Eyes like a car crash

Несмотря на яростное сопротивление, Цзян Чэна всё-таки выставляют из палаты номер двадцать восемь самым решительным образом. Лечащий врач громко и уже в десятый раз говорит о том, что первые сутки для только очнувшегося пациента критически опасны: его организм пытается восстановить все свои функции, такие как зрение, слух и работу голосовых связок, поэтому любые тревоги, разговоры и эмоциональные встряски — запрещены. И пусть больной тоже не хотел отпускать руку брата, медиков это не остановило. — Послушайте, господин Цзян, вы должны понимать, что вы ему не муж, не мать и не отец. Он взрослый и дееспособный индивидуум, поэтому вы не можете требовать, чтобы вас к нему пустили, вопреки здравому смыслу и моим рекомендациям. Лучше займитесь тем что нужно: привезите ему одежду, позвоните родителям, документы настоящие достаньте. В этот раз всё следует сделать по закону. Усталый голос врача ввинчивался в черепную коробку Ваньиня, словно дрель, уверенно и болезненно. С одной стороны, он понимает, что ему говорят правильные вещи, а с другой — оставить Усяня там снова одного он не может. И вероятно, его колебания длились бы ещё долго, если бы на плечо не легла тёплая ладонь, слегка сжимая и приводя в себя. — А-Чэн, прости, я знаю, ты не хочешь меня видеть, но врач прав: тебе нужно дать Вэй Ину время восстановиться. Сейчас там приглушённый свет, тишина и физиотерапевт, который разминает мышцы. Всё будет хорошо, показатели в норме, ему уже ничего не угрожает. Поверь мне как врачу, если не хочешь как другу… Лань Сичэнь смотрит виноватым взглядом, его лицо осунулось и постарело за эту ночь на несколько лет. Ваньинь не знает, о чём он так долго говорил с братом после покушения, да и, если честно, не хочет знать, но догадывается, что сердце Лань Хуаня теперь разбито не только им самим, а ещё и братом, которого Сичэнь так любил. Странное дело, когда Вэй Ин очнулся, всё будто отступило на второй план, стало незначительным и неважным, словно в мире остался только он один. Злость на Лань Чжаня, обида на Лань Хуаня — всё это поблекло, и сейчас, глядя на своего бывшего любовника, Ваньинь ощущает только сожаление и немного теплоты. Этот человек был искренним всё время и хотел ему только добра. Пусть и попытался вразумить младшего брата без огласки, но тот жуткий год, когда Цзян Чэну казалось, что он умер вместе с Вэй Ином, а до безумия осталось не больше полушага, Сичэнь был рядом. Он держал Ваньиня, как якорь в шторм, и не давал потонуть, поэтому стоило найти немного сил и сделать то, что должно. Цзян Чэн перехватывает ускользающую с его плеча кисть и слегка сжимает, глядя в глаза удивлённого собеседника. — Сичэнь… Между нами и правда всё кончено. Я заберу свои вещи и съеду, как только будет время, но я хочу чтобы ты знал: это не из-за того, что ты скрыл от меня, и не из-за того, что сотворил твой брат. А потому что… Место в моём сердце занято. Я понял недавно, но не знал как поступить, как сказать тебе… Ты так много сделал для меня, не думай, что я не благодарен, просто это уже нельзя изменить. Это сильнее всего, что со мной было, только поэтому я ухожу. Тебе не в чём себя осуждать по отношению ко мне, и всё, что я наговорил тебе в машине, пока мы добирались сюда, — это от злости и непонимания, а не потому, что я действительно винил именно тебя. Пальцы Цзян Чэна сжимаются сильнее в попытке справится с нахлынувшими эмоциями. Слова всегда давались ему тяжело — особенно признание своей неправоты, но в этот раз он хочет сделать всё честно. — Спасибо тебе, А-Чэн… Это очень важно для меня. И знаешь, может, когда-нибудь в будущем мы сможем быть хотя бы друзьями… Лицо Сичэня освещает тёплая улыбка, горькая и успокаивающая в одно время. — Правда, у меня есть к тебе одна просьба, — теперь он мрачнеет, а взгляд упирается в пол. — Если это возможно, не передавайте дело полиции. Мой брат совершил ряд недопустимых поступков, но обещаю, в дальнейшем он не побеспокоит ни тебя, ни твою семью. Я позабочусь о том, чтобы он больше никому не причинил вреда. Никогда. И после этих слов Цзян Чэн видит в глазах напротив непоколебимую уверенность и решимость, которыми порой так восхищался. У него нет сомнений, что Сичэнь выполнит обещание. Ваньинь, слегка помедлив, утвердительно кивает, а следом слышит: — Давай подвезу в город, ты же без машины. Он колеблется всего секунду и соглашается. Ему нужно, чтобы его отсюда кто-то увёз, сам он уйти не способен.

