Rex

      — Здравствуйте! — Сниг дружелюбно улыбается стоящей на пороге женщине. — Я Брэндон, а это мои сыновья: Билл и Рональд. У нас сломалась машина, а до ближайшего города, сами знаете, путь неблизкий. Можно от вас позвонить?       — И в туалет сходить можно? — бодро вставляет Биллзо. Сниг в который раз косит на него недовольный взгляд.       Правда, в этом нет необходимости. Всё равно никто и никогда почему-то не обращает внимания на то, что у американца Брэндона один из сыновей говорит с отчётливым британским акцентом. Видимо, Биллзо слишком уж сильно похож на одного из тех подростков, которые, насмотревшись всякой херни в интернете, будут её как губка впитывать. Ну, нравятся ребёнку британские сериалы, что с него взять? Женщина на пороге улыбается в ответ и предлагает не только телефон, но и чай. Она довольно милая. В летнем платье в горошек и с короткими осветлёнными волосами. Биллзо уходит на разведку в ванную, Сниг остаётся в коридоре, а Ранбу достаётся кухня-гостиная. Он неловко улыбается, садится на диван и покорно ждёт свой чай. Со второго этажа спускается девчонка, примерно их с Биллзо ровесница. Окидывает оценивающим взглядом, а потом садится рядом и слишком явно пытается заговорить зубы.       Милый двухэтажный дом, стоящий в лесу недалеко от межштатной трассы. Косяки дверей исцарапаны, на обивке кресел и диванов следы когтей и зубов, словно в доме живут кошки или собаки, но на кухне нет мисок, и отсутствует характерный запах домашних животных. Три варианта: либо питомцы сдохли, либо их перевезли, либо чуйка Снига опять его не подвела. В последний вариант верится охотнее всего, особенно когда Сниг и Биллзо садятся на кресла и, указывая на чашки, делают рукой жест: «Осторожнее». Похоже, нашли во время разведки баночки со снотворным или упаковки с ядами, а, может, что-нибудь ещё более тревожное. Дерьмово. Сниг мило беседует с хозяйкой дома, пока её дочь пытается флиртовать то с Ранбу, то с Биллзо. Последний отвечает гораздо охотнее, и в итоге она переключает на него всё своё внимание. Ранбу продолжает ненавязчиво рассматривать интерьер и вполуха слушать дежурные разговоры.       — Моя жена просто устала от этих оболтусов. Сами понимаете. — Сниг держит чашку в руке, но не пьёт из неё. Делает вид, что слишком увлечён разговором. Собеседница понимающе кивает головой. — Я решил устроить и ей, и себе небольшой отпуск, но какой смысл в путешествиях, если они обходятся без приключений, верно?       Девчонка тем временем говорит, что ей нравятся веснушки Биллзо. Он отвечает, что ему нравится её футболка с Битлами. И волосы у неё классные, такие блестящие. И домик крутой. А ещё место в целом просто балдёж, может, тут где-нибудь есть река или озеро? Чтобы ты, дорогая, показала мне свой самый лучший купальник. Ранбу переводит взгляд в стену. Даже если Сниг и хозяйка дома слышат этот разговор, они почему-то старательно его игнорируют. Обои зелёные с мелкими жёлтыми цветочками. Картины природы в рамках из светлого дерева. Никаких фотографий, что довольно странно для милой маленькой семьи из леса. Такие обычно любят сохранять все-все воспоминания. Очевидно, Сниг оказался прав, но он всегда оказывается прав. Девчонка хихикает от очередного пошлого намёка Биллзо. Ранбу вздыхает, опускает взгляд в чай. Цвет и запах на первый взгляд не отличаются от стандартного. Что они подсыпают в чай? Вряд ли яд, в конце концов, он обычно портит вкусовые качества крови. Хотя, может, они из тех, кому как раз именно такое и нравится?       Чем дальше идёт разговор Снига и милой леди в платье в горошек, тем гуще становится воздух. Он задаёт наводящие вопросы, она уходит от ответов. Она задаёт наводящие вопросы, и он отвечает ей той самой легендой, которую они все уже наизусть выучили. Леди наконец поняла, кто они такие, а Сниг подтвердил все свои подозрения и теперь точно знает, кто она такая. Биллзо и её дочь продолжают беззаботно болтать, а Ранбу как всегда слегка отстранённо следит за ситуацией. Ждёт того самого переломного момента. Вдруг Сниг на середине предложения вскакивает с кресла, перепрыгивает журнальный столик, материализует свой меч и, схватив леди в удушающем, подставляет лезвие к её глотке. Девчонка в шоке замирает на секунду, а потом мать кричит ей бежать. Она мгновенно подрывается с места и убегает через заднюю дверь. Сниг орёт: «Держи суку! В живых не оставлять!». Биллзо кивает, тоже материализует свой меч и пускается в погоню.       — Ранбу, на втором этаже детская. Разберись, — продолжает командовать Сниг. Леди в ответ на это пытается вырваться из его хватки, издаёт нечеловеческие вопли и царапает его предплечье когтями.       — Не смей! — ревёт она. — Хотя бы мою малышку пощадите! — Её лицо всё красное от слёз бессильной злости.       — А ты сколько людских детей пощадила, тварь? — рявкает Сниг и заставляет её встать ровно. — Хотя бы умри с достоинством, животное.       Ранбу быстро пробегает по лестнице. Отмечает, что пятая с конца ступенька едва слышно скрипит. На втором этаже три спальни и одна ванная комната. Детская оказывается в конце коридора. Дверь не скрипит, на окнах тонкие белые шторы, а на потолке пластмассовые звёздочки, в темноте светящиеся зелёным. Мягкие детские игрушки, погремушки, деревянная кроватка с прутьями. Ребенку не больше двух лет. Она стоит, держась за прутья. Маленькая, румяная и голубоглазая. Она с интересом рассматривает Ранбу, пока он в ответ рассматривает её. Светло-русые волосы, розовый комбинезон с клубничками. Ранбу понятия не имеет, как нужно правильно обращаться с детьми, но он улыбается ей и осторожно достаёт из кроватки. Опускает на пол. Отвлекает милым плюшевым мишкой. Материализует меч. По крайней мере, там, куда она отправится, ей не будет одиноко. По крайней мере, она воссоединится со своими сестрой и матерью. А тонкие белые шторы никогда больше не будут белыми. ***       Все человеческие существа так или иначе тяготеют к хоть какой-то стабильности. Она позволяет оставаться в своём уме. Она наполняет жизнь смыслом, дарит уверенность в завтрашнем дне. Ранбу просыпается, пьёт обезболивающее, натягивает домашнюю футболку, умывается, чистит зубы, бреется. Подходит к подоконнику, проверяет жив ли ещё его друг-паук, накрытый стаканом. Пока жив. Ранбу надевает маску и очки, потому что скоро должен проснуться Фанди, если он вообще ложился спать. По той же причине перебирает всё в шкафу, а потом стучит в дверь чужой комнаты и спрашивает, есть ли у Фанди грязные вещи. Ставит стирку. Пишет Тоби, — желает доброго утра и хорошего дня. Перекладывает вещи в сушилку. Возвращает Фанди его вещи. Ранбу гладит рубашку, пиджак и брюки. Гладит красный галстук. Убирает всё обратно в шкаф. Чистит туфли. Ацетоновым раствором и ватным диском снимает облупившийся лак с ногтей. Красит заново. В целом выходит неплохо. Он больше доволен, чем нет. Если купить лак подороже, наверное, он продержится дольше, но это лишит Ранбу стабильности. Он не хочет лишаться стабильности.       Быть суеверным человеком — плохая примета. Брат Снигснаг никогда не был по-настоящему суеверным человеком, но ему нравилось придерживаться всяких ритуалов. Он всегда четырежды протирал меч, всегда ел только в определённое время, всегда считал количество окон дешёвых мотелей или количество красных и синих машин на парковках. Иногда он говорил, что это приносит удачу. В другие дни — что помогает ему сосредоточиться. Правда в том, что его это банально успокаивало, привносило в его хаотичную жизнь элементы хоть какой-то стабильности. Однажды он сказал, что, если ты облажаешься даже после всех этих ритуалов, то всегда можно просто свалить свои косяки на божественную волю и пойти дальше. Ты сделал всё, что было в твоих силах, приятель. Не парься об этом. Раньше Ранбу этого категорически не понимал, но теперь наконец-то понимает. Каждый день он ездит в Бургер Кинг за маленьким карамельным капучино, останавливается на платной стоянке возле Темзы и пьёт кофе, переключая радиостанции в поисках песен из восьмидесятых или девяностых. Его это успокаивает. Он старается больше об этом не париться.       Потом обычно приходят сообщения от Дрима или Фанди. Иногда это фото незнакомцев в плохом разрешении и едва знакомые адреса. Узкие английские улицы, брусчатка, автобусные остановки, кирпичные дома окраин или тихие спальные районы. В другие дни — описания и координаты. Порой это размытые сценарии, жуткие фантазии больной и жестокой головы больной и жестокой твари. Ранбу знает, что всё, что делает Дрим, не случайно. Знает, что всё, что он делает — тот самый камень, брошенный в море и создавший цунами на противоположном берегу. Но это не его проблемы. Он молодой, глупый и совершенно ничего не понимает. Он не думает об этом каждую свободную минуту. У него нет свободных минут. Он следит за очередной жертвой: девушка, не больше двадцати пяти, тёмные залаченные волосы, яркая помада и джинсы на высокой талии. Ранбу сидит в машине, поглядывает на улицу. Девушка работает в милой маленькой кофейне с большими окнами и ярким светом. Её хорошо видно. Она слишком очевидная мишень. Ранбу отправляет Тоби милые тиктоки с собаками. Ранбу любит собак. И Тоби он тоже любит, поэтому ему лучше обо всём этом и не думать. Такова его божественная воля.       Иногда Дрим хочет шоу. В таких случаях Ранбу притворяется маньяком, вором или наркоманом, достаёт складной нож-бабочку. Он южным акцентом выкрикивает факты о серийных убийцах или о стихийных бедствиях. Он угрожает снять скальп и сделать его частью своей коллекции или вспороть брюхо и сделать из кишок струны для скрипки. Рассказывает о том, как делают лоботомию или о электросудорожной терапии. Людей нужно шокировать. Нельзя дать им время опомниться и адекватно оценить ситуацию. Они не должны сопротивляться, иначе только всё усложнят и принесут себе ненужные страдания. В другие дни — Дриму достаточно самого факта смерти, но он хочет шума. Тогда Ранбу подсыпает яд в еду или напитки в общественных местах, устраивает утечки газа, портит тормоза. Страдают не одни лишь жертвы, но и невинные, только Ранбу это безразлично. Ближе к утру он паркует машину возле таунхауса, снимает кроссовки, отвечает на сообщения Тоби. Фанди предлагает выпить пива. Обезболивающие и алкоголь, вообще-то, опасно смешивать, только Ранбу безразлично и это.       — Так кто же такой Уилл? — как-то даже буднично спрашивает он. Молодой, глупый и совершенно ничего не понимающий. Фанди замирает на мгновение, так и не донеся бутылку до рта.       — Что конкретно ты хочешь знать о нём, чувак? — деловито бросает он. Наконец отпивает пива, но не сводит глаз с собеседника.       — Всё, что ты можешь мне рассказать. — Ранбу не должен думать об этом в свободные минуты. Не должен пытаться это выяснить. Но он любит Тоби, а Тоби любит делать фото со своими друзьями и потом рассказывать про эти фото. Они недавно ездили в Брайтон. — За что Дрим так его ненавидит?       — Понятия не имею. — Фанди пожимает плечами. Ложь. Он всегда и всё знает. — Ну, если кратко: он славный малый. Музыкой балуется, с друзьями тусуется. — Фанди ставит бутылку на стол, складывает руки в замок. Он хочет ещё что-то сказать, но думает, стоит ли. Ранбу его не торопит. — С ним всё нормально. Правда. — А потом он вдруг пересаживается ближе, наклоняется и заговорщицки добавляет: — Кроме того, пожалуй, что его папаша едва ли не возглавляет ваш охотничий список самых опасных тварей, а его дружок — тот самый Кровавый Бог, по которому вы все течёте. — Фанди усмехается, оголяет свои острые лисьи зубы. Выпрямляется, возвращается к бутылке. — А так он обычный студент. Ничего интересного. ***       Они так часто притворяются семьёй, что иногда Ранбу искренне хочется в это поверить. Не брат Снигснаг, брат Биллзо и брат Ранбу. А Брэндон, решивший дать своей жене Ханне отдохнуть от их сыновей; болтливый выскочка Билл, обожающий британские сериалы и подкатывать ко всему, что движется; и молчун Рональд, который, так уж вышло, умудрился перерасти своего отца. Они представляются семьёй каждому встречному. Случайным знакомым в мотелях, милым официанткам в кафе, продавцам в круглосуточных магазинах. В такие моменты Брэндон обычно нежно и влюблённо рассказывает про свою Ханну, про своих трёх собак и про барбекю с соседями. Иногда люди спрашивают, кем он работает, и тогда он говорит, что работает в отделе поведенческого анализа в ФБР. В ответ обычно удивляются или пугаются, или всё вместе. Он заверяет, что ничего страшного в этой работе нет. В основном просто бумажки-бумажки-бумажки. Вся крутая работа достаётся крутым парням, а он самая обычная офисная крыса.       Порой люди спрашивают, чем же Брэндон там занимается, и тогда он рассказывает про всяких жутких маньяков: убийц, насильников, каннибалов. Это всё часть их легенды. Так брат Снигснаг может наконец излить душу какому-нибудь незнакомцу. Он расскажет про бездомного, который убивал и ел других бездомных, но тактично умолчит о том, что он совершенно точно не был человеком. Никто из них не был человеком, и никто из них не заслуживал жалости, но и этого милые наивные незнакомцы никогда не узнают. Они будут драматично вздыхать и прикрывать рты руками, пока Брэндон будет покупать шоколадки в автомате старого мотеля, есть невыносимо вкусный бургер в придорожном кафе или оплачивать всякие снэки своим сыновьям. Брэндон славный. У него грязная работёнка, которая научила его ко всему в жизни подходить с юмором. Он любит свою жену, своих сыновей и своих трёх собак. Он всегда нравится незнакомцам, они всегда верят каждому его слову. Ранбу иногда тоже искренне хочется верить, что Брэндон ему отец, а Билл ему брат. Так им всем было бы приятнее и проще, но легенда становится реальностью лишь в присутствии незнакомцев.       И брат Снигснаг, на самом деле, вполне себе похож на Брэндона. Он всё также черно шутит, всё также любит свою жену, своих собак и своих братьев. Он всё такой же славный, но, когда надо, этот же человек голыми руками душит женщин и детей. Он разделывает их трупы, растворяет их в кислоте, сжигает или закапывает где-нибудь в лесу. У него никогда не дрожат руки, никогда не возникает сомнений, он никогда не колеблется. Брат Снигснаг охотник всю свою проклятую жизнь. Он видел, как эти люди, которые никогда и не были людьми, рвут его братьев по оружию. Рвут тех, кого он искренне любил и кого перед незнакомцами также нежно называл своей семьёй. Ранбу с Биллзо ещё слишком молоды, чтобы по-настоящему его понять, а он и не хочет ничего им объяснять. Он считает машины на парковках, он ест только в определённое время, он четырежды протирает меч, он каждый раз прикрывает их собственным телом. Настоящие охотники не боятся своей смерти. Умереть в бою — честь для них. Они боятся лишь смерти своей семьи. Они боятся лишь одиночества.       — Меня уже задрало по грёбаным мотелям мотаться, — недовольно ворчит Биллзо и обмакивает панкейк в сиропе. — Постоянно в какой-то жопе тусуемся. Отстой!       — Могу попробовать в следующем сезоне выбить нам местечко где-нибудь в городе, — с набитым ртом отвечает Сниг и едва слышно чавкает бургером. — В Нью-Йорке, например. Или в Лос-Анджелесе. Такое тебя устроит, приятель?       — Никакого Нью-Йорка, — мгновенно отвечает Биллзо. — Это ж скука смертная. — Он делает паузу, чтобы дожевать панкейк. Запивает чаем. — А вот ЛА — это уже интереснее, старик. Поподробнее, пожалуйста. — Сниг усмехается и даже откладывает бургер.       — Ну, скажем, выбью нам местечко под крылом кэпа Спарклза, — задорно говорит он. Биллзо удовлетворённо качает головой. — Кто ж из нас не мечтает к нему попасть, а?       — Правда, что он ростом с табуретку? — как бы между делом интересуется Ранбу. Биллзо от смеха едва не давится чаем, а Сниг хохочет в ответ, но всё равно отвешивает Ранбу подзатыльник.       — Это наш Старший брат Спарклз, — наигранно строго говорит он. — Имей уважение, приятель. — После чего снова откусывает бургер и всё-таки добавляет: — Да, он самая настоящая табуретка. Только при нём такое ляпнуть не смей, Ран. ***       Фанди любит Шлатта. Любит так, как Ранбу когда-то любил Снигснага и Биллзо. А, быть может, даже так, как когда-то любил Брэндона и Билла. Фанди никогда не говорит об этом прямо, но хотя бы третья часть его болтовни всегда как-то касается Шлатта. История про Шлатта, Амазон, БДСМ и синтезатор; история про Шлатта, банкоматы и боулинг; история про Шлатта, бассейн и энергетики; история про Шлатта и травку из Лос-Анджелеса; история о том, как Дрим в сотый раз Шлатта чуть не убил. Каждый вечер Фанди бросает все дела и смотрит его шоу. Он смотрит повторы, пересматривает записи, перечитывает посты в твиттере или ищет новые громкие заголовки СМИ. Он искренне за него волнуется. Половина шуток Шлатта вызывает у Фанди по крайней мере тихий смешок, а другая половина заставляет Ранбу тяжело вздыхать и закатывать глаза. Конечно же, он не понаслышке знаком с термином «безусловная любовь». Конечно же, он знает, что близким можно и нужно прощать очень многое, — даже то, что другим людям ты никогда бы не простил. Но для Ранбу Шлатт — очередной случайный незнакомец. Он не обязан ему ничего прощать. Он и не собирается этого делать.       Ранбу никогда не верил, что мир исключительно чёрно-белый, он не привык драматизировать. Ранбу не может сказать, что искренне ненавидит Шлатта. Скорее, наверное, этот человек вызывает в нём здоровую неприязнь. Он мерзкий, грубый, злобный, но он такой намеренно. Почти каждое его слово — очередная эпатажная и продуманная ложь, но и у этого есть свои причины. С каждым гостем на своём шоу и каждый раз, когда им с Ранбу приходится столкнуться лицом к лицу, Шлатт старается быть главным, старается быть внушительным и важным. Он смотрит свысока, он бросается громкими заявлениями, он ведёт себя так, будто купил всю землю под твоими ногами, весь воздух в твоих лёгких и солнце над твоей головой. Он хозяин этой жизни, и он абсолютно точно не собирается тратить на тебя своё драгоценное время. Он поправит галстук, пригладит волосы, оскалит ровные белые зубы, а потом залезет рукой прямо тебе в душу и вытащит оттуда всё самое грязное. Он видит тебя насквозь. Он точно знает, о чём ты думаешь в свои свободные минуты. За это, пожалуй, Ранбу его и не любит.       А Фанди любит. У Фанди просто нет души. По крайней мере, так говорили все братья, видимо, находя в этом очередную причину чуть лучше спать по ночам. Фанди Ранбу скорее нравится, чем нет. Он довольно милый, пока притворяется человеком и не врёт в лицо совсем уж бесстыдно. Он никогда не осуждает, никогда не высказывает своё недовольство, никогда не пытается учить жизни. Он всегда за всё благодарит, почти всегда соблюдает личные границы. Он отзывчив, ни разу не отказывался помочь. Он добавляет в жизнь элементы хоть какой-то стабильности. Ранбу нравится готовить с ним ужин, смотреть это чёртово шоу, играть в приставку или пить пиво. Нравится слушать его бесконечную болтовню о сложных буднях программистов, о новых просмотренных сериалах, о всяких абсурдных историях с реддита. Ранбу знает, что Фанди нельзя доверять. Он мерзкая тварь, но, что ещё хуже, он правая рука Дрима. Ранбу ему и не доверяет, но это не мешает им быть друзьями. Такова их легенда друг для друга и для случайных незнакомцев. Всех всё устраивает.       