Будь Джон Константин лучше, он, вероятно, этого не делал бы.
Энни говорит, что он использует свою безнравственность как предлог для распущенности. Обычно он думает, что всё это чушь. Но прямо сейчас, когда к нему прижалось шесть футов скрытного охотника, он уже не так в этом уверен. Зато точно уверен в том, что утром наверняка об этом пожалеет.
Объективно ему известно, что у Дина есть проблемы. Как там говорят янки? «Багаж» — у Дина его по уши. Будто огромный древний сундук на спине таскает. Иногда Джон даже представляет у него на плечах призрачного альбатроса. Этот груз тянет Дина прочь, вниз, заставляет сгибаться под тяжестью. Скручивает узлами в поисках того, чем он должен или не должен быть, чем может быть и чем — нет. И честно, Джон знает, что с этим он не готов справиться. Демоны с рогами, щупальцами и дымом — без проблем, душа моя. Те, которых человек растит в себе, те, что остались шрамами после отца, — не его профиль. Проблема в том, что Джону всегда было легче спорить с богами и ангелами, чем с самим собой.
И хуже всего то, что Джон знает: он делает только хуже. Он достаточно в подобном участвовал, ему знаком этот тяни-толкай дерись-ебись танец. Который никогда не заканчивается ничем хорошим. Джон понимает, что Дин просто растерян. Блядь, да он по себе помнит, каково это. Джон чуть не вздрагивает от призрака боли в костяшках пальцев — настолько хорошо помнит, как врезал бедняге Газу за то, что тот поцеловал его. Несмотря на то, что сейчас, по прошествии шестнадцати лет обдумав всё тогда случившееся, он почти уверен, что первый шаг сделал сам. Он до сих пор не уверен, что в конечном счёте принесло тому больше боли — то, что он сдался, или же пытался не сдаваться. Или само по себе слишком долгое соседство с Джоном Константином. Если подумать, это тоже вполне себе причина. И вот он опять. Позволяет тащить себя в качестве очередного эксперимента. Или наказания? За что бы? Что изменилось за последний год?
Может, так в каком-то смысле безопаснее? Может, весь этот внутренний конфликт его убережёт? Изолирует. Если он не может решить, хочет ли он этого вообще, возможно, он и не привяжется. Не станет очередным призраком в зеркале Джона. А, возможно, Джон просто оправдывается. Снова. Оправдываться он мастак.
К тому же в доме всё ещё есть электричество и, возможно, горячая вода. У Джона есть все основания быть пессимистичным мудаком. Хорошие вещи случаются не с Джоном Константином. Если что-то кажется удачей, это всегда оборачивается катящимся в преисподнюю пиздецом. Иногда — буквально в ней и заканчивается. В любом светлом событии таится какая-нибудь дрянь. Сегодня она, возможно, представлена Дином Винчестером.
На минуту Джону даже кажется, что его наёбывают. Как-то уж неправдоподобно чётко Дин переключается от холодного к горячему. Когда в прошлый раз он оттолкнул Джона, то выглядел таким убеждённым: особенно стальной взгляд. Джон, может, и ненавидит отказы (особенно когда отказывает не он сам), но они хотя бы понятны. Один раунд он урвал, так что отпустил со всей возможной лёгкостью. Отпускать же всегда легче, чем удерживать. Дин имел полное право отказать на любом этапе, не распространяясь о причинах. А Джон считает, что лучше быть сумасшедшим воспоминанием, чем горькой или смертельной ошибкой. Он может сколько угодно любезничать, но никогда не забывает, кто он такой и что делает с окружающими. Этот парень может сжечь несколько призраков, заохотить стрёмного оборотня, но он не готов к миру Джона. Да, он лихо управляется с лопатой, но он слишком честен. Слишком открыт, у него в глазах и на лице всё крупными буквами написано. Пламя его души слишком чистое. Слишком праведное. И от этой мысли Джону скручивает желудок. Потому что Джону прекрасно известно, что на этом богом забытом комке бесформенной глины происходит с праведниками.
И вдруг Дин снова оказывается с ним лицом к лицу. Поворачивается, чтобы поцеловать, укусить и прикоснуться. Путается в собственных ногах, таща Джона в сторону дома. Пытается забраться под кожу. И Джон позволяет ему. Потому что да, он, вероятно, пожалеет об этом утром. Ну вот утром и будет жалеть. А прямо сейчас ему не помешает отвлечься. Дин выкопал для него канализационный бак, помочь ему спустить пар и поиграть в могучего экзорциста на одну ночь — самое меньшее, чем Джон может отплатить, ведь так? Да-да, убеждай себя в этом. Говори себе, что делаешь это для Дина. Эх, ещё бы уметь врать себе так же хорошо, как всем остальным.