Но если ты упустишь миг крылатый,

Вовеки не избудешь слёз утраты

Вернувшись под вечер с кучей пакетов Цзян Чэн встречает в вестибюле родителей. Он позвонил им ещё по дороге из клиники. Пытался сообщить как можно более ёмко и кратко, но на первых фразах у отца из рук выпал телефон, а маме минут пять пришлось доказывать, что «нет, у него не помутнение рассудка, которым всё так или иначе закончилось». В итоге Цзян Чэн продиктовал адрес и чуть ли не в приказном тоне велел приезжать с документами, обещая подробно объяснить всё позже и попросив не вываливать информацию на Яньли, пока Вэй Ин хотя бы на ноги не встанет. Правда, он не подозревал, что вечно занятые делами родители так быстро сорвутся в клинику, как и о том, что его мать способна плакать. Но мокрые дорожки на щеках и следы дорогой туши указывали на то, что Юй Цзыюань чуть ли не впервые на памяти сына прослезилась. Отец выглядел растерянным, но счастливым, обнимал за плечи супругу и улыбался каждому встречному. — Отец, мама, вас пустили к нему? — Конечно, пустили, мы же официальные опекуны и имеем полное право с ним видеться. Стальные нотки в голосе госпожи Юй указывают на то, что если она и проявила слабость, то та уже давно прошла. — А меня пустят в палату? Можете дать разрешение на это? Цзян Чэн принимает правила игры, не желая ссориться с матерью, но она лишь хмыкает и, достав из сумочки зеркальце, начинает вытирать последствия своей необдуманной мягкости. — Пустят, сын. Он уже намного лучше себя чувствует, физиотерапевт и лечащий врач говорят, что ненадолго к нему можно заходить. Главное, не вызвать переутомление — он всё ещё очень слаб. Фэнмянь благодушно кивает в сторону коридора и понимающе подмигивает, а большего Цзян Чэну и не нужно: он спешит в сторону заветной двери с едва не выпрыгивающим сердцем. Перехватывает все шуршащие пакеты одной рукой и аккуратно открывает дверь. В палате полумрак и тишина. Небольшой ночничок у кровати больного отбрасывает тёплый золотой свет на всё вокруг. Приборов в палате стало гораздо меньше, как и трубок и датчиков на тощей фигуре. Столик рядом заставлен фруктами и йогуртами, явно принесёнными родителями, а поверх больничного одеяла лежит старый домашний плед, тот самый, которым их укутывала Яньли, когда они болели. Вэй Ин полусидит на постели. Модернизированные больничные кровати с поднимающимися спинками и другими девайсами типа кнопки вызова медсестры сбоку или включением света — одно из преимуществ частных клиник, и теперь его истончившаяся фигура выглядит более реальной и человекоподобной, а не как опутанное миллионами трубок и проводов нечто до этого… Цзян Чэн, застыв посреди комнаты, смотрит на отросшие ещё больше волосы, на впалые щёки, на сухую нездоровую кожу, похожую скорее на пергаментную бумагу, чем на верхние покровы человека, и не может поверить, что всё это — его солнечный и яркий брат. Но тут глаза поднимаются выше и встречаются взглядом с серыми, уже ясными глазами, отливающими золотом ночника и всеми самыми загадочными мирами, о которых Ваньинь грезил с детства. Брови слегка приподнимаются и обветренные сухие губы медленно, но безошибочно складываются в улыбку. И Цзян Чэна словно прорывает. Он роняет на пол все пакеты и, застонав, падает в кресло рядом с постелью брата, закрывая лицо руками и пряча так не вовремя накатившие слёзы. Не удивительно что мать прослезилась — у самого вон даже дыхание спёрло от шквала эмоций. Не задохнуться бы. — Ты жив… Ты всё-таки жив, господи, спасибо тебе, спасибо… Вэй Ин… Вэй Ин… Боже… Слова