Nothing Else Matters

Так повествует Висенья Таргариен

      Гонимый порывистым ветром дождь хлестал её по лицу, иссекая кожу дюжинами отпущенных умелой рукой стрел. Щёки пылали, точно от росчерков жгучецвета и крапивы, но Висенья не выпускала поводьев из онемевших от холода пальцев. Плащ намок и казался тяжелее стальных пластин доспехов каждый раз, когда она приникала грудью к спине Ауриона, повелевая обходить сверкающие серебром бичи молний. Ей было страшно, но трепетала она не перед бурей и гневом отца, что непременно постигнет её за своеволие, а перед мыслью, что, вкусив толику свободы, едва ли найдёт в себе силы вновь вернуться в клетку.       Она миновала Крюк Масси, держа путь на юг, как подсказывали догадки и чувства. Брат с сестрой не отважатся следовать в Пентос через бурю и шторм, столь яростные и неистовые. Даже на спинах драконов они были всего лишь людьми — холод и усталость властны над их плотью, однако же в бурю враги будут менее всего ожидать прибытия всадников в Пентос. Висенья сомневалась в верности своего решения, но уповала, что Тарт будет местом, где брат и сестра найдут приют до прибытия флота Веларионов. Ежели нет, она переждёт бурю в стенах Закатного и отправится в Пентос с рассветом, пока крылья воронов не достигнут Драконьего Камня с вестями об истинном месте её пребывания.       Аурион хлопнул крыльями и зарычал, — тело его не знало усталости, но раскаты грома пробуждали в непокорном нраве гнев. Страх и гнев порой заставляли даже самых грозных и умудрённых летами драконов терять самообладание, ибо природа их отличалась от прочих зверей. Что уж говорить о нём, совсем ещё юном и опальном. Лошадь скакала влево, если всадник хлестал её по правому боку — ибо первородное побуждение повелевало ей избегать опасности; Аурион летел вправо, если кнут иссекал его правый бок — первородное побуждение всегда повелевало ему нападать. Верно, поэтому она столь скверно ездила верхом — лошади пугали её инстинктом безвольной добычи. Но порой даже кнут не мог усмирить желаний дракона. Удары скорее гневили его, нежели причиняли боль, заставляя чешую становиться твёрдой, точно камень.       Висенья натянула поводья и погладила горячую спину, подсказав Ауриону устремиться на юго-восток от Широкой Арки. Среди кромешной тьмы небес и мрачной бездны тревожного моря Висенья легко могла сбиться с пути. Лишь встречный ветер был союзником её предположений — юго-восточный — он уносил грозовые облака далеко на северо-запад, и яростные порывы вели Висенью к берегам Сапфирового острова.       Блёклые отсветы сигнальных огней сторожевых башен Закатного, точно очи Богов, глядели на неё из иссиня-черного морока небесного свода, и влекомая их слабым светом, Висенья повела Ауриона к скалистому берегу древней обители Тартов. Аурион опустился во внутреннем дворе, впиваясь когтями в кладку из белого камня, обращая к себе и всаднице взгляды стражи. Висенья сошла с его спины, продрогшая и беспокойная, едва чувствуя объятые в мягкую кожу пальцы, когда облачённые в цвета дома Тартов латники почтили её вниманием, возложив ладони на эфесы клинков. Аурион вытянул шею, встряхнулся и засопел, выпуская клубы горячего пара.       — Назовитесь, миледи, — один из воинов осветил её лицо пламенем тлеющего под ливнем факела. На его шлеме чеканной медью и серебром сверкали солнце и луна Тарта.       — Моё имя — Висенья Таргариен, сир, я дочь принцессы Рейниры и принца Деймона, брата нашего государя Визериса, — Висенья сбросила капюшон, дозволяя защитникам острова узреть, что слова её не были ложью. — Я разыскиваю брата Джекейриса и сестру Бейлу. Не нашли ли они приют в стенах древней твердыни Ваших предков?       Спутник его, угрюмый и огромный, точно скала, что-то прошептал на ухо воззвавшего к ней мужчине, когда отсветы пламени заплясали на серебре её волос, и Висенья заметила, как сузились глаза латника в прорези забрала.       — Родичи Ваши — почётные гости нашего доброго лорда, и ныне трапезничают за его столом.       Висенья склонила голову в кратком поклоне, выражая безропотное почтение и сердечную благодарность.       — Я не смею просить места за столом вашего сюзерена и тепла пламени его очага, но если Вы позволите мне повидать родню, признательность моя будет ценой за Ваши тревоги.       Мужчины обменялись задумчивыми взглядами, и один из них велел Висенье следовать за ним, иной же с опаской поглядывал на Ауриона, что с пристальностью участливого родителя следил за спутником всадницы. Она услышала взмах расправленных крыльев перед тем, как за ней закрыли кованые врата. Висенья сбросила плащ, не в силах терпеть, как вода змеилась под латы и холодила кожу. Прежде ей не доводилось мечтать о тепле очага и мягком ложе. Будучи девицей из рода правящей династии, она свыклась не чтить будничные мелочи великой радостью, но сейчас же отдала бы всё золото света за исправно набитый тюфяк в крохотной, сухой комнате.       «Это лишь полет в бурю. Что же станет со мной под стенами Пентоса, когда с небес польётся драконье пламя и горячая смола?» — думалось ей по пути в чертог. Спутник её был молчалив, и тишина каменных стен навлекала на неё тревожные мысли о неведомом будущем и наития о грядущей войне.       Белые башни Закатного невольно вернули её ко дням пребывания в Высоком Приливе. Тот же белый камень, величественные своды горниц и широкий, устеленный молочной кладкой внутренний двор. Джоффри рассказывал, что Орлиное Гнездо, как и Высокий Прилив, было возведено из камня, добытого на Сапфировом острове, и Висенья, слушая рассказы брата о Долине, все дивилась, сколь огромным и дивным был мир, сокрытый за пределами острова. Ей точно вновь стало семь, и преисполненная горькой тоски улыбка тронула бледные от холода губы.       Благодаря урокам мейстера Герардиса она знала имена почти каждого лорда, что владел землями будущего королевства матушки. В Закатном правил лорд Галладон Тарт, мужчина преклонных лет, человек долга и чести. Отец его, лорд Камерон, некогда вдоволь натерпелся от поверженной мирийской партии, вознамерившейся занять остров ещё при государе Джейхейрисе. В той битве пал принц Эймон — отец леди Рейнис. У лорда Галладона было вдоволь причин презирать мирийцев, ныне явившихся миру под знамёнами Трёх Сестёр. Висенья полагала, что отец не зря пожелал отправить флот Веларионов к берегам Сапфирового острова — лорд Галладон во имя павших союзников и поверженных врагов мог оказать им участие не только покровительством, но и добрым советом.       Висенью ввели в Малый чертог и представили лорду в то время, когда трапеза подходила к концу. Завидев её, мокрую и бескровную, Бейла гневно сжала кулаки и поджала пухлые губы, обращаясь взглядом к замершему в изумлении Джекейрису. Брат обречённо прикрыл веки. Лорд Галладон, не менее смятенный её прибытием, предложил Висенье кров, место за столом подле старших дочерей, тёплое вино и трапезу, когда латник представил гостью семье сюзерена. Она была не одета к столу, но достаточно голодна, чтобы мелочь столь незначительная не заставила её сменить кольчугу на шелка. Лорд Галладон был в меру учтив, чтобы не осыпать ни её, ни родичей неуместными вопросами, а она — слишком измождена холодом и полётом, чтобы до завершения трапезы не обронить ни слова, слушая рассказы сестры и брата о планах обороны Пентоса.       У неё было много вопросов и куда больше мыслей о грядущем сражении, но обличить их в слова она не решилась даже тогда, когда с сестрой они оказались наедине. Пылко схватив её за руку, Бейла велела ей искупаться и навестить их с Джекейрисом перед тем, как отойти ко сну. Висенья повиновалась, не желая более гневить сестру и огорчать брата неуместным упрямством. Она долго стучала зубами в горячей воде; не оправившаяся от холода кожа покалывала и саднила, и промозглый воздух воровал то немногое тепло, что хранили каменные стены опочивальни. Она облачилась в оставленную слугами одежду и замерла у двери покоев родичей, робко постучав. Её впустил Джекейрис, кратким кивком предложив место в кресле у очага. Бейла спрятала в ножны меч. Висенье казалось, что глаза сестры всё ещё хранили отблески отполированной оселком стали.       — Как ты могла ослушаться меня, hāedarus? — гневно воззвала к ней Бейла, подхватывая со стола наполненный вином кубок. — Полагаю, ни отец, ни Рейнира не ведают о твоём своеволии?       — Не порицай меня, точно клятвопреступницу, — Висенья прикрыла глаза, стараясь сохранить лицо перед сестрой и не дозволить снедающим душу тревогам излиться в явь нежеланными ответами тела. Бейла была в гневе, но уличать себя во лжи Висенья не была готова позволить даже любимой сестре. — Я не вверяла ни заветы, ни обещания никому из вас. Ты попросила меня остаться, но уста мои не сулили о повиновении.       Бейла поддела пальцами её подбородок. Руки у сестры были горячие, как и сердце. Висенье казалось, что кожа её медленно тлела под взыскательным взглядом сестры и пламенем взволнованной крови. Джекейрис сидел поодаль, с молчаливой опаской наблюдая за сёстрами, точно взаимные притязания могли привести их к истинной битве. Но Висенья знала, откуда родом был гнев сестры — беззаветная любовь была его причиной. Разве могла она броситься в бой с человеком, что столь сильно истязал сердце тревогами и упованиями о её судьбе?       — Ты покинула Драконий Камень без отцовского дозволения, столь смело и безрассудно, — она резко отняла пальцы, оставив на коже Висеньи пылающие жаром отметины, и взялась расхаживать по комнате, стремясь вернуть отнятое поступком сестры самообладание. — Полагаешь, тебе удастся избежать его наказания? Он мог простить шалости маленькой девочке, но девушка твоих лет должна быть рассудительна и смиренна.       Смиренна… Сколько лет она была смиренна? Смиренно коротала дни на Драконьем Камне, пока Аурион дичал на склонах Драконьей Горы; смиренно сидела в септе Высокого Прилива, пока войска Триархии грабили и жгли Спайстаун, а после смиренно исполняла роль славной и кроткой воспитанницы перед холодным величием леди Рейнис, что грезила мыслью поскорее вернуть под опеку матери её очередную бесплодную попытку примирения. Она смиренно танцевала, играла, училась шить, вечерами плела из лозы у очага, не колотила мальчишек, чесала и заплетала волосы, была исполнительна с каждым поручением матушки и волей отца. Да, ей давали свободу, позволяли летать, учиться, упражняться с мечом даже после возвращения на Драконий Камень, но свобода эта была подобна скупому глотку воды среди дорнийского зноя, — она не утоляла жажду, а лишь ещё больше побуждала желать столь бесценной влаги.       — Я не уповаю ни на великодушие его, ни на снисходительность и готова принять любое наказание, которое он сочтёт нужным мне назначить. После того, как мы предадим корабли Трёх Сестёр пламени и морю, после того, как голову Драгана Маара насадят на пику у стен Высокого Прилива в назидание иным нашим врагам.       Висенья говорила ровно и гордо, однако внутри у неё правила кромешная тьма — обитель затаенных страхов, сомнений, тревог и упований. Бейла пугала её отцом, ибо знала, что к словам его и решениям Висенья была наиболее снисходительна. Став старше, она и впрямь стала бояться его осуждения и наказания, что могло постичь её в случае излишнего упрямства или своеволия. Она убеждала себя, что неподвластна страхам девочки, которой была до жизни в Высоком Приливе, но отцовские глаза, лукавые и взыскательные, преследовали её, точно гончие добычу.       «Я — дракон, — точно молитву, повторяла она, каждый раз, когда трепещущее сердце порывалось расколоть остов костей и выскочить чрез разверзнутую плоть, — разве дракон может быть добычей?»       — Вторишь о голове Маара, точно её столь просто добыть! — Бейла пренебрежительно фыркнула, осуждающе покачав головой, не скрывая обуявшего её раздражения. Висенью злило, когда к её словам не относились серьёзно. — Ты ничего не знаешь о войне, — остановившись вдруг перед ней, Бейла коснулась пальцами груди, обращая к себе внимание сестры. — Погляди, во что она меня превратила. Ты желаешь справедливости, но на войне её нет, желаешь отцовского одобрения куда более милости прочих людей.       Призрак отца вновь возник в её сознании, индиговые глаза воззрились на запертую в клетке девочку с взысканием и предвкушением неминуемой расплаты за неповиновение.       — Оставь отца и его одобрение на волю Богов, — Висенья порывисто встала и подалась вперёд, обнимая сестру за плечи, и наваждение ушло, растревоженное иным глубоким чувством. — Как могу я стоять в стороне, зная, что ты можешь погибнуть, пока я читаю письма и предаюсь грёзам о мире по ту сторону Узкого моря? Я уже не твоя крошка-сестра, меня держали узницей в стенах Драконьего Камня столь долго, что я почти свыклась с мыслью, что иное навсегда останется от меня сокрыто, — ладони её нежно скользнули по мягкой ткани камизы и заключили пальцы сестры в объятия. Висенья улыбнулась и обратилась к Бейле с тихим, вкрадчивым воззванием: — Я желаю свободы, Бейла, и если мгновение её стоит смерти с клинком в руках подле драгоценных родичей, я готова заплатить эту цену. Не отсылай меня прочь, молю тебя. Я не вернусь домой, только не снова.       — И куда же ты полетишь? — глаза её потеплели, и сестра ласково погладила её пальцы. В сердце Бейлы было куда больше любви, нежели гнева. Порой Висенья забывала, что, воюя с сестрой, заведомо оставалась побеждённой, и в мгновения отчаяния к ней приходила Рейна, её нежное лицо и тёплые слова, к которым Бейла прежде не была равнодушна.       — Далеко на восток, к Асшаю, где чёрные, точно ночь, горы Края Теней сокроют меня от обязательств и посягательств чужой воли.       — Долго тебе доведётся лететь, — Бейла улыбнулась, отпуская её пальцы и поглядывая на стол, где Джекейрис развернул карту союзных и вражеских земель Эссоса. — Я не сомневаюсь в умениях твоей руки, только лишь в чувственности и сострадании сердца, что не дозволит ей подняться даже на врага.       — Mandȳs, lēkȳs, позвольте мне стать союзницей вашей великой победы. Я не питаю грёз о славе и трофеях войны, и рука моя не дрогнет перед сердцем врага.       Джекейрис улыбнулся, вкрадчиво взглянув на Бейлу, точно подсказывая, что их попытки сыскать понимания друг друга бесплодны. Доселе брат почтительно хранил молчание, предпочитая позволить сёстрам прийти к общему согласию. Ввязываться в ссоры девиц — недостойное дело для взрослого мужчины, воина и будущего государя. Воспитание северян сковало сердце Джекейриса сталью и воистину великим терпением, однако сделало нрав немногословным и скрытным под стать названому брату, лорду Кригану. Висенья не могла найти в себе храбрости и совести спросить, о чём были его тревоги, когда отец велел ему отправиться в Пентос — на войну за чужие земли, с захватчиками, что питали особую ненависть к дому Веларион. Верно, даже Бейла не знала о бремени, что лежало на сердце супруга. Висенья боялась за них обоих. Драконьи всадники — могущественные союзники во всякой войне, но, как и все люди, они были уязвимы перед стрелами, клинками и копьями.       — Ты упрямица и безумица! — Бейла толкнула её обратно в обитое мягкой тканью кресло. — Ведаешь о безмерной силе моей любви и потому бессовестно пользуешься расположением.       — Бейла, — Висенья опустила глаза, выражая великое почтение сестре и будущей государыне. — Ты — моя будущая королева. Прикажешь остаться, и я повинуюсь, но домой не вернусь.       Чувства сковали уста сестры. Джекейрис с мягкой настойчивостью опустил руки на плечи супруги. Бейла гневно выдохнула. Едва ли она нашла слова Висеньи в достаточной мере убедительными, но чуткость брата сумела воззвать к уступчивости даже столь страстный нрав.       — Если сестры мои в должной мере почтили друг друга вниманием, предлагаю не гневить Богов бесполезными ссорами. Висенья, — он обратился к сестре со всей суровостью северян, заставив сердце её откликнуться звучным биением в горле, — Бейла права: твой поступок безрассуден, но она порой забывает, как схватилась за меч будучи младше тебя, когда наследие нашего деда нуждалось в защите. Она любит тебя и не желает становиться свидетельницей ни страданий твоих, ни увечий. Мне бы тоже хотелось, чтобы ты вернулась на Драконий Камень, но прогони я тебя, ты едва ли повинуешься моей воле. Уж лучше знать, что сестра сражается подле с моего дозволения, нежели по окончании битвы найти её тело среди павших.       — Ах! — Бейле пришлись не по нраву слова супруга, и самообладание давалось ей нелегко. Джекейрис бросил на супругу предостерегающий взгляд, густые брови сдвинулись к переносице, и сестра нехотя отступила, укрощая бушующее внутри возражение.       — Это справедливо, lēkȳs, — Висенья благодарно кивнула брату, и Джекейрис устало прикрыл глаза.       — Полагаю, теперь мы можем обсудить грядущую битву, — они сели за столом, подле подготовленной Джекейрисом карты, кувшина вина и свечи. Висенья смиренно сложила руки на коленях, невольно обратившись в памяти ко дням игр с отцом в кайвассу. Она любила преждевременно выводить дракона из тыла, а отец ловко сметал его с поля спрятанным за горами требушетом. Их общие партии редко заканчивались в её пользу, — отец не любил поддаваться, и оттого немногие победы были для неё особенно сладкими. — Мирийские войска будут идти со стороны Равнин, пока флот лиссенийцев войдёт в воды залива с запада. Если тирошийцы высадятся севернее Пентоса, в прибрежных землях Андалоса, — их корабли уже были замечены людьми лорда Галладона идущими на север от Тарта, — они разорят Бархатные холмы и отрежут Пентос с трёх сторон. Узкое море с запада, с юго- и северо-востока две огромные армии… Тогда прорвать осаду города будет нелегко.       — Сколько у нас кораблей? — позволила себе слово Висенья, когда брат притих, разместив деревянные фигуры врагов вокруг вассальных земель Пентоса.       — Сотня, — строго держала ответ Бейла, выставив со стороны моря несколько фигур, — это всё, что могут собрать Веларионы за столь короткий срок. К завтрашнему утру они будут у берегов Тарта, если ветра будут попутны, а воды милостивы. Ещё двадцать обещал лорд Галладон. Если мы сумеем выстоять до дня осеннего равноденствия, будут ещё люди и корабли. Но пока у нас есть лишь это.       Висенья смотрела на карту, размышляя о планах врага. Завоевание Пентоса готовилось долгие месяцы, быть может, потому союзные войска Трёх Сестёр оставили Ступени и попытки склонить на свою сторону Дорн. Все последние годы они превратно толковали мнимое затишье, сковавшее воды Узкого моря, уповая, что Триархия оставила попытки завоевать Ступени и отомстить дому Веларион за череду сокрушительных побед сестры и лорда Корлиса. Они позволили себе преступную беспечность, когда опустили клинки и вернулись к мирной жизни на Дрифтмарке и Драконьем Камне.       Пентос был ближайшим городом к Вестеросу, он имел выход к морю, и, как и Мир, находился на материке, откуда вести войны было куда проще. Прибрежная линия снабжения гарнизонов обеспечила бы врагу выход к Узкому морю со стороны востока, и тогда их алчный взор мог устремиться на Вестерос. Если Пентос падёт, завоевание Ступеней и близлежащих островов будет лишь вопросом времени. Отец понимал это. Его побуждения о помощи были родом не из одной лишь доброй дружбы с принцем. Но одно оставалось тайной для Висеньи: почему государь Визерис оставался равнодушен к спорным землям меж двух материков, к нападению на Спайстаун и попыткам Триархии заручиться военной поддержкой Дорна — самого непокорного из Семи Королевств?       — Это добрые вести, но этого мало, — Джекейрис призвал их внимание к карте, усыпанной фигурами вытесанных из дерева кораблей вражеского флота. — Деймон говорил о двух сотнях кораблей Триархии, но я полагаю, их куда больше. Тотчас же вести флот Веларионов в Пентос слишком опасно. Если наши корабли войдут в залив, флот Триархии загонит их в ловушку. Этого они и хотят. Будет разумнее, если флот Веларионов и корабли лорда Галладона останутся на Тарте.       — У нас есть драконы, — напомнила сестра, расставляя у залива подобия крылатых змеев.       Джекейрис степенно покачал головой.       — Драконье пламя не избирательно ни к врагам, ни к союзникам. А людей у нас слишком мало, чтобы бездумно посылать их на верную смерть от огня и мечей, — брат снял все фигуры с карты, оставив лишь вражеские. Его новая стратегия пока оставалась для Висеньи загадкой. — Сперва мы отразим атаку из земель Андалоса. Если лиссенийцы и тирошийцы надумают сбежать обратно на свои острова, им помешает флот у берегов Тарта. А если вдруг у нас возникнет нужда в поддержке с моря, мы отправим ворона и попросим о помощи.       Бейла задумчиво погладила подбородок. Среди них лишь одна она знала о жестокости старых врагов и сполна вкусила их мстительной ярости. Висенье казалось, что позволь Джекейрис супруге броситься в бой, уповая лишь на пламя Лунной Плясуньи и собственный меч, они к вечеру грядущего дня везли бы голову Драгана в Высокий Прилив. Сестра была сильна, стремительна и не умела забывать обид, но ей недоставало рассудительности и хитрости Рейны. Висенья тревожилась, что опальный, неумолимый нрав Бейлы мог стать причиной её скорой гибели.       — Если мы не сумеем отбить атаку с земель к северо- и юго-востоку, я отошлю ворона на Драконий Камень, как того и желал отец. Десять драконов куда лучше, чем три, — внезапно обстоятельный ответ Бейлы поразил их с Джекейрисом в равной степени.       Висенья гордилась сестрой, её самообладанием и разумной уступчивостью перед желаниями и советами супруга. Она будет прекрасной королевой — женщиной, о мудрости и клинке которой сложат сотни песен. Джекейрис остался доволен её ответом, но взгляд Висеньи был обращён к узкому морскому пути, окружённому землями Пентоса, точно сами воды залива защищали Красный город от врагов. По пути столь узкому не мог войти целый флот, лишь дюжина кораблей, но враги отважились бы на осаду столь неторопливую и рискованную, лишь если бы были уверены, что Пентос некому защищать.       — В открытом море у них преимущество: числом и свободой, — Висенья привлекла внимание родичей, указывая на преддверие залива меж Пастью и Змеиным Хвостом — так в Вестеросе называли земли, оберегающие морской путь к городу. Пентошийцы звали её «Морскими Вратами». — Драконье пламя опасно, но мы не сможем поливать их огнём днями напролёт. Если флот Трёх Сестёр останется в водах Узкого моря, добрая доля кораблей может уйти обратно на острова даже усилиями флота Веларионов и Тартов. Мы не знаем точно, сколько у них кораблей, и одержат ли наши силы победу, если дойдёт до морской битвы.       — Что ты предлагаешь? — Бейла заинтересованно подалась вперёд, делая глоток вина.       — Быть хитрее, — Висенья взяла одну из фигур и поставила перед «пастью». — Позволим их флоту войти в залив. Чтобы взять Пентос с моря, им придётся подвести к стенам города большую часть флота, но в Морские Врата войдёт едва ли дюжина кораблей. Меж драконами с востока, флотом Веларионов с запада и драконьим огнём с неба они окажутся в той ловушке, в которую сами желали заманить нас.       — Это разумно, — сестра поддержала её, вопреки тревогам Висеньи, что её предложение родичи осудят. — Так мы сумеем обескровить лиссенийцев, но флот Тироша с большой вероятностью высадится на землях Андалоса, севернее залива, как и говорил Джейс. Ублюдки дойдут до стен Пентоса по суше.       — Поэтому нам придётся разделиться. Три армии захотят взять нас в кольцо, — Джекейрис обратился взглядом к супруге. — Бейла, ты будешь стеречь северо-восточный фланг. Лунная Плясунья самая быстрая и незаметная, её проворность нам на руку, — он пригубил вино, прочищая иссушенное долгой беседой горло. — Сейчас главное наше преимущество — внезапность. Врагам неизвестно, что Таргариены откликнулись на зов принца Пентоса. Даже Деймон не ответил на его письмо, чтобы шпионы не донесли Трём Сёстрам о планах обороны города. Я останусь стеречь западный фланг — залив. Если половина флота войдёт в его воды, обратно они выйдут лишь в пламени.       — Пентошийцы восславят твою великую победу в песнях, lēkȳs, — Висенье хотелось утешить тревоги брата, позволить укорениться в его сознании мысли, что их затея имеет право на успех. Он уже сражался на севере, подле лорда Кригана, с одичалыми, что пересекли Тюлений залив и напали на вассальные земли Старков — Последний Очаг и Кархолд, но на юге война имела иной вкус. Висенья ещё не знала его, но отчётливо видела, что мысли о грядущей битве угнетали и разум брата, и плоть.       — Нашу победу, но сперва мы должны победить, — Джекейрис устало улыбнулся, ласково обнимая сидящих подле сестёр за плечи. — Сенья, твой дракон молод, но достаточно велик. Деймон говорил, что он яростен и пламя его горячо. Вы с Аурионом нужны мне у Равнин. Юго-восточный фланг преимущественно будет состоять из пехоты и конницы, оставляю его на тебя.       Внутри неё всё сжалось в томительном предвкушении. Брат вверил ей заботы о войске Мира — поручение, что не шло вровень с прочими, что порой доставались ей на Драконьем Камне. Её первая война, первая битва… Висенья была безропотна лицом, но сердцем металась от страха к тревогам и гордости за настойчивость, что после долгих лет, наконец, принесла плоды. Ей не доводилось убивать, видеть предсмертные муки горящих заживо людей, но она обещала сестре, что рука её не дрогнет перед сердцем врага. И Висенья отчаянно твердила себе в мыслях, что не лгала. Эти люди — бесчестные, жестокие и низменные звери, что обратили в пепел город её покровителей и дорогих родичей, поглумились над телами павших и, точно дикари, забрали в рабство немногих выживших на тех кораблях, что лишь волею неба спаслись от пламени и гнева Бейлы и леди Рейнис. Они не заслуживали ни сострадания, ни снисхождения. Лишь пламя и кровь.       Джекейрис был прав, когда назвал Ауриона большим. Он был велик ещё до первого их полёта, когда ни цепи, ни седло всадницы ещё не сковывали его могучее тело. Отец твердил, что драконы растут быстрее, когда свободны. Дикие звери были крупнее сородичей, но стоило всадникам надеть на них цепи, они росли неохотнее. По той же причине он презирал возведённое в столице Драконье Логово — каменную тюрьму, слабую завесу, что отделяла могучее величие драконов от настойчивого любопытства и беспечного безрассудства людей.       «Пламя свободолюбиво и не терпит оков. Драконы — его плотское воплощение. Мы подчинили их своей воле, а после стали держать на цепи, точно собак, заперли среди камня и стекла, чтобы каждый раз, обращая глаза ввысь, они видели необъятное небо за куполом, лишь грезя о свободе», — говорил он тогда подле пламени свечи перед тем, как накрыть её стеклянным сосудом. Огонь трепыхнулся, беспомощно, точно пленник, и стал угасать, пока от его света не остался лишь бледный дым. Пламя погибло. Быть может, однажды погибнут и драконы…       Она очнулась от внезапного наваждения, когда их совет подошёл к концу. Джекейрис и Бейла совершенствовали стратегию, пока она пребывала в беспамятстве. Висенья закусила губу, уповая, что не упустила ничего важного. Джекейрис поднялся и свернул карту. Бейла последовала за ним. Висенья поторопилась покинуть покои супругов, но перед дверью сестра вдруг коснулась её руки.       — Поклянись, — Висенья обернулась, недоумённо взглянув на неё. Во влажных глазах Бейлы плескались боль, тревога и страх. — Поклянись мне, маленькая сестрёнка, что ты не погибнешь…       Висенья ответила сестре улыбкой. Шёпот её, нежный и вкрадчивый, заставил позабыть обо всех горьких словах, что они сказали друг другу в мгновение торжества чувств над разумом и великой любовью.       — Разве могу я погибнуть, не узрев тебя матерью и своей королевой?       Они распрощались, и Висенья отошла ко сну, желая перед битвой быть отдохнувшей. Лишь Боги ведали, когда ей вновь доведётся поспать. В ночь на Сапфировом острове она видела дивный, но тревожный сон. На берегу моря под стенами Красного города пылали погребальные костры, и ветер возносил к небесам молитвы коленопреклонных людей, взывающих к милости пламени. Среди дыма, пепла и предсмертных криков развевалась красная парча и длинные тёмные волосы стройной, высокой женщины. Висенья была на том берегу в собственной плоти, беспокойной поступью скользя меж плачущих от восторга людей, едва задевая их плечи. Для них она была лишь одной из теней, отброшенных пламенным заревом на золотистый песок. Висенья шла к морю, задыхаясь от дыма и запаха горелой плоти, босые ноги тонули в песке, предсмертные крики людей впивались под кожу холодной сталью, заставляя тело цепенеть. Её влекло к женщине, что говорила с огнём, пела ему голосом глубоким и чарующим, и Висенья следовала за незнакомым зовом, коему вторили все люди у берега. Они плакали, что-то шептали и возносили руки к небу, восхищённые действом столь жестоким и пугающим. Висенья замерла, чувствуя тепло спины незнакомки. Внезапно женщина обернулась, глаза её, цвета красного дерева, вонзились в Висенью, точно пламенные мечи, заставив невольно попятиться. Она видела её, пока иные были слепы. Женщина схватила её за руку, и среди криков, песен и шума бьющихся о скалы волн Висенья услышала её жаркий, величественный шёпот:       — Bantis zōbrie issa se ossȳngnoti lēdys!