Хотя Джон своё мнение высказал. Предупредил. Но такое ощущение, что Дин от этого завёлся только сильнее. Стоит плотнее изучить это явление, но прямо сейчас по его языку скользит язык Дина. А в ногу крепко вжимается полноценный стояк — вдоль его собственного наполовину окрепшего. Так что будь оно проклято. И будь проклят он сам. Он в деле.
Он позволяет Дину вести. Тянуть к дому, разрывая поцелуй, только чтобы перевести дыхание. Джону нравится, когда всё идёт так, как он любит. И иногда в это входит передача контроля, по возможности. Хотя бы для вида. И ещё ему очень не хочется пугать этого парня. Не когда они уже так близко. Не когда он уже пробует Дина на вкус. Кожа, оружейное масло и металл под слабым слоем «Олд спайс» — заполняют всё. И Джон краем сознания думает, что мог бы к этому привыкнуть. Уж лучше это, чем проклятый запах серы или озона. Более человеческое, для начала.
Как только они оказываются внутри, Джон роняет походный набор для изгнания нечисти и вцепляется в Дина обеими руками. Запускает одну руку в волосы, другую — под рубашку. Нахрена ему столько слоёв? Дин вздрагивает от первого прикосновения кожи к коже, но прижимается ближе, так что Джон считает, что это приятная дрожь, и двигается всем телом, целуя. Дин издаёт приятный протяжный всхлип, после которого у обоих окончательно срывает самоконтроль. Поцелуи с каждым мигом всё настойчивее, жажда всё горячее.
Джон отстраняется и легонько подталкивает Дина в шею. Под кожей щекочет румянец, ужасно хочется продолжения. А Дин уже прямо-таки рычит. Джон хмыкает себе под нос. Всего за час прошли от оскорбления даже намёком на флирт до настойчивого требования контакта кожа к коже. Да он, наверное, даже Джона переплюнет в непоследовательности. Однако Джон изрядно перемазался, даже весь вечер избегая лопаты, а Дин так и вовсе по уши грязный. Буквально. Хотя у Джона, возможно, есть неплохая идея, как убедить его и на переносный смысл тоже.
Может, Дин боится, что у него сдадут нервы, если они на несколько минут оторвутся друг от друга, чтобы раздеться. Возможно, не зря боится. Но Джону в самом деле хочется в душ. Наверное, он стареет, потому что как минимум сейчас душ в его списке приоритетов на той же ступеньке, что и секс.
— Душ? — напоминает он. Похоже, даже у него в такие моменты прорезается лаконичность.
Смущённый взгляд Дина превращается в ухмылку, которой и Джон мог бы гордиться, даже если в глубине тёмно-зеленых глаз ещё заметно беспокойство. Джон снова смеётся – над ними обоими. Дин ловит его за ремень и снова тащит на себя. И Джон поддаётся. Время от времени он не против такого обращения. Пока пути отступления не перекрыты. Поцелуй медленнее, почти беззаботный, более чувственный и менее отчаянный. Горячее влажное обещание чего-то большего. Джон погружается в него, позволяя себе побыть простым гедонистом. Будь оно проклято, Джон, может, и любит играть с огнём, но вряд ли он сгорит на этом мальчишке.
Теперь прерывает поцелуй Дин. Медленно отступает, удерживая Джона за ремень до самого конца. Отступает за дверь, намекающе кивнув. Чуть перебарщивает, маскируя не то нерешительность, не то нервозность скользящим по телу Джона взглядом. Но Джон никогда не заявлял, что он хороший человек, так что и хрен бы с ним. Не ему критиковать эту греховно-сладкую улыбку. Джон причмокивает и ухмыляется в ответ. Его взгляд лишь самую малость хищный, чтобы не оттолкнуть. Он чертовски хороший аферист, а это — древнейшая афера.
Джон почти уверен… нет, не так… Джон абсолютно уверен, что Ксала врезала бы ему, узнай она, для чего он собирается использовать ее очищающее мыло особого состава. Но нищие не выбирают, а у него какое-то дерьмо в бровях, ёбаный боже. Можно расценивать как чрезвычайную ситуацию. Как и многое из того, что происходит в его жизни последнее время. Он ненадолго отрывает взгляд от Дина, выкапывает из сумки сверток в вощеной бумаге и следует за Дином в глубину дома.