Как-то ночью Фанди пишет Минкс. Ранбу понятия не имеет, что конкретно она написала, но ему это и не особо интересно. Фанди как всегда очень вежливо просит его забрать бухого Шлатта из какого-то паба. Ранбу как всегда соглашается. Они же друзья. Друзья должны друг друга выручать. Он снимает маску и очки, надевает рубашку, джинсы и кроссовки, берёт запасные ключи от чужой квартиры и едет на нужный адрес. Вечно занятой Лондон рано ложится спать, но в пабах всегда поразительно шумно. Телевизор под потолком, обшитые деревом стены, тёплый жёлтый свет и свисающий с потолочной балки шарф какого-то футбольного клуба. Почти миленько, если не обращать внимания на огромную кучу пьяных британцев с их громкой и невнятной речью. Они все в футболках, кофтах или клетчатых рубашках, потому найти человека в чёрном костюме и красном галстуке не составляет никакого труда. Ранбу протискивается к барной стойке, садится рядом. Просит у подошедшего бармена стакан воды и получает в ответ выражение недоумения. Шлатт же лениво отрывает взгляд от стены с чёрно-белыми фотографиями и несколько мгновений молча смотрит Ранбу прямо в лицо. От его пустых карих глаз всегда становится как минимум не по себе.       — Пришёл отомстить? — вдруг пьяно бормочет он. Бармен ставит стакан с водой, Ранбу вежливо кивает. Люди на фоне смеются, ругаются, стучат бокалами с пивом. Шлатт допивает содержимое своего стакана и снова смотрит куда-то в пустоту. — А ты всё такой же разговорчивый, да, дружок? — Он сухо усмехается, поправляет рукой волосы и ровно садится на стуле. Он очень пьян, но всё ещё пытается сохранить достоинство. — Ты меня заебал. Вы все меня заебали. Кто тебя прислал? Дрим? — Шлатт делает короткую паузу. Ранбу всё ещё продолжает молчать. — Или Минкс, и попросила Дриму не говорить? Обещала тебе за это отсосать, а ты согласился, но при условии, что она не будет этого делать? Ты же верный пидорок, правда? — Шлатт не получает никакой реакции. Вздыхает. — Да пошли вы все нахуй.       — Фанди меня прислал, — наконец совершенно спокойно отвечает Ранбу. — Но да, по просьбе Минкс. Нравится такой ответ?       — Да я просто в восторге, — бесцветно бросает Шлатт. — Не видно? — Он снова поворачивается лицом к собеседнику и растягивает губы в невыразительной улыбке. — Нравится такой ответ?       — Мне силой тебя до машины тащить или сам дойдёшь, приятель? — Шлатт недовольно хмурится. Он явно настроен сопротивляться. Тратить на это время вдруг совершенно не хочется, потому Ранбу просто берёт стакан с водой и выливает ему на голову. — А теперь?       От человека вроде Шлатта в таких ситуациях обычно ожидаешь как минимум возмущения. Злости. Криков или попыток ударить. Но он в этот момент похож на невероятно грустную мокрую псину. Очевидно, иногда у людей не остаётся сил даже на ненависть. И Ранбу ловит себя на мысли, что это было слишком уж грубо с его стороны, но сейчас важнее эффективность действий, а не их этичность. Шлатт достаёт бумажник, оставляет бармену чаевые, а потом неуклюже встаёт со стула. Он настолько расстроен, что уже не хочет даже пытаться притворяться внушительным и важным. Он настолько расстроен, что ему уже даже это безразлично. Кое-как доковыляв до машины, Шлатт ложится на задние сидения. Из-за роста ему там слишком тесно, а жёсткость сидений явно удобства не добавляет, но он упрямо скрючивается и всё тем же пустым взглядом смотрит перед собой. «Никогда такого не будет». Никто из них уже никогда не будет счастлив. Их всех ждёт лишь бесконечное и пустое ожидание пряника под аккомпанемент хлещущего по спине кнута. Только об этом Ранбу и думает в свои свободные минуты. Спасибо Шлатту. За это он его и не любит.       — Ты долго после склада восстанавливался? — внезапно спрашивает он. Ранбу едва давит желание посмотреть ему в лицо. Какое на нём выражение? Что он хочет услышать в ответ?       — Дрим дал мне спокойно полежать двое суток, а потом отправил обратно в поле. — Когда не знаешь, что ответить, лучше сказать правду. Шлатт опять вздыхает. Ранбу бросает быстрый взгляд на зеркало заднего вида, но это бесполезно. Ничего не разглядеть.       — Я не могу сказать, что мне жаль и я не хотел этого. Я хотел. Ты меня раздражаешь, — тем же нейтральным тоном произносит Шлатт. — Но могу принести извинения. Хочешь?       — За что ты тогда будешь извиняться? — Лондон спит, на дорогах пусто, а светофоры мигают жёлтыми огнями. Ранбу переключает передачу и на мгновение всё-таки оборачивается на собеседника. На лице у него безразличие настоящего покойника.       — Не знаю. — Он даже пытается пожать плечами. Наконец сдаётся и, недовольно прокряхтев, меняет положение на сидячее. — Разве для извинений нужна реальная причина? — Ранбу в ответ многозначительно хмыкает. Он почему-то никогда об этом не думал.       — Мне плевать на то, что случилось на складе, Шлатт. Я влипал в истории и похуже. — Собеседник только едва слышно сопит в ответ. — Да и мне в любом случае не нужны твои извинения. Лучше перед Фанди и Минкс извиняйся.       Если быть до конца откровенным, происшествие на складе напоминает Ранбу скорее эротическую фантазию. Полуголый мужик, сидящий у тебя на коленях и режущий тебя ножом, — чем не материал для сна с порнографическим содержанием? Да, немного извращённого, но Ранбу представлял вещи и похуже. Гораздо хуже. Так бывает, когда ты гей, постоянно проводящий время в обществе кучи мужиков и кучи расчленёнки. Такая жизнь накладывает на всю эротику фильтр фильма ужасов. Боди-хоррора, слэшера или даже психологического хоррора. Утро в дешёвом мотеле начинается со стояка после очередного сна, где огромный мускулистый монстр раскалывает черепа голыми руками; или сна, где доводится душить какого-нибудь измазанного в крови твинка, словно выпавшего из кинчика, записанного на старенькой вхс-кассете. И потом, покраснев до самых ушей, приходится запираться в ванной и быстренько дрочить в душе, одновременно с этим чистя зубы и моя голову, потому что лишнего времени у вас не бывает, а брат Биллзо уже нетерпеливо стучит в дверь. Затем весь день стыдливо опускать глаза в пол, потому что брат Снигснаг всё видел и всё знает, но никогда об этом не скажет. Он всё понимает, он совершенно не осуждает, но почему же всегда так чертовски сильно хочется за это извиниться? Нужна ли была для этого реальная причина?       Остаток пути до пункта назначения проходит в напряжённом молчании. Ранбу паркует машину, помогает Шлатту выйти, а потом дойти до лифта. Они друг на друга даже не смотрят, будто пытаясь притвориться, что ничего не происходит. Будто пытаясь притвориться, что если проблему игнорировать, то она непременно исчезнет. В лифте зеркальные стены, и потому Ранбу всё-таки приходится посмотреть на ситуацию со стороны. Выглядит она паршиво. Шлатт даже стоять ровно не может, а выражение лица у него такое скорбное, будто он, по крайней мере, второй раз одиннадцатое сентября пережил. Лифт доползает до нужного этажа, Ранбу снова берёт Шлатта под руку. Ставит его к стене, открывает дверь квартиры. Он никогда здесь не был, никогда это место и не представлял. Ранбу не эксперт, не знаток людских душ. Порой он совершенно не понимает намёки, порой до сих пор удивляется естественной человеческой иррациональности. Он не понимает людей, и не боится себе в этом признаться, просто потому что даже самого себя иногда не понимает. Но, исходя из всех вводных, Ранбу думал, что квартира Шлатта будет немного более… обжитой, наверное. И он снова ошибся.       Шлатт ковыляет в спальню, прямо в одежде падает на кровать. Ранбу с вежливым интересом рассматривает квартиру. Слишком пусто, слишком чисто, слишком светло. У него даже штор на окнах нет. На огромных окнах от потолка и до самого пола. Отсюда открывается отличный вид на Темзу, но Ранбу всё-таки больше ценит приватность, чем эстетику. Жизнь в террариуме для рептилий с приватностью явно не сочетается. Ощущение, будто квартиру подготовили на продажу, но пока не продали. Или что в ней живёт маньяк-перфекционист, помешанный на чистоте и каждый раз после уборки с линейкой измеряющий расстояние сначала от барной стойки до кожаного дивана, потом от дивана до стеклянного столика и, в конце концов, от столика до здоровенной плазмы. Это чертовски тревожно, но, пожалуй, это совершенно не дело Ранбу. Не ему с этим разбираться, не ему об этом волноваться. Он своё обещание выполнил и по-хорошему ему пора бы вернуться домой, но он вдруг хочет проверить хоть одно своё предположение. Хочет понять, остался ли у них всех хоть один шанс.       Ранбу заходит в спальню. Шлатт лежит в одежде на заправленной кровати, смотрит в белый потолок и курит. Надо будет проконтролировать, чтобы он закончил курить и лёг спать, а то если заснёт с сигаретой, — очевидно, ничем хорошим это не закончится. В спальне всё тот же нарочитый минимализм, но на одной из тёмных тумбочек стоит одинокая ароматическая свеча. Это почти мило, но Ранбу продолжает осмотр, а Шлатт почему-то не торопится его останавливать. Ранбу заходит в ванную. Стиралка, душ, туалет, раковина. Всё такое же светлое, такое же неестественно чистое. Ранбу роется в шкафчиках. Очень едкие моющие средства, всякие кремы, средства для укладки, пена для бритья, опасная бритва. Похоже, он действительно маньяк. В шкафчике над раковиной наконец находится именно то, что Ранбу искал. Полупустая баночка метадона, — лекарственного средства из группы опиоидов, отпускаемого только по рецепту. По действию он напоминает морфий. Такие таблетки обычно выписывают при очень сильной боли. Либо при лечении зависимости от наркотиков опиоидной группы. Ранбу слишком хорошо помнит историю про травку. Зная Дрима, вряд ли всё ограничивалось только травкой.       — У тебя же нет рецепта на метадон, верно? — Он стоит на пороге спальни, слегка трясёт баночкой. Шлатт лениво переводит на него взгляд и хрипло хохочет. Страшнее его пустых глаз, пожалуй, только его безумный смех.       — Я похож на человека, которому нужен рецепт на метадон? — почти задорно бросает он.       — Ты похож на человека, которому нужен психотерапевт, а не метадон, — невозмутимо отвечает Ранбу. Шлатт замолкает, раздражённо фыркает. — Где ты его взял?       — Тоже попробовать хочешь? — внезапно деловым тоном спрашивает он. Ранбу смотрит на баночку. «В каждой таблетке по десять миллиграмм метадона гидрохлорид».       — Да, хочу. — Ужасный разговор. Обсуждение наркотиков на уровне обсуждения еды. Вот такая у них теперь жизнь. — Я это конфискую. Будем считать, что ты извинился.       — Хорошо, — совершенно спокойно соглашается Шлатт и без всякой жалости стряхивает пепел прямо на этот неестественно чистый пол. — Утром скину тебе контакты нужного человечка. Если не забуду, конечно. ***       Они приехали на место и разделились. Сниг в роли наставника редко по-настоящему последователен в своих действиях, он слишком уж любит импровизировать. Всегда говорит, что жизнь с вами нянчиться не будет, так зачем же мне это делать? Действительно. Даже не поспоришь. Ещё он говорит, что Ранбу и Биллзо по отдельности только половинки настоящего охотника, а вот вместе они уже представляют из себя нечто более целостное. Дополняют друг друга, уравновешивая слабые и сильные стороны. Пока они молоды такое ещё прокатит, но если их вдруг в будущем распределят по разным группам или даже разным локациям, то они совершенно точно не выживут. Но сейчас Сниг-наставник к ним всё ещё милостив. Сейчас он всё ещё позволяет им друг друга дополнять. И вот они вместе бредут по заброшенному водоочистному сооружению. Они общаются жестами, чтобы не производить лишний шум. Они постоянно озираются по сторонам. Они всегда начеку.       Вокруг только холодные железо и бетон, а каждый шорох отдаётся гулким эхом. Из пустых окон видно лишь бархатную полутьму и металлический забор, сеткой разрезающий окрестный лес. Сниг ушёл исследовать другой блок, а им оставил пустые трубы, глубокие резервуары и потускневшие граффити. Биллзо долго возмущается, долго не хочет сюда ехать. Ему не нравятся такие места. Он боится ужастиков, он подпрыгивает от скримеров, он после такого от каждой тени шарахается. Это забавно, учитывая, что они с Ранбу оба помогают Снигу разделывать трупы. Видимо, психика Биллзо способна принять расчленёнку, но не саспенс. Это любопытно, но Снига это беспокоит. Наверное, именно по этой причине он и решил взяться за столь спорную наводку. Решил проверить чужие нервы на прочность. Ранбу же такие места обожает. Меньше свидетелей, больше экшена. Он представить себе не может, как работают охотники в крупных городах и, если честно, совершенно не хочет этого узнавать. Однажды придётся. Печально, но кто же не хочет под крыло к кэпу Спарклзу, а?       Вдруг из другого блока раздаётся громкий шум. Лязг металла, грохот, крики. Звуки драки. Ранбу и Биллзо молча переглядываются, кивают друг другу и бегут на место происшествия. Пробегают ржавые лестницы, рассыпающийся под ногами бетон. Попадают в огромную пустую комнату. На пыльном полу два тела: истекающий кровью труп щитомордника и не подающий никаких признаков жизни Сниг. Ранбу не теряет времени, — мгновенно опускается рядом и проверяет пульс. Жив, но без сознания. Почему? Первое же предположение — яд щитомордника. Без противоядия ему конец. Второе — черепно-мозговая травма. Если так, то без квалифицированной помощи исход будет таким же, как и с первым предположением. По правилам им с Биллзо в любом случае нужно вытащить его отсюда. Даже если не спасти, то хотя бы похоронить по всем правилам. Потом сообщить об этом другим братьям и его жене Ханне. От последней мысли мгновенно становится не по себе. Никто ей не скажет, кроме них. Таковы правила. Ранбу выбрасывает всё лишнее из головы и смотрит на паникующего Биллзо. Жестами приказывает ему взять Снига за ноги, но тот не реагирует. Тогда Ранбу даёт Биллзо пощёчину и совершенно спокойно повторяет вслух: «Бери. Несём».       Сниг — довольно крупный мужчина. Они с Биллзо примерно одного роста, но он шире его раза в полтора. Потому Ранбу и взял его под руки, а Биллзо оставил ноги. Так должно быть полегче. Наверное. Они неуклюже проходят по всё тем же ржавым лестницам и всё тому же бетону, тихо переговариваются короткими предложениями, потому что жестами теперь общаться затруднительно. «Осторожно», «Внимательно», «Ровнее», «Лестница». Переходят с бетона на гравий, кое-как перелазят через дыру в металлическом заборе. Ранбу следит за тем, чтобы Биллзо из-за своих паники и нетерпеливости не навредил Снигу. Он же ещё жив, не стоит об этом забывать. В конце концов, они добираются до машины, опускают Снига на задние сидения и пытаются разобраться в ситуации. Ранбу включает верхний свет. Осматривает на предмет внешних повреждений, но ничего не находит. Просит у Биллзо карманный фонарик. Осторожно открывает глаза, проверяет реакцию зрачков на свет. Не черепно-мозговая. И что это тогда за хрень?       — Ну что? — нетерпеливо спрашивает Биллзо. Его почти трясёт от нервов и долгого ожидания. Ранбу переводит на него взгляд и может только пожать плечами. — Ты что, издеваешься? Ран, а кто знает? — Вдруг раздаётся хриплый хохот. Они оба мгновенно оборачиваются на Снига. Вот же старый козёл.       — Видели бы вы свои рожи, — задорно бросает он. На лице Биллзо смешиваются одновременно все эмоции известные человечеству. Он только беспомощно всплёскивает руками и издаёт нечленораздельные звуки. — Ран, ты, приятель, прошёл тест. — Сниг вдруг снова становится им наставником. Указывает на Биллзо. — А вот ты нет. Я бы уже десять раз сдох, пока ты там соображал. Побыстрее давай башкой работай в следующий раз, усёк?       — Да пошёл ты нахуй, Сниг! — почти вскрикивает Биллзо. — Реально лучше б ты там сдох.       Сниг достаёт инструменты из багажника и уходит разбираться с трупом щитомордника. Говорит на прощание: «Если не вернусь, так и быть, уезжайте без меня». Биллзо всё ещё обиженно отвечает: «Так и сделаем, урод!». Сниг в ответ смеётся, а Ранбу молчит. Он в любом случае не позволит Биллзо никуда уехать. Правила обязывают их либо спасти своего брата, либо похоронить его останки. Детские обиды могут подождать. И вот они сидят в машине: Биллзо на заднем сидении, а Ранбу на переднем. Ждут. Ранбу решает пока почистить меч. Материализует его, берёт тряпку. Биллзо тем временем продолжает недовольно сопеть. Он как всегда ждёт, когда Ранбу начнёт разговор, чтобы обозвать Снига последними словами. Нельзя сказать, что он этого не заслуживает, но он же прав. Жизнь с ними нянчиться не будет, — если нечто подобное случится в реальности, то хоронить, вероятно, придётся не только Снига, но и Биллзо. Если кто-то вообще найдёт их тела.       — Билл, он прав, — всё-таки начинает разговор Ранбу. — Просто не поддавайся панике в следующий раз, и всё будет нормально.       — А он что, не мог нас предупредить ради приличия? — Биллзо редко внимает логичным доводам. В его мире прав только он. — Я там сам чуть не сдох, мать вашу!       — Если бы он нас предупредил, то тест утратил бы свою суть. — Меч почти сияет в тусклом свете, но Ранбу продолжает работу. — Какой смысл в проверке твоей реакции на чрезвычайные ситуации, если ты будешь к этим ситуациям готов? — Биллзо снова возмущённо всплёскивает руками. Его тоже можно понять, но Ранбу всегда старается придерживаться стороны объективной, а не субъективной истины.       — Ты всегда его оправдываешь. Какую бы херню Сниг ни затеял, ты всегда на его стороне. Тебе не надоело ему жопу лизать, приятель? — Ранбу в ответ вздыхает.       — Он действует исходя из правил. Он наш наставник и должен подготовить нас к настоящей работе, — спокойным тоном поясняет он.       — А мы сейчас не работаем, хочешь сказать? — Биллзо уже не остановить. Он уже слишком заведён, чтобы так просто заткнуться. — Так, в игрушки играем?       — Тебе было бы проще, если бы он реально умирал у нас на руках, пока ты тупишь? — Ранбу откладывает тряпку, дематериализует меч и наконец поворачивается лицом к собеседнику. — И вот, представь, мы бы не успели его спасти. Нам пришлось бы закопать его там. — Он указывает рукой в окно. — В этом лесу. А потом мы бы доложили об этом кэпу Спарклзу, рыцарю Сваггеру и кардиналу Соде. Они сказали бы нам приехать к Ханне и сообщить ей. Этого ты хочешь?       Биллзо открывает рот, а потом его закрывает. Всё также обиженно дует губы, только теперь он обижается не на одного лишь Снига, но и, очевидно, на Ранбу впридачу. Иногда он действительно невыносим. Он слишком упрямый. Пора бы к этому привыкнуть, но и Биллзо пора бы начать думать головой. А пока у них всё стабильно нестабильно, зато не скучно. Через некоторое время возвращается Сниг. Хлопает крышкой багажника, садится на водительское, включает радио и трогается с места. Сегодня придётся досыпать до рассвета в машине, но в каком-нибудь чуть более безопасном месте. Биллзо уже разлёгся на задних сидениях и почти сразу уснул. Ему не мешает ни радио, ни неровности дороги, — когда он действительно чего-то хочет, он просто это делает. Машина останавливается на обочине, Сниг глушит двигатель и откидывается на кресло. Его спине обычно не нравится спать в такой позе, но он не жалуется. Только недовольно кряхтит с утра. Ранбу тоже пытается устроиться поудобнее, но знает, что не заснёт. Он до сих пор думает о Ханне. Боги, как же сильно она расстроится. Быть может, и не сегодня, но однажды — обязательно. ***       Человек умирает. Через десять минут после этого биологическую смерть можно подтвердить с помощью признака Белоглазова. Ещё его называют феноменом кошачьего глаза. Если сдавить глазное яблоко, то зрачок приобретёт характерную овальную или щелеобразную форму. Причина в том, что при жизни форма зрачка определяется тонусом мышц и внутриглазным давлением. После смерти центральная нервная система прекращает свою работу, а из-за остановки сердца пропадает артериальное давление. Вместе с ними исчезает и тонус мышц. Ориентировочно через час после смерти начинают появляться первые трупные пятна. Как уже было упомянуто, сердце остановилось, а вместе с ним остановилась и кровь. Сила тяжести тянет её вниз, и в местах её скопления кожа окрашивается в характерный буро-фиолетовый цвет. Не забудем ещё о трупном окоченении. Аденозинтрифосфат в мышцах постепенно распадается, что ведёт к их уплотнению и сокращению. Суставы прочно фиксируются в том положении, в котором находится труп. Со временем это проходит.       