***

      Она проснулась в холодном поту, жадно хватая губами воздух. За окном среди иссиня-чёрных небес лишь зарождалось солнце. Камиза её была мокрой. Висенье казалось, что тело пахло дымом, солью и горящей плотью. Приставленная к ней служанка, женщина немолодая и молчаливая, помогла ей омыться, заплестись и облачиться в согретое пламенем очага одеяние всадницы. Она успела к утренней трапезе, где Джекейрис посвящал в планы грядущей войны лорда Галладона и его доверенных людей, а после они с братом и сестрой седлали драконов у скалистого берега. Взглянув на Сапфировый остров в последний раз перед долгой дорогой, Висенья пообещала себе вновь вернуться в твердыню, что возрождала в её сердце тоску по Высокому Приливу.       Небеса не помнили минувшей бури, объятые белесой, густой дымкой. Влажный воздух оседал прохладной испариной на коже и волосах, свежий утренний ветер был ласков и нежен, точно испрашивая извинения перед ними с Аурионом за минувшую неучтивость. Они прибыли в Пентос к полудню. Измождённые долгой дорогой, голодные и продрогшие от внезапно сменившегося в пути северного ветра. Местный люд, едва завидев драконов, бросился неотрывно глядеть в небеса, восторгаться, ликовать и возносить всевозможные почести долгожданным союзникам. Больше всего радовались дети, их искренние вскрики и воздетые вверх пальчики заставили Висенью невольно улыбнуться.       Прежде ей не доводилось вкушать чествования столь искренние и упоенные. В Вестеросе люди свыклись видеть драконов в небесах, и восторженное любопытство их уступило место разумному опасению. Ей было лестно и вместе с тем необычно тревожно. Любовь людей была изменчива, подобно морю. Сегодня они готовы были венчать головы спасителей, а завтра могли восторгаться, завидев их на пиках городских стен. История знала многих великих людей, что понадеялись на постоянство почитания, и добрая доля их закончили жизни на плахе. В иную пору даже самые верные союзники становились неугодны. Висенья боялась предательства, она ещё не ведала, каким оно было на вкус, но страх перед ним был куда могущественней ужаса перед ликом смерти.       Город готовился к осаде, многолюдный, шумный и красный, точно листья чардрев, он пестрил красками и полнился беспокойной молвой. И люди всё прибывали через восточные ворота — неисчислимые вереницы обозов и телег, пеших и всадников, воинов, детей и стариков стекались к стенам Красного города в поисках милости и защиты магистров.       На стены поднимали бочки со смолой, груды камней в рыбацких сетях, дюжины пернатых стрел укладывали у сторожевых бастионов в пустые бочки и колчаны. Висенья не заметила ни катапульт, ни требушетов, ни иных метательных орудий. Пентошийцы не были воинами: торговцы, ремесленники, купцы, рыбаки, игрушечных дел мастера. Истинных воинов можно было сосчитать на пальцах. Все они — выходцы с Бархатных холмов и Равнин — из остатков крохотных гарнизонов, что стерегли земли на границах с Миром, Норвосом и Браавосом. Простые крестьяне с мечами могли наделать беды, порой в битве от них было куда больше вреда, нежели пользы. Если даже бывалые воины были подвластны страху, что уж говорить о простых тружениках, что прежде не держали в руках ни мечи, ни копья. Все они были встревожены, как и она сама.       В городе пахло пряностями, травами, спелыми фруктами, горячей сталью, конским навозом и сопрелыми под палящим солнцем людскими телами. Торговцы предлагали фрукты, кожевники — лёгкие доспехи, кузнецы — сталь. Женщины продавали себя на улицах, завлекая в дома удовольствий предвкушающих грядущее сражение мужчин, и охочих вкусить их расположение было немало. Висенья изрядно смутилась, заметив, как одна из дочерей первородных утех призывно обнажила грудь перед Джекейрисом. Брат был равнодушнее камня, сестра же побагровела от гнева, предостерегающе возложив руку на эфес клинка. Один из сопровождающих их латников грубо оттолкнул блудницу к двери дома удовольствий. Висенья обернулась, желая убедиться, что девушка не понесла увечий. Незнакомка игриво улыбнулась ей, подмигивая и облизывая губы. Висенья смятенно разомкнула уста, чувствуя, как на щеках расцветает жар.       — Сенья! — порывисто окликнула её Бейла. — Иные тебе судьи, поторопись!       Висенья повела головой, смахивая с век пелену странного наваждения и устремилась за сестрой, не желая затеряться среди многолюдных улиц, телег с провизией и приторного многообразия запахов.       В сопровождении латников они поднялись на внешнюю стену, сложенную из того же красного камня, что и прочие сооружения в Пентосе. Городская стена — возведение величественное и грозное, высотой около пятидесяти футов, защищённая парапетами с узкими бойницами. Огромные камни стены были сложены и обтёсаны так, что меж ними не оставалось ни трещин, ни зазоров даже для ветра. Со столь грозного сооружения можно было сдерживать армию, что в пятнадцать раз превзошла бы спрятавшийся за стенами города гарнизон. Быть может, в дни расцвета Древней Валирии, когда Пентос ещё не был обителью торговцев и купцов, первые правители заботились о его безопасности, но ныне стены — всё, что осталось от былого могущества города. На бастионе у парапета высотой с рослого воина их встретил облачённый в доспехи мужчина, немолодой и лысеющий, он, однако, был крепок и высок, в могучей шее и натруженных эфесом пальцах, точно горная река, звенела сила, нагрудный панцирь и наплечники были иссечены зарубками клинков — «поцелованные сталью латы» — как любил говорить Марио.       «Истинный воин», — невольно пронеслось у неё в голове. Слова и наставления браавосийца всё ещё жили в её памяти, точно уроки их закончились только вчера.       Латники поклонились ему, мужчина утвердительно повёл рукой, дозволив им взяться за дела куда более важные, нежели сопровождение гостей.       — Недаром у вас на родине говорят: нежданный гость — нечаянная радость. Милорд Джекейрис, я полагаю, — даже голос его звучал, точно сталь, отточенный, ровный, острый и гордый. Человек этот умел не только убивать, но и командовать. Он напомнил Висенье сира Гаррольда Вестерлинга, только моложе и неуступчивее. Брат согласно кивнул, и глаза воина обратились к Бейле. — И миледи Бейла. Я помню Вас совсем ещё девочкой, а теперь Вы носите доспех, и имя Ваше горит пламенем гнева на устах доброй половины тирошийцев.       — Вскоре плоть их ожидает та же участь, что и уста, — с достоинством ответила Бейла.       — На всё воля Владыки, — мужчина обречённо вздохнул и смиренно опустил голову, выражая почтение своему Богу. В Пентосе немногие верили в Семерых, вопреки тому, что именно с земель у Верхней Ройны андалы некогда привезли свою веру в Вестерос. Ныне пентошийцы почитали иного Бога — Владыку Пламени и Света. Висенья вздрогнула. Облачённая в красную парчу женщина из её сна, что заклинала пламя у берега, верно, была одной из служителей Р’глора. Воин обратил к ней, доселе молчаливой и безучастной, внимание. — Девочка подле Вас мне незнакома…       — Наша сестра — Висенья, — представила её Бейла, погладив ладонью в кольчужной перчатке по спине.       Мужчина промолчал, изучая Висенью пристальным взглядом из-под строго нахмуренных бровей. В глазах его читалось извечное и ненавистное всем сердцем: «Совсем ещё дитя».       — Прошу простить меня за неучтивость, дорогие гости. Моё имя Агиор. Волею магистров я командую защитой города, пока…       Слова господина Агиора прервал звон стальных пластин и въедливый юношеский голос.       — Верно, Вы позабыли, что защитой города командую я, достопочтенный, — на бастион поднялся мальчишка её лет, быть может, толику старше, высокий, бледный и нескладный.       «Тогда неудивительно, что стены у них обнажённые, точно девицы на улицах», — впредь она более не питала надежд отыскать на бастионах ни катапульты, ни баллисты.       Юношу сопровождал конвой из двух воинов, закованных в отполированную сталь с головы до пят, и огромный, лихой, смуглолицый наёмник. Сам мальчишка был разодет в новый золочённый доспех, украшенный коваными узорами и цветами, натёртый и сверкающий, точно кубки в Малом чертоге Драконьего Камня, — он не видел ещё ни одной битвы. Отец бы сказал, что на такой «даже птицы бы гадить не стали». Марио бы фыркнул и заключил, что «на доспехах истинного воина должны быть не цветы, а поцелуи клинков и одни лишь узоры — те, что писались кровью врагов». Джекейрис и Бейла тоже заметили, что встретивший их мальчишка был воином разве что в собственных грёзах. Эфес спрятанного в ножнах меча, выполненный по подобию нагого женского тела говорил о богатстве человека, что сумел позволить своему отроку столь неуместную роскошь. Висенье показалось, что если дойдёт до битвы, враг срубит голову ему прежде, чем мальчишка схватится за столь неудобную рукоять и извлечёт меч из ножен. Юноша оскорбился, что его не представили гостям, как подобает, и бросил гневный взгляд на господина Агиора.       — Господин Невио, сын нашего мудрого, доброго и щедрого принца, почтил гостей Пентоса своим словом и вниманием, — сдержанно пояснил мужчина.       Мальчишка гордо вскинул подборок. Шея у него была сухая. Верно, и под громоздкими доспехами скрывалось слабое, костлявое тело юнца. Висенье, как и брату с сестрой, стало ясно, кто предстал перед ними. Сын богатейшего магистра и принца Пентоса был одет, подобно знаменосцу из Ланнистеров или Тиреллов, но доспехи и клинок — всё, что было у него от воина.       — Почему Вы не известили моего отца о прибытии? Так поступают лишь враги, Вы же, полагаю, пришли под знамёнами союзников, — притязательно обратился он к Джекейрису, намеренно избегая взглядом и Бейлу, и Висенью, точно не считая, что девицы были достойны расточительства его внимания и слов.       — На то были причины, — сдержанно ответил Джекейрис. Висенья видела, сколь зло брат стиснул кулаки. Подобные Невио юноши всегда вызывали у него гнев и презрение. Но мальчишка был сыном принца, а он — добрым другом отца. Ссориться с ним было бы худшей из возможных ошибок. — Деймон осторожный и рассудительный человек. Он счёл неуместным риском ставить в известность Вашего отца о своём решении. Он отправил Вам всадников и корабли.       Невио прихотливо фыркнул, перетирая меж пальцев незримую пыль.       «Ряженый рыцарь… уж не с доспехов ли твоих осыпалась позолота?» — Висенья поджала губы, обращаясь взглядом к водам залива, не желая гневить родичей и господ города порывистостью снедаемых уста упрёков.       — Нам пришлось прибегнуть к услугам наёмников, чтобы обезопасить людей, — Невио кивнул на чудовищных размеров человека позади себя. Прежде Висенья считала высокими старших братьев, сын принца тоже не был коротышкой, но подле смуглого наёмника с мясистой рассечённой губой даже Джекейрис казался мальчишкой. — Подобное, да будет Вам известно, удовольствие весьма затратное…       Висенья усердно делала вид, что любовалась кораблями, отбывающими в бухты к северу, превозмогая внутреннее негодование лишь глубоким дыханием и великой любовью к семье. Ей думалось, что золота, потраченного на столь помпезное облачение и меч, хватило бы на сотню подобных наёмников. Бейла подле неё тоже казалась спокойной, и лишь тревожно постукивающие по парапету пальцы сестры вторили предположениям Висеньи, что развернувшееся действо не вызывало у неё удовольствия.       — Сожалею о Ваших лишениях, господин, — хладное равнодушие и учтивость ответов брата взывали к восторгу и глубокому уважению в душе Висеньи, но не сына принца. — Мы с сёстрами прибыли с одной лишь целью: избавить Вас от больших.       — Воистину королевское великодушие, — мальчишка скривил губы в ухмылке, что не противоречила преувеличенной вежливости слов. — Мы сполна отплатим за него после победы. Что ж, милорд, Вы уже знакомы с господином Агиором — он пятнадцать лет командовал гарнизоном подле Гоян Дроэ и привёл остатки войск под стены Пентоса, когда мирийцы опустошили поселения близ Малой Ройны, — Невио повёл рукой, представляя громадного человека подле себя. — Мой спутник, Лорсо, возглавляет один из отрядов Младших Сыновей, что согласились прийти на помощь нашему городу. Иные командиры ныне готовятся к осаде.       — Полагаю, они на стенах, — с нарочитой благосклонностью заключил Джекейрис, стремясь поскорее избавиться от общества высокомерного юноши.       — Вероятней, в борделях, — шепнула ей на ухо Бейла, заставив Висенью прикрыть губы ладошкой. Наёмник окинул её пристальным взглядом, прицениваясь, точно к крепкой кобыле или бочонку арборского золотого.       Невио взглянул на них с презрением, откидывая за спину золотой плащ, и оставил союзников наедине с господином Агиором. Наёмник и конвой латников, не проронив ни слова, последовали за ним. Джекейрис опустил напряжённые плечи и выдохнул отравляющий разум гнев. Даже его терпение имело предел.       — Тщеславный юнец, — сквозь зубы прошептала Бейла. — Да он бы и калеку не избил деревянным мечом. Отец купил ему красивый доспех, и мальчишка возомнил себя великим воином. Лучше сбросьте меня со стены на копья тирошийцев, нежели заставьте покориться воле себялюбивого юнца.       — Порой обстоятельства вынуждают нас поступать вопреки собственной воле и воинской чести, — господин Агиор взял оставленный на парапете шлем и жестом раскрытой руки пригласил союзников ступать за собой. — Я сражался большую половину жизни, миледи, и свыкся служить людям, что ничего не знали о войне. Когда я оказался в гарнизоне у Гоян Дроэ, отец мальчишки только сделался принцем. Прежде он откупался от врагов, ныне же сын его, пресытившись богатствами батюшки и праздной жизнью в его зажиточном доме, вознамерился стать военачальником, полководцем, завоевателем…       — Если господин не найдёт мои слова оскорбительными, позволю сказать, что сражался я не столь много, однако не привык воевать под знамёнами своевольных гордецов. Смерть невинных людей станет платой за его непомерную гордыню, — Джекейрис укоризненно качнул головой. — Всё, что мы можем — уповать на то, что надменность и мнимая храбрость оставят его во время осады, и тогда командование обороной сможет взять на себе более достойный человек.       Господин Агиор утвердительно кивнул, ответив гостю молчаливым согласием. Висенья разделяла негодование брата и сестры, но не осмеливалась говорить вслух о войне, не желая показаться невеждой. Бейла была права, когда говорила, что о войнах она ведала лишь из книг и отцовских рассказов. Достоинство господина Агиора было опорочено пренебрежительным высокомерием совсем ещё мальчишки в не меньшей мере, нежели честь её родичей, но ныне все они были заложниками желаний магистров, что правили городом задолго до того, как трое Таргариенов спустились с небес у стен Пентоса.       Они сошли к основанию стены. Господин Агиор, Джекейрис и Бейла рассуждали об обороне города; Висенья безропотно внимала каждому слову, следуя по пятам за сестрой. Из рассказов господина Агиора она поняла, что последние годы мирийцы опустошали Равнины куда чаще дотракийских крикунов, но набеги их не были схожи с грабежами дикарей. Они выжигали поля, вырезали селения, и следы их кровавых завоеваний тянулись всё выше против течения Ройны, пока не достигли Бархатных холмов и гарнизона у Гоян Дроэ. Тревожные вести стекались к Пентосу задолго до того, как принц написал письмо её отцу, но следуя давней благоприятной традиции, магистры уповали откупиться от недругов. Но Триархия пришла не за золотом и рабами, а за землями, что были необходимы для грядущей военной кампании. Принц понял это слишком поздно, но надежда на спасение города всё ещё была.       Висенья верила: если командовать силами сопротивления будут господин Агиор и Джекейрис, войска союзников сумеют разгромить врага. Война была ветром: изменчивым и непредсказуемым, предугадать её исход, полагаясь лишь на холодный расчёт людей, провизии и осадных орудий было нелегко. Отец чтил драконье пламя и всадников самым грозным и разрушительным оружием, точно позабыв, что дядю его погубил вошедший в шею болт мирийского арбалетчика.       — Где сейчас принц? Я хотел бы переговорить с ним касательно командования гарнизонами на стенах, — вновь обратился к господину Агиору Джекейрис, когда на мостовой их встретили разодетые в цветные шелка господа, вознамерившись сопроводить гостей к месту почивания перед долгой битвой.       Господин Агиор задумчиво погладил густую тёмную бороду и указал на возвышающийся на холме дворец. Самый высокий купол из цветного стекла, казалось, утонул среди дымчатых облаков.       — Чертог Двенадцати Дев — место, где все магистры исстари пережидают бурю. В замке есть тайные ходы, лестницы и лазейки, через которые можно покинуть город, если стены его падут. Принц ведает о Вашем визите, милорд, но он ни за что не покинет самое безопасное место в Пентосе ради обсуждения стратегии, в которой не смыслит, — к командующему подошли латники, что-то шепнули на ухо, и взгляд господина Агиора потяжелел. — Отдохните после дороги, отобедайте, искупайтесь и поспите. Лишь Богам известно, когда в следующий раз мы позволим себе подобную роскошь, и позволим ли вовсе…       Господин Агиор вверил гостей заботам добрых господ, а сам вознамерился следовать за людьми, что заставили его сердце встревожиться. Джекейрис коснулся плеча Бейлы, молчаливо велев им с Висеньей следовать за сопровождающими, а сам устремился за командующим. Пышущий гордой справедливостью нрав брата не мог дозволить ему остаться в неведении о судьбе города, что он вознамерился защитить. Висенья взглянула на сестру. Хмурое лицо Бейлы говорило о беспокойных метаниях её души и неохочем повиновении. Джекейрис обращался с ней, как с леди-женой, даже когда плоть её была закована в доспех, Бейла же желала быть ему товарищем даже перед ликами врагов и неминуемой смерти.

