Гипогликемия

      Праздник середины осени в Юньмэне в этом году, казалось, никто и не заметил. Появление множества неупокоенных духов, возвращение Старейшины Илина, по нелепости приходившегося всем юньмэнцам земляком… И словно венец всему, повторная осада горы Луаньцзан. Людям определенно было за чем наблюдать, а мир заклинателей не уставал удивлять вновь и вновь. Но ты была бы не ты, если бы в очередной раз не напомнила другим южанам: время, несмотря на все завихрения, течет дальше, а, следовательно, законный час чествовать очередной оборот колеса приходит, не спрашивая разрешения у Четырех Великих кланов.       Сегодня ты встала ни свет ни заря, чтобы испечь как можно больше юэбинов для празднества. Независимо от его размаха в этом году. Ведь твоя семья занималась выпеканием этих изящнейших печатных пирожных вот уже четыре поколения, и пропустить пору лунных пирогов для неё было так же преступно, как заклинателю обратиться к Темному пути. Поэтому, с чистой совестью заняв закрепленный за пекарней прилавочек на главной улице недалеко от Пристани Лотоса, ты аккуратно расставила блюда со свежеиспеченными юэбинами на рисовой бумаге и принялась цеплять на жерди вышитые флажки. Зазывать ты стеснялась, за что матушка и старший брат, считая такое мнение «сплошной дурью», вечно тебе пеняли. Но, к счастью, здесь это было и не нужно: с красотой каждого пряника могло посоперничать лишь очарование той, которая предлагала его людям, так что посетителей хватало в любом случае.       А иногда, к сожалению, попадались и такие, отвадить которых было возможно лишь ведром холодной воды или бамбуковым шестом. Как местного кузнеца, например — Цзу Дэмин уже целый сяоши торчал перед прилавком, никак не помогая, зато ни на мяо не закрывая своего унылого рта. Как только его мать угораздило назвать это создание «добродушным»? Когда младший Цзу выпивал хотя бы одну пиалу, он совершенно ничем не отличался от надоедливо жужжащего овода, а сегодня, если учесть длину гласных в каждом слове, уже явно пропустил не меньше пяти. С такими вежливость не работает: хочешь избавиться от болтливого грубияна — изъясняйся его же языком. — … и я ему говорю: она точно будет рада меня видеть, верно я говорю, (Твоё имя)? А он: да тебя скорее палкой по спине вытянут, чем на ужин пригласят! Ну так вот он я, а ты меня до сих пор не погнала! Ошибся мой старик! Можешь себе представить? — Не могу. И если ты уже заплатил за свой пирог, то иди своей дорогой, — отрезала ты. Старик Цзу вовсе не ошибся, и тебе давно не терпелось это подтвердить. — Слишком уж груба ты, красавица. Смотри, как бы у тебя не перестали покупать после таких слов, а ведь я тебе ничего зазорного не сказал! Помяни мое слово — не поумеришь свою неуступчивость, так в девах до конца дней своих и проходишь! А я бы и помочь тебе сумел, твоя матушка только рада будет. — Уж лучше в девах засидеться, чем оказаться рядом с таким, как ты! — Что ты сказала?! — Чего слышал!       Мутные глаза напротив дергаются в опухших глазницах и стремительно начинают темнеть. Теперь они не болотного, а цвета темного грязевого источника. А в следующий миг, с необычайной (и неимоверно подлой для открытой праздничной улицы) прытью Цзу Дэмин перегибается через прилавок и зажимает в огрубевшей руке твое запястье со всей силой пьяного и злого человека. Не успеваешь даже вскрикнуть от боли. — Не хорош, значит? Переборчивая нашлась! А кто, интересно, мог бы приглянуться великой (Твоё имя) из рода (Твоя фамилия)? Заклинателя желаешь? Будто такая маленькая своенравная потаскушка его заслужила!       