшееся её виною безумие, пока оно не привело к новому кровопролитию. Рейна закрывала её собой, не дозволяя ввязаться в драку. Шестеро взрослых враждующих мужчин могли невольно принести множество увечий одной хрупкой, двенадцатилетней девочке, но Висенья не чувствовала страха перед болью, один лишь страх за семью, что брата её изувечат, и дяди её будут глумиться над его согнутым в муках телом, осыпая проклятьями и злыми словами. Дядя Эймонд возвышался над её братом, преклонив Люцериса через каменный парапет, как совсем недавно удерживал её Эйгон. Луна серебрила холодную сталь в его пальцах, и, заколдованная зовом клинка, Висенья бросилась к Эймонду, хватаясь руками за острие, застывшее перед глазницей брата. Густые, тяжёлые капли скатились по ребру ладони на лицо замершего в объятиях ужаса Люцериса. Висенья закусила губу и потянула на себя клинок, чувствуя, как легко входит в кожу острая сталь. Сперва она нерешительно, заглядывая в лицо Эймонда с упрямой непокорностью, а после крепче сомкнула пальцы на клинке и ощутила, как дядя невольно ослабил хватку, пробужденный волнующим осознанием свершённого ею поступка. Тревожное изумление застыло на его лице бледным лунным светом. В мёртвой тишине раздался оглушительный звон упавшей стали, и багровые капли гулко застучали о каменную кладь равно биению её крохотного, испуганного сердца. Висенья прерывисто дышала, глядя на истерзанные клинком ладони, отмеченные кровью и пламенем боли. Люцерис вдруг подался вперёд, и точный удар его кулака угодил оцепеневшему от изумления дяде в скулу. Эймонд схватил племянника за руку и осадил наземь ударом о холодный камень. — Именем государя, прекратите это безумие! — словно гром в летнюю ночь, грянул голос сира Гаррольда Вестерлинга, и вместе с Лордом-командующим на террасу вошли облачённые в кованную сталь и белые плащи Королевской гвардии латники. К тому моменту, как Эймонда и Люцериса удалось разнять, родичи наградили друг друга доброй дюжиной ударов, и лишь стараниями сира Эррика и сира Аррика дядя Эймонд так и не вонзил клинок в глаз её брата. Джоффри и Дейрон также отметили друг друга расположением, когда исхитрившийся освободиться племянник вновь ввязался в драку с дядей, но более всего пострадал её милый lēkia. Щека его была счёсана, а на лице цвели следы тяжести дядиной руки. — Покажите, принцесса, — ласково воззвал сир Гаррольд, присаживаясь перед ней на колени. Висенья отняла ладони от светлых шелков, изорванных и обагрённых кровью, смиренно показывая ладони, и к собственному изумлению вдруг всхлипнула от боли, когда гвардеец попытался их раскрыть. — Милостивые Боги… — прошептал сир Гаррольд, отнимая кусок ткани от белого плаща и накрывая им ладони Висеньи. — Принцессу к мейстеру! Принцев к королю! Последнее, что помнила Висенья перед тем, как Рейна увела её в Башню Морского Дракона — это шествующих в сопровождении гвардейцев дядьев и братьев, их спины, смятые одежды, встревоженные волосы и отмеченные кровью лица. И шепот, что звучал в её голове, точно собственное проклятие: «Бастард! Бастард! Бастард…». — Вам больно, принцесса? — у мейстера Герардиса были чуткие и нежные руки, но сегодня они не могли принести ей избавления от мучений. — Нет, — она лгала, не желая, чтобы сострадание тяготило его разум и руку, с мужеством Воина встречая боль, как наказание за свершенный поступок. — Её руки будут сгибаться? — матушка не могла найти себе места, шествуя вокруг неё и беспокойно поглаживая кольцо с рубином на безымянном пальце. — Вот, моё милое дитя, — Герардис не поверил в её ложь и не торопился отвечать на вопрос матушки. Он заботливо приложил к её губам ободок кубка, подсказывая Висенье испить, но едва пригубив, она закашлялась. — Хотя бы несколько глотков. Маковое молоко притупит боль, расслабит Ваше сознание и тело. Мне нужно зашить раны, пока они не загноились, — Герардис погладил её по голове, обращая глаза к