После смерти останавливаются процессы обмена веществ и выработки тепла. Теперь тело не может самостоятельно нагреваться или охлаждаться, теперь его температура стремится сравниться с температурой окружающей среды. В среднем при комнатной температуре тело остывает на один градус в час. Сразу после смерти запускается процесс трупного высыхания. Кожа и слизистые начинают отдавать влагу. Одними из первых высыхают роговица, а также слизистые оболочки глаз и губ. Эти участки уплотняются и меняют цвет. Как минимум через пять часов на роговице образуются пятна Лярше. В первые же часы после смерти запускается процесс гниения. Вскоре появится характерный трупный запах. Микрофлора кишечника, при жизни служившая человеку верой и правдой, становится первым очагом гниения. Микроорганизмы размножаются, выделяется сероводород, который, соединяясь с железом в крови, окрашивает в зелёный цвет переднюю брюшную стенку. Трупная зелень. Далее микроорганизмы вызывают гниение крови, в результате чего образуется гнилостная венозная сеть. Газы постепенно накапливаются в тканях, раздувают труп изнутри. Приятного в этом зрелище мало.       В общем, с трупами лучше работать быстро. Брат Снигснаг всегда возил в багажнике набор хирургических пил: листовую пилу и инструменты для её заточки, дуговую пилу и несколько запасных лезвий к ней, а для особенных случаев ещё и скрученную в моток пилу Джильи. Первой малышкой проще всего ампутировать конечности, вторая пригождается для кривых распилов, а с помощью третьей удобно пилить плоские кости. Ранбу не думал, что ему и самому однажды понадобится такой походный наборчик, но вот он здесь. В маленькой ванной комнате маленькой съёмной квартирки в Брайтоне. Распиливает убитого ночью незнакомца, расфасовывает его по пакетам и осторожно складывает в неприметный чемодан на колёсиках. Застёгивает чемодан, ставит у входа. Так старательно отмывает всю ванную с хлоркой, что почти кружится голова. Надевает маску, очки, дурацкую хипстерскую шапку. Вызывает такси.       Брайтонский железнодорожный вокзал — огромный ангар со стеклянными потолками, информационными стендами, ларьками со всякой всячиной и длинным таблом-расписанием, на котором насчитается едва ли десяток рейсов. Обычно здесь довольно спокойно, довольно просторно, но Дрим специально выбирал самый суетливый день. Куча шумных детей в форме с гербами своих школ, куча их родителей, куча весёлых лондонских отдыхающих. Ранбу смешивается с толпой, послушно встаёт на перрон и ждёт свою электричку. Никто не обращает на него внимания. Все слишком увлечены собой и этим прекрасным солнечным днём в этом прекрасном городе. Ранбу оставляет чемодан посреди перрона, плавно смещается чуть вбок. Открываются двери электрички, толпа постепенно редеет. Ранбу садится на своё синее сидение, бросает последний взгляд в окно. Скоро на вокзале станет жарко, но это уже не его проблемы. Время его неофициальной командировки закончилось. Да здравствует старый добрый Лондон.       Убивать себе подобных — плохо. В этом нет никаких сомнений. Так говорит мораль — инструмент эволюции, когда-то позволивший людям не только выжить, но и полноценно стать людьми. Мораль — часть природного замысла. Люди её не изобретали, они лишь облекли её в слова. Плохо ли убивать, если у тебя есть причина это делать? На этот вопрос мораль уже не может дать однозначный ответ, на этот вопрос люди уже сами его придумывают. Каждый раз разный. В этот момент границы размываются. Все так громко спорят о том, какие причины отягчают и смягчают наказание за убийство, что забывают о существовании беспричинных убийств. А иногда кажется, что просто их боятся. Все эти тысячи и миллионы споров убедили всех, что у убийств всегда есть причины. Теперь они боятся тех, кто способен убивать просто так. Насколько же в итоге это плохо? Какое же в итоге должно быть за это наказание? Ранбу погромче включает музыку в наушниках, надеясь, видимо, что она заглушит то, о чём он не должен думать в свои свободные минуты. Он вообще не должен думать. От этого одни проблемы.       Ранбу пишет Дриму короткое сообщение, чтобы дать понять, что дело сделано. Дрим вполне привычно читает, но не отвечает. Тогда Ранбу думает написать Фанди, но решает всё-таки этого не делать. В итоге он пишет Тоби. Он всегда в итоге пишет Тоби. «Ты сегодня занят? Жизнь — дерьмо, босс — козёл, а я устал. Можно я переночую у тебя? Посмотрим Офис». За окном такие чужие леса и поля, озёра и реки, кирпичные домишки и дороги с движением в неправильную сторону. За окном такое чужое небо. Все в электричке говорят с британским акцентом. Куча школьников, куча их родителей, куча лондонцев. Услышав американский акцент, примерно половина из них подумает: «О, ясно, чёртов янки». Так Томми говорит в их первую встречу. Корчит недовольную гримасу, шутит про Тако Белл и пистолеты. Тоби напоминает ему, что Шлатт вообще-то тоже американец, и тогда Томми даже задумывается. Всего на пару мгновений. Томми, если честно, не очень любит думать. «Конечно, Ранбу, я всегда рад тебе в своём доме. Сам же знаешь», — через пару минут пишет в ответ Тоби. Больше Ранбу не думает ни о чём, кроме этого. Ни о чём, кроме Тоби.       Ни о чём, кроме его смеха. Ни о чём, кроме его ироничных комментариев ко всему происходящему на экране телевизора. Ни о чём, кроме его тёплых ладоней и этих навязчиво-ненавязчивых прикосновений. У него такие невероятно красивые глаза. Он весь такой невероятно красивый. Ранбу делает вид, что смотрит Офис, но на самом деле не может ни на чём сконцентрироваться. Внимание рассеивается, внимание улетучивается. За стеклянной дверью во двор видно качели. На белой стене остался едва заметный след от обуви Томми. Телефон на беззвучном, но экран вспыхивает от какого-то оповещения. Ранбу думает о том, что ему всё это надоело. Все эти ритуалы, все эти условности, все эти вопросы, на которые мораль не может дать однозначный ответ. Ранбу обхватывает лицо Тоби ладонями и как всегда осторожно, почти целомудренно касается губами чужих губ.       — Я вообще-то правда хотел посмотреть Офис, — всё также иронично бросает Тоби. Он игриво улыбается, а их лица всё ещё в паре дюймов друг от друга.       — Может, в другой раз? — почти умоляюще выдыхает Ранбу. — Пожалуйста.       Тоби усмехается, трётся носом о чужой нос. Одна из ладоней как-то сама собой оказывается под рубашкой, вторая нежно гладит по бедру. Ранбу ложится на диван, Тоби выключает телевизор. Говорит, что не хочет, чтобы за ними подглядывали Майкл, Дуайт или Джим. Это слишком неловко. Тоби снимает толстовку и бросает её на пол, а потом они целуются. Так целуются, что у Ранбу покалывает в кончиках пальцев. Вот бы всю жизнь только и делать, что целоваться. Только с ним одним. Тоби такой хороший, каким никто никогда не был и уже абсолютно точно не будет. Такой простой и одновременно такой сложный. Милый и грубый, наивный и саркастичный, маленький и сильный. Он способен разбить сердце всего одним неосторожным словом, а потом склеить его же одним неосторожным жестом. С Тоби не нужны ни друзья, ни враги. Вот он, — весь твой и только твой. Вот он, — всё, о чём ты только смеешь мечтать. Разве не это причина для всего на свете? Разве не было в мире войн, начавшихся только из-за великой любви?       Тоби нетерпеливо расстёгивает пуговицы рубашки, а Ранбу просто смотрит на него. Светлая кожа, но румянец на щеках и плечах. Всегда растрёпанные и чуть колючие волосы. Эта очаровательная ухмылка. Тоби касается синяков губами, проводит руками по рёбрам, трётся щекой о щёку. Ранбу гладит его по бокам, по лопаткам, вдоль позвоночника. Он такой мягкий, такой нежный, такой чистый. Никаких шрамов. Это тело никогда не знало настоящей боли, и Ранбу готов жизнь отдать, чтобы всё так и оставалось. А кожа Ранбу — полотно абстракциониста. Цветные мазки на белом холсте, тонкие росчерки карандаша и уродливые чернильные кляксы. Шрамы оплетают его сетью, шрамы душат его. Ему стыдно смотреть на себя в зеркало. Мораль говорит, что он — преступление против человечества. А Тоби, будто в насмешку, такой неописуемо прекрасный. И иногда от этого хочется плакать. И иногда от этого хочется благодарить любого бога, кроме христианского.       Тоби никогда не бывает достаточно. Его никогда не бывает «в самый раз». Всегда либо слишком много, либо слишком мало. Всегда либо великий потоп, либо абсолютная засуха. И из-за него все чувства сходят с ума, и из-за него бегут мурашки по коже, и из-за него вдруг действительно хочется жить. По-настоящему жить, а не притворяться живым. Хочется быть чем-то большим, чем оружие в чужих руках. Каждый раз хочется упасть перед ним на колени и умолять его. Хочется выть и скулить, хочется сорвать голос и хрипло шептать ему: «Спаси меня». «Спаси меня от них всех, спаси меня от этого вечного проклятия. Научи меня быть человеком. Научи меня любить». «Подари мне хоть один шанс». «Пожалуйста». И каждый раз Ранбу упрямо молчит. И каждый раз они смотрят Офис, гуляют в парке или ночами напролёт обсуждают что-то совершенно неважное. И каждый раз они держатся за руки, целуются, занимаются любовью, чтобы Ранбу в итоге говорил, что они просто друзья, а Тоби бил его кулаком в плечо или требовал развода. Они такие хорошие друзья, что у Ранбу есть своя комната в доме Тоби. Они такие хорошие друзья, что готовят друг другу завтрак в постель. Нет на свете друзей лучше них.       — Ты веришь в родственные души, Тоби? — Тоби лежит на диване, пока Ранбу собирает одежду. «В прошлый раз я этим занимался, горячая штучка. Твоя очередь». Ранбу бросает ему толстовку и джинсы, а Тоби рассматривает их так, будто видит впервые. — Тоби?       — М? — задумчиво протягивает он. Надевает толстовку, прикрывается джинсами.       — Ты веришь в родственные души? — Ранбу набрасывает рубашку, встаёт рядом. Тоби игриво отводит взгляд и пожимает плечами.       — Ты опять со мной флиртуешь? — бросает он. Ранбу даже и не знает, что на это ответить. Он замирает. Думает. Возмущённо вздыхает и складывает руки на груди.       — Я просто спросил! — Тоби хохочет в ответ. ***       Однажды они проезжают мимо Нью-Йорка, а Сниг, психанув, делает неправильный поворот. Он так сильно скучает по своей милой Ханне, что решает уйти в самоволку. Вряд ли хоть один из братьев будет рад об этом узнать, потому все в машине предпочитают делать вид, что никто и никогда об этом не узнает. Сниг полушуточно просит их поклясться чем-нибудь важным. Биллзо клянётся своим септумом и коллекцией порножурналов, что никогда не посмеет проболтаться. Ранбу клянётся своими руками, просто потому что ничего важнее у него, кажется, никогда и не было. Биллзо задорно отвечает, что надо было поклясться только одной. «Дрочить-то потом как?». Сниг ржёт над ними, но вообще-то он благодарен. В его жизни, кажется, значение имеют только этот дом в пригороде Нью-Йорка, Ханна и три их собаки. Биллзо только рад на пару дней прекратить охоту, а Ранбу рад быть там, где они быть рады. В отдыхе нет ничего плохого. Возможно, они даже его заслужили.       Идеальные газоны, белые заборчики, высокие деревья с нежной листвой. Какой-то мужчина поливает из шланга свою аккуратную клумбу, какая-то женщина сидит на пластиковом стуле, болтает по телефону и пьёт лимонад. Здесь так невероятно спокойно, что Ранбу даже готов действительно притвориться Рональдом. Потому что охотники в таких местах не живут, охотники не женятся, не заводят собак и не наслаждаются солнечными летними деньками. Машина останавливается возле двери в гараж, Билл мгновенно из неё выскакивает, а следом выскакивает и Брэндон. Из дома выбегает Ханна, бросается в его объятия. Он приподнимает её над землёй, они кружатся. Это так чертовски красиво. Это так похоже на сцену из романтического фильма, что Рон правда чувствует себя ужасно растроганным, пока Билл не бьёт его в плечо и не говорит: «Фу, приятель, ты что, плачешь?». А потом он смеётся. Рон тоже смеётся.       Милый двухэтажный дом, милые большие собаки, задорно виляющие хвостами и пытающиеся облаять всех чужаков. Перейдя порог, Брэндон расстёгивает тонкую цепочку на шее, снимает с неё красивое кольцо и надевает его на палец. Оно чёрное и блестящее, не слишком большое, но слишком заметное. У Ханны на пальце такое же, но чуть поменьше. Ханна улыбается, они часто целуются. Вскоре собаки почти принимают Рона и Билла за своих, а мама и папа, постоянно флиртуя, накрывают стол. За окном всё также спокойно и также солнечно. Ранбу ненавидит свою проклятую жизнь, но он искренне любит эти, почти выцветшие на плёнке памяти, несколько дней. Этот уют, это почти семейное тепло. Любит сидящего на диване Билла. Любит сидеть рядом и гладить большого светлого пса. Любит по чужому зову приходить на кухню, любит есть домашнюю стряпню, а не всякую дрянь из придорожных кафе. Любит слушать о том, как Брэндон и Ханна познакомились, как полюбили друг друга, как она всегда скучает по нему и всегда волнуется за него, но всё равно готова ждать его хоть целую жизнь. А ещё Ранбу ненавидит думать о том, что брат Снигснаг никогда не колебался, что он умер даже не ради неё, а ради этого ебучего общего блага. Но в тот момент Рон так чертовски хотел надеяться, что хотя бы Брэндон в нужный момент задумается. Что он остановится, спросит себя: «Что я делаю?». Посмотрит на своё кольцо и решит повернуть назад. Жаль, что такого никогда не будет. Ранбу уже это знает. ***       Северо-восточный ветер, острая галька, оставляющая неприятные следы на ладонях, прохладное море, сэндвичи и соки из Теско. Сегодня в Брайтоне серое небо, но он всё также невыносимо мил. Потрескавшаяся краска на косяках дверей, электрический забор возле железной дороги, машины, притаившиеся на узких улицах. Ранбу понимает, что Томми и Тоби нашли в этом городе. Понимает, что в этом городе нашёл Уилл, который сейчас, должно быть, вместе с Дримом снова занимается вандализмом, снова ворует, снова убивает людей. Иногда Ранбу спрашивает у Томми и Тоби про их друга, и они всегда говорят о нём что-то хорошее. Они говорят, что он отлично играет на гитаре, классно поёт, обожает мюзиклы. Томми рассказывает о том, как чуть не потерялся в лесу, а Уилл, конечно же, его спас. Тоби рассказывает о том, как Уилл всегда поддерживает все его музыкальные начинания. Уилл кажется Ранбу хорошим другом, но Ранбу так и не может понять, хороший ли он человек. И человек ли вообще. «Достоин ли он жалости?» — такой неоднозначный вопрос звучит в те минуты, когда он не должен ни о чём думать.       Иногда Ранбу смотрит на Томми и практически видит в нём Билла. Это чертовски больно, но Ранбу уже так давно привык к любой боли, что это даже уже неважно. Это просто факт, не вызывающий совершенно никакой эмоциональной реакции. Томми британец, Томми громкий и назойливый, Томми наивный, энергичный, ужасно коммуникабельный, но при этом настолько же неловкий. У Билла на лице веснушки, у него карие глаза и каштановые волосы, он ниже буквально на пару дюймов, у него совершенно другое чувство стиля, совершенно другие любимые фильмы, любимые игры и любимые исполнители. Они разные, но настолько одинаковые, что от этого хочется извиниться. «Прости меня, брат мой. Ты достоин лучшего». Иногда Ранбу смотрит на Томми и практически хочет назвать его Биллом, но всегда вовремя себя останавливает. Не Билл. Билла больше нет и никогда уже не будет. Есть только сидящий рядом Томми. Только ветер, только галька, только море, только еда из Теско и прекрасное брайтонское небо. Всегда чужое небо.       — Мне не нужен спасательный жилет, — спокойно возражает Ранбу.       — Нужен, — почти тем же тоном продолжает настаивать Тоби. — Носи спасательный жилет.       — Нет, это для ссыкунов, — поддерживает Томми. Ранбу между делом бросает: «Аминь», — и откусывает свой сэндвич с тунцом.       — Носи спасательный жилет. — Тоби непоколебим и невозмутим. В его руках бутылка апельсинового сока и он слегка щурится от ветра. — Я серьёзно.       — Ранбу, ты будешь носить спасательный жилет? — праздно интересуется Томми. Он сидит на гальке, на его коже останутся неприятные красные следы. У них всех останутся. Какой же это чертовски хороший день. Ранбу безразлично бросает: «Неа».       — Вы должны носить жилеты. — Море на фоне шуршит галькой, а по небу лениво плывут лёгкие перьевые облака.       — Зачем мне носить спасательный жилет, если у меня есть сучки? — восклицает Томми и даже всплёскивает рукой.       — Зачем мне носить спасательный жилет, если у меня есть естественный отбор? — с вызовом бросает Ранбу и смотрит на Тоби. Тот хмурит брови.       — Эм… — делает короткую паузу. — Ты же и будешь отобран. Носи спасательный жилет.       Тоби всё-таки заставляет Томми надеть спасательный жилет, когда они наконец решают полезть в прохладное море и заняться сапсёрфингом. Одна доска на двоих, одно весло на двоих. Ранбу остаётся сидеть на пляже и просто наблюдать за их приключениями. Ест сэндвич, пьёт сок, закусывает крабовыми чипсами. Ветер доносит крики Томми, пока тот барахтается в воде рядом с доской. Вскоре он пытается забраться к Тоби, и они, потеряв равновесие, оба падают в воду. Хорошо, что на них жилеты. Ранбу этому искренне рад. Он разблокирует экран телефона, без интереса смотрит на оповещения. Фанди, Дрим… да пошли они все нахуй. Сегодня у Ранбу выходной и ему совершенно насрать, кто и что там на это скажет. Что Дрим ему сделает? Что вообще Дрим может ему сделать? Ранбу не боится боли, не боится смерти, он уже ничего не боится. Ему на всё плевать. У него никогда ничего не было, да и сейчас у него ничего нет. Кроме Тоби. Ох. ***       — Билл, — хрипло выдыхает Ранбу. — Так нельзя. Мы братья, Билл. — Он бы и хотел возражать чуть активнее, но, чёрт подери, у Билла такие тёплые ладони, и они так приятно гладят кожу под рубашкой.       — Какие, нахуй, мы с тобой братья, приятель? Откуда у тебя брат-британец, Ран? — Билл усмехается, целует в изгиб шеи, и у Ранбу перехватывает дыхание. — Не неси херни и не обламывай мне секс.       — А как же брат Сниг? — нехотя шепчет он. Билл резко прерывается и думает пару мгновений.       — Нет, пошёл Сниг в пизду. У него есть жена — вот пусть с ней и трахается. Я не согласен на тройничок с этим дедом. — Ранбу чуть истерично усмехается в ответ. Он хочет сказать: «Приятель, я не это имел ввиду», — но, если честно, ему сейчас абсолютно плевать. Не только на Снига, но и на всех остальных братьев. К чёрту их. Билл прав. Билл всегда прав.       