Эти слова неправдивы в той же мере, что и обидны до слез. Чувствуя, как загораются от бегущих по ним мокрых дорожек щеки, но еще больше ужасаясь тому, что на вас сейчас смотрит едва ли не весь Юньмэн, ты панически дергаешь зажатую в тиски руку, но проклятый кузнец держит крепко. — Отпусти! — Отойдём-ка, а? — Отпусти меня! — Не раньше, чем ты меня послушаешься! — Когда дева говорит, что желает остаться одна, это значит, что она желает остаться одна, — вдруг раздается над чужой головой протяжный голос.       Нахал оборачивается, чтобы, как обычно, жуя окончания слов, выразить свое возмущение… и осекается, упершись носом четко в грудь высокого и крепкого мужчины в темно-буром ханьфу и широкополой соломенной шляпе. Его лицо бледнее луны — кажется, это и называется «побелеть от гнева», хотя редковатые коричневые брови даже не нахмурены. Но больше всего поражают его руки. По сравнению с усеянными рабочими мозолями «колодами» Цзу Дэмина они выглядят тоненькими, как спички, и синюшными, как лапы дохлой курицы, но всего одной ладонью незнакомец без труда удерживает этого бугая на месте. И уже тянет его предплечье под таким углом, что вот-вот раздастся звук сломанных костей. Вдобавок… по тому, как расширяются от страха глаза кузнеца, а рот искажается в беззвучном крике, боль его вовсе не поддельная. — Этот недостойный сейчас принесет деве свои искренние извинения, пойдет домой, проспится, а затем вернется на следующий день и извинится ещё раз перед всей её семьей. Если он не пойдет, он окажется в городской управе со сломанной костью, — эти слова произнесены подчеркнуто спокойным и твердым тоном, а на лице неожиданного спасителя не двигается ни единый мускул, кроме полноватых губ, но именно такая, ледяная и неприязненная вежливость вкупе с мертвой хваткой на собственной руке пугает его противника в стократ больше.       Хрюкнув от ужаса, Цзу Дэмин начинает пятиться. А еще через мгновение — раньше, чем он понимает, что никто его больше не держит — под его сапогами хрустит обвалившаяся гнилая доска с ближайшего причала, и вся улица разражается громким бесцеремонным смехом. Этот смех ещё долго преследует кузнеца, пока тот, барахтаясь и ругаясь, наполовину вплавь, наполовину вброд пытается убраться подальше от прилавка с юэбинами.       Проводив незадачливого мстителя взглядом, ты поворачиваешься к своему избавителю и сложив перед собой руки, медленно и торжественно кланяешься ему в пояс. Ничуть не покривив душой: сейчас твоё сердце в самом деле переполняет глубочайшая благодарность за то, что кто-то наконец избавил тебя от посягательств кузнеца. И, кажется, надолго. — Милостивый господин, эта недостойная покорнейше благодарит вас за свое спасение.       Сверху тут же доносится… приглушенное паническое бормотание. Почти что бульканье, не идущее ни в какое сравнение с уверенным и угрожающим тоном, что прозвучал минуту назад: — Ну что вы, что вы… Умоляю вас, встаньте… Мне… совсем неловко… Я же ничего не сделал!       А когда ты наконец выпрямляешься, снедаемая любопытством (в самом деле, что же могло так сильно изменить этого молодого мужчину?), то вниманием завладевает даже не донельзя смущенное лицо напротив. Просто рядом с ним стоит юноша в ослепительно белом одеянии с вышивкой в виде облаков и всем своим видом показывает полное согласие с мнением старшего. С его лица ещё не до конца сошла детская пухлость, поэтому, не будь оно таким румяным и пышущим здоровьем, ты приняла бы его за свеженькую рисовую булочку. Нервно хихикнув — как можно было подумать о такой глупости, когда эти молодые господа вступились за склочницу? — ты расправила плетеную соломенную циновку, которой покрыла прилавок перед праздником, и неловко сложила на вышитом поясе руки, демонстрируя полную готовность внимать и исполнять.       