её матушке. — Если я сумею правильно наложить швы, руки принцессы будут сгибаться, как прежде, но от шрамов, увы, я избавить её не способен. — Шрамы — великая гордость для воина, — Висенья постаралась улыбнуться матушке, когда изогнутая, раскалённая над пламенем свечи игла вошла в кожу подле одной из ран. Рейнира не разделяла её доброго настроения, губы её были строго поджаты, фиалковые глаза пылали яростью и неутолимой жаждой отмщения. — Благо, это была не валирийская сталь, — со знанием дела заключил Герардис, продолжая кропотливую работу над её увечьями. Сознание её медленно терялось среди густой, тёплой дымки, и боль ощущалась далекой, словно забытый сон. — Иначе руки принцессы были бы изувечены до костей. — Ублюдок! — гневно выпалила мать, столь резко развернувшись, что поднятый шелками её платья ветер хлестнул Висенью по щеке. — За столь низменное и бесчестное деяние его голове место на пике! — За последнее время было срублено слишком много голов, принцесса, — Герардис покачал головой, не называя имён, обличая неприятную матушке истину о кончине сира Веймонда. Он умел находить слова, чтобы сдерживать её худшие порывы, но Рейнира крайне редко внимала советам мейстера, предпочитая истину не менее опального отца доводам рассудка. — Мейстер, — едва владея отяжелевшими устами, обратилась к Герардису Висенья, — я смогу летать? Он мягко улыбнулся. — Какое-то время нет, моя милая девочка, но если Вы наберётесь терпения, вскоре вновь сможете вернуться в седло. Висенья устало прикрыла глаза. Слова Герардиса укротили худшие из ее опасений, и заколдованная голосами матушки и мейстера, Висенья уснула. Едва ли не в впервые в жизни предавшись беспамятству без кошмаров.***
На её памяти Боги редко одаривали благосклонностью погоды Драконий Камень. Сегодня же ветер был тёплым, а море мутным от тины и выброшенных к берегу медуз. Висенья сидела за письмами в чертоге покоя после прогулки на берегу, не ведая, когда вновь сумеет увидеть море, услышать зов бьющихся о скалы волн и искупаться в манящей, солёной прохладе. Внезапная болезнь мейстера Герардиса возложила на плечи Висеньи некоторые его обязательства, что не требовали особых познаний во врачевании. Она читала все письма, что приходили матушке и отцу, отправляла ответы и следила, чтобы воронов кормили в срок. Вскрывая очередное послание, Висенья внезапно вздрогнула, чувствуя, как ткань её платья натянулась под настойчивостью крохотных пальцев. Она опустила глаза, игриво склонив голову набок, когда виновница её беспокойств вновь воззвала к ней столь любопытным посягательством. — Что такое, моя певчая птичка? — ласково обратилась она к крохотной девочке, что сидела у её ног на мягком ковре и забавлялась с деревянными куклами. Малышка оставила игрушки и протянула к Висенье руки, прихотливо поджимая пухлые губы. — На ручки… Висенья улыбнулась, отложила перо и склонилась, помогая девочке забраться к себе на колени. На ней было платьице гранатового цвета, все расшитое золотом и драгоценными камнями — слишком тяжёлое для столь крохотной малышки. Густые светлые волосы были собраны в высокую, сложную причёску с косами, по подобию тех, что носили уже взрослые женщины. — Что изволите сегодня слушать, леди Лейна? — полюбопытствовала у девочки Висенья. Лейна смутилась, сжимая пухлыми ручками шелковую ткань её рукавов, и прижалась щекой к груди Висеньи. — Сказки, — скромно ответила она, перебирая пальцами мягкие шелка. Висенья поудобней усадила племянницу, негромко вздохнув. Будь её воля, она бы тоже предпочла слушать сказки вместо бесконечных сетований лордов и поздравлений их леди с минувшими именинами матушки, или коротать время за чтением о подвигах, воспетых в Веке Героев. — Сперва мне нужно прочесть письма матушки, — Висенья ласково покачала Лейну на руках, но девочка осталась непреклонна. — Быть может, септа Лавена тебе почитает? Племянница обняла её за шею столь