Rex

      — Ради Христа, почему ты не можешь заткнуться хоть на пару минут? — Шлатт захлопывает дверь и заводит машину. — От твоего британского акцента даже у меня уже уши вянут.       — А от твоего нью-йоркского, думаешь, все в полном восторге? — задорно бросает Уилл, ради приличия решает пристегнуться и наконец открывает бутылку воды.       — Я клянусь тебе, если ты ещё хоть раз скажешь уборная вместо толчка, нас точно забьют грёбаными камнями. — Вопреки словам он, конечно же, улыбается. — Это Айова, а не чёртов Эссекс. Тут не любят белых колонистов вроде тебя, пацан.       Уилл в ответ закатывает глаза, включает радио, ищет станцию с Тейлор Свифт и выкручивает громкость на полную. Шлатт вполне привычно осуждающе вздыхает, но ничего не предпринимает. Он уже знает, что Уилл обожает Тейлор Свифт, и, пожалуй, он предпочитает, чтобы Уилл слушал Тейлор Свифт, а не занимался какой-нибудь другой хернёй. Лучше слезливые песни о любви, чем действия, угрожающие жизни и здоровью всех окружающих, — к такому компромиссу они пришли однажды, и с того самого дня жить всем стало значительно проще. Машина трогается, Шлатт заботливо опускает единственный козырёк со стороны Уилла, а сам надевает солнцезащитные очки. Прокатные тачки — странная вещь, однако Уилл не жалуется. Шлатт всегда находит решения всех проблем, а ему остаётся только наслаждаться жизнью. Он подпевает, используя бутылку в качестве микрофона, и иногда посматривает по сторонам, но, к несчастью, этот унылый сельскохозяйственный штат не способен предложить ему совершенно ничего интересного. Остаётся только развлекать себя по старинке.       — Джонатан, каково ваше мнение касаемо картофельной закуски со вкусом соли от бренда Лэйс? — Уилл подносит «микрофон» к лицу Шлатта.       — Уильям, я не уверен, что западное общество готово к серьёзному обсуждению данного вопроса, — важно отвечает он, даже не отводя взгляда от дороги. — Понимаете ли, это слишком противоречивая тема. Противоречивее, пожалуй, лишь вопрос этичности добавления ананасов на поверхность пиццы. — Уилл понимающе кивает. — Лично я считаю данную закуску крайне переоценённым продуктом. Не поймите меня неправильно, но чёртову картошку с солью я и сам могу себе приготовить.       — О, — вернув себе «микрофон», задумчиво протягивает Уилл. — Да, я понимаю и уважаю вашу позицию, Джонатан. В её корне лежат серьёзные научные факты, с этим действительно невозможно спорить. — Шлатт на мгновение выходит из роли, когда опускает стекло и материт какого-то мужика на светофоре, но потом вновь надевает личину великого телевизионного аналитика. — Но как вы относитесь к людям из противоположного лагеря?       — Я не имею ничего против них, но мне кажется, что им давно пора повзрослеть, — всё также серьёзно отвечает он. — Я понимаю, что вы, ленивые засранцы из среднего класса, просто обожаете тратить бабло на бессмысленную херню, но давайте будем честны хотя бы перед самими собой. — Шлатт драматично вздыхает и приспускает очки. — Вы могли бы начать инвестировать и выбраться наконец из своей выгребной ямы, но вместо этого вы жрёте картошку с солью? Мне искренне вас жаль.       — Джонатан, вы как всегда прекрасны, — почти кокетливо отвечает Уилл. — Я вас обожаю, Джонатан. — Шлатт поправляет очки и качает головой. Похоже, сегодня у него нет настроения на флирт. Печально.       Уилл хочет что-нибудь рассказать, но он, кажется, рассказывал уже обо всём на свете. Уже рассказывал о том, что десятый студийный альбом Тейлор Свифт побил рекорд прослушиваний на спотифай; уже рассказывал о том, что Мьюс — отличная группа с прекрасными оркестровыми аранжировками и не менее великолепным вокалом; уже рассказывал, наверное, обо всех скандинавских фолк-группах и обо всех возможных жанрах рока. Болтал о Битлз, Секс Пистолс, Лед Зеппелин, Рэд Хот Чили Пепперс и Гориллаз. Болтал о Мадонне, Бритни Спирс, Леди Гаге и Лане Дель Рей. В общем, болтал слишком много о чём, но так и не смог выяснить, какая музыка нравится Шлатту. Хотя, вероятно, Уиллу на это плевать. Его больше интересует, какая музыка Шлатту не нравится, просто потому что отрицательная реакция всегда веселее. Просто потому что ненависть по его опыту всегда гораздо громче и ярче радости. Ненависть — метафорическая нефть; топливо, на котором работают все человеческие существа. Топливо, на котором работают все человеческие войны.       Их съёмная квартира, как и десятки предыдущих, практически не изменилась с первого дня: зашторенные окна, идеально заправленная кровать, сложенный диван, чистая посуда на кухне и несколько сумок в коридоре. Шлатт всегда запрещает разбирать сумки, запрещает мусорить, запрещает заниматься украшательством, запрещает привязываться к местам, вещам и людям. Он ненавидит цветную подсветку; ненавидит, когда Уилл в ярости что-нибудь ломает или разбивает; ненавидит слишком дружелюбных соседей. В его небольшой спортивной сумке рядом с джинсами, футболками с дурацкими принтами и забавными цветастыми толстовками лежит здоровенный охотничий нож в кожаном чехле. В его второй сумке прямо между красными галстуками, костюмами от Армани и прекрасными белыми рубашками лежит пистолет Беретта М-92. Шлатт как-то говорил, что такие стоят на вооружении армии США. А ещё как-то говорил, что тоскует по своей домашней коллекции огнестрела. В общем, Шлатт любит болтать совсем не о музыке.       Уиллу до сих пор ужасно скучно. Он сидит на диване и переключает каналы, но всё ещё не находит ничего интересного. Шлатт уходит принимать душ, и мгновенно становится совершенно невыносимо. Уилл встаёт с дивана и несколько мгновений бродит туда-сюда. Уилл берёт сумку Шлатта и осторожно вытаскивает из неё один из пиджаков. В последний раз Уилл надевал пиджак, кажется, на свой выпускной. Алекс завязал ему галстук и подарил свои запонки, Фил подвёз до школы. На выпускном Уилл впервые напился, впервые попробовал марихуану, впервые поцеловался с девушкой, парнем и, вроде бы, даже с собакой. В общем, он никогда не стесняется брать всё, что жизнь способна ему предложить. Красивый пиджак от Армани Уиллу совершенно не подходит, — слишком широкий и со слишком короткими рукавами, — но наощупь он просто прекрасен, да и пахнет от него приятно. Сигаретами, одеколоном и богатством. Пиджак Шлатта пахнет Шлаттом. Пожалуй, никто не удивлён.       И вот Уилл стоит у зеркала в своих потёртых оксфордах, в серо-синих джинсах, в свитшоте поверх рубашки и в совершенно не подходящем по росту и настроению пиджаке. Ему хочется представить себя большим и страшным волком из песни Радиохэд, просто потому что Шлатт говорит только о деньгах, политике, машинах и оружии. Но Уилл не волк. Он шарит по карманам, надеясь найти забытую пачку сигарет или зажигалку; надеясь найти что-то, что накормит нефтью внутренний пожар, но находит лишь смятую бумажку во внутреннем кармане. Разворачивает её. «Прошу винить в моей смерти дерьмовую лондонскую погоду». Конечно же, Шлатт тоже не волк. Уилл усмехается и садится на диван. По телеку идут новости, но в мире давно уже не происходит ничего интересного. Кажется, в мире уже совершенно ничего не происходит. Замолкает вода, едва слышно открывается дверь ванной. Уилл берёт бумажку двумя пальцами и поднимает в воздух.       — Что это такое, дружище? — задорно бросает он, не давая собеседнику получить контроль над разговором. Шлатт молча окидывает Уилла взглядом, а потом вытаскивает такую же бумажку из кармана свежей толстовки.       — «Прошу винить в моей смерти грёбаную Тейлор Свифт и все её грёбаные альбомы», — совершенно спокойным голосом читает он. — Это предсмертная записка, пацан. У меня таких сотня везде распихана.       — Зачем? — Уилл понятия не имеет, его это больше веселит или заставляет завидовать. Он хотел бы первым додуматься до чего-то настолько остроумного.       — Надо быть всегда готовым. — Шлатт сворачивает свою бумажку и снова прячет в карман. — Думаю, когда меня припрёт спрыгнуть с моста или прострелить себе башку, я не захочу тратить время на эти дебильные записки.       — Предусмотрительно, — понимающе кивая, протягивает Уилл. — Значит, ты давно об этом думаешь? — Шлатт игнорирует вопрос и уходит на кухню. Уже привычно ставит в микроволновку кружку с водой, чтобы сделать себе кофе. — Так почему бы уже не убить себя? — вдогонку бросает Уилл и лениво поднимается с дивана.       — Потому что у меня есть тысяча более серьёзных причин попасть в ад. — Голос всё ещё абсолютно спокоен. — Представь, что ты заехал на тачке в магазин и убил нахер всех посетителей. Потом ты как ни в чём не бывало поехал по своим делам, а в конце дня тебя оштрафовали за отсутствие номерного знака. — Шлатт насыпает кофе, плавно размешивает его. — Да, ты виноват. Но штрафа как-то маловато, не находишь?       — Мне бы вполне хватило и штрафа. — Уилл усмехается, берёт с тумбочки забытую бутылку воды, ставит её в холодильник и садится за стол. — А лучше было бы обойтись и без него. ***       Кора твёрдая и шершавая. Уилл стёр себе ладони и колени, пока забирался на дерево, но вид, кажется, стоит любой возможной боли. Рядом журчит ручей, впадая в небольшое озеро; рядом квакают лягушки, прыгая по берегу небольшого озера; рядом крякают утки, плавая в небольшом озере. Уилл сидит на ветке и беззаботно болтает ногами. Он не смотрит вниз, — внизу ничего интересного. Только трава, коряги и листья. Тёплый солнечный свет, пробиваясь сквозь плотную листву, красиво играет на поверхности небольшого озера. Уилл хочет придумать какую-нибудь песню, но лишь насвистывает рекламную мелодию, услышанную по радио. Вскоре он улавливает приближающиеся голоса, но притворяется, что не замечает их. Притворяется, что удивлён. Притворяется, что сделал всё это не только ради них. В конце концов, вид на небольшое озеро действительно не так уж и плох.       — Уильям, немедленно слезай с чёртового дерева! — доносится откуда-то снизу обеспокоенный голос папы. Уилл всё ещё не смотрит вниз, всё ещё болтает ногами и насвистывает рекламную мелодию. — Уильям!       У Алекса низкий и спокойный тон, потому с дерева его ответа папе почти не слышно. Но Уилл точно знает ответ и продолжает их игнорировать, а вскоре, внутренне ликуя, слышит, как под чужим весом хрустят и отламываются куски шершавой коры. Алекс оказывается на соседней ветке, он сидит молча и неподвижно, он наблюдает за переливами света на поверхности воды и за милыми уточками, плавающими кругами по небольшому озеру. Он закатал рукава своей красивой чёрной рубашки с вышивкой золотыми нитками, он убрал волосы в хвост. Уилл смотрит на него и с замиранием сердца ждёт того самого момента. И Алекс, кажется, тоже чего-то ждёт, но продолжает смотреть на небольшое озеро. Уилл думает о том, что папе, наверное, ужасно одиноко там, на земле, но не говорит этого вслух. Наверное, если бы ему было по-настоящему одиноко, он тоже забрался бы на дерево.       — Ну и что ты тут делаешь, Уилл? — наконец спрашивает Алекс. — Отдам тебе должное, вид обалденный, но всё остальное? — Он едва заметно морщит нос и качает головой.       — Это моё дерево, — нахохлившись и сложив руки на груди, гордо бросает Уилл. — Если не нравится — можешь валить. — Собеседник усмехается.       — Подумай о Филе хотя бы, — примирительно говорит Алекс. — Думаешь, он полез бы за тобой? — Он фыркает. — Он же уже старый дед. Сколько ему, восемьдесят? Он просто развалится.       — Я вообще-то всё слышу! — недовольно выкрикивает папа. Уилл с Алексом смеются в ответ. Уилл из-за этого где-то до средней школы будет думать, что после тридцати уже можно выходить на пенсию. Узнав правду он будет, пожалуй, ужасно разочарован.       — Да даже если не о Филе, — невозмутимо продолжает Алекс. — Если ты упадёшь отсюда, то тебе крышка. Видишь ту корягу? — Он указывает вниз, Уилл послушно опускает взгляд и кивает. — Ударишься о неё башкой — череп всмятку, и все мозги разольются по полу. — Снизу доносится разочарованное: «Алекс, ради всего святого!», — но они оба это старательно игнорируют. — Ты же не хочешь этого, м?       — Не хочу, — Уилл быстро-быстро вертит головой и едва удерживается на ветке. — Но здесь так классно!       — Поверь мне, есть куча более классных мест. — Алекс совершенно не меняется в лице, но Уилл точно знает, что он волнуется. И его, если честно, это ужасно веселит. — Да и Фил от тоски помрёт, если ты себе голову разобьёшь.       — А ты помрёшь от тоски, если я себе голову разобью? — Уилл беззаботно болтает ножками. Алекс вздыхает, придвигается чуть поближе и, покрепче взявшись за ствол дерева, наклоняется к Уиллу.       — Ничего не обещаю, но мне точно будет довольно грустно, — хрипло шепчет он. ***       Так происходит каждый раз с момента, когда Уилл переехал в Лондон и заселился в комнату с Томасом, а потом случайно познакомился с его другом Тобиасом. Тоби предлагает Томми куда-нибудь съездить, куда-нибудь сходить, где-нибудь погулять, и Томми всегда тащит Уилла за собой. По отдельности Тоби и Томми ещё терпимы: Тоби милый и улыбчивый маленький паренёк, с которым приятно просто поболтать ни о чём; Томми громкий и гиперактивный гремлин, но его легко пристыдить и заставить вести себя в рамках приличия. Вместе же они превращаются в разрушительную силу; вместе они бегают, орут, толкаются и даже кусаются. Рядом с ними Уилл порой чувствует себя нянькой, и тех нескольких фунтов в час, которые он брал бы за такую работу, явно недостаточно. А он занимается этим бесплатно. Вот это, пожалуй, по-настоящему расстраивает. Впрочем, он не жалуется. Без них он бы уже давно помер от тоски.       — Томми, извинись перед Тоби, — уже в который раз повторяет Уилл.       — За что мне перед ним извиняться? — уже в который раз возмущается Томми. — Он первый начал! Он сказал, что моя футболка уродливая!       — Она правда уродливая, Томас, — невозмутимо отвечает Уилл. Тоби активно кивает. — А теперь извинись перед Тоби. — Томми драматично всплёскивает руками и с гордо поднятой головой выходит из магазина.       Тоби пожимает плечами, а потом они с Уиллом смеются. В торговом центре шумно и людно, но ужасно весело. Они периодически приходят сюда и часами сидят в Макдональдсе или смотрят фильмы в кинотеатре на третьем этаже, или, как сейчас, бесцельно бродят по магазинам и обсуждают всё на свете. Тоби в какой-то момент вспоминает, что ему срочно нужно купить новые наушники взамен тем, что они с Томми утопили в море на прошлых выходных. И вот они здесь, бродят по магазину электроники, пока гремлин не начинает вести себя как гремлин. Уилл с Тоби продолжают выбирать наушники, а Томми, конечно же, продолжает строить из себя обиженку. Вскоре он всё также гордо возвращается, встаёт рядом с Тоби, кладёт руку ему на плечо и торжественно произносит:       — Прости меня, Тоби, — и выглядит, конечно же, так, будто все вокруг должны упасть на колени перед Его Величеством.       — За что ты извиняешься, Томми? — не выходя из роли самого старшего и мудрого, спрашивает Уилл. Томми мгновенно меняется в лице, закатывает глаза и тяжело вздыхает.       — Какая разница, чёрт подери? — почти вскрикивает он. Уилл не сводит с него строгого взгляда. — Ладно! — Томми складывает руки на груди и тихо продолжает: — Прости меня, Тоби, за то, что ты был козлом, и я ударил тебя за это.       — Я прощаю тебя, босс, — терпеливо отвечает Тоби. — И не парься, мы можем купить тебе новую футболку! Не такую уродливую!       Томми снова замахивается на Тоби, но тот, схватив наушники, громко смеётся и убегает на кассу. Уилл успокаивающе хлопает Томми по плечу и всё ещё старается не выходить из роли. Они ждут несколько мгновений, вскоре возвращается Тоби, и Томми, конечно же, уже на него не злится. Он болтает о преподавателе математики, с которым они всё никак не могут поладить, болтает о девчонках из другого потока, болтает о видео из тиктока. Они с Тоби пародируют несколько популярных звуков, но Томми вдруг останавливается у магазина одежды. У него на лице то дурацкое выражение: «Уилл, у меня отличная идея!». Как-то раз из-за этого чуть не сгорело общежитие. Как-то раз из-за этого чуть не утонул Тоби. Как-то раз из-за этого их троих ещё неделю все обходили стороной. Было ли во все эти разы весело? Чертовски! Уилл обожает Томми. Пожалуй, нет на свете никого лучше этого проклятого гремлина.       — Уилл, мы покупаем тебе новую одежду! — спустя пару мгновений торжественно объявляет Томми.       — А что не так с моей старой одеждой? — Уилл осматривает себя с ног до головы, но не находит совершенно ничего криминального. Томми обходит его кругом.       — Ты одеваешься как чёртов софт бой! — Он дёргает Уилла за джемпер. — Что это, мужик? А всё это твоё дерьмо с тёмной академией? — Томми делает вид, что его сейчас стошнит. — Отвратительно! Неприемлемо!       — Мне нравится одежда Уилла, — скромно вставляет Тоби. — Мне кажется, ты просто боишься быть страшной подружкой на его фоне. — Томми возмущённо вздыхает и выглядит оскорблённым как минимум до глубины души.       — Прошу прощения? — восклицает он. Уилл уже не сдерживает хихиканья, но Тоби абсолютно спокоен. — У меня новая идея! — Томми отходит на небольшое расстояние и указывает на них обоих. — Вы меняетесь стилями. Не обсуждается.       Честно говоря, никто и не хочет обсуждать эту идею. Это кажется довольно весёлым занятием, так что они воодушевлённо разбредаются по магазину. Тоби и Томми, как всегда производя неприличное количество шума, пытаются найти Уиллу футболки и толстовки на его рост, пока Уилл совершенно спокойно набирает кучу свитеров, рубашек и джемперов для Тоби. Они занимают примерочную, и Томми, конечно же, сначала заставляет Уилла «одеться как человек». Бордовая толстовка на молнии, белая футболка со Звёздными войнами, широкие джинсы и чёрно-белые кроссовки. Уилл с сомнением смотрит на себя в зеркало, пока Томми практически ликует, а Тоби неоднозначно пожимает плечами. Уилл думает о том, что сказал бы Алекс. Скорее всего, ничего хорошего он бы не сказал. Тем не менее, подходит очередь Тоби. Он надевает белую рубашку с зелёным свитером, серые брюки и туфли.       — Мужик, ты выглядишь как ботан! — Томми смеётся, и, почти подпрыгнув, без разрешения снимает с Уилла очки. Надевает их на Тоби и напевает тему из Гарри Поттера. — Уилл, теперь понимаешь, о чём я говорил?       — Думаю, ты драматизируешь, — почти оскорблённо отвечает Уилл. — Тоби, король, ты выглядишь великолепно. Не слушай этого гремлина. — Он поднимает руку, и Тоби незамедлительно даёт пять. ***       Уилл уже не запоминает ни названия штатов, ни названия городов. Они для него ничего не значат, поэтому он решает не тратить на это время. Иногда холодно, а иногда жарко; иногда за окном лес, а иногда пустыня. Пожалуй, его всё это уже не заботит, всё это превратилось для него в один сплошной плохой сон. Хотя, вообще-то, он лучше всех своих знакомых знает географию. Он может по памяти нарисовать карту США и, вероятно, процентов на восемьдесят она будет совпадать с оригиналом. Он может перечислить названия всех штатов и всех столиц штатов. Он знает имена всех президентов США, может назвать минимум по одному интересному факту о каждом из них. В общем, несложно догадаться, что его любимый мюзикл Гамильтон, но даже если бы это было не так, никто бы не удивился. Уилл просто знает очень много бесполезных фактов. Уилл просто любит чувствовать себя умнее всех в комнате. Уилл просто невыносимо претенциозный кусок дерьма. И, пожалуй, это его любимая черта в самом себе.       Со Шлаттом, впрочем, сложно как-то выделиться. Едва ли хоть какие-то знания Уилла способны впечатлить этого циничного ублюдка. Начнёшь рассказывать о всех возможных вариантах конца света — он пожмёт плечами и скажет, что ему плевать на конец света, потому что, очевидно, он к тому времени будет уже мёртв. Заведёшь разговор о глобальном потеплении — он лениво ответит дешёвой шуткой про кондиционеры. Начнёшь рассказывать про маньяков или террористов — он непременно бросит, что уже занимался чем-то подобным в начале двухтысячных. Наверное, за это Уилл Шлатта и обожает. Человека настолько безразличного к неоднозначным с точки зрения морали вопросам нужно ещё поискать. Бедность? Убейте всех бедных! Голод? Убейте всех голодных! Расизм, сексизм, гомофобия? Убейте всех людей из твиттера! Шлатт как-то говорит, что стоимость человеческой жизни рассчитывается по формуле: коэффициент ума плюс коэффициент полезности поделить на коэффициент надоедливости и умножить на сто процентов. Уилл тогда замечает, что на ноль делить нельзя. Шлатт говорит ему заткнуться. Вероятно, в этот момент стоимость жизни Уилла значительно уменьшается.       Вот они идут по очередной улице. Холодает и вечереет, но Уилл заполняет неловкую паузу рассказом о том, почему англичанам неприлично показывать французам указательный и средний палец. Шлатт фальшиво кивает и пьёт ирландский кофе в пластиковом стаканчике. Кажется, само существование ему сейчас интересно ровно настолько же, насколько Уиллу дежурные разговоры ни о чём. И это забавно если честно, но Уилл продолжает свой рассказ, пока они не доходят до музыкального магазина. Тогда он мгновенно замолкает и останавливается у витрины. За стеклом в ряд стоят разноцветные гитары, укулеле, синтезатор и усилители звука. Солнце плавно садится за горизонт, потому огоньки жёлтой гирлянды с каждой секундой становятся всё ярче. Уилл вдруг как никогда до этого чувствует себя мальчишкой, брошенным на обочине жизни. Идут новости, но в мире ничего не происходит. Проходят дни, а ему всё также скучно. Меняется вид за окном прокатной машины, меняются квартиры, но он будто застрял в лимбе. Он будто уродливая зверушка, залитая формалином. Это ужасно, если честно, но ему нельзя грустить. Хоть кто-то в этой компании должен радоваться жизни.       — Купи мне гитару. — Шлатт молча стоит рядом, а через мгновение также молча отдаёт Уиллу кофе и достаёт из кармана сигареты. — Мужик, я хочу чёртову гитару.       — Зачем тебе гитара? — щёлкает зажигалка, и Уилл ужасно хочет попросить сигарету, но уже знает ответ. Шлатт делает затяжку, а потом сплёвывает на тротуар.       — Сделай мне подарок на Рождество, — продолжает настаивать Уилл и отпивает из стаканчика. Виски там явно больше, чем кофе. — Ты же охренительно богат, ну чего тебе стоит?       — Я не хочу таскать помимо твоей туши и твоих шмоток ещё и твою гитару, — бесцветно отвечает Шлатт. Уилл приближается к нему вплотную, смотрит сверху вниз. — Да и до Рождества ещё дохера времени.       — Папочка, ну купи мне гитару, — почти мурлычет он. — Я обещаю быть самым лучшим мальчиком на свете. — Уилл пытается потереться щекой о чужое плечо, но Шлатт отшатывается от него, как от прокажённого.       — Твою мать, не смей больше меня так называть, — резко бросает он и снова затягивается. Думает несколько мгновений и, покачав головой, добавляет: — Ты просто невыносим. Будет тебе гитара, засранец.       Уилл снова чувствует себя по-настоящему счастливым. Он ищет гитару, которая не напоминала бы ему о доме. Ищет гитару, не похожую на ту, что дарил Фил; не похожую на ту, что дарили Томми и Тоби. Интересный факт: Уилл не празднует свои дни рождения, но все вокруг отлично справляются и без него. Он несколько мгновений думает о том, чтобы выбрать самую дорогую гитару, но решает не испытывать судьбу. В конце концов, счастье не в материальных благах. Он берёт скромную акустическую малышку, берёт к ней чехол, наборы запасных струн и медиаторов, пока Шлатт стоит у входа и игнорирует существование продавца, отчаянно пытающегося завести с ним хоть какой-нибудь дежурный разговор. Если Шлатт и не выглядит папочкой, то точно выглядит папашей. Строгим, богатым и безумно занятым. Таким папашей, который восполняет недостаток внимания дорогими подарками. В общем, выглядит охренительным папашей.       В очередную съёмную квартиру Уилл возвращается вприпрыжку. Он обнимает гитару так, будто она самая важная и незаменимая вещь в его жизни, и сейчас это, наверное, даже похоже на правду. Шлатт молча разувается в коридоре, потом проходит в их общую комнату. Он вытаскивает из шкафа одеяло, снимает джинсы, рубашку и футболку, а потом ложится на свой диван. Очевидно, он просто хочет поскорее закончить с этим днём и приступить к следующему, но, к его несчастью, у Уилла совершенно другие планы. Он разувается, садится на свой диван, осторожно вытаскивает гитару из чехла и начинает настраивать. Он уже почти забыл все эти ощущения, все эти мозоли на пальцах и бессмысленное перебирание струн посреди бессонной ночи; забыл душевное треньканье акустики и всю ту боль от порванных струн. Почти забыл самого себя.       — Шлатт, хочешь послушать мою песню? — В ответ доносится только тяжёлый вздох, но Шлатт действительно переворачивается лицом к Уиллу. Он подкладывает руку под голову и выглядит ровно настолько заинтересованным, насколько может быть заинтересован уставший и депрессивный папаша. — Поверь мне, братан, ты не пожалеешь!       — Я уже жалею, — недовольно бурчит Шлатт. Уилл в ответ усмехается.       Он не пел, по ощущениям, целую вечность, но страсть в его случае сильнее стыда. «You think he'd realize, but he's infatuated with ideas of possessions and far-flung social policy. His daddy works on the Council; his missus loves the silver spoon. Swore she'd never kiss a Tory, but this boy was too good to lose». На улице темно, а в комнате свет так никто и не включил, но мышечная память, кажется, способна спасти что угодно. «Now it's red, now it's dead. Now it's everything she needed. Now it's four open doors. Pillows pressed under your knees. Now it's a sad, sappy sucker to ensure happy ending». Уилл обожает эту песню, впрочем, какую из своих песен он не любит? «I've been scared of sleeping with thе lights on. Know she's not there, I know shе's going to his flat. A Capricorn, oh, fuck that. They say sex sells; I know that». Шлатт слушает с совершенно спокойным лицом, но на некоторых строчках глаза, кажется, совершенно стекленеют. «You could buy my silence, if you've got none to lose. If he's still infatuated with the truth. So will you do what's easy? Or will you do what's right? Please just could you let me know». Уилл чувствует себя счастливым. Его новая гитара совсем не похожа на его старую гитару. Эта квартира совсем не похожа на дом, общагу или дом Тоби. Всё лучше некуда. Всё хорошо. «Cultured man, venetian suntan, red wine and club bands. Viagra pills on the nightstand. How's it feel? How's it feel to be so loved? How's it feel to be so loved, yet so alone?».       — Sex sells, I know that. Sex sells, I know that. Do you sleep at night? — наконец заканчивает Уилл. Он сидит молча несколько секунд. Он опускает голову и смотрит на свои руки. Он вздыхает и переводит взгляд на Шлатта. — Что думаешь?       — Отвратительно, — незамедлительно отвечает он и отворачивается лицом к стене. — Эта песня про меня, и я ненавижу её за это. — Шлатт с головой накрывается одеялом, проходит несколько мгновений, и он нехотя добавляет: — Я не буду объяснять. Просто живи с этим. — Больше всего Уилл любит в творчестве возможность трактовать его как угодно. Но что увидел в песне Шлатт ему знать, пожалуй, не хочется. ***       Томми нравится Тоби. Томми нравится Уиллу. Томми нравится Алексу. Томми нравится папе. Томми нравится всем, кто способен пережить первую волну отвращения к его личности. Томми как алкоголь — сначала вкус невыносим, но чем больше ты пьёшь, тем заманчивее становится идея записаться в ряды алкоголиков. Он правда хорош во всём; а если всё-таки в чём-то ещё не хорош, то скоро обязательно станет. Он прекрасно поёт, отлично играет на синтезаторе, у него постоянно куча всяких весёлых идей в голове; он может поддерживать интересный разговор, кажется, даже в полном одиночестве; он хороший и надёжный друг, способный бросить все свои дела и посреди ночи успокаивать тебя, пьяного и злого, обиженного на весь мир. Томми — недостижимый идеал. Уилл любит его и в глубине души, кажется, ужасно ненавидит. В конце концов, Уилл пришёл к логичному выводу, что просто не заслуживает идеала. Впрочем, он много чего в этой жизни не заслуживает. Томми стоило бы найти себе друга получше.       