Джон замечает, что, как только они зашли, Дин становится ещё молчаливее. Только редкие звуки во время поцелуев. Направляет прикосновениями и жестами. О, конечно, он бормочет, ворчит и издает самые удивительные звуки, когда они доходят до самого главного. Джон знает, что может заставить его умолять, и воскрешал это в памяти больше, чем единожды. Но не до начала. Как ни странно. Несколько других мачо, с которыми Джон дошёл до конца, были насквозь болтливы. Подчёркивание превосходства, прикрытие нервяка, ещё какая-нибудь ерунда. Но только не Дин Винчестер. Как будто он боится просить желаемого. Боится признаться в том, чем именно занимается, пока не пересечёт какую-то воображаемую точку невозврата.
Прежде чем выставить на продажу, дом привели в порядок. Вот только ни новые ковры, ни покраска не скроют произошедшую в его стенах историю. Им известно, что электричество работает, но они не утруждаются включить свет. Оба достаточно давно на этой сцене, чтобы не привлекать лишний раз внимание к предположительно пустому дому. Но это добавляет теней в тенях, Джон не может не видеть их. Он пытается стряхнуть это состояние, отчего Дин останавливается и снова притягивает его к себе. Это опасно. Опасно для обоих. Не стоило Дину это замечать и уж точно не стоило заботиться о том, чтобы помочь Джону справиться.
То, как он расстегивает на Джоне рубашку и чертит ногтями линии на боку, просто соблазнительно. Но то, как другой рукой он поддевает Джона за челюсть и притягивает к себе, слишком похоже на нежность. Даже в том, как он притягивает тело к телу, как вжимается в Джона, уже чувствуется чуть больше, чем просто секс.
Но Джон — тупой мерзавец, поэтому он позволяет этому случиться. И даже не задумывается, что же, мать его, изменилось за прошедший год.
— Боишься темноты, посланник Ада? — бормочет Дин, перемежая слова слишком нежными поцелуями вдоль челюсти Джона. Кусает за ухо, дразняще, на грани — только на грани — боли, втягивая мочку.
— Меньше, чем надо бы, душа моя. — отвечает он почти беззвучно. Не так отвечают на подобные вопросы, но это работает.
Дин хватает его за запястье и тащит в ванную, которую он, должно быть, осматривал ранее. Вот и момент истины. Джон с ухмылкой проходит мимо Дина в отремонтированную, но не особо роскошную ванную. Суётся к душу и выворачивает кран с горячей. Держит руку под текущей водой и даже не смотрит на Дина. Тот его уже соблазнял. Тогда он считал, что дело в том, что охотник встретил экзорциста. Дин был тогда таким несообразным: неопытный, но умелый. И он определённо был увлечен. Во второй раз он был порывистым, сначала отчаянно хотел его, потом так же отчаянно хотел от него избавиться — Джон уже рвать когти собрался. Но это было дело принципа, да и срываться с полпути ему не нравится. Да, вот оно. Горячая вода. Джон некоторое время размышляет, который демон это подстроил, но потом поворачивается за очередным отвлекающе-чувственным поцелуем.
И под ладони. И внезапно оказывается, что у Джона есть заботы поважнее, чем какие-то демоны. Он снимает галстук, просто стягивает его через голову — тот достаточно ослаблен. Но борется с пуговицами на рубашке уже Дин и снимает её в основном тоже он. Потом они снимают рубашку с Дина. Потом снова целуются. Кожа к коже, наконец-то. Липкая от пота, горячая от возбуждения. Если подумать, не так уж и возбуждающе, но Джон уже давно не подвергает сомнению эксцентричность собственного сексуального влечения. В некоторых кругах Ада и экзорцизмах майя куда больше смысла, чем в его сексуальных предпочтениях. Так что он просто рычит в поцелуй и принимается выкорчёвывать Дина из джинсов.
Дин особо и не сопротивляется. Джон знает, что это слащаво, но, закончив его раздевать, отступает на полшага, чтобы полюбоваться видом. Дин чертовски красив. Джон не сомневается, что тот знает, какое влияние оказывает на людей, вот только Дин вряд ли понимает, почему. Как это бывает у многих парней, привлекательная внешность, вероятно, иногда кажется ему скорее проклятием, чем благословением. Но прямо сейчас Джон посчитает это своим собственным личным благословением. Он без зазрения совести скользит взглядом по кремовой мягкой коже, усыпанной почти сияющими в тусклом свете веснушками, бледнеющими там, где их обычно скрывают все эти сраные слои одежды. По-юношески гибкий, но крепко сбитый из-за чуть ли не военного образа жизни. Окутанный паром и освещенный только луной и отражающимися в окне уличными фонарями, он кажется божеством. Джон испытывает искушение сравнить его с греческой статуей, но он куда щедрее одарён, чем они. Член Дина дёргается под его взглядом, и Джон невольно ухмыляется. Приятно знать.
