I choose to love you in silence, for in silence I find no rejection…
I choose to love you in loneliness, for in loneliness no one owns you but me…
Единственное, что есть у Лань Ванцзи, — это скорбь. Раньше у него было всё, и даже больше. Было то, о чём он и мечтать не смел. Но теперь ему осталась только эта сосущая пустота, зияющая внутри наподобие чёрной дыры. Существовало ли в душе Ванцзи что-то до неё..? До появления Вэй Ина в его жизни? Он уже и не вспомнит. Но он точно знает: если бы Вэй Ин по-прежнему принадлежал ему — пустота бы исчезла. И Ванцзи хотел вернуть его как мог, как умел, а теперь он вынужден уже больше года проводить чуть ли не каждый день у постели возлюбленного и ждать-ждать-ждать… Но ожидание является для него чем-то двояким: с одной стороны, это невероятно тяжело, а с другой… Каждый новый, полный трагизма день кажется всё слаще. Ведь чем больше проходит времени, тем больше у Лань Чжаня гарантий, что Вэй Ин потом останется только с ним. Проснётся и осознает: все остальные его похоронили, бросили, отпустили. Живут своими жизнями, пока Ванцзи ждёт и страдает… Он и никто больше! И именно благодаря этому, он единственный, кто достоин внимания в полной мере! Разве можно после такого не понять, что никакая выдуманная любовь к собственному брату этому и в подмётки не годится?! Поэтому ожидание становится своего рода и вдохновением — за подобное непременно должно воздаться, и пусть ради этого пройдёт хоть больше десятилетия… Скорбь и тоска врастают в него намертво. Благодаря им он чувствует себя значимым, важным, нужным Вэй Ину. Он упивается ими, зная, что пока они с ним, к нему нельзя отнестись равнодушно. Он остался верен, он заслужил, выстрадал эту взаимность. Разве кто-то сможет сказать иначе? Вэй Ин должен всего лишь проснуться. Необходимо его пробуждение, и ничего больше. Но идеальный, полный трагизма и тоски мир Лань Чжаня, где существуют только двое, рушится в тот момент, когда Сичэнь узнаёт о произошедшем. Конечно, глупо было полагать, что хранить такой секрет удастся слишком долго, но Ванцзи, сидящий у постели Вэй Ина и продолжающий свои бесконечные уговоры, всё ждал, что человек, являющийся смыслом его жизни, проснётся раньше… Наконец поймёт: истинная любовь не дальше чем на расстоянии вытянутой руки. После чего они, вероятно, уедут куда-нибудь далеко-далеко, так никому ничего и не сказав. Разве не прекрасный исход для потонувшего в своих грёзах Лань Чжаня? Только вот в реальности решительный голос брата убеждает как можно скорее обнародовать правду, признавшись во всём родственникам Вэй Ина. Но, если честно, Ванцзи искренне не понимает, зачем это нужно. Родители и сестра смирились с его смертью, а брат… Он одним своим существованием уже сломал судьбу двоих счастливых влюблённых. Так что по мнению Лань Чжаня, Цзян Ваньинь последний, кому необходимо подобное знание. Рассуждать можно сколько и как угодно, особенно если разум давно зациклился всего на одном человеке, но в отвратительном настоящем факт заключается в том, что одним из вечеров, вскоре после очередного тяжёлого разговора с братом, порог палаты переступает Цзян Чэн… Признаться, Лань Чжань не ожидал, что Сичэнь действительно сдаст его со всеми потрохами так скоро… И слова, сказанные тогда братом наедине, вызвали целую бурю в сердце Ванцзи. Он понимал, что с появлением в клинике Ваньиня ему не будет позволено находится рядом с Вэй Ином: его отлучат как виновного, и, по правде говоря, он не был готов с этим мириться… Вэй Ин всё это время принадлежал только ему и никому больше. Так и должно было