Но оба молчат, словно воды в рот набрали. Только и видно, как четыре глаза горят.       И… что теперь им сказать? — Вы в порядке, юная госпожа? — спасает положение подошедший паренёк, и бочком пятящийся за его спину мужчина едва ли не вздыхает от облегчения. — Этот человек вам не навредил? — Да нет, нет, конечно! Напротив, благодаря вам я его теперь месяц не увижу! — Рад, что вы не пострадали, — юноша улыбается, а затем кланяется и сам. — Моё имя Лань Юань, я адепт клана Гусу Лань. — А ваш друг… — Мы познакомились совсем недавно, — щебечет мальчишка прежде, чем старший успевает ответить. — И решили прогуляться по окрестностям Пристани Лотоса, пока главы нашего и других кланов обсуждают последние события в мире заклинателей. Младших адептов ведь на собрание не пустили. Тем более, если не ошибаюсь, в вашем городе сейчас проходит какое-то празднество?       Ещё бы им не обсуждать. О воскресшем Старейшине Илина не знает сейчас только глухой, да и тот уже головой вертит. Но эти двое, как тебе кажется, были только рады оставить своих старших и побродить в свое удовольствие между украшенных гирляндами и фонариками лавочек, пробуя еду и разглядывая разноцветные маски и игрушки. Теперь же, когда они понемножку нарезают круги вокруг твоего товара, продолжая сверлить тоскливыми взглядами похожие на крупные лотосы пирожные, ты замечаешь: если младший перескакивает с дощечки на дощечку так же резво, как горный козленок по горным тропам, то его спутник двигается подчеркнуто медленно… и совершенно нелепо.       Его походка сразу приковывает взгляд: отрывистая, чересчур осторожная, красноречиво говорящая о том, что ее обладатель родом далеко не из Юньмэна. Если ты прибыл в южные земли впервые, то некоторое время непременно будешь вышагивать по водянистым тропкам и замысловато соединенным мостиками причалам высоко поднимая колени, как журавль на болоте. Таким «чужакам» в глубине души всегда чудится: один крохотный, неверный шажок — и провалишься вниз, под сырые доски, в компанию раков, жаб, рыбок и черепах. Однако смеяться над этим незнакомцем совершенно не хочется: как язык-то повернется, когда он округляет глаза и так по-детски разевает рот каждый раз, стоит ему пошатнуться? — Господин! Молодой господин!       Но зато язык поворачивается на кое-что другое, и делает это прежде, чем ты успеваешь его осадить. Мужчина неуклюже дергается и с видимым усилием поднимает на тебя свои глаза — медленно-медленно, словно не верит, что обращались именно к нему. — Пожалуйте ближе, не стесняйтесь! Эта девушка просто обязана вас отблагодарить!       С этими словами ты немного неаккуратно в своей торопливости сгребаешь с расписанного синими цветами блюда половину самых лучших и дорогих юэбинов — с пастой из семян свежесобранного лотоса (что сказала бы матушка на такое расточительство?!) и завязываешь их в два узелка из тонкой шелковой ткани. — Вот, возьмите, добрые господа! Пусть вкус этих пирожных в добрый час будет напоминать вам о гостеприимности Юньмэна. Я сегодня с утра собрала самые лучшие лотосы — белые, с розовыми сердцевинами. Других таких во всей Поднебесной не найдется! — Я не сомневаюсь! Я и мой спутник горячо благодарим юную деву за её доброту, — полным искренности голосом отзывается юноша и кланяется вновь. — Но этот адепт не может не обеспокоиться: если товар поручила вам продать ваша семья, то не слишком ли сурово она спросит с вас, когда вы вернетесь домой? Нам будет неловко знать, что мы сами того не желая обираем честных людей. — Не берите в голову! — видя, как возразить пытается уже тот, что старше, ты приближаешься к занятной паре почти вплотную и сама вкладываешь в чужие руки по мешочку. — Если бы я привела вас домой и