И бусы твои рассыпались по ковру

      Дикон чувствует: между ним и монсеньером метафорическая стена, о которую почти физически больно ударяться из раза в раз. Она не пропадает, даже когда Рокэ нависает над ним, целует в услужливо подставленную шею, чтобы затем опуститься ниже. Различия между ними нельзя просто посчитать, для перечислений не хватит всего оставшегося Кэртиане времени, а его у них и так безбожно мало. Они не понимали друг друга с полуслова, никаких бьющихся в унисон сердец, завещанных Дидерихом. У них разный опыт, несопоставимые между собой умения, знания, навыки. Рокэ Алва, казалось бы, умел все, в то время как Ричард оставался обычным порученцем. Да, воякой с определенными заслугами перед Талигом, которому он еще в бытность оруженосцем все-таки сохранил верность, но не более.       Между ними разрыв, который не преодолеть и за десяток лет. Герцог Окделл уже год, как освобожден от клятвы своему эру, но разве это что-либо значит?       А еще были шрамы. У самого Дикона из заметных только один, над коленной чашечкой, оставшийся после неудачной попытки убежать в скалы и переждать семейные дрязги среди них. Горы почему-то должны были защитить его. Маленькому Окделлу так казалось. Тогда он, быть может, разбил часть древнейшего семейного сервиза или вступился за одну из сестер, на которую, наверняка ни за что, ополчилась Мирабелла. Он не помнил. Но жизнь оставила небольшое напоминание, что решать проблемы бегством — значит найти себе новые, не решив предыдущие. Прячась, ты не научишься бороться и думать. Тогда десятилетний Ричард вернулся с разбитыми ногами и лбом, мальчишка поскользнулся на покрытых ледяной корочкой камнях.       Нога заживала долго, лекарь сказал, что при ушибе треснула кость, чудом не сломавшись. Иначе будущий герцог рисковал остаться хромым… Это единственный след на его теле, не исчезавший с годами. Редкие веснушки выцветали к середине осени и совсем таяли до окончания зимы и первых по-настоящему жарких, солнечных дней. Оставленные Алвой следы, которыми тот щедро украшал его тело ночами и, реже, днями, заживали в течение пары недель.       У Рокэ же, в противовес, множество шрамов, но Дикон постарался запомнить все. С возрастом его тело наверняка станет таким же, одному Создателю известно, сколько опасных сражений ждало Окделла впереди… Но те ужасные полосы, что изрезали спину Первого Маршала, особенные. Такие следы нельзя получить в бою, когда ты знаешь, что поединок начат. Эти шрамы подлые, они как клеймо чьего-то предательства, запечатленные почему-то на Рокэ.       Ричард целует рубец, обводит его края горячим языком, зная, что кожа тут либо лишена всякой чувствительности, либо наоборот, слишком восприимчива к прикосновениям. Он поглаживает подтянутые бока замершего под ним Росио. Тот ничего не говорит, не отвечает на вопросительный взгляд. Ворон лежит щекой на подушке и улыбается лукаво. Снисходительно, и это злит Ричарда, но он выдерживает. Он продолжает целовать каждый выпирающий шрам на спине, спускаясь к пояснице. Где-то кожа вздымается, зарубцевавшись, где-то, наоборот, как будто отсутствует ее часть, от чего на пути губ оказывается ямка. Возвышенности и впадины, Ричард терпеливо изучает карту тела своего любовника. Снова и снова, сначала медленно, затем — добавляя заметки и ориентиры.       Когда багряный засос украшает выпирающий позвонок, Алва что-то бормочет. Что-то с недовольством, и Ричард смеется. Проходит время, и, кажется, Повелитель Скал, зная свое дело, умудряется разрушать барьеры.       У Рокэ до закатных кошек много шрамов. Не счесть, и гораздо больше их внутри, в душе, о существовании которой у Ворона не принято заикаться. Дикон понимает это, когда Рокэ упрямо не выдает и звука, покачиваясь на его бедрах с его членом внутри. У самого Окделла голос срывается от невозможности ощущений, от жара, скрутившегося внизу живота, от ноющего удовольствия в паху. И Алве тоже хорошо. Тяжелый член шлепает по напряженному животу, оставляя влажный след, когда сам маршал приподнимается и резко опускается вниз. Алве точно приятно, когда Ричард обхватывает его, проводя ладонью от основания до головки, когда подушечка пальца мягко надавливает на нее. Но Рокэ зависим от контроля любой ситуации.       «Сильнее», — шепчет он севшим, хриплым голосом. «Схвати сильнее, двигайся быстрее, Дикон. Без утренних тренировок совсем запустился? Выдохлись, юноша?» Но это Алва, если прислушаться, задыхается сам.       Ему везет, что Дикон точно также зависим от желания быть ведомым.       У них много различий. И Ричард Окделл отчасти рад, что у него шрамов и ранений гораздо меньше, тем более — внутренних. Это значит, что он стойко перенесет не один десяток ударов судьбы и не сломается ни под одним из них.       Но Рокэ только смеется, ложась рядом, позволяя заключать себя в крепкие северные объятия возмужавшего Ричарда. Он убежден, что покуда жив сам, то, как и прежде, выдержит удары за них двоих.