***

      Последние часы перед неминуемой битвой — самое гнетущее время. В доме знатного пентошийского торговца пряностями гостям накрыли богатый стол, но Висенья так и не сумела ни вдоволь поесть, ни уснуть. День был жарким, и вкушая дольки сладких плодов, она лишь больше потворствовала жажде, а предвкушение грядущей битвы сделало её заложницей беспокойного бдения. Она смотрела в расписной потолок, лежа на мягкой тахте, охраняя сон сестры, пока со свежим предсумеречным ветром не прибыл Джекейрис.       Немногословие брата было особенно безутешно в мгновения застывшей в воздухе тревоги, но Висенья не донимала его ни вопросами, ни собственными страхами. Он заговорил с ней первым, после того, как сменил доспех на камзол из лёгкой парчи, написал письмо Деймону на Драконий Камень, оттрапезничал и утолил жажду.       Джекейрис поведал, что пришли вести с Тарта, от лорда Галладона: флотом Веларионов командовал сир Дейрон, один из немногих выживших внуков покойного лорда Корлиса; поделился о задуманной ими с господином Агиором хитрой обороне залива — с помощью разлитой смолы и драконьего пламени, и повелел Висенье не пренебрегать отдыхом и слишком долго не пребывать в небесах. Драконам нужен был отдых в не меньшей степени, нежели людям. Она слушала брата и полировала чешуйчатый купол шлема, рассечённый гребнем из тёмной стали. Ей отковали его на Драконьем Камне, и в истинном бою он ещё ни разу не бывал. Как и сама Висенья. Брат погладил её по волосам, ласково поцеловал в висок и, как и Бейла, посоветовал поспать.       Висенья улыбнулась, но вместо отдыха села за письмо. Её тяготила вина перед матушкой, что, верно, сходила с ума от тревоги, и перед отцом, что не ведал себя от гнева. Она огорчила их, предала бесценное доверие, и ни одно письмо было не в силах в полной мере выразить её сожаление. Но даже в чужом городе, перед подступающим к стенам врагом, она чувствовала себя счастливее, нежели в объятиях Лейны на Драконьем Камне.       Ей было тревожно, страшно и нестерпимо легко от мысли, что за дверью не несут стражу ни гвардейцы матери, ни септа. Впервые за все шестнадцать лет она была воистину гостьей, а не заложницей. Висенья писала Рейнире о своих чувствах, о радостных и горьких, о надеждах, что возлагала на брата и сестру, и об опасениях, что упования её могут оказаться бесплодны. Где-то в глубине души она верила, что матушка поймёт её и не осудит. Она не искала прощения и не стремилась уйти от наказания, она искала лишь понимания, всё ещё помня старое обещание: она всегда будет её союзницей. Висенья свернула послание, расплавила у пламени свечи сургуч, капнула горячий воск на пергамент и поставила печать кольцом, что носила на безымянном пальце.       Над городом сгущались сумерки, последние солнечные лучи таяли среди подступающей синевы, заливая небеса багрянцем и позолотой. Мейстер Герардис считал, что погода была вестницей великих несчастий и великих свершений. Кровавый закат сулил пламя и смерть. С приходом вечера город оживился, зажглись факелы, свечи и сигнальные огни. С просторной террасы господского дома Висенья видела, как языки пламени танцевали на стенах из красного камня, на мостовой, под куполами чертогов и на черепице бесчисленных домов простых ремесленников и торговцев. Но самым ярким было зарево на вершине холма подле величественного храма, едва ли уступающего красоте Чертогу Двенадцати Дев. Собравшиеся на холме жители равнин и Бархатных холмов вторили пламени песнями.       — Что там? — обратилась она к молодой девушке, что заплетала ей волосы в тугую косу, без толики сожаления стягивая пряди на затылке по просьбе самой Висеньи. Служанка, смуглая девушка в лёгком бирюзовом платье, обернулась, внемля глазам гостьи, не отнимая пальцев от работы.       — Храм Владыки Света, — как и господин Агиор, она смиренно прикрыла глаза, выражая безропотное почтение, и что-то неразборчиво прошептала. Общим языком она владела достаточно хорошо, однако слова были искажены наречьем востока. Висенья посчитала дерзостью донимать её вопросами, но девушка оказалась снисходительна к гостье с запада и словоохотлива без её воззваний. — Жрецы возносят молитвы нашему Богу дважды в день: на рассвете, когда заканчивается ночь, — они благодарят Владыку за то, что он вновь позволил сойти на землю свету; и на закате, когда ночь вновь должна править на небесах, — они взывают к его милости, чтобы грядущая тьма не оказалась вечной…       Висенья поникла, чувствуя, как под гнётом преисполненного волнующим трепетом рассказа девушки опустились плечи. Служанка потянула на себя её волосы, велев выпрямиться, и Висенья повиновалась. Невольно ей вспомнился сон. Женщина в красном среди пламени на песчаном берегу и величественные, тревожные слова:       — Bantis zōbrie issa se ossȳngnoti lēdys… — одними губами прошептала Висенья, пока служанка заправляла косу под кольчугу.       Прежде ей снились кошмары, быть может и последнее её видение было о чём-то неумолимом и зловещем. Ей не хотелось думать о будущем перед битвой, но избавиться от ощущения горячих пальцев на запястье, от звенящего в голове голоса и пронзающих сердце красных очей незнакомки оказалось не столь легко. Висенья была напугана, но не знала, что страшило её больше: грядущая битва или увиденная во сне красная женщина.       Среди гнетущей тишины послышался зов боевого рога. Висенья затянула ремни на сапогах; Джекейрис спрятал в ножны отполированный меч; Бейла набросила плащ, пристегнула к креплениям на поясе кнут, и они покинули приютивший их дом. Ноги Висеньи дрожали, когда они поднимались на стены, пробираясь среди беспокойной суеты солдат, наёмников и слуг, смятённого ропота и звона стали. У главного восточного бастиона их ожидал сын принца. Гордо вскинув подбородок, он глядел на подступающих врагов через узкий просвет бойницы, прихотливо изогнув тонкие губы. Невио хотел казаться уверенным, но истинные его чувства выдавали тёмные глаза: быстрые, испуганные, встревоженные, рыскающие среди захватчиков, точно в попытке их сосчитать.       У восточной стены стучали барабаны, возвещая о марше вражеских войск. Дорогу им освещали сотни факелов, сияющих среди ночной бездны, точно очи звёзд. Казалось, под тяжестью закованных в латы ног содрогалась земля. Воздух замер в гнетущем предвкушении неминуемой напасти. Лошади тащили повозки и осадные орудия: баллисты, катапульты, тараны, лестницы и башни. Передний строй состоял из щитоносцев и копейщиков, с ног до головы закованных в броню, — таким были не страшны ни лучники, ни арбалетчики, одна лишь горячая смола, что плавила сталь и плоть. Позади шествовали арбалетчики и носители осадных крюков — они сопровождали боевые машины и лошадей-тяжеловозов.       Войско подходило к стенам, точно волны штормового моря к песчаному берегу. Джекейрис покинул их, когда один из воинов возвестил его о подходе вражеского флота к заливу, и брат устремился к западной стене — защищать врата и берег. Они с Бейлой остались с сыном принца и наёмником. Лорсо повёл мясистыми губами и сплюнул, встал с парапета, придерживая короткий, изогнутый клинок на поясе, приказал занять бойницы и попусту не тратить стрелы — целиться в шею, лицо и подмышки.       — Кто сдохнет с полным колчаном, я похороню в нём его пепел! — гневно бросил наёмник, подталкивая одного из воинов к стене. Защитники суетились, занимая позиции вдоль стен, подкатывали бочки к парапетам, следуя приказам грубого голоса командира.       Бейла взяла её за руку, когда мимо Висеньи к бойницам пронеслись двое лучников.       — Идём, мы будем полезнее в небесах, — шепнула ей на ухо сестра, увлекая за собой к каменным ступеням.       Висенья надела шлем — впредь её нельзя было более принять за девицу. На поле битвы враги были более снисходительны к мужчинам, нежели к женщинам — им они дарили быструю смерть от клинка, а не постыдную участь военного трофея. Узкие улочки города вывели сестёр к невысокому холму, где у небольшого пруда с мутной, стоячей водой почивали драконы. Почуяв приближение всадниц, Лунная Плясунья и Аурион подняли головы и встряхнулись, безропотно внемля желанию забраться на могучие спины. Висенья трижды проверила цепи: сперва на Аурионе, после на себе, натянула перчатки, взялась за поводья и повелела дракону взлететь. С высоты крыльев Ауриона войско Триархии казалось ещё больше. Бой барабанов и рёв боевых рогов созывал к стенам, вратам и бастионам воинов и наёмников, возвещая о подступающем с запада флоте. Висенье не верилось, что враг настолько превосходил их числом. Если Джекейрису не удастся лишить Трёх Сестёр преимущества хотя бы на море, флот Веларионов окажется в ловушке.       — Остерегайся мирийских арбалетчиков, — Бейла опустила забрало. — Они меткие и неутомимые, — бросила сестра перед тем, как направить Лунную Плясунью на северо-восток.       Висенья благодарно кивнула и повела Ауриона на юго-восток, как они условились ещё на Тарте. Ночь была лучшим временем для удара с неба — под покровом темноты Аурион был куда незаметнее, нежели при свете дня. Она намеренно взлетела высоко, скрываясь среди облаков, и похлопала дракона по чешуйчатой спине.       — Likiri, jorrāeliarzys, — ласково проговорила она, не желая, чтобы грозный рык зверя привлёк внимание врагов.       Аурион клацнул зубами и притих. Лишь шелест могучих крыльев сопровождал их полёт. Висенья парила над рядами подступающих войск, осматривая наполненное врагами поле. Пехота пошла в бой, защищаясь щитами от летящих со стен стрел. Висенья вновь вспомнила отца и их игры в кайвассу: воины не перелезут через стену, а вот осадные орудия, камни и тараны куда опаснее клинков и стрел. Защитники могут держать осаду долгие месяцы, пока в городе есть вода и пища, но если стена падёт от пламени и камней, если таран пробьёт одни из ворот, Пентос и все его жители будут преданы клинкам и копьям.       Висенья глубоко вдохнула, превозмогая глубокую тревогу и страх, когда Аурион замер над влекомым лошадьми к стене требушетом, и с уст её величественно и гордо сорвалось:       — Dracarys!       Аурион устремился вниз и обрушился сверху, точно рок, сметая пламенем осадное орудие. Дракон пролетел меж дымящихся обломков; чёрное пламя плавило дерево, сталь и даже камни, обращая в пепел попавших под его гнев врагов. Её воззвание затерялось среди предсмертных криков врагов. Крепления верхнего яруса надломились, и с тягучим скрипом наземь упали деревянные балки, привалив дюжину охраняющих требушет пехотинцев. Висенья обернулась, глядя, как пламя поедает остатки осадного орудия, и Аурион вновь скрылся среди облаков.       — Zaldrīzesses! — в одночасье воскликнули мирийцы, заряжая арбалеты и обращая глаза к небесам.       Висенья натянула поводья, сдавленно выдохнув пропитанный дымом и копотью воздух. Пальцы, крепко сжимающие поводья, дрожали. Скольких людей она погубила одним лишь словом… Висенья увела сознание от мыслей о милосердии к врагам, обращаясь памятью к обещанию сестре. Она поклялась Бейле, что её рука и сердце не дрогнут перед плотью тех, кто пришёл нести лишь смерть.       Столб пламени на северо-востоке разрезал темноту, и Висенья услышала воинственный зов сестры:       — Где ты, Драган? Dorzaltys ilībōños! — Лунная Плясунья метнулась вниз, срывая когтями деревянные балки осадной башни и стоящих меж ярусов воинов. Сестра надменно смеялась, потешаясь над трусливым врагом, что не был в первых рядах собственных солдат, без устали и сожаления сжигая тирошийцев, лошадей и обозы.       Висенья плавно повела Ауриона вниз, поджигая сухую траву у каменных стен, а вместе с ней и первые лестницы, по которым взбирались враги. Воины падали со стен, разбивая головы и сворачивая шеи; иных, что не успели забраться высоко, добивали лучники. Мирийцы устремились к телегам, раскрыли деревянные купола, обнажая огромные баллисты с длинными болтами из чертой стали. Двое воинов наложили стрелу меж сухожилий, третий спустил рукоять. Болт устремился к Бейле, вонзившись в перепонку крыла Лунной Плясуньи. Драконица заревела, и вместе с ней гневно зарычала Бейла. Аурион вторил зову родича, и следующий болт со свистом пронёсся у шеи Висеньи.       — Aderī! Pālēs! — она приникла грудью к седлу, когда дракон, повиновавшись, резко взял высоту, избегая летящих в него болтов и стрел. Чрез пелену облаков выпорхнула Лунная Плясунья. Висенья облегчённо вздохнула, увидев сестру.       — Скорпионы! — воскликнула Бейла, когда драконы их сравнялись. — Ублюдки остерегались вмешательства с запада, и вот погляди. Болты их пробивают даже драконью чешую. Избавься от баллист в первую очередь, — повелела она, и драконица сестры устремилась вниз, рассекая тучи, подобно стреле.       Висенья старалась унять пронзивший тело трепет, доселе ощущая звон потревожившей ветер стали в ушах. Но разрушить баллисты оказалось не столь уж легко. Их хорошо охраняли, и стоило Ауриону подобраться к одной, как в спину его всадницы летели дюжины пущенных умелыми руками мирийцев болтов. Враги ведали о дружбе Таргариенов с принцем Пентоса и прекрасно подготовились к осаде, предполагая, что отец отправит в помощь старому другу драконьих всадников. Глядя на созданное ими оружие, Висенья лишь в очередной раз убеждалась, что к войне Сёстры готовились долгие годы.       После череды безуспешных стараний ей удалось скользящей тенью упасть с высоты и сжечь скорпион столбом пламени. Снизу её встретили арбалеты мирийцев. Стрелы ударялись о чешую Ауриона и отлетали с глухим стуком, когда Висенья уводила дракона в сторону, не дозволяя ранить себя. Подобное лишь больше злило зверя, побуждая шипеть и гневно выдыхать клубы пара. Драконье пламя настигало стремящихся скрыться врагов и обращало в пепел.       Висенья обернулась, взглянув на стены, вновь усыпанные осадными лестницами и крюками. Сверху бросали камни и лили горячую смолу. Воины вопили и падали на копья своих же союзников. Осада города напоминала ей чертоги Неведомого, которыми так любила пугать в детстве септа Лавена. Аурион парил среди дыма и пепла до самого рассвета, и Висенья сбилась со счета, сколько осадных орудий ей удалось сжечь, сколько людей она обрекла на смерть в мучениях и сколько раз сбегала от арбалетчиков.       Она взмокла, утомилась и не чувствовала рук, правая нога её неприятно покалывала и ныла, и Висенье подумалось, что в пылу битвы она стиснула её креплением упряжи. В тех местах, где цвели оставленные дядиным кинжалом шрамы, она не чувствовала боли, но вокруг кожа была стёрта в кровь цепями и поводьями. Висенья вернулась за стены, опустилась на холм, отстегнула цепи и спешилась, услышав вдруг треск древка и почувствовав внезапную, прожигающую, точно раскалённое тавро, судорогу в ноге.       Висенья осела, застонав от сковавшей тело боли, подтягивая к себе ногу и упавший наземь обломок стрелы с разноцветным пером. Наконечник и часть древка остались в ране, слишком глубоко, чтобы она могла достать. Крови было немного, вся она стекла в сапог, и даже боль, казалось, была уже не столь навязчивой и сильной. Висенья сложила уста в мучительной улыбке. Должно быть, она слишком воодушевилась битвой, положилась на кожу Ауриона, позабыв, что перед стрелами была уязвима, подобно иным воинам. Едва ли мирийский арбалетчик знал, куда стрелять, но ужас перед неотвратимостью смерти направил его руку туда, где плоть её не была скрыта ни латами, ни кольчугой. Висенья утешала себя мыслью, что за её увечье он поплатился жизнью.       