In solitude you found me, formless like a memory…
Тишина покинутого жилища всегда какая-то особенная, в ней нет того ощущения, что люди вот-вот вернутся, скорее, нечто печальное и тоскливое витает вместе с мелкими пылинками в косых лучах едва проклюнувшегося солнца. Тучи, от которых с утра потяжелело небо, поредели, и бледные нити золотого светила теперь неуверенно тянулись ко всему, что было не скрыто за полуопущенными жалюзи. Раньше в их квартире пахло пиццей, острым соусом чили и зелёным чаем, по утрам — кофе и горелой яичницей, а теперь — никак. Теперь здесь нет никаких запахов, словно вместе с жильцами ушло и всё обыденное, что тут оставалось. Цзян Чэн не стал разуваться, просто повесил куртку на вешалку и прошёл в гостиную, приземлив спонтанную покупку на низкий журнальный столик перед телевизором. Тот самый столик, на котором раньше стояла их навороченная Плейстейшен и валялись консоли вперемешку с упаковками от чипсов, банками пива и заварной лапшой быстрого приготовления. В самом начале Ваньинь не мог заставить себя прикоснуться к любым вещам, оставленным после последних посиделок с Вэй Ином. Но теперь тут только пыль… Сердобольная Яньли тогда пришла и убралась, считая, что брату не до того сейчас, и с лёгкой руки скрыла с глаз все болезненные напоминания счастливой жизни Ваньиня. А тот после смерти брата не играл и тем более не пил здесь, да и вообще бывал дома редко… — Не верю, что докатился до такого… Даже после своей кончины ты продолжаешь подбивать меня на всякое дерьмо, как и не умирал вовсе… Кривая усмешка ломает линию губ под острым углом самоиронии, а голос звучит неуверенно и наигранно, скрывая в себе страх и невесомую надежду. Максимально опуская жалюзи и устраиваясь на полу возле столика, Ваньинь распаковывает покупку, кладёт возле себя ручку с блокнотом и замирает. «И что теперь?» Логический вопрос встаёт во всём своём великолепии, заставляя, пошарив по брошенной на пол упаковке, извлечь на свет божий краткую инструкцию по эксплуатации. «Установите указатель в центре на рисунок глаза…. Так… Положите руки на указатель и сконцентрируйтесь на мыслях о том, кого хотите призвать…. Затем спросите, есть ли здесь кто-нибудь… Гр-р-р… Бред какой… Ладно…» Цзян Чэн старательно выполняет нехитрые указания и дрожащим от волнения и абсурдности ситуации голосом выдыхает: — Эй, есть здесь кто-нибудь? Тишина вокруг становится лишь плотнее, а указатель не двигается с места даже на миллиметр. — Вэй Ин… Ты здесь? Ответь мне! — уже начиная закипать, рычит Ваньинь, злясь на себя за глупую идею, на брата, который своей кончиной довёл его до подобного и, конечно же, на хрупкую, едва зародившуюся надежду на контакт. — Тупая хрень! Едва сдерживая прогрессирующую злость, он бьёт раскрытой ладонью по доске и тут же шипит от боли, ощущая как под плохо намотанными левой рукой бинтами снова открылись недавние порезы. — Блять! Ну прекрасно… — остервенело затягивая белые полоски ткани потуже на повреждённой ладони, Цзян Чэн не перестаёт костерить себя и ситуацию в целом. — Кому рассказать — сдохнут от смеха. Я как школьница сопливая сижу тут и спиритическими сеансами занимаюсь… Бухать надо меньше на голодный желудок, и тогда приходов не будет, правда, Вэй Ин? Едва последний вопрос срывается с губ Цзян Чэна, как по позвоночнику проходит могильный холод и каждая волосинка на теле встаёт дыбом. Указатель, перепачканный кровью из раны, резко мечется влево и, словно упёршись в невидимую стену, замирает у слова «Нет». — Блять… У Цзян Чэна немеют руки и ноги от увиденного… Он, сам не зная зачем, оглядывается по сторонам, при этом ничего и никого, разумеется, не приметив, а затем опасливо прикасается к деревянной стрелке с окошком. Но сдвинуть её невозможно — она словно