Сорваться с неба

Лето перетекло до своей середины. Если в детстве маленький Антоша бабушкины горестные причитания «ой, как время-то летит» лишь слушал с ярко выраженным недоверием, не понимая, как время может лететь, когда он сам, по ощущениям, новый год вместо недели до него каждый раз будто месяца три ждет, то сейчас, в возрасте двадцати девяти лет, он понимал — да, оно летит. И чем ты старше, тем быстрее. То ли с апреля с Арсением стало не так сложно и каждый день больше не казался ковровой дорожкой, обложенной минами — максимум небольшим ковриком для ванной; то ли хорошие дни имеют свойство проноситься перед глазами, словно упавшая с неба звезда, следя за коротким полетом которой, ты не успеваешь загадать желание, а она уже сгорает во тьме, но так или иначе середина июля уже болталась, отмеченная маркером, в настенном календаре, и Антон лишь диву давался, что он с Арсением прожил бок о бок полгода и даже не поседел на половину головы. Разве что на одну четвертую. Лето на Арсения влияло благотворно. Еще с приходом весны в лице его начали проглядываться «проталинки между льдом», поэтому сейчас оно уже не казалось замкнутым, хмурым и жестким. Только до сих пор в силу своей природы оно выглядело немного отчужденным, но словно спокойно отчужденным. А его несговорчивость и малообщительность теперь практически не являлись предметом пассивной агрессии со стороны недовольного таким отношением к себе Шастуна. Арсений начал, кроме вязания, вышивать. Антон не понимал, что он находил в этом отвратительном кропотливом деле, хотя сам же был графическим дизайнером и торчал за компьютером по несколько часов в день. Как говорится, вы не понимаете, это — другое! А еще Арс связал ему свитер. Огромный такой, длинный, черный, с фиолетовыми заломами молний, над чем Антон иронически посмеялся. Оказывается, Арсений был тем еще любителем постебаться, в чем Шаст удостоверился уже не раз. И шифровал он свои усмешки настолько изысканно и благородно, что даже сначала и не поймешь, угарнул он над тобой, или это ты — король драмы — нашел повод ущемиться. Арсений всë больше начал вливаться в антоновскую компанию друзей. Конечно, так сразу не стоило распаляться и говорить, что его все без труда приняли за своего в плане человеческих взаимоотношений, но отныне общение с ним протекало гораздо приятнее, нежели, к примеру, в марте. Установленное Шастуном правило бойцовского клуба, звучащее как «не расспрашивать Арсения о чем-то серьезном из его инопланетной жизни, пока он сам не захочет поднять эту тему» — выполнялось негласно, так как все всë понимали. Понимал даже Айдар, с которым Арсений познакомился не больше месяца назад, когда тот приехал к Шастуну с новой плойкой, чтобы угробить вечерок и от души порубиться. И неважно, что до этого они не поддерживали связь около трех месяцев — друзья, они и после полутора лет молчания в чате друзья. Арсений в тот момент, стоя в проходе между кухней и коридором, пил кофе, делая вид, что не слышит трели дверного звонка, а Антон, привыкший к его замашкам, молча встал, отставил недоеденные макароны по-флотски и пошел открывать дверь. Завидев еще одного мужчину на квадратных метрах квартиры Шастуна, Айдар улыбнулся и вскинул правую бровь. Антон решил притвориться тупицей и сделал вид, что ничуть не понимает, почему у этого оболтуса над головой висит облачко с мыслью «оу, не знал, что в твоей личной жизни пЕрЕмЕнЫ». Правда, мультяшное облако тут же исчезло, стоило Айдару без приглашения прочапать в зал, но Антон всё равно не собирался отвечать на него даже про себя. Они тогда действительно от души порубились в приставку. Только «они» — это не он и Айдар, а «они» — это Арс и Айдар. Ладно, Шаст единожды был удостоен выбить на камень-ножницы-бумагу партию с Арсением, после чего окончательно уже забился в угол дивана, так как потерпел позорное поражение. Партия эта длилась не больше трех минут, потому что Арсений, говнюк на все руки, даже не разбираясь в сути игры, резался в нее слишком хорошо, что подтвердил изумленный Гараев, обливаясь потом и от июньской жары, и от того, что какой-то Шастунячий бойфренд втоптал в говно его! — самого задротского задрота и оттого лучшего игрока в приставку! — причем порядка трех раз подряд! Шастун не стал закапывать Айдара в глубины самоуничижения еще сильнее, говоря, что Арсений вообще впервые видит то, во что