вырываются из Цзян Чэна со всхлипами и вздохами, бессвязные и горячие, как угли в костре. Они вместе со слезами очищают его душу от того ужаса, в котором он жил весь последний год, отпуская сердце, освобождая разум. — Я думал, с ума сойду или уже сошёл… Да если бы ты только знал, что я пережил. И ты… Что случилось с тобой… Господи… Вэй Ин, а я же хотел тебе сказать… Я не понимал… Ты приходил, а я не понимал… Вэй Ин… Бурный поток слов и эмоций обрывает рухнувшей стеной лёгкое прикосновение едва тёплой ладони к волосам, совсем невесомое, как взмах крыла бабочки. Цзян Чэн отнимает руки от глаз, тяжело вздыхает и смотрит на того, кого так давно любит. Смотрит и видит в серых глазах тревогу, боль и теплоту. Похожая на птичью лапку кисть возвращается на постель и только теперь Ваньинь замечает лежащий на ней планшет с раскрытым текстовым файлом. — Тебе ещё нельзя говорить? Или что-то со связками? Врач говорил, что всё в норме… Липкий страх ползёт по позвоночнику, пока Усянь сосредоточенно и медленно тыкает в кнопки, а затем показывает экран брату. «Нужно время, пока пить горячее, делать дыхательные упражнения, потом говорить.» В груди что-то отпускает, и Ваньинь вдыхает глубже. Всё хорошо, нужно время. — Как ты себя чувствуешь? Помнишь что-нибудь? Знаешь, что произошло? У Цзян Чэна миллион вопросов, но самый главный тот, который он страшится задать. Хотя казалось, это будет первое, что он скажет, если Вэй Ин окажется жив, но… Но принять свои чувства — это одно, а вывалить их на ничего не подозревающего брата, у которого был парень до самой аварии, — это другое. Вэй Усянь морщит нос и вяло качает головой, а затем набирает: «Ничего не помню, только яркий свет фар и удар. Ни машину, ни водителя, ни почему это произошло — не помню.» — Ясно… Полиция тоже не смогла найти этого урода. Думал, может, ты вспомнишь… Хотелось бы разбить ему череп лично. Вэй Ин улыбается и снова качает головой на большой подушке, заставляя тени плясать под потолком. «Саньду Шэншоу прямо. Аж страшно становится.» Коротенькая надпись, настолько привычная в прошлом, когда брат в шутку именовал так Цзян Чэна, стоило тому разозлиться, режет по сердцу ностальгией. И не сдерживая себя, Ваньинь протягивает руку, переплетая пальцы с пальцами Вэй Ина. — Скажи, ты больше ничего не помнишь..? Пока был в коме, ты ничего не видел..? Потому что… Потому… — Цзян Чэну сейчас трудно всё это озвучить: в стенах царства науки и медицины такие мистические штуки кажутся дикими и абсурдными, но он всё же выдавливает: — Потому что я видел тебя… И во сне, и наяву… Вэй Ин широко распахивает глаза, и его пальцы в горячей ладони брата сжимаются в ответ, а затем он старательно печатает довольно длинный текст: «Сны… Я помню обрывки снов, словно это было в горячке, когда не можешь понять спишь ты или бодрствуешь, и темнота то наступает, то исчезает. Мне было холодно и страшно, и я искал тебя… Казалось, что, если найду, всё закончится. За мной кто-то шёл, преследовал, звал и искал… Но я хотел скрыться от этого голоса, хотел убежать. Я думал, это были галлюцинации, игра подсознания. А потом я как будто почувствовал, что нужен тебе, и попытался вырваться…» — Это не были просто сны, Вэй Ин. Я видел тебя везде, где мог… Думал, схожу с ума. И ты всегда был мне очень нужен. Без тебя было так плохо, так плохо… Ваньинь не удерживает этого в себе, ему сложно бороться с поступившими эмоциями. «Всем без меня плохо, даже госпожа Юй плакала, но, думаю, это было от ужаса, что я снова вернулся в её жизнь :)» Усянь