Она неторопливо поднялась, отбросив древко стрелы. Нога по-прежнему ныла, но не отозвалась болью, когда Висенья сделала первый шаг. Она поднесла к губам меха, жадными глотками опустошив их едва ли не на треть, и подошла к Ауриону, осматривая кожу зверя. Перепонки крыльев пробили стрелы, а плечо зацепило наконечником болта. Дракон зализывал раны, казалось, позабыв о всаднице. Висенья устало прильнула щекой к горячей шее, поглаживая и утешая. Аурион, почуяв запах знакомой крови, потёрся мордой о ногу и лизнул свежую рану, точно сочувствуя. Висенья закусила губу.       Высоко в небесах занимался слабый отблеск утра, но город не пробуждался, как прежде, в отличие от врагов, что без поддержки драконов стали усерднее штурмовать стены Красного города. Немногим позже, когда драконы и брата, и сестры возвратились за стены, пехотинцы пустили в бой катапульты с камнями и зажигательными смесями. Прикрытые щитами латники волочили к воротам огромные тараны, вытесанные по подобию бараньих и козлиных голов. Лучники без устали метали стрелы с бойниц, наёмники с копьями подстерегали врага у восточных ворот.       Она спешила к юго-восточной стене, зная, что с приходом дня будет бесполезна в небесах. Пламя разрасталось в городе, подобно красным цветам. С оглушительным грохотом камни разрушали дома и бастионы, сметали крыши, рассыпая на мостовую красную черепицу. Воины стонали под обломками, моля кто о помощи, а кто о милости быстрой смерти. Кровь, пламя, предсмертные крики и страх сковали Пентос в подобии плотского ужаса. Висенье казалось, что если Боги и впрямь были свидетелями свершающихся в городе зверств, они потешались над страданиями людей, что стали заложниками жестокости захватчиков с юга.       У юго-восточного бастиона кипела бойня. Первые воины перебирались за стены, и топоры их вонзались в головы одетых в лёгкие доспехи лучников. Мёртвые тела стремились со стен в просветах бойниц. С воинственным зовом подоспели Младшие Сыновья. Их изогнутые мечи отсекали головы врагов, а тела насаживались на копья тирошийцев. Висенья обнажила меч, прижавшись спиной к стене подле бойницы. С прильнувшей к парапету лестницы спрыгнули вражеские латники. Она воздела клинок, но наёмник опередил её, отняв руку захватчика одним ударом меча. Мириец в тёмно-синем плаще упал на землю с хлещущей из культи кровью, обагряющей каменную кладку, истошно вопя и всхлипывая. В пылу борьбы увечье его осталось незамеченным, и захватчики вступили в бой с защитниками стены. Наёмники неслись дальше, отсекая канаты с крючьями и опрокидывая осадные лестницы. Висенья занесла меч над грудью воина, но он вдруг заплакал, точно дитя, стаскивая с головы шлем. В глаза ей глядел совсем мальчишка. Зелёный и испуганный, он, однако, пришёл нести смерть, но волею коварной судьбы, став её заложником, вспомнил о жизни.       — Молю Вас, пощадите, юный господин, — цепляясь пальцами за её клинок, говорил он.       Висенья сцепила зубы. Руки её дрожали. Предатели воли. Предатели чести. Мириец закричал, прижимая к груди исходящий кровью обрубок и вновь начал молить о пощаде.       «Убей же его!» — твердила она руке, что все не решалась опуститься и умертвить врага. Глядя на заплаканное лицо юноши, она не могла заставить себя отнять его жизнь, бесплодно взывая к ненависти, что питала к врагам, некогда разорившим Спайстаун.       Вонзившийся в горло мирийца меч избавил Висенью от метаний. Она испуганно отпрянула, подняла глаза и увидела Бейлу. Сестра глядела на неё обличающе, не скрывая гневного разочарования.       — Так это делается, — она вынула Пламенный Зов, и кровь брызнула из шеи врага. Глаза мирийца расширились, обагрённые губы дрогнули. Он захрипел и притих. Висенья поравнялась с сестрой, намеренно избегая её глаз. Бейла схватила её за плечо, отвесив кольчужной перчаткой звонкую пощёчину. — Никакой пощады к врагам! — снова удар. Висенья почувствовала, как лопнула кожа под тяжестью ладони сестры, но о боли она не думала. Ей было оскорбительно и нестерпимо совестно от неоспоримой истинности слов Бейлы. Она подвела сестру, солгала, и малодушие её украло то немногое доверие, что Бейла теплила в сердце. — Никто из них тебя не пощадит! От них не дождёшься милости! — Бейла вдруг обняла её, прижимая к груди, с болью и горечью, точно испрашивая прощение. Сладко запела соприкоснувшаяся сталь кованных лат. Висенья поджала губы, противясь подступающим к горлу слезам. — Иди! К бастиону над восточным вратами. Иди и убивай, но не смей умирать!       Висенья подхватила меч, вернула в ножны и последовала вдоль стены к гарнизону господина Агиора. В сознании её звучал один лишь властный голос сестры: «Убивай! Убивай! Убивай!» И в то объятое пламенем утро она впервые убила мечом, омыла кровью сталь, позволила ей стать «поцелованной». Человека в доспехах, с коротким клинком, измотав его, как учил Марио, перед тем, как вонзить в шею клинок. Сталь вошла в незащищённую плоть легко, точно столовый нож в масло. Враг даже не успел закричать, но внутри Висеньи что-то оборвалось и обратилось в пепел. На мгновение ей показалось, что спину пронзили стрелой, но то были лишь безвозвратно утраченные чаяние сердца, постигшего горечь и смятение первой крови, первой жестокости, первого убийства. Клинок со звоном пал на каменную кладь. Висенья согнулась, чувствуя подступающую к горлу дурноту и горечь. Пахло кровью, пламенем и извергнутыми наземь внутренностями изувеченных тел. Впервые в жизни её стошнило.

***

      Триархия осаждала Пентос третий день. Осада казалась Висенье одной долгой, бесконечной, мучительной пыткой. Аурион спустился на кладку мостовой с приходом нового утра, когда ночь более не могла скрывать его среди мрака и синевы. Висенья не помнила себя от усталости. Казалось, пальцы её стали едины с цепью, а спина более не желала разгибаться. Она сбилась со счета, сколько вражеских шатров погубило пламя Ауриона, сколько лестниц, баллист и осадных орудий обратились в пепел. Она хотела воды, хотя бы толику, чтобы смочить горло, хотела прильнуть к красному камню спиной и перевести дыхание, позволить ветру обласкать лицо, а глазам отдохнуть от пламенного зарева.       — Воды дракону принцессы! — воскликнул один из латников, и четверо мальчишек поднесли огромную деревянную бадью, до краёв наполненную водой.       Висенья отошла в сторону, позволяя Ауриону окунуть пасть в блаженную влагу и жадно испить. Пар, сотканный из жара могучего тела и прохлады воды, взметнулся вверх, шипя, точно змей, и Висенья могла лишь наблюдать, как поят её дракона, не смея просить о глотке воды. Принц распорядился, чтобы драконов хорошо кормили и давали вдоволь воды, но с людьми было иначе.       Её собственные меха опустели минувшей ночью. В крохотных озёрцах и истоках стояла вода, но лишь немногие жители знали, где достать пригодную для питья. В городе было вдоволь вражеских лазутчиков, и их стараниями пало три дюжины воинов, вознамерившихся испить воду, принесённую из колодца, из которого совсем недавно поили прочих защитников.       Предатели были повсюду. Висенье виделись воздетые с клинками руки в каждой кривой тени, отброшенной на красный камень. В горящем городе во время осады некогда было искать родники; вода была на вес золота, в колодце твердыни дворца, и лишь немногим воинам наполняли меха: наёмникам, вольным всадникам и меченосцам из знати. Ей подносили воду единожды в день, перед сумерками, но она, доселе не свыкшаяся с участью воина, скверно берегла подобную ценность. Простые крестьяне, впервые вооружившиеся сталью, умирали от жажды чаще, нежели от ран. Большая часть людей прятались за стенами в поисках спасения или попытках обрести толику несметных богатств Красного города. Мародёров и грабителей бросали со стен — прямо на копья врагов, чтобы не тратить бесценное время на виселицы, но чем дольше длилась осада, тем больше власти обретали простые пороки над честью и разумной осторожностью. За минувшую ночь сбросили одиннадцать человек, почти вдвое больше, нежели двумя днями ранее. Надежда медленно оставляла людей, а вместе с ней и достоинство.       Она склонилась над пустой бадьёй. Аурион собирал со дна последние капли. Висенья шумно сглотнула, сняла покрывшийся пеплом шлем и припала спиной к прохладной стене, медленно спускаясь ниц под тяжестью измученного усталостью и увечьем тела, кольчуги и лат. Ей хотелось отдохнуть, сбросить доспех, но куда более — пить. Она жадно хватала губами воздух, сухой и горячий, с каждым вдохом всё более изнемогая от жажды.       — Вот, возьмите, — над ней склонился воин, лицо его было скрыто забралом окровавленного шлема, но Висенья узрела синеву глаз столь же отчётливо, сколь видела пламенное зарево в предрассветном небе.       Она недоверчиво взглянула на незнакомца, возложив руку на эфес меча. Воин присел подле, протянул ей наполненные водой меха, и Висенья, вдруг позабыв о сомнениях, припала губами к горлышку, жадно глотая воду. Та тёплая, пропитанная запахом железа вода показалась ей самой вкусной на свете: вкуснее подслащённого мёдом вина, отваров из сушёных фруктов и соков спелых плодов. Висенья не могла насытиться, но после дюжины щедрых глотков, чувствуя, что опустошила меха почти в половину, отняла губы от горлышка, убеждая себя остановиться. Её спаситель тоже мог мучиться жаждой, не сейчас, так спустя время; какое право имела она надлежаще вкушать его милость, обрекая на ужасную, медленную смерть. Она была горда, подобно отцу, но не лишена сострадания матери. Война показала ей иную сторону людских пороков и добродетели, и быть подобием жаждущих и павших ниц перед скромной снисходительностью незнакомцев она не желала.       — Благодарю Вас, господин, — одними губами прошептала она, опираясь рукой о холодный камень. Ноги её и бедра были слишком утомлены долгим полётом. Воин спрятал меха и помог ей подняться, придерживая за локоть. Она поймала его взгляд на правой ноге, когда, не рассчитав силы тела, сделала слишком широкий шаг.       — Вы ранены, — заметил воин, обращая внимание Висеньи на обломок стрелы, торчащий из голени. Она избегала ответа, не желая, чтобы её сослали в палаты врачевания, отняли у брата и сестры. Незнакомец присел, пристально осматривая рану. — Вы сломали стрелу?       — Не нарочно… — смятенно возразила Висенья, стремясь поскорее уйти, пока участливый воин не вознамерился увести её подальше от стен. Она успела позабыть о том, что мирийский арбалетчик угодил в неё стрелой, тревожась лишь о ранах, что получил Аурион. Нога её перестала кровоточить, но опухла, и если бы Висенья пожелала избавить голень от сапога, подобное побуждение далось бы непросто. Пульсирующая боль разрасталась вверх, обнимала колено и стремилась к бедру, кусая и покалывая скованную сталью и кожей плоть. Висенья убеждала себя, что чувства её были не более, чем порождениями внутренних тревог и страхов. Она получила рану, нога болела, но она все ещё могла ходить, летать и жечь врагов, не знающих ни усталости, ни снисхождения.       — Стрелы мирийцев опасны, миледи, и порой коварнее их самих. Вас может не тревожить боль, но опасна не сталь, вошедшая в Вашу плоть, а то, чем её смазали. Вам нужно к целителям… — незнакомец коснулся её плеча. Объятая кольчужной перчаткой рука невольно заставила Висенью согнуться.       — Я признательна Вам за воду и участие, но мне нужно лишь к моему дракону и родичам, что сражаются за Ваш город, — она надела шлем и повела плечом, стремясь избавиться от неуместных посягательств. Воин держал крепко, но настойчивость его была скорее беспокойной, нежели упрямой. — Пустите… — она обернулась, одарив незнакомца предостерегающим взглядом, и он нехотя отнял пальцы, позволяя Висенье уйти.       Она следовала за отблесками пламени на ониксовой чешуе, кашляя и выдыхая дым. Из плеча и шеи Ауриона торчали стальные болты. Огромные и толстые. Висенья подобралась к дракону, ласково поглаживая чешую и утешая бьющееся за остовом костей сердце. Наконечники вошли глубоко, а вместе с ними и основание. Висенья потянула раз, другой, третий, и сумела извлечь лишь тот, что угодил в шею. Аурион ревел, рычал и шипел, но сдерживал гнев, точно ведая, что всадница желала ему лишь блага. Она отбросила стальной болт, кровь брызнула из разверзнутой плоти и зашипела, сворачиваясь от жара драконьего тела. Висенья взялась за другой. И лишь спустя много бесплодных попыток сумела его извлечь. От усталости и горячего воздуха ей вновь хотелось пить, но на сей раз подле не было доброго воина, что мог предложить ей меха.       — Отдохни, милый, ночью нас ждёт новая битва, — она провела пальцами по чешуе, собирая чёрную, точно смола, кровь.       Аурион свернулся и взялся зализывать раны, до которых сумел достать. Висенья оставила его почивать на преисполненной суеты площади, зная, что набравшись сил, он вновь вернётся на холм, подальше от людей, звона стали и колоколов. Висенья торопилась к восточной стене, уповая, что сумеет отыскать сестру. Джекейрис был по ту сторону города, залив всё ещё пылал, а значит брат был жив и сражался.       Она взошла к бастиону по ступеням, успев уйти от удара перебравшегося через парапет врага, в гневе пронзая лиссенийца остриём болта, что угодил в плечо её дракона. Её лихорадило, и пляшущее на теле пламя притупляло рассудок, заставляя Висенью яростно истязать плоть врага. Она вонзала болт в уже мёртвое тело, снова и снова, выплескивая весь гнев и ненависть на одного из виновников лишений пентошийцев и собственной семьи. Ей казалось, враг был ещё жив, рука его тянулась к шее, намереваясь задушить. Кровь павшего захватчика обагрила руки, сапоги и доспехи, когда Висенья заставила себя прекратить.       Позади правила кровавая резня. Младшие Сыновья подстерегали забравшихся на стены воинов, безжалостно рубили им ноги и вонзали в головы топоры; копейщики Тироша пронзали бросивших в страхе оружие крестьян, точно свиней, сбрасывая истекающие кровью трупы на крутые ступени. Людские голоса сменяли друг друга в веренице бесконечных воззваний, предсмертных криков и мученических воплей. Висенья встала и тут же вновь пала ниц, когда от удара вражескими камнями посыпались огромные осколки бастиона, превращая оказавшихся подле людей в лужи крови, костей и вывернутых внутренностей. Город тонул в огне, а жрецы на Золотом холме всё пели и пели, вознося молитвы Владыке Света. Она обнажила меч, когда возвратился утраченный от силы удара слух, и вонзила клинок в живот забирающемуся на стену врагу через просвет оставленной лучниками бойницы.       К полудню, когда солнце сделало камни горячими, и пролитая кровь прикипела к породе, войска Триархии на время оставили штурм, желая переждать зной, а, быть может, подсчитать павших и изменить стратегию. Тех немногих, что сумели перебраться чрез стены, зарубили и сбросили вниз. Висенья сама столкнула одного зарубленного мирийца, что пал от её удара на раненного в спину копьём старика. Висенья сняла с воина шлем, помогла подняться и попросила оказавшегося подле наёмника о помощи. Старика положили на носилки, слуги едва успевали относить раненых к целителям и возвращаться обратно к стенам. Она бросила беглый взгляд на ногу и вспомнила о словах незнакомца, что разделил с ней меха с водой. Быть может, пока над городом воцарился временный покой, ей стоило показать свою рану целителям?       