сильно, точно Висенья сказала, что отдаст её Ауриону за скверное поведение. — Хочу с тобой… — Лейна захныкала, и Висенье пришлось уступить. Она устало прикрыла глаза, срывая печать с лошадиной головой, пока племянница забавлялась с её волосами, с непосильным трудом уложенными служанкой в пышную, строгую косу. Висенье часто доводилось баловать маленькую Лейну, вот уже второй месяц гостившую на Драконьем Камне у леди-бабушки, пока родители её занимались восстановлением Спайстауна и правили, как лорд и леди Приливов. Но занимать её сейчас у Висеньи не были ни сил, ни времени. Дети порой были капризны и требовали внимания куда более, нежели родичи могли им вверить. Лейна питала к ней необъяснимую, искреннюю и беззаветную любовь, забиралась к ней в покои по ночам, просила себя заплести и обижалась, когда Висенья отказывала ей в просьбе сшить платье, ибо достойно владеть иглой так и не обучилась. Она хорошо помнила себя в годы Лейны и потому старалась быть участлива по мере сил. Но упрашивая племянницу, она лишь больше побуждала её детское любопытство и вскоре от стараний служанки осталась лишь копна густых, тяжёлых кудрей, разметавшихся серебряным шёлком по спине. — Сама тебя заплету, — ревностно пробормотал Лейна, собирая в охапку волосы тёти. Висенья не противилась, зная, что маленькая леди все равно возьмёт своё, как истинная дочь дракона. Прежде ей не доводилось вскрывать письма одной рукой, иной придерживая Лейну на коленях, не дозволяя малышке ускользнуть из её объятий. За время болезни Герардиса писем скопилось много, и сколько бы Висенья ни сидела над вестями, меньше их не становилось. Предаваясь чтению с раннего утра, Висенья осилила менее половины вестей и лишь четверть удостоила подобающим ответом от имени матери. Письмо лорда Бракена, как и многие до, было преисполнено волнующего раскаяния, что медленно перетекало в подобие обвинений ненавистных Блэквудов. Те же слова угадывались и в посланиях мейстера Вранодрева. Висенья отложила письмо, прикладывая пальцы к пульсирующим вискам. Быть может, вскоре её родители получат письмо, в котором лорд Бракен будет умолять предать владения Блэквудов пламени и крови, увещевая в кровной преданности дому Таргариенов. Она отложила письмо с лёгкой рукой и сердцем, зная, что матушка едва ли найдёт сетования лорда Бракена достойными своего внимания. Истинно важных вестей было мало, но Висенья не могла позволить себе отнестись снисходительно к обязательствам, возложенным на неё матушкой. За последние четыре года, минувшие с её возвращения домой после бракосочетания брата и сестры, столь ответственное поручение было первым расположением доверия матушки, и Висенья не желала огорчать её ожидания. Она могла бы справиться быстрее, если бы племянница её была не столь капризна и любопытна. — Нет-нет, Лейна, не надо, — она едва успела схватить за руку девочку, что сбросила на пол уже дюжину писем. Лейна нахмурилась, огорчённая упрёком тёти, что должным образом не наградила её за помощь. — Но ведь писем стало меньше… — искренняя обида в голосе девочки заставила Висенью укротить внутреннее пламя негодования. Придерживая Лейну, она склонилась за упавшими вестями и возложила на стол, вдруг заметив среди свитков печать с двумя девами, каждая из которых держала по ручке глиняной амфоры. «Печать принца Пентоса», — подумалось ей, когда пальцы взялись за рукоять клинка для писем, и в душу её вдруг пробрался волнующий, мрачный холод, подобный лишь порывистому ветру, что блуждал по стенам замка в бурю. Висенья извлекла послание, пока Лейна истязала её волосы, но волнение её притупило боль от неуклюжих прикосновений племянницы. «Дорогой мой друг, Деймон…». Прильнув взглядом к ровным, изящным завиткам послания принца, Висенья пришла в ужас, едва осмыслив первые строки. Стройные пальцы сделались холодными от гневного изумления, а дыхание глубоким и шумным. Лейна продолжала