остаться. До самого конца. До пробуждения или… Окончательно Ванцзи убедился в правильности своих суждений и принял единственно верное решения, услышав фразу Сичэня, сказанную немногим позже — тогда его уже накачали седативными, эффект от которых, впрочем, сошёл на нет довольно быстро… «…Вэй Усянь вряд ли переживёт эту ночь…» Когда брат говорил это, Лань Чжань не спал, но и обсуждать что-то с Сичэнем не хотел, поэтому не стал разрушать иллюзию своего сна, позволив визитёру остаться в заблуждении. «…вряд ли переживёт…» А если и переживёт, то останется овощем? Останется навечно прикованным к постели? К постели, к которой Ванцзи больше не подпустят… Мысль об этом ранила сильнее всего, даже сильнее той тайны, что он скрывал на самом дне души, терпя невыносимые муки каждую секунду своего существования. Сил уже почти не осталось: ни на борьбу, ни на оправдания, ни на ответы, которые неотвратимо потребует брат и семейство Цзян. Поэтому… Пора воспользоваться планом, что давно зрел у него в голове. Эта идея чётко оформилась сразу после первого визита Сичэня, когда стало понятно: время наедине с Вэй Ином не может растянуться в бесконечность. Брат не станет молчать, он ясно дал понять, что думает по поводу всего, о чём узнал, и развязка неотвратимо приближается. Правда, Лань Чжань до последнего надеялся на пробуждение своего избранника, на то, что всё ещё наладится, но… Но несмотря на это два шприца со смертельными дозами эпинефрина были заготовлены заранее. Они хранились в специальном футляре во внутреннем отсеке портфеля, стоящего на тумбочке всё в той же палате, где Ванцзи предоставили «вынужденный отдых» и где в неудобном кресле, забывшись тревожным сном, спит измученный Лань Хуань.Коль ты незрелым мигом овладел –
раскаянье да будет твой удел…
Ночь в больнице — это всегда особенное время: с одной стороны, тихое и сонное, а с другой — пустынное и страшное. Окружающее пространство дарит ощущение, что именно с приходом ночи все болезни обостряются, а смерть выходит из густых теней, чтобы увести за собой тех, за кого при свете солнца ещё боролись врачи и современные технологии. Правда, иногда ей помогают посторонние, вмешиваясь в естественный ход вещей… Мягкая поступь дорогих туфель по линолеуму коридора. Абсолютная беззвучность, как у фантомной тени, и вот уже Лань Чжань у комнаты с номером двадцать восемь. Даже если его видели по камерам или с поста — значения не предадут. Он год посещает эту палату днём и ночью, а то, что брат пациента потерял сознание… Ванцзи-то здесь причём? Он, и так находящийся на грани, всего лишь перенервничал из-за неожиданного гостя, поэтому понадобились успокоительные… А теперь ему просто вновь хочется увидеть любимого, что может случиться? Действительно… Что? Ванцзи хочет уйти вместе и унести с собой все тайны. Остановить ту жгучую боль, что словно ржавчина точит его изнутри без остановки. Даже когда Вэй Ин неподвижно лежит в тишине палаты, когда молчит и не пытается уйти — он не принадлежит Лань Чжаню. С того самого момента, как признался в причине своего ухода. С того самого, когда сказал, что любит другого, всегда любил, всегда хотел, и так и не смог заменить его в своём сердце. И теперь, когда этот «другой» находится рядом, Вэй Ин, даже если очнётся, не поймёт той великой жертвы, на которую пошёл ради него Ванцзи. А раз состояние возлюбленного ухудшилось, незачем гадать, чем именно все закончится. Проще решить всё самому. Судьба, что связала их, не могла не уготовить им общий исход… Он был предначертан. Младший Лань легко открывает дверь в палату и с замиранием сердца