— И Дьявол подпрыгнул… — бормочет Джон и медленно переводит взгляд обратно на Дина. Пытается рассмеяться собственной шутке, но задыхается в безумном поцелуе. Который длится достаточно долго, чтобы из головы напрочь вылетело, что он вообще имел в виду этими словами.
— Я же говорил, панк — это не сексуально, — говорит Дин, впечатывая резкие горячие поцелуи вдоль его ключицы, — включая Ника Кейва. — Джон удивлен, что Дин вообще об этом помнит: это было почти два года назад. Но что помнит — приятно, Джон обожает производить впечатление. Одна из главных его проблем, если честно.
— Ник Кейв довольно сексуален, — спорит Джон. Даже если в глубине души согласен. Есть больше одного пути к победе. Дин только смеётся и лукаво улыбается, как будто сдаваясь, но молчит. Джон чувствует на коже его дыхание и позволяет себе ненадолго раствориться под его зубами и в касаниях его кожи. Позволяет Дину целовать, затаив дыхание, и раздевать. Позволяет себе перестать думать и начать чувствовать. Позволяет толкнуть себя под струи воды. Забывает об ангелах и демонах, обо всём мире.
Вода обжигает, и Джон удивлённо вскрикивает. Не так уж и сильно, впрочем, обжигает. Это он скорее от удивления. Джон всегда был неравнодушен к определённым видам боли на грани удовольствия, и тепло — в их числе. Он нашаривает сквозь пар кран, чтобы добавить немного холодной, и втаскивает к себе Дина.
Душ сам по себе приятный. В шутке о синяках на синяках была доля правды. От жара кровь приливает к поверхности кожи, вода хоть немного смывает мерзкую, лишь отчасти физическую липкость. Дин снова его целует, вжимая мокрого Джона в мокрого себя и в холодную плитку, но Джон не против. Его обдаёт болезненным жаром, и это немного отвлекает от трения и плоти. От того, как тянет напряжённую мокрую кожу, пока смываются жир и пот. Как то и дело цепляет, плавно и грубо одновременно.
— Передай мыло, — просит Джон. — Задний карман моих брюк.
— Знаешь, ты можешь сказать «штаны», как нормальный человек, — отвечает Дин, даже не дёргаясь за мылом. Просто принимается кусать Джона за плечо в захватывающей пытке. Слабовато.
— Штанов… Не суть. Мыло-то дай. — Джон поддевает пальцами налипшую на волосы Дина грязь. — Ты грязный. — Ох, твою ж мать. Джон даже сам слышит лёгкую нежность в собственном голосе. Да, он знает, что это глупо, но вот, получите.
Дин отстраняется и послушно тянется за мелким свёртком пряного мыла. Наклоняется, и Джон восхищается его задницей. Он сомневается, что смертные могут быть настолько безупречными. Это слишком близко к доказательству существования всемогущего придурка. Слишком близко к нарочному свершению. Слишком далеко от невыразимого. Прям деваться некуда от всей этой «веры», когда знаешь правду, да? Но Джон полагает, что в этом случае можно сделать исключение. Он чётко взвешивает все за и против, тщательно всматриваясь. Ангельский — не то слово, которым можно легкомысленно разбрасываться. Но затем Дин тянется вперёд, и Джон, к счастью, снова целиком и полностью отвлекается.
На мгновение даже возникает искушение зайти дальше. Это возможно. Он прекрасно об этом знает. Но мыло и латекс — несовместимы. И раз уж на то пошло, об этом мальчишке Джону тоже известно куда больше, чем, возможно, хотелось бы. Да, Джон склонен к саморазрушению, но не настолько. Как минимум не сегодня.
— В нём цветы, — говорит Дин и протягивает мыло Джону с таким видом, будто это его оскорбляет. Джон смеётся. Потому что это одновременно мило и жалко. Забрав мыло, он суёт его под воду и взбивает пену, шагает боком к Дину. Скользит мыльными руками по нагретой водой коже. У Дина перехватывает дыхание — тот самый ответ, который нужен Джону. Такая реакция — всего лишь от прикосновения или близости тела — льстит. Как будто эго Джона нуждается в дополнительной поглажке. Но если бы нуждалось, этот парень — то, что доктор прописал.