бесплодные попытки удостоить вниманием тётю, пока в дверь вкрадчиво не постучали. Висенья дозволила войти, откладывая письмо и торопливо поднимаясь с места, желая поскорее вверить слова принца отцу. В дверях показалась ровная, точно ветвь, септа Лавена, и Висенья поспешила вручить племянницу её заботам. Лейна заплакала, едва завидев женщину, что пришла в несказанный, оскорбленный восторг от поведения юной воспитанницы. — Приглядите за ней, пока я не вернусь, — Висенья усадила септу подле племянницы, не позволив женщине уличить её в неподобающем для леди внешнем виде, набросила на плечи лёгкий плащ и устремилась в Малый чертог, где впору было трапезничать родичам. Строки из письма набатом стучали в её сознании, вливаясь всё глубже с каждым вдохом, с каждым приливом крови к кончикам похолодевших пальцев. Висенья мчалась к отцу, не ведая себя от тревоги и сожаления, что не прочла послание ранее, позволив себе бесплодное расточительство времени на бесконечную вражду вассалов и учтивые поздравления их супруг. Ей пришлось прервать полуденную трапезу семьи. Деймон, взяв из рук дочери письмо, какое-то время изучал его в мрачном молчании, и лишь когда матушка обратилась к нему, отец отвёл глаза от написанных принцем строк. К вечеру уходящего дня Палата Расписного стола была полна взволнованной молвы. Бейла и Джекейрис, лишь минувшей луной возвратившиеся из путешествия по Вольным городам, восседали подле отца и матушки, пока они с братьями довольствовались местами в конце стола. — Сколько? — спросил склонившийся над вытесанной картой Джекейрис. Отец задумчиво водил кубком по контуру нижней губы, поглаживая развёрнутый на столе пергамент кончиками пальцев. Висенья сидела подле братьев, беспокойно сжимая в пальцах складки шелков. Эйгон, заметив смятенный трепет сестры, ласково взял её за руку. Боги особенно любили её милого lēkie, позволив ему вырасти прекрасным и достойным юношей. Пусть многие находили его глаза печальными, а нрав отстранённым и замкнутым, Висенье брат казался исключительным подобием их отца в годы цветущей юности. Он носил длинные волосы, передние пряди которых собирал сзади в лёгкую косу, пока Визерис коротко стриг серебряные локоны, не дозволяя им достичь даже плеч. — Пятнадцать тысяч, — отец с глухим стуком поставил кубок на стол, так и не прикоснувшись к вину. — Около двух сотен кораблей, осадные орудия. Копейщики Тироша, арбалетчики Мира и лиссенийские мечники. Войском командует тирошиец, именующий себя «Сыном Сестёр» — бастард архонта и какой-то мирийской шлюхи. Истинное имя его — Драган Маар — он был известен жестокостью ещё до того, как возглавил флот Триархии. — Маар? — откликнулась доселе хранившая молчание Бейла. — Уж не тот ли ублюдок, что привёл корабли Трёх Сестёр под стены Спайстауна? Отец согласно кивнул, и лицо сестры вспыхнуло гневом. — Мы должны отправить ворона принцу, — матушка ласково коснулась его плеча, но отец даже не взглянул на неё. Все внимание Деймона было вверено Расписному столу, перед которым более века назад стоял сам Эйгон Завоеватель. На столе были вытесаны лишь земли Вестероса, и отец считал недальновидность предка самым досадным из возможных упущений. Опыт последних десятков лет доказывал, что истинный правитель должен знать о землях врагов не менее, нежели о собственных. Среди архивов мейстера Герардиса нашлась карта земель, уходящих на восток от Узкого моря. Враги Пентоса находились южнее, но соседствующие земли с востока и севера едва ли можно было определить как союзные. Гордый Браавос не чтил пентошийцев за благосклонность к рабству, с завидной исправностью напоминая о своих притязаниях на свободу людей. Норвос держался в стороне от посягательств Триархии, не желая навлекать на себя гнев Сварливых Сестёр. Соседи Пентоса с большим удовольствием приложили бы руку к его падению, нежели к спасению от завоевания. — Если ворон попадёт в лапы охотничьего