приросла к поверхности доски. — Не может быть… Вэй Ин, это ты? — осипший голос в тишине гостиной теперь кажется чем-то инородным. И снова указатель, дёрнувшись, упирается в противоположную часть доски с лаконичным «Да». Сердце в груди единственного живого человека в этой комнате вот-вот пробьёт рёбра, а на лбу выступили бисеринки холодного пота. Казалось бы… Он ждал этого… Хотел! Но как же, мать его, страшно любому здоровому человеку осознавать то, что приходится наблюдать Цзян Чэну. — Докажи мне… Докажи, что ты — Вэй Усянь. Маскируя панику под требовательность, говорит Ваньинь и с подозрением смотрит на замершую стрелку. И когда ему уже начинает казаться, что ничего не произойдёт, указатель двигается в сторону ряда цифр. Сначала семь, затем ноль, потом снова семь, и две пятерки… Цзян Чэн не понимает. Он озадаченно хмурит брови, пытаясь понять, но тут его словно шарахает по голове возмущением из воспоминаний: «Забудешь пароль от своей банковской карты снова, я тебе его на лбу набью! Мы уже третью выписываем! Уже я его выучил, а ты всё никак не можешь? Тоже мне гений! Пять цифр запомнить! Что тут сложного?!» Собственный голос звучит в этих обрывках прошлой жизни настолько нелепо и искусственно, ведь на самом деле Цзян Чэн редко злился на брата всерьёз, но и потакать его глупостям не хотел. Хватит и того, что все остальные так поступали… — Поверить не могу, что это ты, А-Ин… Внезапно так давно накопившаяся тоска прорывается наружу. Она слезами срывается с ресниц и солёными дорожками стекает по высоким скулам, чертя себе путь до подбородка. В груди становится так больно и так горячо, как в первые дни после аварии. Поэтому, едва сделав глубокий вдох, Цзян Чэн хрипло произносит: — Почему ты возвращаешься? Почему не обретёшь покой? Указатель в этот раз плавно скользит по доске, замирая на буквах, и сначала Ваньинь не может понять, а затем хватает листок с ручкой записывает… Английский. Как же он не понял сразу! Алфавит-то латинский и слова складываются в единственный известный им ещё со школы язык. И едва не ходящая ходуном в его пальцах ручка выводит: «Because of you.» «Из-за тебя.» И стрелка замирает, заставляя следящего за ней человека похолодеть от предчувствия чего-то недоброго. — Из-за меня? О чём ты? Разве я сделал тебе что-то плохое? Разве я мог бы? Скажи, чего ты хочешь? В отчаянии Цзян Чэн задаёт вопросы наугад и замолкает, когда на последнем стрелка вновь отправляется в путь. Буква за буквой складывается ещё одна понятная фраза, но верить в неё не хочется до дрожи. «I want you to come to me…» «Я хочу, чтобы ты пришёл ко мне…» Ручка выпадает из застывших пальцев, едва указатель замирает. — Господи, нет! За что..? Ты хочешь моей смерти? Стрелка резко дёргается влево, указывая на слово: «Нет». Ещё раз и ещё, пока не замирает яростно уткнувшись в это короткое сочетание букв. — Не хочешь? Но что тогда? Не понимаю… Объясни мне! Ты хочешь, чтобы я пришёл на твою могилу? Незримый собеседник в ответ выстраивает ещё одну фразу, ставящую Ваньиня в тупик. «There`s no grave.» «Нет никакой могилы.» — Безумие! Как это «нет»? Ты похоронен на кладбище, рядом с нашим семейством. Я был на твоих похоронах! Все были! Разве ты не знаешь? «Нет.» Стрелка однозначно утыкается в это слово снова. А затем плавно, не дожидаясь нового вопроса, выписывает новое жуткое послание. «Find me.» «Найди меня.» И, проливая бальзам на все внутренние раны Цзян Чэна, следом: «I need you.» «Ты нужен мне.» — Ты тоже мне нужен! Если бы ты только знал, как сильно ты мне нужен, А-Ин! Но я не понимаю… Где мне тебя искать? Как? Медиум? Гадалка? Кто? И снова указатель, едва двигаясь, трогается с места, на этот раз он скользит по доске так тяжело и прерывисто, что до Ваньиня доходит — контакт