От Билла пахнет дешёвым пивом, которое ему ещё нельзя покупать. У него мягкие губы, шершавые пальцы и совершенно никакого стыда. Они знакомы почти с самого детства, они выросли вместе. Даже если биологически они не братья, с точки зрения морали это всё равно кажется чем-то ужасно сомнительным. С другой стороны, сколько ночей подряд Ранбу хочет, чтобы его трахнула какая-нибудь отвратительная тварь прямиком из лавкрафтовских рассказов? Какой грех страшнее: мужеложство или ксенофилия? Что хуже: убивать разумных существ или заниматься сексом со своим названым братом? Ранбу кажется, что они уже так глубоко во всём этом дерьме, что всё на свете уже теряет значение. Общепринятая мораль к ним неприменима, остаётся только создавать свою собственную. Создавать свой кодекс, свои правила. Никогда не оставлять трупы своих братьев, всегда их хоронить, всегда сообщать об их смерти. Всё просто. Сражайся и умри в бою. Никто о тебе не вспомнит, потому что никто и не знал о твоём существовании. Всем абсолютно плевать.       Ранбу когда-то подарил Биллу свой первый поцелуй. Он не питает к нему романтических чувств, — только братские, но такие же больные, как и весь их чёртов культ. Ранбу когда-то рассказал Биллу, что ему совсем не нравятся девочки, а Билл, в свою очередь, ответил, что ему нравятся и те, и другие. Когда-то они хотели спросить об этом у Снига, но Сниг помрачнел и сказал: «Вам, ребята, лучше никому об этом не говорить. Даже мне об этом знать было необязательно». Позже они начали понимать, что, вероятно, их просто за это убьют. А если и не убьют, то это в любом случае ничем хорошим не кончится. Сниг добр к ним, Сниг милосерден, — он всё это терпит и всё это игнорирует. Не пытается вправить им мозги или научить жизни, не осуждает, но и не поддерживает. Когда-то они начали думать, что ему плевать, а теперь плевать уже им. Пусть убивают, пусть ненавидят, пусть испытывают отвращение, раз уж их новая мораль позволяет им это делать. Ранбу хочет целоваться с Биллом, пока не задохнётся. А Билл, в свою очередь, готов всю душу из него вытрахать. Они счастливы. В этот момент они правда счастливы. ***       Уилл странный. Ранбу заводит себе воображаемую картотеку, записывает всю информацию воображаемой ручкой на листах воображаемых блокнотов. Он каждый раз перед сном перебирает воображаемые полки, перечитывает все наблюдения. Уилл очень нервный, очень тревожный, очень драматичный и очень обидчивый. Очевидно, он живёт в каком-то выдуманном мире, который не имеет совершенно никакого отношения к реальности. Кто такая Салли? Почему он называет Фанди своим сыном, и почему Фанди никак на это не реагирует? Это только Ранбу вдруг сошёл с ума или все вокруг него? Пожалуй, он не удивится ни одному из исходов. Если Тоби и Томми правы, то Уиллом банально манипулируют. Если нет — он должен быть мёртв. Он опасен, такие как он не способны жить в человеческом обществе, — по крайней мере, так учил брат Снигснаг, а Дрим и Фанди, в свою очередь, прекрасное тому подтверждение. И всё-таки Ранбу сомневается. Он привык всегда и во всём сомневаться.       Рядом с Фанди Уилл всегда улыбается. Рядом с Фанди он всегда нежный и милый, задорный и игривый. Он хихикает, рассказывает всякие истории, делится интересными фактами. Ранбу наблюдает и записывает воображаемой ручкой на воображаемых листочках. В одиночестве у Уилла всегда одинаковое выражение лица. Он ко всему безразличен, он всё игнорирует. Он почти не ест, только сидит на диване перед выключенным телевизором и думает о чём-то своём. Если бы Ранбу ещё мог чего-то бояться, то точно сказал бы, что Уилл его пугает. Только он никогда так не скажет. Он сядет на диван рядом и тоже будет смотреть на экран выключенного телевизора. Есть в этом что-то успокаивающее. Есть в этом какая-то иллюзия стабильности. Что-то такое неуловимое, эфемерное, невыносимо привлекательное. Так чертовски привлекательно сойти с ума вместе с Уиллом. Так привлекательно окончательно превратиться в животное вместе с ним.       — О чём ты думаешь? — всё-таки из чистого любопытства спрашивает Ранбу. Уилл не отводит взгляда от экрана, не меняет позу, даже не моргает. Он не выглядит живым, не выглядит настоящим.       — Ни о чём, — его тон ничего не выражает. — Я просто сижу и жду.       — Чего ты ждёшь? — Ранбу так откровенно на него пялится, что это должно уже стать неловким, но не становится. Уилл в ответ пожимает плечами.       Ранбу никогда не сталкивался с такими как он, и потому понятия не имеет, какое поведение для них вообще нормально, но исходя из анализа поведения других пернатых хищников, Ранбу может предположить, что это даже отдалённо норму не напоминает. Такие твари так себя вести не должны. Он не в порядке, у него проблемы. Фанди, например, просто не может выпустить когти по своему желанию. Он настолько запуган, что почти не ведёт себя как животное. Дрим заставляет его быть человеком, и он это ненавидит. Кем же Уилла заставляют быть? Ранбу подсаживается чуть ближе, касается плечом чужого плеча. Уилл напрягается от прикосновения, наконец отрывает взгляд от экрана. У него расширены зрачки, а в глазах абсолютная пустота. Физически Уилл всё ещё здесь, но только физически.       — Почему ты ненавидишь меня? — теперь его голос почему-то хрипит. Ранбу теряется на пару мгновений. Он и сам хотел бы найти ответ на этот вопрос.       — Меня всю жизнь учили ненавидеть. — Он вдруг больше не хочет смотреть на Уилла. — Такова моя судьба.       — Судьбы не существует, Ранбу. — Теперь тон холоден, но слова звучат более осмысленно. — Мы сами выбираем быть теми, кто мы есть. Мы сами позволяем вытирать о себя ноги. Тебе просто удобно так жить. Ты просто жалкий трус.       — И откуда ты вообще это взял? — Ранбу поправляет солнцезащитные очки. Ему плевать.       — Я говорю только то, о чём ты сам думаешь, — совершенно спокойно отвечает Уилл и поднимается с дивана. Ох. ***       Однажды Сниг будит их посреди ночи, заставляет одеться и срочно собрать все пожитки. Постоянно подгоняет, но не словами, а взглядом таким тяжёлым и холодным, что от него становится страшно даже дышать. Сниг вообще ни в эту ночь, ни в это утро почти ничего не говорит. Он сдаёт ключи от комнаты на ресепшен, он хлопает крышкой багажника, он заводит машину. Биллзо пытается хоть что-то из него вытянуть, но вскоре даже ему это надоедает. Они едут в полной тишине, если не считать рёва двигателя, шуршания шин и стыдливого шипения радио: «Little fifteen. You help her forget the world outside. You're not part of it yet. And if you could drive, you could drive her away. To a happier place, to a happier day that exists in your mind and in your smile. She could escape there just for a while. Little fifteen». Ранбу смотрит на тёмные деревья за окном, Ранбу читает все дорожные знаки. Машинные фары вырывают из темноты: «Добро пожаловать в Вирджинию», — пока небеса медленно и неохотно светлеют. Какой же всё-таки странный день.       Машина останавливается на обочине. Лес, едва различимые в лучах рассветного солнца очертания тонкой тропы. Роса на траве, прохлада и свежесть, недовольное пыхтение Биллзо. Небольшой домик в скандинавском стиле с такими огромными окнами, что кажется, что стен у него нет в принципе. Видно гостиную, видно лениво сидящего на сером диване человека. Сниг всё ещё упрямо молчит, он по-хозяйски заходит в дом, вытирает ноги о подозрительно чистый коврик с почти ироничной в этих обстоятельствах надписью: «Добро пожаловать». Человек не выходит их встречать. От напряжения Биллзо начинает заметно нервничать, но Ранбу при всём желании не может дать ответы на его немые вопросы. Он и сам понятия не имеет, что происходит. И, если честно, совершенно не хочет знать ответы на эти вопросы, но ответы, конечно же, сами придут. Всегда приходят. Нужно просто проявить терпение, которого, впрочем, у Биллзо никогда не было достаточно.       Загадочным незнакомцем оказывается рыцарь Сваггер. Он довольно плотный и внушительный на вид, но такой низкий, что Ранбу на секунду допускает ехидную мысль о том, что в высшие братские чины пускают только после измерения роста. Прямо как в парках аттракционов: подходишь к картонной линейке, а потом важный дядя или важная тётя говорит тебе, готов ли ты садиться на американские горки или всё-таки стоит ещё чуть-чуть подрасти. Правда, тут обратная ситуация, — перерос определённую отметку, и не видать тебе никогда самых интересных и опасных аттракционов. До конца жизни будешь маленькой рабочей пчёлкой и бесславно умрёшь на благо своего улья. Ранбу почти стыдно от этой мысли, потому он держит её при себе. Всегда уважайте своих Старших братьев. Самых опытных, самых искусных, самых безжалостных. Стремитесь стать такими, как они. Правда, никто не говорит о том, какие они люди, — только о том, какие они легенды. А люди они зачастую на любителя. Ранбу совсем не любитель.       Когда они входят в гостиную, Сваггер всё ещё полулежит на диване. Он переводит безразличный взгляд на Снига, стучит указательным пальцем по подлокотнику. Сваггер одет вполне обычно: он в кроссовках, чёрных джинсах, бело-синем бомбере. Всё в порядке, если не считать две маленькие детали: он в балаклаве, а поверх неё в чёртовом кольчужном капюшоне. Кажется, кто-то слишком серьёзно и буквально воспринимает своё звание рыцаря, но и такой ироничный комментарий Ранбу решает оставить при себе. Сваггер окидывает оценивающим взглядом и их с Биллзо, а потом всё-таки поднимается с дивана. Сложно точно сказать, сколько ему лет. Из-за балаклавы видно только карие глаза и густые брови, но кожа у него сухая и покрыта тонкими морщинами. На бледных ладонях заметные шрамы. У него не хватает фаланги безымянного пальца на левой руке. Интересно, её откусили или отрубили?       — Сниг, — спокойно произносит Сваггер. Голос такой, будто у него вечно заложен нос. Странный голос. — Южно-атлантические штаты в этом сезоне не входят в твою компетенцию.       — А ты сейчас должен быть со своей группой в Австралии, — холодным тоном отвечает Сниг. — Ты их бросил.       — Слишком важное дело, чтобы сейчас греть жопу в Австралии. — Глаза сужаются. Наверное, он улыбается. — Ты же до сих пор говоришь всем, что работаешь в ФБР? Знаешь же, что у копов и федералов принято отстранять от дела, если есть какая-то личная заинтересованность? Обычно это мешает расследованию. — Пауза, он делает почти изящное движение рукой. — Что мешает мне сейчас тебя отстранить?       — Мы не копы и не федералы. — Сниг складывает руки на груди. Биллзо смотрит на Ранбу с очередным немым вопросом. — Вам сейчас нужны все доступные ресурсы. Я — доступный ресурс. Я готов работать. Я готов отправить этого урода обратно в ад. — Сваггер скупо усмехается.       — Чувак, если честно, мне абсолютно плевать на твою историю с Дримом, но, если он убьёт твоих сопляков — это будет только на твоей совести. — Он разворачивается к окну. Небо сейчас цвета адского пламени. — Сода со своей группой приедет вечерним рейсом. Вот тогда-то и начнётся настоящее веселье. ***       В лесу прохладно и свежо, пахнет хвоей. Ели высокие и пышные, но небеса всё такие же чужие. Ранбу осторожно подсаживается за стол, пытаясь не тревожить, но надеясь, что на него всё-таки обратят внимание. Чёрт подери, это же сам Кровавый Бог. Вот он, протяни руку, — и сможешь его коснуться. Александр же совершенно не реагирует, продолжает читать книгу. Поправляет прямоугольные очки, и шрам на его носу на мгновение становится чуть заметнее. Ранбу вдруг чувствует себя обычным подростком, увидевшим какую-нибудь звезду с экрана. Увидевшим своего кумира, своего ложного идола с пёстрой обложки глянцевого журнала. Александр вздыхает и откладывает книгу, использует в качестве закладки длинное чёрное перо. Интересно, Филипп сам его подарил, или его просто вырвали из крыла? Александр снимает очки и кладёт их на книгу. У него уставшие, но мудрые карие глаза, морщины на лбу и возле рта, светлые росчерки более тонких шрамов на щеках. Его взгляд пронизывает до самых костей. Он знает о каждом совершённом грехе. И всё равно Ранбу его не боится.       — Ты предал всех братьев, — говорит он совершенно спокойным тоном.       — Только я? — Александр иронично приподнимает бровь, но его голос всё также безразличен. — Ты тоже, кажется, порядочностью не отличаешься.       — У меня не было выбора. — Собеседник презрительно фыркает в ответ. Ну да, он-то точно знает, что выбор всегда есть. Он свой сделал.       — Кто был твоим наставником, брат Ранбу? — Александр подпирает щёку кулаком. Дует ветер, играет с несколькими выбившимися из хвоста прядями. Александр лениво заправляет их за ухо.       — Брат Снигснаг, — также невозмутимо продолжает Ранбу.       — Вау. — Короткая пауза. — В моё время он был ещё совсем сопляком. Как же быстро растут чужие дети. Что с ним случилось?       — Я его убил. — Лес на фоне о чём-то опасливо шепчется. Чужие глаза ужасно холодны.       — Какая прелесть. — Александр позволяет себе лёгкую усмешку. — Я своих никогда не убивал. Мы же все братья, Ранбу.       Великий и ужасный Кровавый Бог. Самый жестокий, самый бескомпромиссный, самый грозный. Отличный стратег, мастер владения своим мечом, своим телом и своим разумом. Никогда не тратит время на жалость, никогда не сомневается. Для него есть только общее благо, и остальное его совершенно не интересует. Он не человек, он легенда. Обычных детей пугали бы им как подкроватным монстром или какой-нибудь страшной хренью из сказок Андерсона, но каждый брат любого возраста и любого звания жаждал быть похожим на него. Идеальный охотник, идеальный убийца, идеальное оружие в божественных руках. Единственный, кому простили богохульство, просто потому что он чуточку лучше всех остальных. Просто потому что он уже и не человек, но если он не человек, чем он тогда лучше тех, кого он убивает? Никто и никогда не задавал такой вопрос вслух, все слишком этого боялись. Они сказали, что их бог умер, но вот он. Он жив, он дышит, он плоть и кровь. Он не умер. Он просто всех их предал, и он совершенно ничем не лучше.       — Как тебе не мерзко жить с этими тварями? — тон Ранбу всё также спокоен и жестами он совсем не пользуется. Чужой взгляд так и говорит: «А тебе не мерзко жить со своими тварями?».       — Не смей называть Филиппа тварью. — Александр складывает руки в замок. Он всегда смотрит прямо в глаза, отчего так и хочется от него отвернуться. Слишком неуютно. Жутко.       — А Уильям — тварь? — с вызовом бросает Ранбу.       — А про него я не хочу говорить. Ты и сам всё прекрасно понимаешь. — Понимает. Действительно понимает, но хочет игнорировать очевидное. Так его учили рассказы о Кровавом Боге.       — Ты его убьёшь? — В лесу поют птицы. Начинают трястись руки.       — Фил расстроится, если я это сделаю. Убью, когда вынудит. — В чужом взгляде на секунду проскальзывает невыносимая печаль, но лишь на секунду. Даже он иногда сомневается. Никто не идеален. — Но я надеюсь, что ты сделаешь это раньше. В конце концов, какая тебе разница? Разве не этому тебя учили?       — Ты перекладываешь на меня свою ответственность. — «Ты его любишь. Просто ты жалкий трус». «Мы все жалкие трусы». — Я не буду этого делать. Я этого не хочу.       — Тогда не делай. Всё просто. — Александр разводит руками. Разговор на этом заканчивается.       Но Ранбу продолжает сидеть за столом и смотреть в лес. Слушать тихий шелест страниц и чужое дыхание. Многие мечтали побывать на его месте, многие мечтали увидеть великого и ужасного, но что бы они у него спросили? Что бы они от него узнали? Он не восточный мудрец, он не собирается делиться какими-то тайными знаниями и помогать достигнуть просветления. Он больше не охотится и, очевидно, у него есть на это веские причины. Ты не можешь быть лучшим, а потом просто предать всё, ради чего ты сражался, и спокойно уйти со своим врагом. А потом предать и врага. Остаться жить в доме посреди леса, носить очки, читать книги, пить чай и наслаждаться тихими вечерами перед камином. Любить свою семью, пусть она тебе даже не семья, пусть они даже и не люди. Тебя всю жизнь учили их ненавидеть, но вот. Ты жив, ты дышишь, ты плоть и кровь. Ты трус. Ты самый обычный человек. Ты сомневаешься, ты ошибаешься, ты хочешь спокойствия. Плевать тебе на общее благо. И на бога тебе тоже плевать. ***       Ранбу ужасно плохо помнит тот день. Он помнит, что у них не было плана. Помнит, что Дрим сказал ему привести Томми и зарезать его на глазах Уилла. А ещё помнит, что рассказал об этом Уиллу, и тому было совершенно плевать. Он ответил, что у него есть план. Ранбу ему не поверил, но приказа Дрима всё равно избежать не мог. Он помнит, что ему было жаль. Билл этого не заслуживал. Билл был громким, надоедливым и упрямым; он никогда не прислушивался к голосу разума, он всегда делал только то, чего хотел он один. Он не понимал, что такое общее благо. Он был незрелым, максималистичным, ветреным, эгоистичным. И он этого не заслуживал. Его кровь растекалась по полу, его некогда экспрессивное лицо стало абсолютно безразличным, его голубые глаза… это был Томми. Да, в тот день это был Томми, а не Билл, — Ранбу обычно помнит об этом, но всё равно иногда забывает. В любом случае, ему жаль. Никто из них этого не заслуживал.       Смерть — конец человеческого пути. Таков естественный порядок вещей, так это всё задумали природа, эволюция или какие-то там высшие силы. Не имеет значения, кто конкретно это придумал, но смерть — это освобождение. Человек умирает, его тело разлагается, а потом превращается во что-то совершенно другое. В деревья, в траву, в плесень или в грибок. Превращается в трупных мух или в милых бабочек. Превращается в изящных птиц или в мерзких крыс. Превращается в отравленный воздух и в кислотный дождь. Превращается в особенное преломление света и в красивую рябь на воде. Превращается во всё самое прекрасное и во всё самое ужасное. Потому что мир сложный и комплексный, он состоит из полутонов, состоит из неоднозначных с точки зрения морали вопросов, на которые никто из людей никогда не сможет найти правильный ответ. Смерть обязана быть концом, но такие как Дрим, Фанди и Уилл так не считают. Смерть для них ничего не значит. Ранбу точно помнит, что ненавидит их за это. Потому что ему так чертовски жаль.       Он помнит дыру в потолке, помнит, как красиво в воздухе летала пыль. Помнит осколки стекла, помнит серый бетон, помнит пластик и вес ножа в своих руках. У Томми мягкие волосы и красно-белая футболка, которая теперь никогда уже не отстирается. Ранбу помнит взгляд Тоби. Помнит, как зелёные глаза мгновенно опустели от шока, помнит этот немой вопрос: «Почему?». Помнит, как Фанди бросил в Уилла кроссовком, помнит, как шок Тоби медленно превращался в ярость. Он чувствовал, как кожу жгло от вины, стыда и бессилия. Ранбу помнит, что просто стоял и смотрел. Томми сделал свой второй самый первый вдох и мгновенно закашлялся. Тоби и Уилл бросились к нему, но Ранбу стоял и смотрел. Фанди нечеловечески завопил и бросился на Дрима. Была кровь, они дрались. Дрим сбежал, Фанди спустился вниз. Уилл позвонил отцу, Тоби вызвал такси. Слишком много шума, слишком много суеты. Томми почему-то не плакал. Биллу так не повезло. От взгляда Тоби всё внутри покрывалось льдом.       Зато Ранбу хорошо помнит, что было дальше. Помнит, как они сидели в такси. Тоби молчит и даже на него не смотрит. Он в ярости, но стоически терпит до дома. Нет ничего страшнее, чем его ярость. Ранбу знает это, он уже видел это во сне. Видел, как эти красивые зелёные глаза превращались едва ли не в чёрные, видел, как Тоби его душил, как бил его, как крошил его кости. Он видел это уже сотни раз. Тоби бьёт его по лицу, Тоби ломает ему рёбра, и всё это время Тоби молчит. От его взгляда жалеешь, что когда-то посмел родиться. Ранбу смеётся, Ранбу умоляет его, Ранбу хрипит и захлёбывается собственной кровью. От боли по лицу текут слёзы, но он всё равно продолжает смеяться. А потом он вопит: «Тобиас, ты такой чертовски красивый». «Прошу, продолжай». «Уничтожь меня, Тобиас». «Пожалуйста». Осколки костей режут внутренности, мир перед глазами превращается в цветные кляксы. Ранбу обожает эти сны. Только в них он чувствует себя живым.       