коршуна по пути в Пентос, мы лишимся преимущества внезапности. У Сестёр есть шпионы. Полагаю, врагам известно, что принц отправил нам письмо ещё задолго до того, как его ворон пересёк Узкое море, — Деймон обратил глаза к островам, что отделяли Вестерос от Эссоса. Висенье показалось, что внимание отца было обращено к Дрифтмарку. — Что же ты предлагаешь, отец? — голос Визериса заставил отца на время позабыть о картах. — Мы отправим ворона, но не в Пентос, а в Дрифтмарк. Бейла, — сестра смиренно поднялась, почтив отца коротким поклоном. — Напиши своей сестре. Флот Веларионов должен быть готов к отплытию на исходе второго дня с этой ночи. — Мы не возвестим государя Визериса о планах наших врагов? — Эйгон нахмурился, не в полной мере понимая, отчего отец его вновь желает вести войну в одиночку. — Твоему деду никогда не было дела до войн, — с внезапной твёрдостью осадил брата Деймон. — Уповать на его снисходительность и военную помощь всё равно что искать соль в речной воде, — уголки его губ дрогнули, точно поддетые остриём ненавистных, постыдных воспоминаний былых поражений. — Если отец узнает о том, что мы отправили флот на помощь Пентосу, он не обрадуется, — матушка поторопилась напомнить супругу, что пока брат его здравствовал на троне, Деймон не мог командовать его войсками. Даже флотом одного из валирийских домов, с которым был скреплён родственными узами. — Он наш государь, стоит уведомить его, прежде чем принимать решения, что могут воззвать к его гневу. Отцу слова матери не пришлись по душе. Висенья невольно вздрогнула, заметив, сколь вкрадчивым и предостерегающим был вверенный матушке взгляд. Заметил это и Джекейрис. Густые брови брата медленно сошлись к переносице, но как и прежде, он хранил молчание из уважения к названному отцу. — Я знаю, каким будет его ответ. Написанный его рукой, но нашёптанный Алисентой, — презрение в голосе отца стало явственней, когда речь зашла о родичах в столице. Душный, предгрозовой воздух сделался тяжёлым, и вдохнуть его, казалось, было не под силу никому из присутствующих в палате. — Нет, мы не поступим в угоду тщеславию Хайтауэров. Взывая к моему брату, мы пресмыкаемся перед Отто и молим о снисхождении его шлюху-дочь, — отец расправил плечи, пальцы его по-прежнему лежали на дереве стола. — Пока Веларионы будут готовить флот к морской битве, мы отправим драконьих всадников в Пентос. Без писем, воронов и посланий. О нашем прибытии не должен знать даже принц. — Позволь мне отправиться в Пентос. Я — драконий всадник и твой сын. Принц Пентоса сочтёт великой честью, если сын его доброго друга встанет на защиту его города и людей, — Эйгон вдруг встал; его изящное лицо было преисполнено решимостью истинного воина и мужчины. Но отца его храбрость лишь разозлила. — Сядь, Эйгон, ты не полетишь в Пентос, — он повёл рукой, приказывая сыну присесть. — Но… — Ты не полетишь в Пентос, — чеканя каждое слово, повторил отец. Его индиговые глаза медленно наливались гневом. Неповиновения он бы не стерпел, как и неуважения к его решениям. Деймон устало выдохнул и обратил глаза к Джекейрису, когда Эйгон уступил перед его настойчивостью. — Кому и следует лететь в Пентос, так это первому сыну нашей грядущей королевы. Если Джекейрис, как будущий государь, наследующий матери, восславит имя нашего великого дома в битве за Пентос, лорды и простонародье охотнее примут его права на престол. Люди всегда были слабы перед чужой славой. — Ты желаешь, чтобы я полетел в Пентос, Деймон? — Джекейрис удивительно холодно встретил побуждения отца, повергнув в изумление и самого Деймона. Напряжение, и прежде царившее между ними, казалось, покинуло стены Драконьего Камня, когда Джейс стал супругом Бейлы, но лишь сейчас Висенья поняла, что отец и брат, в равной степени не располагающие нежными чувствами друг к другу, хранили взаимные притязания во имя покоя семьи. — Я полечу с тобой, — Бейла накрыла пальцы