С мылом лучше. Гладкое скольжение, тёплая вода расслабляют, но лёгкая примесь адреналина никуда не делась. Джон пользуется преимуществом: скользит по Дину всем телом, подаётся к вцепившимся в спину рукам, прогибается под взбрыкивающие реакции и да — лёгкая примесь контроля. Он в равной степени намыливает Дина и себя. И они снова целуются. Джон любит целоваться. Не только в такие жаркие и безумные моменты, как этот, хотя в них — особенно. Вообще любит. Любит как проявление связи и чувственности. Любит их магию. Если честно, особенно ему нравится целоваться с Дином. Этот мальчишка такой отзывчивый. Простой и непритязательный, но всё же немного грубый. И то, как он колеблется в поцелуе от наслаждения телесным к неуверенности и обратно, почти гипнотизирует.
Когда Джон, наконец, берется за совсем недостаточно длинные волосы, Дин без просьб поворачивается спиной и прижимается к нему. Оглядывается через плечо и ловит взгляд Джона. Он точно знает, что делает. Дин тянется назад и притягивает бёдра Джона плотнее. Будь это драка, это было бы объявлением войны. Джон ухмыляется в ответ и впивается ему кончиками пальцев в кожу головы. С нужным эффектом. Дин закрывает глаза и подставляется под массаж. Даже стонет с теми самыми декадентскими интонациями, от которых у Джона сжимается нутро, а бёдра непроизвольно толкаются вперед, вжимаясь в мыльный зад Дина.
Ополоснув отмытые волосы, Джон ведёт руками по бокам, чертит на коже бессмысленные узоры, а достигнув талии, затягивает предвкушение: медленно продвигается одной рукой вниз и вперёд, а второй всё так же выводит бессмысленные дразнящие узоры на мокрой коже. Джон удивлён, что Дин не просит «давай уже», но тот, похоже, в кои-то веки не торопится. Чудеса продолжаются. Хотя, наверное, позволить себе роскошь не торопиться с удовольствием посреди незаконного проникновения — немного чересчур. Доверься грёбаному Винчестеру, и даже тут он всё вывернет наизнанку.
Джон наконец касается головки, и Дин снова издает этот до нелепости эротичный звук, от которого все лишние мысли сдувает из головы. Джон чувствительно вдавливается в Дина собственным чертовски твёрдым членом, снова и снова выдавливая эти захватывающие постанывания движениями запястья. Да у него шлепки бывали не такие возбуждающие, чем эти грёбаные звуки, которые издаёт Дин. По ощущению, проходит всего пара мгновений, прежде чем Дин начинает беспорядочно толкаться ему навстречу. Слишком рано. Джон резко замедляется. Дин сладко всхлипывает, но всё ещё не просит вслух, так что Джон буквально нарывается, впиваясь зубами ему в плечо достаточно сильно, чтобы оставить отметину. Очередной отчаянно жаждущий всхлип, и Дин едва заметно подаётся навстречу укусу.
Джон ждёт, пока собственное напряжение нарастает под кожей, и, сжалившись, двигается в ответ на всё более отчаянные мелкие толчки Дина. Ускоряет скольжение мыла по чувствительной коже. Дин с силой толкается назад. Член Джона скользит между чертовски идеальными булками, и Джон снова впивается Дину в плечо, так же сильно. И реакция такая же отличная. Они балансируют в окружении шумного дыхания и горячего пара. Но это ненадолго. Джон чувствует горячее давление в яйцах, готовое излиться напряжение. Звуков и скольжения достаточно, чтобы бросить за край. И он кончает резко и сладко. Изливается Дину на спину. И Дину это определённо нравится. Это не только слышно в его всхлипах; Дин изгибается, и притягивает Джона в страстный, пусть и немного неудобный поцелуй.
Джон стискивает его крепче. Притягивает свободной рукой лицо Дина ближе. Теперь, уже не отвлекаясь на собственные нужды, он сосредотачивается на том, чтобы Дину тоже было хорошо. Тепло и посторгазменная чувствительность удерживают на грани эйфории. Поцелуй сначала глубокий и сильный. И реакции Дина по-прежнему чертовски хорошо отзываются внутри. Джону нравится смотреть, как рушится мачо-фасад, погребённый под похотью и умоляющими глухими стонами, жаждой и мелкими толчками. Нравится наблюдать, как человек в его руках откликается, подаётся бёдрами и извивается в такт каждому движению. Судорожное дыхание и опьяняющие тепло и текстура кожи. Поцелуй становится рваным, как и дыхание Дина, и Джон чувствует, как напрягается тело в его руках. Борись или беги. Дин кончает ему в ладонь с криком, бессвязным, но слишком близким к «Константин».