ставит в конце шутливый смайлик, желая выразить свой сарказм, но на самом деле во всём его облике сквозит боль от причинённых близким страданий. — Да уж, матушка показала себя с неожиданной стороны. Яньли мы пока не сказали, она снова беременна, так что нужно сделать это деликатнее. Вэй Ин восторженно распахивает глаза и тыкает в экран немного оживлённее. «Мы снова станем дядями? Павлин решил размножаться без остановки?» В конце предложение умирающий от смеха смайлик и рядом удивлённый, заменяющие живую мимику пока не восстановившихся мышц лица Вэй Ина. — Да, как-то так… Тебе многое придётся наверстать, когда выйдешь отсюда. Буду водить тебя под руку, как пещерного человека, и говорить: вот это холодильник, а это мобильный телефон… Незатейливая шутка выходит такой привычной и такой естественной. Между ними всегда так было, как будто они единое целое. И сейчас Цзян Чэн ощущает, что его сердце снова стало целым. Не хватает только одного небольшого штриха и, помедлив, дождавшись, когда беззвучный смех Вэй Ин стихнет, он тихо произносит: — Я люблю тебя, А-Ин. Понял после твоей смерти… По-настоящему люблю… Звуки выходят слабыми и едва слышными, и Цзян Чэн даже думает, что Вэй Ин его не услышал. Брат замирает на какое-то время, а затем указывает взглядом на тумбочку и пытается потянуться к её краю, где ближе всего к нему стоит кружка-непроливайка с тёплой водой. — Попить дать? — быстро переключается Ваньинь. — Давай я, — он берёт кружку и, осторожно придерживая Вэй Ину голову, прикладывает её к чужим губам. — А-Сяню теперь и правда три годика. Не зря так когда-то говорила А-Ли. С ласковой насмешкой произносит Цзян Чэн, а Усянь делает глоток и морщится. Видимо, пока даже такое простое действие доставляют ему не самые приятные ощущения. — Нормально? Ваньинь безотчётно проводит большим пальцем по щеке Вэй Ина, ощущая, как кожу покалывает, будто лёгкими разрядами тока. Тот кивает, и на его нижней губе сверкает маленькая капелька, которую так и хочется сцеловать. Но Цзян Чэн отводит глаза от неуместного сейчас искушения и отворачивается, чтобы поставить чашку на место. Правда, надолго отстраниться ему никто не позволяет: пальцы Вэй Ина слабо сжимают ворот его футболки и тянут вниз. — Что такое..? — не успевает спросить Ваньинь, как приходится вынужденно наклониться, почти уткнувшись носом в подушку. Дыхание Вэй Ина чувствуется у самого уха, и по шее начинают бежать мурашки. — Я… Его совсем тихий и хриплый шёпот кажется одновременно немного чужим, но в то же время и невероятно родным. — Я тоже… Тоже тебя люблю… Последние слоги едва различимы, а мурашки Цзян Чэна превращаются в крупную дрожь, прокатившуюся по телу. Предложение такое короткое и такое желанное, что поражённый Ваньинь не может поверить в его смысл. Он поднимает голову, но удостовериться ни в чём не успевает, потому что лицо Вэй Ина уже сонное и затуманенное усталостью. «В каком бы смысле это ни было, этого и так достаточно для счастья.» — мелькает в голове спокойная и умиротворенная мысль. Длинные ресницы Вэй Ина опускаются всё ниже — слабость и лекарства берут своё, — и он погружается в глубокий сон. Планшет под ладонями гаснет, и Цзян Чэн аккуратно вынимает его, устраивая на тумбочке. С другой стороны от больничной постели по распоряжению главврача поставили ещё одну кровать — Ваньинь всё же выбил себе право ночевать с братом. Теперь при желании можно коснуться Вэй Ина рукой в любой момент и знать, что он рядом. Что он живой и дышит. А всё остальное подождёт до его полного выздоровления.