В Лондоне Уилл не питает ненависти к Томми, но он абсолютно точно ненавидит его в своём собственном доме. Уилл ненавидит голубые глаза Томми, ненавидит его светлые волосы, ненавидит его рост и его дурацкую улыбку. Он ненавидит, смотря на них с папой в окно, понимать, что Томми больше похож на сына Фила, чем он сам. В это утро Уилл случайно режется во время бритья. В этот день Уилл случайно проливает на себя кипяток. В этот вечер Уилл смотрит в камин и хочет случайно сунуть туда руку. И папа уже давно не реагирует, папа уже давно привык, но стоит Томми споткнуться или разбить чашку, и папа мгновенно материализуется из воздуха с пластырями или милым обеспокоенным причитанием. Он говорит Томми быть внимательнее и осторожнее, он шутит над ним, но потом предлагает ему печенье к чаю и с интересом слушает и про классных девчонок, и про злых преподов, и про весь тот невообразимо тупой мусор из башки Томми. Уилл чертовски жалеет, что Томми достался такой друг как он. Уилл чертовски хочет размазать мозги Томми по стене в гостиной. И он ненавидит себя за это. Он ужасно себя за это ненавидит.       — Я знаю, что ты не спишь, — плавно открывая дверь, говорит Уилл. — Мне приснился плохой сон, пап. Можно я сегодня буду спать с тобой? — Не дожидаясь ответа, он входит в комнату и ложится на край ужасно мягкой кровати, почти сворачивается клубком.       — Уилл, ради всего святого, тебе двадцать лет, — приподнявшись на локтях, сонным голосом отвечает папа. Он прищуривает глаза, смотрит внимательно и долго; взгляд пронизывает, кажется, до самых костей. — Ты что, ревнуешь меня к своему другу? — Уилл молчит в ответ и старается выглядеть настолько невинным, насколько это вообще возможно. Папа вздыхает и набрасывает на него одеяло.       — Расскажи мне сказку, пап, — жалобно просит Уилл, придвигаясь чуть ближе.       — Уилл. — Голос опускается до недовольного шёпота. Папа ложится на спину, складывает руки в замок и устремляет взгляд в потолок. Снова вздыхает. — В прошлое воскресенье рано утречком, часов примерно в шесть вечера, я плыл на всех парусах через горы, когда повстречался вдруг с двумя всадниками в карете, сидевшими верхом на одном муле. Я спросил их, не знают ли они точно, на какой час назначена свадьба Билла Хэннефорда, которого отпевали вчера в нашей церкви. — Голос папы совершенно спокоен. Он мягкий и тягучий, словно мёд. — Они ответили, что точно не знают, лучше мне спросить у бабушкиного дедушки. Я спросил их, где мне найти его, и они ответили, что он живет в кирпичном доме из цельных бревен, который стоит сам по себе среди шестидесяти точно таких же. И я пошел. — Папа делает небольшую паузу. — Бабушкин дедушка был великаном, но не просто великаном, а великаном из бутылки. Чуть что, и он лез в бутылку. Когда я пришел, он, наверное, только что выскочил из бутылки. Он предложил мне позавтракать вместе с ним, угостил меня ломтиком пива и кружкой холодной телятины, а собака сидела под столом и подбирала осколки. Я хотел было прогнать собаку, но бабушкин дедушка возмутился, сказал, что она вчера поймала на ужин зайца. Предложил мне пойти с ним, если я не верю. — Уилл подпирает голову рукой и слушает так внимательно, как не слушал, наверное, никогда в своей жизни. — И он повел меня в сад. В одном конце сада сидела в гнезде лиса, высиживала орлиные яйца. Посреди сада росла железная яблоня, усыпанная спелыми грушами. А в другом конце в корзине сидел живой заяц, которого великан съел вчера за ужином. Мимо пробежал олень, и я вдруг вспомнил, что в кармане у меня лежит лук. Я зарядил его порохом и пустил стрелу. Вверх взвилась стая перепелок. Говорят, я убил восемнадцать штук, но я точно знаю, что тридцать шесть, не считая копченого лосося, который пролетал в это время над мостом. И я приготовил из него лучший яблочный пирог, какой вам только доводилось пробовать. — Папа снова делает паузу, а потом задорно добавляет: — Приходите, я угощу вас!       — Потрясающе, — с тихим трепетом в голосе отвечает Уилл. Он даже сдержанно хлопает, на что папа только усмехается. — Ты самый лучший рассказчик на свете. С самыми лучшими сказками.       — В детстве тебе не нравились мои сказки, — почти ехидно бросает папа. Уилл фыркает и драматично поправляет волосы.       — В детстве я был для них слишком тупым. — На этот раз, конечно же, смеются уже они оба. ***       В четырнадцать лет Уилл открывает для себя удивительный мир Варкрафта и практически забивает на учёбу, пока Алекс вдруг не решает взять его воспитание в свои руки. Они с папой ужасно напоминают архетип хорошего и плохого копа. Там, где папа будет безрезультатно пытаться решить всё с помощью уговоров и компромиссов, Алекс скажет: «Либо ты делаешь так, как сказал я, либо в этом доме больше не живёшь». К несчастью для папы, Уилл и Алекс примерно одинаково упрямые и непробиваемые придурки. К несчастью именно для папы, потому что Уилл вполне серьёзно однажды уходит ночевать в лес и в итоге чуть не тонет в болоте. Алекс после этого стебёт его ещё недели две. Алексу совершенно точно нельзя доверять детей. Впрочем, очевидно, папа тоже с воспитанием справляется так себе. Но это уже совершенно другой разговор.       Так вот, в четырнадцать лет Уилл открывает для себя удивительный мир Варкрафта, вступает в гильдию и находит себе первых онлайн-друзей. Конечно же, до его двадцатилетия смогли дожить далеко не все эти отношения, но Уилл до сих пор общается со своим дражайшим приятелем Джеймсом. Он прекрасный человек, если честно, и удивительно, конечно, что разница в возрасте им никогда не мешала. Пока Уилл проходил фазу своего подросткового бунта и уже из принципа не делал домашку по математике, Джеймс учился в университете и боролся со своими алкогольной и табачной зависимостями с помощью зависимости от онлайн игр. Но вот они здесь. Уилл учится в университете в Лондоне, а Джеймс живёт в Брайтоне и вполне серьёзно занимается музыкой. У них разные вкусы, разные мнения, разный жизненный опыт, но, наверное, магия дружбы просто в том, чтобы уважать друг друга. И уж уважения друг к другу у них всегда было в достатке.       Когда Джеймс вдруг приглашает Уилла к себе в гости, тот даже как-то теряется. С одной стороны, он давно мечтает побывать в Брайтоне, давно хочет встретиться со своим другом и очень давно хочет позаниматься музыкой вместе с ним, но с другой стороны ему почему-то неописуемо страшно. Иррациональный страх перед неизведанным сковывает, но любопытство всё-таки оказывается сильнее. Уилл предлагает Томми и Тоби поехать вместе с ним. В конце концов, три пустые головы лучше, чем одна пустая голова, да и Джеймс, кажется, не имеет ничего против кучи шумных и надоедливых гостей в своём доме. Всю дорогу до Брайтона Уилл чувствует, что жизнь медленно покидает его тело, пока Томми с Тоби спорят о произношении слов. Джеймс встречает их на вокзале. Конечно же, они за все эти годы обменивались фото и болтали по видеосвязи, но вживую всё ощущается совершенно иначе. Это кажется сюрреалистичным. Вот они целыми днями гоняли по данжам, а вот они здесь и сейчас. Не острые модельки в два полигона, а живые и настоящие.       — Ты гораздо выше, чем я представлял. Я думал, ты преувеличиваешь, — после чрезвычайно эмоционального приветствия наконец говорит Джеймс. — Я оскорблён твоим ростом, если честно.       — О-о-о, бедный малыш Джеймс, — снисходительно протягивает Уилл и приобнимает собеседника за плечи. — Ничего, у тебя ещё есть время немного подрасти… ах да. — Томми с Тоби гогочут, пока Джеймс закатывает глаза и беззлобно пихает локтём в бок.       На самом деле, Джеймс совсем не малыш. Он второй по росту после Уилла, но это никого теперь не заботит. Томми до конца этого импровизированного отпуска будет называть его малышом. От такого позора уже не отмыться. На самом деле, Уилл думает, что Джеймс похож на медвежонка. Высокий и плотный, променявший зависимость от онлайн игр на спорт и музыку. У него тёплые карие глаза, борода и усы, делающие его милую овальную мордашку чуть более брутальной, но при этом веснушки, почти перечёркивающие усилия бороды. Уилл любит мюзиклы и грустный инди, а Джеймс их терпеть не может. Джеймс трилингв, а Уилл знает кучу всяких языков, но почти все на поверхностном уровне. Зато они оба ужасно любят котов. Поэтому, когда заканчивается импровизированная экскурсия по Брайтону, и они наконец попадают в квартиру Джеймса, Уилл сразу же практически бросается на его бедного кота Отто. Алекс не разрешает заводить домашних животных, хотя, кажется, и сам безумно хочет завести себе пса. Очередная загадка для маленького Уилла.       Брайтон — город-мечта. Лондон кажется Уиллу слишком шумным и суетливым, а в его родном доме в лесу ужасно грустно и одиноко. Брайтон — низкие домишки и узкие улочки, брусчатка и уютные магазинчики, набережная и колесо обозрения с видом на Ла-Манш и далёкий кусочек земли, очевидно, являющийся берегами Франции. Уилл чувствует, будто это место создано специально для него. Он всегда с мечтательными вздохами слушал рассказы Джеймса. И про местные кафе, и про пляж с галькой, и про толпы лондонских отдыхающих. Уилл влюблён в этот город. Томми с Тоби, кажется, тоже здесь очень нравится. Они решают сходить на пирс с аттракционами, а Уилл с Джеймсом остаются в квартире. Уилл тискает прекрасного кота и делится своими крайне положительными впечатлениями, пока Джеймс сидит за компьютером и занимается чем-то рабочим. Уиллу хочется только глупо хихикать и вечерами гулять по пляжу. Больше, пожалуй, ничего не хочется.       — Знаешь, когда закончишь учёбу, можешь переехать сюда, раз ты в таком восторге, — как бы между делом бросает Джеймс. — Я устрою тебя к подруге в бар. Первое время поживёшь у меня, а потом снимешь квартиру.       — Ты… серьёзно? — Уилл от удивления ослабляет хватку, и Отто сразу же использует возможность наконец сбежать. — Я об этом даже не думал.       — Теперь можешь подумать. — Джеймс усмехается. Уилл сидит неподвижно и смотрит ему в спину. Чёрт подери! Почему он раньше об этом не думал?       — А этому городу не слишком много будет двух таких талантливых музыкантов? — Уилл наконец поднимается с пола и кокетливо почти ложится на спинку кресла Джеймса. — Или вы пытаетесь создать здоровую конкуренцию, мистер Марриотт?       — Рано пока говорить о конкуренции, мистер Голд. — Джеймс всё-таки отрывается от экрана и смотрит снизу вверх. — Обсудим этот вопрос после твоего первого сингла. — Уилл фыркает и закатывает глаза. ***       Иногда взрослая жизнь — это проснуться со страшным похмельем после дня рождения своего друга Томми и обнаружить в телефоне новый контакт, подписанный как «Он сказал да свиданию в Пицца Хат». Уилл помнит, что Томми предложил прогуляться по пабам. Уилл помнит, что в какой-то момент они случайно разделились, и он с горя решил нажраться в говно. Уилл помнит, что начал приставать к незнакомцам в пабе. Но, чёрт подери, он не помнит, чтобы предлагал кому-то сходить на долбанное свидание. Ещё он, конечно же, не помнит, как вообще попал обратно в общагу. Видимо, эти события как-то связаны, но, опять же, он совершенно этого не помнит. И, если честно, это ужасно его расстраивает. Он, наверное, сделал кучу невероятно тупых и настолько же весёлых вещей, но воспоминания о них достались кому-то другому. Никакой справедливости не осталось в этом проклятом мире.       — Здравствуй, Уилл, — отвечает на том конце провода мягкий голос с американским акцентом. Конечно же, Уилл не смог придумать ничего лучше, чем просто позвонить по номеру. — Как твои дела? Наверное, у тебя похмелье. Могу подсказать таблетки…       — Привет, — резко прерывает Уилл. — Я не помню абсолютно ни-че-го, так что давай как-то… опустимся на одну ступеньку вниз в наших отношениях. — Он неловко усмехается.       — О, — бросает обладатель мягкого голоса. — Да, прости. Я Дрим. Я не дал тебе набить морду парню в пабе, а потом подвёз до общежития, — совершенно спокойно поясняет он. — Ты спросил, не хочу ли я сходить с тобой на свидание, и я согласился. Мы обменялись номерами.       — Какого чёрта ты соглашаешься ходить на свидания с пьяными студентами, Дрим? — Наигранно осуждающе спрашивает Уилл.       — Ты был очень остроумным! — задорно отвечает Дрим. — А ещё не наблевал в моей машине… Разве этого недостаточно, чтобы согласиться пойти с кем-то на свидание?       — У тебя ужасно низкие стандарты, приятель. — Уилл недовольно качает головой так, будто собеседник может это видеть. — И когда мы договорились идти на свидание? — Дрим смеётся в ответ.       — Очевидно, у тебя стандарты ещё ниже, если ты соглашаешься идти на свидание с человеком, которого даже не помнишь, — ехидно говорит он. — Мы договорились на субботу.       — Ну, скажем, это будет свиданием вслепую. — Уилл делает короткую паузу. — Я предпочитаю не отказываться от подарков судьбы.       Неудивительно, что с утра в выходной день Пицца Хат почти пуст. Томми, ранняя пташка, пытается навязаться, но Уилл кое-как уговаривает его заняться чем-нибудь другим. Он, кажется, расстраивается. Полушуточно выкрикивает: «Тоби променял меня на свою гейскую жену из интернета, а ты просто меня бросаешь! Предатели!», — но всё равно желает удачи и напоминает о договорённости пересмотреть Гамильтона на этих выходных. Уилл соврал, что просто идёт погулять. Он говорит себе, что ему не хочется, чтобы Томми шутил ещё и про его гейскую жену. Тем более, про гейскую жену, с которой он познакомился настолько тупым способом. Это было бы ужасно глупо и неловко. Иногда он сомневается, что может верить даже себе. В некоторые дни чаще, чем обычно, но не сегодня. Сегодня утром Пицца Хат почти пуст.       За окном привычная лондонская серость, в помещении — длинные светодиодные лампы с их холодным сиянием. Все сидения красные, все столики белые, а пол — шахматная доска, и от него в глазах назойливо рябит. На раздаче обсуждают свежие сплетни о знакомых своих знакомых. Уилл начинает допускать мысль, что Дрим не придёт, но в почти тишине открывается дверь, и Дрим действительно приходит. Конечно же, они сразу узнают друг друга. Никто больше не станет приходить в Пицца Хат с утра в выходной день. Уилл вспоминает, как в пабе хватает бутылку и чуть не разбивает её о башку какого-то идиота. Дрим мгновенно вмешивается, будто весь вечер только этого момента и ждал. Говорит, что он коп и без всякого стеснения угрожает пистолетом. Копом он не был. А вот пистолет у него был. Уилл сразу же теряет интерес к идиоту. Он больше не хочет крови. Он хочет Дрима.       Дрим садится напротив. Он милый и улыбчивый, голос у него такой же мягкий, как и по телефону. Он извиняется за опоздание, говорит, что были дела по работе. Какие дела по работе у него были с утра в выходной день Уилл тактично не спрашивает. Да его это и не интересует, если быть до конца откровенным. Они едят маргариту и болтают, кажется, о чём-то совершенно неважном. Дрим спрашивает про учёбу и про Томми; рассказывает о том, как его друг однажды так напился, что чуть не выпал из окна. Уилл ловит себя на мысли, что уже где-то слышал эту историю, но понятия не имеет, где. Да его это и не интересует, если быть до конца откровенным. Уилл хочет спросить про пистолет, но вместо этого спрашивает, зачем Дрим приехал в Лондон. Дрим спокойно отвечает, что по работе. Интересная у него, должно быть, работа. Уилл больше не хочет спрашивать. Он хочет Дрима.       — Мне нравится оттенок зелёного, — бросает Уилл, указывая на гавайскую рубашку. Дрим опускает взгляд, а потом улыбается.       — Мне тоже. — Он подпирает щёку кулаком. Его внезапная игривость отдаёт чем-то кошачьим. — А ещё мне нравятся твои волосы. — Дрим без всякого стеснения протягивает руку и касается чёлки. Хмыкает. — Мягкие.       — Мы флиртуем? — Уилл охотно подаётся чуть вперёд, тонкие пальцы зарываются в волосы.       — А чем ещё нужно заниматься на свидании? — Голос томно опускается, а Дрим чуть приподнимает бровь. ***       Уилл слышит голоса двух мужчин. Американский акцент и пугающе мягкий тон, пугающе мягкий тон и американский акцент. Они выглядят кривым отражением друг друга. Тот, что чуть шире в плечах, держит меч. Тому, что чуть уже в плечах, этот меч упирается прямо в центр груди. Меч красивый. Он отливает серебром, когда на него падает холодный свет зимнего солнца. Первый мужчина говорит, что не станет убивать птицу с её птенцом. Второй мужчина возмущается и говорит, что, если первый столь слабохарактерен, он без проблем сделает это сам. Первый отвечает, что на этом их пути расходятся. Он говорит: «Ты послужил мне хорошую службу, но ты мне больше не нужен». Второй говорит: «Вот как? Только милый кучерявый младенец способен растопить сердце великого и ужасного? Скольких детей ты уже оставил сиротами, а потом и убил?». «Ты не знаешь таких цифр, Дрим».       Везде кровь. Все руки Уилла в крови. Он стоит на коленях и знает, что только что убил своего брата. Тело на пыльном бетоне, — голубые глаза совершенно пусты, а разверзнутая глотка беззубо улыбается, обнажая беззащитное алое нутро. Кровь растекается по бетону, смешивается с пылью. Уилл убил своего брата мечом с серебряным отливом, принадлежавшим мужчине с американским акцентом и пугающе мягким тоном. Реальность вдруг превращается в выгоревшую на солнце плёнку. Негативы распадаются на белые и чёрные пятна, искривляются, плавятся, окончательно истлевают. Асфиксия. Уилл откидывает голову, закатывает глаза и в экстазе шепчет его имя. Его, того самого, но ещё и их. Шепчет имя брата, и реальность ненадолго глохнет. Шепчет все остальные имена, о которых говорят голоса. Шепчет те имена, которых даже не знает.       — Твою же мать! — Вдруг доносится откуда-то из совершенно другого мира. — Сука!       Уилл чувствует пощёчину. Такую сильную, что мгновенно заваливается на бок и чувствует другой щекой холодный кафель ванной. Шлатт продолжает материться и пытаться что-то донести, но Уилла это не интересует. Он вдруг ловит себя на мысли, что Шлатт ужасно напоминает ему Отто фон Бисмарка. Впрочем, у Бисмарка не было бакенбард, а только невыносимо густые седые усы. Наверное, всё-таки не похож. Шлатт берёт Уилла за грудки и хорошенько встряхивает. Уилл в ответ, не сдержавшись, блюёт желчью на холодный кафель ванной. У Уилла все руки в крови и сперме, у него расстёгнута ширинка, а вокруг шеи затянут кожаный ремень из спортивной сумки Шлатта. Уилл разбил кулаком зеркало в ванной. Осколки лежат на холодном кафеле и неприятно скрипят, когда Шлатт наступает на них. Уилл морщится каждый раз, но голоса неохотно начинают замолкать.       — Кто такая Ребекка? — Подняв мутный взгляд на Шлатта, спрашивает он. — Почему вы обсуждаете воскресные школы? — Шлатт замирает с нечитаемым выражением лица. Похоже, Уилл сказал что-то не то. — Вы католик, Джонатан? — Собеседник всё ещё молчит и смотрит так пристально, словно пытается прожечь дыру. Уилл сплёвывает горькую слюну и усмехается. — Забавно. Я думал, Дрим не любит конкуренцию. ***       За окном зима. Темно, холодно и очень много снега. Земля укрыта снегом, ели укрыты снегом, с неба падает снег. На улице блаженная тишина, — снег пожирает любые звуки. Снег пожирает всё вокруг. С утра придётся расчищать дорогу, но сейчас это неважно. Дома тепло. Алекс разжёг камин, а теперь сидит на диване и читает книгу. Для чтения он надевает прямоугольные очки, почти прячущие горизонтальный шрам на его лице. Быть может, если бы не шрам, он напоминал бы обычного работника офиса. Белого воротничка, начинающего любой из пяти рабочих дней с кофе, а заканчивающего его разочарованием в своей жалкой жизни. Рядом сидит папа и тоже что-то читает. Алекс укрыл его пледом, и теперь они похожи на пожилую женатую пару. Томми как-то раз назовёт Алекса вторым папой Уилла и получит за это подзатыльник от каждого члена семьи. Папа и Алекс не женаты. Они просто друзья. Очень близкие друзья. Самые близкие друзья. Единственные друзья.       Они никогда не говорят этого вслух, но Уилл точно знает, что Алекс готов убить ради папы. Они ничего и никогда не говорят вслух, но готовы пойти на многое друг для друга. Из-за них Уилл постоянно думает о том, что Томми нужно было найти друга получше. Дружба — самое ценное, что есть на свете. Романтика — милая игра для больших мальчиков и девочек. Игра в догонялки, в поддавки, в русскую рулетку. Игра, которая слишком уж часто не стоит свеч. Друг может хотеть от тебя денег или славы, но, по крайней мере, он не захочет тебя трахнуть. Друг может быть плохим человеком, но тогда он тебе не друг. Твой любовник убьёт тебя, обернёт против тебя все твои слабости, вывернет тебя наизнанку и раздавит твоё сердце голыми руками. Твой любовник плюнет тебе в душу, а ты будешь этому рад. Ты будешь хотеть этого. Это игра, правила которой вы оба знали. Игра, в которой побеждает сильнейший. Но иногда, в качестве исключения, не побеждает никто.       Папа равнодушен к музыке, а Алексу она, кажется, совершенно не нравится. По крайней мере, Уилл так думает, пока однажды не набирается смелости поделиться с ними своим творчеством. Папа с тех пор выучил текст каждой песни, с тех пор он постоянно подпевает и поддерживает. А Алекс тогда молчит и многозначительно хмыкает. Алекс всегда спокоен, его тон всегда низкий и мягкий, но тогда он думает некоторое время и восклицает: «Круто! Мне нравится!». И он улыбается. И он выглядит действительно вовлечённым, даже слегка взволнованным. Он, в отличии от папы, не запоминает текст песен, но всегда рад их послушать. Он не подпевает, но всегда едва заметно покачивается в ритм. Иногда Уилл жалеет, что они семья, но не в такие вечера. За окном зима. Уилл сидит в кресле и настраивает гитару. Пламя в камине трещит едва слышно.       — Ты в этих очках похож на задрота, — от скуки говорит Уилл. Алекс отвлекается от книги и смотрит на него несколько мгновений.       — Что ж, приму это за комплимент, — отвечает он и демонстративно громко перелистывает страницу.       — Наконец-то твоя обложка отражает твоё внутреннее содержание, — как бы между делом бросает папа. От тяжёлого взгляда Алекса он прячется за своей книгой и чуть слышно хихикает.       — Меня что, травят в моём собственном доме? — с почти шекспировской драматичностью спрашивает он. — Нет ничего предосудительного в том, чтобы быть увлечённым и подготовленным человеком.       Да, пожалуй, Алекс прав. Да, пожалуй, нет ничего предосудительного в том, чтобы быть увлечённым и подготовленным человеком. Нет ничего предосудительного, пока не приходится часами слушать об особенностях посадки картофеля, обо всех паразитах, которые могут ему навредить, и обо всём том десятке блюд, которые можно из него приготовить. Нет ничего предосудительного, пока не приходится почти на каждый вопрос слышать ответом цитату из Искусства войны или очередной греческий миф с глубочайшей моралью. В общем, благодаря Алексу Уилл понимает, насколько бытие «увлечённым и подготовленным человеком» может раздражать всех окружающих. Поэтому, наверное, Уилл теперь знает кучу бесполезных фактов. Поэтому, наверное, Уилл теперь просто невыносимо претенциозный кусок дерьма. И, пожалуй, это его любимая черта в самом себе. ***       Дрим далёк от идеала настолько, насколько это вообще возможно. Он не умеет танцевать, у него почти нет чувства ритма. Наверное, хорошего музыканта из него никогда бы не получилось. Уиллу повезло больше, поэтому он ведёт. Одна рука на талии, в другой руке чужая ладонь. Кожа у Дрима горячая и шершавая; пальцы покрыты мозолями и тонкими шрамами. Кожа Дрима, кажется, старше и опытнее, чем он сам. Она пережила многое на своём веку, но сам Дрим навсегда юн. Он амбициозен, активен, ужасно очарователен. Он наступает на ноги, но никогда не извиняется. Он слишком горд для извинений. Чем больше он улыбается, тем сильнее в его улыбке угадывается звериный оскал. Чем больше он смеётся, тем сильнее его смех наполняется чем-то зловещим. Дрим слишком хорошо стреляет, чтобы не начать из-за этого беспокоиться. Только Уилл никогда не беспокоится. Он прижимает Дрима ещё ближе к себе. Чувствует грудиной биение его сердца. «Don't worry, be happy». Все на свете смертны.       — Алекс обожает Искусство войны Сунь-Цзы, — совершенно спокойно говорит Уилл. — Перечитал его уже раз сто. Разбуди посреди ночи, спроси, — он без проблем что-нибудь процитирует.       — У него хороший вкус, — также спокойно отвечает Дрим.       — В старшей школе мне нравилась одна девчонка. Она боялась меня, — тем же тоном продолжает игру Уилл.       — Почему? — Дрим делает вид, что сосредоточен на танце, но это неправда. Он всё ещё наступает на ноги и не извиняется.       — Она думала, что я её преследую. — Уилл ловит каждое движение. Они оба это делают, словно пытаясь поймать друг друга на лжи.       — Но ты, конечно же, этого не делал? — всё также невозмутимо бросает Дрим.       — Никто не смог этого доказать. — Уилл внезапно останавливается. Вынуждает Дрима поднять на себя глаза. Боже, быть выше всех своих знакомых так неописуемо прекрасно. — Значит, ты хочешь захватить мир?       Возможно, с кем угодно другим это довольно странный вопрос, но не с Дримом. С ним это даже не вопрос, а скорее единственный логичный вывод. Для большинства людей вокруг Уилл просто милый мальчик с гитарой. Скромный, улыбчивый, слегка наивный. Наверное, это даже отчасти правда. Уилл действительно наивный, — он не видит смысла отрицать этого. Но наивность не синонимична глупости. По крайней мере, в его мире не синонимична. Он может не понимать очевидных для многих вещей из-за особенностей своего детства, из-за почти отсутвующей социализации, из-за правил приличия, почёрпнутых в классических книжках про любовь. Может, это мешает ему понимать нормальных людей, но это не мешает ему видеть Дрима почти насквозь. Дрим никогда не станет случайно резаться бритвой, проливать на себя кипяток или совать руки в камин. Он из тех, кто заставляет других делать это за него. И, если честно, он ужасно очарователен.       — Что? — крайне удивлённо отвечает Дрим. Он хороший актёр, но Уилл ему не верит. Тогда Дрим фыркает и выглядит почти оскорблённым. — Нет, конечно нет, — добавляет он. — На кой хер мне захватывать мир? Я хочу его сжечь.       Уилл молчит в ответ. Они стоят, замерев, и смотрят друг другу в лицо. Сердце Дрима совершенно спокойно, даже слегка безразлично. Оно просто стучит, стучит, стучит. Кажется, никакая напасть на свете не способна застать этого человека врасплох. Дрим не умеет танцевать, но он хороший планировщик. Впрочем, и с эффектными импровизациями у него проблем обычно не возникает. Уиллу нравится Дрим. Дриму никогда не быть музыкантом, но он шоумен другого толка. Творец совершенно иного искусства. Уилл хочет повторить движение из танго. Он хочет наклонить Дрима над полом. Тот охотно подыгрывает, обнимает чужую шею руками и даже изящно сгибает ногу, чтобы Уилл мог свободной рукой взять его за бедро. Они всё ещё молчат и смотрят друг на друга. Всё ещё пытаются поймать друг друга на лжи. На фальши. На недоверии. На слабости. Они смотрят друг другу в лицо и спрашивают: «Ты уверен, что не боишься меня, малыш?». «Я кошмар гораздо страшнее любого, что ты видел во сне».       — Хочешь заняться со мной сексом, Дрим? — хрипло шепчет Уилл. Дрим хмыкает в ответ и совершенно не меняется в лице.       — Только если ты будешь хорошим мальчиком, — томно говорит он. Его сердце всегда спокойно. Его сердце всегда безразлично.       — О, — кокетливо протягивает Уилл. — Для тебя я буду самым лучшим мальчиком. ***       Ни один из штатов не вызывает у Шлатта эмоций. Ни Мэн, ни Флорида, ни Айова, ни Оклахома, ни Юта, ни Алабама, ни его родной Нью-Йорк, ни любой другой, проплывавший за окном прокатной машины. Ни один из штатов не вызывает у него эмоций, кроме Техаса. Здесь такое же солнце, как и везде. Такой же песок, как и везде. Такие же расисты и сексисты, такой же дерьмовый кофе на заправках и такие же новости с таким же миром, в котором ничего не происходит. Шлатт, очевидно, видит то, чего Уилл не замечает. Чувствует то, чего Уилл никогда не поймёт. И он уважает чувства Шлатта. Он рад, что Шлатт рад. Он готов для него на всё. Он готов даже перестать трепаться ни о чём, перестать случайно и специально портить чужую жизнь. Вещь итак сломана, — зачем же её доламывать, верно? Дай человеку для разнообразия побыть счастливым. Дай ему улыбнуться так, будто ты его не видишь. Дай ему засидеться допоздна, потому что он вдруг не хочет, чтобы этот день заканчивался. Просто будь с ним. Просто будь счастлив вместе с ним.       Шлатт покупает себе глупые и пафосные развлечения для туристов. В прокате берёт дорогую машину, в которой до этого, кажется, проходила сделка наркоторговцев. Снимает пусть и всё ещё скромные, но гораздо более приятные апартаменты. Тратится на красивую еду и на всякие ненужные побрякушки, которые всё равно придётся оставить здесь. Однажды утром он встаёт пораньше и тащит Уилла куда-то в пустыню. Он включает ему Тейлор Свифт и даже беззаботно постукивает по рулю в такт. Уилл смотрит на него и думает о том, что счастливые люди, оказывается, невыносимо привлекательны. А ещё думает о том, что последним счастливым человеком в его жизни был Томми. И то по-настоящему счастлив в последний раз он был уже очень и очень давно. Уилл испортил Томми жизнь. Томми действительно стоило найти себе друга получше. Уилл отводит взгляд и надеется, что теперь Томми снова счастлив. Он этого заслуживает.       Посреди пустыни располагается огромный полигон — очередное развлечение для туристов или просто чокнутых богатеньких детишек, которым совершенно нечем заняться. Танки, военные пушки, взрывчатка. Шлатт выглядит ребёнком, которого запустили в магазин игрушек или парк аттракционов. Он хочет попробовать всё, на что у него хватит денег. А денег у него много. И пусть Уилл не фанат оружия, он всё равно поддерживает боевой дух. Ему тоже интересно что-нибудь взорвать или сжечь. Жаль только, что такого же восторга это не вызывает и уже никогда не вызовет. Уилл уже сжигал. Уже взрывал. И это не были пустые машины посреди огромной техасской пустыни. По новостям репортаж показывали с ханженским блюром цензуры, — и это, если честно, вызывало гораздо больше восторга. В мире в те времена происходило хоть что-то. Но сейчас, кажется, весь мир для Уилла — его дражайший приятель Джонатан, наслаждающийся вещами, которые нормальных людей должны пугать до усрачки.       Шлатт и сам, конечно, может быть пугающим. Мужик в камуфляжных штанах торжественно вручает ему огнемёт и объясняет, как эта громадина работает. Уилл стоит в отдалении и чувствует себя родителем, пытающимся убедиться, что его непоседливое чадо нигде не ушибётся и не поранится. Он просто стоит и наблюдает, стараясь не мешать, но всегда ожидая момента, когда придётся вмешаться. Впрочем, Шлатт уже взрослый мальчик. Он уже в состоянии позаботиться о себе самостоятельно. Вот он наконец жмёт на курок. Из ружья с шипением вырывается хищное пламя, и Шлатт мгновенно замирает. Наблюдает, заворожённый, за едва контролируемой стихией. Медленно направляет пламя на манекены и всякую другую учебную дрянь, и та вспыхивает спичкой. Пластик плавится, почти сразу превращается в густой чёрный дым. Шлатт смеётся. В этот момент он ужасно напоминает суперзлодея из комиксов. От этой чистой радости вперемешку с первобытной яростью кому угодно другому стало бы не по себе, но Уилл счастлив. Шлатт этого заслуживает.       Возвращаются в квартиру они только глубокой ночью, а на следующий день Шлатт неожиданно решает поехать к морю. Уилл не замечал в нём какой-то особой любви к воде, но, видимо, он снова просто чего-то не понимает. Теперь вдруг так легко стало смириться с собственной некомпетентностью. Уилл врёт, что ему ужасно плохо, и остаётся в милом маленьком номере. Половину дня лежит и смотрит в потолок, но становится невыносимо скучно. На всякий случай пишет Шлатту записку и уходит искать пляж. Бродит мимо одноэтажных домишек, мимо кафешек и магазинчиков. Мимо шумных подростков и автомехаников, матерящихся на всю улицу. Рядом с пляжем проходит трасса. Уилл перебегает дорогу, пробегает по полусухим кустам и наконец достигает точки назначения. В Британии все пляжи усыпаны серой галькой, в США — золотистым песком. Море лениво облизывает пляж, где-то в отдалении звучит музыка из машины, заехавшей прямо на песок. Уилл садится и наблюдает за бирюзовым морем.       — Мы же договаривались, что без меня ты никуда не уходишь. — Ближе к закату наконец приходит Шлатт. Он встаёт рядом и смотрит сверху вниз. Он едва не распугивает новых друзей.       — Я написал записку. — Уилл пожимает плечами и поправляет чёлку. — Хей, следи за языком! Он мой друг вообще-то, — обращается он к одной из чаек. Им не нравится Шлатт. У них нет вкуса.       — И давно ты с птицами разговариваешь? — вполне серьёзно спрашивает Шлатт. Он опускается на песок рядом, на что чайки возмущённо хлопают крыльями. Уилл бросает на них строгий взгляд, и они мгновенно замолкают.       — Ты сказал мне учиться себя контролировать. — Теперь он смотрит на Шлатта. У того на лице едва различимое любопытство. — Этим я и занимаюсь. — Уилл указывает на одну из чаек. — Принцесса Диана. — На следующую. — Принц Чарльз. — Ещё и ещё. — Принц Эндрю, принц Уильям, принцесса Кэтрин, принц Гарри. — Шлатт усмехается, но решает выбор имён никак не комментировать. — Вы знаете, что я такое, Джонатан?       — Понятия не имею, Уилл. Это не моя сфера деятельности, — с едва различимым сожалением отвечает он. — Пидор в маске должен знать, но нам сейчас с ним не связаться.       — Хей, следи за языком! Он мой друг вообще-то, — повторяется Уилл и пихает Шлатта локтем в бок.       — Херовые всё-таки у тебя друзья. — Принц Эндрю охотно поддакивает.       В Британии всё какое-то серое. Серая галька, серое небо, сине-серое море. Здесь же по голубому небу плывёт жёлтое солнце; бирюзовое море облизывает золотистый песок. По бибиси Шлатта всегда показывали в чёрном костюме, белой рубашке и красном галстуке. Белоснежная улыбка и угольно-чёрный юмор. Шлатт, сидящий рядом, одет в разноцветную толстовку из Сиворлда. Вместо аккуратной причёски у него наспех расчёсанные волосы и тонкий ободок; вместо часов на запястье резинка на случай, если ободок вдруг перестанет помогать или от него заболит голова. Без грима видно его родинки на лице. Под правым глазом только одна, а под левым целых три, почти стоящих в ряд. Шлатт наконец-то выглядит приземлённым, самым обычным. Сложно сказать, что этот человек неприлично богат или, например, что он нацист. Хотя, скорее всё-таки суперзлодей из комиксов. Слишком уж карикатурно-злым он выглядел на бибиси.       — Ты боишься меня, Шлатт? — вдруг нарушает тишину Уилл. Он всё ещё смотрит куда-то за горизонт, надеясь, видимо, познать что-то непознаваемое.       — С чего вдруг мне тебя бояться, пацан? — со слишком уж искренним недоумением отвечает Шлатт. Уилл не оборачивается на него.       — Ты ненавидишь меня? — холодно продолжает он. Чайки всё ещё окружают их и болтают о чём-то своём. Кажется, обсуждают, из помойки какого кафе еда вкуснее всего.       — За что мне тебя ненавидеть? — Шлатт всегда подыгрывает. Он актёр. Он лжёт также часто, как и говорит правду, но сейчас, наверное, бессмысленно обвинять его в лицемерии.       — Ты любишь меня? — Уилл наконец оборачивается.       — Нет. — Шлатт даже не думает над ответом, но потом добавляет: — У тебя милая мордашка. Больше ничего милого у тебя нет. Ты грёбаная катастрофа, пацан.       — Ты скучный, — с наигранным сожалением заключает Уилл. — Жить надо так, чтобы тебя любили, боялись или ненавидели.       — Тогда не я здесь скучный, а ты. — Шлатт поднимается с песка и отряхивает джинсы. Солнце из жёлтого становится красным, а небо из голубого — неоново-розовым. — Ладно, говори пока-пока своим новым друзьям, и мы пойдём. Малышне пора баиньки. ***       Ночь в Лондоне. Спальные районы — огромная пасека с уродливыми кирпичными ульями. Уилл понятия не имеет, какой мёд придётся собирать местному пасечнику, но сама аналогия его забавляет. Ночью приличные пчёлки спят. А ещё иногда спят, если подкурить их дымарём. Вряд ли, правда, это сработает с местными пчёлами, но кто знает? Однажды Уилл обязательно попробует, а пока они с Дримом бесцельно бродят и болтают непонятно о чём. Любые прогулки с Дримом напоминают лихорадочный сон, галлюцинации или наркотический трип. Весь мир кажется ненастоящим, почти игрушечным; вся реальность кажется зыбкой и будто разваливается прямо на глазах. Ничто на свете не имеет смысла рядом с Дримом. И это прекрасно, если честно. Если честно, это просто потрясающее ощущение. Их личная Матрица на двоих. Только их личная пасека с приличными пчёлками. Только их личный мир и больше никого на сотни альтернативных вселенных вокруг. Дрим ужасно очарователен.       Небо кажется холодной чёрной бездной, от светового загрязнения по краям чуть выцветающей, словно застиранная футболка. Уилл иногда останавливается, поднимает голову и смотрит туда несколько мгновений. Он и не хочет видеть звёзды, но он романтик по натуре своей, и потому представляет, как мило было бы целоваться с кем-нибудь под покрывалом огромной сияющей галактики. Целоваться, конечно же, с кем-то, кто не Дрим. Дриму чёрная бездна слишком уж к лицу. И они бродят по тонким и скромным улицам ночного Лондона. И он напоминает собой одновременно и кишки, и лабиринт минотавра, и кривую лесную тропу, по которой щедро рассыпаны хлебные крошки. Это всё и сказочно, и романтично, и пугает просто до безумия. До прорастающего корнями в коже чувства тревоги. До ощущения ломающихся под тяжестью бездны рёбер. До пьянящей влюблённости и металлического привкуса на языке. Уилл хочет взять Дрима за руку, но замирает у витрины магазина одежды.       — Я хочу это пальто, — холодно бросает Уилл. Дрим останавливается, делает несколько шагов назад и придирчиво осматривает пальто.       — Так иди и возьми, — отвечает он. Достаёт молоток из внутреннего кармана куртки и одним точным ударом разбивает стекло.       Осколки блестят на тротуаре, но большая часть всё-таки оказывается внутри магазина. Уилл перешагивает небольшой порог. Медленно проводит рукой по ткани пальто, удовлетворённо хмыкает и практически сдёргивает его с манекена. Надевает. Пальто не совсем по размеру, но Уилл больше счастлив, чем нет. Он растворяется в темноте магазина, а Дрим, скрипя блестящими осколками, нехотя бредёт за ним. В центре зала стоят три манекена. Три прекрасные сестры-мойры, замершие в холодном свете уличных фонарей. Центральная дева своей красотой мгновенно крадёт всё внимание Уилла. Она одета в джинсы и потрясающую майку, украшенную пайетками. Дева, облачённая в рыбью чешую, переливающуюся в холодном свете уличных фонарей. Уилл медленно подходит к ней, почти подкрадывается, боясь уничтожить момент их неуловимой близости. Ногами он расталкивает двух других сестёр и смотрит лишь на неё одну. Он хочет лишь её одну.       Он обнимает её за талию, он прижимается к ней всем телом и трётся щекой о её щёку. Он проводит рукой по её чешуе, оставляя на своей коже длинные тонкие полосы. Он никогда не видел женщины прекрасней. Такая молчаливая, такая мудрая, такая неземная. Она слишком хороша, чтобы быть здесь с ним; она слишком хороша, чтобы существовать на этой грешной земле. Уилл проводит языком по её холодной и шершавой щеке, Уилл шепчет ей комплименты на ухо, Уилл уже представляет, как будет знакомить её с отцом и братьями. Он представляет их милых детишек и их милую маленькую квартирку в Брайтоне. Представляет, как она будет готовить завтрак, и как они каждый вечер будут ходить к морю. Он будет петь ей серенады, он будет посвящать ей каждую свою песню. А она будет нежной и красивой, она будет самой великолепной женщиной на свете. Она будет его мечтой. Будет всем, чего он когда-либо желал.       — Кто она, Уилл? — вдруг из прошлой реальности доносится мягкий голос с американским акцентом.       — О, Дрим, — вдохновлённо пропевает Уилл. — Позволь познакомить тебя с моей женой. Её зовут Салли. — Он наконец переводит взгляд на Дрима и криво улыбается. — Ревнуешь?       — Просто неописуемо, — бесцветный тоном отвечает Дрим. Уилл запрокидывает голову и злобно смеётся.       Потом дрожащей рукой медленно и осторожно стягивает бретельку майки Салли. Он не собирается раздевать её, не собирается избавляться от её прекрасной чешуи. Он нежно целует холодное и шершавое плечо. Ещё и ещё. Уилл любит Салли больше своей жизни. Уилл любит Салли больше самого себя. И это поразительно, если честно. Никто на свете не заслуживает большей любви, чем ты сам. Уилл впивается зубами в пластик. Он давит, пока тот не начинает поддаваться. Пока тот не начинает деформироваться, пока зубы не начинают оставлять вполне очевидные отметины. А потом Уилл снова целует. И снова кусает. И целует. Трётся пахом о её бедро, а потом открывает глаза и смотрит на Дрима, пожираемого ревностью и чёрными тенями магазина одежды. Дрим всё ещё сжимает молоток в руке. У Дрима недобрые намерения, и Уилл знает это. Дрим хватает его за руку и оттаскивает от Салли. Дрим бросает Салли на пол и разбивает её прекрасную пластиковую голову молотком. У Уилла от ярости темнеет перед глазами. Он бросается на Дрима.       — КАК СМЕЕШЬ ТЫ, ГРЯЗНЫЙ ОТБРОС, ПОДНИМАТЬ РУКУ НА ЛЮБОВЬ ВСЕЙ МОЕЙ ЖИЗНИ? — воет он. Молоток Дрима растворяется в темноте и, судя по звуку, причиняет лишь ещё больше вреда. Сам Дрим лежит под Уиллом и смотрит ему прямо в лицо. Он любуется. Молчит и любуется.       — Ты так прекрасен, — наконец хрипло шепчет он и хватает Уилла за лацкан пальто, чтобы притянуть ближе к себе. Он осторожно снимает с Уилла очки. — Я буду твоей Салли, — продолжает Дрим. — Позволь мне быть твоей Салли, Уилл.       Дрим медленно закатывает рукав куртки. У него бледная кожа и едва заметные в полутьме шрамы. Ожоги. Порезы. Он обнажает руку до локтя и сгибает её. Побуждающе кивает. Уилл мгновенно понимает намёк и впивается в предплечье зубами. Во рту кровь, по подбородку течёт кровь. Мясо значительно мягче пластика, оно тёплое и слегка сладковатое. Уилл от удовольствия утробно рычит и закатывает глаза. Он кладёт ладонь на чужую грудь. Дрим не чувствует боли, а его сердце всегда безразлично. Дриму никогда не заменить Салли. Дрим никогда не будет готовить завтрак и никогда не пойдёт с ним к морю; никогда не сможет родить милых детишек и уж точно не понравится ни отцу, ни братьям. Дрим далёк от идеала настолько, насколько это вообще возможно. Уилл хочет прокусить Дриму кость. Никто и никогда не сможет заменить Салли, кроме самой Салли. Кроме прекрасной женщины в блестящей рыбьей чешуе. Дрим не заслуживает ни единой песни. Только Салли заслуживает, но Салли теперь мертва. Её больше нет и никогда уже не будет. ***       Две кровати, два рабочих стола, одно окно. На стороне Томми на стене висит портрет королевы, который он всегда нежно называет «Лиззи». В шкафу у Томми куча джинс и почти одинаковых двухцветных футболок. В бумажнике у Томми пара кредиток и фотка того стрёмного ведущего с бибиси, о котором он может говорить буквально часами. Конечно же, он носит эту фотку лишь иронично, но вот его восторг точно неироничен. Раньше Уилл сказал бы Томми, что этот мужик не заслуживает такого внимания и такой любви, но сейчас ему всё равно. На стороне Уилла на стене висят минималистичные часы, батарейка которых сдохла уже очень и очень давно. В шкафу у Уилла рубашки, свитера, водолазки и джемпера, от которых его теперь тошнит. В бумажнике у Уилла последние мятые фунты с портретом вечно молодой и прекрасной «Лиззи». Уилл сидит на кровати и смотрит в окно. По бетонным дорожкам гуляют очаровательные студентки. Как жаль, что и они ему уже безразличны.       — Эй, ты меня вообще слушаешь? — Возмущённо почти взвизгивает Томми. Иногда начинает казаться, что говорить тихо он в принципе не умеет.       — Нет, — честно отвечает Уилл и пожимает плечами. На скамейку под большим деревом садится одна из их однокурсниц. Томми пытался к ней подкатывать, но, понятное дело, был отшит. Впрочем, к кому он не пытался подкатывать?       — Я тут думал, что нам стоит сходить на Кошек во вторник. Что думаешь? — гораздо мягче и как-то даже заискивающе спрашивает Томми.       — Я занят во вторник, — холодно бросает Уилл. Чувствует, как Томми садится на кровать рядом, но продолжает смотреть в окно.       — Мужик, если у тебя какие-то проблемы… — начинает он и вдруг тяжело вздыхает. К однокурснице подсаживается её милая подруга. — Ты всегда можешь попросить у меня помощи.       — У меня всё в порядке. Мне не нужна помощь. — Уилл всегда боялся заговорить с милой подругой, но теперь он этого даже не хочет. Наконец переводит взгляд на Томми.       — И какие тогда у тебя дела во вторник? — Томми приподнимает светлую бровь. Если он не будет бриться пару дней, то весь обрастёт белой щетиной. Выглядит это ужасно. А ещё ужасно напоминает о папе.       — Тебя мои дела не касаются. — Томми хмурится в ответ. Уилл встаёт и хочет уйти. Ему здесь не место, но Томми хватает его за руку.       — Уилл, я серьёзно. Что у тебя случилось? — Он тоже встаёт и теперь смотрит снизу вверх. — Ты сам не свой в последнее время. Я, блин, волнуюсь. И скучаю. — Ему стыдно говорить такие вещи, поэтому он поджимает губы. Слишком не вписывается в образ крутого парня. Уилл смотрит на него и… ничего. Плевать. Он вздыхает.       — Люди меняются, Томми. В этом нет твоей вины, — снисходительно наставляет Уилл. Когда Тоби не бреется пару дней, у него вырастают эти дурацкие усики девственника. Томми они бесят. Он всегда говорит Тоби бриться чаще, но Тоби отвечает, что его жену всё устраивает. Томми закатывает глаза. А, может, что-то Уилл всё-таки ещё чувствует. Младший братик Томми. Уилл треплет его по голове и обнимает. — Сходим в другой раз, дружище. ***       Когда Уилл был ещё ребёнком, случилось что-то, что его психика предпочла забыть. Или, по крайней мере, сделать вид, что она забыла. Теперь Уилл знает, что таких случаев за жизнь было пугающе много, но его сейчас интересует лишь один конкретный. Раннее утро, сквозь плотную листву с боем прорывается золотистый свет. Воздух прохладный, пахнет хвоей. Со всех сторон окружают стены толстых древесных стволов, а из-за пушистых кустов впереди едва виднеется небольшая поляна. Лес подозрительно молчалив. Он напряжён, он затаился ни то в страхе, ни то в ожидании, но маленький Уилл не способен уловить такие важные нюансы. Поляна выглядит метеоритным кратером, словно что-то большое когда-то упало сюда и оставило аккуратную лунку, которую деревья теперь почему-то ужасно боятся. Только трава, пригретая солнцем, воодушевлённо тянется к выцветшим от старости небесам. Уилл выходит из куста и замирает на краю поляны.       Напротив, буквально в нескольких ярдах, лежит здоровенный олень. Короткая коричневая шерсть и тонкие ветвистые рога. Местами шерсть слиплась и потемнела, но Уилл тогда ещё не знает, что это кровь, а не грязь. Над тушей оленя склоняется человекоподобное существо. Уилл видит лишь огромные чёрные крылья, сложенные за его спиной. Он хочет попятиться назад, но натыкается на ствол дерева. Существо замирает. Оно угрожающе медленно раскрывает крылья, чтобы, видимо, казаться ещё больше, чем есть на самом деле. Потом, всё также медленно, оно поднимается и встаёт в полный рост. На руках острые чёрные когти, на шее воротник таких же чёрных перьев. Существо одето в окровавленную футболку и шорты, всё его лицо в крови. Его светлые волосы, мокрые и слипшиеся, слишком уж ярко выделяются на фоне этих отвратительных чёрных перьев. Существо, лениво взмахнув крыльями, перепрыгивает оленя и делает пару шагов к Уиллу. Они оба замирают. Жёлтые глаза без белков пугающе пусты, но взгляд пронизывает до самых костей. Существо смотрит сверху вниз. От его взгляда ощущение, будто кто-то копается в твоих кишках. Будто оно заставляет тебя бояться ещё больше. Будто оно запускает свои мерзкие лапы прямо в твои мысли и выворачивает их наизнанку.       — Ты сделал это со мной, — шепчет уже взрослый Уилл. Его голос пропитан горечью и бессильной злобой. Видит бог, в этот момент он просто безумно ненавидит своего грёбаного папашу.       И они всё равно стоят так и смотрят друг на друга. Маленький Уилл не осмеливается узнать в этом существе своего милого и всепрощающего папу. Маленький Уилл напуган, маленький Уилл дрожит и, конечно же, он уверен, что сегодня умрёт. Он не хочет умирать, но ничего более ужасающего он ещё не видел за всю свою короткую жизнь. Вдруг на его плечо опускается тёплая ладонь. Уилл не смеет отвести взгляда от существа, но он слышит из-за спины как всегда спокойный голос Алекса: «Не смей жрать своего сына, Филипп. Я серьёзно. Оставь эту индюшку хотя бы на День Благодарения». В реальности Уилл дёргается и наконец падает с дивана. От перенапряжения из носа течёт кровь и ужасно тошнит, но он невозмутимо вытирает лицо рукавом и держит всё в себе, потому что Шлатт точно не будет рад, если он в очередной раз наблюёт на ковёр. В глазах рябит, в голове гудит, но Уилл упрямо пытается встать, пока не понимает, что сейчас ему лучше всё-таки посидеть на полу. Если он, конечно, не хочет расстраивать Шлатта.       По крайней мере, у него начинает получаться держать себя в руках. Уилл ещё не придумал подходящего названия, но всё чаще склоняется к чему-то вроде лихорадки или наваждения. Иногда это его собственные воспоминания. Иногда такие, кристально чистые, а иногда искажённые обстоятельствами реальности. Он уже успел выяснить, что страх, боль и удовольствие заставляют воспоминания расходиться по швам. Сильные эмоции либо призывают новые, накладывающиеся друг на друга, либо меняют старые. Но иногда это чужие воспоминания. Они всегда случайны и непрошены, от них потом ещё долго выворачивает наизнанку. Уилл в своё время занимался сталкингом, но сейчас некоторые подробности частных жизней он знать, пожалуй, не хочет. Особенно он не хочет лезть в голову к Шлатту. Уилл ещё долго после этого чувствует себя ужасно грязным и жалким. Он не знал, что такие люди способны так сильно ненавидеть самих себя. Теперь знает. Поэтому и предпочитает практиковаться в самопознании, пока Шлатта нет рядом. Его эмоции всё портят.       Когда весь мусор в голове наконец возвращается на свои места, Уилл поднимается с пола и нетвёрдыми шагами ковыляет к чужой сумке. Роется несколько мгновений, достаёт из бокового кармана сигареты и зажигалку. Берёт с кухни пачку печенья и, открыв окно, выбирается на пожарную лестницу. Садится на металлические ступени, закуривает, шуршит печеньем и ждёт своих новых друзей. Птицы ужасно болтливы. Они просто неописуемо обожают сплетни и бесплатную жратву. У чаек голоса высокие и скрипучие, они всегда говорят ужасно быстро и совершенно не выбирают выражения. Голуби немного скромнее, их голоса ниже, а тон спокойнее; они чуть более осторожны и уважительны, но при этом гораздо более мнительны. Птицы тупые, но у них всегда есть свежие новости. В их маленьком мире всегда происходит очень и очень много всякого. Уилл крошит им печенье и кормит с руки. Птицы никогда не благодарят. Они всё на свете воспринимают как должное. Впрочем, Уилл и сам кормит их далеко не по доброте душевной. У них исключительно деловые отношения.       Уилл затягивается и блаженно прикрывает глаза. Шлатт будет этим недоволен, но это исключительно его проблемы. Миллард и Бенджамин обсуждают половую жизнь своих соседей; Хиллари, Вудро и Джимми обсуждают закрытие какого-то милого кафе на окраине. Говорят, там подавали отличную выпечку и работала молодая дружелюбная официантка, которая постоянно их подкармливала. Уилл важно кивает и, отвернувшись от них, выдыхает дым в вечернюю прохладу. Флоренс как-то жаловалась, что ей не нравится сигаретный дым, поэтому он решает больше не беспокоить никого из своих новых друзей. Уилл как бы между делом спрашивает у них про Флоренс. Они отвечают, что её в четверг сбила машина. Часа полтора она лежала на солнце, пока не пришла стая бродячих псов. Будь они людьми, наверное, ещё в дополнении пожали бы плечами. Их жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на скорбь по товарищам. Они невозмутимо возвращаются к сплетням. Уилл устраивает в честь Флоренс минуту молчания.       Первая сигарета сменяется второй, пачка печенья сменяется пачкой чипсов. Хиллари жалуется на мужа и свой новый выводок; Джимми хвастается тем, что недавно стал свидетелем ограбления; Миллард рассказывает о долгожданной постройке нового гнезда. Уилл бросает взгляд на подворотню внизу и различает между мусорных баков комок рыжей шерсти. Взаимодействие с другими животными ему пока плохо даётся, но он чувствует, что кот терпеливо кого-то поджидает. И теперь Уилл поджидает вместе с ним. Вскоре они делят общее нетерпение, общий голод, общее эмоциональное истощение. Бедной твари пришлось пережить так много разочарования и боли, что это почти невыносимо. Уилл вдруг ловит себя на мысли, что, кажется, его проблемы не так уж и страшны. А потом появляется спаситель. Всегда один и тот же.       Кот выскакивает из-за мусорных баков, трётся о ноги Шлатта. Тот опускается на корточки, чешет за ухом и открывает банку кошачьих консерв. Уилл чувствует благодарность так, будто она его собственная. Уилл чувствует тёплые руки и сам почти мурчит. Уилл слышит непривычно мягкий тон и непривычно мягкие слова. «Привет, дружок», — шепчет Шлатт, словно боясь, что его услышит кто-то кроме этого кота. «Прости за опоздание. Я просто очень занятой парень». Кот даже отвлекается от еды, чтобы получить как можно больше ласки. Шлатт усмехается, осторожно обхватывает мордочку руками и смотрит прямо в глаза. «Посмотри на себя! Ни одной умной мысли в этих глазах, да? В этой голове только белый шум, а?», — сюсюкает он. Кот выворачивается из хватки и трётся о ладони. Уилл никогда в жизни не думал, что получит так много удовольствия от того, что кто-то назовёт его идиотом. Чёрт подери, теперь он ужасно завидует этому коту.       — Не знал, что ты любишь кошек. — Из чистой вредности он решает испортить момент. Шлатт мгновенно выпрямляется и поднимает голову. В темноте ничего не видно, но Уилл уже по опыту знает, какое у него выражение лица. — Но я ничего не видел и не слышал, — примирительно добавляет он, вспомнив о сигарете в своей руке. — Ты тоже.       — Я тебе эту сигарету об глаз потушу, — холодно и со слишком явной угрозой отвечает Шлатт. Уилл понимает серьёзность ситуации, потому тушит сигарету о перила и бросает в мусорный бак.       — Какую сигарету? — Тон настолько невинный, насколько это вообще возможно. Он даже глупо хлопает глазами, будто собеседник способен это разглядеть.       — Дома поговорим, — бесцветно говорит Шлатт и, напоследок нежно погладив кота, наконец покидает подворотню. ***       У Дрима много ожогов. Старых, но всё ещё заметных. Он не носит их с гордостью, но и не стыдится их. Он не использует их в своих проповедях, не пытается придумать про них какую-нибудь историю с великой моралью, не пытается выставить себя мучеником. Он не говорит, что мерзкие люди принесли ему эту боль; не говорит, что страдал всю свою жизнь и больше никогда не хочет страдать. Он не чувствует боли, и Уилл знает это. Он мог бы сочинить любую другую историю, но почему-то не делает этого. Дрим будто бы давно смирился, что эти ожоги часть его тела, его жизни, его судьбы. Такая же необходимая и незаменимая, как руки и ноги; такая же важная, как и голова с умными мыслями. Иногда Уилл думает, что кто-то ужасно близкий принёс ему эту боль, и теперь он носит ожоги как напоминание, но это слишком романтичная версия. Иногда Уилл думает, что Дрим сам принёс себе эту боль. И, очевидно, это самая жизнеспособная версия. Но это всё для него слишком просто.       