А с утра он просыпается и с полным безразличием ко всему живому и мёртвому сидит и дрочит прямо на кровати. Он смотрит в окно или точно в глаза своему другу-пауку, застрявшему в ловушке стакана. Он чувствует, что уже давно мёртв, но почему-то до сих пор ещё не сгнил. Мятная паста, порошок альпийская свежесть, капучино с карамельным сиропом. Красная гавайская рубашка, красный галстук, красное пятно крови на полу. Чёрный костюм, чёрные туфли, чёрная половина маски. Белый потолок, белая рубашка, белая половина маски. Ранбу надевает очки — мир окончательно теряет краски. Ранбу надевается маску — мир окончательно теряет вкус и запах. Ранбу хочет превратиться в облако трупных мух, в мерзкую крысу, в кислотный дождь, в солнечную радиацию или в злокачественную опухоль. Он хочет, чтобы всё закончилось. Он хочет смерти. Любой смерти.       Ранбу помнит, как Тоби вежливо улыбнулся и попрощался с водителем, помнит, как Тоби молча схватил его за рукав и потащил домой. Он молча открыл дверь, молча её захлопнул, они молча разулись и молча прошли в гостиную. Ранбу смотрел на него сверху вниз. Тоби — очаровательное маленькое создание. Тоби ужасно мило пыхтит и бурчит, если назвать его гномом. Он очень мило ругается, мило распаляется и орёт матами, чтобы через несколько мгновений также быстро успокоиться и снова стать нежным и трепетным собой. Он задаёт глупые вопросы, он постоянно говорит не подумав, он всегда запрещает извиняться за то, чего ты не можешь контролировать. Проблема лишь в том, что Ранбу уже давно не знает, может ли он всё это контролировать. Не знает, мог ли вообще когда-нибудь это контролировать. Ему кажется, что он всю жизнь сидел на переднем пассажирском и всегда ждал людей, которые сядут для него за руль, пока он сам будет просто наслаждаться поездкой и любоваться видами. Он хочет извиниться за то, что никогда не дёргал руль. Хочет извиниться за то, что эта поездка до сих пор продолжается.       — И ЧТО ЭТО, БЛЯТЬ, БЫЛО? — мгновенно с нуля и до сотни разгоняется Тоби. Его лицо краснеет, он весь трясётся. — КАКОГО ХУЯ, УБЛЮДОК? — Он сжимает кулаки. Ранбу просто стоит и смотрит. Он вдруг понимает, что ему не за что извиняться.       — Дрим сказал мне убить Томми — я убил Томми. — Голос совершенно спокоен. Для полноты картины не хватает только плечами пожать. Тоби, кажется, сейчас задохнётся от ярости, от возмущения, от банального непонимания. Нельзя дать ему шанса случайно навредить себе. Он может. Он правда может. — Мой «отец» убил меня, — почти драматично продолжает Ранбу. — У меня никогда не было семьи. Брэндон не мой отец, Ханна не моя мать, а Билл не мой брат. Точнее, брат, конечно, но не биологически. Я охотник. — Он вытягивает руку и демонстративно материализует меч. Тоби резко замирает, кажется, совершенно забывает, что вообще на что-то злился. Ранбу бросает меч на пол, падает перед Тоби на колени. — Я тебе врал. Я всегда и обо всём тебе врал. — Подползает чуть ближе, и Тоби почему-то позволяет себя обнять. — Я только в одном тебе не соврал. — Голос предательски ломается.       — В чём? — звучит ужасно холодно. — Хоть раз скажи это вслух, дерьма кусок.       — Я люблю тебя, — хрипло, но послушно шепчет Ранбу. Он закрывает глаза. Он чувствует, как рука Тоби осторожно зарывается в волосы. — Только тебя одного люблю. Никогда и никого не любил и никогда больше никого не полюблю. — Всхлип. Слёзы мочат чужую одежду. — Умоляю, не прогоняй меня. Лучше убей меня, Тобиас. Без тебя я всё равно умру. — Ранбу вдруг распахивает глаза и смотрит на него снизу вверх. Тоби опускает взгляд. У него нечитаемое выражение лица.       — Я тебе этого никогда не прощу, — отвечает всё также холодно. — Ты не можешь просто убить Томми и надеяться, что я сделаю вид, что ничего не было. Это было. Я никогда этого не забуду. — Тоби вздыхает и прикрывает глаза на пару мгновений. Его рука медленно и нежно проводит по волосам. — Пообещай, что ты больше никогда не будешь мне врать. — Ранбу активно кивает. От слёз плывёт перед глазами, но он никак не может их вытереть. — Если и придётся врать, то с этого дня мы будем делать это вместе, ясно? А теперь ты заканчиваешь плакать и всё мне рассказываешь. С самого начала и до самого конца. Если мне что-то не понравится — я тебя придушу.       — Я даже не сомневаюсь, Тобиас, — на выдохе и с невыносимым обожанием бросает Ранбу. — Меньшего я и не ждал. ***       Кардинал Сода слишком ярко выделяется на фоне и своей группы, и Сваггера, и Снига. Да, он тоже не очень высокий, что лишь подтверждает всю дурацкую теорию насчёт Старших братьев, но все они если и не высокие, то хотя бы коренастые, плотные, внушительные. Только не Сода. Он тонкий и почти изящный, он известен не своими боевыми подвигами, а своим стратегическим складом ума. Далеко не в каждой войне побеждает грубая сила, — кардинал Сода сын умного подхода. Его Ранбу уважает чуть больше, чем всех остальных, но в ретроспективе окажется, что это довольно незначительное отличие. Группа Соды: пять здоровых и громких мужиков из Техаса. Некоторые его выше, почти все его шире, но всё равно они в любой момент готовы умереть как за него, так и друг за друга. Они семья. Рядом с ними Ранбу и Биллзо чувствуют себя как минимум неуютно, но Снигу вполне комфортно. Он слишком увлечён своим помешательством, чтобы хоть на что-то обращать внимание. Он их бросил. Теперь ему совсем неинтересно с ними нянчиться.       Биллзо пытается как-то влиться в их компанию: пьёт с ними пиво, шутит, сидит в самом центре дивана. Мужики к нему снисходительны, для них он выглядит ещё совсем ребёнком. По крайней мере, они не грубы. По крайней мере, они не пытаются его оттолкнуть. Биллзо может обсудить какие-нибудь общие темы, вроде красивых женщин из порножурналов, дерьмовой еды из придорожных кафе, скрипучих матрасов из мотелей, каких-нибудь дурацких сериалов. Ранбу же не о чем с ними говорить. Он поднимается на пустой и тёмный чердак, надеется найти там хоть немного тишины и покоя, но встречает сидящего у стены Сваггера. Он курит косяк. Когда затягивается, бледный огонёк оставляет оранжевые рефлексы на его кольчуге. Он странный, но он молчит, и Ранбу решает также молча сесть у противоположной стены. Никто никого не беспокоит, никто никому неинтересен. Никаких глупых и громких разговоров, никаких снисходительных похлопываний по плечу. Рыцарю Сваггеру абсолютно на всё и на всех плевать. Это успокаивает.       — Так кто такой этот Дрим? — всё-таки спрашивает Ранбу. Наверное, он должен проявить к Старшему брату хоть немного больше почтения, но, если честно, ему тоже на всё и на всех плевать.       — Разве твой наставник не должен был тебе об этом рассказать? — чуть иронично бросает Сваггер. Они оба понимают, что, раз Сниг этого не сделал, то уже точно никогда не сделает, только вот Ранбу категорически не понимает причину такого поведения. — Дрим — трикстер. Таких как он называют «мистерами безликими», но не парься, у него вполне себе есть лицо. Просто ты его никогда не запомнишь. — Сваггер тушит косяк о пол и поправляет свою балаклаву. — Обычно трикстеры довольно тупые. Они очень жадные и быстро палятся. Паразиты они и есть паразиты, сам понимаешь. — Он складывает остатки косяка в карман бомбера. — Только Дрим, в отличии от них, слишком умный. Уже кучу лет никак не можем схватить его за яйца. Это уже для многих личное дело.       — Так, а чего он пытается добиться? — Ранбу этот вопрос кажется вполне логичным, но Сваггер смотрит на него как на полного идиота.       — Он животное, чувак. Ничего он не пытается добиться, это просто инстинкты. Поесть, попить, потрахаться, ну, и выжить, конечно же. Даже умные животные всё ещё животные. — Ранбу не знает, что на это ответить. У него недостаточно опыта, чтобы спорить. Они снова сидят в тишине. ***       Ранбу знает, что переборщил с когда-то давно подаренными Шлаттом обезболивающими. Переборщил с карамельным капучино, переборщил с когда-то давно позаимствованной у Фанди водкой. Он чувствует, что по его венам и артериям сейчас, вероятно, течёт самая настоящая грязь. Мутная жижа, едва шевелящаяся от тахикардических ударов сердца. Тело волнуется, что оно сейчас умрёт. Ранбу не волнуется. Он на это надеется. Он понятия не имеет, как сюда попал. Даже не знает, куда именно попал. Провалы в памяти — дерьмовая штука, но он начинает к ним привыкать. Ранбу сидит на бетонном пирсе, слушает шуршание холодных волн, смотрит на потрескавшийся лак на своих ногтях. По-хорошему он должен был его снять и накрасить новый, но привычная рутина уже давно рассыпалась в пыль. Он ковыряет лак. Он хочет содрать его вместе с ногтями. Руки трясутся. Кожа адски горячая, и от каждого порыва ветра по ней пробегают мурашки. Ранбу кажется, что он скоро умрёт. Кажется, что он должен умереть.       Он ковыряет лак. Ногтями и зубами. От характерного привкуса начинает тошнить. Ранбу вздыхает, переводит взгляд вниз, прямо на волны. В Британии много очень высоких скалистых берегов. Многие выбирают их, чтобы убить себя. Ранбу тоже стоило бы их выбрать, но он уже понятия не имеет, зачем вообще изначально приезжал на этот пирс. И где этот пирс находится. И кто он вообще такой. Он продолжает ковырять лак, пока не чувствует подступающую к глотке желчь. Ранбу блюёт прямо в море. Хватается за бетон до побелевших костяшек, — тело совсем не хочет падать с пирса. Он сегодня ничего не ел. Только кофе, таблетки и водку. Он блюёт желчной пеной, а потом откидывается спиной на бетон. Смотрит в это чужое небо. Понимает, что у него уже никогда не будет дома. Вспоминает, что у него никогда и не было дома. Дерьмово. Он снова вздыхает, достаёт телефон из кармана и открывает тикток. Присылает Тоби милые видео с собачками, а в ответ получает обеспокоенный и вполне закономерный вопрос: «Где ты?». Ранбу снова садится и смотрит по сторонам. Кажется, он в Брайтоне. Почему он в грёбаном Брайтоне? Почему он ещё жив?       Он не знает, что ответить. Обещал больше никогда не врать, но очень давно забыл, что вообще такое правда. Он ничего не отвечает, заходит в диалог с Фанди. Открывает ту самую фотографию. Когда-то давно в одном мотеле Ранбу сидел на милом диванчике в зале, смотрел включённый телевизор. Там шла передача про диких животных. Львы охотились на зебр, крокодилы охотились на антилоп. По телеку нельзя показывать расчленёнку, но если это передачи про животных, то почему-то можно. У львов охотятся только самки, но едят первыми всегда самцы. Они обедают всей семьёй, а потом оставляют тушу гнить на солнце. Крокодилы же хватают антилоп за ногу, а потом начинают крутиться, чтобы её оторвать. Иногда антилопы в процессе тонут, но чаще крокодилы начинают жрать ещё живых антилоп. Если ребёнок увидит мёртвого человека, то его психике будет нанесён непоправимый вред, но если увидит это — всё будет нормально? Какая же у людей всё-таки смешная психика.       Ранбу видел расчленёнку. Видел туши свиней в холодильниках, видел безногих антилоп, видел гниющих на солнце зебр; видел, как брат Снигснаг разделывает тела не совсем людей, но они всё ещё слишком сильно похожи на людей. Ранбу знал, что они другие, пытался сравнивать их с антилопами, зебрами, свиньями, но у них такие же кости, такие же кишки, такие же лица. Это слишком тонкая грань, чтобы детская психика смогла так вот просто это преодолеть. А потом Ранбу сам расчленял людей так, как брат Снигснаг расчленял когда-то не совсем людей. И не было почти никаких отличий, и уже нельзя было никого из них сравнить с домашним скотом или дикими животными. После всего этого дерьма Ранбу смотрит в зеркало — кого же он там видит? Очередную жертву крокодила? Очередную жертву чужой зыбкой морали? Гниющий на солнце труп или труп, который обязательно зацензурят? Он животное или всё-таки человек?       И вот он в очередной раз смотрит на очередную расчленёнку. Видит знакомые рёбра, знакомый позвоночник, знакомые кости черепа. На них нет кожи и мышц, но Ранбу уже всё это видел в зеркале. Дрим животное, Дрим мерзкая тварь, но его не распилили, не растворили в кислоте, не закопали в лесу, а оставили гнить на метафорическом солнце. Фанди животное, Фанди мерзкая тварь, и он, подобно льву или крокодилу, разорвал чужую совсем не метафорическую тушу на куски. Стали бы это показывать детям? Нанесло бы это непоправимый вред детской психике? Ранбу понятия не имеет. Он знает только, что это точно нанесло непоправимый вред его психике. Всё это. И свиньи, и львы, и антилопы. И Снигснаг, и пилы, и Дрим. Ранбу выключает телефон и снова начинает плакать. Кажется, он слишком много думает обо всём в последнее время. Кажется, он слишком часто плачет в последнее время. Такова, видимо, его новая рутина. ***       Кардинал Сода разделил всех на группы и отправил в разные части штата. Ранбу немного по-детски надеялся поехать куда-нибудь со Сваггером, но тому совершенно неинтересно таскаться с сопляками, а Сниг, кажется, никому кроме них с Биллзо в этой компании не доверяет. Сода отправил их на точку, где, как ему показалось, встретить Дрима будет сложнее всего, а Сниг так легко на это согласился, что у Ранбу пробежали мурашки по спине. С этого момента он точно знал, что они встретят Дрима. Он готовился. Он почти боялся. Трикстеры — хитрые и злобные твари, им нельзя верить, нельзя позволить им подобраться к себе слишком близко. Они чувствуют страх, чувствуют слабость. Они даже не хищники, а самые обычные паразиты, но чем старше и опытнее эта тварь, тем сложнее с ней справиться. И Дрим, судя по всему, оскверняет землю своим присутствием уже достаточно долго. Даже слишком долго.       Трикстеры делятся на подвиды: есть те, которым человеческая пища в принципе не нужна; есть те, которые совмещают; а есть почти хищники, которые едят плоть своих жертв и получают из неё какие-нибудь навыки, способности, иногда даже воспоминания. Дрим явно не из последнего подвида. Мистер безликий заключает со своими жертвами «взаимовыгодный» договор, а потом использует их как «батарейки» для своей «магии». Дрим из второго подвида, он не чистая энергия, он вполне себе осязаем и вполне по-человечески уязвим. Ранбу постоянно напоминает себе о том, что он животное, что он не пытается ничего добиться, что это всё инстинкты и прочее дерьмо, но чем дольше он об этом думает, тем меньше в это верит. Дрим живёт слишком долго, чтобы быть просто умным животным. Должно быть, он заключил уже очень много всяких договоров. Должно быть, он уже ужасно могущественен. И да, это вполне обычная трикстерская жадность, но они всегда быстро палятся. Дрим же, кажется, играет с ними всеми в какую-то очень запутанную игру. Его собственную игру. Он мерзкая тварь, — что-то среднее, где-то между. Ему никогда не быть человеком, но он слишком умён, чтобы им не быть.       Дрим сам их находит. Они останавливаются в небольшом городке, снимают номер в мотеле, немного осматриваются, а потом идут в кафе. Обычно в такое время и в таких местах кафе бывают пусты, но сейчас в городке какой-то местный праздник, потому народу довольно много. Сниг всё равно находит свободный столик, потому что ненавидит пропускать еду в определённое для неё время. И вот они сидят. Неловко, даже в меню взгляд не отвести. Его, к сожалению, пока не принесли. Отовсюду доносятся громкие разговоры, но их смысл как-то очень быстро теряется. Ранбу рассматривает украшения в зале, Биллзо пальцем ковыряет подлокотник дивана. Они хотят задать Снигу очень много вопросов, но знают, что он на них не ответит. Он никогда на такие вопросы не отвечает, а сейчас он вообще, кажется, ни на какие вопросы отвечать не намерен. Напряжение почти достигает пика, но Ранбу слышит приближающиеся шаги.       — Добрый вечер, меня зовут Клэй, сегодня я буду вашим официантом. — Клэй кладёт меню сначала перед Ранбу и Биллзо, а потом перед Снигом. У него необычный акцент. Ранбу такой никогда не слышал. — Через сколько мне подойти?       — Клэй, значит. — Сниг медленно поднимает на него невыносимо тяжёлый взгляд. Клэй продолжает дружелюбно улыбаться. Правда, на мгновение теряется, видимо, не понимая, чем заслужил такой взгляд. — Подойди минут через десять.       Ранбу смотрит вслед Клэю. Светлые кроссовки, джинсы, чёрная футболка. Он широкоплечий и довольно высокий. Увидев такого парня, в первую очередь подумаешь, что он капитан школьной команды по футболу или что-то в этом духе. Может, просто подрабатывает официантом в свободное время, — в конце концов, это маленький городок, вряд ли тут очень много всяких подработок. У него приятный голос. Кажется, он кудрявый. А потом Ранбу наконец понимает, в чём проблема. Мистер безликий. В один момент ты помнишь, как он выглядит, но стоит ему повернуться спиной — всё, больше у него нет лица. Если честно, Ранбу представлял его совсем другим. Уж точно не капитаном школьной команды по футболу. Казалось, что он должен быть… старше? Страшнее? Подозрительнее? Приметнее? Очевидно, в этом и кроется вся магия. Нужно же как-то втереться в доверие.       Сниг нехотя открывает меню. Биллзо, кажется, до сих пор пялится на Клэя, теперь несущего заказ к другому столику. Ранбу бьёт его по плечу. Биллзо тихо возмущается, у него такое выражение лица: «Не мешай мне. Сам не видишь, какой этот парень секси?». Ранбу пытается жестами объяснить, что они вообще-то приехали убивать этого «секси парня», но потом бросает все попытки и прямо на ухо ему об этом шепчет. Глаза Биллзо округляются. Он снова смотрит на Клэя, а потом поправляет свой септум и всё-таки решает уткнуться в меню. Ранбу хотел бы его подстебать. Хотел бы сказать: «Добро пожаловать в клуб ксенофилов, приятель», — но при Сниге такое говорить уж точно не стоит. В итоге Ранбу тоже открывает меню. Между третьей и четвёртой страницей обнаруживается записка. На куске салфетки чуть грубоватым почерком выведено: «А ты уверен, что можешь ему доверять?». И стрелочка вверх. Прямо на Снига. Ранбу и Биллзо молча переглядываются. Очевидно, таких записок, по крайней мере, две. ***       Тоби и Томми очень волнуются после пропажи Уилла. Ранбу по наследству достаётся машина Дрима, и он постоянно возит их к Филу с Алексом. У них уютно. Тихо, спокойно, уединённо. Большой дом, в одной из комнат которого очень легко спрятаться при желании. В общем, Ранбу нравится возить их туда. Нравится иногда болтать с Алексом. Нравится стряпня Фила. Нравится, что Тоби чуть меньше нервничает в этом доме. Иногда Ранбу думает написать Фанди, спросить у него про его великий план, но потом понимает, что ему плевать. Плевать на Фанди, на Шлатта, на Уилла, на все великие планы. Ему плевать на всё и на всех. Однажды перед обедом Фил обращает внимание на накрашенные ногти Ранбу. Лак давно потрескался и почти облез, но он всё ещё на ногтях. Фил говорит, что это очень интересно. Он никогда не видел парня с накрашенными ногтями. Не знал даже, что парни вообще могут их красить. Томми почти устраивает лекцию о толерантности, но в разговор встревает Алекс и напоминает всем, что Фил большую часть жизни провёл в лесу. Вечером Фил спрашивает: «Друг, а можешь мне накрасить ногти?».       