супруга рукой, и губы её тронула кроткая улыбка. — Ты позволишь, отец? — Позволю, если Джекейрис пообещает возвратить тебя домой в целости. По прибытии в Пентос уведомите меня о расположении основных гарнизонов. Флот Веларионов будет ждать распоряжений на Тарте. Если возникнет нужда, я пришлю к стенам Пентоса ваших братьев, а если нужда будет великой — прилечу сам. Принц Пентоса призвал на службу две тысячи Младших Сыновей, когда до него дошли слухи о возможном нападении Триархии. — Что такое две тысячи наёмников, купленных за золото? — Висенья осмелилась обличить в слова тревоги, что не давали ей покоя с того времени, как она впервые взяла в руки письмо. У Пентоса никогда не было регулярных войск, от врагов они предпочитали откупаться золотом и рабами, и брали на службу лишь тех воинов, чьи мечи можно было купить за звон монет. — От золота было бы больше пользы, реши принц Пентоса утопить его в водах Узкого моря. Армия, что сражается лишь за золото, не заслуживает ни доверия, ни расположения. — В Вольных городах правят иные ценности. Услуги наёмников для них привычны, равно как для нас верность лордов-вассалов и их людей, — отец ответил мягко, но достаточно настойчиво, невольно побуждая Висенью оспорить его утверждения. Она глубоко вдохнула, стремясь защитить право отстоять свои сомнения, но отец предупредил слова, готовые сорваться с её губ, предостерегающе подняв руку. Спорить она не смела из соображений воспитания и страха перед его гневом. Деймон и без того был чрезмерно возбуждён мыслью о предстоящей войне в Пентосе. За последние годы она впервые видела его столь здравствующим, торжествующим и воодушевлённым. С первыми раскатами грома её родичи покинули Палату Расписного стола. Висенья же стояла подле узкого окна, наблюдая за сверкающим остриём молнии, рассекающим иссиня-чёрные тучи. Кривые тени заплясали на каменном полу; грянул гром, и земля содрогнулась, среди сводчатых стен запел холодный ветер, воздух пах приближающимся дождём и тревожно бились о скалы волны, тёмные, точно смола. В осветившемся на мгновение небе Висенья узнала Вермакса и Лунную Плясунью. Теснота каменных стен стесняла её с того времени, как матушка и отец вновь заперли её в древней твердыне предков. Висенья чувствовала себя диковинной птицей, что богатые господа держали при себе, прежде подрезав крылья, чтобы не дозволить летать. Она смотрела на руки, увенчанные зарубцевавшимися следами дядиного расположения и собственной гордыни и всё думала о мире, что таился за пределами Драконьего Камня и Дрифтмарка. Как и брат с сестрой, она была всадницей, небеса были ей милее земли, но необъятное величие их оставалось Висенье непостижимым. Она отняла спину от холодного камня и устремилась во внутренний двор, уповая, что брат с сестрой ещё не успели покинуть Драконий Камень. В небе правили раскаты грома и сверкающие кнуты молний — предвестники бури, что способны были повергнуть в трепет даже храбрейших из мужей. Она бежала вниз, по узкой тропе, и порывы пронизывающего ветра хлестали её в спину, точно плети господ. — Бейла! — Висенья догнала сестру на узком скалистом перешейке, что вился от внешних ворот до твердыни. Джекейрис уже поднялся в небо верхом на Вермаксе. Бейла же проверяла крепления на спине Лунной Плясуньи. Завидев Висенью, она помедлила, позволяя сестре вверить ей плащ. Бейла улыбнулась, и Висенья ласково взяла сестру за руки, заглядывая в глаза с вкрадчивым воззванием, и одними губами прошептала: — Позволь полететь с тобой… — В Пентос? — Бейла потянула на себя плащ, вместе с гладкой кожей привлекая и сестру, всматриваясь в её глаза в поисках доказательств, что сказанное ею было лишь неудачной шуткой. — Ты сошла с ума! — сестра схватила её за плечи объятыми в кольчужные рукавицы пальцами, несколько раз встряхнув. Сталь её доспехов сладко запела. — Мы летим на войну, Сенья, а тебе… — …ещё рано воевать? — она обиженно