На другом конце провода звучат длинные гудки. «Добрый день, госпиталь Святого Варфоломея. Чем могу помочь?», — щебечет мягкий женский голос. Уилл совершенно спокойно отвечает: «Здравствуйте. В здании заложена бомба. Взорвётся через семь минут. Хорошего дня». Он кладёт трубку, набирает следующий номер. Посольство Франции, Брунельский университет, Вестминстерская школа, отель Клермонт, оперный театр Ковент-Гарден, торговый центр Уэстфилд. Он зачёркивает номера в блокноте. Семь минут, семь минут, семь минут. Хорошего дня, хорошего дня, хорошего дня. Дрим в другой комнате занимается тем же самым. Скотланд-Ярд сойдёт с ума. МИ-5 сойдёт с ума. Уайтхолл непременно сойдёт с ума. Весь Лондон встанет на целый день, отчаянно пытаясь понять, что за хрень здесь происходит. Уилл набирает номер за номером, пока цифры не начинают плыть перед глазами. Он выключает одноразовый телефон и кладёт на стол. Через пару часов он выкинет его в Темзу.       Предварительные ласки с Дримом больше напоминают драку, чем проявление великой любви. Они оба слишком упрямы, чтобы сдаваться; слишком упрямы, чтобы позволить кому-то доминировать над собой. На этот раз они решают потрахаться прямо не отходя от кассы. Дрим нетерпеливо сметает блокноты, технику и чертежи на пол. Все часы работы больше не имеют для него никакой ценности. Они рычат и кусаются, они тянут друг друга за волосы и царапают спины. Дрим не чувствует боли, а Уилла боль, кажется, только сильнее раззадоривает. В голове сравнения разве что с Бонни и Клайдом или Сидом и Нэнси, но все они закончили поразительно дерьмово. Впрочем, Дриму, наверное, совершенно плевать, как именно они закончат. Уилл заламывает ему руки и бьёт лицом о стол. Давит на его спину едва ли не всем весом. Уилл тоже не любит хорошие концы, но он чертовски любит себя. Если он умрёт — любить будет некого. Дрим под ним хрипит и нехотя признаёт поражение.       Уилл не может назвать его красивым. Не может назвать желанным. Не может назвать необходимым, но другого такого он никогда не найдёт. Дрим — не подарок судьбы, но шанс, который никак нельзя упустить. Миллионы людей в этот самый момент умоляют бога услышать их, дать им совет, подарить им силы на новые свершения или исполнить все их желания, пока Уилл разложил вышеупомянутого бога и трахает его на грёбаном столе. Уж о таком точно никто и никогда не напишет ни в библии, ни в танахе, ни в коране. Уж о таком люди точно не смеют даже мечтать. Дрим, красный, горячий и поразительно реальный, протяжно и бесстыдно стонет его, Уилла, имя. И нет во всей вселенной ничего прекраснее этого. И ни один человек на свете не смеет даже мечтать о таком, потому что ни у кого из них нет фантазии. Ни у кого из них нет амбиций. Люди тупые, жалкие и ведомые. Они заслуживают ровно столько дерьма, сколько они получат. А лучше больше. А лучше бы весь Лондон встал на целую неделю. На целый месяц. Лучше бы Лондон сгорел в очередной раз.       — Однажды я стану для тебя слишком амбициозным. — Они раскладывают одежду на полу и теперь просто лежат рядом. Дрим подаёт Уиллу сигарету и зажигает своей красивой зиппо. — Не боишься этого?       — Ничего не изменится, пока я тебе нравлюсь, — совершенно спокойно отвечает Дрим. Уилл выдыхает дым ему в лицо.       — «Пока». — Он смеётся и качает головой. — Я надеялся, что у тебя есть план получше.       У Дрима много ожогов. Старых, но всё ещё заметных. Он не носит их с гордостью, но и не стыдится их. Он не использует их в своих проповедях, не пытается придумать про них какую-нибудь историю с великой моралью, не пытается выставить себя мучеником. Он не говорит, что мерзкие люди принесли ему эту боль; не говорит, что страдал всю свою жизнь и больше никогда не хочет страдать. Он не чувствует боли, и Уилл знает это. Он мог бы сочинить любую другую историю, но почему-то не делает этого. Дрим будто бы давно смирился, что эти ожоги часть его тела, его жизни, его судьбы. Такая же необходимая и незаменимая, как руки и ноги; такая же важная, как и голова с умными мыслями. Уилл знает, что Дрим сам принёс себе эту боль. Не из любви к боли, не из ненависти к себе. В итоге он принёс её не себе, а человеку, которому был дорог. Он принёс эту боль кому-то ужасно близкому. Дрим не гордится этим, но и не стыдится этого. Его сердце всегда безразлично. ***       Иногда взрослая жизнь — сидеть на полу в своей комнате в общаге и пить дерьмовое вино, которое ты купил на последние мятые фунты с вечно молодой и прекрасной «Лиззи». Тебе хочется плакать, но ты не умеешь плакать. В последний раз ты плакал, кажется, лет в шесть, но потом папа перестал обращать внимание на твои слёзы, как до этого перестал обращать внимание на все остальные детские манипуляции. Когда тебе плохо — ты злишься. Когда тебе плохо — ты, колотя стены, разбиваешь костяшки в кровь. Ты сломал свои минималистичные часы и выкинул их в окно, потому что они безумно тебя бесят. Ты порвал пару рубашек из шкафа, потому что они тоже безумно тебя бесят. Всё на свете безумно тебя бесит. Когда тебе плохо — ты всё портишь, ломаешь и разрушаешь. И по-настоящему хорошо ты себя не чувствовал, кажется, никогда за всю свою чёртову жизнь. Видимо, стоит сказать спасибо папе. Ты делаешь глоток вина и поднимаешь глаза к потолку. Самая тёмная ночь перед рассветом, а? Это ты пытаешься сказать, Господь? Как жаль, что тебя там нет.       — И знаешь, что он ему ответил? — вдруг доносится из-за двери как всегда невыносимо громкий голос Томми. — Он сказал, что путешествия во времени говно, потому что биткоин всё равно обвалился! — Они с Тоби смеются. — Шлатт крут! Хочу быть как он, когда вырасту! — Дверь открывается, и они оба замирают. Уилл хмурится от яркого света из коридора. — Уилл?       — Тебе достаточно стать нацистом, чтобы быть как он, — хрипло бросает Уилл. Прикрывает лицо руками, просто потому что, чёрт подери, как же ему стыдно. Стыдно быть таким. Стыдно выглядеть так. — Прости, что не предупредил о том, что приду сегодня.       — Мужик, это и твоя комната, — тон Томми вдруг становится мягким, он делает пару шагов к Уиллу. Тоби остаётся неловко стоять в дверях. — Где ты вообще пропадал? Мы волновались за тебя.       — Мы думали, ты попал в секту, — едва слышно добавляет Тоби. Уилл убирает руки от лица и вопросительно смотрит на него.       — Нет! Мы так не думали! — мгновенно возражает Томми. Он оборачивается на Тоби и возмущённо жестикулирует. — Уилл попал в секту? Мы же не идиоты! Тоби, не позорься. Твоя гейская жена нихера не знает о сектах. И мы, конечно же, не создавали комнату в дискорде, куда он скидывал три сотни статей про секты. И мы не обсуждали этого две ночи подряд. Ничего такого не было! — Томми поворачивается обратно. — Не слушай его, в общем. Он несёт херню!       — Я не попал в секту, — слабо отвечает Уилл, опуская глаза в пол. Чёрт подери, он попал в секту. Охренеть! Томми подходит ещё ближе, садится на пол.       — Нет, правда, ничего такого не было, — стыдливо шепчет он. — Не в последние дни. — Уилл переводит на него взгляд. Томми поджимает губы и продолжает ещё тише: — В последние дни мы думали, что ты мёртв. Знаешь, вся эта херь с торговым центром… — Он выглядит так, будто сейчас заплачет. Тоби вдруг прячет телефон в карман и взглядом спрашивает разрешения подойти.       В конце концов, им обоим совершенно безразлично, попал ли Уилл в секту; был ли он тем, кто на самом деле взорвал этот проклятый торговый центр; выкинул ли он часы в окно и порвал ли он рубашки. Томми обнимает также крепко, как и обычно. Для него совершенно ничего не изменилось. Он утыкается лицом в плечо и размазывает сопли по пальто, но это безразлично уже Уиллу. Тоби получает кивок-разрешение и мгновенно подбегает к ним. Падает на колени, тоже лезет обниматься. Уилл успокаивающе гладит их обоих по спинам и сам безумно хочет заплакать, но просто не может. Томми и Тоби плевать, сколько плохого он сделал и ещё сделает. Кажется, их заботит только то, что он ещё жив, он ещё дышит, он ещё здоров и он всё ещё их друг. А папа даже не звонил. А папа, наверное, как всегда читает какую-нибудь тупую книжку или кормит птиц и пьёт свой чёртов зелёный чай. Что ж, спасибо за беспокойство, папа. Совершенно не жаль, что тебя здесь нет. ***       Идёт тёплый дождь. Такой сильный, что Уилл решает отказаться сегодня от душа. Он радостно прыгает в своих потёртых оксфордах прямо по лужам, будто ему снова лет пять. Хотя, если честно, таким он даже в пять лет уже не занимался. Шлатт стоит под козырьком бара и курит, чуть оперевшись на кирпичную стену. Пожалуй, они ужасно нажрались, но Шлатта после всего выпитого как назло клонит в сон, а Уилла как всегда клонит на поиски приключений. Спать слишком скучно. Большой мир ждёт их. Неон вывески дрожит в быстрых ручьях, вода тарабанит по металлу козырька, мокрые волосы закрывают практически весь обзор, но Уиллу почему-то ужасно весело. Он смеётся и почти готов начать танцевать. Он брызгает в Шлатта из лужи. Тот матерится и неуклюже отшатывается назад. Роняет сигарету в лужу и снова матерится. Уилл смеётся ещё громче.       — Ну чего ты там стоишь, дружище? — театрально восклицает он. — Решил подождать, пока дождь кончится? А если это на всю ночь?       — Решил подождать, пока тебя машина собьёт, — ворчит Шлатт и вытягивает руку из-под козырька. Строит недовольную рожу. — Ну какая же срань! Полная хуйня.       — Какие мы нежные, — ехидно фыркает Уилл. — А как же: «Мои предки построили эту грёбаную страну из грязи и никогда ни на что не жаловались»? — Он из вредности прыгает в очередную лужу.       — Как ты смеешь цитировать меня против меня же? — Шлатт нехотя выходит из-под козырька и, очевидно, мгновенно об этом жалеет. — Да вашу ж мать! — Он безуспешно пытается прикрыться руками. — Чтобы я ещё хоть раз повёлся на твою хуйню!       Уилл запрокидывает голову и гогочет на всю улицу. Пытается взять Шлатта под руку, но тот пока слишком зол. Через пару секунд это проходит, и они всё-таки идут под руку. Уилл, шагая, пружинит, и Шлатта это безумно бесит. Уилл начинает петь вслух, и это бесит Шлатта ещё больше. По крайней мере, он старательно делает вид, что это его бесит, но Уилл знает, что в глубине души он в таком же восторге. Просто неприлично важным дядям с телевидения заниматься всякой незрелой хернёй. И, конечно же, можно очень долго спорить, кто же из них в итоге ведёт себя как ребёнок. Из-за дождя свет уличных фонарей смазывается, превращается в кляксы на полотне реальности. Шлатт поправляет мокрые волосы и решает наконец сдаться. Он толкает Уилла в лужу и злобно хохочет, а потом, чёрт подери, убегает. И, в конце концов, это превращается в соревнование кто быстрее и с меньшими потерями доберётся до квартиры.       Шлатт любовно обещает оторвать Уиллу его длинные ноги, Уилл любовно желает Шлатту рака лёгких. Они смеются. О более здоровых отношениях никто из них даже не мечтал. Уилл начинает раздеваться до гола прямо в коридоре, Шлатт трясёт головой как собака, словно это действительно поможет ему поскорее высохнуть. В итоге он лениво ложится на диван прямо в мокрой одежде, а Уилл решает устроить стриптиз, но путается в мокрых штанах и падает лицом в пол. Шлатт смеётся и предлагает отложить стриптиз до лучших времён. Ему слишком нравится мордашка Уилла, чтобы тот портил её настолько тупыми способами. Уилл сидит на полу и стягивает штаны. Потом, конечно же, ложится рядом со Шлаттом. Этот вечер слишком хорош, чтобы заканчивать его в разных комнатах. Шлатт, на удивление, даже не сопротивляется. Счастливые люди так невыносимо привлекательны.       — Подрочим друг другу и спать? — кокетливо предлагает Уилл. Шлатт морщит нос и закатывает глаза.       — Однажды Уильям Голд перестанет снихера сводить все темы к сексу, и в этот день солнце непременно погаснет, — ворчит он. Уилл хихикает и, потянувшись, приобнимает Шлатта. Тот в ответ смотрит с таким презрением, что любой другой уже понял бы намёк. Любой другой.       — Да ладно тебе. — Уилл жмётся ближе. Жаль, Шлатт почти не носит футболки. Мокрые толстовки, к несчастью, совершенно не подчёркивают фигуру. А ещё они холодные и противные, но Уилл уже не видит смысла сдаваться. — Тебе же нравится моя мордашка. Этого мало? Не говори, что ты из тех, кто любит за душу. Никогда не поверю.       — А если скажу, что я гетеро? — бесцветно бросает Шлатт и приподнимает бровь. Уилл усмехается и качает головой. Нет, такие мужики гетеро не бывают. Может, Шлатту-нацисту с бибиси он бы ещё поверил, но не Шлатту, с которым они пьяные и мокрые лежат на диване. Уилл делает ход конём и целует. Шлатт отстраняется так резко, что падает с дивана.       — Боже! — Уилл от смеха не может связать и двух слов, но кое-как успокаивается. — Ты в порядке? — Он придвигается к краю дивана. Шлатт всё ещё сидит на полу и смотрит в ответ крайне осуждающе.       — Не смей трогать меня, — говорит он так серьёзно, что Уилл мгновенно давит всё хихиканье. Для пробуждённых алкоголем инстинктов хищника это звучит как вызов.       — Почему нет? — понизив голос, спрашивает Уилл. С дивана он плавно перемещается на пол. Шлатт не меняется в лице, но меняется его дыхание. Уилл чувствует страх так, будто он его собственный. И, чёрт подери, это охренительное чувство.       — Клянусь, я убью тебя, если ты это сделаешь, — сквозь зубы цедит Шлатт. О, он так прекрасен. Ему так идёт быть загнанным в угол. Уилл подползает чуть ближе, кладёт руку ему на живот.       — Ну, и? — Он чуть клонит голову к плечу. Шлатт в настоящем ужасе. Он дрожит, но его лицо всё также сурово. Хороший актёр, но недостаточно хороший. — Где Дрим тебя трогал, моя прекрасная принцесса? — Уилл ухмыляется, когда ужас наконец отражается в глазах напротив.       Рука забирается под мокрую толстовку. Кожа тёплая, а дрожь теперь ощущается слишком уж явственно. Шлатт жмурится и издаёт едва слышный скулёж. Он больше не может отстраниться, он не может сказать чёткое «нет». Его надрессировали всегда и на всё соглашаться. Это мерзко, но Уилл подползает ещё ближе. Смотрит на него сверху вниз. Шлатт дышит сквозь сжатые зубы. Он чувствует страх, ненависть, отвращение, абсолютную беспомощность. Дриму нравились ролевые игры, нравилось полное подчинение, нравилось выворачивать чужую душу наизнанку и смотреть на уродливые внутренности. Уиллу никогда не доводилось видеть Дрима таким. Многоликое и многогранное божество, — для каждого совершенно новое, для каждого совершенно уникальное. Разные прихожане требуют разного подхода. Вскоре Уилл почти трезвеет от чужих воспоминаний. Шлатт слишком хороший актёр. Никто такого не заслуживает.       Уилл отстраняется, отступает обратно к дивану. Примирительно поднимает руки, демонстрируя чистоту своих намерений. Шлатта это ни капли не успокаивает. Кажется, он на грани истерики, но его лицо вновь совершенно спокойно. Поняв, что никто не станет его останавливать, он вскакивает с пола и запирается в ванной. Всю ночь он не издаёт ни звука, пока Уилл лежит на диване и вслушивается в шум города за окном. До Уилла запоздало доходит вся тяжесть его проступка. Только в этой мёртвой тишине он наконец понимает масштабы трагедии, но уже ничего не может с этим сделать. Очевидно, Томми был прав, когда назвал его конченным уродом. Правда, Уилл явно заслуживает слов гораздо хуже. Теперь соблазн прикоснуться к чужим эмоциям, чужому опыту и чужим воспоминаниям слишком уж велик. В мире Уилла ничего не происходит, но в чужих мирах всегда что-то особенное. Другой свет в окнах напротив, другое отражение неона в лужах, совершенно другой Дрим. Уже мёртвый Дрим, но люди живы, пока их помнят. Дрима никогда не забудут. По крайней мере, Шлатт точно не посмеет его забыть. ***       — Вали нахер из комнаты. — Алекс, всегда спокойный и всегда уверенный; тот самый Алекс, который на любые оскорбления отвечает юмором; тот Алекс, которого невозможно смутить или разозлить, в ответ только хмурит брови. Несмотря на горящий камин, воздух в комнате мгновенно остывает на пару градусов. Впрочем, Уиллу на это плевать. — У нас семейный разговор.       Алекс от этих слов становится ещё мрачнее. Фил смотрит на него с едва заметным волнением и молчаливой мольбой: «Не убивай моего сына, Александр. Пожалуйста». Уилл почти готов усмехнуться, но продолжает сверлить их презрительным взглядом. Алекс неохотно делает шаг назад. Наверное, ему уже очень давно никто не осмеливался бросить вызов. Он почти удивлён, но его лицо тревожаще спокойно. Его нос не просто так пересекает шрам, но Уилл сегодня слишком зол и уверен в себе, чтобы беспокоиться о последствиях своих слов и действий. Алекс не уйдёт из комнаты, однако в разговор вмешиваться не намерен. Это маленькая победа, но это победа. Уилл кивает на кресла. Они с Филом теперь сидят друг напротив друга. Между ними только журнальный столик. Уилл чувствует, как взгляд Алекса прожигает в нём дыру, но, если что-то случится, ему хватит времени перепрыгнуть столик. А уж что будет потом — решит случай.       — Я рад, что ты приехал, — вдруг мягко начинает Фил, будто совершенно не чувствуя напряжения в воздухе. Он всегда умел притворяться полным идиотом. — Как твои дела, Уилл?       — Прекрасно. — Уилл кривится в оскале. — Но тебе похер, как у меня дела, Фил. А мне похер, как дела у тебя, — снисходительно говорит он. — Давай сразу к делу. Где моя мать?       — Твоя мать? — всё также мягко переспрашивает Фил. Ужасно хочется ударить его лицом о столик.       — Да. Ну, знаешь, человек, который меня родил. — Уилл нетерпеливо хлопает ладонью по бедру. — Где она? Почему ты никогда о ней не рассказывал?       Дрим однажды задаёт эти вопросы, а Уилл не находит на них ответа. Дрим говорит, что это странно. Дрим говорит, что они могли просто украсть ребёнка. Дрим говорит Уиллу, что они могли убить его мать и забрать его к себе только из чувства вины. Дрим много чего говорит. Уилл отшучивается первое время, но всё чаще думает об этом. Вскоре он думает об этом каждую ночь. Думает о том, что Фил всегда готовит из свежего мяса. Думает о том, что Алекс постоянно практикуется в фехтовании и никогда не пускает в подвал. Думает о том, что они слишком многое не рассказывают и всегда многозначительно переглядываются. Думает о том, что Томми с его белыми волосами и голубыми глазами больше похож на сына голубоглазого блондина Фила, чем его настоящий сын Уилл с карими глазами и каштановыми волосами. Слишком уж много тревожных звоночков, которые игнорировали слишком уж долго. Осознание оглушает. Больше не хочется думать. Хочется знать правду.       Но Фил молчит в ответ. Он выглядит потерянным и даже слегка виноватым, но молчит. Человек, который учил никогда не врать. Человек, который говорил, что ложь всегда приводит к катастрофе. Вот твоя катастрофа, отец. Вот он я, убивший шесть сотен человек, сижу перед тобой. Ты не знаешь, что это я их убил. Это останется нашей маленькой тайной, если ты не захочешь пойти ко мне навстречу. И ты не захочешь. Уилл трёт лицо рукой и невесело усмехается. Он переводит взгляд на Алекса, но тот пародирует статую. Его этот разговор не интересует. По крайней мере, он старательно создаёт такую видимость. Алекс учил, что мудрейший получает всё. Авторитет и интеллект выигрывают войны. Не участвуй в битвах, в которых не сможешь победить. Не прикладывай усилий, если они от тебя не требуются. Солдатам нельзя задавать вопросы, — солдаты должны молча умирать на поле боя. Значение имеет лишь командующий, остальное — шанс. Шанс выжить. Шанс выиграть войну. Шанс стать великим.       Папаша упускает свой шанс. Уилл сжимает кулаки, разочарованно вздыхает и поднимается с кресла. Фил вскакивает вслед за ним. Он не такой идиот, каким пытается казаться. Он понимает гораздо больше, чем все остальные люди, но всё равно не хочет ничего предпринимать. Человек, который всегда сметает крошки под ковёр и надеется, что они исчезнут сами собой. Человек, который откладывает серьёзные разговоры, потому что боится ссор. Человек, которому проще потерпеть все неудобства, чем брать свою жизнь в свои руки. Человек, который совершенно не умеет отказывать. Вместо отказа он говорит, что забыл. Проспал. Не видел. Упустил. Не смог. Ему проще извиниться и пойти дальше. Ему плевать, что его будут считать ветреным, ненадёжным, несерьёзным. Он хочет, чтобы его считали таким. Он не хочет ничего решать, ни с чем справляться и брать на себя ответственность. У него для этого есть Алекс, но Алекс молчит. Фил подходит к Уиллу и падает на колени.       — Не уходи, — хрипит он и хватает за полы пальто. — Пожалуйста. — Фил смотрит в пол. Он опустил голову и смотрит в пол. У него не хватает мужества даже смотреть в лицо. — Я понимаю твои чувства, Уилл, но…       — Понимаешь мои чувства? — вскрикивает Уилл. Он даже не знает, его это больше злит или оскорбляет. — Если бы понимал, то сказал бы правду. А вместо этого ты позоришься! На что ты вообще надеешься, чёрт подери? — Уилл выдёргивает пальто из чужих рук. — Что мне станет тебя жаль? Что я останусь из жалости к тебе, ублюдок? Да иди ты в жопу, Фил. ***       Фанди — удивительное создание. Он был удивительным, когда они только познакомились, но сейчас всё окончательно встало на свои места. Раньше Уилл не замечал этого, но его смех действительно напоминает лисий. Ровно настолько же громкий и слегка истеричный. Фанди без всяких сомнений похож на лису, пусть раньше Уилл этого и не замечал. Не замечал его звериных повадок, не замечал его клептомании. Фанди словно головоломка, которую полностью понимаешь лишь тогда, когда знаешь правильный ответ. Он может быть весёлым и громким, а через мгновение, поджав хвост, убежит в страхе. Он умный, но любит делать вид, что это неправда. Он всегда что-то не договаривает, но Уилл не имеет права на него злиться. Никто в здравом уме не станет бить кошку или собаку за то, что она что-то сломала или испортила. Фанди не животное, конечно, но он такой же милый. Милый и беззаботный маленький лисёнок.       Комната Фанди — настоящая лисья нора. Непонятно откуда взявшиеся мягкие игрушки всех цветов и размеров; непонятно откуда взявшиеся книги, которые он, совершенно точно, даже не читает; непонятно откуда взявшиеся коллекционные фигурки; куча разноцветных кружек и банок энергетиков; куча постеров из кинотеатров и кусков картонных фигур из магазинов. Кажется, Фанди берёт абсолютно всё, что попадается ему под руку. И это даже очаровательно в каком-то не совсем правильном смысле. Модные журналы, протеиновые батончики, брендированные ручки и карандаши, — стоит чуть-чуть покопаться, и в его творческом беспорядке точно найдутся пиратские сокровища или ещё что-то в этом духе. И, несмотря на всё, Фанди всегда очень смешно пыхтит, если взять что-то без разрешения. Конечно же, это всё принадлежит ему. Конечно же, он заработал это всё честным трудом. Как ты смеешь трогать чужое добро?       Уилл, подперев подбородок, лежит на животе и болтает ногами, словно они девчонки на ночёвке из какого-нибудь подросткового фильма. Он любуется Фанди, сидящим на краю кровати и как всегда стучащим по клавишам ноута. На самом деле, Уилл обожает волосы Фанди. При правильном свете они отливают бронзой, но это не самый интересный факт. Когда они только познакомились, Уилл думал, что Фанди неудачно осветлился из-за этих странных белых полос. Коричневые волосы, коричневые волосы, белая прядь, снова коричневые волосы. Самых заметных прядей у него три: две по бокам и одна в чёлке. Если подумать, то это делает его ещё более похожим на лису. Фанди милый и очаровательный, и Уиллу ужасно хочется сделать для него что-то хорошее. Фанди не умеет принимать подарки, — у него на лице всегда такое выражение, будто он ждёт, что его ударят. Он во всём ищет подвох и, наверное, это даже закономерно.       — Посмотри на себя! — сюсюкает Уилл. Фанди отрывается от экрана ноута и недоумевающе смотрит на него. — Кто тут такой милый? У кого такие румяные щёчки? У кого такие красивые глазки? — Уилл подползает чуть ближе. — Кто мой маленький чемпион? — Он тыкает Фанди в нос. — Буп!       — Чувак. — Фанди хмурит брови и морщит нос. — Твоё поведение оскорбительно.       — Хочешь, чтобы я прекратил? — мягко спрашивает Уилл. Собеседник поджимает губы и отводит взгляд. Милый и беззаботный маленький зверёк, которого били слишком часто. Он хочет, чтобы его погладили, но боится последствий. Салли была бы в ярости. — Мой маленький чемпион… — почти мурчит Уилл и приобнимает Фанди. — Мой сынок.       Фанди не отвечает на это, но в том, как он округляет глаза и задерживает дыхание, слишком явно звучит: «Как ты меня назвал?». Салли была бы в ярости от того, что кто-то посмел сделать это с их сыном. С их маленьким и милым мальчиком. С их очаровательным лисёнком. Да, на него постоянно ругались в школе за то, что он воровал у других детей, но разве это его вина? Да, он постоянно наводит беспорядок, но разве это так страшно? Да, он шумный, гиперактивный и у него на полке рядом с комиксами в твёрдой обложке стоит чёртова библия на иврите. Да, он не знает иврит. Да, он постоянно врёт и постоянно отшучивается. Да, он, наверное, делает для Дрима очень много плохих вещей, но разве это его вина? Дрим убил Салли и взял их сына в рабство. Уилл такой же отвратительный отец, как и его отец, но никогда не поздно всё исправить, верно? Никогда не поздно начать учиться на чужих ошибках. ***       Уилл стоит на краю крыши, курит и смотрит вниз. В одном из тестов на депрессию, которые его заставляли проходить в школе, был вопрос: «Когда вы идёте по мосту и смотрите вниз, появляется ли у вас желание спрыгнуть?». Уилл всегда думал, что это вполне нормальное желание. Многие его знакомые из интернета нашли этот вопрос странным, просто потому что все они хоть раз в жизни хотели спрыгнуть с моста. Бездна манит. Холодная река внизу, её каменистое дно, перспектива того, что из-за сильного течения твой труп найдут только через пару дней почти на противоположном конце страны, — всё это ужасно привлекательно. По крайней мере, таковы причины Уилла. У остальных людей всегда другие версии. Может, это какой-то врождённый механизм? Может, природа так намекает, что вас на Земле стало слишком много? Уилл тушит сигарету о тыльную сторону ладони и бросает вниз.       — Вот ты достигнешь своей цели, а что потом? — Он оборачивается на Дрима. Тот стоит неподвижно. Он в серой куртке поверх чёрной футболки. Он вытаскивает зажигалку из внутреннего кармана. Подходит к Уиллу.       — Я найду новую цель. — Вкладывает красивую зиппо ему в ладонь. — А после неё ещё одну. И ещё. — Дрим делает паузу. Уилл опускает взгляд на зажигалку. — Пока живо человечество, у меня всегда будет работа. — Уилл хмыкает.       — А что будет с Ранбу и Фанди? — спрашивает он и не может решиться поднять глаза. Металл блестит в холодном свете ночных огней.       — Какая разница, что будет с ними? — Дрим делает ещё шаг. Почти прижимается к Уиллу и по-кошачьи трётся щекой о его плечо. — Какая тебе разница, Уилбур? — томно шепчет он.       