обозревает картину: приглушённый свет ночника, тихий писк приборов, измождённый, но такой любимый Вэй Ин на постели, и там же, опустив голову на сложенные руки, дремлет Ваньинь. Он даже во сне легонько сжимает пальцы брата, тревожно вздыхая сквозь неглубокий сон. Сейчас или никогда, второго шанса у Лань Чжаня не будет. Один из пластиковых сосудов с жидкой смертью, предназначенный для Вэй Ина, легко ложится в руку, а другой, что принесёт вечный покой самому Ванцзи, пока остаётся в кармане. Всё нужно сделать очень быстро: до момента, как среагируют приборы, он должен успеть вколоть эпинефрин и себе. И Лань Чжань успеет, он уверен. Даже дыхание не выдаёт его присутствия в этом помещении: движения невесомы и отточены годами учёбы и работы в сфере медицины. Но чтобы подойти к стойке с капельницей, приходится очень аккуратно и тихо пройти мимо спящего Цзян Чэна. Тонкая игла сверкает отблеском ночника, её остриё вот-вот должно с невероятной простотой проколоть тонкую стенку пластиковой трубки, уходящей под кожу Вэй Ина сюрреалистичной змеёй… И мысли в голове Ванцзи тоже похожи на змей… «Я столько звал тебя… Почему ты не просыпался? А стоило прийти ему, как отклик случился почти сразу. Но тебе стало хуже… Ты же видишь? Он всё делает только хуже… Если бы не он, с тобой бы с самого начала ничего не случилось… А теперь его место рядом с моим братом. Конечно же, он тебя не любит… Потерпи ещё немного. Сейчас я всё сделаю. Только я способен сделать тебя счастливым и подарить успокоение. Никто больше… Совсем скоро мы будем вместе.» — Ты что, сука, делаешь..? Раздаётся невнятный и хриплый со сна голос Ваньиня, а его ладонь словно стальной наручник смыкается на запястье Лань Чжаня. Внутри Ванцзи сразу же всколыхивается волна холодной ненависти и агрессии от осознания, что план так глупо сорвался. Но на раздумья нет времени, а ему никогда не приходилось жаловаться на реакцию, поэтому он немедля с размаху сильно бьёт не до конца понявшего, что происходит, Ваньиня с локтя в висок. Тот только сдавленно выдыхает, заваливаясь на стуле в сторону, но сознания не теряет, и Лань Чжань, ведомый первобытными инстинктами мести, смыкает вокруг него захват, намертво прижимая спиной к себе. Одна рука сразу закрывает рот и нос, не давая Цзян Чэну вдохнуть и поднять крик, позвав на помощь, а вторая замахивается, чтобы молниеносными движением всадить шприц в его шею. Но полуотключившийся Ваньинь, каким-то чудом, успевает выставить руки, и игла замирает в нескольких сантиметрах от его кожи. Лань Чжань, чувствуя сопротивление, отстранённо удивляется, откуда у Цзян Чэна на это силы, хотя в том, что одержит верх, он не сомневается. На свою физическую подготовку Ванцзи тоже никогда не жаловался, а его противник только что прилично получил по голове, поэтому долго не продержится. Он даже дернуться толком не может: с одной стороны — мёртвая хватка Лань Чжаня, а с другой — ограничитель кровати Вэй Ина, к которому тесно прижаты его колени. И рыпаться слишком рьяно ему точно мешает страх потревожить или навредить чем-то брату. Это Ванцзи лишь на руку… Можно сказать… Вэй Ин ему помогает? — Ты всегда только мешал. Холодно и равнодушно шепчет Лань Чжань Цзян Чэну на ухо. Даже если у него не выйдет осуществить изначальный план, то, возможно, хотя бы удастся избавиться от помехи, что поломала всю его жизнь. Смерть или тюрьма — ничто по сравнению с этим сладким предвкушением… Вероятно, через пару минут ему всё же удастся отпустить и Вэй Ина в мир вечных грёз, а как покончить с собой — он найдёт способ. Где и когда угодно… — Прощай, Цзян