Ранбу не знал, как относиться к Уиллу, и теперь абсолютно также не знает, как относиться к Филу. Он старше и опытнее, он полностью осознаёт свою сущность и, вероятно, умеет себя контролировать. Это не инстинкты, он не животное. По крайней мере, он не выглядит животным, не ведёт себя, как животное. Он довольно милый, на самом деле. Спокойный, непосредственный, слегка по-птичьи любопытный. По сравнению с Уиллом он выглядит совершенно безобидным, но он точно такая же мерзкая тварь, и об этом никогда нельзя забывать. Впрочем, Ранбу совершенно на это плевать. Он не боится оставаться наедине с большим и страшным хищником. Он мог бы бояться, что Фил навредит Тоби, но, очевидно, этого никогда не произойдёт. И какая тогда разница? Никакой разницы. Ранбу соглашается и в следующий раз привозит вместе с собой чёрный лак и маникюрный наборчик. Томми, Тоби и Алекс сидят в гостиной. Они остаются на кухне. Здесь удобный свет. Ранбу вспоминает, как красил ногти Фанди. Может быть, ему даже не плевать. Может быть.       — Не хочу лезть не в своё дело… — вдруг начинает Фил.       — Тогда не лезь, — ужасно холодно отвечает Ранбу и продолжает срезать заусенцы, но вздыхает и поднимает взгляд. — Прости. Когда предложения так начинаются, ничем хорошим они обычно не заканчиваются.       — Да, ты прав, — беззаботно соглашается собеседник. — Я тоже ничем хорошим его заканчивать не планировал. У тебя проблемы, верно? Плохо выглядишь, странно себя ведёшь.       — Я просто волнуюсь за твоего сына. Мы же с ним друзья. — Фил морщит нос и чуть клонит голову вбок. Ранбу опускает взгляд и продолжает работу.       — Нет, — звучит совершенно спокойно. — Он тебя не беспокоит. Ты знаешь всю правду, тебя это совершенно не волнует. У тебя проблемы посерьёзнее.       — Я начинаю ненавидеть телепатов, Фил. Я не хочу об этом говорить, — грубо бросает Ранбу. — Ты поэтому решил тут в совместный досуг поиграть?       — И да, и нет, — уклончиво отвечает Фил. — Мне правда нравятся накрашенные ногти. И мне правда не нравится чувствовать твои страдания.       — Мне уехать? — Ранбу откладывает инструмент и выпрямляется. Смотрит в голубые глаза напротив. У Фила даже лицо слегка птичье: узкое, нос длинный. Грёбаная ворона.       — Не надо уезжать, Ранбу. Я не к этому вёл. Тебе нужно с кем-то поговорить… — А голос у него такой мягкий. И весь он такой чуткий, кроткий. Пытается втереться в доверие. Все они всегда пытаются.       — Я не собираюсь с тобой разговаривать. — Никому нельзя доверять. Даже себе.       — Поговори с Алексом, с Томми, с Тоби, — всё тем же тоном продолжает Фил. — С кем-нибудь поговори. Если ты будешь молчать, то лучше тебе не станет, Ранбу. Редкая рана заживёт сама, а уж такая глубокая только загноится. Ты умрёшь от боли или от заражения крови. Ты умрёшь в лихорадке и полном безумии. Этого ты хочешь?       — Да. — Ранбу пару раз кивает. — Этого я хочу. Ещё вопросы? ***       — Вы уже выбрали или мне стоит чуть попозже подойти? — доставая блокнот и ручку, с лёгкой улыбкой интересуется Клэй. Сниг снова переводит на него этот свой взгляд.       — А что бы ты сам посоветовал, Клэй? — нейтрально бросает он. — Какие твои любимые блюда в меню, а, приятель?       — Могу посоветовать чаудер: у нас есть клэм-чаудер и кукурузный чаудер. — Клэй постукивает ручкой по блокноту. — Ещё классический стейк всех прожарок, — с ним же никогда не прогадаешь, верно? Есть прекрасный тыквенный пирог по фирменному рецепту…       — Что из этого нравится тебе самому? — продолжает настаивать Сниг. — Продай мне это. — Клэй в ответ молча смотрит в лицо Снига. Именно в это мгновение Ранбу действительно понимает, что это Дрим. Именно в это мгновение он похож на ночной кошмар.       — Пап, прекрати, — вдруг встревает в разговор Биллзо. Он подпирает щёку кулаком и откровенно пялится на Дрима. Вот уж правда добро пожаловать в клуб ксенофилов. Дрим же нехотя разрывает зрительный контакт со Снигом и снова надевает личину милого официанта Клэя. Улыбается. — Не обращай на него внимание, приятель. Все чертовски устали с дороги.       — О, ничего страшного, — легкомысленно отвечает он. — Так что вы будете заказывать, ребята?       Биллзо заказывает тыквенный пирог, что-то сладкое и молочный коктейль. Ранбу заказывает пасту и кофе. Сниг заказывает стейк с кровью, и в ответ на это скалит ровные белые зубы уже Дрим, а не Клэй. Вопросов становится только больше, записка из меню жжёт карман, а Биллзо продолжает почти влюблённо вздыхать. В конце вечера Сниг оставляет приличные чаевые, говорит идти в мотель, а сам остаётся караулить у кафе. Биллзо плюхается на их общую кровать, складывает руки на груди и смотрит в потолок. Ранбу думает раздеться и лечь спать, но решает всё-таки дождаться возвращения Снига. Или хоть какого-то знака от него. Дождаться хоть чего-то. Ранбу садится на край кровати, достаёт записку из кармана, смотрит на неё очень внимательно и долго, будто пытаясь хотя бы в ней найти ответы на все свои вопросы. Биллзо достаёт свою и пихает ему в руки. Они почти одинаковые. Почти идентичные. Биллзо прижимается тёплой грудью к спине, кладёт подбородок на плечо Ранбу и смотрит на записки вместе с ним.       — Может, это наш шанс? — почти нежно шепчет он.       — Шанс на что? — Ранбу шумно сглатывает, сминает записки в руках.       — Не притворяйся идиотом, Ран. Мы уже об этом говорили. — Биллзо вырывает записки из его рук, прячет в свои карманы. — Да-да, приятель: «Это предательство», — я всё помню. Но нахуя нам рай, если там нельзя ебаться с мужиками? Я уж лучше продам душу такому симпатичному ублюдку, чем всю жизнь буду пахать на этих уродов, а после смерти даже повеселиться как следует не смогу. — Он ложится обратно на кровать. — Общее благо? Полная хуйня. Сода, Сваггер, Сниг? Да пошли они все!       — Мы не знаем, чего Дрим пытается добиться, — нехотя возражает Ранбу. Биллзо презрительно фыркает.       — Какая разница, чего он там пытается добиться, если он может дать нам свободу? Больше никто не может, Ран. — Ранбу поднимается с кровати и смотрит в окно. На улице уже темно и ужасно холодно. На улице пусто. ***       Тоби ест бургер с беконом, Ранбу пьёт карамельный капучино, на фоне шуршит радио: «I was happy in the haze of a drunken hour. But Heaven knows, I'm miserable now. I was looking for a job and then I found a job. And Heaven knows, I'm miserable now. In my life, why do I give valuable time to people who don't care if I live or die? Two lovers entwined pass me by. And Heaven knows, I'm miserable now». По Темзе медленно плывут лодки, по дороге ездят машины. Ветер шуршит кустами, накрапывает мелкий дождик. Ранбу и Тоби периодически сталкиваются взглядами, но понятия не имеют, что друг другу сказать. Ранбу думает, что всё испортил. Он всегда всё портит, но ему правда интересно, о чём в этот момент думает Тоби. Насчёт Уилла все уже подостыли, продолжили свою мирную маленькую жизнь. Томми ходит на учёбу, Тоби ходит на учёбу, один только Ранбу продолжает заниматься непонятно чем. Если спросить его о том, что было вчера, вряд ли он вспомнит хотя бы половину событий. И, если честно, это его пугает. Ему просто невыносимо страшно, но ещё страшнее об этом сказать.       — Ты расстроишься, если я умру? — Ранбу ставит кофе в подстаканник, переводит взгляд с Темзы на Тоби. Тоби задумчиво жуёт бургер, заворачивает его в упаковку и рукой вытирает соус с лица.       — Нет, я не расстроюсь, — совершенно спокойно отвечает он. — Я буду в бешенстве. — Кладёт бургер на колени, переводит взгляд на Ранбу. — Я найду тех, кто тебя убил, и заставлю их об этом пожалеть. Я кишки им выпущу. Я их уничтожу. — Тоби вздыхает и поудобнее устраивается на сидении. — А если ты сам себя убьёшь, то я с того света тебя достану, Ранбу.       «What she asked of me at the end of the day, Caligula would have blushed. «Oh, you've been in the house too long», she said, and I naturally fled. In my life, why do I smile at people who I'd much rather kick in the eye?», — в тишине продолжает шуршать радио. Ранбу снова отводит взгляд, смотрит на свои ногти. Без лака, — лак уже давно слез и некому больше накрасить новый. Ранбу чувствует себя предателем. Всегда чувствовал, но сейчас всё как-то особенно дерьмово. Снова хочется плакать, но он в последнее время плакал так много, что уже, наверное, не сможет при всём желании. Он привык быть жалким, привык не иметь власти над собственной жизнью, но вот к этому он не привык. Тоби молчит, Тоби ждёт. Ждёт хоть чего-нибудь, хоть какого-нибудь знака, хоть какой-нибудь реакции. Ранбу поднимает на него глаза и совсем не знает, что сказать. Они рассматривают друг друга так, будто увиделись впервые.       В первую личную встречу Тоби украл у Ранбу пару долларов, потому что: «Это же деньги из фильмов!». Им было неловко вместе, они пытались понять, что делать и как себя вести. По крайней мере, Ранбу очень пытался, а Тоби просто был собой. Был громким и беспардонным, но таким невероятно милым собой. Он говорил глупости, он трогал за руки, за ноги, случайно зарядил ладонью по лицу. Не извинялся, но потом нежно гладил по щеке. Впервые поцеловались, потому что Тоби так захотел. Впервые занялись любовью, потому что Тоби так захотел. Ранбу тоже всего этого хотел, но он жалкий трус. Всегда таким был, такой есть и таким умрёт. Только он не хочет таким умирать. Он, если честно, вообще не хочет умирать. Именно в это мгновение он не хочет. Он хочет коснуться Тоби, хочет провести рукой по его непослушным волосам, хочет снова ему соврать, что всё обязательно однажды будет хорошо. Соврать про семью, про дом, про самого себя. Сказать, что он кто-то лучше, чем есть на самом деле.       — Поцелуй меня, — дрожащим голосом умоляет Ранбу.       Тоби отстёгивает ремень безопасности, обхватывает лицо руками. Поцелуй на вкус карамельный сироп и соус барбекю, а чужие ладони горячие и шершавые. Ранбу тоже наощупь отстёгивает ремень безопасности, тянется ближе, обнимает и прижимает к себе. Чувствует тепло сквозь ткань толстовки. У Тоби задирается футболка, Ранбу случайно касается его кожи холодными пальцами. Мышцы живота на мгновение напрягаются, кожа покрывается мурашками, а сам Тоби недовольно фыркает и поправляет футболку. Разрывает поцелуй, хватает чужую руку и, хмуря брови, внимательно рассматривает. Обхватывает двумя ладонями, будто пытаясь согреть. Дышит тёплым воздухом. Ранбу наблюдает за каждым его действием и чувствует себя воском. Чувствует, как медленно плавится от этого милого маленького огонька. ***       Биллзо всё делает. Он обо всём договаривается, он берёт за руку и тащит куда-то посреди ночи. Они спускаются по длинной пожарной лестнице, когда Ранбу вдруг поднимает голову и замечает взгляд Снига. Холодный, пронизывающий до самых костей. Так смотрят на предателей. Ранбу застывает, не в силах пошевелиться, Биллзо дёргает его за руку, а потом и сам поднимает голову. Тихо матерится, корчит недовольное лицо и закатывает глаза. Пинает какую-то бумажку. Вздыхает. Сниг опирается на перила, смотрит на них сверху вниз, совершенно не шевелится и напоминает при этом чёртову статую ангела на большом и красивом кладбище. На их кладбище. На их могиле. Одной на троих. У Снига каждый раз новая причёска. Каждый раз, когда он касается рукой своих непослушных волос, у него новая причёска. Он их давно уже не стрижёт, не залачивает, только расчёсывает и нервно поправляет рукой, потому что они всегда лезут в глаза. На его лицо лениво падает длинная чёлка. Сниг плавным движением убирает её назад. Ранбу никогда не боялся его сильнее, чем сейчас.       — И куда же вы собрались, мальчики? — праздно интересуется Сниг.       — Гулять, — грубо бросает Биллзо. — Разведаем территорию и всё такое. Ты против, старик?       — Если вы сейчас побежите к Дриму, то на этом наша дружба закончится, — бесцветно продолжает Сниг. — Я убью и его, и вас обоих, если вы сейчас побежите к Дриму.       — Ну так попробуй, старый козёл. — Биллзо мгновенно распаляется, но Ранбу толкает его плечом. Если не сейчас, то уже никогда.       — Почему? — спрашивает Ранбу. — Что случилось, Сниг? Почему ты настолько ненавидишь Дрима?       Сниг в ответ молчит и продолжает сверлить их взглядом. Брэндон так быстро заставляет всех себе верить, потому что у него совершенно безобидное лицо. Овальное, чуть-чуть щекастое, с лёгкой щетиной, а горбинку на длинном носу видно только под определённым углом. Тёплые карие глаза, милая улыбка, довольно плотное телосложение, но под футболкой и толстовкой он кажется просто большим парнем без всяких там ненужных деталей. Он вполне себе выглядит офисным работником, вполне похож на того, кто сидит целыми днями и анализирует кучу всяких убийц, а потом отвлекается на кофе с пончиками или что-то вроде того. Но это всё обман. Это попытка втереться в доверие, заставить всех вокруг отчаянно желать с тобой сотрудничать. Быть может, когда-то Сниг и был Брэндоном, быть может, когда-то он действительно искренне любил Ханну и всех своих собак, но сейчас он похож на животное. Он похож на животное гораздо больше Клэя. Гораздо больше Дрима.       Сниг ничего не говорит. Этот сукин сын ничего не отвечает. Лишь в очередной раз молча поправляет волосы, отталкивается от перил и уходит. Ранбу ещё несколько мгновений вслушивается в гулкие шаги, а потом наконец понимает, что зря дал ему этот последний шанс. Никто из этих уродов не заслуживает последнего шанса. Где-то в отдалении хлопает дверь. Сниг ушёл, Снигу плевать. Он им не отец, и они никогда не были семьёй. Это всё самая обычная легенда, чтобы втереться в чужое доверие. Заставить всех вокруг отчаянно желать с собой сотрудничать. Вся их жизнь — бесконечная ложь. Сниг не доверяет Старшим братьям, Сниг не доверяет Ханне, Сниг не доверяет даже своим «сыновьям». Он спятил, и Ранбу понятия не имеет, почему. У всего на свете есть причины. Видимо, причины всего происходящего знает только Дрим. Ранбу тянет Биллзо дальше по лестнице. Ему нужно знать. Ему нужно знать абсолютно всё. ***       Шлатт больше не похож на самого себя. По крайней мере, не похож на тот образ, который Ранбу запомнил. Не похож на внушительного, самоуверенного и злобного америкашку с британского телевидения. На человека, живущего в террариуме для рептилий, бреющегося опасной бритвой, принимающего метадон и запивающего его скотчем, а потом невозмутимо садящегося за руль. Человека в идеально отглаженном чёрном костюме, белой рубашке и красном галстуке. Не похож на пешку Дрима. Не похож на того, кто обменял свою душу на дешёвую славу, грязные деньги и всё нарастающее желание умереть. Такое ужасно громкое желание. Назойливое, перекрикивающее и собственные мысли, и шуршание радио. Это больше не Джей Шлатт с вечернего шоу на бибиси. Теперь это самый обычный Джон в мягкой толстовке с дурацкой надписью и в ободке, чтобы отросшие волосы не лезли в глаза. Его движения теперь не такие уверенные, его глаза больше не горят инквизиторским пламенем. Ранбу наконец понимает, кого на самом деле так безусловно любил Фанди. Шлатт умер, да здравствует Шлатт.       Почему-то он нравится Тоби, а Тоби почему-то нравится ему. Сначала Ранбу думает, что это плохо кончится, но всё почему-то продолжается, и оказывается в итоге даже не так уж и плохо. Шлатт порой всё ещё резок в высказываниях, всё ещё довольно эгоцентричен и бескомпромиссен, но он всё равно стал заметно мягче. Заметно более чувствительным и понимающим. Теперь он не тот отвратительный и злобный человек, который поддерживал расизм, сексизм, гомофобию и ксенофобию по тв прямо в прайм-тайм. Ранбу сидит рядом и листает ленту твиттера, пока Шлатт и Тоби на фоне гремят плошками, ложками и тарелками. Иногда им почему-то нравится готовить что-то вместе. Нельзя сказать, что у них очень много общих интересов, но почему-то они очень стараются их найти. Шлатт далёк от музыки, но всё равно слушает, как Тоби играет на укулеле. Тоби далёк от экономики, но всё равно задаёт всякие дурацкие вопросы и слушает финансовые советы Шлатта. Ранбу это странно, но он просто сидит рядом. Больше ему делать особо нечего.       — Мы будем делать американский яблочный пирог, — объявляет Тоби и ставит перед Ранбу пока пустую миску. — Ты будешь нам помогать. Никаких возражений, а то я тебе яйца выкручу.       — Надеюсь, никто не собирается повторять сюжет одноимённого фильма, — отложив телефон, бросает Ранбу. Шлатт скупо усмехается.       — Даже не знаю. — Невозмутимо пожимает плечами. — Я подумаю об этом. — Ранбу в ответ начинает хихикать, а Тоби недоумевающе смотрит то на него, то на Шлатта. Тот нехотя поясняет: — В фильме трахали пирог, Тоби.       — А? — возмущённо восклицает Тоби. — В моём доме никто не будет трахать чёртов пирог! — обращается к Ранбу, но потом резко оборачивается на Шлатта и продолжает чуть громче: — И что значит «я подумаю»?       Они готовят, и Ранбу старается если не помогать, то хотя бы не мешать. Он знает, что в этом деле от него нет никакого толку, но если Тоби чего-то хочет, то ни одна сила в мире не способна его остановить. А Шлатт в целом неплох и неплохо обращается со всякой кухонной дрянью, но, наверное, такие навыки и неудивительны для взрослого и одинокого мужика. Ранбу думает пару мгновений. Нет, всё-таки удивительны. Брат Снигснаг не умел готовить, его максимум — макароны с сыром под холодное пиво. С таким учителем Ранбу и сам не умеет готовить абсолютно ничего, кроме макарон. Кроме пасты, которую они раз за разом готовили вместе с Фанди, потому что с Фанди весело, и он умеет пользоваться интернетом. Вместе научились готовить единственное блюдо и вместе готовили. Оно почему-то никогда не надоедало. Ранбу смотрит на свои ногти. Всё ещё без лака. Понимает, что ужасно скучает по Фанди, даже если вся их дружба была просто легендой для незнакомцев, просто способом отвлечься от Дрима и, держась друг за друга, попытаться окончательно не сойти с ума. Даже если их дружба была просто рутиной. Ранбу сейчас так невыносимо не хватает старой доброй рутины.       Пирог получается вкусным, но никто в этом и не сомневался. Ранбу ест без особого аппетита, но всё равно ест. Не хочет расстраивать Тоби. Потом все перебираются на диван в гостиную, потому что Тоби вдруг очень хочет устроить вечер кино. Шлатт не любит фильмы, он без всякого стеснения копается в телефоне, отвлекается лишь в моменты, когда Тоби бьёт его кулаком в плечо. Тогда он отвечает парой шуток, ради приличия пару мгновений смотрит фильм и снова утыкается в телефон. Ранбу же прилежно смотрит, также прилежно слушает комментарии Тоби и осторожно приобнимает его. Становится уютно, почти романтично, пока Тоби не ставит фильм на паузу и не уходит в туалет. Шлатт вздыхает с облегчением, но даже не отрывается от телефона. Вредный и упрямый сукин сын. Ранбу подсаживается чуть ближе к нему, и только тогда Шлатт переводит на него взгляд. Вопросительно поднимает бровь.       — Что в итоге с Фанди? — почти деловым тоном спрашивает Ранбу.       — А ты что, совсем не в курсе? — Шлатт блокирует экран телефона и откладывает его на диван. — Флорис перебрался в Лос-Анджелес, нашёл себе какого-то сомнительного мужика и теперь полуофициально занимается всякой хакерской хернёй. В общем, живёт в своё удовольствие.       — Сомнительного мужика? — Можно задать много всяких вопросов, но Ранбу выбирает именно этот. Ответы на остальные кажутся ему слишком очевидными. Шлатт морщит нос.       — Даже не знаю, как это объяснить. Кажется, сам по себе он не занимается ничем незаконным, но от него так и прёт каким-то дерьмом, знаешь? — Ранбу делает движение рукой, побуждая его немного пояснить. — Знаешь настолько хороших парней, что хочется найти в этом подвох? Вот он из таких.       И теперь Ранбу кивает. Знает он таких, которые пытаются втереться в доверие. Становится даже как-то не по себе, но уж точно не ему беспокоиться за Фанди. Лис сам способен о себе позаботиться. Лис хитрый, сильный и пережил столько дерьма, сколько никто из них бы не смог пережить. Он точно должен знать, что он делает. Он всегда знает. Всегда всё и про всех знает. Знает всё про Дрима, про Шлатта, про Ранбу, про Уилла. Видит их истинную суть, знаком со всеми их слабостями. Опасный хищник в шкуре неловкого и неуклюжего парня, обожающего мешать водку с энергетиками и есть бутерброды с сыром. Парня, смотрящего шоу своего когда-то друга, зашивающего раны своего псевдо-друга и служащего своему никогда не другу. Ранбу волнуется скорее за этого сомнительного мужика, потому что стоит ему сказать или сделать что-то не то, — зверь, большую часть своей жизни запертый в слишком тесной для себя клетке, мгновенно разорвёт его на куски. Дрима он уже разорвал. Да и после Дрима, Ранбу уверен, были и другие жертвы. И дело здесь совсем не в инстинктах. Дело в самой банальной ненависти. ***       В лесу темно и холодно, а под ногами довольно громко и совершенно бесстыдно хрустят ветки. Биллзо всё ещё упрямо тащит Ранбу за руку, а Ранбу всё ещё намерен выяснить хоть какую-нибудь правду. Услышать объяснения хоть от кого-нибудь. Дрим встречает их на поляне. Это так чертовски жутко. Его почти чёрная внушительная фигура возвышается над примятой дикими животными травой. Он выглядит пугалом посреди пшеничного поля, выглядит самым страшным монстром из ночного кошмара, выглядит повелителем этих земель. Он медленно разводит руки, словно для объятий, но Ранбу и Биллзо останавливаются слишком далеко от него. Дрим не двигается с места, а когда Биллзо пытается с ним заговорить, то удивительно громко шикает. Очевидно, это ловушка, но не для них, а для Снига. Ранбу это понимает, а Биллзо этого не понимает и хочет возмутиться, но Дрим всё также неестественно медленно поворачивает голову и устремляет взгляд куда-то в лес. Предсказуемо через пару мгновений из-за деревьев выходит Сниг. Семья воссоединяется.       В руке у Снига меч. Его намерения слишком уж очевидны, потому Биллзо без всяких сомнений материализует собственный. Он очень не хочет сегодня умирать, а Ранбу очень не хочет, чтобы сегодня кто-то кого-то убивал. Им просто нужно разобраться в ситуации, поговорить, обсудить, прийти к консенсусу или хотя бы к компромиссу. Они все здесь разумные существа, все способны послушать друг друга и понять друг друга. Ранбу, пожалуй, слишком наивен. Неприлично наивен, но он предпочитает верить в лучшее. Верить в мир во всём мире, во вторые шансы, в то, что внутри каждого есть что-то хорошее. Нет никаких инстинктов. Есть только ненависть. Бурлящая и обжигающая, словно раскалённый металл, ненависть уничтожает всё на своём пути. Неужели так сложно перестать ненавидеть? Неужели так сложно послушать другую сторону? Неужели так сложно хоть раз в жизни подумать собственной головой?       — Здравствуй, брат Снигснаг, — слишком сладким тоном протягивает Дрим. Наверное, он улыбается. — Давно не виделись. Сказал бы, что скучал, но это будет неправдой. — Он опускает руки, но потом указывает одной из них на стоящих неподалёку Ранбу и Биллзо. — Тебе их даже не жаль? Они же ещё дети. Твои дети, о которых ты должен заботиться. Поговори с ними. Наставь на путь истинный. С чего ты взял, что они обязательно предадут тебя при первой же возможности? Да и что ты вообще сделал, чтобы они тебя не предали? — Сниг молчит. Его лицо тяжело рассмотреть в темноте, но, вероятно, сейчас оно гораздо страшнее безразличного лица мраморного ангела. — Да, признаю, я убил твоих братьев, но пощадил тебя не для того, чтобы ты сейчас занимался тем же самым. Какой грех в вашем случае может быть страшнее братоубийства, Снигснаг?       Ранбу смотрит на Снига почти умоляюще, но тот видит перед собой только свою цель, пока Биллзо не делает опрометчивый шаг и не закрывает Дрима собой. Мечи блестят в тусклом лунном свете, а Ранбу совершенно не знает, какому богу нужно молиться, чтобы всё сегодня закончилось хорошо. Жаль, что ничего не закончится хорошо. Сниг — самая настоящая машина смерти. Сто восемьдесят фунтов чистой ярости. Он больше Биллзо, старше Биллзо, опытнее Биллзо. Его всю жизнь учили только ненавидеть; дрессировали, как чёртову псину, выполнять команды и приносить палку какому-то бородатому уёбку с облака. Брэндон этого не заслуживал, никто из них этого не заслуживает. У любой психики есть свои пределы, все они однажды ломаются. Ранбу хочет вмешаться, но знает, что никогда в жизни не сможет навредить ни Снигу, ни Биллзо. Ему остаётся только смотреть. Ему остаётся только винить себя за эту непростительную слабость. Он обещает себе ненавидеть себя за это до конца своих дней.       У Биллзо не было ни единого шанса. Сниг одним сильным и быстрым ударом выбивает меч из его рук, а потом пронзает его грудину собственным. Ранбу чувствует, будто целая планета в это мгновение замирает. Птицы застывают в воздухе, реки терпеливо ждут разрешения двигаться дальше. Ранбу чувствует, что больше не может дышать. Он падает на колени и всё ещё смотрит на Снига. По щекам катятся слёзы, но Ранбу не может выдавить из себя ни звука. Сниг пинает тело Биллзо в живот, и оно с глухим звуком падает на примятую траву. Весь меч Снига в его крови. Брата Биллзо больше нет. Ранбу начинает задыхаться. Бессильно бьёт ладонью по земле, а потом наконец заходится в настоящих рыданиях. Его вой эхом разносится по лесу, почти заглушает собой уверенные шаги Снига. Он животное. Животное. Животное. Огромный хищник, подкрадывающийся к своей жертве. Идеальный инструмент, созданный богом лишь для того, чтобы исправлять собственные ошибки. Ранбу поднимает на него глаза. Лицо брата Снигснага ровным счётом ничего не выражает. Идея — самое страшное оружие.       — ДА Я ЛУЧШЕ В АД ПОПАДУ, ЧЕМ ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ БУДУ СИДЕТЬ В РАЮ С ТАКИМИ УБЛЮДКАМИ, КАК ТЫ! — В ярости выкрикивает Ранбу.       — Встань с колен. Умри с достоинством, тварь, — звучит ему ответом. Первые и последние слова.       Вопреки этому, Сниг невозмутимо заносит меч, но вдруг почему-то замирает. Они молча смотрят друг на друга, пока Ранбу весь трясётся от истерики вперемешку с яростью. Впервые в жизни великий и ужасный брат Снигснаг медлит. Впервые в жизни его одолевают сомнения. Впервые в жизни руки и разум подводят его. О чём он думает в это мгновение? Вспоминает ли он Ханну? Накатывают ли на него воспоминания о том, что брат Ранбу всегда был на его стороне? Всегда соблюдал все правила, в любом споре поддерживал только его одного. Любовь ли останавливает его? Привязанность ли? У братьев не должно быть слабостей, но их слабостью всегда становятся только другие братья. Слабостью Ранбу, без всяких сомнений, был Биллзо. Слабостью же Снигснага был Ранбу. За это все они и поплатились. За это на их братской могиле, одной на троих, будет стоять прекрасный мраморный ангел. Ранбу обещает себе ненавидеть себя за это до конца своих дней.       Дрим убивает Снига мечом Биллзо. Бьёт его в спину, также протыкает грудину насквозь, но не вынимает меч. Отпускает рукоятку, и тело почти с тем же звуком заваливается на бок. Стремительно пустеющие глаза Снига смотрят прямо на Ранбу. Мир снова останавливается. Ранбу чувствует, что сейчас умрёт. Истерика перерастает в панику, вой перерастает в крик. Ранбу снова бьёт ладонями по земле, но лишь с нарастающей силой. В голове гудит, собственное тело ощущается каким-то чужим. Ранбу делает вывод, что он уже мёртв, когда тёплая рука осторожно касается его плеча, когда Дрим опускается рядом, прижимает голову к своей груди и начинает гладить по волосам. Из глотки вырывается только икота, все кости в теле дрожат. Ранбу смотрит на просто мясо, которое всего пару минут назад было его названным братом и его названным отцом. Было людьми, которых он любил. Его тошнит. Ранбу из последних сил вырывается из тёплых рук Дрима, упрямо подползает к телу и закрывает Снигу глаза.       — Я должен их похоронить, — хрипло и судорожно шепчет себе под нос Ранбу. Тёплые руки пытаются оттащить его, но он наконец отдаёт контроль своей ярости. Бьёт Дрима ногой, отчаянно воет: — Я ДОЛЖЕН ИХ ПОХОРОНИТЬ! — Мёртвой хваткой вцепляется в футболку Снига и снова начинает рыдать. — Я ДОЛЖЕН! — Задыхается, едва ли не захлёбывается. Дрим обнимает одной рукой, прижимается грудью к спине.       — Ты их похоронишь, Ранбу, — нежно отвечает прямо на ухо. — Я обязательно тебе помогу. — Кладёт ладонь поверх чужой, осторожно расцепляет пальцы. — С ними ничего не случится, я тебе обещаю. Этой ночью я клянусь защищать их ценой собственной жизни, а утром мы устроим им достойные похороны. Ты согласен? — Ранбу кивает и сдаётся, вверяет себя в тёплые руки. Другого выбора у него больше нет. Ему так чертовски жаль Ханну. Никто и никогда ей об этом не расскажет. ***       — Так я их и убил, — подводит итог Ранбу.       — Ты их не убивал, — мгновенно возражает Тоби. — Это сделал Дрим. В этом нет твоей вины, ты никак не мог этому помешать.       — Да-да, никогда не извиняйся за то, чего ты не мог контролировать. Я помню, Тоби, но я знаю, что мог что-то сделать. И не сделал. — Ранбу переводит тяжёлый взгляд на собеседника, но Тоби в ответ даже на мгновение не смущается. Кажется, наоборот, становится лишь увереннее. Поднимается с дивана и смотрит сверху вниз.       — Назови хоть одну вещь, которую ты мог контролировать, — строгим тоном произносит он. — Что бы ты сделал? Полез их разнимать? Что ж, тогда Сниг убил бы тебя, а не Биллзо. Было бы то же самое, только он был бы на твоём месте. Этого ты хочешь?       — Да. — Ранбу тоже порывается встать с дивана, но Тоби толкает его обратно. — Я хочу, чтобы он был на моём месте. Я хочу, чтобы он был жив. — Делает короткую паузу, смотря в тёмно-зелёные глаза напротив. — Он был жив, а не я.       Нет ничего хуже этого чувства. Половину всего времени ты думаешь, что не заслужил быть живым, что Биллзо на твоём месте был бы эффективнее, правильнее, органичнее. Что он был бы полезнее, инициативнее, смелее. Что он был бы хозяином своей судьбы, что он не плыл бы по течению, не соглашался на малое, что он бы, в отличии от тебя, чего-то добился. Ты думаешь, что ты бесполезный кусок мусора и все твои усилия совершенно ничего не стоят, потому что он сделал бы это по-другому, он сделал бы это лучше. А другую половину времени ты думаешь о том, что ты давно уже мёртв, что ты умер вместе с ними на той поляне, а Дрим вырыл вам всем братскую могилу, одну на троих. Первые лучи солнца, холодный воздух, роса на траве. Дрим копает могилу, а Ранбу стоит рядом и смотрит в бледные лица. Такие спокойные. У Дрима нет никакого почтения к покойникам, — он сбрасывает тела в яму и начинает закапывать. Ранбу смотрит в яму. Ранбу хочет прыгнуть к ним.       Дрим разравнивает землю, возвращает на место пучки травы. Через пару недель никто не сможет сказать, что здесь произошло что-то ужасное, пока какая-нибудь псина, сбежав вглубь леса во время пикника, не выроет из осевшей земли тонкую бледную руку. Ранбу опускает взгляд, смотрит на чёрное блестящее кольцо в своих ладонях. Красивое. Почему Сниг не выбрал Ханну? Почему не выбрал жить в пригороде Нью-Йорка, стричь газон, звать соседей на барбекю, любить свою жену и своих собак? Почему он не выбрал быть Брэндоном? Почему не захотел сидеть в офисе, есть пончики и анализировать кучу всяких убийц? Ранбу примеряет кольцо на пальцы, но оно не подходит. Слишком тонкие пальцы. Дрим утешающе похлопывает по плечу, обещает совершенно новую жизнь, но Ранбу не хочет новую. Он хочет нормальную жизнь. Он выкидывает кольцо в реку. Больше ему не жаль. По крайней мере, так он себе говорит.       — Ну, сейчас жив ты, а не он, Ранбу, — как-то слишком уж просто отвечает Тоби. — Ты никак это не исправишь. Смирись, тряпка, и живи так, чтобы он тебе завидовал. Оторвись за вас обоих. Хватит уже ныть. — Ранбу молча смотрит на Тоби. У него всё всегда так просто. Просто что-то сделай, просто чего-то не делай. Скажи какую-нибудь глупость и извиняйся только тогда, когда она будет звучать совсем уж оскорбительно. Выбери Ханну, если так хочешь выбрать Ханну. Если так хочешь умереть с кем-то в один день. ***       Ранбу банально не создан для совершенно новой жизни, и Дрим прекрасно это понимает. Он понимает это лучше всех, если честно. Можно вырвать человека из войны, но не войну из человека. Можно дать ему чистую одежду, удобную постель, вкусную еду, но он всё равно будет подрываться посреди ночи и хвататься за оружие. У него нет ничего, кроме оружия. Нет ничего, кроме бесконечного предвкушения новой войны, непременно поджидающей его за порогом дома. Ранбу поправляет зеркало заднего вида, приспускает маску, отпивает кофе и внимательно наблюдает за своей целью. Карл Джейкобс. Милый парень с крашенными ногтями, звонким голосом, выразительной мимикой и очень активной жестикуляцией. Он любит мягкие свитера, разноцветные энергетики и гладить всех попадающихся по дороге собак. Начинающий актёр. Пока не убийство, только похищение, но действовать сказано по обстоятельствам. Если вторая цель будет слишком агрессивной — убить обоих.       Ранбу ставит кофе в подстаканник, натягивает маску, смотрит на своё почти чёрно-белое отражение. Теперь он понимает, почему рыцарь Сваггер всегда ходит в балаклаве. Слишком сложно смотреть на себя в зеркало, слишком невыносимо видеть там своё лицо. Проще относиться к себе, как к вещи, как к предмету, как к оружию или как к инструменту, но уже не божественному. У оружия нет преданности ни одной из сторон, у оружия нет души. Оружие — средство достижения целей. Холодное, смертоносное, но совершенно бесполезное без руки, которая нажмёт на курок или кнопку; покрепче обхватит рукоятку и сделает быстрый взмах. Проще думать, что ты уже мёртв. Тебе больше не о чем сожалеть. Ты сделал всё, что было в твоих силах, но твоих сил оказалось недостаточно. Теперь тебя нет. Ты мирно гниёшь в братской могиле. Отражение — это не ты. Просто тело, просто оружие в чужих руках. Бездушное, холодное и смертоносное.       Выходной, вечер, город сияет яркими огнями. Ранбу нехотя снимает маску и очки, выходит на улицу. Воздух свежий и прохладный, откуда-то доносятся запахи алкоголя и выпечки, в отдалении бродят весёлые компании. Карл часто ходит по этой дороге. Ранбу захватывает его в удушающий, оттаскивает в тень. Карл царапает предплечье ногтями, бьёт ногой по голени, но Ранбу остаётся совершенно невозмутимым. Закидывает руку бессознательного Карла на своё плечо, обнимает его за талию, притворяется, что они друзья, а он немного перепил на вечеринке. Такова их легенда на сегодня. Находит в одном из его карманов ключи от съёмной квартиры, усаживает его на заднее сидение. Поправляет зеркало заднего вида так, чтобы видеть только его одного. Пара минут, и машина тормозит у неприметного бетонного здания. Приходится столкнуться с соседями, но Ранбу улыбается, рассказывает им легенду и благодарит за беспокойство, но помощь совсем не нужна. Скоро должен прийти Ник, и они вместе помогут Карлу. Не переживайте.       Дверь захлопывается, Ранбу усаживает Карла в кресло. Осматривается. Квартира в светлых тонах; небольшая, но просторная. В коридоре вручную расписанный скейтборд; в спальне на полочке разнообразная манга, коллекционные карточки покемонов и фигурки, которые Ранбу при всём желании не может опознать; на кухне только полуфабрикаты и энергетики, потому что никто из живущих не умеет готовить; в гостиной вместо телевизора аквариум с рыбкой. Красивой рыбкой неопределённого вида с переливающейся под искусственным светом чешуёй. В целом здесь не бардак, но довольно неряшливо. Творческий беспорядок. Ранбу садится на соседнее кресло, достаёт телефон Карла, вводит предоставленный Дримом пароль. Заходит в галерею. Сразу же об этом жалеет, но не останавливается. Листает фото и почти умоляет себя ничего не чувствовать, но не может прекратить. Это просто задание, просто цель, это всё совсем ничего не значит. Раньше ничего не значило и сейчас ничего не значит. Нельзя отвлекаться.       Но они милые. Такие счастливые на фотографиях и видео, что от этого становится плохо. Если листать галерею с самого начала, то можно проследить за тем, как Ник со временем медленно раскрепощается. Самое первое фото: Ник в закрытой позе, отводит взгляд от камеры. Он в тёмной футболке, у него синяк на щеке и невыносимая тоска в зелёных глазах. Карл обнимает его и улыбается, очевидно, пытается заставить смотреть в камеру, но тот совсем не хочет. Карл почти всегда одинаково радостный, но Ник рядом с ним каждый раз разный. Закрытый и печальный Ник, сонный и недовольный Ник, уставший и раздражённый Ник, а потом уже неловкий и стеснительный Ник, сдержанно улыбающийся Ник, обнимающий в ответ Ник. Последнее видео: они гуляют по скейт-площадке, Карл даёт Нику свой расписанный вручную скейтборд и постоянно восхищённо вздыхает. Ник счастлив, он шутит, он в конце видео даже целует Карла в щёку. У Карла очень запоминающийся смех. Они любят друг друга. Ранбу блокирует телефон и кладёт его на кофейный столик. Пожалуй, на сегодня ему хватит.       Ник действительно приходит довольно скоро. Открывает дверь, с порога окликает Карла, но не получает ответа. Заходит в гостиную и останавливается в проходе. Не замирает, не застывает в недоумении, а просто останавливается и оценивает ситуацию. Он не напуган, он не в шоке, он даже не удивлён. Он выглядит тем, кто вполне всего этого ожидал. Можно вырвать человека из войны, но не войну из человека. Язык тела Ника топорен и прямолинеен: его спина пряма, руки вдоль туловища, а ноги на ширине плеч. Он напряжён, он начеку, но он не чувствует себя в опасности. Он хозяин этого дома. Он хозяин этих земель. Его взгляд внимательный, почти осязаемый; Ранбу практически чувствует, как он скользит по лицу и по телу, но потом Ник отвлекается на Карла. Теперь он обеспокоен. Теперь он волнуется. Ник сильный и быстрый, он мгновенно оказывается рядом с Ранбу, нависает над ним и обхватывает лицо ладонью. Нечеловечески горячей ладонью, а его радужка от ярости из пыльно-зелёной раскаляется до неоново-оранжевой. Блейз. Очередная мерзкая тварь.       — Если ты навредил Карлу, я тебе сердце вырву, — сквозь зубы цедит Ник. Ранбу чувствует, как кожа горит под шершавыми пальцами. Чувствует боль будущих ожогов и судорожно выдыхает, но не отводит взгляда от чужих глаз. — И даже не посмотрю, что ты ещё ребёнок. Дрим решил надавить на жалость? Опять эксплуатирует детей. — Ник разжимает пальцы, отступает на шаг назад, но от него всё ещё исходит вполне ощутимый жар. Кажется, ещё мгновение, и он начнёт плавить воздух вокруг себя. — Что тебе нужно? — Ранбу достаёт мятый конверт из кармана толстовки. Медленно протягивает Нику. Тот сверлит его взглядом. «Николасу от Клэя». Выхватывает конверт. Бумага вспыхивает. Голодное пламя сжирает её буквально за пару секунд. — Всё на этом?       — Как сильно ты любишь Карла? — совершенно спокойным тоном спрашивает Ранбу. Обожжённую кожу печёт, но он не обращает на это внимания. Это не имеет значения. Взгляд Ника красноречивее любых слов, потому Ранбу переходит к следующему вопросу: — За что Дрим тебя ненавидит?       — За то, что я пытался его убить, — почти мгновенно бросает собеседник. — И я думал, что убил. До сегодняшнего дня.       — Почему ты не хочешь закончить начатое? — Воздух нагревается. Ещё не плавится, ещё не расходится водной рябью, но близок к этому.       — Потому что у меня теперь своя жизнь и я не собираюсь тратить её на бессмысленную месть этому уроду. — Ник делает паузу. — Я не буду играть в его спектакле. Мне уже очень давно на него плевать. Так ему и передай. ***       Алкоголь плохо сочетается с его лекарствами, но Ранбу не мог отказаться от выпивки. Уж точно не на Рождество. Сначала, в отсутствие Шлатта, его бесстыдно спаивал Томми, а потом Шлатт приехал, и Ранбу также бесстыдно начала спаивать Минкс. Все пели, танцевали и болтали обо всякой неважной херне. Ранбу никогда в жизни не праздновал Рождество. По крайней мере, не праздновал так, как это обычно бывает в фильмах. Никогда не наряжал ёлку, никогда не ужинал в семейном кругу, никогда не верил в Санту и не оставлял ему молоко с печеньем. Только смотрел на гирлянды, пластиковых оленей и людей в костюмах эльфов. Только получал от брата Снигснага скромные подарки, вроде чуть большей суммы на карманные расходы или пирожных из ближайшей кофейни. Пару раз брат Биллзо будил рано утром, когда за окном только выпадал первый снег, и тащил его, недовольного и заспанного, играть в снежки или делать снежных ангелов. Иногда брат Снигснаг присоединялся к веселью, но Биллзо не нравилось играть с ним в снежки. От его бросков всегда оставались синяки.       Алкоголь плохо сочетается с его лекарствами, потому Ранбу просыпается неприлично рано утром от какого-то жуткого кошмара, который теперь даже не может вспомнить. В итоге просто лежит, смотрит в потолок и слушает сопение спящего рядом Тоби. Понимает, что уже не уснёт, осторожно поднимается с кровати и покидает комнату. По дороге натягивает штаны и толстовку, спускается вниз, садится на кухне и доедает давно остывшие остатки жаркого. Холодное мясо отвратительно по текстуре, но другого выбора нет. Микроволновки в этом доме никогда не было и уже вряд ли будет, а разогревать в духовке слишком лень. Ранбу смотрит на лес за окном, на то, как ветер ползёт по сугробам и создаёт небольшие снежные вихри; на то, как птицы, перепрыгивая с ветки на ветку, устраивают импровизированный снегопад. Красиво здесь. Спокойно. Уютно. Ранбу так долго смотрит в окно, что совсем забывает о еде. Да и какая разница? Всё равно уже не остынет. Только заледенеет, разве что.       В тишине большого дома очень хорошо слышно абсолютно любые звуки. Ранбу понимает, что ещё кто-то проснулся, нехотя доедает жаркое, перебирается в гостиную и послушно ждёт. Шаги широкие, уверенные, но слегка приглушённые. Крупный мужчина, вероятно. Для Фила походка слишком твёрдая, для Алекса — слишком развязная. Шлатт, скорее всего. Пытается не разбудить всех остальных, но бродит довольно много. Что-то ищет? Ранбу постукивает пальцами по подлокотнику дивана, думает, стоит ли подняться или продолжать ждать. Ждёт. Вскоре Шлатт спускается по лестнице и заходит в гостиную. На кресле лежит телефон. Наверное, его он и искал, но он замирает в проходе. О, приятель, ожидал одиночества? Ну, что ж, не одному тебе не спится в такой ранний час. Шлатт напряжённо смотрит на Ранбу несколько мгновений, но ничего не говорит. Берёт телефон, проверяет оповещения и собирается уходить. Судя по всему, совсем уходить. Видимо, из-за этого Минкс вчера в конце вечера была такой печальной.       — Куда ты собрался, приятель? — нейтральным тоном спрашивает Ранбу, и Шлатт снова замирает. Стоит в пол оборота, слишком очевидно и слишком долго думает над ответом.       — Я валю, — наконец небрежно бросает он. — Было весело и всё такое, но мне пора. Не парься, Фил или Алекс потом развезут вас всех по домам.       — И ты даже не хочешь ни с кем попрощаться? — Ранбу знает, что однажды так должно было случиться. У всех свой путь, но настолько позорно сбегать с корабля слишком уж незрелый поступок.       — Нет. — Шлатт вздыхает. — Я должен за это оправдываться? Пацан, мне на вас насрать. Я хочу свалить — я валю. Отъебись.       — Ты нравишься Тоби, — ненавязчиво продолжает Ранбу.       — Я не собираюсь оставаться в этой блядской стране из-за какого-то ребёнка, — парирует собеседник.       — Не хочешь прощаться лично — напиши ему записку. Это не просьба. — На такое Шлатт даже поворачивается всем телом.       — Ты мне указываешь? — чуть угрожающе уточняет он. Ранбу плавно поднимается с дивана. Он всё ещё выше Шлатта, и это кажется немного забавным.       Ранбу понимает теперь чуть больше, чем понимал когда-то. Теперь он осознаёт, что такие люди как Шлатт никогда не будут делать того, чего они не хотят делать. Он никогда не позволит с собой так разговаривать, если у него не будет на это причин. Вероятно, он ищет себе оправдание, пытается найти хоть что-то, за что можно было бы зацепиться и остаться. Ужасно боится, что его своей нежеланной любовью вынудят гнить в этой ненавистной стране, но одновременно очень этого хочет. Минкс не стала заставлять его, она просто приняла это, но у остальных, вероятно, будет совершенно другое мнение. Ранбу Шлатт не нужен, но может понадобиться Томми, Уиллу или Тоби, и тогда он не сможет отказать. Ранбу клянётся, что не будет читать записку. Он хочет, чтобы это осталось только между ними. Было их маленькой общей тайной. Шлатт мог бы оставить записки ещё и Томми с Уиллом, но он этого не хочет. Им ему сказать нечего, но Тоби — совершенно иной разговор. С Тоби всё всегда по-другому. ***       В хорошие дни Фанди шутит, смеётся, рассказывает всякие истории. В хорошие дни Фанди хочет быть рядом, хочет делать что-то вместе, хочет чем-то поделиться, как-то помочь. В плохие дни Фанди запирается в своей комнате и безбожно бухает. Ранбу не любит лезть в чужое личное пространство, не любит быть навязчивым. Он думает, что не может ничем помочь и старается хотя бы не делать хуже. Потом он понимает, что практически всё здесь держится на Фанди. Он следит за всем и за всеми, он пишет коды и дёргает нужные ниточки, он всё замечает и всё знает. Только он решает, что докладывать Дриму, а о чём можно умолчать и никогда не просит за это что-то взамен. Ему не нужна благодарность. Он просто делает то, что считает правильным. Благополучие Шлатта зависит от его плохих и хороших дней, благополучие Уилла зависит от него и, конечно же, благополучие Ранбу входит в его компетенцию.       Фанди, наверное, знает о Тоби абсолютно всё. Помнит номер школы, в которой он учился, может по именам назвать всех бывших одноклассников и всех однокурсников. Где-нибудь на подкорке у него записан весь состав семьи, все близкие знакомые, все друзья, все соседи, номер каждого когда-либо открытого банковского счёта. Ранбу не страшно, если Фанди знает о нём абсолютно всё, потому что все люди, которые имели для него значение, уже давно мертвы, но вот Тоби — совершенно иной разговор. Если бы Фанди захотел, он мог бы с лёгкостью разрушить его жизнь. И он разрушит, если этого захочет Дрим. Но в его же компетенцию входит контроль за поступающей Дриму информацией. Он контролирует, захочет ли Дрим разрушить чью-то жизнь и из-за чего конкретно он этого захочет. Он может в любой момент сдать Шлатта, а его всегда есть за что сдавать. Может заставить Дрима сомневаться в Уилле. Может рассказать обо всех неправильных мыслях Ранбу. Может, но не делает этого. Почему?       И однажды Ранбу понимает, что совершенно ничего о Фанди не знает. Он всегда присутствует в его жизни, всегда находится где-то рядом, маячит на краю поля зрения, всегда энергично что-то рассказывает и очень громко смеётся, но никогда не говорит ничего важного. Не говорит о том, кто он такой, где он родился, как и почему сюда попал. Говорит, кажется, о чём угодно, кроме этого. Ранбу не знает даже, сколько ему лет, а из рассказов не может сделать никаких выводов. Он выглядит и ведёт себя максимум лет на двадцать, по рассказам же ему как минимум сорок, а то и значительно больше. Это напрягает. Кажется, будто Фанди всю свою жизнь провёл с Дримом. Всю свою жизнь был его заложником, его оружием в большой игре. Инструментом в театральной постановке. Из-за этого Ранбу чувствует тоску. Ему действительно жаль Фанди. И в тот день, когда он понимает, что ему искренне жаль Фанди, у самого Фанди очень плохой день. Больше Ранбу не боится быть навязчивым. Он хочет правды. Увидев его на своём пороге, Фанди невесело усмехается и предлагает водку. Конечно, Ранбу соглашается.       — У тебя когда-нибудь была семья? — осторожно интересуется Ранбу. Когда Фанди пьянеет в хорошие дни, он становится ещё более громким и неугомонным, чем обычно. Он заключает всякие дурацкие пари, берёт блокнот и ручку и начинает рисовать юмористические комиксы или придумывает очень странные механизмы, которые обязательно должны облегчить чью-то жизнь. Когда он пьянеет в плохие дни, он молчит.       — Да, — нехотя и с трудом отвечает Фанди. Он бледный и у него мешки под глазами. Сколько ночей он уже не спит? Сколько всякого дерьма он уже повидал? — У меня была мама. Она рассказывала мне сказки и смеялась из-за моих волос. — Фанди делает неопределённое движение рукой. — Мы любили друг друга.       — И что случилось потом? — Ранбу берёт бутылку из чужих рук якобы для того, чтобы сделать глоток, но просто держит её.       — А потом я вырос. — Фанди пожимает плечами. — Пришла пора уходить. Это вы, люди, можете сидеть на шее родителей хоть до самой старости. У нас так нельзя. Я нашёл себе свою территорию, и больше мы с ней никогда не виделись, а потом появился Дрим. — Он косит взгляд на бутылку. Переводит его на лицо Ранбу. — Я думаю, она уже давно мертва. Немного жаль. Она была классной.       — Сколько тебе лет? — Фанди в ответ морщит нос и качает головой. — Откуда ты? — Он вздыхает. — Чем Дрим тебя купил? — Хмурит брови, думает пару мгновений и с силой выхватывает бутылку из рук. Пьёт. — Как тебя зовут на самом деле?       — Какая тебе разница, чувак? — Фанди резко отрывается от бутылки и всплёскивает руками. — На что это влияет по-твоему?       — Ты же хотел быть друзьями. Друзья должны хорошо друг друга знать, — невозмутимо говорит Ранбу. Фанди пьян и раздражён. Ему нужно что угодно, кроме этого разговора. — Ты, например, всё обо мне знаешь, а я вот ничего о тебе не знаю.       — Звучит как твои проблемы, а не мои. Ты знаешь, кто я такой и чем я занимаюсь. Я знаю о тебе то же самое. — Он неуклюже пытается подняться с пола, но оседает обратно. Бутылка стукает о пол. — Этого достаточно, чувак. Всем остальным этого достаточно.       — Кому? — не унимается Ранбу. — Дриму, которому на тебя плевать? Уиллу, который сам всё про тебя придумал?       — Шлатту достаточно. — Фанди отсаживается подальше и указывает на дверь. — А теперь вали, чувак. У тебя сегодня много работы. ***       Ранбу не верит, что можно начать новую жизнь. Нельзя. Новой жизни не бывает, бывает только новая страница старой. Ты можешь сменить обложку, но никогда не изменишь содержание. Чернила въелись в бумагу. Чернила — шрамы на твоей коже. Ты можешь найти новое место, новых людей, но ты останешься тем же самым. Будешь таскать с собой чемодан разделанных трупов, прятать лицо маской и постоянно врать. Ты можешь что-то забыть, дописать на полях что-то новое; можешь привыкнуть, смириться, научиться на своих ошибках. Твоё тело всегда будет единственным, что у тебя есть, но каждые семь лет все клетки твоего организма меняются на другие, новые клетки. Ты всё тот же, но уже другой. Нельзя начать новую жизнь, потому что эта ещё не закончилась. У тебя только одна жизнь, только один шанс чего-то достигнуть, прежде чем воссоединиться с огромным холодным космосом. Стать частью чего-то действительно нового. Стать трупной мухой или милой бабочкой.       Что у тебя осталось? Что ты имеешь сейчас? Простая жизнь, простая работа милым стеснительным бариста; еда, крыша над головой, любовь всей твоей жизни; ты снова красишь ногти, одеваешься так, как хочешь ты сам, в любой момент можешь побыть один или побыть с кем-то; ведёшь дневники, чтобы ничего не забыть, чтобы поймать тот самый момент, когда уже можно будет прекратить принимать таблетки. Тебе всё ещё сложно смотреть в зеркало, ты всё ещё боишься передач про животных, рыбалку или охоту; всё ещё отворачиваешься, когда Тоби режет свежее мясо. Твой друг-паук давно мёртв, а Шлатт давно продал эту квартиру. Свою тоже продал. Продал всё, что мог продать, а что не смог — раздал или выкинул. Он разбил плазму, сжёг все свои дорогие костюмы. И он уехал, чтобы наконец открыть новую страницу. Фанди сделал то же самое, оставил всех позади, вычеркнул аккуратной тонкой линией и начал писать что-то особенное, что-то новое. А что же Уилл?       Ночь в Лондоне. Бархатная полутьма, сцена, софиты. Ранбу стоит у бара, пьёт безалкогольный коктейль, скользит взглядом по толпе. Молодые парни, девушки, кто-то даже пришёл с цветами. Все напряжённо ждут, а потом крики, восхищённые визги. Уилл выходит вальяжно, едва заметно пружинит, заигрывает с толпой и улыбается остро, слегка лукаво. Чёрные узкие джинсы, блестящая на свету гитара, свободная белая рубашка, кокетливо расстёгнутая на пару пуговиц. Он знает, чего все от него хотят, и сам хочет этого не меньше. Он закатывает рукава, подходит к микрофону. Рядом с ним его новые люди, всё это — его новая страница. Басист Эш, барабанщик Марк, второй гитарист Джо. Его новая семья, но старая мечта. Стоит Уиллу басовито бросить: «Привет, Лондон!», — и все женские голоса становятся ещё громче. Он усмехается, но, предсказуемо, мимо микрофона, переглядывается с Джо и что-то ему говорит. «Как ваше настроение?», — по толпе прокатывается очередная волна визгов. Ответ всех вполне устраивает.       Ранбу не фанат шумных сборищ, но уже успел привыкнуть к подобному. Научился держать себя в руках, но всё равно старается держаться на расстоянии, пока Томми радостно растворяется в толпе где-то возле сцены. Тоби не смог приехать, у него завтра важные дела, но Уилл не в обиде. Ему и так хорошо. Марк виртуозно отбивает мелодию, Джо и Эш подхватывают, Уилл тонкими пальцами добавляет пару ярких акцентов. Толпа начинает петь первой. Кажется, каждый присутствующий знает каждое слово каждой песни. «She's always asking, «Am I alright?». As if auspicious or in my pint. I'll find the answer or a good night. Thank God the time is short. And, yes, you always do that one thing. When you wrinkle up the nose bridge. I'm trying to figure out what that meant. I took it as a taunt». Ранбу отпивает коктейль. Даже если бы он хотел быть в толпе, ему не было бы там места. Он слишком высокий и слишком боится кому-то мешать. А ещё совсем не знает слов. Ничего личного, Уилл. Просто не фанат такой музыки.       «You're always trying to leave the table. Phone calls, toilet breaks, unstable. And don't you think that we can all tell? You're insecure, you're insecure. I guess I always do that one thing. When I get too drunk and jump in to figure out what makes your brain tick. I'm a listener, I'm a listener». Уилл продолжает играть. Он хищник, он скользит взглядом по толпе, он чувствует её настроение, он подначивает или заставляет чуть притормозить. Он отклоняется от микрофона и подпевает толпе. Он жестикулирует в такт, он постоянно улыбается. Здесь ему самое место. А вообще-то этот парень раньше убивал людей. Ранбу допивает коктейль и ставит бокал на стойку. «Forget the number for the cab call as you're dashing out the front door. You claim to try to dodge the catcalls. Thank God the time is short. And, yes, you always do that one thing. 'Cause when you throw and drench me under your drink. I'm trying to figure out what that means. I took it as a taunt». У песни резкий конец, музыка просто останавливается. Уилл и Ранбу на мгновение сталкиваются взглядами. Улыбка из острой и игривой превращается в дружелюбную. Лишь на это мгновение.       — Тебе идёт новая причёска. — Им удаётся заговорить только на балконе квартиры Томми. Уже почти утро, солнце плавно выползает из-за спин серых лондонских домишек.       — Меня отвратительно подстригли, и я решил отращивать, — нейтрально бросает Ранбу. Из-за двери слышно смех Томми и Марка. Днём квартира опустеет, — Ранбу вернётся домой, Томми пойдёт заниматься своими делами, а все остальные сядут в свой микроавтобус и продолжат англо-ирландский тур. У них осталась всего пара часов, но, если честно, хватит и одного разговора.       — Я всё ещё тебе не нравлюсь? — также спокойно интересуется Уилл. Ранбу смотрит на него и ничего не говорит. — Ты всё ещё мне не доверяешь?       — Похоже ли, что я хоть кому-то доверяю? — Небо на фоне стыдливо румянится.       — Тоби, может быть? — Ранбу скупо усмехается и пожимает плечами: «Может быть». — Зря ты так. Доверие — это очень-очень важно. Иногда нужно просто взять кого-то за руку, закрыть глаза и шагнуть с ним в бездну. Только так ты когда-нибудь будешь счастлив. — Можно было бы сказать: «Тебе легко говорить». Или спросить: «Это для тебя сделали Фанди, Шлатт и Джеймс?». В итоге Ранбу снова молчит. — Я счастлив. Мне наконец-то нравится моя жизнь. Можно больше не притворяться кем-то другим.       — Как ты справляешься с соблазнами? — вдруг спрашивает Ранбу. Уилл хмурит брови, а потом вдруг понимает. Отводит взгляд и устремляет его куда-то в горизонт.       — В самом начале было странно, даже страшно, а потом мне начало нравиться ощущение чужого страха. — Уилл делает паузу. — Чужая боль, чужие воспоминания. Их слабость, их бессилие передо мной. Я могу убить кого угодно и выйти сухим из воды. Привлекательно, правда же? — Он мягко стучит кулаками по бетону ограждения. — Когда я попал в фолк-группу, побывал на первой же репетиции, я понял, что мне это больше не нужно. — Снова смотрит на Ранбу. — Представь, что ты находишься в одной комнате с людьми, которые любят что-то также сильно, как и ты. Вы все горите этим. — Уилл протягивает ладонь. Ранбу задумывается, но всё-таки берёт его за руку. Закрывает глаза. — А теперь представь, что вы все одновременно чувствуете это, но ты чувствуешь ещё и то, что чувствуют они.       Ты чувствуешь тепло. Ты чувствуешь себя частью чего-то большего, чем ты сам. Ты чувствуешь себя важным и незаменимым. Ты чувствуешь, что твоя жизнь наконец-то обрела смысл. Искусство — это не о том, чтобы оставить след в истории, доказать что-то своим потомкам. Ты делаешь это не для них. Ты всегда делаешь это для себя. Ты главный герой своего романа, и только ты решаешь, кем тебе быть и что тебе делать. У меня нет желания изменить мир своей музыкой, написать что-то совершенно новое, уничтожить рамки жанра. Я просто делаю то, что я люблю делать. С теми, кто тоже это любит. Я не обязан оправдывать чужие ожидания также, как и ты ничего никому не обязан. Когда после той фолк-группы я собрал собственную группу, я почувствовал совершенно новую волну тепла. Я хозяин своей судьбы. Я пишу текст, я играю на гитаре, я пою. Люди приходят, потому что им это небезразлично. Потому что то, что я написал, сыграл и спел, откликается таким же теплом в их душе. Мне больше не нужен их страх. Мне нужна их любовь, и я получаю её даже больше, чем нужно. Ты же тоже это чувствовал, правда?       — Так понятнее? — Ладонь у Уилла тёплая. На пальцах мозоли от струн. Ранбу смотрит ему в глаза и кивает.       — Да, так понятнее. — Они оба почти синхронно переводят взгляд на рассвет. Утро в Лондоне. — Можно я поеду с вами?