Джон не уверен, как к этому относиться, и пока решает проигнорировать. Целует Дина, пока тот не перестаёт толкаться ему в ладонь. Затягивает с собой под воду, благодаря какое-то неизвестное божество водопроводных труб, ответственное за то, что вода всё ещё не закончилась. Но стало прохладнее, так что домываться надо скорее. Потом Дин в его объятиях разворачивается лицом к лицу, и они снова целуются, вжимаясь друг в друга. Может, у них и нет в распоряжении всего времени мира, но потратить его остатки на поцелуй — чрезвычайно важно.
o)oOo(o
Оказывается, у них всего три секунды. Вот только дело не в воде. Холодеет воздух. Внезапно и настолько сильно, что зеркало по краям затягивает инеем, дыхание вырывается облачками пара, над кожей воздух тоже мутный.
— Ёпта, — роняет Джон.
— Срань, — вторит ему Дин.
— Ты в душ пушку не захватил?
Дин закатывает глаза. Джон воспринимает это как «нет», и как хороший знак — парень способен держать себя в руках в трудную минуту. Нельзя одновременно биться в истерике и строить из себя грёбаного зануду. Джон плавно выключает душ. Хрен знает, с чего он так осторожен. Раз тут холодно, призрак уже их заметил. Может, это опять какая-нибудь цыпочка, которую можно уболтать?
— Вот же хрень, — говорит Джон, когда в углу комнаты проявляется призрак мужского пола примерно с него ростом. Пресловутый грёбаный папаша, и он им явно не рад.
Джон ненавидит грубую магию. Это больно, даже если на вид впечатляет. Истощает значительно сильнее и пьянит круче, чем магия ритуальная. Отвратительное сочетание. Джон вздыхает, выходит из-под душа и встряхивает плечами, расслабляясь. Но едва он начинает формировать силовой кокон, как Дин хватает свои джинсы и бросает что-то подозрительно похожее на несколько разорванных пакетиков с солью в тут же на время исчезающего призрака. Выгадывая им, наверное, секунд пять. Неплохо.
— Бежим? — предлагает Дин, сунув Джону в руки его одежду на пути к выходу. Не поспоришь — идея отличная.
Пока призрак приходит в себя, они добираются до кухни. А на кухне остался набор Джона, включая соль. Дин одновременно пытается обогнуть зарывшегося в сумку Джона и запрыгнуть обратно в джинсы. Несмотря на срочность, Джон невольно смеётся, копаясь в сумке в поисках… ага!
— Подержи-ка, — говорит он, протягивая Дину маленькую голубую статуэтку. — И это, — добавляет он, подумав, доставая из мешка длинное золотое перо. Не повредит и может понадобиться, если запереть проклятие не получится.
— Это… что за херня? — спрашивает Дин, глядя на предметы в своих руках. К счастью, он, кажется, решил, что одних джинсов для боя с призраками достаточно. Ещё одна идея, с которой Джон не собирается спорить.
— Магия. Одно — подарочек от меня из двадцать первого, второе — с барахолки в Лидсе. — Джон одевается торопливо, но несколько спокойнее, чем Дин. Призрак ещё не восстановился после соли, и получается сдерживать его просто силой воли, которой хватает, чтобы не дать ему сдуть соль или проделать ещё какие-нибудь неприятные трюки, на которые способны призраки. Галстук где-то продевался. Чтоб тебя. Ну ладно, брюки и рубашка… условно на нём. Сойдёт. Хотя бы не замёрзнет. Это был бы позорный конец. Но ироничный.
Дин наблюдает за кружащим возле них призраком. Похоже, почти всерьёз задумывается, не начать ли размахивать пером, что было бы забавно, но бесполезно. Из какого бы архангела его ни выдернули, это просто пёрышко, пока с ним кой-чего не сделаешь.
— Полагаю, тебе не известно, где зарыт этот мудила? — уточняет Джон.
— Нет, так далеко мы не копали. Мы знали, что это девушка…
— Хм, ладно. Тогда вариант один. Дай-ка статуэтку, душа моя. Сейчас появится свеженький одержимый проклятый артефакт.
Дин, не сводя глаз с призрака, передаёт статуэтку. Джон Винчестер, может, и первостатейный болван, но мальчишку натаскал отлично.