Ваньинь. Тихо произносит Лань Чжань, до предела напрягая мышцы и усиливая напор, чтобы игла наконец достигала своей цели, проткнув мягкие ткани и пустив по чужим венам смерть. Хотя Цзян Чэн всё ещё сопротивляется, пытаясь как-то дёрнуться и извернуться, при этом не напоровшись на тонкое острие. Он словно попавшее в ловушку крепкой паутины обречённое насекомое и вот-вот должен отключиться от нехватки кислорода. У него не выйдет выбраться, ведь правда? — Всё уже почти закончилось… Внезапный писк приборов, окружающих Вэй Ина, оглушает Лань Чжаня так резко, будто сверло впивающееся в самый мозг. Большинство лампочек начинают мигать, а аппаратура верещит, словно взбесившаяся сирена. Неужели… Неужели он проиграл? Краем глаза Ванцзи улавливает, как грудная клетка Вэй Ина вздымается чуть выше, чем до этого, а после всё происходит очень быстро, сливаясь в один смазанный миг. Дверь распахивается, и палату тут же врывается персонал, по глазам бьёт яркий свет верхнего освещения, и кто-то громко кричит: «Охрана!». Шприц из руки Лань Чжаня пытается вырвать медсестра, забежавшая в помещение первой, но он не выпускает тот до последнего, надеясь неизвестно на что. В его сознании сейчас не осталась ничего, кроме жгучей ненависти и злости от того, что не удалось осуществить ничего из задуманного. Слышится топот ног, и один из крепких санитаров всё-таки выдирает из одеревеневших от напряжения пальцев шприц. Над Вэй Ином склоняются сразу несколько людей, комната наполняется голосами, а затем уже две пары рук оттаскивают Ванцзи от Цзян Чэна. Тот судорожно вдыхает и кашляет, но почти сразу порывисто оборачивается, глядя прямо на Лань Чжаня. На его виске темнеет свежая гематома, а взгляд хоть и размыт после всего пережитого, но пылает адской бездной, такой яркой и неистовой, что Ванцзи полностью в ней тонет, считая, что уже умер, и это, несомненно, ад. А через мгновение его скулу обжигает болью от неожиданного удара в челюсть. — Сидите! — медсестра, что пыталась вырвать шприц первой, упорно надавливает на плечо Цзян Чэна, усаживая его обратно, потому что он явно порывается встать и ударить ещё раз, если не задушить Лань Чжаня собственными руками. — Или хотите, чтобы вас увели..? — Оттащите нападавшего подальше, — вклинивается резкий голос врача, склонившегося над Вэй Ином. — Все вещи изымите, а затем заприте в палате для буйных. И родственника уведомьте. Он не отвлекается от осмотра, но чёткие слова хлещут не хуже пощёчин, а потом всё опять как-то смазывается. Лань Чжаня впечатывают лицом в стену, больно заламывая руки за спиной, и шарят по карманам, вынимая телефон, ключи от машины и прочее, а он, неудобно вывернув голову, наблюдает за тем, что происходит в комнате, как за нереальной выдуманной картинкой. Медсестра осматривает послушно затихшего Цзян Ваньиня, которому, кажется, абсолютно плевать на своё состояние. Он лишь кивает, убеждая, что всё в порядке, а его глаза неотрывно следят за персоналом, столпившимся вокруг Вэй Ина. Многоголосый шум давит на уши, но вскоре писк приборов затихает и Ванцзи сначала слышит ругань санитара, нашедшего у него в кармане второй шприц, а затем голос всё того же врача: — О боже, он очнулся! И всё замирает, как в стоп-кадре… Закрывшая до этого обзор медсестра делает шаг в сторону, и Лань Чжань видит едва приподнятые веки Вэй Ина, влажно поблёскивающую слизистую белков и мутную серую радужку с расфокусированными зрачками. Врач выхватывает из нагрудного кармана фонарик и, направив яркий луч в только открывшиеся глаза, изумлённо выдыхает: — С ума сойти… По максимуму