Палаты врачевания, расположившиеся у дальнего холма перед замковыми вратами, были переполнены ранеными, их стонами, мольбами, криками и плачем. Целители прижигали раскалённой сталью раны, оставленные клинками, копьями и стрелами, отнимали разлагающиеся конечности, отпаивали маковым молоком и отварами от лихорадки. Спящие казались ей мёртвыми. Воздух пах кровью, гниющей плотью и раскалённой сталью, и пребывать здесь в полдень было особенно невыносимо. Юноши молили о воде, мужчины же были готовы убить за глоток вина. Многие из них пришли из земель Андалоса, уповая на защиту великих магистров Красного города. Висенье думалось, что страх невольно загонял этих несчастных людей в ловушку. Отрезая Пентос со стороны востока через земли андалов, Три Сестры знали, что люди будут искать защиты за каменными стенами Пентоса, окружёнными Узким морем с запада. Осада Пентоса должна была быть быстрой, точно смерть во сне, и стать гробницей для всех, кто был падок к неповиновению алчности завоевателей.       Глядя на муки раненых и усталость целителей, Висенья не нашла в себе совести просить о помощи. Стрела пребывала в её ноге уже третий день, но боль не была несносной. Нога по-прежнему двигалась, и она свободно могла на неё ступать. С увечьями столь ничтожными постыдно было отнимать время у тех, кто был на пороге смерти. Она попросила немного воды. Меха ей позволили наполнить лишь на треть, но Висенья была благодарна и этому. У выхода из широкой палаты её встретил брат. Покрытый кровью врагов и пеплом, он, однако, был цел, придерживая раненого латника. Они поглядели друг другу в глаза, и Джекейрис нашёл в себе силы заговорить первым.       — Прилетел ворон с Тарта. Флот Веларионов будет у залива к ночи, — добрые вести противоречили хмурому лицу брата. — Я написал письмо Деймону на Драконий Камень. Бейла бы осудила меня, узнав, что я сделал то, что вознамерилась она, но пока супруга моя правит мечом, я должен думать о том, чтобы нас не погубило собственное тщеславие.       — Отец ответил? — Висенье было всё равно, кто одержит победу в Пентосе. Драконы, наёмники или сами магистры. Бейла была горда и не умела просить о помощи даже самых близких. Будучи любимой дочерью отца, она куда более их с Рейной боялась не оправдать его чаяний и упований.       — Не думаю, что вести из Пентоса более достигнут Драконьего Камня, — Джекейрис передал раненого в руки целителей и опрокинул меха, осушив их без остатка. — Мирийцы используют охотничьих соколов, как и говорил Деймон. Боюсь, сколько бы воронов мы не отправили, всех их постигнет одна и та же судьба.       Висенье не верилось, что враги отрезали их от Вестероса. Не верилось, что они погибнут вот так, за чужую землю. Столь желанная свобода показалась ей проклятьем. Боги ненавидели её, позволив выбраться из оков обязательств лишь для того, чтобы пасть ниц перед оковами смерти. Они рассуждали о том, как поступить. Висенья была согласна отправиться на Драконий Камень сама, но Джекейрис опасался, что если оставить северо-восточный фланг без драконьего пламени, спасать будет нечего.       — Вы с Бейлой улетите до того, как город возьмут, — тихо сказал Джекейрис после долгого молчания. — И я не желаю слышать возражений. Пока есть смысл сражаться, мы будем защищать Пентос, но если падут стены, исход битвы будет предрешен. Я не желаю видеть изувеченные тела супруги и сестры среди обломков красного камня и глумливых ухмылок врагов.       — Честь и долг никогда не позволят Бейле согласиться на подобное, — с грустной улыбкой ответила Висенья. — Она не вернётся домой без головы бастарда. А я не вернусь без неё.       — Вам обеим впору сидеть у очага и подбивать шерстью платья перед долгой зимой. За что только Боги подарили мне двух столь упрямых сестёр, — брат умел говорить с любовью даже самые оскорбительные вещи. Но Висенья не чувствовала обиды за его слова. Джекейрис встал, и тотчас зазвонили колокола, вознося над городом тревожные вести.       Наступление продолжилось, и на сей раз враг перебросил войска Мира и Тироша к восточным вратам, объединяя два фланга для сокрушительного разгрома. Самым крупным и хорошо защищенным. Взять их сейчас было все равно, что взять Пентос. В бой пошли тараны. Сколько бы лучники не пускали стрел в пехотинцев, их сменяли новые. Защитой восточных ворот командовал господин Агиор. И по его приказу со стен полилась смола. Снизу им ответили криками и стрелами мирийцев. Несколько лучников пали со стен. Висенья искала взглядом Невио, что не столь давно представил себя, как защитника города. Сына принца не было среди воинов, быть может, он командовал защитой юго-восточного фланга, однако командир наёмников, точно почуяв приближение врагов, громко выругался и подошёл к господину Агиору.       — Возьмите две сотни людей, крепких телом и умелых рукой, и защитите ворота снаружи, пока мы не заделаем брешь, — повелел Лорсо господин Агиор.       Наемник окинул командующего презрительным взглядом, обнажил спрятанный за спиной двуручный меч и увёл за собой часть людей, что защищали бастион. Среди них были и воины, пришедшие за господином Агиором из Гоян Дроэ. Висенья подступила к командующему, выразив почтение кратким поклоном.       — Позвольте послужить Вам, господин, — с решительностью сестры она предложила помощь человеку, которого считала одним из немногих достойных защитников города.       — Скоро сумерки, принцесса, дождитесь ночи и тогда несите пламя за стены. Здесь нет для Вас работы, — он насупился, точно строгий родитель, и тяжелой поступью скользнул мимо Висеньи, направляясь к ступеням, что вели к восточным вратам. — Несите балки, упоры, телеги, тащите камни! Завалите брешь, пока через неё не ринулась наша смерть.       Отвергнутая, точно маленькая девочка, Висенья осталась на стене, собрала разбросанные стрелы в опустевшую бочку и притаилась подле бойницы. Мёртвые тела источали ужасный смрад, привлекая полчища огромных мух, крылатых жуков и падальщиков. Павших из знати пентошийцев предавали пламени, бедняков и наёмников сбрасывали за стены к телам убитых врагов. Зловонный курган разрастался, накрывая основания стен, точно выброшенные на берег камни.       Висенья выглянула через просвет бойницы. Отправленный за стену отряд бросился в бой, однако животный ужас взял верх над доблестью их клинков, когда со всех сторон воинов окружили в кольцо безмерные полчища врагов. Командир наёмников, орудуя огромным двуручным мечом, без разбору рубил, что захватчиков, стремящихся угодить в его огромное тело копьями, что союзников, в страхе бегущих к вратам. Даже собственные люди пали жертвами его яростного ужаса, когда подступающая смерть возложила на него хладную длань.       Раскаты грома заглушали голоса умирающих. Небо потемнело, грянул дождь, и зашипели факелы. За стеной кипела работа. Воины заделывали брешь: камнем, деревом, а порой даже собственными телами, когда меткие арбалетчики исхитрялись угодить в них стрелами с осадных башен. Когда работа была окончена, голос возвратившегося на бастион господина Агиора велел прикрывать отход отправленного за стену отряда. Лучники наложили стрелы, Висенья вторила им, из последних сил натягивая крепкую тетиву. Стреляла она куда хуже, чем владела клинком, но всё же сумела угодить одному из захватчиков в ногу. Враги прикрылись телами убитых, точно щитами, когда над их головами засвистели стрелы и копья. Отряд вернулся за стену, и с осадных башен устремились крюки и болты арбалетчиков.       — Поднять щиты! — воскликнул господин Агиор, и, точно насмешкою Богов, прикрыл собственным испуганного крестьянского мальчишку, дрожащими пальцами сжимающего булаву.       Висенья схватила щит павшего воина, слушая, как стрелы застучали по дереву, точно капли дождя по горной породе. Буря стихла, когда с осадных башен бросили мосты для переправы врагов за стены. Незнакомый голос велел поднять мечи, и Висенья, осознав вдруг, что приказы отдавал не господин Агиор, отбросила щит, стремясь отыскать взглядом командующего. Крепкое тело немолодого воина лежало на каменной кладке у бойницы, меж раненых и убитых. Из могучей шеи торчала стрела с тем же разноцветным пером, что Висенья достала из собственной голени. У его тела стоял спасённый мальчишка, слишком крохотный для столь огромного щита.       Она бросилась к командующему, падая на колени, прикладывая пальцы к шее, бесплодно силясь сдавить древко меж кожей, чтобы остановить кровь. Господин Агиор хрипел, задыхаясь и захлебываясь в собственной крови, но в глазах его не было страха.       — Позовите целителя! — горячая кровь стекала по пальцам, и сколько бы Висенья не молила, к её воззваниям были глухи. Даже спасённый мальчишка мог лишь бессильно глядеть, как мучительно умирал его спаситель. Господин Агиор вдохнул в последний раз, и глаза его, обратившись к небу, застыли. Висенья провела по тяжелым векам окровавленной ладонью.       Вскоре на позиции вернулись Младшие Сыновья во главе с Лорсо. Наёмник снял с убитого лиссенийца плащ и вытер им меч от крови, окинув почившего господина Агиора надменным взглядом. Лорсо протянул руку, и один из воинов бросил ему кожаную мошну. Звон монет разбудил оцепеневшую Висенью.       — Принеси-ка мне вина, мальчишка, — он забрал из рук ребёнка щит и толкнул в сторону ступеней. — Быстрее, я зол, когда трезв, — он достал меха, жадно испив вина. — Говорил ведь, что старик покойник. Хаз, передай Вардо, что он не сдохнет, пока будет должен мне денег, — наёмники рассмеялись, вторя улыбке командира. Висенья стиснула кулаки, стараясь усмирить гневную дрожь. Лорсо спрятал мешочек за пазуху и с деланным почтением обратился к безмолвной Висенье. — Вставайте, Ваша милость, не то получите стрелу прямо в тощую спину.       — Или надуете ветром дырочку, — глумливо держал ответ стоящий подле солдат, и клокочущий хохот расползся среди рядов наёмников.       Висенья поднялась, желая в тот миг лишь одного: перерезать глотку каждому скалившемуся, точно звери, ублюдку, заставить их замолчать. Она медленно поднялась и спрятала клинок в ножны. Гордо вскинутый подбородок говорил о её равнодушии, сердце же пылало пламенем столь желанного отмщения. Но чаяниям её не суждено было сбыться.       Под клич боевых рогов и барабанов в залив вошли корабли Веларионов.

***

      После проведённой на спине дракона ночи Висенья сидела на пустой бочке подле мостовой, нехотя отламывая куски сухого хлеба, принесённого защитникам города. Воздух пропитался дымом, гарью, горячей смолой и запахом обожжённой плоти. Битва всё ещё кипела за стеной, на парапетах и в заливе. Глаза её помнили мгновение, когда флагман флота Веларионов — «Верный сердцем», принадлежащий сиру Дейрону Велариону, прошёл меж Хвостом и Пастью, стремясь к галеям и галеонам врагов, что Джекейрис сумел заманить в воды залива. За дни осады брат предал пламени добрую долю вражеских кораблей, и лиссенийцам пришлось постепенно подвести к заливу почти весь флот. Веларионы отрезали им путь к отступлению.       Хлеб был на вкус, точно пепел. Перчатки стёрлись в тех местах, где руки сжимали поводья, а вместе с ними и тонкая кожа ладоней, увенчанная старыми шрамами. Подле неё сидели латники, но Висенья не вслушивалась в их мрачную, тревожную молву. Ей вновь хотелость пить, но меха её почти опустели, и лишать воды не менее измученных жаждой воинов ей не дозволяла совесть. Ветер доносил до чуткого слуха обрывки воззваний красных жрецов из храма на холме, о которых ей поведала молодая служанка из дома торговца пряностями.       «Вот бы их песни умели разворачивать стрелы и испепелять клинки», — с мрачной тоской Висенья отломила ломоть хлеба и позволила себе глоток воды.       Она вдоволь пресытилась гостеприимством Пентоса, до конца не веря, что обороняющие город солдаты могли рассчитывать лишь на воду, ломоть хлеба да варёную репу, когда слугам хватало храбрости поднести скромную трапезу к стенам. Она поднялась на ноги, стряхивая крошки, пепел и пыль, провела по взмокшему лицу, снимая лепестки золы и сажи. Обломки лестниц и осадных орудий лежали у городских стен, придавив собою тела погибших захватчиков. Мёртвых было слишком мало в сравнении с теми, кто ещё был способен взяться за меч.       Флот Веларионов вёл сражение в заливе вот уже третий день, и вестей всё не было: ни добрых, ни скверных. Ей хотелось думать, что люди сира Дейрона высадились у берегов, сразили лиссенийцев и встретились с Джекейрисом за стенами Пентоса, когда защитники распахнули перед союзниками западные врата. Ей хотелось верить, что вот-вот запоёт боевой рог и зазвонят колокола, возвещая о сокрушительной победе, но пела лишь сталь и звенели людские голоса.       К полудню шестого дня осады новый командующий защитой восточной стены позвал их на бастион. Висенья следовала за сестрой, что лишь двумя часами ранее возвратилась с небес. Уставшая и изнемогающая от жажды, Бейла едва сносила тяжесть доспехов и палящего солнца, но никому не дозволяла узреть слабость, что во время битвы считала неуместной. Джекейрис, Невио и Лорсо уже ждали их у каменного парапета, беспокойные и хмурые, точно нависающие над городом тучи. На латах сына принца блестели свежие зарубки. Всё же юноша познал первую битву.       Войска Триархии отступили от стен достаточно далеко, чтобы их не достали лучники. Они не нападали и не хоронили павших, лишь безмолвно стояли у курганов, сложенных из мёртвых тел, точно в предвкушении чего-то воистину великолепного. Меж рядов воинов проехал всадник, облаченный в медные латы. Нагрудник его и наплечники были выкованы по подобию ликов плачущих дев. Он спешился, снял с седла мешок и вышел почти под самые стены. Лучники держали на тетивах стрелы, и собравшиеся на бастионах командующие гарнизонов замерли в тревожном ожидании.       — Eman irūdy, — он поднял руки, доказывая, что пришёл говорить, а не сражаться. В рядах его сторонников царило глумливое веселье. Бейла скривила губы, признав в вышедшем к стенам воине Драгана Маара. Лицо мужчины защищал сложной конструкции богатый шлем, но даже облачение воина не скрывало уродливые рубцы на коже и пляшущую на устах торжествующую ухмылку. Бейла возложила ладонь на эфес клинка, обнажая несколько дюймов окровавленной стали. Сестра показалась Висенье исключительным подобием отца. — Syt zaldrīzo dārio, — Драган намеренно неторопливо развязал мешок. Пальцы его взяли серебряные пряди, обагрённые кровью, и рука тирошийца явила взглядам защитников Пентоса отрезанную голову.       Бейла закричала, хватаясь руками за лицо. Висенья накрыла ладонью губы, чувствуя, как слезы гнева и отчаяния подступают к горлу. Джекейрис опустил веки; на лице брата встревоженно заиграли желваки. В даре Драгана Маара они признали голову сира Дейрона Велариона.       Тирошиец рассмеялся, бросив окровавленную плоть к стене. Голова с глухим стуком ударилась о могильный курган. Джекейрис удерживал порывающуюся к парапету Бейлу, исступлённо рыдающую и осыпающую проклятьями Драгана. Висенья оцепенела, силясь глубоким дыханием превозмочь сдавливающие горло слёзы. Сир Дейрон Веларион — человек высокой чести, не единожды отстаивающий доброе имя своего дома в битвах, отец юной Дейнейры и муж леди Хейзел, был подло зарезан, точно свинья, и его осквернённую плоть Драган Маар бросил к стенам Пентоса на потеху собственному тщеславию и жестокости солдат, уповая устрашить врагов и сыскать быстрой победы. Висенью воротило от созерцания подобной низости, горячие слезы бежали по щекам, сердце пылало в пламени гнева.       — Я даю вам шанс сдать мне город и сохранить тысячи жизней. К ночи мы сожжём остатки ваших дивных кораблей, но пощадим пленных, если вам достанет благоразумия принять наши условия мира. Откройте врата, позвольте моим людям пройти за стены, и я помилую всех, кто сложит оружие, — Драган обнажил меч и указал остриём на них с братом и сестрой. — Платой за моё милостивое великодушие станут головы драконов и всадников. Отдайте их мне и сохраните на плечах собственные.       Бейла вырвала у одного из защитников стены лук и пустила в Драгана стрелу, прежде, чем Лорсо и Джекейрис успели её остановить. Наконечник вонзился в землю подле Драгана, но тирошиец остался стоять на месте, точно в ноги ему вбили гвозди.       — Ты — мерзкий, бесчестный ублюдок! — Бейла вцепилась пальцами в каменный парапет столь сильно, точно под ними была шея тирошийца. — Твои глаза будут клевать вороны, а кости обгладывать псы, если я не обращу твою плоть в пепел! — Бейла рыдала и вырывалась из рук супруга, пока Джекейрис уповал воззвать к её здравомыслию и сдержанности.       Осада длилась почти неделю. Люди гибли с обеих сторон, но войско Триархии казалось бесконечным. Они всё пребывали и пребывали с Равнин и Бархатных холмов, точно коршуны, слетаясь на запах гниющей плоти. Пентошийцы не привыкли воевать, исстари они добивались мира угодливостью врагу, и Висенья терзалась опасениями, что Невио мог продать их с братом и сестрой тирошийцу. Джекейрис стремился успокоить Бейлу, зная, что в гневе сестра может приблизить их смерть. Висенья горевала вместе с ней. Она не была столь близка с сиром Дейроном, но хорошо помнила, что однажды он спас её от верной смерти. Отомстить за его участь они могли, лишь не погибнув сами, а Драган увещевал о мире для целого города ценою жизней троих чужаков.       По стенам бродила тревожная молва. Никому из воинов не хотелось казаться трусом. Когда за стеной горело пламя вражеских факелов, о землю стучали копья, щиты и конские копыта, когда сотни голосов вторили боевым рогам и барабанам с неистовством диких зверей — подобное действо пробуждало храбрость, но она жила в сердце лишь до той поры, пока от врага их отделяли каменные стены. Если страх проникнет в сердце одного хранителя бойницы, он бросит лук и побежит, а за ним ринется ещё сотня утративших надежду и отвагу.       Тех, кто бросал сторожевые посты, первым делом сбрасывали со стен, тихонько перерезав горло, пока прочие воины не узрели смятение боевого товарища. Поговаривали, что Младшие Сыновья до постыдного бегства у стен Норвоса столь же жестоко расправлялись с предателями.       «Они воевали за золото, не за честь. Но от тех, кому платили, ожидали большей верности, нежели от людей, верных одним лишь обетам и увещеваниям гордости».       Среди наёмников Лорсо, кроме бывалых солдат, были совсем ещё юноши. Мальчишки не старше четырнадцати, с полными колчанами стрел и шрамами, полученными на иных войнах, они не были ни храбрецами, ни великими воинами. Бастарды, дети обедневших купцов и каменщиков, они искали богатой и вольной жизни, славных побед и страсти женских сердец. Но многие из них погибали, так и не вкусив вдоволь ни вина, ни ласки женского тела. Догматы Эссоса не шли ни в какое в сравнение с тем, к чему Висенья привыкла в Вестеросе. Их разделяло Узкое море, а казалось, что несметное множество лиг. Для этих людей они были чужаками, и за одну лишь надежду они охотно бы отдали их войскам Триархии.       Висенья стояла подле Невио, считывая с бледного лица юноши сомнения и смятение. Что стоило ему приказать спустить их со стен, сложить оружие и сдать город в обмен на собственные жизни? Господин Агиор был уже мёртв, и поникшие духом воины и наёмники исполнили бы приказы Невио или Лорсо, но не Джекейриса.       — Справедливый обмен, — с гнусной ухмылкой обронил Лорсо, пробуя остроту стали на ногте большого пальца.       Невио поглядел на него через плечо, повелев умолкнуть.       — Невио, — Джекейрис приблизился к встревоженному юноше, коснувшись закованного в латы плеча. — Вам известно о хитрости врага, известно, что в словах его нет правды. С драконами у нас есть шанс на победу, но если убьёте нас — потеряете и город, и союзников.       Невио облизал тонкие, иссушенные ветром губы. Взгляд его метался от Джекейриса к Лорсо, от защитников стены к Бейле и Висенье. Сейчас собственная судьба и жизнь родичей зависела от решения незнакомого человека, что не был ни храбрецом, ни умелым воином. Невольно она вернулась памятью ко дням, когда волею дяди Эйгона была в шаге от смерти. Уповать на милость союзника — хуже смерти от клинка врага. Невио был мальчиком, что, как и Висенья, лишь слышал о войне, и теперь в руках его были судьбы людей — совершенно чужих, связанных меж собою лишь доброй дружбой отцов.       — Думайте быстрее, юный господин. Я не славлюсь терпением, — Драган пнул землю тяжёлым сапогом.       Висенья дрожала от гнева, зная, что пока вопрос их жизней не решится, ей не дозволят сесть на спину Ауриона и сжечь тирошийца вместе с остатками войск. Воины бастарда взялись стучать щитами по земле, желая принудить врагов к ответу.       Невио приблизился к парапету, капризно сбросив с плеча руку Джекейриса. Ноздри его раздулись, позволяя телу наполниться воздухом, и в предвкушении зарождающегося на языке ответа затрепетали губы.       — Вы разоряли земли наших предков, убивали стариков, насиловали женщин, уводили в рабство детей, а теперь смеете говорить о мире? — Невио повёл рукой, обращая глаза Драгана к горящему городу за своей спиной. — Вот он — Ваш мир: пламя, кровь и пепел. Если это Ваша милость, оставьте её себе и тем головорезам, которых привели под наши стены, — юноша гордо вскинул подбородок.       Вопреки прихотливому и капризному тщеславию сердца, уста его умели быть красноречивы. Защитники стены оживились, вскинули мечи, вторя воле командующего, лучники вновь наложили горящие стрелы на тетивы. Судьба улыбнулась им, сделав Невио более гордецом, нежели трусом. Висенью искренне изумил его ответ. Был ли он побуждён тщеславием, воззваниями Джекейриса или истинной любовью к родному городу, ей было всё равно. Невио совершил воистину достойный поступок.       — Глупец! — выплюнул ему в лицо Драган. — Когда я возьму этот город, принц-отец отведает твоё сердце и расскажет мне, каким оно было на вкус!       Драган не успел закончить. Со стены в него полетели стрелы и копья, и лишь подошедшие латники с огромными треугольными щитами сумели спасти предводителя от столь постыдной смерти.       — Это достойный поступок, — тихо проговорил Джекейрис, когда покрывшийся красными пятнами от гнева юноша повернулся к нему лицом.       — Надеюсь, милорд Джекейрис, — дрожащими губами чеканя каждое слово, ответил ему Невио, — Ваши драконы унесут жизней больше, нежели погибнет моих людей. Отправляйтесь на поле боя, не заставляйте меня сожалеть, что я пощадил Вас и Ваших сестёр, — он обернулся, велев командиру наёмников перебросить людей к северным и южным бастионам, наиболее нуждавшимся в защите.       Джекейрис вернулся к западному флангу, а Бейла, не ведая себя от боли и жажды отмщения, седлала Лунную Плясунью в разгар солнцепека. Сколько бы Висенья ни пыталась остановить сестру, все попытки её были бесплодны. Бейла была в ярости, и чувства её могли найти выход лишь в пламени и крови павших врагов.       С бойниц их встретили камнями и стрелами. Раз за разом войска отступали и вновь бросались на стены, ставили лестницы, каждый раз взбираясь все выше. Они достигли козырьков, и теперь дюжины воинов, прикрывшись щитами, пытались преодолеть парапеты. Их рубили мечами, кололи копьями и осыпали ударами топоров. Мёртвые тела падали с лестниц, разрубленные и изувеченные, разбиваясь о камни, иные же спрыгивали по ту сторону стены, на бастионы и крытые черепицей козырьки, вонзая клинки в лучников и наёмников.       Висенья плавно увела клинок, избегая удара огромного двуручного меча. Нога её горела и пульсировала, но по-прежнему служила надёжной опорой. Латник выбил искру из камня, вскинув руку. Висенья подалась вперёд, и острие эстока вошло в защищённую лишь мягкой кожей подмышку. Мужчина обронил клинок, и Висенья немедля вонзила меч ему в шею. Нападающий захрипел, из разверзнутой раны брызнула кровь, обагряя лицо и доспех.       Она вовремя извлекла из мёртвой плоти меч, едва успев уйти от удара топора, плавно, как некогда обучал Марио. Сталь захватчика сбила чешую с наплечника. Нападающий яростно зарычал и вновь бросился на неё. Висенья кружила вокруг него, уклоняясь от ударов, что без устали сыпались на её тело, уповая разрубить пополам. Сердце бешено стучало в груди каждый раз, когда сталь свистела совсем рядом с шеей. Она хотела его измотать, но стена была слишком узкой для изящных манёвров, сковывая её тело и клинок. Она отступала, выискивая взглядом незащищённую латами плоть, но противник не знал усталости. Встревоженная кровь стучала в висках, и каждый раз, оборачиваясь, она предвкушала встречу с клинком врага, что притаился за спиной. Звон клинков заглушал шумное дыхание и биение сердца. Топор со свистом вонзился в череп одного из наёмников, разрубив голову несчастного пополам. Висенья попятилась, тенью скользнула меж павшим воином и тирошийцем и подсекла ему ноги клинком. Враг упал с воплями, вторившими голосам прочих раненых и умирающих. Висенья наступила на сжимающую рукоять топора ладонь, сбросила с тирошийца шлем и пронзила голову клинком.       Её мутило от запаха крови, смрада опорожнившихся тел и собственной жестокости и страха, что медленно превращал её в зверя. Она опёрлась руками на парапет, прижимая к груди клинок и глубоко дыша. Кровь убитых врагов запекалась от жара драконьего пламени и палящего солнца, застывая на доспехах уродливыми узорами. Нога отозвалась болью, почуяв мгновение заветного покоя. Висенья боялась смотреть туда, где остался наконечник стрелы. Тело её содрогалось от ужаса и неверия, что в пламенной преисподней она все ещё была жива.       Она вскрикнула, почувствовав, как в плечо её угодила стрела, отпущенная притаившимся в тени арбалетчиком. Висенья заметила его и взялась за клинок, пока мириец торопился вновь зарядить оружие. Но она опоздала. Тело его разрубил пополам огромный меч Лорсо, и наёмник столкнул убитого в просвет бойницы. Он поднёс к лицу меха и жадно испил. Вино стекало с мясистых губ бордовыми ручейками, вторя цвету вражеской крови, отметившей лицо.       — Иди сюда, девочка, — он повёл пальцем, подманивая Висенью к себе.       Ей не хотелось идти, но отчего-то, узрев кого-то столь ненавистного, но знакомого, она ощутила толику безопасности и покоя. Она вкрадчиво подошла к нему, сохраняя почтительное расстояние из опаски, что пьяный наёмник мог убить её или того хуже, — совсем крошка в сравнении с могучим воином, возвышающимся над ней, точно гора над молодым деревом. Лорсо грубо схватил её за руку, подтаскивая к себе, другой обхватил древко и с силой потянул, извлекая стрелу. Висенья закусила губу, стрела лишь едва задела кожу, большей частью оставшись в наплечнике, но наконечник всё же ощущался под силой пальцев наёмника. Лорсо плеснул на смятую сталь вином, остаток же излил в широкий рот. Висенья смотрела на него с недоверием, и когда уста её зашевелились в подобии учтивой признательности, Лорсо вдруг потянул её на себя, глядя в лицо лихорадочно сверкающими глазами.       — Когда битва закончится, я тебя найду, маленькая принцесса, — он жадно облизал губы, обдавая Висенью кислым дыханием. — Отблагодаришь Лорсо, как следует. Он любит, когда хорошенькие бойкие девицы становятся покладисты в постели.       Она испуганно дёрнулась, едва сумев освободиться от сильных пальцев наёмника. Лорсо засмеялся, что-то бросая ей вслед, но Висенья, не ведая рассудка от ужаса, гнева и отвращения бросилась по ступеням к усеянной стрелами и телами павших мостовой, сжимая рукоять клинка, точно последнюю надежду на спасение. Дерзкая грубость пьяного наёмника заставляла её пуще прежнего желать ему смерти. Ей хотелось, чтобы все закончилось. Хотелось вновь оказаться в чертоге покоя, подле смеющейся Лейны и матушки. Она готова была шить и танцевать до конца своих дней за одну лишь возможность вновь оказаться дома.       Она убила ещё двоих, пока бежала к Ауриону. Какой-то щуплый лиссениец полоснул её кинжалом по руке, едва не прорезав кольчугу. Висенья извернулась, выхватывая оружие врага и вонзила ему в глазницу. Второй был неуклюж и, верно, пьян, убить его было просто, но чтобы извлечь эсток из мертвого тела пришлось постараться.       На город опустилась ночь, и куда полезнее она была верхом на драконе. Все ночи стали едины в её сознании. Прохлада небес, пламя Ауриона, предсмертные крики врагов, бесчисленные стрелы и болты, разрушенные осадные машины и горы пепла. Канаты с крючьями летели на стену, и защитники едва успевали пересекать их. Дюжины приставных лестниц тянулись вверх, и враги поднимались всё выше и выше, преодолевая парапеты. На стенах их было куда больше, нежели в иные ночи.       Она летала, прижимаясь к чешуе Ауриона каждый раз, когда мирийцы осыпали их стрелами. В заливе горели корабли. Лиссенийцев и Веларионов. Часть войск сумела высадиться у Пасти, иная вела битву на море. Джекейриса она не видела второй день, но пламя Вермакса вспыхивало кровавым заревом на западе. Бейла беспощадно жгла тирошийцев. Порой ветер доносил до Висеньи величественный голос сестры и рёв Лунной Плясуньи.       Аурион вцепился когтями в баллисту. Висенья натянула поводья, чувствуя, как под силой его лап и когтей затрещали деревянные балки и упоры. Мимо пронёсся болт скорпиона, задев крыло Ауриона. Висенья приказала зверю улетать, но он, одурманенный запахом крови убитых врагов, все продолжал жечь пламенем плоть, дерево и сталь, терзать когтями осадные машины и лестницы. Висенья взялась за кнут, не желая, чтобы непокорное упрямство Ауриона погубило их обоих, стегнула дракона по бокам и неотступно воскликнула:       — Daor! Dohaeras!       Аурион зарычал, яростно взмахнув крыльями, и взмыл в небеса к занимающемуся рассвету. Измождённый битвой, он опустился подле западной стены. Висенья упала на траву, изнемогая от жажды и усталости. Её вновь лихорадило, на сей раз пуще прежнего. Вспухшая нога онемела, Висенья почти не чувствовала её. Она ослабила ремни, еле стянула сапог, заполненный сгустками крови, и вновь попыталась извлечь стрелу. Кожа вокруг раны, горячая и иссиня-багровая, сочилась кровью и гноем. Торчащее из вспухшей плоти древко было слишком коротким, и сколько бы Висенья ни силилась подцепить его пальцами, стрела не поддавалась. Руки её пробила мелкая дрожь, пальцы онемели. Желудок подступил к горлу. Висенья отвела глаза от увечья, благодаря Богов, что пока ещё могла ходить, и быстро натянула сапог.       Зычно рявкнул боевой рог, возвещая о прибытии войск с моря. Висенья не признала в его голосе ни врагов, ни союзников. Она торопливо встала, устремившись к стене. С западного бастиона открывался вид на пылающий залив и устеленный трупами берег. Остатки флота Веларионов противились натиску превосходящего врага. Из сотни обещанных кораблей осталось не более двух дюжин. Кренились мачты, трещало дерево палуб и звенели клинки. Защитники стены метали стрелы в лиссенийцев, что сумели высадиться у берега до прибытия флота с Тарта, лили горячую смолу со стен, защищая осаждённые врата. Висенье не верилось, что прибыли ещё корабли. Она взошла на бастион, приникая к прорези бойницы, вглядываясь в Морские Врата. К заливу приближались галеи под дымчато-серыми парусами, увенчанными белоснежными башнями, пчелиными ульями, бычьими черепами и чёрно-оранжевыми бабочками. Висенья изумленно раскрыла глаза. Где-то в небесах хлопнули драконьи крылья, и из облаков выпорхнула Тессарион, синяя, точно само море, устремившись к скопившимся у Морских Врат кораблям. Под натиском жаркого пламени драконицы палубы вражеских галей разламывались пополам, а мачты обращались в пепел. Громогласный рёв взволновал врагов на берегу, и даже защитники стен встревоженно подняли головы. Могучие крылья рассекли дымчатые облака. Пылающий жар утреннего солнца вспыхнул на бронзовой чешуе, и на врагов обрушилось пламя самой Королевы Драконов.