Удерживая маленькую керамическую фигурку в форме человечка на левой ладони, Джон водит над ней правой. Все эти рюшечки на самом деле не нужны, но небольшое шоу всегда помогает сосредоточиться. Джон погружается в себя и мягко зачерпывает силу из внутреннего запаса, а затем формирует её волей. Он накладывает на статуэтку линии зелёной… да, зелёной… энергии. Сплетает сеть. Подготавливает ловушку. Визуализирует мысленным взором, пока свечение не становится видимым магически. Едва начав плетение, Джон поёт заклятье. Гэльский у него не очень, но чтобы смысл разобрать, хватает. В любом случае, только это во всей этой чуши и имеет значение.
Джон не замечает, что внимание Дина переключилось на него, почти до самого конца; статуя светится так ярко, что часть сияния просачивается в видимый спектр. У Дина отвисает челюсть, и Джон ему подмигивает. Дин так неопытен во всём, что касается магии, что это бы казалось милым, не будь это безумно опасным. Возможно, стоит обсудить это со старшим Винчестером. Или нет. Наверное, это не его дело по… вообще и всегда.
— Вот и всё, — говорит Джон, когда заклинание достигает пика. — Оставайся на месте, — велит он и легко прыгает из круга. Приземляясь на противоположной стороне от призрака.
— Чё за… — голос Дина пробивается сквозь адреналиновый туман, но недостаточно сильно, чтобы отвлечь. Это стихия Джона. Практически смысл его существования. Дешёвые уловки, изворотливая тактика и победа над любым холодным, скользким злобным мерзавцем, который встанет между ним и следующим аппетитным кусочком. Бывают дни, когда он почти наслаждается этим. Ну, победой так точно. И злость на этого мёртвого мудилу только помогает.
Призрак, как и ожидалось, бросается на него. И как только он это делает, Джон выставляет статуэтку перед собой и завершает заклинание в несколько слогов на гэльском, добавляя бонусом уже лично от себя:
— Трахнул тебя, приятель.
Призрак втягивается в статуэтку во вспышке зеленого и серебряного света. Свечение медленно угасает, а температура и статическое электричество в воздухе медленно возвращаются к норме. Как и пульс и дыхание Джона.
— А меня? — говорит Дин, и Джону требуется мгновение, чтобы вспомнить собственные слова и как это может быть связано. Поняв, Джон теребит нижнюю губу и прищуривается, глядя на Дина оценивающе.
Тот чуть покраснел, пару лет назад Джон бы и не заметил. До второго переливания. Спасибо, Нергал, мерзкий ты ёбаный мудила. Да даже час назад мог бы не заметить, но сейчас в крови бурлит не только демон, но и магия. Однако, несмотря на румянец, Дин тоже смотрит оценивающе. Не скрываясь, окидывает с ног до головы недвусмысленным голодным взглядом. Джон сказал бы, что отчасти это представление. Этот уверенный соблазнительный образ — костюм. Дин стоит, склонив голову, но расправив плечи, — открытая шея, почти покорная поза, не скрывающая мощь. Джон подозревает, что Дин привычно жульничает. Просто не знает, как флиртовать, если не нужно для дела. Джон будто смотрится в кровоточащее зеркало. И именно это наконец заставляет Джона остановиться и задуматься, что он делает и говорит. Но глаза Дина не лгут. С таким подходом из него никогда не выйдет такого талантливого лжеца, как из Джона. Везучий поганец.
— Ага, — говорит Джон спустя несколько молчаливых вздохов. — Не вопрос. Но сначала помоги найти галстук.
o)oOo(o
Рубашка Дина в коридоре. Дробовик они находят в грёбаном саду, обыскав полдома. Плащ Джона — буквально в кухонной мойке. Трусы Дина — простите, «нижнее бельё», — в раковине в ванной. Галстук в ванной же на полу, и его найти оказывается проще всего. О, и Дин посеял бумажник. Который тоже обнаруживается в ванной после чуть более тщательного обыска.
Дин пролистывает содержимое, чтобы убедиться, что всё на месте. Он кажется достаточно счастливым, а Джон нашёл ремень, и это отлично. Затем Дин закусывает губу, явно что-то обдумывая. И, приняв какое-то решение, передаёт что-то из бумажника Джону.
Фотографию.
— Это Сэмми, — говорит Дин, указывая на запечатлённого на ней подростка.
Джону приходится напоминать себе, что надо нормально, блядь, дышать. Ничего. Не. Выдать.