поджала бескровные от холода губы, позволяя себе украсть слова старшей сестры. — Отчего же? Потому что я юна? — воспитанная в воззрениях леди, она не привыкла искренне говорить о чувствах, и сейчас, облекая мысли в слова перед сестрой, Висенья чувствовала, как к горлу её подступали непрошенные слёзы горького отчаяния и ненавистного бессилия. — Мне уже шестнадцать, а отец и матушка доселе относятся ко мне так, точно мне едва минуло шесть. Неужели я не гожусь ни на что, кроме как быть нянюшкой для Лейны? У меня есть дракон, клинок и доспехи. Я умею сражаться. Молю тебя, Бейла, позволь мне помочь… — Помоги мне не лишиться сердца, сохранив свою жизнь от пламени и стали, — Бейла накрыла ладонями её щеки и прильнула долгим поцелуем к влажному от подступающего дождя лбу. — Я люблю тебя, маленькая сестрёнка, — она набросила на плечи оставленный Висеньей плащ, и Лунная Плясунья смиренно подставила сестре крыло, приглашая забраться в седло. — Обещаю, мы встретимся вскоре, когда над Узким морем завьются знамёна нашего великого дома. Висенье хотелось плакать от гнева и бессилия, когда ветер, поднятый крыльями Лунной Плясуньи, ласково коснулся её лица. Она вернулась в покои, едва сдерживая злые слезы. На ложе её, свернувшись под шерстяным одеяльцем, спала маленькая Лейна. Септа Лавена уснула на кресле со сложенным на коленях полотном и раскрытыми «Сказаниями Древней Валирии». Висенья подошла к племяннице, погладила по голове, и взгляд её невольно упал на ларец у постели. Она молила сестру о свободе, но истинно была способна обрести её лишь своими руками. Она должна взять то, чего желало её сердце, взять то, что её по праву. Драконы не рабы, закованные в цепи; не птицы, лишённые крыльев, — они завоеватели, живое воплощение пламени. Висенья отбросила крышку и с осторожностью вора извлекла камзол всадницы. Мягкая кожа подола и боковин, холодная сталь нагрудных пластин и наплечников, откованная по подобию драконьей чешуи, заставили нутро её взволнованно трепетать. Как давно она не облачалась в одеяние воинственных предков, смирившись с участью безвольной узницы в стенах Драконьего Камня? Верно, с тех пор, как матушка забрала её с Дрифтмарка перед свадьбой брата и сестры. Висенья подошла к племяннице, — отблески молнии осветили её безмятежное лицо, — поцеловала розовую, точно лепестки шиповника, щеку, забрала из рук септы полотно и книгу, отложив на тумбу при ложе, и проскользнула в смежные покои, дабы облачиться в одеяние всадницы. За стенами крепости правила свирепая буря. Ветер тревожил могучие древа, молодые же вырывал из почвы не знающей жалости рукой палача. Висенья, объятая плащом, набросила на голову капюшон, не желая быть узнанной. Раскаты грома впивались в скалы драконьим рыком, и молния змеилась в небесах ударами пламенного бича. Промозглый воздух холодил кожу горячих уст, вздымая дымок сизого пара, дождь впивался в тело стальными иглами, и даже плащ не спасал от его неистовой ярости и силы. Клинок ей удалось пристегнуть лишь на склоне. Порода была скользкой, словно лёд, и взбираться по ней наверх было нелегко. Но отступать было поздно. Аурион явился на её зов, покинув логово, и устремился к склону, где скрывалась от бури его юная всадница. Крылья его были достаточно могучими, чтобы буря не страшила зверя. Висенья обняла дракона за шею, ласково нашёптывая слова утешения. — Принцесса! Вдали разливался блёклый свет факелов. Верно, её отсутствие в твердыне не осталось незамеченным. Аурион зарычал, обнажая клыки и выпуская горячий воздух. Висенья торопливо забралась к нему на спину, пристёгивая цепи дрожащими от тревоги перед разоблачением своего замысла пальцами, и натянула поводья. — Скорее, Аурион. Sōvēs! — Она прижалась грудью к спине дракона, когда ощутила, как его лапы оттолкнулись от земли. Драконий Камень остался далеко внизу, под крыльями Ауриона, и перед Висеньей распахнулись объятые бурей небеса.