***

      Флот Хайтауэров прорвал осаду залива к полудню, когда солнце поднялось над Чертогом Двенадцати Дев. Пламя Тессарион и Вхагар сметало остатки вошедших в залив кораблей, пока флот Веларионов и Хайтауэров препятствовал их отступлению в открытое море. Висенье не верилось, что на помощь им пришли родичи из Староместа. Никогда прежде она не думала, что в столь упоённый восторг её сумеют привести паруса и знамёна отпрысков Белой Башни. Наблюдая со стен за попытками мирийцев всадить кованые стрелы в шею Вхагар, Висенья трепетала, точно целились в неё саму. Но даже самые огромные болты отскакивали от медной чешуи, с грохотом возвращаясь к стрелкам и сметая дюжины людей вместе со скорпионами. Вхагар была яростна и неукротима. Бесплодные попытки врагов принести увечья окаменелой чешуе лишь всё больше взывали к гневу старой драконицы. Тессарион была гибкой и избегала болтов, точно танцовщица, цепляя лапами опорные механизмы требушетов и обращая в пепел баллисты.       Вермакс парил над морем. Вместе с драконами дядьев он сжигал остатки кораблей, что предпочли бегство бою. Но были и те, что метали болты с взгромождённых на бушпритах скорпионов, китобойные крюки и даже копья. Дракон брата пролетел над разноцветными парусами лиссенийского корабля, подцепляя когтями грот-мачту, и когда Джекейрис натянул поводья, повелевая Вермаксу уйти на север к скалистому уступу, в бок дракону вонзился болт, отпущенный скорпионом из подступившего с востока судна.       Вермакс яростно заревел, обращая к себе взгляды мирийских арбалетчиков, что, лишь завидев раненого дракона, стали без устали метать стрелы в его всадника. В спину брата угодила стрела, вторая попала в плечо. Вермакс взмахнул крыльями, стремясь спасти Джекейриса от гибели, и привязанные к бушприту цепи повлекли за собой болт, пропарывая бок дракона поперек рёбер. Чёрная кровь брызнула из разверзнутой плоти, и тело Вермакса устремилось к земле. Зелёные крылья хлопнули над дымящейся гладью моря, острые когти всё ещё сжимали грот-мачту, увлекая её за собой к берегу. Дерево затрещало, вонзаясь форштевнем в каменные пики скал. Бушприт обломился. Вермакс упал на песок, и оставшиеся на берегу лиссенийцы бросились к громадному телу ещё живого дракона с клинками и копьями.       Висенья закричала, наблюдая, как враги скрываются среди поднятого крыльями павшего наземь дракона песчаного вихря. Она сбежала со ступеней на мостовую, проталкиваясь меж изумлённо застывших воинов, подозвала Ауриона и забралась на его спину, в спешке позабыв о цепях и креплениях. Тирошийцы с северо-запада и мирийцы с юго-востока смешались с остатками разгромленного флота лиссенийцев. Каждый желал принести голову Вермакса и его всадника Бастарду Трёх Сестёр. Корабли Хайтауэров бросили якоря в водах залива, воины спустили на воды шлюпки и вскоре высадились на берегу, тотчас вступив в бой, едва ноги их коснулись песка, убивая тех врагов, что пощадило драконье пламя. Висенья искала взглядом Бейлу, но сестра была далеко — она отражала штурм северной стены, на две трети обращённой в груду красного камня остатками осадных орудий.       Аурион выдохнул пламя, по гневному велению всадницы обращая в пепел врагов. Висенья торопила его опуститься, думая лишь о брате, что остался подле раненого дракона, изувеченный и окружённый врагами. Она спрыгнула наземь, боль вонзилась в ногу подобно удару молнии в бурю. Вермакс лежал на песке, могучая грудь вздымалась от глубокого дыхания, чёрная кровь дымилась и кипела, изливаясь на песок через разверзнутую рану. Один из воинов набросился на него, вонзая в шею клинок. Вермакс зарычал, порываясь раскусить пополам дерзнувшего принести ему вред человека. Висенья бросилась к врагу и, повалив наземь, яростно вонзила в грудь клинок.       Брата не оказалось на спине дракона. Цепи были отстёгнуты. Висенья коснулась чешуи Вермакса и вошла в песчаный вихрь, уповая найти Джекейриса живым. Она заметила его подле скалы. Он едва стоял на ногах. Из груди брата торчала стрела, полученная, верно, уже после падения Вермакса, но меч он по-прежнему держал крепко. Аурион уткнулся мордой в плечо сородича, но Вермакс лишь измождённо выдохнул горячий воздух. Поднятый падением дракона столб пыли, пепла и песка не дозволял узреть врагов среди объятого пламенем берега. Висенья шла на зов звенящей стали, криков и бойни. Джекейрис поднял руку, не сразу приняв её за сестру, и Висенья заметила, что его правый бок был покрыт свежей, сочащейся кровью раной.       — Джейс! — она бросилась к нему, укладывая руку брата на плечо. — Идём, скорее, тебя нужно отсюда забрать.       Джекейрис ступал сквозь боль, резким ударом меча зарубив одного из бросившихся на них врагов.       — Я не брошу Вермакса, — он закашлялся и сплюнул кровь на песок.       Висенья понимала, что если брат впадёт в беспамятство, ей не удастся дотащить его даже до седла. Она подозвала Ауриона, зная, что голос её привлечёт врагов, утративших всадников из виду благодаря песчаному вихрю, но медлить было слишком опасно. Джекейрис ослаб, получив три стрелы и рану от клинка, кровь его струилась на песок, стекала по доспехам Висеньи, веки становились всё тяжелее. Он вот-вот мог погибнуть, так и не узрев долгожданной победы. Аурион хлопнул крыльями, разгоняя пыль и пепел. Вермакс был ещё жив, но не был способен подняться в воздух. Висенья с горечью наблюдала за ним, но не могла позволить брату погибнуть вместе с драконом. Ей стоило быть быстрой и осторожной. Она помогла Джекейрису забраться в собственное седло. Бледный и холодный, он едва шевелил губами в слабых попытках возразить. Аурион зашипел, тело его напряглось, почуяв запах чужого всадника. Висенья гладила его по спине, упрашивая и успокаивая, обещая, что вот-вот сядет подле брата и возьмёт в руки поводья.       За песчаной завесой вспыхнуло пламя, яркое и горячее, и среди дыма Висенья узрела бронзовые крылья Вхагар. Она пристегнула Джекейриса цепями и быстро забросила ногу в седло, когда ощутила стальную хватку подступившего к дракону врага на лодыжке. Она зашипела, не успев схватиться за гребни, чувствуя, как тело скользит по острой чешуе под силой чужих пальцев, как щека приникает к земле и во рту расцветает вкус крови. Аурион обернулся, когда она поднялась на локтях, силясь отыскать упавший клинок, и раскусил пополам занёсшего над ней меч мирийца.       В песчаном вихре показались разноцветные плащи. Висенья подбежала к дракону, но не сумела вновь закинуть ногу и забраться в седло, отчётливо ощущая, что хватка мирийца пробудила стихшую боль от полученного увечья. Аурион подобрался, готовый защищать всадницу от каждого меча.       — Daor, jorrāeliarzys! Sōvēs! Sir! — Аурион смотрел на неё с преданностью и недоумением, не желая оставлять всадницу среди врагов. Висенья схватила упавший в пылу борьбы кнут и твёрдой рукой хлестнула дракона по боку, чувствуя, как собственное сердце разрывается от боли и сожаления. Аурион зашипел на неё, подобрался и оттолкнулся от земли.       Она знала, что была обречена, но отчаянно цеплялась за надежду, что сумеет достичь стен, прежде чем встретит смерть от клинка одного из врагов. Вокруг кипела битва. Из-за стен выступили остатки наёмников и защитников города, тесня захватчиков к морю, где у берега их подстерегали воины Хайтауэров. Висенья торопливо ступала по песку, волоча за собой изувеченную ногу. Осада обратилась хаосом, среди которого не было места ни доблести, ни чести.       На неё налетел копейщик. Висенья схватилась руками за древко гарды, не позволяя наконечнику вонзиться в плоть, и отсекла клинком добрые несколько футов, прежде чем пронзить напавшего обломком копья. С юго-востока подступал отряд тирошийцев во главе с Бастардом Трёх Сестёр. Они вступили в жестокий бой с наемниками и воинами Староместа. Висенья покачнулась. Драган отрубил руку по локоть одному из людей Лорсо, и взгляд его хлестнул Висенью по лицу. Он признал в ней одну из созерцающих его постыдное поражение в переговорах у стен, и, рубя врагов, что было гнева и сил, устремился за головой Висеньи.       Она не могла убежать, да и не желала встречать смерть от клинка бастарда спиной. Драган занёс меч, солнце сверкнуло на тёмном лезвии валирийской стали, поддев пёстрыми бликами багрянец вязких, тяжёлых капель, усыпавших медный доспех. Висенья воздела руку, и откованный в Дрифтмарке клинок отломился на две трети длины от гарды. Сталь смягчила удар, и меч бастарда задел её наплечник долом. Тупая боль разлилась по руке, заставив пальцы ослабеть и выпустить рукоять. Она отпрянула, рубящие выпады свистели над ухом, рассекая громкий, клокочущий смех. Висенья упала наземь, и, опьянённый запахом крови, Драган разрубил пополам одного из тирошийцев, что попался ему на пути к долгожданной добыче. Мужчина закричал, кровь хлестала из рассечённой надвое плоти, обагряя землю и её саму. Колени врага подкосились, и он едва не придавил собою Висенью. Она отползла, спасаясь от стрел и арбалетных болтов за перевёрнутой шлюпкой, силясь отыскать среди изрубленных тел, пламени и отсечённых конечностей оброненный врагами в пылу битвы клинок. Рука по-прежнему не подчинялась её воле, онемевшие пальцы казались чужими. Драган следовал за ней. Звон стальных доспехов преследовал Висенью, точно шёпот смерти у ложа умирающего. На него набросились воины, и на время Драган позабыл о ней, верша кровавую расправу над иными врагами. Висенья спряталась за скалистым уступом, возросшем из песка, подобно клинку.       — Я убью твоего брата, taobus! Слышишь? — смех тирошийца заставил её сердце сжаться, а тело оцепенеть. Драган медленно вёл клинком по камню, предвкушая мгновение единения валирийской стали и её шеи. Висенья замерла, прикрывая глаза, затаив дыхание в предвкушении тяжести холодного меча тирошийца на горячей коже. Она была безоружна и измучена жаркими днями и бессонными ночами долгой осады. — Отрежу голову, сниму кожу, а из черепа сделаю себе чашу. Бастард из Тироша будет пить вино из черепа самого принца! Вылезай! — он ударил мечом совсем близко с её головой, но Висенья лишь больше вжалась спиной в нагретый солнцем камень. — А сестра твоя… чудесная, воинственная сестра. Та ещё плутовка! Её я тоже привезу в Тирош, как военный трофей. Буду трахать до тех пор, пока мне не надоест. Быть может, даже дам испить вина из черепа твоего братца, когда чрево ее понесет от меня дитя! А когда мне наскучит её щель, я поменяю принцессу на поджарую кобылу у какого-нибудь дотракийца. И тогда весь его кхаласар узнает, легко ли объездить драконицу с запада.       Висенья достала припрятанный на поясе кинжал и прижала к груди. Раненая, утомлённая и напуганая, она утратила всякую надежду спастись. Ей было некуда бежать, негде скрыться и не с чем встретить удар вражеской стали. Драган считал её мальчиком, быть может, он подарит мальчику быструю смерть одним ударом меча? Правая рука не слушалась, и когда Висенья попыталась вложить в ослабевшие пальцы клинок, он вновь упал на песок. Истинный воин должен уметь сражаться двумя руками. Марио осудил бы её, узнав, что на Драконьем Камне она перестала сражаться левой рукой.       — Вот ты где, трусливый щенок! Я отрежу тебе яйца и скормлю твоей же сестре, — Драган указал на неё остриём клинка. Висенья подняла кинжал, правая рука безвольно висела подле тела, левая сжимала рукоять. Драган смеялся, сделав в её сторону несколько пугающих выпадов, услаждая взор трепетными ответами тела Висеньи. — Вот этим вот ножичком.       Кинжал выпал из руки от первого же удара валирийской стали, со звоном возвещая о ее неминуемой гибели. Драган вновь занёс над нею меч, но Висенья успела схватиться за брошенный на песке щит. Звук удара клинка о дерево оглушил её. В разные стороны разлетелись щепки, больно впиваясь в пальцы. Она отбросила изрубленный щит, поднялась на ноги и тут же упала, зарываясь пальцами в золотой песок и осколки ракушек. Нога более не желала ей служить, отмеченная пламенем нестерпимой боли. Висенья не чувствовала её, как и руку, по которой пришелся удар меча. Ремешок шлема сдавливал шею, не позволяя вдохнуть.       Она все ползла, слушай смех Драгана и звон его медных доспехов. Он пнул её ногой в живот, заставив упасть на спину. Висенья задохнулась от боли, вместе с горячим воздухом вдыхая мелкий песок. Пальцы Драгана сомкнулись на её шее и подняли над землёй столь легко, точно она была не тяжелее его меча. Висенья схватилась рукой за запястье тирошийца, чувствуя, как все сильнее его пальцы сжимаются на её шее.       — Как ты желаешь умереть, мальчишка? Свернуть тебе шею? Или вспороть брюхо? Или, быть может, все же отрезать яйца? — Драган облизал отмеченные глубоким шрамом губы и направил острие клинка на её живот.       Висенья упёрлась ногами в его бёдра, жадно хватая воздух бескровными устами, силясь отпрянуть от окровавленной стали. Она закрыла глаза, взывая мыслями к матушке, моля у неё прощение за свершённую глупость, и перед её мысленным взором возникли родные стены Драконьего Камня, объятые волнами тревожного моря скалы и дымные пики Драконьей Горы. Прежде столь отчаянно стремившаяся отыскать утешения за пределами отчего дома, ныне она более всего на свете хотела оказаться подле родичей. Смерть станет справедливым взысканием за неповиновение юной, беспечной девочки…       — Прости меня, матушка… — прошептала Висенья, чувствуя, как слезы бегут по бескровным щекам.       Драган глумливо улыбнулся, и внезапно пальцы его ослабли, зелёные глаза вспыхнули осознанием, раскрылись, точно лепестки диковинного цветка, и тотчас потускнели. Кровавая полоса расцвела на шее, тело покачнулось в предсмертной судороге, и отрубленная голова Бастарда Трёх Сестёр скатилась на грудь Висеньи. Тело её повлекло к земле, сверху упала обезглавленная плоть Маара со звоном доспехов и валирийской стали. Висенья дрожала. Кровь тирошийца била из шеи, точно горная река, и тело его все ещё содрогалось.       Она толкала рукой закованное в доспех плечо вновь и вновь, силясь освободиться от нестерпимой тяжести, до тех пор, пока ей не удалось почувствовать руку, а после левую ногу. Висенья выбралась из-под тела мертвого тирошийца, жадно хватая губами воздух под тенью спасителя, на которого так и не сумела поднять глаза. Пламенное поле постепенно рассеивалось, плыло под тяжестью усталости, лихорадки и палящего солнца. Висенья так и не сумела подняться на ноги, земля под ней покачивалась, точно ладья на волнах, кровавые узоры оживали на песке, глядя на неё голодными пастями диких зверей.       Она подняла глаза, желая увидеть небо перед тем, как лихорадка, усталость и боль скуют её веки, но вместо солнца узрела лик своего спасителя: латы драконьего всадника из чёрной стали, покрытые зелёным плащом плечи, окровавленный клинок, белые волосы и сверкающий в прорези забрала индиговый глаз. Единственный. Взирающий надменно, гордо и холодно.       Висенья пошевелила губами, но слова так и не расцвели на сухих, горячих устах. Руки её ослабли, и лицо дяди утонуло среди непроглядной пелены медленно расползающегося мрака.       Над Пентосом звонили колокола, и всё взывали к милости Красного Бога поющие на Золотом холме жрецы.