Уилл не знает, какая ему разница. Сейчас почему-то кажется, что он никогда и ничего не чувствовал. Фил, Алекс, Томми, Тоби, девчонка из старшей школы, милая подруга, — все они будто ничего не значат. Иногда это тревожит Уилла. Иногда он не знает, может ли верить хотя бы самому себе. Кажется, он уже никому не может верить. Все вокруг врут, все вокруг используют друг друга, все вокруг хотят спрыгнуть с моста. Дрим — бог, но не христианский, иудейский или мусульманский. Дрим — бог разрушений. Он ужасно очарователен; он такой же манящий, как и сама бездна. У него тёплые руки и безразличное сердце. У него громкие речи и старые ожоги. Никому нельзя верить, никого нельзя любить, ни к кому нельзя привязываться. Уилл чувствует, что сходит с ума, но, кажется, продолжает врать сам себе. Салли была бы разочарована. Салли бы никогда не сдалась. Она боролась бы до последнего вздоха. Впрочем, она и боролась.       — Ты когда-нибудь любил? — шепчет Уилл. Он прячет зиппо в карман пальто. Он приобнимает Дрима.       — Нет, — совершенно спокойно отвечает Дрим. Они смотрят друг другу в глаза.       — Почему? — Однажды Фанди говорит, что у Дрима нет лица. Уилл пытается возразить, но потом понимает, что это правда. У Дрима нет лица. Нет лица. Дрим — коллективная галлюцинация.       — Потому что я лжец. — Уиллу кажется, что чужой голос расслаивается на сотни других голосов. У Дрима нет лица. Нет голоса. Дрим — серая куртка, чёрная футболка и красивая зиппо.       — О, — понимающе протягивает Уилл. Он вдруг вспоминает, что на крыше вообще-то ужасно холодно. — Что же ты сделал с этим человеком?       — Убил его. — Тёплые руки лезут под пальто, и Уилл хрипло выдыхает. — Это называется милосердие, Уилбур. Он не хотел бы знать, кем я стал. — Дрим целует шею, лезет под рубашку. — Я не люблю его расстраивать. ***       Нет ничего печальнее людей, которые во всём пытаются найти что-то хорошее. Уилл, напротив, ищет во всём только плохое, но ему правда жаль Фанди. Наверное, если бы его заперли в морозильнике, он сказал бы: «По крайней мере, здесь не жарко». Наверное, если бы ему оторвали руку, он сказал бы: «Ну, мне эта рука всё равно никогда не нравилась». Наверное, если бы он попал в ад, он сказал бы: «Круто! Наконец-то встречусь с Диснеем и Джобсом!». Наверное, это ужасно выматывает. Когда ищешь во всём плохое — надеешься, что тебя пожалеют. Кто-то скажет тебе, что ты ужасно страдал, погладит по голове, поцелует в лоб и решит все твои проблемы за тебя. Когда ищешь во всём хорошее — знаешь, что после смерти тебя даже не похоронят. Ты смирился, что помощи ждать бесполезно. Никто тебя не спасёт, кроме тебя самого. И вот ты сидишь, давясь слезами, в темноте и говоришь себе: «Однажды всё будет хорошо. Обязательно будет».       Правда, Фанди не плачет. Он сидит в темноте с бутылкой водки и до сих пор делает вид, что у него всё прекрасно. Уилл возвращается в эту проклятую квартиру только ради него. Он думает заснуть на скамейке в парке или в каком-нибудь тёплом подъезде, но вспоминает своего бедного лисёнка и всегда приходит к нему. Салли хотела бы этого. Она приготовила бы им ужин и уложила их спать. Она сказала бы, что всё будет хорошо, — и была бы единственным человеком на свете, который никогда не стал бы им врать. Уилл открывает дверь в лисью нору. Фанди сидит на полу и пьёт. Он завернулся в плед, и в других обстоятельствах это выглядело бы очаровательно, но не в этих. Фанди поднимает взгляд на Уилла, улыбается и неловко машет рукой.       — Ранбу отказался составить тебе компанию? — Осторожно спрашивает Уилл, и Фанди неопределённо пожимает плечами.       — Я у него не спрашивал, — легкомысленно отвечает он. — Чуваку сейчас не до этого. Он упал с лестницы. — Уилл вопросительно приподнимает бровь. Фанди нервно усмехается и отпивает водки. — Сломал пару рёбер, вывихнул лодыжку. На него напала очень злая лестница!       Уилл хмурится, наконец заходит в комнату и садится рядом с Фанди. Они молчат. Через некоторое время Фанди кладёт голову на чужое плечо, а Уилл продолжает утешающе гладить его по волосам. Иногда всё на свете просто теряет смысл. Ты можешь быть кем угодно, делать что угодно, жить где угодно, но в один момент планеты встают как-то неправильно, и всё уже не имеет никакого значения. В один момент электричество в твоём мозгу просто перестаёт работать. В один момент экономика целой страны просто рушится. В один момент на Землю просто падает метеорит. И какое же значение ты имел для вселенной, друг? Чего ты добился и добился ли хоть чего-то? Томми ненавидит, когда Уилл начинает рассуждать о ценности человеческой жизни в таких масштабах, потому что, очевидно, в таких масштабах человек совершенно ничего не стоит. Уилл ничего не стоит в масштабах вселенной, но в масштабах этой тёмной комнаты он незаменим. Больше некому спасти Фанди.       — Чем хочешь заняться? — мягко шепчет Уилл. — Может, хочешь что-нибудь посмотреть или приготовить?       — Я хочу быть собакой, — вдруг невыносимо серьёзно отвечает Фанди. Уилл не может посмотреть ему в лицо, и от этого становится как-то особенно печально. — Они всегда попадают в рай.       — Хочешь пересмотреть этот мультик? — Фанди вздыхает и отстраняется. Уилл наклоняется, чтобы посмотреть ему в лицо. Фанди замечает это и решает встать с пола.       — Конечно хочу, чувак. — Он подаёт Уиллу руку. — И от еды тоже не откажусь.       Фанди оставляет плед и водку на полу. Они уходят из тёмной комнаты, они включают свет в кухне-гостиной-столовой. Уилл делает бутерброды, вытаскивает чипсы и всякую прочую дрянь, которая ужасно нравится Фанди. Фанди подключает ноут к телеку и крайней увлечённо ищет мульт. Уилл застывает у стола, любуется своим лисёнком. Несуразный, растрёпанный, но уже чуть менее грустный. Уиллу приходит дурацкая идея, и он достаёт телефон из пальто. Пишет Ранбу: «Ты жив?». Фанди на фоне возмущённо бурчит что-то про дурацкие законы о пиратстве. Ранбу отвечает: «В основном. А что?». Уилл хмыкает и пишет: «Хочешь посмотреть с нами Все псы попадают в рай?». Конечно же, Ранбу отвечает: «Ок. Дай мне пару минут». Фанди слышит его приближение первым и даже отрывается от ноута. Он и удивлён, и обеспокоен одновременно.       Ранбу заметно прихрамывает и держится за стены, но всё равно не забывает свои проклятые маску и очки. Парень явно не любит портить бренд. Он осторожно опускается на диван и запрокидывает голову. Все молчат, и в тишине слышно только его тяжёлое и чуть хрипящее дыхание. Уилл ловит себя на мысли, что, наверное, не стоило ему писать. С другой стороны, никто не заставлял его приходить. Это его осознанный выбор. Фанди смотрит на него некоторое время и молча возвращается к поискам. Уилл ставит закуски на журнальный столик и садится на диван между ними. Наблюдает за Ранбу. Он не шевелится; выглядит так, будто заснул, но, очевидно, не заснул. Он чувствует пристальный взгляд и с трудом меняет позу. Вопросительно поднимает бровь, а потом вытаскивает телефон из кармана джинс.       — Кстати, я не буду сегодня с вами разговаривать, — произносит монотонный голос гугл-переводчика. — Я вас ненавижу, ребята, так что объявляю бойкот. Но я люблю собак. Я здесь только ради собак.       — Спасибо за честность, Ранбу, — подыгрывает Уилл. Фанди наконец усмехается и качает головой. — Мы здесь очень её ценим. ***       Настоящие гримёры, настоящие костюмеры, настоящие актёры. Настоящие декорации, настоящие красные бархатные сидения в зале, настоящая золотая лепнина на белых стенах. Уилл уложил волосы и побрился. Уилл ждал этого момента так, как ничего в своей жизни не ждал. Он знает, что он не актёр. Он знает, что не заслуживает быть среди настоящих звёзд и, уж тем более, не заслуживает роли Александра Гамильтона, но вот он здесь. Вот он здесь среди них. По-настоящему загримирован, в настоящем костюме и на настоящей сцене. Он помнит наизусть каждую строчку. Он может спеть каждую песню настолько идеально, насколько вообще физически способен. Уилл не заслуживает быть здесь, но, когда Дрим спросил его о том, чего он хочет, он не смог придумать ничего другого. Он не смог сказать, что хочет поесть пиццы, потому что он давно уже не хочет есть. Он не смог сказать, что хочет новую рубашку, потому что ему давно уже плевать, во что он одет. Он не смог сказать, что хочет побыть один и поплакать, потому что он не умеет плакать. Уж что он умеет, так это играть. Так это петь. Так это привлекать к себе внимание всеми возможными способами.       Дрим способен на всё. Он просит директора театра дать зал; просит прийти гримёров, костюмеров и актёров, и они, конечно же, не могут отказать. Кто в здравом уме посмеет отказать богу? Все вокруг дружелюбны, все вокруг ведут себя так, будто были действительно рады бросить все свои дела и угодить Дриму. Уилл чувствует витающие в воздухе эмоции. Восторг, трепет, страх, презрение. Актёры в основном любят Дрима, но им явно не нравится нянчиться с Уиллом. Это забавно. Зал пуст, только Дрим сидит на самом лучшем месте и внимательно наблюдает за всем происходящим. Уилл чувствует его липкий взгляд. Уилл чувствует кожей всё тот же навязчивый вопрос: «Ты уверен, что не боишься меня, малыш?», — и уже не знает правильного ответа. Время уходит. Актёры вокруг делают свою работу со всей страстью, отдают себя так, будто хотят заслужить себе билет прямиком в рай. Уилл когда-то любил этот мюзикл. Любил этот театр. Любил этот город, эту страну, эту жизнь. Он не знает ответа, потому что уже не чувствует страха. Ничего не чувствует, но может притвориться. Никогда не поздно притвориться       — If you stand for nothing, Burr, what'll you fall for? — Уилл должен обращаться к своим «коллегам», но он смотрит на Дрима.       Никто не замечает промедления, шоу продолжается. Уилл с непривычки устаёт где-то на середине, а Дрим распускает гримёров, костюмеров и актёров. Он мило улыбается, жмёт всем руки и искренне всех благодарит. Уилл запирается в туалете и смывает тональник. Смотрит на себя в зеркало. Дрим говорит, что при желании он может оставить себе какой-нибудь костюм, но Уилл отказывается. Теперь он почти жалеет, но смотрит на себя в зеркало и с трудом узнаёт человека в отражении. Уилл знает, что не изменился. У него всё та же причёска, всё те же карие глаза, всё те же брови, нос и губы. Он просто ловит себя на мысли, что ему тяжело ассоциировать себя со своим же отражением. Он не изменился, но это будто не он. Это будто кто угодно, но не он. Наверное, так себя чувствуют животные, бросающиеся на собственное отражение. Человеческие детёныши начинают узнавать себя в зеркале в возрасте двух лет. Это простейшая форма самосознания. Уилл вытирает руки одноразовыми полотенцами и выходит из туалета. Он решает, что зеркала ему больше не нравятся.       Дрим ждёт в машине. Он сидит на переднем пассажирском сидении. Если он может чего-то не делать — он этого не делает. Если он может не вести сегодня машину — он никогда не станет садиться за руль. Дрим познал всю прелесть делегирования полномочий и больше никогда от неё не откажется. Уилл садится за руль, заводит машину. Он едет туда, куда ему говорит навигатор. В тишине слышно только монотонный голос: поверните налево, поверните направо, продолжайте ехать прямо. Машина покидает город. Машина останавливается где-то посередине величественного ничего. Дрим лезет целоваться, и Уилл наконец понимает, чего он хочет. Он хочет быть дома в Брайтоне. Хочет съесть вкусный ужин, спеть Фанди колыбельную, подоткнуть ему одеяло и поцеловать его в лоб. Потом он хочет пойти вместе с Салли в спальню, заняться самым нежным и ленивым на свете женатым сексом, а с утра приготовить ей завтрак в постель. Он хочет видеть её улыбку. Он хочет сделать свою семью счастливой. Он хочет чего угодно, но не трахаться с Дримом на задних сиденьях угнанной машины, только он уже не может отказать. Кто в здравом уме посмеет отказать богу?       — Что-то не так? — хрипло шепчет Дрим. — Ты сегодня отлично выступил, Уилбур.       — Я знаю. — Уилл отводит взгляд к окну. Бесконечное серое поле и кривые деревья, — вот и вся красота старого света.       — Тогда что тебя беспокоит? — Дрим нежно проводит по щеке. Уилл теперь смотрит на него и качает головой. На десятки миль никого. Только они, угнанная машина и чахоточная английская природа.       — Ты сводишь меня с ума, — холодно отвечает он. Дрим делает вид, что удивлён. Выходит так себе.       — Я ничего не делаю, Уилл. — Звучит удивительно невинно. — Как я вообще могу свести тебя с ума?       — ТЫ СВОДИШЬ МЕНЯ С УМА. — Уилл хватает его за грудки и бьёт затылком о закрытое стекло. Он дышит сквозь сжатые зубы. Он смотрит ему прямо в глаза и хочет выдавить их к чёртовой матери. Американский акцент и пугающе мягкий тон: «О, поверь, Джордж, мне будет так же больно, как и тебе. Я ведь люблю тебя». А потом Уилл видит себя чужими глазами. Видит когти и чёрные перья. Начинает мутить. — Я пойду пешком. — Уилл едва не выламывает дверь машины.       И он идёт пешком. Он дрожит всем телом, кутается в пальто и всё равно идёт пешком. Тяжело дышать. Больно дышать. Хочется упасть на дорогу и умереть, но он идёт пешком. Чёрное небо, чёрный асфальт. Уилл слышит приближение машины, но игнорирует это. Дрим едет за ним и сигналит. Дрим опускает стекло и что-то говорит, но Уилл его не слушает. Некоторые шансы того не стоят. Некоторые битвы должны быть проиграны. Некоторым солдатам суждено оставаться живыми. Нельзя жить так, будто смерти не существует. Нельзя жить так, будто это твой последний день на земле. Нельзя жить так, будто ты собака, по праву рождения заслужившая место в раю. Нельзя вести себя как последний ублюдок и надеяться, что все остальные магическим образом разглядят твою страдающую душу. Если бы ты действительно чего-то стоил, ты бы уже наконец чего-то добился. Но ты в лучшем случае никто, а в худшем — мерзкая тварь из самых страшных ночных кошмаров. Ты волк в овечьей шкуре, а внутри тебя только гниль.       — Уилбур! — Дрим никак не может заткнуться. Он едет совсем рядом, протяни руку, — и можно будет всё-таки выдавить ему глаза. — Ты такими темпами до Лондона только к утру доберёшься.       — Да насрать мне, — рычит Уилл, но всё равно останавливается. Дрим резко тормозит. — Я не хочу даже находиться рядом с тобой, дерьма кусок.       — Давай я хотя бы подвезу тебя до города. Не веди себя как ребёнок, Уилл, — совершенно спокойно говорит он. Уилл нащупывает в кармане зиппо и хочет бросить прямо ему в лицо, но он же не почувствует боли. Какой тогда во всём этом смысл?       — Я не хочу! — Уилл бьёт ногой по двери машины. — Я не хочу тебя! Убирайся! — Дрим смотрит на него как на полного идиота. Что ж, имеет право.       — И чего же ты хочешь? — снисходительно спрашивает он.       — Я хочу домой. К своему сыну. — Уилл почти чувствует подступающие слёзы, но всё ещё не умеет плакать. Он смотрит на удивлённого Дрима и вдруг понимает, какую ужасную ошибку только что совершил.       — К своему кому? — Чужой голос зловеще понижается. Уилл не боится собственной смерти. Он боится чего угодно, но только не собственной смерти. ***       Молчание — самое худшее на свете наказание. Когда на тебя орут или обижаются, ты знаешь, что человек чего-то от тебя хочет. Он пытается добиться твоего внимания или понимания, пытается построить или разрушить ваши отношения. Но молчание — тупик. Молчание, — глухое и непроницаемое, — смерть. Когда человек молчит — он решил, что ты безнадёжен. Он больше ничего от тебя не хочет, ты ему больше не нужен. Ты для него пустое место. Ты для него мёртв. И Шлатт молчит. Он, кажется, не спал всю ночь; он, кажется, едва ли протрезвел, и он молчит. Он молча переодевается, молча складывает вещи, молча берёт сумки и ключи от машины и молча приглашает на выход. Он молча садится за руль и молча трогается с места. Уилл не знает, что нужно сказать, чтобы эта пытка прекратилась. Он понимает, что всё испортил и что, возможно, даже заслуживает такое наказание, но это слишком мучительно. Это слишком страшно.       Шлатт выглядит отвратительно. У него на лице написано, насколько ему хреново, но, вопреки этому, машину он ведёт просто великолепно. Уилл уже давно успел заметить этот странный синдром отличника. Шлатт будто живёт по принципу: либо ты делаешь идеально, либо никак не делаешь. Если он чего-то хочет — он добьётся этого абсолютно любыми методами. Это вызывает уважение в каком-то не совсем правильном смысле, но упрямство далеко не всегда то качество, которым действительно стоит гордиться. Машина выезжает на межштатную трассу, а Шлатт резко давит тормоз в пол. Он открывает дверь и, едва не вывалившись из машины, блюёт на асфальт. Уилл почти хочет посочувствовать ему вслух, но не хочет раздражать его ещё больше. Шлатт кашляет, вытирает рот рукавом, закрывает дверь и упирается лбом в руль. Молчит и тяжело дышит. Уилл смотрит в окно. Аризонская пустыня ничем не отличается от техасской. Всё то же солнце, всё тот же песок, всё те же сухие кусты. Скучно.       — Знаешь, что тупорылое мужло говорит девушкам? — Вдруг хрипло начинает Шлатт. Уилл резко поворачивается к нему, но тот не смотрит в ответ. — Расслабься и получай удовольствие. — Шлатт усмехается. Сухо и злобно. Он наконец поднимает голову. — Понимаешь, Уильям, я говорящая голова. Всё, что я говорил, говорю и буду говорить — не стоит и цента. — И вот он наконец смотрит на Уилла. В его глазах истинное безумие. — Я самая, блять, дешёвая шлюха, Уильям. Но даже я бы никогда не посмел такое сказать. Никогда.       — Мне правда жаль, — едва слышно отвечает Уилл. Он уже по привычке пытается выглядеть настолько невинным, насколько это вообще возможно.       — Брехня. — Шлатт бьёт рукой по рулю, и Уилл неосознанно вздрагивает. — Ты шлюха даже похуже моего. — Тяжёлый вздох. Шлатт зол настолько, что, кажется, одно неосторожное движение, — и он точно взорвётся. И всё же он продолжает неожиданно спокойным тоном: — Честно ответь мне на один вопрос: ты правда ненавидишь Флориса? Ты правда хочешь ему отомстить? — Уилл хочет сказать, что это два вопроса, но вовремя себя останавливает.       — Да. — Он даже кивает в подтверждение. Шлатт снова бьёт по рулю.       — Брехня! — на этот раз он выкрикивает. Уиллу почти страшно, но только почти. — Он сделал нам обоим одолжение. Каждый получает то, что он заслуживает, — желчно выплёвывает Шлатт. — Думаешь, это он лишил тебя твоей прекрасной мирной жизни? Думаешь, это он тебя, бедного-несчастного, отправил в изгнание ни за что? — Он делает почти театральную паузу. — Да если бы не он, ты бы так и продолжил заниматься всякой хуетой. Ты бы в лучшем случае спился, а в худшем — взорвал бы ещё что-нибудь, и дружок твоего папаши грохнул бы тебя за это. — Уилл сжимает кулаки, но покорно слушает. — И ты бы заслужил этого говна, сучонок. Ты даже не представляешь, сколько всего ты вообще заслужил.       — ТЫ НИХЕРА ПРО МЕНЯ НЕ ЗНАЕШЬ. — Уилл бросается на Шлатта, хватает его за грудки и прижимает к двери. Он хочет вырвать ему кадык зубами. О, это было бы так зрелищно, но Шлатт совершенно этого не боится. Он злобно скалится.       — Ну давай! — Он хрипло хохочет. — Убей меня! Не изнасиловал, так убей! — Его дыхание тяжёлое и адски горячее. — Этим же занимаются животные вроде тебя, а? — Уиллу вдруг кажется, что его облили из брандспойта.       — Я не животное! — слишком резко возражает он.       — Ты животное. — Шлатт мгновенно чувствует слабину. — В самом худшем смысле этого слова. — Пальцы разжимаются как-то сами собой. — Друг твоего папаши — охотник. Его работа заключается в том, чтобы косить таких тварей, как ты. И твой дружок Ранбу тоже охотник, но ему никогда не хватило бы духу тебя прикончить. Не потому что вы друзья, а потому что ему тебя жаль. Так жалеют бешеных собак, Уильям. — Он снова делает театральную паузу и продолжает почти шёпотом: — Им всем тебя жаль. Ты жалкий и отвратительный кусок дерьма, Уильям.       — НО ТЕБЕ-ТО МЕНЯ НЕ ЖАЛЬ. — Уилл бьёт Шлатта затылком о стекло, а тот от боли жмурится и стискивает зубы. — Для тебя я просто… — Уилл переходит на лихорадочный шёпот. — Я просто… наказание за сбитых в магазине людей. — Он смотрит Шлатту в лицо несколько мгновений. Его дражайший приятель Джонатан зол, ему очень плохо и очень больно. Ему страшно и ужасно обидно. Он просто хочет, чтобы всё наконец закончилось. — Только попробуй прострелить себе башку — я тебя и в аду достану, — почти рычит Уилл.       Он бесцеремонно вытаскивает из чужих карманов пачку сигарет и зажигалку и выскакивает из машины. Уилл хочет сбежать куда-нибудь в пустыню, но понимает, что уже не вернётся. Он слишком слабый и ничтожный, чтобы выжить в пустыне. Слишком не приспособленный, чтобы выжить даже в городе среди людей. Уилл всё ещё не умеет плакать, поэтому он выкидывает сигареты в пустыню и кричит так громко, насколько ему позволяет глотка. Он падает на колени на горячий асфальт и со всей силы бьёт по нему руками. Хочется спросить банальное «За что?» или «Почему я?», но Уилл знает ответы на эти вопросы. Шлатт прав. Он действительно всё это заслужил. Они оба действительно всё это заслужили. И, когда Уилл, хлопнув дверью, вернётся в машину, они оба будут молчать. Если бога больше нет среди людей, то они с удовольствием накажут себя сами. Аминь. ***       «Что ты почувствовал, когда небо упало?», — казалось бы, простая фраза, вырванная из контекста. Быть может, она была в каком-то фильме или в какой-то песне. Быть может, в каком-то шоу или в каком-то странном полуночном разговоре с интернет-друзьями. Уилл понятия не имеет, откуда знает эту фразу, но она постоянно преследует его. Когда мир вокруг молчит — Уилл слышит только внутренний голос. «Что ты почувствовал, когда небо упало?», — совершенно спокойно спрашивает Уилл из головы. Нет никаких явных триггеров, которые бы это провоцировали. Только белый шум и это проклятое: «Что ты почувствовал, когда небо упало?». Небо никогда не падало, а фраза каждый раз вызывает глубокое чувство тревоги. Абсолютно иррациональное и ужасно разрушительное. Однажды Уилл понимает, что не фраза провоцирует тревогу, а тревога — фразу. Гром и молния. Открытие, тем не менее, не приносит спокойствия. Иногда Уилл целую ночь лежит и смотрит в потолок, а в голове только навязчивое: «Что ты почувствовал, когда небо упало?».       Иногда Уилл смотрит на Дрима. «Что ты почувствовал, когда небо упало?». Иногда Уилл смотрит на кровь Ранбу на белом полу в ванной. «Что ты почувствовал, когда небо упало?». Иногда Уилл смотрит в зеркало и видит там совершенно незнакомого человека. «Что ты почувствовал, когда небо упало?». А сегодня, как назло, он не слышит эту фразу. Он слышит что угодно, кроме неё. И он многое отдал бы за собственный спокойный голос сквозь белый шум. Эта фраза утешила бы его. Она доказала бы, что его больная голова больна не больше, чем обычно. Правда в том, что он буквально ощущает, что каждый день ему всё хуже. Он чувствует, как рассудок покидает его. Он чувствует тёплые и мягкие ладони Салли на своей шее. Наверное, она и была автором этой фразы. В самом деле, кто, если не она? И теперь она вдруг замолчала. Даже она замолчала.       Уилл говорит Фанди, что закажет такси, но он этого не делает. Его трясёт, он сидит на тротуаре возле грёбаного таунхауса и отчаянно пытается дышать. Страх — худшее чувство. Он, — сковывающий и выворачивающий наизнанку, — настоящий бич человечества. Хуже собственного страха только чужой. Он разъедает все внутренности едкой кислотой. Он плавит кости. Фанди ничего не боится так сильно, как смерти. И Уилл видел его смерть. Видел его кровь. Видел его слёзы. Уилл хочет услышать спокойное: «Что ты почувствовал, когда небо упало?», — но слышит только слова на незнакомом языке. Уилл всегда знал, что Фанди не американец и, уж тем более, не британец. Уиллу всегда нравился забавный акцент Фанди. Уиллу всегда нравился Фанди. Уилл видел его смерть. Видел его кровь. Видел его слёзы. Уилл не может дышать. Воздух застревает в глотке. Пытаясь спастись, он отрывает несколько пуговиц. Когда-то ему нравилась эта рубашка, но это больше не имеет значения. Ничего не имеет значения. Его сын мёртв по его вине. Даже Салли замолчала.       Мир вокруг вопит в агонии. Голоса и образы, — Лондон снова поглотил огонь. Дрим бьёт по лицу так сильно, что ты падаешь на деревянный пол вашей гаагской квартиры. «Я буду тебя дрессировать, — пугающе мягкий тон и американский акцент. — Я не хочу неприятностей из-за тебя, Фанди». Ты скалишься и рычишь в ответ. «У псовых в стаях чёткая иерархия, верно? — Дрим опускается на корточки рядом и хватает за волосы. — Так давай проверим, кто же из нас достоин звания вожака». А потом только боль. А потом только кровь. А потом хруст костей и собственный жалкий скулёж. Уилл наконец делает вдох и закашливается. Он лежит на тротуаре и пытается отдышаться. Страх плавно отступает, а рассудок, словно морской прилив, снова возвращается на каменистый пляж. Уилл вытирает лицо и видит кровь на своих руках. Ему плевать на кровь из носа, поэтому он наконец поднимается с тротуара. Он наконец вызывает такси. Он наконец слышит: «Что ты почувствовал, когда небо упало?». Фанди вообще-то жив.       Уилл пробегает по лестнице, распахивает дверь и падает перед Томми на колени. Он обнимает его ноги, он судорожно тараторит. Он рассказывает и про Дрима, и про торговый центр, и про то, как ему жаль быть таким отвратительным человеком, но это же не его вина. Уилл ничего этого не хотел. Он никогда ничего подобного не хотел. Он любит людей, любит эту жизнь, любит своих друзей. Он правда попал в секту, Томми, поверь. Дрим — ужасный, отвратительный монстр, приносящий только боль и разрушения; а Уилл — самый обычный наивный мальчик из леса, купившийся на его красивые речи. Томми, кто же не совершает ошибок? Уилл извиняется за все грехи, какие только может припомнить, и Томми почти верит. Он неловко гладит Уилла по голове и пытается его успокоить. Он садит Уилла на кровать и даёт ему воды.       — А теперь медленно и спокойно, мужик. — Томми смотрит внимательно и обеспокоенно. Уилл вдруг понимает, что он пьян. Забавно. — За тобой никто не гонится, так что давай по порядку. — Он вдруг осекается и хмурит брови. — Никто же не гонится?       — Н-не гонится, — тихо и с трудом отвечает Уилл. — Томми, мне так жаль…       — Нет, — резко прерывает собеседник. — Не надо заходить на второй круг. Давай чётко и по делу, Уилл. — Уилл виновато опускает взгляд в пол, и Томми вдруг смягчает тон: — Я не смогу тебе помочь, если нихера не пойму. — Уилл кивает, но не может подобрать правильных слов. — Так кто такой этот Дрим?       — О. — Уилл почти вздрагивает. — Дрим — бог, — хрипло шепчет он. Томми молча моргает пару раз. Он трёт лоб ладонью и тяжело вздыхает.       — Ага, — медленно отвечает он. — Бог, значит? — Другой рукой нервно хлопает по бедру. — Уилл, тебе надо поспать. И мне тоже, если честно. — Томми поднимается с кровати Уилла и идёт к своей. Начинает переодеваться. — Я протрезвею, позову Тоби, и мы все вместе завтра решим, что нам делать, ладно? ***       — Начнём с того, что Уилл тупица, Фил. Типа, я не шучу, он капец какой тупой. — Томми резко жестикулирует. — Он прям… идиот, знаешь. Просто придурок.       — Томми… — неуверенно начинает Фил. — Он мой сын. И твой друг.       — Вот именно! Он мой друг! Я знаю, о чём говорю, мужик. — Томми аж подпрыгивает на диване. — Когда была раздача мозгов, было так: я был в списке первым, а он… — Он косит взгляд на Уилла. — Его вообще в списке не было! Про него забыли, чёрт подери! — Фил смотрит на Алекса, пытаясь найти у него поддержку.       — Я согласен с каждым словом, — совершенно спокойно отвечает Алекс. — Даже добавить нечего. — Тоби едва слышно хихикает, а Ранбу кашляет в кулак.       — Томми, мы приехали не для того, чтобы прожаривать Уилла, — как бы между делом напоминает он. Томми фыркает и машет рукой в его сторону.       — Ранбу, король, я подготавливаю публику. — И всё-таки садится чуть поудобнее. — Им нужно понизить ожидания от этого идиота до…       — Нуля, — хрипло заканчивает Уилл. Он не поднимает голову. Он не хочет видеть никого из них, но чувствует их взгляды. У Фила взгляд обеспокоенный и всё ещё виноватый. У Алекса взгляд всегда надменный. Тоби смотрит с сочувствием. Томми смотрит так, будто искренне считает его идиотом. А Ранбу… терра инкогнита. Раньше Уилл думал, что хоть что-то о нём знает. Нихера он о нём не знает, как показывает практика.       У Тоби есть гейская жена, и Уилл счастлив за него. Уилл никогда не общался с этим человеком, никогда его не видел и никогда даже не представлял. Он знает, что Томми ревнует Тоби к этому человеку. Он знает, что Тоби, когда что-нибудь о нём рассказывает, звучит по-тупому влюблённым, а потом отрицает это самыми страшными ругательствами на свете. У Дрима есть Ранбу — высоченный парень в очках, маске и с чёрными ногтями, во время первого официального разговора пошутивший про лоботомию. Во время второго он шутит про Джека Потрошителя. Во время третьего говорит, что он потомок Ли Харви Освальда. Голос у Ранбу спокойный, а шутки такие чёрные, что в других обстоятельствах они бы точно кого-нибудь оскорбили. У Ранбу куча синяков и он, кажется, постоянно ведёт кровопролитную войну со злыми лестницами. Уилл почему-то думает, что этих знаний о Ранбу ему вполне достаточно. Уилл почему-то думает, что Ранбу мизантроп и параноик. До этого прекрасного дня он так думает.       А потом Тоби приводит к ним в общагу свою гейскую жену. Высоченный парень в красной гавайской рубашке и с чёрный ногтями. Маска и очки — дерьмовая маскировка, если ты настолько же приметный, насколько приметный Ранбу. У него запоминающийся голос, запоминающиеся манеры, он всегда одинаково укладывает чёлку. И они смотрят друг на друга целое мгновение. Такое долгое, что Уилл снова начинает сомневаться в собственной адекватности. Они делают вид, что не узнали друг друга. Ранбу слишком легко может указать на несостыковки в рассказе Уилла; Уилл слишком легко может указать на несостыковки в биографии Ранбу. Они мысленно подписали пакт о ненападении, чтобы казаться лучшими людьми, чем они есть на самом деле. Но правда всё ещё здесь. Всё ещё на поверхности. Ранбу улыбается и пожимает ему руку. У него милая мордашка и тёплая ладонь, но рукопожатие длится чуть дольше, чем необходимо. Они смотрят друг другу в глаза. «Только посмей открыть пасть, падаль».       Ранбу ведёт машину. Чёртову машину Дрима, с которой, можно сказать, всё и началось. Уилл стискивает зубы и садится на заднее сидение. Тоби и Томми едва не дерутся за переднее. Уилл понимает, что многое пропустил в их бразильском сериале. Раньше Томми ревновал своего лучшего друга к его парню, а теперь пытается украсть этого самого парня у своего лучшего друга. Какая прелесть. Тоби сильнее физически, но Томми хитрее. Тоби с очень злым вздохом садится рядом с Уиллом. Уилл хочет его утешить, но решает этого не делать. Слишком боится сказать лишнего. Слишком боится снова всё испортить. Когда придёт время, они поговорят с Ранбу наедине, а пока остаётся только подыгрывать. И этот парень в очках и маске, шутивший про убийства и изнасилования, вдруг оказывается не так уж и плох. Или, быть может, этот парень в красной гавайской рубашке на самом деле тот ещё мудак. Сложно сказать наверняка.       Протрезвевшему Томми не нравится история про богов, убийства и воскрешения. Уилл его понимает. Звучит и вправду не очень-то реалистично. Уилл рассказывает историю заново и даёт Томми подсказки, из которых тот сам в итоге собирает себе историю, кажущуюся более логичной и адекватной. Уилл познакомился с каким-то стрёмным чуваком в даркнете. Стрёмный чувак подсадил Уилла на тяжёлую наркоту. Какую? Томми не придумал, но ему и неинтересно. Тяжёлая наркота, сектантские сказки про бога, взрыв торгового центра, — в его голове картинка собирается, словно пазл, и теперь он берёт на себя роль старшего и мудрого. Он рассказывает всё Тоби. Тоби рассказывает всё Ранбу. Ранбу говорит не обращаться в полицию, но предлагает попросить помощи у взрослых, потому что они не в подростковом фильме про супергероев. «Почему не обращаться в полицию?», — пишет в чате Тоби. «Приятель, он взорвал ТЦ», — быстро отвечает Ранбу. «УИЛЛ ВЗОРВАЛ ГРЁБАНЫЙ ТОРГОВЫЙ ЦЕНТР, ТОБИАС!», — вдогонку прилетает от Томми. «А, ну да».       И вот теперь Томми рассказывает свою историю Филу и Алексу. Фил пару раз вздыхает, но особенно впечатлённым не выглядит. Он абсолютно точно не верит, но всё равно терпеливо кивает. Родитель, слушающий нелепые выдумки своих детей. Алекс стоит, сложив руки на груди, и за весь рассказ даже не меняется в лице. Он смотрит строго и внимательно, но на Уилла, а не на Томми. Оба старых черта понимают, что Уилл не мог случайно с кем-то познакомиться, случайно подсесть на тяжёлые наркотики и случайно взорвать торговый центр. Это звучит логично для милых и наивных Томми и Тоби, но не для взрослых людей, которые Уилла и вырастили. И всё-таки Фил и Алекс подыгрывают. Видимо, тоже не хотят травмировать очаровательных румяных детей, пытающихся бороться со вселенским злом. Очередной пакт о ненападении. Как-то их уже многовато. Все войны на свете вдруг захлебнулись в бумажной волоките. Поэтично в каком-то смысле.       — Так как зовут этого человека? — вдруг нейтрально спрашивает Алекс.       — Дрим. — Уилл поднимает глаза, и теперь они смотрят друг на друга. Алекс хмурится. Фил на секунду замирает. Температура в комнате опускается на пару градусов.       — Ладно, ребята, не хотите выпить чаю? — Фил встаёт с кресла. Ранбу встаёт вслед за ним и поднимает Тоби, схватив его за локоть. Томми издаёт недоумевающие звуки, но смотрит на Алекса и не решается возразить. Дверь на кухню закрывается.       — Дрим, значит. — Алекс садится на кресло Фила. — Я думаю, ты слишком много врёшь своим друзьям.       — О. — Уилл усмехается. Поудобнее устраивается на диване и закидывает ногу на ногу. — У меня были отличные учителя. — Он ухмыляется, но Алекс остаётся невозмутимым.       — Ты хоть представляешь, кто он вообще такой? — Чужой взгляд пронизывает до самых костей.       — А ты? — Уилл щурится и чуть клонит голову к плечу. — О чём ещё вы забыли мне рассказать, Алекс? Во сколько ещё говна мне придётся из-за вас вляпаться?       — Значит, хочешь правды, Уилл? — тон Алекса вдруг становится приторно-сладким. Он усмехается и откидывается на спинку кресла. — Я буду краток и повторять не собираюсь, так что следи за мыслью. — Он откашливается. — Я охотник на монстров. Как-то раз я попал в передрягу. Мы с братьями преследовали одного опасного ублюдка, но он выкосил их всех. Одного за одним. Он был хорош, скрывать не буду, но я был лучше. — Алекс разводит руками. — Я был лучше, но этого оказалось недостаточно. Знаешь, так бывает, Уилл. Иногда лучшим быть недостаточно. Никто не играет по правилам, Уилл. И я всё думал об этом и думал… а потом понял, что мне тоже не надо играть по правилам. Мы заключили договор.       — И это был Дрим? — осторожно спрашивает Уилл. Хочется знать наверняка, пока есть такой шанс.       — Конечно это был Дрим, — задорно отвечает Алекс. — Он поймал меня на том, что меня тошнит от иерархического строя в нашей тусовке. Я, понимаешь, люблю анархию. Правительство сосёт, братец! — Он усмехается и делает неаккуратный жест рукой. — Сначала он пытался давить на совесть, но потом понял, что мне плевать. Мёртвые люди мертвы. Поздно по ним плакать. — Алекс делает паузу и вздыхает. — У нас было продуктивное сотрудничество. Он хорош, если притворяться идиотом и на многое закрывать глаза. И я закрывал. Очень долго. А потом перестал, и вот мы здесь.       — Это нихрена не объяснило, Алекс! — Уилл всплёскивает руками.       — А разве должно было? — легкомысленно бросает Алекс. — Я обещал каких-то объяснений? — Он снова усмехается. Уилл понимает, что ужасно хочет его убить. — За подробностями обращайся к Филу.       — Он ничего мне не скажет! — Уилл сжимает кулаки и вскакивает с дивана. — И ты это знаешь, засранец.       — Фил не хочет, чтобы я тебе рассказывал… всякое. Он на меня обидится, если я это сделаю. — Уилл подходит к креслу и смотрит на Алекса сверху вниз, будто надеясь его напугать. Очевидно, это не работает. Алекс поднимается с кресла, и Уилл всё ещё смотрит сверху вниз, но угрожающим быть уже не выходит. — По крайней мере, я точно могу тебе сказать, что Дрим не бог. Даже не близко. Он просто трикстер. Умный, злобный, но самый обычный трикстер.       — И какие они, эти самые обычные трикстеры? — почти рычит Уилл. Алекс пожимает плечами. — Мужик, я тебя ненавижу. Можно я глаза тебе выдавлю?       — Может быть, в другой раз, — беззаботно отвечает Алекс, хлопает по плечу и уходит на кухню. Уилл остаётся стоять в гостиной и смотреть в пустоту перед собой. ***       Неприятно осознавать, что твой папаша продолжит тебе врать, даже если от правды зависит твоя жизнь. Неприятно, но Уилл почему-то уже привык к этому. Остальное время он решает поддерживать легенду несчастной жертвы маньяка и террориста. Он молчит и кутается в пальто, пока Томми и Тоби зависают с Филом, а Ранбу и Алекс смотрят друг на друга так, словно они собаки, разделённые стеклянной дверью. Он чувствует их глухую тоску, витающую в воздухе. Им будто есть о чём поговорить, что друг другу сказать, чем поделиться, но они просто не могут. Неправильное место. Неправильное время. Неправильные люди вокруг. Уилл смотрит на них и ловит себя на мысли, что они ужасно похожи. Не внешне, конечно, но у них похожие манеры. Одинаково спокойный голос, одинаковое желание спрятать все настоящие чувства подальше и никогда о них не говорить. Желание стать камнем, безразличным к синему морю и холодным ветрам. Безразличным к тёплому солнцу и голубому небу. Очередная загадка для маленького Уилла.       А потом они все снова садятся в чёртову машину Дрима. Томми на прощание обнимает Фила, машет ему из окна; Тоби наконец отвоёвывает своё переднее сидение и включает радио. Уилл всё ещё молчит, пока они обсуждают всякую неважную херню. Томми рассказывает, как прошлым летом они с Уиллом забрались на крышу, и как Алекс потом их спускал. Рассказывает, как они купались в озере неподалёку, и на пляже была куча классных девчонок. Рассказывает, что у Фила отличная стрепня, и он душу бы за неё продал. Уилл смотрит в окно. В темноте лес превращается в сплошную чёрную стену. Уилл думает о том, что мог бы раздавить Томми трахею, если бы сжал достаточно сильно. Интересно, сколько времени понадобится Ранбу, чтобы их разнять? И станет ли он вообще это делать? Уилл смотрит на Томми. Смотрит на Ранбу. Машина тормозит на заправке.       — Почему ты сказал им про секты? — Ранбу выходит заправить машину, а Уилл говорит, что ему срочно нужно подышать свежим воздухом. И вот они почти наедине. — Они сами никогда бы не додумались.       — Надо же было как-то тебя спасать, — совершенно спокойно говорит Ранбу. Томми и Тоби в машине подпевают радио. Уилл несколько мгновений смотрит на собеседника.       — Спасать? — Он приподнимает брови. — С чего вдруг тебе меня спасать? — Ранбу пожимает плечами. Почти также, как это делает Алекс. — Почему я вообще должен тебе доверять?       — А почему нет? — Звучит поразительно буднично. — У тебя есть идеи получше?       — Например, потому, что ты убиваешь людей для Дрима? — наигранно осторожно напоминает Уилл. Ранбу делает вид, что понятия не имеет, о чём он говорит. — Ой, да ладно! Ты же не думаешь, что я настолько тупой?       — Фанди думает. — Уилл мгновенно теряет весь запал. Он замирает и чувствует лёгкую дрожь в руках. Он вдруг понимает, что ночью в лесу ужасно холодно. Он вдруг понимает, что его сын заперт в квартире с человеком, убившим его жену. «Что ты почувствовал, когда небо упало?», — нежно шепчет Салли.       — Нам надо его вытащить, — ужасно устало отвечает Уилл.       — Конечно. — Ранбу даже кивает. — Этим мы и займёмся в ближайшее время, а пока…       — Эй, вы, там! — Томми почти целиком высовывается из окна. — Хватит флиртовать! Я хочу домой и срать! — Тоби, подыгрывая, сигналит для большей выразительности. — Хочу срать дома! ***       — Технически мы все животные, — наконец нарушает скорбную тишину Уилл. — Люди произошли от общего с обезьянами предка.       — Ты знаешь, что я имел ввиду. — Шлатт не отрывает взгляда от дороги. Уилл вздыхает. — Если скажешь, что тебе жаль, — я выкину тебя из машины.       — Тогда у меня есть две новости. — За окном проезжает здоровенный грузовик и едва не ослепляет всей сотней своих огней. — Хорошая новость: мне не жаль. — Шлатт совершенно никак не реагирует. — Плохая новость: мне правда не жаль.       — Рад за тебя, пацан. Я тоже не собираюсь извиняться. — Он переключает передачу. — Я сказал то, что я сказал, и отказываться от своих слов не планирую. Нравится тебе это или нет.       Уилл выкручивает громкость радио на полную и смотрит в окно. Пустыня всегда одинакова, если не вдаваться в детали. Где-то песок лежит как-то не так, где-то кусты торчат как-то по-особенному. Скорее всего, в разных штатах разные флора и фауна, какая-нибудь уникальная экосистема. Скорее всего, это было бы даже интересной темой для школьного доклада, если бы Уилл не был британцем. В британских школах всем плевать, что где-то в американской пустыне водится какая-то необычная ящерица. Уилл рад быть британцем, но ещё был бы рад жениться на американке ради грин-карты и больше никогда в жизни не видеть Брайтон. Тосковать по нему до конца своих дней, но больше никогда его не видеть. Американец бы тоже подошёл. Уилл едва слышно усмехается, многозначительно смотря на Шлатта, но тот взгляд игнорирует. Жаль, что он иногда слишком принципиален. Действительно жаль.       На горизонте вырисовываются городские огни на фоне серых в полутьме холмов. Шлатт небрежно бросает, что они некоторое время перекантуются у друга. Уилл искренне удивлён, что у него вообще есть друзья. Шлатт добавляет, что этот друг торгует наркотой. Картинка не становится менее интересной, но явно становится логичнее. В конце концов, с кем ещё водиться богатому, успешному и знаменитому депрессивному алкоголику, если не с наркоторговцем? Наверное, этот парень продавал ему снотворное, обезболивающие или антидепрессанты, а потом как-то так вышло и, — хоп! — они уже друзья. Или не совсем друзья. Такие как Шлатт же не бывают гетеро. Пейзаж за окном оживляется, вместо песка и кустов теперь скромные домишки по обе стороны дороги. Гладкий асфальт, сутулые фонари, огни небоскрёбов вдалеке, — кажется, все американские города просто клоны друг друга. Впрочем, Уилл не жалуется. Все ящерицы в пустыне тоже на одно лицо.       — ¡Hombre, Schlatt! ¿Cómo estás? — Хозяин дома уже встречает их во дворе. Он раскидывает руки для объятий, и Шлатту приходится чуть наклониться, чтобы ответить. — Выглядишь отвратительно! — Звонкий смех.       — А ты всё такая же заноза в заднице, Квакити. — Он устало усмехается. Они хлопают друг друга по спинам.       Квакити кажется Уиллу забавным. Он чуть выше Тоби, потому едва достаёт Уиллу до плеча. Он загорелый, черноволосый и черноглазый. Он носит шапку в помещении, он одет в чёртов синий спортивный костюм. Когда он поворачивается спиной, чтобы зайти в дом, Уилл видит заправленный за пояс пистолет. Наконец, Квакити торгует наркотой и раз в несколько предложений будто в насмешку переходит на испанский. Он самый стереотипный мексиканец на свете, и это кажется Уиллу чертовски, просто невыносимо смешным. Из-за роста и круглого детского личика хочется сказать, что ему лет пятнадцать, но взгляд у него холодный и цепкий. И Уилл ловит каждое его движение, пока Квакити в ответ смотрит на него скорее с праздным любопытством. Наверное, Шлатт не предупреждал, что приедет не один. Наверное, теперь Квакити пытается понять, кто они вообще друг другу. Кроме самых очевидных вариантов, конечно же.       — Кстати, если он вдруг додумается спиздить твой товар, — я платить не собираюсь. Пусть отдаёт натурой, или на органы его продай. Мне совершенно насрать. — Квакити, как и подобает прилежному хозяину, наливает всем виски, но Шлатт не оттаивает. Печально.       — Он? — Квакити небрежно указывает на Уилла и усмехается. — Да ты видел его? Где ты вообще настолько приличного белого мальчика откопал, Тыковка? — Уилл едва не давится виски. «Тыковка»? Шлатт похож на кого угодно, но точно не на «Тыковку».       — Не дай себя обмануть, — строго наставляет Шлатт. — Потеряешь бдительность, и этот сучоныш задушит тебя во сне.       — Не задушу, — по-детски обиженно бурчит Уилл. Квакити снова окидывает его скептичным взглядом. Снова смотрит на «Тыковку», очевидно, ожидая объяснений. Шлатт молча глушит виски. У него сегодня нет настроения на долгие разговоры.       Уилл лениво рассматривает дом, но ничего особо интересного для себя не находит. Светлые стены, минималистичные колонны, огромный телек, приставка, бар, стеклянная дверь во двор, а за дверью едва видно высохший бассейн. Квакити звонят, и он переходит на испанский. Джеймс знает испанский, и Уилл впервые жалеет, что его здесь нет. С Джеймсом было бы славно. Впрочем, с Джеймсом было бы славно в Брайтоне, а не в грёбаном Лос-Анджелесе. Уилл ужасно хочет потискать Отто. Сходить на пляж с серой галькой. Поспорить с Джеймсом о грустной инди-музыке или постебать тупые песни тиктокеров. Но вместо этого Уилл сидит рядом со злым и мрачным Шлаттом, пытающимся утопить горе в виски, и смотрит на самого стереотипного мексиканца на свете, видимо, договаривающегося о продаже героина. Уже даже плакать не хочется. Хочется разбить башку о стену. Желательно, кому-нибудь из присутствующих.       Фил говорит, что в злости как таковой нет ничего плохого. Фил говорит, что не нужно сдерживать свои эмоции, потому что, в конце концов, они всё равно вырвутся наружу и все они превратятся в злость. Фил говорит это, но сам, кажется, является человеком, который просто не умеет злиться. Уилл никогда в жизни не видел его злым, — только печальным или разочарованным. Чтобы разозлить Алекса нужно действительно постараться, но, если он злится — сама земля дрожит под его ногами. Чтобы разозлить Томми достаточно передразнить его произношение или как-то не так пошутить. Томми вспыхивает также быстро, как и гаснет. Томми — бенгальский огонёк. Тоби действительно страшен в гневе, но его практически невозможно разозлить. Тоби будет орать, драться и материться, но для этого, наверное, надо убить кого-то очень для него близкого. А Уилл с каждой минутой всё сильнее чувствует себя забытой в поле миной. Наступи — я, в лучшем случае, оторву тебе ногу.       Квакити заканчивает разговор по телефону и снова пытается завязать беседу со Шлаттом. Выглядит откровенно жалко, но Уилл в их дела вмешиваться не собирается. Его всё ещё безумно забавляет «Тыковка». Даже если учитывать, что когда-то Шлатт не был здоровенным взрослым мужиком с усами и бакенбардами, он всё ещё на голову выше мексиканского пятнадцатилетки. По крайней мере, Уилл оказался прав. В конце концов, редкие друзья найдут в себе наглость называть друг друга «Тыковками». Уилл смотрит на Квакити, смотрит на его неловкие движения, на язык его тела, на манеру говорить и думает о той самой головоломке, которую полностью понимаешь лишь тогда, когда знаешь правильный ответ. Уилл смотрит на него и думает про чаек и голубей. Уилл безумно хочет окончательно испортить этот паршивый вечер.       — Ты птица, — вдруг холодно бросает он. Квакити замирает на середине предложения и недоумевающе смотрит на него. — Какая ты птица, Квакити?       — Какая, нахер, птица, hombre? — Квакити усмехается, но Уилл чувствует страх.       — Если ты птица, — говорит он и замолкает. «То я могу сделать так». Собеседник округляет глаза. Переводит взгляд на Шлатта, но тот никак не реагирует.       — Какого чёрта? — восклицает Квакити и хлопает ладонью по столу. «Какого чёрта что?». Уилл ухмыляется, когда Квакити вскакивает со стула. — Как ты это делаешь? — «Делаю что?». — Хватит!       — Телепатия, Квакити, — совершенно спокойно бросает Шлатт. — Он просёк, что ты утка, братан. — Он снова отпивает виски. — Я же говорил, что всё не так просто. Сам же знаешь, Дрим обожает всяких фриков. — «О да, очень непросто. Дрим же любит таких фриков, как мы с тобой, утёнок».       — А? — Чужой страх почти мгновенно превращается в раздражение. — Я тебе не утёнок, hombre. И с этим cabron дел никогда не имел. — Квакити вдруг становится жёстким и грозным. Он подходит к Уиллу вплотную и продолжает: — Мне насрать, кто ты такой и откуда ты такой, но, если продолжишь в том же духе — закончишь под шестью футами земли. ¿Entendido?       — Я не знаю испанского, амиго, — едва сдерживая хихиканье, отвечает Уилл. — Но да, я понял. Я вообще-то уважаю чужие личные границы. — Шлатт скупо усмехается. — Мне просто было любопытно проверить. С людьми так не получается. ***       Любимое кафе Ранбу удивительно уютное. Жёлтые гирлянды под потолком, деревянные перегородки, мягкие диванчики и живые цветы на подставках. Ранбу говорит, что здесь просто самый быстрый интернет в Лондоне. Ранбу врёт, и теперь Уилл точно это знает. На его месте Уилл тоже предпочёл бы проводить свободное время в каком-нибудь милом месте. За столиками парочки с молочными коктейлями и группы друзей, обсуждающие последние новости. Ты сидишь здесь и просто слушаешь. Просто наслаждаешься теплом чужого очага, а потом оставляешь чаевые симпатичному официанту и идёшь убивать людей, подстраивая несчастные случаи. Девушку зарезали во время ограбления. Парень упал под поезд. Ребёнок отбился от своей группы во время экскурсии и потерялся в большом холодном Лондоне. Пожилая пара задохнулась пропаном. Как же прекрасно, что в этом кафе ещё и самый быстрый интернет, правда?       — Ты не понимаешь, Уилл, — серьёзно говорит Ранбу. — Я физически не могу врать Дриму. Он задаёт вопрос — я честно отвечаю на этот вопрос. Таковы условия нашего с ним договора.       — А ты можешь… сказать не всю правду? Ответить как-нибудь уклончиво? — Бедный десерт на тарелке уже превратился в разноцветную кашу, но Уилл продолжает нервно тыкать его вилкой.       — Могу. — Уилл замирает и с надеждой поднимает глаза. — Но тогда разговор затянется часа на два и превратится в игру «Доведи собеседника до нервного срыва». — Ранбу скорбно вздыхает и смотрит в свой капучино. — Дрим обожает эту игру. Он всегда побеждает.       — Да твою же мать… — Вилка стучит о тарелку. Уилл почти готов встать со стула и начать наворачивать круги по помещению, но это будет выглядеть слишком странно. — Какого хрена ты вообще согласился на такой договор, мужик?       — Никто не читает мелкий шрифт. — Ранбу легкомысленно пожимает плечами. Уилл трёт лицо руками.       — Прекрасно! — Откидывается на спинку диванчика и снова смотрит на бедный десерт. — Подожди. А Фанди? Какой договор у Фанди?       — Понятия не имею, — спокойно бросает Ранбу, а потом, медленно жестикулируя, продолжает: — Но да, он может врать Дриму. И нет, он не согласится нам помочь.       — Почему нет? — Уилл не хочет знать ответ. Он уже достаёт телефон из пальто, и ответ его совершенно точно не интересует. Уилл набирает Фанди. Нетерпеливо слушает долгие гудки и смотрит на качающего головой Ранбу. — Привет, мой маленький чемпион! — Уилл улыбается, Ранбу выразительно приподнимает бровь, а Фанди фыркает в трубку.       — Боги, чувак, это всё также отвратительно, — нейтрально отвечает он. — Я серьёзно, не называй меня так.       — Хорошо, Фанди, я не буду тебя так называть. — Но Уилл уже не может избавиться от почти сюсюкающего тона. Он ужасно скучал. — Не хочешь немножко нам помочь, моё сокровище?       — Э-эм. — Шёпот звучит удивлённо и смущённо. — Это ещё хуже. — Фанди откашливается и продолжает серьёзным тоном: — Нет, чувак, я не буду вам помогать. Я не хочу проблем.       — Но мы же пытаемся тебя спасти, Фанди, — мягко напоминает Уилл. Ранбу всё ещё смотрит на него крайне озадаченно.       — Да, но, если у вас не выйдет — получать за это мне, Уилл. Нужны какие-то гарантии, сечёшь? — Слышно лишь стук клавиш на фоне. Вечно в работе. — Одних только благих намерений мне недостаточно. Напиши, когда будет что-то более стоящее. — Фанди бросает трубку. Уилл смотрит в экран ещё некоторое время.       — Как я и сказал, — прерывает неловкую паузу Ранбу. — Помогать нам он не станет.       — Он просто слишком напуган, — слабо возражает Уилл и убирает телефон обратно в пальто. Краем глаза видит целующуюся парочку за соседним столиком. Какое же противное место всё-таки.       — Ну, можно и так сказать. — Звучит слишком неоднозначно, но Ранбу просто отпивает кофе.       — Ты в чём-то подозреваешь моего… — Уилл запоздало прикусывает язык. Атмосфера становится всё более неловкой, но Ранбу почему-то всё ещё не решается задать свои вопросы. — В чём-то подозреваешь Фанди?       — Нет. — Уилл ему совершенно не верит. — Просто привычка. Знаешь, никому из компании Дрима лучше не доверять. — Ранбу делает выразительный паузу. — Да, мы с Фанди друзья, но… есть очень много нюансов, приятель. Всегда очень много нюансов.       В конце вечера Ранбу оставляет симпатичному официанту чаевые. Уилл хочет напомнить про Тоби, но понимает, что это самая обычная вежливость. Нельзя представить парочку идеальнее этих двоих. Какой-то вшивый официант из кафе с самым быстрым интернетом в Лондоне даже гипотетически не представляет угрозу их священному союзу. И это тоже противно, если честно. Везде есть нюансы. Везде нюансы. Уилла бесит Томми, постоянно делающий вид, что понимает всё лучше всех. Уилла бесят Тоби и Ранбу с их неловкими романтическими взаимодействиями. Уилла бесит Фил, которому насрать, и Алекс, которому дважды насрать. Уилла бесит Дрим, потому что, боже, как же он хорош. Как же он ужасно очарователен. Чем больше грязи о нём всплывает, тем больше Уилл хочет его. Хочет трахать его на столе, в машине, на крыше. Хочет снова почувствовать его тёплую кровь на языке. Иногда он думает, что это всё просто флирт. Такой у них флирт. Такие у них предварительные ласки. Такие у них отношения. Но дома он наконец умывается холодной водой и смотрит на незнакомца из зеркала. Салли была бы в тебе разочарована, дерьма кусок. Не смей быть такой беспринципной шлюхой. Подумай о сыне. ***       После ещё нескольких бесполезных попыток вывести на разговор, Шлатт говорит, что ужасно устал, и уходит спать. Квакити заметно расстраивается на целое мгновение, но потом вспоминает, что не один в комнате, и продолжает играть важного и грозного наркобарона. Хватает его, правда, ненадолго. Они с Уиллом перемещаются на огромный диван и открывают новую бутылку виски. Им обоим ужасно интересно понять в каких и с кем отношениях состоит Шлатт, но спрашивать в лоб кажется слишком скучным. И вот они болтают ни о чём, но обо всём на свете. Ходят вокруг да около, превратив всё в очень дурацкую пьяную игру. Квакити смешит британский акцент, а Уилла смешат испанские слова. В какой-то момент они просто начинают друг друга передразнивать и глупо хихикать. А потом наступает тишина. Уилл откидывает голову и смотрит в белый потолок.       — Я сделал ему предложение, hombre, — вдруг тоскливо говорит Квакити. — Да, я был под кайфом, но я купил кольцо и встал на одно колено! — Он возмущённо всплёскивает руками. Уилл переводит взгляд на собеседника и кладёт ладонь ему на плечо. — Он разбил мне сердце, hombre.       — Мне жаль, — почти сочувственно отвечает он. — Я хотел с ним потрахаться, но он мне отказал.       — Отказал? Тебе? — Квакити окидывает Уилла оценивающим взглядом и фыркает. — У него совершенно нет вкуса! — На несколько секунд снова становится тихо.       — Хочешь заняться со мной сексом, Квакити? — буднично спрашивает Уилл.       — Я боялся, что ты уже не спросишь. — Квакити хищно оскаливается.       