рассказала, как вы помогли мне сегодня, моя матушка не только бы возблагодарила вас так же горячо, как её дочь, но и предложила бы остановиться в нашем доме на ночлег! Вы, верно, сильно устали? Сейчас на время ярмарки все гостиницы заняты, но я уверена, что в нашем доме найдется свободная комната для дорогих гостей! — Мы не сомневаемся, что так оно бы и случилось, — мягко возражает старший, комкая в пальцах шелк, — однако наши главы могут призвать нас с минуты на минуту, а покидать гостеприимный дом не поставив в известность хозяев — верх невежества. Поэтому позвольте нам ограничиться вашим даром — поверьте, мы ценим его едва ли не выше, чем ваше приглашение. — Совершенно верно! — подхватывает ланец и прижимает свой мешочек к груди. — Надеюсь, мы ещё увидимся — к сожалению, мне пора возвращаться к своим товарищам…       Их искренность и поистине детская непосредственность обезоружила бы и хули-цзин. И тем не менее, тебе настолько редко выпадает возможность пообщаться с по-настоящему вежливыми людьми, что отпускать этих двоих совершенно не хочется.       Решение приходит в голову внезапно. — Погодите! Эй, Дан Лилинг! Дан Лилинг! Линг! Последишь за моим прилавком немного? Мне нужно отойти на пару кэ! — Зачем? — настораживается мужчина. — Если у вас в распоряжении совсем немного времени, я просто проведу вас по ярмарке и покажу самые интересные места. Они точно расскажут вам о культуре и обычаях Пристани Лотоса больше, чем могли бы чьи-то слова! Погодите, молодой человек, разве вы не присоединитесь к нам? Даже к юэбинам не притронулись… — Правила Гусу Лань учат нас не дорожить чересчур сильно любой вещью, которая попадет в руки и делиться со всеми, кто, по нашему мнению, в этом нуждается, — бодро рапортует юноша, и прежде, чем ты успеваешь заспорить, он срывается с места и уже на бегу радостно восклицает: — Пойду отыщу Цзинъи, Цзинь Лина и Цзычжэня!       А ты остаешься наедине с его нервным бледным спутником, который, едва осознав это, немедленно начинает ерзать и отводить глаза, надвигая шляпу до самых бровей. — Вы, стало быть, никогда раньше не бывали в Юньмэне? — интересуешься ты, стоит белоснежным одеждам взмахнуть в толпе последний раз. — Не желаете рассмотреть самый старый мост в округе? Местная достопримечательность! Хотя, сказать по правде, это копия — старый был уничтожен при нападении Вэней шестнадцать лет назад… Но все равно нашему главе никто не посмел возразить, когда он велел построить на том самом месте такой же мост и наречь его священным… — Й-я… — чужой голос подскакивает, словно на невидимой кочке. — Когда-то. Очень давно. Мне довелось… проплывать на лодке прямо под этим мостом. Только… надо было торопиться, и я… не успел разглядеть как следует. — Эх, многое вы потеряли, господин. Тогда он был несравненно лучше. — Я не сомневаюсь.       Между вами вновь надолго повисает молчание — за это время вы успеваете пересечь рыночную площадь и остановиться перед прилавком с фонарями. Точнее, ты останавливаешься, когда внезапно, посреди рассказа о знаменитой копченой рыбе из лавки госпожи Лю понимаешь, что следом никто не идёт. Спутник так и замер, широко распахнув глаза, у прилавка, полного шелка и цветной бумаги. Он весь подается вперед, разглядывая огненно-красный фонарь, сделанный в виде солнца. Или звезды..? Его руки дрожат, мешочек прыгает в непослушных пальцах, и, видя это, ты решаешь привести его в чувство. — Эй, молодой господин… Вы рот-то закройте, а вдруг овод залетит. Вон как побелели, того и гляди, шлёпнетесь. Может, съешьте хоть что-то? Хоть порозовеете. — М? — тот моргает, поворачивая к тебе лицо. Его восторженные глаза сейчас умудряются выглядеть столь жалостливо, что даже говорить ничего не надо. — Вы хотите этот фонарь? — Я… — вот теперь его лицо словно бы розовеет, и он поспешно отводит взгляд. Но тебе все и так ясно. — Тогда я куплю его для вас. — Ч-что? О небожители, я прошу вас, не утруждайтесь… — Вы избавили меня от напасти, которая преследует уже не первый год. И прошу прощения, конечно, но мне все ещё кажется, что моя благодарность недостаточна. А потому позвольте сделать для вас еще одно небольшое вложение.       