очистить палату! Мне нужно больше пространства и тишины. Немедленно! — Пусть брат останется, — перебивает медсестра. — Посмотри, кажется, он хочет взять его за руку… Она указывает на кисть Вэй Ина, которую тот невероятным усилием едва пытается приподнять, а пальцы очень слабо загребают воздух в направлении ладони Цзян Чэна, лежащей на краю кровати… — О господи, А-Ин… — звучит как сквозь плотную завесу тумана. Цзян Чэн невозможно бережно сжимает руку Вэй Ина в ответ, и их пальцы переплетаются, сцепляясь в замок. — Все остальные вон! Быстро! Санитары уже без промедления буквально выволакивают в коридор апатично глядящего в одну точку Ванцзи, но его это не волнует. Его мир только что безвозвратно рухнул, погребя под обломками все надежды, усилия и мечты. Вэй Усянь проснулся. И проснулся он — не ради него. Столько месяцев и дней Лань Чжань провёл у его постели, уговаривая, шепча, прося, плача, но даже ресница не дрогнула в ответ на мольбы. Но стоило только прийти Цзян Чэну, и Вэй Ин вернулся к нему даже с порога смерти. Преодолев практически невозможный всплеск ухудшения и падения всех показателей. Просто наплевав на всё, что знало о жизни и смерти человечество, он пришёл в себя ради брата. Смысла теперь бороться за что-то уже нет. Ни за жизнь, ни за честь, ни за хорошее отношение. Для Лань Чжаня всё это утратило какое-либо значение, и внутри себя он жаждал наказания или забвения. Но пока его только приводят в пустую палату и пристёгивают к кровати медицинскими ремнями, оставляя в одиночестве и запирая на замок. А Ванцзи всё не может перестать думать от том, что в одном он оказался прав: любовь Вэй Ина находилась не дальше чем на расстоянии вытянутой руки.◢◤◢◤◢◤◢◤◢◤◢◤◢◤
— Быть не может… Он не стал бы, — поражённо выдыхает Лань Сичэнь. Но двое медбратьев, разбудивших его с десяток минут назад, разъяснили всё довольно чётко, так что сомневаться в их словах не приходилось… — Учитывая общую сложившуюся ситуацию, мы можем только надеяться на ваше благоразумие и что вы увезёте своего брата отсюда, как можно скорее. Вы в курсе событий совсем недавно и не несёте ответственности за его психологическое состояние и поступки, но наш персонал общался с ним больше года, и никто не заметил отклонений или того, что он может представлять опасность. Если помимо того, что им была скрыта своя и чужая личность, всплывёт ещё и это… Руководство окажется в очень невыгодном положении, тем более если родственники пациента всё-таки выдвинут обвинения… — Да, я понимаю, — скупо кивает Сичэнь, забирая из чужих рук пластиковый пакет с вещами, изъятыми у Лань Чжаня. Закрытый шприц с эпинефрином заставляет всё внутри похолодеть… — У меня нет права просить их не заявлять, но, видимо, придётся… С братом я обязан разобраться сам. — Пойдёте к нему сейчас? Он в сознании. — Мне… Мне нужно сделать один очень важный звонок, а потом я подойду, — набравшись уверенности поясняет Лань Сичэнь и дожидается, пока останется в палате один. Господи боже… Ему нужно понять… Ему срочно нужно понять, как Ванцзи вообще дошёл до подобного. Иначе он просто с ума сойдёт… Трясущаяся рука тянется к телефону брата и находит в списке контактов нужный номер. Наверное, это единственный человек, кто теперь может помочь Лань Хуаню пролить свет на ситуацию. Довольно приличное количество длинных гудков и… — Таким, как ты, конечно, закон не писан… Но сейчас середина ночи! Тебе, что, ещё одна услуга понадобилась? — Не угадали, господин Су Шэ, — голос Лань Хуаня звучит холодно и ровно. — Это Лань Сичэнь, и у меня к вам разговор не терпящий отлагательств.