Чужая горячая ладонь почти сразу оказывается под рубашкой. Уилл тянет Квакити ещё ближе к себе, проводит языком по его щеке и утробно рычит. Снимает дурацкую шапку и зарывается пальцами в мягкие чёрные волосы. Квакити втягивает его в поцелуй и судорожно пытается расстегнуть пуговицы на рубашке. Уилл одним резким движением расстёгивает спортивную куртку, задирает майку и разрывает поцелуй, чтобы провести языком по тёплой коже живота. Снова утробно рычит. Квакити от неожиданности замирает и неловко усмехается. Уилл понимает, что в этот самый момент может выпустить ему кишки. Может впиться зубами, прокусить кожу и мышцы, почувствовать солёную кровь. Уилл может убить Квакити прямо сейчас. Может голыми руками раздробить ему рёбра и вытащить сердце из разверзнутой грудины. Уилл может сделать абсолютно что угодно и это его безумно заводит. Он хочет чувствовать чужие боль и страх, хочет снять мясо с чужих костей. И Квакити ничего не сможет сделать. Никто не сможет.       Уилл всем весом прижимает Квакити к дивану и смотрит ему прямо в лицо. Маленький мексиканский ублюдок, посмевший иметь виды на Шлатта. Такая жалкая тварь его не заслуживает. Никто, если честно, его не заслуживает. Уилл хочет распороть Квакити глотку. Уилл до боли сжимает его плечи. А потом Уилл вдруг вспоминает, что убивать вообще-то плохо. Это вообще-то неправильно с точки зрения морали. Он не должен так поступать. Уилл резко замирает. Квакити всё ещё смотрит на него. В чёрных глазах нет страха; только искреннее любопытство. Для него это всё ещё игра. Уилл закрывает лицо руками и отсаживается подальше. Даже если бы они просто занялись сексом, Уилл бы ему серьёзно навредил. Теперь он это понимает. Дрим мог терпеть его силу и его страсть, потому что не чувствовал боли. Только он способен это вынести. Ты просто чёртово животное, Уильям Голд, и ты умрёшь в одиночестве. Ты это заслужил. Уилл молча встаёт с дивана и уходит в ванную. Он запирает дверь и садится на пол в душе. Включает воду, чтобы никого и никогда больше не слышать. ***       Люди ничего не стоят, когда они просто описания, прилагательные и безликие цифры статистики. Когда они просто девушки, парни, дети, пожилые пары и шесть сотен жертв взрыва в торговом центре. Люди ничего не стоят, когда они просто раздражающие гремлины, друзья твоих друзей и парни друзей твоих друзей. Но они начинают иметь вес, когда у них появляются лица и имена. Начинают иметь вес, когда это Томми с дурацкой улыбкой, снова забывший побриться Тоби и Ранбу с вечно уставшими серыми глазами. Но для Дрима, например, они даже так не имеют веса. Люди важны, пока они полезны. Вселенная не взорвётся, если кто-то умрёт. Мироздание найдёт замену выпавшей шестерёнке, и жизнь продолжится. В конце концов, даже после милого Джорджа с британским акцентом и мягкими волосами солнце не погасло. А уж чем вы все лучше Джорджа?       Дрим сделает всё, чтобы ты был ему полезен. Он станет для тебя кем угодно. Он будет музой, будет твёрдой кормящей рукой, будет опорой и тихой гаванью. Он заставит тебя чувствовать себя самым особенным, но одновременно с этим самым уязвимым, жалким и слабым на свете. Дрим — яд. Его мысли и его слова разрушают каждую клетку в твоём организме, вызывают лихорадку и заставляют кашлять кровью. Его разум — хаос; взрыв, породивший вселенную. Его чувства, если они вообще есть, больные и мерзкие, отравляют собой каждый колодец с питьевой водой. И порой Уилл уже не знает, где кончается он, и начинается Дрим. Они оба больные и мерзкие, словно созданные специально друг для друга. О, Джордж, мой милый Джордж, умоляю, больше не оставляй меня. Я так люблю тебя, мой милый Джордж. Будь моим и только моим, а я обещаю быть твоей Салли. До конца своих дней.       Тоби спускает синтезатор в гостиную, Ранбу ставит обеденный стол, а Фанди расставляет привезённые бутылки с вином, пока Томми сидит на диване и с важным видом контролирует качество выполнения чужой работы. Они заслужили небольшой праздник. Дрим всё ещё жив и где-то там, за запотевшим окном, всё ещё пытается уничтожить мир, но они всё равно заслужили небольшой праздник. Пир во время чумы, если будет угодно, но Уилл никогда в жизни не упустит возможности хоть немного повеселиться. Фанди говорит, что в вине нет никакого веселья и что это крашенная водичка для пижонов и позеров. Ранбу с Уиллом радостно провозглашают себя пижонами и позерами, пока Тоби открывает первую бутылку, а Томми с всё тем же чрезвычайно важным видом проводит дегустацию и приходит к неутешительным выводам. Он комично морщится и говорит, что вино — полный отстой. Фанди даёт ему пять. И так они снова обретают союзников в лице друг друга, и снова по совершенно неправильным причинам.       — Что ж, джентльмены. — Уилл берёт бокал и встаёт из-за стола. — Безумно рад, что все мы сегодня празднуем нашу маленькую победу в большой войне. — Пауза для драматичности. — Нас ждёт ещё долгий путь к истинному величию, но знайте, друзья мои, история никогда не посмеет нас забыть. — Он салютует бокалом. — За нас, джентльмены! И за будущую смерть этого ублюдка! — Уилл скалит зубы в едва ли улыбке, но все за столом встречают овациями неуместную речь.       Кто-то находит; кто-то теряет; а жизнь всё равно продолжается. Солнце не гаснет, вселенная не взрывается. Фанди захватывает синтезатор и играет песни АББА, Тоби танцует и в неприличных количествах пьёт вино, Томми с каждым днём становится всё более тихим и отстранённым. Хочется сделать вид, что ничего не изменилось, но зелёные и голубые глаза потускнели, а в прежде звонких голосах всё сильнее слышится неизмеримая и глухая тоска. Кто-то пытается делать вид, что всё в порядке; кто-то уже готов сдаться; а жизнь всё равно продолжается. По крайней мере, Фанди ни о чём не жалеет, значит, и Уиллу жалеть не о чем. Уилл пьёт вино и беззаботно подпевает: «Look at me now, will I ever learn? I don't know how, but I suddenly lose control. There's a fire within my soul». Уилл чувствует липкий взгляд Ранбу и ставит бокал на стол. Во дворе темно и прохладно; на небе сияют далёкие звёзды. Какая-то их часть уже давно мертва. Какие-то солнца во вселенной всё-таки гаснут.       — Ты в порядке? — Ранбу садится на плетёную скамейку и хлопает по месту рядом с собой. Ветер едва тревожит траву и качели, привязанные к ветке дерева. Уилл легкомысленно кивает. — Точно?       — Конечно, — всё также непринуждённо бросает он. Очевидно, это неправильный ответ. Глаза у Ранбу цвета стали. Цвета острого меча в тёплых руках Творца.       — Мы убили Томми, Уилл. — А тон у него холодный, пробирающий до самых костей.       — Да, но теперь он жив. Я с ним поговорил, он на нас не обижается. Всё в порядке. — Уилл пожимает плечами. Он понимает, что именно Ранбу хочет слышать, но сегодня у него нет настроения на очередную ложь.       — Ничего не в порядке, — медленно проговаривает собеседник. — Мы убили твоего друга Томми, а тебе на это совершенно насрать.       — А тебе нет, хочешь сказать? — с явным вызовом отвечает Уилл.       — Конечно мне насрать, Уилл. — Чужие лицо и голос совершенно ничего не выражают, и только в вечно уставших глазах отражается самая настоящая бездна. — Если бы я плакал по всем, кого мне довелось убить, я бы уже давно сошёл с ума. Я даже имён их не знаю. Я даже лиц их не запоминаю. — Он звучит по-настоящему безумно. Он не похож на милого парня в красной гавайской рубашке, но не похож и на парня в маске и очках, шутившего про убийства и изнасилования. Он наконец-то совершенно серьёзен. — Кто для меня Томми? Друг Тоби? — Ранбу разводит руками. — Да к чёрту Томми. Я убью нахер всех друзей Тоби. — Он растягивает губы в невыразительной улыбке. — Какое мне до них дело, а? Никакого! — От сухого и злого смеха почти бегут мурашки по спине. А потом вдруг тишина, и снова совершенно спокойный голос: — Но какого хера тебе нет до этого никакого дела? Как ты смеешь не чувствовать вину?       — Не перекладывай на меня свою вину, — строго предупреждает Уилл. Ранбу на секунду теряется, но потом берёт себя в руки. — У нас был план. Он сработал. А теперь заткнись и радуйся со всеми остальными.       — Не было у нас плана, — мгновенно возражает собеседник. — Если бы не Фанди, мы бы все сдохли, понимаешь, приятель? — Уилл сверлит качели взглядом. Ветер дует, чуть отклоняя их в сторону. Ветер затихает, и они чуть клонятся в противоположную. — Знаешь, он тоже тот ещё мудак, но он хотя бы не эгоцентричный ублюдок, как ты. — Уилл снова переводит взгляд на Ранбу. Это самая обычная обида. Это все те эмоции, которые человек копил уже очень долгое время. Это банальная ненависть к самому себе. — Он всегда говорит, что людям нельзя верить. Если он прав, то я опять проебался. Я зря дал тебе второй шанс, Уилл. Ты его не заслуживал.       — Дружище. — Уилл вздыхает и едва сдерживает желание закатить глаза. — Прекращай этот спектакль. Я понял твою позицию, но ты уже ничего не изменишь. Всё, что случилось, уже случилось. Я не могу скорбеть по живому человеку. Это тупо.       Чужое осуждение наполняет воздух, превращая милый маленький дворик едва ли не в газовую камеру. В серых глазах такие глубокие отчаяние и разочарование, каких Уилл не видел, кажется, никогда в жизни. Это даже жутко в каком-то не совсем правильном смысле. И Уилл понял бы, если бы его осуждал кто-то святой. Если бы его осуждал, например, сам Иисус Христос, умерший за все грехи человечества. Но его осуждает драная дримова псина, обменявшая душу на свои пидорские наклонности. Его осуждает человек, едва ли достойный уважения; едва ли имеющий честь и хоть какие-то принципы. И Ранбу отчаянно молчит. И они смотрят друг другу в лицо. Ветер тревожит качели. Влево. Вправо. Чуть слышно шелестит косматая трава. Уилл чувствует осуждение, будто оно его собственное. А вот это уже действительно любопытно.       — Да мне было бы плевать, насколько ты мудак, если бы мне это ничего не стоило, — почти шёпотом отвечает Ранбу. — Но вера в людей, оказывается, обходится очень дорого. — Он придвигается чуть ближе, обхватывает лицо Уилла руками и едва не рычит: — И мне так жаль, что я обменял своё благополучие на такую мерзкую тварь, как ты.       — Мерзкую тварь? — Уилл выразительно приподнимает брови. Он медленно обхватывает чужие запястья и также медленно убирает руки от лица. — В теле человека чуть больше двух сотен костей. Как думаешь, сколько я успею сломать, прежде чем ты умрёшь?       — Скажу по опыту: лучше начинать со стоп и ладоней, — вновь совершенно спокойно говорит Ранбу. — Если хочешь растянуть веселье, конечно.       Нет, физическое насилие — это слишком просто. Для Ранбу физическая боль, очевидно, совершенно ничего не стоит. Он рождён в боли, он всю свою жалкую жизнь терпит боль. Всё его тело изрезано шрамами, вся его бледная кожа покрыта синяками. Он не боится боли, он не боится смерти, но есть вещи гораздо страшнее. И Дрим знает это. В конце концов, кто, если не Дрим? И вот вокруг уже вырисовываются черты скромной комнатки. Кровать, шкаф, стол. Ничего лишнего, ничего личного. Ничего, что могли бы использовать против тебя. И ты сидишь на кровати, а Дрим сидит на стуле перед тобой. Он спрашивает: «Кто из вас готовит? Ты или Тоби?». «Я плохо готовлю, а у Тоби отлично получается, даже если он совершенно не старается». «Как мило, — почти мурлычет Дрим. — А кто главный в постели, м?». И ты мешкаешь. И ты поднимаешь глаза и умоляешь его забрать слова назад. Дрим усмехается, добавляет: «Как он тебя трогает? Как тебе нравится? — Он садится на край стула и наклоняется чуть вперёд. — Вы оба были девственниками, когда впервые потрахались? Или кто-то из вас не дотерпел до своего единственного?».       Ты сам не замечаешь, что мелко дрожишь всем телом. Ты медленно и рвано выдыхаешь, не позволяя словам вырваться из глотки. Боги, что угодно, но только не это. И ты смотришь в пол, чувствуя внимательный взгляд Дрима. Он изучает, он ждёт. Он лезет пальцами под кожу, он всегда добивается своего. «Что ж, — наконец бросает он. — Может быть, теперь ты наконец хочешь поговорить про Уилбура, дорогуша?». И у тебя вроде как уже нет выбора, но ты всё равно молчишь. Преданность в наше время ничего не стоит, но ты всё равно молчишь. «Разве ты не понимаешь, что без моего контроля будет только хуже? — вдруг продолжает настаивать Дрим. — Если не я, то никто его не сдержит, Ранбу! Он убьёт и тебя, и твоего Тоби. Он пожертвует каждым из вас без всякой жалости». «А ты разве не пожертвуешь?». Дрим тяжело вздыхает. «Я хотя бы честен в этом вопросе, — устало говорит он. — Я когда-нибудь врал тебе? — Ты отрицательно качаешь головой. — А он? Почему все всегда решают, что я здесь злодей?». «Потому что ты действительно злодей?». «Боги! Сколько тебе лет, Ранбу? — Дрим поднимается со стула и ставит его обратно к столу. — Да, может, я далеко не самая порядочная персона, но злодей? Никто из нас не злодей. Просто, когда он сделает что-то непоправимое, вспомни, что я был прав».       — И он ведь всё ещё прав, — прерывает тишину невозмутимый голос Ранбу. Он резким движением вырывает запястья из уже давно ослабшей хватки.       — Нет… — хрипло шепчет Уилл. В голове гудит, а реальность расплывается перед глазами. Он чувствует только тёплую кровь, стекающую по подбородку. — Он неправ.       — Ты мерзкая тварь, приятель, — неожиданно мягко отвечает Ранбу. Он осторожно и бережно стирает кровь длинными пальцами с аккуратными чёрными ногтями. — Смирись с этим или докажи, что он неправ. ***       Холодная вода не успокаивает. Холодная вода не проясняет мысли. Холодная вода только мочит волосы и одежду и заставляет мелко дрожать. Уилл думает, что нужно просто подрочить и лечь спать, но всё ещё сидит в душе и прижимается щекой к прозрачной пластиковой дверце. Он смотрит пустым взглядом на пушистый белый коврик. Квакити стучит в дверь, но Уилл приказывает ему идти заниматься своими делами. Он уже понял, что голуби и чайки никогда не смеют ему перечить. У мексиканского утёнка тоже нет никакого выбора, поэтому он мгновенно перестаёт стучать. Теперь Уилл остаётся совершенно один. У него давно уже не было личного пространства, зато у него был Шлатт. Шлатт лучше личного пространства. Шлатт лучше одиночества. Шлатт разбирается в юриспруденции, политике и экономике, Шлатт идеально гладит рубашки, Шлатт обрабатывает порезы и разбитые о стены костяшки. Он говорит, когда надо говорить, и молчит, когда надо молчать. Но теперь у Уилла нет даже Шлатта.       Ночь проходит словно в лихорадке. Стук воды, мягкий коврик, блеск отполированной плитки. Плохие мысли, ужасные мысли, отвратительные мысли. Шумные города, шумные новости по телеку, шумные кафе и магазины, шумные машины на дорогах, шумные прохожие на улицах, шумные соседи в многоквартирных домах. После апокалипсиса останется только тишина. После апокалипсиса некому будет шуметь. Уилл смотрит на свои руки и видит кровь. Кровь вместе с холодной водой через слив убегает в канализацию. Уилл убил своего брата. Своего милого брата с дурацкой улыбкой, дурацкой футболкой и дурацкой влюблённостью в вечно молодую и прекрасную «Лиззи». Самого талантливого и остроумного брата. Того самого брата, готового принять его любым. Готового всё ему простить. Готового обнять и в сотый раз за месяц сходить на Гамильтона. Уилл воет и бьётся головой о прозрачную дверцу.       — Почему ты всегда врёшь мне? — Томми не идёт быть тихим и серьёзным. Его голос должен звучать на всю улицу. Он должен орать на всю улицу какие-нибудь смешные глупости, из-за которых люди будут странно на него смотреть. А ему будет всё равно на эти взгляды.       — Я не вру тебе, — скулит Уилл. Он смотрит на Томми сквозь прозрачную дверцу. Он боится смотреть ему в глаза. — Я никогда тебе не врал. Разве это враньё, если я сам верил, что говорю правду?       — Ты даже сейчас врёшь мне. — Томми подходит ближе, отодвигает дверцу и опускается на корточки. — Посмотри на себя, дерьма кусок. До чего ты докатился? — Вода мочит его джинсы, но ему всё равно. Уилл поднимает глаза. Томми. Голубоглазый блондин Томми. Мечта любого уважающего себя нациста. — До чего ты докатился, Уилл? Почему ты всегда такой? Почему тебе всегда всего мало? — Чужой голос холоднее стучащей воды. — Я был плохим другом для тебя, Уилл? Я был плохим братом?       — Нет. — Уилл неуверенно придвигается чуть ближе. — Нет-нет-нет, Томми. Ты был самым лучшим. Ты был самым замечательным, самым идеальным, — судорожно тараторит он. — Но я не был. И никогда уже не буду.       — Почему нет? — невозмутимо спрашивает Томми.       — Потому что я монстр, — стыдливо шепчет Уилл. — Потому что я мерзкая тварь, не заслуживающая даже тени твоей, Томми. — Он закрывает лицо дрожащими руками. — Томми нравится Тоби. Томми нравится Алексу. Томми нравится Филу. Томми нравится всем. — Короткие ногти оставляют тонкие красные полосы на лице. — А я никому не нравлюсь.       — Ты нравишься мне, Уилл. — Уилл в ответ хрипло усмехается. — Я всегда хотел быть как ты. — И хочется услышать в этом насмешку, издевательство или жалость, но получается лишь злую иронию. — Высокий, умный и сильный Уилл, способный превратить саму жизнь в сценарий для бродвейского мюзикла. Вокруг тебя всегда что-то происходит. С тобой никогда не бывает скучно. — Томми никогда в жизни этого не признает. Если Уилл протянет руку, — мираж рассеится, и он снова останется один. Навсегда. — Ты полный придурок, Уилл. Заносчивый и непробиваемый, с тупыми шмотками и тупыми фактами про американских президентов, но ты мой друг.       Уилл закрывает глаза и вздыхает. Он тянет руку. Холодный отполированный кафель, мягкий белый коврик. Уилл убил своего брата. Он вскрыл ему глотку, он принёс его в жертву своим порокам. Принёс в жертву своей зависти, своей гордыне, своей жадности. Принёс в жертву отцу, богу и сыну. И вселенная не взорвалась, и солнце не погасло, и жизнь продолжилась. Уилл встаёт с пола, выключает воду, подходит к зеркалу и видит там конченного урода. Первый порыв — разбить зеркало. Он разбил так много зеркал, что это уже традиция. Шлатт говорит, что его нельзя пускать в ванную. Шлатт говорит мыть свою тупую башку на кухне, потому что ему уже надоело покупать новые зеркала в чужие квартиры. Уилл сжимает кулак, но отходит от зеркала. Уилл выходит из ванной. Через стеклянную дверь во двор по полу ползёт тёплый солнечный свет. День закончился, начался новый день, а апокалипсиса так и не случилось. Один лишь вопрос: «Почему?».       — Я наркоторговец, а не частный сыщик, Тыковка, — с лёгким возмущением говорит Квакити. — С чего ты вообще взял, что я знаю всех людей в этом городе?       — Ты знаешь не всех, — терпеливо отвечает Шлатт. — Ты знаешь правильных людей. Ты знаешь тех людей, которые знают других людей, которые знают ещё людей, а потом уже всех людей в этом городе. — Уилл хочет слиться со стеной, но они всё равно сидят спиной и не обращают на него никакого внимания. — Можешь с этим поспорить?       — Нет, не могу, — неохотно соглашается Квакити.       — Тогда будь умницей. — Звучит поразительно нежно и вместе с тем властно. — Окажи мне услугу по старой дружбе и найди нужного человечка. — Шлатт приобнимает собеседника. — Я в долгу не останусь. — Квакити мешкает. Уилл чувствует, что ему некомфортно. — Так вот. Запиши или запомни, — мне насрать. — Шлатт вновь садится ровно. — Пацан, на вид двадцатка, рост где-то шесть и три, козья бородка, коричневые волосы с белыми прядями, занимается программированием, воровством и постоянно бухает. Возможно, ещё жрёт людей.       — И у него голландский акцент, — дополняет Уилл. Квакити с удивлением оборачивается на него, но Шлатт остаётся неподвижным.       — Да, голландский акцент, — протягивает он. — Я уже и забыл про эту херню.       — И у него ещё смех такой дебильный? — вдруг спрашивает Квакити. Шлатт кивает. — Так это ж новый compañero Эрета. — Квакити корчит гримасу, а потом трёт лоб ладонью. — Ну, я намекну Эрету, что вы ищите его дружка, но на большее не надейтесь. Мне дорога моя репутация. ***       У Фанди в руках лук. Откуда он его взял, Уиллу, если честно, абсолютно плевать, но, скорее всего, оттуда же, откуда брендированные ручки, карандаши и прочие пиратские сокровища. Умеет ли Фанди стрелять из лука? И снова Уиллу абсолютно плевать, но где-то в глубине души он искренне надеется, что-то всё-таки нет. Так лучше. Так правильнее. Так драматичнее. Алекс начал избегать Уилла, и это должно быть обидно, но почему-то не вызывает никаких чувств. Томми всё чаще выбирает дешёвые отговорки, чтобы сидеть в комнате и весь день смотреть тиктоки, а не проводить время с друзьями. Ранбу ведёт себя странно и игнорирует все вопросы по этому поводу. Один только Тоби пытается делать вид, что все они не застряли в песочном замке, фундамент которого уже облизывает игривый прилив, но получается у него так себе. Да и к чёрту их всех. У Уилла есть Фанди. Больше ему никто не нужен.       — Каково это — умирать? — Наконец спрашивает Уилл.       — Почему ты не спросишь об этом у Томми? — Фанди изящно перепрыгивает корягу, и Уиллу кажется, что ему всё-таки самое место в лесу. В городе он неловкий, неуклюжий, неуверенный, но здесь будто совершенно другой. Совершенно чужой.       — Он мне не ответит. — Уилл не находит в себе столько же уверенности и изящества, но послушно следует за беззаботной лисичкой. Фанди чуть притормаживает.       — Ну, не очень прикольно, если честно. — Он дожидается Уилла, и теперь они идут вровень. — Но самое стрёмное во всём этом то, что там нихера нет. Ни рая, ни ада, — просто нихера.       — Получается, не зря я атеист? — Под ногами хрустят ветки, а над головой шумят птицы. Солнечный свет, пробиваясь сквозь листву, оставляет тёплые кляксы на нежной траве.       — Атеист? Ты? — Фанди окидывает его скептичным взглядом, а потом звонко смеётся. Уилл в ответ смотрит на него с недоумением. — Прости, чувак. Это нервное. — Он делает небольшую паузу и продолжает чуть тоскливо: — Может, у меня просто нет души. Тебе правда лучше спросить об этом у Томми. ***       Перстень на мизинце, на правой руке часы, а на левой куча разноцветных браслетов. Солнцезащитные очки, кудрявые волосы, мягкая улыбка самой Лизы дель Джокондо. Алый пиджак, расстёгнутая на пару пуговиц белая рубашка и сапоги на высоченных платформах. Эрет божественно красив, и он чертовски хорошо об этом знает. Он спокоен и величественен, его движения плавны и изящны. Даже его британский акцент на фоне британского акцента Уилла звучит как-то эффектнее и правильнее, как-то гораздо органичнее. Шлатт смотрит на него со смутным отвращением, но ничего не говорит. Эрет, кажется, воплощает в себе всё то, что ненавидел Шлатт-нацист с бибиси. Высокий белый квир с крашенными ногтями и длинными волосами. Квир, совершенно не стесняющийся самого себя. Квир, в руках у которого охренеть как много власти. Король Эрет, олицетворяющий собой вечно нейтральную в любой войне Швейцарию. Он никогда не встанет на твою сторону, но только ему ты доверишь все свои секреты.       Рядом с ним Флорис выглядит особенно невзрачным. Чёрные джинсы, распахнутый чёрный тренч, чёрный картуз. Всё такой же худой, высокий и слегка несуразный, но черты чуть острее, движения чуть увереннее. Теперь он действительно напоминает ту самую лисичку из детских сказок. Умную, хитрую и жестокую. Он всегда знал больше, чем говорил; он всегда так удачно притворялся тебе другом, чтобы в конце истории отобрать твой ужин, твой дом или твою жизнь. Он никому не союзник, он обернёт против тебя все твои секреты, страхи и все твои слабости. Его глаза — тёплый янтарь и космическая бездна. Его улыбка — лукавый прищур и острые белые зубы. Но его голос всё такой же задорный, а смех всё такой же очаровательный по совершенно неправильным причинам. Уилл смотрит на него и думает о Салли. Уилл смотрит на него и видит очередное искажённое отражение многоликого божества. Слишком уж сложно сказать, где кончается Флорис, и начинается Дрим.       — Мы партнёры по пранкам, — легкомысленно заявляет Флорис, когда все наконец садятся за стол переговоров. Квакити так удачно находит какие-то дела, чтобы свалить подальше, и теперь их только четверо. Эрет напротив Шлатта и Флорис напротив Уилла.       — Это не совсем правда, — спокойно и мягко возражает Эрет. — Мы пранкуем разве что моих соседей, которые теперь думают, что я занимаюсь любовью со своей собакой. — Шлатт корчит очередную гримасу, но всё равно молчит.       — Потрясающе, — с наигранным дружелюбием отвечает Уилл. — Я так безумно за вас рад. Позовёте на свадьбу? Всегда мечтал кого-нибудь убить на свадьбе. — Он усмехается и оскаливает зубы. — И чем же ты теперь занимаешься, лисёнок? Кроме этого, конечно. — Уилл небрежно указывает на Эрета, но тот на провокацию не реагирует.       — Я фрилансер, чувак. — И Флорис, как назло, тоже на провокацию не реагирует. — Гугл, Фейсбук, швейцарские банки… Немного кибертерроризма, но теперь только ради благих целей. В конце концов, не грех же быть мудаком по отношению к другим мудакам, верно? — Он так мило хлопает глазками, что почти хочется зарыть топор войны. Почти.       — Какая прелесть. — Уилл встаёт, перегинается через стол, хватает Флориса за ворот футболки и тянет. Металлические ножки стульев скрипят о пол и бьются друг о друга. Шлатт и Эрет напрягаются. Они готовы вмешаться в любую секунду, но они нихера не смогут сделать. — А теперь давай серьёзно поговорим, Флорис, — сквозь зубы цедит Уилл. Флорис в ответ активно кивает. Уилл отпускает, и он плюхается обратно на стул.       Во дворе удивительно приятно. Пустынное солнце, пальмы, призрачная прохлада морского бриза. Флорис на прощание что-то шепчет Эрету, но тот не выдаёт себя ни лицом, ни разумом. Уилл смотрит на дно высохшего бассейна. Если бы в нём была вода, он просто утопил бы Флориса. Он заставил бы его подойти к краю и прыгнул бы на него. Он прижал бы его ко дну бассейна. От хлорки щипало бы глаза, он чувствовал бы на языке растворённую в воде кровь, он сам потерял бы сознание от недостатка воздуха, но утопил бы эту тварь. Если бы у Уилла был керосин и красивая зиппо, он толкнул бы Флориса на дно бассейна и сжёг его. Он стоял бы на краю и молча смотрел. Если бы Эрет попытался ему помешать, — он убил бы и Эрета. Он убил бы каждого, кто попытался бы ему помешать. Флорис встаёт рядом и тоже смотрит на дно высохшего бассейна. Он не боится и в нём нет ненависти. Маленький чемпион совершенно не изменился, но почему-то стал совершенно чужим.       — Я вообще-то скучал по тебе, — вдруг слишком серьёзно говорит он.       — Да что ты? — Уилл хватает его за рукав тренча и тянет ближе к себе. Смотрит сверху вниз. — Из всего, что можно было сказать, ты решил сказать именно это? — Он делает выразительную паузу. — Может быть, хочешь извиниться? Может быть, хочешь оправдаться? Может быть, удивишь меня какими-нибудь другими последними словами? — Флорис смеётся в ответ.       — Чувак, ты всегда был склонен к драматизму, но не перегибай. — Уилл хватает его за грудки, и тогда он разводит руками. — Хочешь меня убить? Так сделай это! Хватит уже чесать языком. Не трать время Шлатта и Ала, уверен, у них есть дела поважнее наших разборок. — Чайки на фоне злобно кричат и хлопают крыльями. — Что тебе мешает убить меня, Уилл?       — Ничего не мешает, — рычит в ответ Уилл. — Я просто хочу понять, на кой хер ты вообще всё это сделал. Почему…       — Почему я сдал тебя подсосам Дрима? — задорно заканчивает Флорис. — Я этого не делал. Я соврал. — Он улыбается и пожимает плечами. — Дрим мёртв, наш с ним договор расторгнут. Ты реально думаешь, что я стал бы исполнять его последнюю волю?       — Тогда… — Уилл не может даже подобрать подходящих слов. — З-зачем? Какой в этом смысл?       — Ты говорил, что тебе нравится Америка и ты любишь путешествовать. — Флорис осторожно кладёт ладони поверх ладоней Уилла. — А ещё ты чертовски тупой и чертовски злой. Я просто хотел, чтобы ты подумал головой. Чтобы ты чему-то научился. Чтобы до тебя самого хоть что-то допёрло. — Хватка слабеет, и Флорис спокойно высвобождает тренч. Теперь они, вроде как, держатся за руки. Как мило. — Ты классный чувак, Уилл. Я тебя обожаю. Если бы не ты, я был бы мёртв, и я безмерно тебе благодарен. — Он вздыхает. — Мне жаль, что Фил был козлом, но другие не должны страдать из-за этого. Особенно ты не должен страдать из-за этого.       — Так это ты сказал Шлатту, что Алекс убьёт меня? — едва слышно спрашивает Уилл. Флорис сдержанно кивает в ответ.       Уилл почти чувствует слёзы, но всё ещё не умеет плакать. Он падает на колени, закрывает лицо руками и воет. Все птицы в округе чувствуют его боль. Все они вопят и хлопают крыльями. Все они камнем падают на землю. Флорис оказывается рядом, и Уилл чувствует тёплые объятия, чувствует, как чужие ладони неловко и неуверенно гладят по голове. Маленький чемпион совершенно не изменился, изменилось лишь отношение к нему. Изменился лишь угол, под которым пришлось на него смотреть. Всё те же каштановые волосы с бронзовым отливом, всё те же белые пряди, всё та же разрушительная манера искать во всём только хорошее. Уилл не может его ненавидеть. Уилл никогда не мог его ненавидеть. Но нет ничего хуже этого отвратительного и отрезвляющего осознания того, что во всех своих проблемах виноват только ты сам. ***       Пламя злобное, пламя голодное, пламя адски горячее. По стенам ползут чёрные тени, дрожат и танцуют вместе с острыми языками. Уилл сжимает тонкое горло, Уилл видит, как сознание гаснет в карих глазах. Уилл знает, что если надавит достаточно сильно, то раздавит трахею, потому внимательно всё контролирует. Чужие глаза закатываются и закрываются. Уилл ослабляет хватку и смотрит в теперь спокойное лицо. Тёплый свет красит бледную кожу в оранжевый, оставляет бронзовые блики на волосах. Уилл с отеческой нежностью проводит ладонью по впалой щеке. Он встаёт и отряхивается, оборачивается на пламя, но потом вновь опускает взгляд на сына. Бедный лисёнок слишком запутался. Однажды он обязательно всё поймёт, но пока нужно взять его за руку и указать верный путь. Так же должны поступать хорошие родители, правильно? Уилл осторожно берёт Фанди на руки и наконец выносит из горящего магазина.       Он кладёт его на задние сидения и замирает. Его как всегда невовремя накрывает осознание всего произошедшего. Уилл закрывает рот руками и сдавленно воет. Он оборачивается на магазин и у него едва не подкашиваются ноги. Он облокачивается о дверь машины и пытается не потерять сознание. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Уилл закрывает глаза. Уилл вспоминает о Фанди и распахивает глаза. Он бросается к нему, он проверяет дыхание и пульс, он судорожно шепчет извинения, будто они способны хоть что-то исправить. Он целует его в лоб, захлопывает дверь, а потом садится за руль. Настраивает зеркало заднего вида так, чтобы видеть только бедного лисёнка. Бьётся головой о руль, но потом всё-таки заводит машину и гонит по узким лондонским улицам. Плевать ему на штрафы, плевать ему на возможное преследование и прочее дерьмо. Он резко тормозит у милого двухэтажного домика и снова осторожно берёт Фанди на руки. Ногой стучит в дверь и думает, что проще было бы её выбить.       — ОТКРОЙ ЧЁРТОВУ ДВЕРЬ, ТОБИАС! — отчаянно орёт Уилл. Вероятно, шум разбудил уже всех соседей, но ему плевать и на это.       — Твою мать, Уилл, иди в жопу! — едва слышно доносится, кажется, ещё более злобный крик. — Я сплю, блять. — Тоби резко распахивает дверь. — Сплю, понимаешь, уёбище? — А потом он вдруг замирает и молча смотрит на Уилла и Фанди в его руках. Он мгновенно остывает и обеспокоенно бросает: — Что случилось, босс?       У Уилла не находится никаких слов, поэтому он чуть отталкивает Тоби и забегает в дом. Пробегает коридор, сквозь арку попадает в гостиную и кладёт Фанди на диван. Садится рядом и нежно проводит рукой по волосам. Тоби заходит в комнату через пару мгновений. Он ещё не проснулся до конца, его мозг ещё не готов полностью обработать всю входящую информацию, но готов постараться. Тоби хороший друг. Прекрасный друг, если честно. Уилл смотрит на него и пытается найти правильные слова. Как это всё вообще можно объяснить? Как вообще можно ответить на сотню этих незаданных вопросов? Уилл вздыхает. Всего этого не должно происходить. Всё должно быть не так. Всё должно быть хорошо, но песчаный замок почему-то продолжает тонуть в приливных волнах. Как можно говорить, что тебе было лучше с человеком, который тебя убил?       — А где Ранбу? — только и может сказать Уилл. Тоби заразительно зевает.       — Понятия не имею, — слишком спокойно отвечает он. — Я не его секретарь. Он в последнее время не любит ничего объяснять. — Тоби пожимает плечами. — Типа, особенно не любит.       — Мне жаль, — решает посочувствовать Уилл. Сонному Тоби его попытки, кажется, совершенно безразличны. Уилл вскакивает с дивана и начинает кругами ходить по комнате. — Мы все медленно сходим с ума, мужик. Дрим слишком глубоко залез в наши головы. Он пытается уничтожить наше восстание изнутри, — важным тоном говорит он. — Фанди напал на меня, и я был вынужден его обезвредить. Я боюсь, что нам придётся поставить под вопрос его лояльность до выяснения всех обстоятельств. — Тоби, судя по виду, едва ли понимает хоть половину слов, но всё равно уверенно кивает. — Я могу запереть его в твоей комнате? ***       Флорис говорит, что нужно обязательно поговорить с Филом. Уилл хочет послать его нахер, но Флорис говорит, что давно пора решать свои семейные проблемы, иначе будет только хуже. Уилл говорит, что хуже быть уже не может. Флорис закатывает глаза и всё равно набирает номер Фила. Проходит несколько мгновений. Уилл сидит на огромной кровати Квакити и забывает, как дышать. Он не хочет слышать Фила. Он не хочет знать Фила. Флорис нетерпеливо постукивает ногой по паркету, а потом оскаливается, словно собеседник действительно может его увидеть. Он говорит: «Привет, Фил! Я Фанди, друг твоего сына. Помнишь меня?». Уилл хочет сбежать из комнаты, но сжимает в руках покрывало. Флорис говорит: «Ты был отстойным папашей, чувак. Не хочешь это исправить?». В тишине слышно приглушённый разговор из гостиной. У Шлатта низкий и громкий голос, но слова сложно разобрать. «Твой последний шанс, чувак!», — Флорис кивает и протягивает телефон Уиллу. Он выскальзывает из спальни и закрывает за собой дверь. Фил молчит, но Уилл слышит его дыхание.       — Я надеялся, что у меня шизофрения, — всё-таки говорит он и сжимает телефон в руке. — Сколько раз ты вообще хотел меня убить?       — Неприлично много, — глухо отвечает Фил. — Однажды, когда ты был совсем маленьким, я серьёзно думал запечь тебя на ужин. — Он горько вздыхает. — Ты постоянно страшно меня бесил. Алекс говорил, что дети просто тупые, и это однажды пройдёт. Это не прошло.       — Охренеть, Фил, — только и может прошептать Уилл. — Ну спасибо за честность.       — Ты постоянно капризничал, а я закрывал глаза и считал до десяти, чтобы не сломать тебе шею. — Фил никогда не звучал так. Его обычно мягкий голос вдруг становится низким и хриплым. — Я просил Алекса разбираться с тобой. Я избегал тебя, просто чтобы не навредить.       — Но в итоге сделал только хуже, — скорбно заключает Уилл.       — Но в итоге сделал только хуже, — соглашается Фил. — Ты пытаешься привлечь моё внимание, но зачем-то всегда выбираешь самые ужасные способы. И что мне делать? — Его голос дрожит. — Кричать на тебя, бить тебя? Что мне делать, чтобы ты прекратил?       — Поговорить со мной ты не думал? — Голос Уилла тоже дрожит. И руки дрожат.       — Да я только и делал, что разговаривал! — наконец не сдерживается Фил. — Прости. — Он замолкает. — Я понимаю, о каком разговоре ты говоришь. Но я думал… — Снова пауза. — Я надеялся, что если ты ни о чём не узнаешь, то это обойдёт тебя стороной. Я хотел, чтобы у тебя были друзья. Чтобы у тебя было будущее. — Фил шмыгает носом. Уилл чувствует тёплые слёзы на своих щеках. — Ты такой талантливый, такой замечательный, ты заслужил всего самого лучшего. Я люблю тебя больше жизни. Я не хотел, чтобы ты боялся меня, но в итоге ты меня возненавидел.       — А моя мать? — Говорить становится невыносимо сложно. Уилл сидит и смотрит в светлую стену, но даже она расплывается от слёз.       — Кристин, — слабо отвечает Фил. — Ты ужасно на неё похож. Я смотрю на тебя и вижу её. — Он неумело давит всхлип. — Дрим её убил. Он хотел убить всех, но Алекс вдруг решил, что ему всё это надоело. — Грустная усмешка. — Нам с тобой просто повезло.       — Я не чувствую себя везунчиком, — хрипло шепчет Уилл.       — Я тоже. — Папа. Всепрощающий, дипломатичный и никогда не злящийся. Отчуждённый, лицемерный и безответственный. Папа какой угодно, но не такой, как в этом разговоре. — У меня ничего не осталось, Уилл. Я был плохим воином, плохим мужем и плохим отцом. Я прошу у тебя прощения, но я его не заслуживаю. — Уилл закрывает рот рукой, чтобы случайно снова не завыть вслух. — Я не знаю, где ты сейчас и с кем ты сейчас, но я надеюсь, что ты хотя бы сыт и что у тебя есть крыша над головой. Все твои решения — только твои решения. Ты умный и самостоятельный, ты сам вправе распоряжаться своей жизнью. Я не могу тебя осуждать. Я не могу на тебя злиться. Я хочу надеяться, что ты счастлив там, где ты сейчас находишься. Я в любом случае тобой горжусь. — Фил замолкает. Кажется, вытирает слёзы. — Прощать ли меня — только твоё решение.       Уилл смотрит в экран телефона. Цифры номера, цифры длительности разговора, цифры часов. Уилл со всей силы бросает телефон в пол, отчаянно бьёт по нему ногой. Он чувствует, что его трясёт. Он садится на пол и выжимается в угол, уже не пытаясь сдержать рыдания. Он так чертовски устал от всего этого. Устал от Фила, от Алекса, от Дрима, от Шлатта и от Флориса. Устал быть жалким и ведомым, устал всех бесить, устал быть тем, кем быть не может. Устал от самого себя с такой силой, что хотел бы снять с себя кожу. Хотел бы сжечь самого себя. Хотел бы утопиться в бассейне или в быстрой реке. Хотел бы потеряться в пустыне и стать поздним завтраком для одной из одинаковых ящериц. Слёзы текут по лицу, а из глотки вырываются только всхлипы и эта проклятая икота. Уилл хочет исчезнуть. Никогда больше никому не мешать, никогда больше не быть частью чужих планов, никогда больше не становиться разочарованием. В дверь осторожно стучат.       — ВАЛИ НАХЕР! — не открывая глаз воет Уилл, но нежеланный гость всё равно заходит и опускается рядом. Приходится посмотреть на него. И Уилл ожидает увидеть кого угодно, но только не Эрета.       — Ты похож на помидорку, — мягко произносит он, а потом игриво корчит гримасу. — Старую и сморщенную, но я всё равно люблю помидорки. — Эрет придвигается к стене. Теперь они сидят плечом к плечу, и при желании Уилл спокойно может его игнорировать. — Шлатт принёс твою гитару, — как бы между делом добавляет он. — Они с Флорисом сказали, что ты занимаешься музыкой. Это правда?       — Да, — низко и хрипло бросает Уилл. Он и сам не узнаёт свой голос.       — Круто! — В тоне неподдельное восхищение. — А почему ты серьёзно ей не занимаешься?       — П-потому что мне… — Уилл пытается выровнять дыхание. Выходит так себе. — н-нужно сначала закончить учёбу.       — Это ты сам так решил? — Уилл переводит взгляд со стены на Эрета. Начинает казаться, что он издевается.       — Нет. — Очередной рваный вдох. — Это Алекс так решил.       — Раз ты здесь, полагаю, учиться тебе не очень нравится, — всё также мягко и спокойно отвечает Эрет. — Так почему бы не начать заниматься тем, чего хочешь ты сам?       — Потому что я недостаточно хорош, чтобы зарабатывать на этом деньги. — И снова чёртовы слёзы. Уилл просто не может их сдержать, и они просто текут по лицу. Это ужасно неприятно и, если честно, ужасно обидно. Эрет задумчиво хмыкает, снимает солнцезащитные очки и цепляет их за ворот рубашки. Он всё ещё божественно красив.       — Я плохой актёр, — спокойно начинает он. Его голос глубокий и бархатистый. — Отвратительный, если честно. Во времена театрального кружка я играл максимум дерево. Сейчас я тоже играю деревья, но теперь получаю за это неплохие деньги. — Он улыбается и приподнимает брови. — Когда ты найдёшь своё место, будет уже неважно, насколько ты талантлив. Важно быть не великим, важно быть незаменимым. — Уилл в ответ только шмыгает носом. — Надо сыграть торчка? Звонят Аластору. Надо сыграть мерзкого манерного гея? Снова Аластор. — Эрет изображает рукой телефон и подносит его к уху. — «Эй, Ал, не хочешь сыграть абьюзивного бывшего, который угрожает главной героине самоубийством?». «Ал, дружище, как насчёт роли британца-инцестника, убившего свою сестру, чтобы его не лишили наследства?». — Он задорно усмехается. — Пару раз я даже трупы играл. Самые лёгкие деньги в моей жизни!       — Думаю, с музыкой так не работает. — Уилл улыбается почти против воли и пытается стереть слёзы с лица.       — Да ладно! — Эрет фыркает. — Можешь играть в байкерских барах, на разогревах каких-нибудь третьесортных групп или, например, на похоронах. — Уилл сдержанно усмехается.       — Я не думаю, что кто-то захочет, чтобы я играл на его похоронах, — через пару мгновений произносит он.       — Я бы хотел, чтобы ты играл на моих похоронах, — невозмутимо возражает Эрет. — Я вообще хочу устроить такие крутые похороны, чтобы моим родителям стыдно было на них приходить. — Он задумывается. — Хотя, знаешь, одно время я думал, что будет забавно продать своё тело сатанистам или некрофилам, но… сейчас я, наверное, завещаю его Флорису. Он будет пострашнее любых сатанистов и некрофилов. — На этот раз Уилл уже откровенно смеётся.       — Ты чертовски крут, Эрет. — Придумать что-то умнее не получается. После истерики думать в принципе как-то не хочется.       — Для друзей просто Ал, солнышко. — Собеседник плавно закатывает рукав пиджака. — Я как-то встречался с одной моделью, но потом она сошлась с кубинским бандитом. Мы расстались друзьями. На Кубе очень плохой интернет, так что мы ведём бумажную переписку. Я сделал ей браслет и хотел отправить, но потому подумал, что она обойдётся. У неё куча денег, кубинское солнце, кубинские сигары и престарелый сморщенный член. Зачем ей мой дурацкий браслет? — Он снимает с руки один из десятка разноцветных браслетов из бусин и протягивает Уиллу. — Думаю, тебе он нужнее. На память. ***       Уилл открывает глаза и видит над собой два обеспокоенных лица. Тоби и Ранбу медлят несколько мгновений, а потом начинают закидывать вопросами о самочувствии. Уилл понимает, что у него страшно болит голова и что его жутко тошнит, но говорит, что всё в полном порядке. Ранбу всё равно всучает стакан воды. Тоби как бы между делом бросает, что Фанди пошёл убивать Дрима, и вода едва не идёт у Уилла носом. Он возвращает стакан Ранбу и пытается откашляться. Ранбу говорит, что, скорее всего, Фанди пошёл к Шлатту. Уилл замирает и внимательно смотрит на него. «Шлатт? Чел из телека?», — осторожно спрашивает он. Ранбу кивает. Тогда Уилл спрашивает, знает ли Томми, что его чёртов кумир, оказывается, работает на Дрима. Тоби и Ранбу клянутся, что он не знает. Уилл хочет надеяться, что так и останется. Томми и без этого хватает дерьма в жизни.       Ранбу пишет адрес на бумажке. Уилл прячет бумажку в карман пальто, горячо благодарит всех за помощь и сбегает. Дом Тоби обычно милое место, но теперь атмосфера там слишком странная. На улице же привычно пасмурно, из-за чего как всегда сложно точно определить время суток. Небо в Лондоне всегда цвета стали и лишь контрастные на его фоне кирпичные домишки по обе стороны дороги хоть как-то спасают от погружения в абсолютное уныние. Уилл проходит пару кварталов и наконец останавливается. Достаёт бумажку, разворачивает и пытается разобрать чужой почерк. Кажется, Ранбу не стоило так торопиться. Или волноваться. Или всё вместе. Приходится действительно поломать голову, но Уилл всё-таки вбивает адрес в навигатор. Лондонский Сити. Серое стекло и серый металл на фоне серого неба, — самая настоящая английская мечта. Уилл фыркает, но идёт по маршруту.       И вот он уже несколько часов сидит в кафе напротив нужного здания. Ему страшно, если честно. Так страшно, что время искажается, перестаёт иметь значение. Уилл пытается что-то придумать, правда пытается, но пока все планы приводят к печальному концу. Слишком мало информации. Шлатт — совершенно новая фигура на шахматной доске. Непонятно, чего вообще от него можно ожидать. Кто он такой? Каковы его принципы? Почему он вдруг заключил договор с Дримом? Уилл нервно ковыряет чизкейк. Всё, что он знает о Шлатте — громкие заголовки СМИ и скандалы из твиттера. Мужик сексист, расист и гомофоб. Мужик трахает свою ассистентку, да ещё и изменяет ей. Вокруг него постоянно какие-то теории заговора, что теперь, кстати, имеет смысл. Дрим — яд, но никогда нельзя забывать, что и люди святыми не рождаются. Уилл гуглит Шлатта и даже предположить не может, где кончается он, и начинается Дрим.       А потом с телефона Дрима звонит Фанди. И Уилл теперь точно знает ответ на самый главный вопрос: «Что ты почувствовал, когда небо упало?». Он много чего почувствовал. Грусть, гнев, разочарование, отчаяние. Он ждал, что его предаст Ранбу. Ждал, что Томми сдастся и наконец пошлёт его нахер. Ждал, что Дрим просто сведёт их всех с ума. Он ждал много чего, он прикидывал варианты и хотел быть готов, когда случится что-то ужасное. Он готовился к худшему, чтобы не расстраиваться, когда это всё-таки произойдёт. Он хотел сохранить ясность мыслей, хотел тратить время не на чувства, а на действия, но он ошибся. Уилл ждал чего угодно, кроме этого. Быть может, Алекс всё-таки оказался прав. Быть может, лис всё-таки тебе не друг. Он опасен и непредсказуем. Ты никогда и ничего о нём не знал. Ты доверился тому единственному человеку, доверять которому не было совершенно никаких причин. И ты снова доверяешь ему, потому что теперь у тебя нет никакого выбора.       — Привет, пацан. — Дверь в квартиру Шлатта оказывается открытой. Толстая дверь с кучей крутых замков. В общем, это совершенно не имеет смысла, но хозяин квартиры спокойно сидит на кресле и пьёт что-то алкогольное. Даже салютует стаканом. — Ты выше, чем я представлял. Честно говоря, на фотках был посимпатичнее. — Уилл заходит и прикрывает за собой дверь. Разбитая плазма, разбитый стол, порванная обивка дивана, но совершенно невредимый Шлатт в дорогом костюме и с дорогим пойлом. Интересно.       — Ты тоже на фотках был посимпатичнее, — нехотя отвечает Уилл. — Чем Дрим купил тебя, ублюдок?       — Всё как всегда, ничего интересного, — легкомысленно отговаривается собеседник и поднимается с кресла. — Вообще, знаешь, я ставил на тебя. Ты настолько конченный, что я думал, тебе крышу быстрее всех нас сорвёт. — Отпивает из стакана. — Но, чёрт, фурри-пацан меня удивил сегодня. Я его никогда в жизни таким злым не видел. — Шлатт усмехается и смотрит на Уилла сквозь содержимое стакана. — Ты страшно его разозлил. Поздравляю.       — С чем ты меня поздравляешь? — раздражённо спрашивает Уилл. От таких как Шлатт всегда прёт дерьмом. Чёртова крыса.       — Во-первых, смерть Дрима сама по себе вполне заслуживает стать праздником покруче Рождества. — И зубы у него слишком белые, а у глаз морщины от фальшивых улыбок. — Надеюсь, фурри-пацан ещё и над трупом надругался.       — Надругался. — Уилл даже едва заметно кивает. Шлатт замирает на мгновение и в удивлении поднимает брови.       — Серьёзно? — Он ставит стакан на стойку, хлопает в ладоши и злобно хохочет. — Сукин сын! Как же я его люблю. — Шлатт вытирает метафорические слёзы. — Что ж, это просто великолепно, потому что, во-вторых, теперь нам надо с ним разобраться.       — Ты хочешь его убить? — для ясности переспрашивает Уилл.       — Конечно хочу. — И глаза у него холодные, практически стеклянные. Такие глаза обычно у людей с ПТСР. — Он грохнул моего работодателя, откуда мне теперь деньги брать? Честная работа? — Шлатт презрительно фыркает. — Это для таких тупиц, как твои приятели.       — Ты посылаешь очень противоречивые сигналы, мужик. — Уилл опускает взгляд на рюкзак Тоби, спокойно стоящий возле стены. Кулаки сжимаются как-то сами собой. — В итоге на чьей стороне ты в этой истории?       — На своей. — Уилл поднимает глаза обратно на Шлатта. Пожалуй, от таких уличных фокусников лучше не отворачиваться. — Вы все тупые мудаки. Дрим, пидор в маске, фурри-пацан, ты, — вы все идёте нахер. Но сейчас мне интереснее устроить с тобой охоту за головами, чем гнить в этой отвратительной стране. Союзника лучше меня ты всё равно не найдёшь.       — Не найду, — вдруг подыгрывает Уилл и делает несколько шагов к собеседнику. Шлатт шире Уилла раза в два, но Уилл выше его на пол головы. — Да я и не буду искать. Честно говоря, мне плевать, что ты нацист или что у тебя были какие-то мутки с Дримом. Я просто хочу крови. Я хочу постелить лисью шкуру перед камином, понимаешь? — Он берёт чужой стакан и демонстративно отпивает. — Я хочу, чтобы он страдал. Я хочу, чтобы он пожалел, что когда-то посмел родиться, понимаешь? — Шлатт в ответ улыбается. У него всё такие же острые зубы и пустые глаза. ***       — Я сказал ему: «Тед, дорогой, если ты продолжишь в том же духе, то у тебя будет передоз». — Из гостиной доносятся спокойные голоса и звуки гитары. Пахнет травкой. Уилл осторожно крадётся, чтобы не привлечь к себе внимание. Эрет тем временем продолжает: — И, угадай, что случилось?       — Типичный Тед Нивисон. — Шлатт усмехается. Они с Эретом лежат на огромном диване и курят один косяк на двоих. — Знаешь Карла Джейкобса? — Собеседник кивает. Уилл ещё чуть-чуть высовывается и видит, что Квакити играет на его гитаре, пока Флорис под шумок опустошает бар. — Когда мы снимали в Сан-Диего, этот придурок едва не спрыгнул с балкона. Если бы не Ник, клянусь, наш сериал попал бы в дебильную подборку с актёрами, умершими на съёмках. — Эрет смеётся и передаёт косяк.       — Кстати, ты слышал, что Людвиг наконец-то сделал Блэр предложение? — Уилл даже представить не мог, что Шлатт с Эретом всё-таки смогут найти общий язык. Они казались двумя крайностями, но, видимо, у них какая-то профессиональная солидарность.       — Реально? — Шлатт выдыхает дым носом и злорадно хохочет. — Ставлю почку, что через год они разведутся, и эта змея всё бабло у нашего милого идиота отсудит.       — Да, так и будет. — Эрет принимает косяк и снова затягивается. — Но, кстати, на следующей неделе вечеринка в честь их помолвки. Там будут и Тед, и Чарли. Даже Джимми, Карл и Ник обещали приехать. — Он делает небольшую паузу. — Не хочешь сходить? Все будут рады узнать, что великий и ужасный Джей Шлатт всё-таки жив.       — Я им рад не буду, — как-то слишком уж просто отвечает он.       — Да и он не сможет прийти, — вдруг подаёт голос Квакити. — Он пообещал, что мы поедем в Тако Белл, а потом будем трахаться, пока ноги не откажут. Верно, Тыковка? — Шлатт снова хохочет.       — Да, всё верно, — задорно подтверждает он. — Именно так я и сказал. — Флорис отрывается от бутылки и корчит гримасу: «Фу!».       Уилл сидит на полу и смотрит на них. Он уже и забыл, какого это, когда люди просто собираются и приятно проводят время. Когда нет никаких секретов, никаких заговоров, никаких угроз человечеству. Просто кучка придурков бухает, курит травку и обсуждает общих знакомых. Может, они совершенно не подходят друг другу, может, у них разные вкусы, разные мнения, разный жизненный опыт, но, наверное, магия дружбы просто в том, чтобы уважать друг друга. И уж уважения друг к другу у них, кажется, вполне достаточно. Собрались как-то фурри, мексиканский наркоторговец, нацист и мерзкий манерный гей. И ничего плохого не произошло. Вселенная не взорвалась, солнце не погасло, жизнь продолжилась. Даже небо не упало. Уилл опускает взгляд на браслетик на своей руке. Глянцевые бусины переливаются в тёплом свете закатного солнца.       Будь не великим, будь незаменимым. Черноглазый брюнет Джордж. Громкий, неловкий и с вечно холодными руками. Британский акцент и мягкие волосы, маленькая квартирка в Лондоне и очередной отказ стать твоим валентином. Мечта о другой жизни, обещание быть чем-то большим. Прекрасная идея о Салли. Идеальная жена для идеального мужа. Серая галька брайтонского пляжа, разноцветные милые домишки и грустная инди-музыка. Томми. Самый лучший брат, о котором ты никогда не просил и которого ты никогда не сможешь заслужить. Глупый, шумный и ужасно смешной. Готовый жертвовать тебе своё время, готовый доверить тебе даже свою жизнь. Ранбу с вечно уставшим взглядом. Герой без страха и упрёка, без сомнений обменявший честь и совесть на единственную любовь. Малыш Тоби, никогда не задающий неправильных вопросов. Терпеливый и поддерживающий. Хороший друг для всех и каждого. Когда кто-то исчезает из твоей жизни, это не трагедия. Мир не рушится, но каждый важный человек оставляет после себя пустоту. Заполнить её — естественное желание. Главное просто не впасть в безумие.       Уилл говорит Квакити, что дарит ему гитару в качестве моральной компенсации. Говорит, что у него дома ещё две такие и эта ему совсем не нужна. Разве что, в последний раз. Он берёт гитару и просит Шлатта о разговоре. Шлатт перешагивает Эрета, поправляет толстовку и убирает волнистые волосы в дурацкий пучок. И они молчат, и они молча садятся на огромную кровать. Уиллу страшно смотреть Шлатту в лицо. Уилл умеет играть. Пусть он и не заслуживает роли Александра Гамильтона, но очень хотел бы её заслужить. Уилл умеет говорить громкие речи, умеет важно задирать голову и убеждать всех, что они движутся к великой цели. Уилл не умеет говорить о чувствах. Откровенность его злит, вызывает назойливое ощущение, что кто-то пытается залезть пальцами ему под кожу. Но Уилл умеет петь и бренчать на гитаре, умеет писать тексты для грустного инди и жалобно выть, повторяя два простых аккорда.

I thought I couldn't love anymore Turns  out I can't But  not for the same reasons as before I use everyone I ever meet I can't find the perfect match Abuse  those I love While  I ostracise the ones who love me back On the path of least resistance I  find myself salting the earth Every time that I miss you I feel the way you hurt And I don't deserve you You  deserve the world Though it feels like we were built from the same Dirt I hate to say it but your sister was right Don't trust English boys with far too much free time I hate to say it but your sister was right I'm nothing but a problem, leave you crying overnight And I hate to say it but your sister was right I can't focus on the future, only my short sight I hate to say it but your sister was right I'm a wanker, complete wanker A fucking waste of time

      — Мерзость какая, — совершенно спокойно говорит Шлатт. Уилл поднимает на него глаза. Ни в голосе, ни в выражении лица нет настоящей неприязни. — Я что, по-твоему, сопливая восьмиклассница? Что ты вообще хочешь услышать? — Уилл не может найти слов. Он уже сказал всё, что мог сказать. — Хочешь, чтобы я тебя простил? Тогда иди нахер. Моё прощение тебе придётся заслужить чем-то более существенным.       — И я клянусь его заслужить, — без малейших колебаний отвечает Уилл. Шлатт фыркает и ухмыляется.       — Отлично! Молодец! — Он делает небрежное движение рукой. — Вот тогда и поговорим. А пока у нас есть более важный вопрос для обсуждения. — Шлатт встаёт с кровати и смотрит на Уилла сверху вниз. — Ты собираешься возвращаться в Британию?       — Да. — Уилл откладывает гитару. — Мне надо серьёзно поговорить с Филом. Может, даже немного подраться с ним. — Он пожимает плечами. — Я чертовски хочу набить ему морду.       — Прекрасно, — одобрительно протягивает Шлатт. — У меня там тоже куча незаконченных дел. Великому и ужасному Джей Шлатту пора на покой. Меня уже тошнит от этого мужика. — Уилл в ответ может только усмехнуться.