И прежде, чем соломенная шляпа в очередной раз протестующе качнется, ты бросаешься к прилавку и выхватываешь из рукава маленький слиток серебра. А через миг оказываешься прямо перед опешившим незнакомцем и протягиваешь обеими руками то самое яркое солнце, на которое он с такой тоской смотрел. Бледные пальцы свободной руки почти невесомо скользят по шелковому лучу, немного сжимаясь, но ты благоразумно молчишь, стараясь не спугнуть то чувство, которое так старается догнать странный гость. Продолжаешь молчать, даже когда фонарь бережно вынимают из твоих рук и прижимают к чужому сердцу.       Когда он вновь заговаривает, и без того негромкий голос полон неверия, но в него то и дело проскальзывают теплые, полные нежности нотки. — Я просто не могу поверить, что дева сделала для этого недостойного. Просто так, хотя я едва ли пошевелил пальцем. А вы меня осчастливили.       Его глаза влажно блестят. — Хотите запустить его?       Спутник впервые за весь вечер смотрит прямо тебе в лицо. И даже спустя пару мяо взгляда не отводит. — Хочу. — и столько всего звучит в этом слове.       Вы успели всего за кэ до того, как пора запускать фонари настала для всех посетителей Праздника середины осени. Освобожденный фонарь радостно взвился к небесам, освещая дорогу целому войску из цветов, драконов и птиц — опережающий их всех, он прекрасно просматривался в безоблачном ночном небе. Идущий рядом с тобой так и не назвался за все то время, что вы наблюдали за его полетом, и только когда смотреть стало уже не на что, наконец-то обратил внимание на мешочек в своих руках. И сейчас молодой мужчина неуклюже семенил по правую руку от тебя, то и дело вскидывал голову туда, где некогда покачивалось маленькое солнце, а уставая, принимался вертеть ей направо и налево, как очарованный ребёнок. Он щипал свой первый юэбин, как птичка, и выглядел бесконечно довольным. — Вы и в самом деле оправдываете свое призвание. Дева превзошла сама себя: ни один лотос невозможно приготовить так, чтобы чувствовался аромат только что сорванного цветка. И, тем не менее, вам это удалось. — Я рада. Лотосы — это и впрямь самое ценное, что у нас есть. Но всё же теперь я очень советую попробовать теперь со сладкой красной фасолью. Раз у нас солнце красное…       И, словно он только и ждал этих слов, землистое лицо этого человека озаряется тихой радостью. Стоит же только подумать, насколько ослепительными выглядят его умиротворенные черты, тот решает добить тебя: его полноватые губы растягиваются в несмелой, но безмерно красивой улыбке, а взгляд затуманивается, словно он вспомнил что-то, очень для себя приятное. — И правда… Очень сладко…       И невдомёк тебе, что уже спустя пару часов, пристроив весла вдоль неспешно скользящей по юньмэнскому озеру лодки и выудив заветный узелок, чтобы ещё раз полюбоваться прекрасными узорами на тесте, Вэнь Нин горько об этом пожалеет. Ибо очнувшийся после обморока Вэй Усянь, безошибочно учуяв одно из прекраснейших лакомств Юньмэна, будет ныть, причитать и клянчить до тех пор, пока бедный лютый мертвец не сжалится и не поделится со Старейшиной Илина (а значит, и с Ханьгуан-цзюнем) своим приобретением. А в придачу ещё и выслушает пару жалоб на то, что утаил такое сокровище.