вот-вот прервётся. «Lan…» — Ну конечно, твой хахаль! О ком же ещё ты мог вспом… Но слова замирают не законченными, потому что следующие буквы ставят читающего в тупик. «Lan Xichen.» — Не может быть! — опешивает Цзян Чэн. — Лань Хуань? Но… Он-то здесь причём? А хотя постой… Тот разговор… — его, как хлёсткой пощечиной, бьёт внезапным осознанием. — Теперь я, кажется, начинаю понимать… Он скрывает какую-то правду… Какую правду, Вэй Ин?! Скажи мне! Но стрелка уже не шевелится, она устало замерла на последней букве и Цзян Чэн точно знает, что теперь он в этой квартире совсем один. На решение уходит всего секунда, а затем, резко поднявшись, Ваньинь спешит на выход. Потому что теперь он знает, как получить ответы на все свои вопросы, и сделает это без колебаний.◢◤◢◤◢◤◢◤◢◤◢◤◢◤
Дома Сичэня по-прежнему не обнаруживается, но сейчас это скорее на руку, чем наоборот, поэтому, не размениваясь на лишние угрызения совести, Цзян Чэн сразу идёт в кабинет Лань Хуаня и, выдвинув верхний ящик стола, достаёт переплетённый в кожу дорогой блокнот. Этот свидетель всех секретов не запирался и не прятался, Лань Сичэнь был уверен, что его избранник никогда не позволит себе лезть в личные вещи другого и поэтому тайны из местоположения дневника не делал. — Ты не оставил мне выбора… Зло шепчет Цзян Чэн и раскрывает исписаные страницы на последних записях. Его взгляд быстро скользит по идеальным столбцам, выведенным каллиграфическим почерком и внутри поднимается сначала дикая ярость, а затем холодная ненависть. Переворачивая страницы в обратном порядке и едва не вырывая их торопливыми движениями трясущихся рук, Ваньинь перечитывает плывущий перед глазами текст снова и снова, пока из этого порочного круга его не вырывает глубокий взволнованный голос Лань Хуаня: — А-Чэн! Что ты делаешь?! Это же мои личные записи! Ты не должен… Сичэнь стоит в дверном проёме. Побледневший и с поражённо распахнутыми глазами, в которых плещется пока не очевидный, но бесспорно нарастающий страх. «Ну неужто явился! Как раз самое время!» — мелькает ядовитая мысль. — Не должен?! Не должен?! Да ты, блять, шутишь! Как ты мог?! Не сдерживаясь орёт Цзян Чэн, швыряя дневник на пол, и, видимо, выражение лица у него сейчас такое, что Лань Хуань инстинктивно отшатывается назад, поднимая руки в примирительном жесте и в миг поникая. — Я всё объясню, послушай… Я не знал, я был против… Но я хотел дать ему шанс всё исправить… — он чуть ли не заикается. — Исправить?! Ты что, совсем с катушек слетел?! Скрывать такое! Вези меня туда немедленно! Иначе я сам найду его и убью своими же руками! Ваньинь надвигается на собеседника подобно скале, сверкая молниями в глазах и едва сдерживаясь, чтобы не ударить по безупречному лицу человека, которого ещё недавно думал, что сможет полюбить. — Хорошо! Хорошо, поехали, я, по правде говоря, только что оттуда… — Лань Сичэнь послушно разворачивается в сторону коридора, виновато опуская голову. — И, возможно, к лучшему, что ты всё узнал сам… Я, если честно, не представлял, как это вообще можно рассказать… Но… Как ты понял? В его грустных глазах читается непонимание, но за то время, пока они быстро покидают квартиру, спускаются по этажам, а затем идут до машины, он так и не получает ответа. Сичэнь садится за руль своего внедорожника и искоса поглядывает на скрежещущего зубами от гнева спутника. Мотор, утробно урча, оживает, и огромная машина трогается с места, быстро унося их обоих в сторону выезда за город. — Я вернулся вчера ночью, когда ты орал в кабинете, — начинает Цзян Чэн, выдыхая от напряжения сквозь зубы и откидываясь затылком на подголовник. — Слышал ваш разговор, но не успел ничего спросить, как ты уже смылся. Пытался тебя найти весь день, чувствовал, что что-то произошло, но не мог