Парень на фото моложе. Гораздо моложе, чем Джон видел раньше. Но достаточно взрослый, чтобы узнать черты. Глаза не горят пламенем, но сходство ясно как божий день.
Это не единственное лицо, которое архангел носит, когда является к Джону во снах. Ему нравится быть Джоном, или отцом Джона, или, что хуже всего, его грёбаной сестрой, что раньше так сильно сбивало Джона с толку. Большую часть времени это какой-то симпатичный блондин — Джон уверен, что это кто-то из его предков. Но время от времени архангел носит и это лицо. У Джона шрамами на памяти врезаны все и каждое из них. И это — одно из любимых воплощений старины Люци. Что означает, что оба младших Винчестера являются потенциальными сосудами для грёбаного Сатаны во плоти. Вот же дрянь. Нарративная симметрия, а? Блядь.
— Эй, — говорит Джон, глядя вместо Дина на ремень, который вдевает обратно. — Не хочешь поиграть?
— Поиграли же. И оба выиграли, или уже забыл?
— Да-да... Но я имел в виду, в Нью-Йорке? Наши там свадьбу празднуют.
— Ты серьёзно?
— Да, чего нет-то? У невесты, правда палка в заднице, но если я знаю Чэса, а я, конечно, знаю его, там будет чертовски хорошее пиво.
Джон не уверен, почему на самом деле приглашает. Что он планирует с этим делать потом? Что случилось с «не менее чем на пять ходов вперёд», Джонни? Да, он хочет присматривать за мальчишкой… Примерно сколько? Дня три-четыре ещё? Дина за это время он точно не спасёт. Может, дело в простом любопытстве? Джон чует в нём безрассудство. Что-то изменилось за прошедшие двенадцать месяцев, и Дин в отчаянии, и ещё более сломленный. И это взывает к чему-то мелкому и тёмному внутри Джона, что требует рыть сильно и глубоко, пока он не узнает, насколько всё хреново и почему.
О, и Рене будет в ярости, да. Когда Чэс позвонил ему и Джон сказал: «Да, конечно, я буду и приведу свой грёбаный плюс один», она, вероятно, решила, что он приведёт Эмму, потому что Эм — практически единственный человек, которого он знает в Нью-Йорке из тех, кому он нравится и кто не Чэс. По правде говоря, Джон думал о том же. Эм — хорошенькая штучка (даже если она нравится Рене), и она, вероятно, не отказалась бы, если бы Джон объявился у неё на пороге, чтобы пригласить её надраться за счёт папаши Рене.
— Отец… — начинает Дин. Как будто он действительно обдумывает предложение. Как будто это единственное возможное осложнение в этой, честно говоря, чертовски тупой затее. Но Джону становится интересно, как туго папаша Винчестер держит мальчишку на поводке.
— Твой старик ненавидит Нью-Йорк больше, чем я, — говорит Джон, спрашивая себя, не слишком ли далеко он заходит. — И в Нью-Йорке вечно происходит какое-нибудь сверхъестественное дерьмо. Отхватим себе простенькую охоту на привидений. Будет весело, а?
Джон пожимает плечами и возвращается к завязыванию галстука. Игнорирует взгляд Дина и старается не слишком много думать о собственных мотивах. Или о том, что Эм во многом была бы лучшим выбором и путём наименьшего сопротивления. Однако Джон Константин никогда не ищет лёгких путей. И у него так и не хватило духу спросить, едет ли Энни, но если и едет, то ей точно легче видеть его с парнем, чем с другой цыпочкой. Джон никогда не понимал, почему, просто знает об этом. Не то чтобы это было таким уж поводом, но что есть, то есть. Джентльмен Джон Константин, кто бы мог подумать.
— Хорошо, — говорит Дин. И несмотря на разумные аргументы — и те, что выложил ему, и те, что обдумал для себя, — Джон оглядывается удивлённо.
— Правда? — спрашивает Джон. Умудряется не спрашивать больше ни о чём. Например, о том, что успело сломаться между прошлым разом и этим. Что заставило этого парня всего за двенадцать месяцев настолько снизить планку, что он думает, что съездить за два штата на грёбаную свадьбу лишь затем, чтобы нажраться и, может быть (ладно, определённо), переспать несколько раз с Джоном Константином, это хорошая идея, а?
— Конечно, почему бы и нет? — ухмыляется в ответ Дин. Джон может придумать немало веских причин, почему бы и нет. Но он их не озвучивает. Просто кивает и целует его. Почему бы, чтоб его, и нет, приятель.