понять, что именно, и тогда… — И тогда решил прочесть дневник… Понимаю… Ваньинь не собирается оправдываться и рассказывать про глюки, про сеанс с доской или, тем более, про то, что сердцем чувствовал неладное, но и оставить без внимания вопросы Лань Хуаня нельзя. Пока за окнами мелькает дорога, он немного успокаивается, вспоминая всё, что узнал, и в какой-то мере остывает. Если верить записям, в которых не было повода сомневаться, Лань Хуань узнал всё полторы недели назад и пытался исправить ситуацию, насколько это было возможно, но… Но это не помогает. От слова совсем. За последние сутки внутри всё так истерзалось, что эмоции едва не разрывают Цзян Чэна на части. Голова заполнена туманом, и мозг, сложив полномочия, отошёл в сторону, давая адреналину управлять телом — трудно даже сформулировать конкретный вопрос, ответ или обвинение. В сознании осколками детского калейдоскопа мелькает мешанина из догоняющих одна другую мыслей, самая яркая из которых вертится вокруг новой информации и бьётся в черепной коробке бесконечными: «как-это-возможно» и «пожалуйста-пусть-окажется-не-выдумкой». — Прости меня, А-Чэн, — сожалеющий вздох Сичэня разбавляет марево, заполнившее сознание. — Я прекрасно понимаю, что после такого, ты съедешь и шанса мне не дашь… «О каком продолжении отношений может идти речь в принципе..? После подобного? Ты, что, серьёзно..?» — отстранённо думает Цзян Чэн, хотя это сейчас последнее, о чём он беспокоится. — Но прости, если сможешь. Я бы сказал тебе… Правда сказал бы… Всё так непросто… Лань Хуань косится на сидящего рядом мужчину с болью и виной. Видно, как ему хочется коснуться судорожно сжатых на ремне безопасности чужих пальцев, но он не позволяет себе этого. Умение принимать поражение было всегда тем качеством, которое ценил в нём Цзян Чэн, и пусть сейчас не время и не место, но Ваньинь благодарен своему спутнику за сдержанность и спокойствие. Это вселяет надежду на правильность догадок и не даёт соскользнуть в истерику. Из-за деревьев впереди выступает большое белое здание с застеклённой террасой и зелёным садиком на крыше. Щёлкнув застёжкой, Цзян Чэн отстегивает ремень и после долгого молчания всё же выдавливает из себя: — Я знаю. И не дожидаясь, когда Сичэнь закончит парковаться, выскакивает из машины.Всю жизнь, любовью пламенной сгорая,
Мечтал я в ад попасть, чтоб отдохнуть от рая…
Время начинает идти очень странно и прерывисто, а в памяти остаются лишь отдельные фрагменты. Вход, ступеньки, стойка регистрации, коридоры, множество дверей… Всё это одновременно растягивается в бесконечность и смазывается в один миг, когда одна из безликих дверей, похожих на все остальные, открывается. Вечерний свет заливает стерильно-белую комнату, на периферии слышится голос Лань Хуаня, который что-то кому-то кричит, мелькают посторонние люди, наверное, медперсонал или охрана, но Цзян Чэн ничего из этого не воспринимает. Его мир сузился до одной единственной фигуры, опутанной бесчисленными проводами приборов и трубками капельниц, теряющейся на фоне белизны открахмаленых простыней, с закрытыми глазами и прозрачной маской для кислорода. — Вэй Ин… Выдыхает вместе со всеми своими страхами Ваньинь и успевает с удивлением отметить, что лицо брата без каких-либо повреждений, а затем наконец-то наступает долгожданная чернота.Прозрачной рукой я к тебе прикоснусь,
Дотянусь сквозь пространство и время.
На смертном одре иль в гробу окажусь –
Для меня лишь досадное бремя.
Я дух или призрак, а может, фантом?
Да хоть нежить с могильных курганов!
Моё сердце и разум твердят об одном –
О любви среди чёрных туманов.
Кладбищенский мрак, белизна облаков?
Не мил мне ни «тот свет», ни этот.
Избавившись вмиг от треклятых оков,
Буду звать я, пока не ответят.
AnnaRosarium