он, играющий восемь лет, в итоге шестикратно продул. С того дня Айдар заваливался еще дважды, точно специально идя на сеанс самобичевания, когда Арсений, немногословный за всю игру (и всю жизнь), сообщал ему об очередном проигрыше. Только в прошлую субботу Шастун намекнул Арсу, чтобы он постарался проявить милосердие и чуточку поддался. Когда Айдар выиграл в крестики-нолики из-за того, что они не смогли сыграть в приставку по причине грозы и как следствие отключенного электричества, его возглас счастья был слышен даже где-то в поясе астероидов. Шаст, как-то между слов, сообщил Айдару о том, что они с Арсением просто соседи, к тому же друзья, и вообще у него просто временные проблемы с жильем, но Айдар, своим видом напоминающий того самого одноклассника, у которого собака реально однажды съела домашнее задание, но никто в школе в это не поверил, кажется, только симулировал свое понимание. А во лбу у него до сих пор висело то облако, изменившее свое содержание после этого недо-объяснения на «гей, гей, гей, гомосексуал, гей, гей». Антон не был похож на человека, вдающегося в самоанализ, тем не менее стоило принять очевидный факт того, что он им был. Какой только чушью собачьей не забивался его мозг в свободную минуту. Каждая мысль, точно по талончику, вставала в очередь, чтобы ее обязательно проанализировали, и вновь настырней всех других оказалась одна проблема, непосредственно связанная с Арсением. И их взаимоотношениями. Антон метался. Он уже на соматическом уровне чувствовал, как у него от невысказанных вопросов и переживаний начинает болеть в груди. Главное, чтобы эти боли на деле не оказались обыкновенным туберкулезом — тогда-то уже проблемке придется перестроить маршрут. Но в данный момент у него и другого по горло хватало. Арсений стал ему нужным. Очень сильно. Масштаб этой проснувшейся в нем нужды нельзя было измерить так же, как определить, сколько ведер воды в океане. Даже примерно. Даже сотню раз округлив до целого числа. Он привязался. А как тут не привязаться? Как не привязаться к тому, о ком печешься, к кому проявляешь заботу, с кем вместе живешь и проводишь столько времени? И это всё, что кипело внутри, не было похоже на те же чувства по отношению к Маше или Позу. Они тоже провели столько времени вместе, что, если сложить, получится срок в измеримые разы больше, чем с тем же Арсением. Но Шаст почему-то не хотел залипать на Машу, когда она делала какие-то банальные и естественные вещи, будь то встряхивание рук после их мытья или завязывание бантика на кедах перед прогулкой — может быть, он так и делал порой, но только когда она варила ему борщ. Он, упаси господи, вовсе не испытывал непреодолимого желания погладить по волосам Диму, когда тот рассказывал о том, как у него получилось сделать что-то новое, например, прочесть книгу вверх ногами — хотя бы потому, что Поз был немного лысым и книгу вверх ногами не взялся бы читать даже будучи в драндулет пьяным. Ему не хотелось подойти и крепко-крепко обнять Айдара, когда тот резко погружался в свои мысли и молча утыкался взглядом в стенку — ибо Гараев даже грустил довольно эмоционально, не стыдясь своего желания расхуярить кому-нибудь еблет или просто проливая мужскую скупую в чье-нибудь подставленное плечо. Он не желал ничего такого странно-двузначного рядом с Женей, Сережей, Максом, Эдом, Ильей... А с Арсением — всё и сразу. И его это не просто смущало — это будоражило нервы своей неопределенностью до невозможности. Он сам себе вновь ставил вопрос, ответить на который в очередной раз трусил. Когда Арсений поймет, что ему необходима самостоятельность? Не тогда ли, когда Шастун уже окончательно погрязнет в пучине своей неизмеримой нужды в нем? Или Арс пока что вовсе не понимает, что можно существовать по-другому? Отдельно от него, всецело посвящая себя собственной жизни. А учитывая то, какие у него задатки и способности и даже таланты, место в мире Арсений себе найдет. И очень быстро. Так не стоило ли тогда подтолкнуть его к этому решению? Или хотя бы навести на мысль, как бы сильно нутро не разрывало от противоречия этого действия?..

.・。.・゜✭・*** .・✫・゜・。.

— Кем ты мечтал стать в детстве? — Антон достал из вязаного шоппера с зеленым и большим, но на вид добреньким динозавром две вилки, термос и чашки. — Это не основной вопрос, мне просто интересно. В половину шестого утра сидеть в парке на вязаном покрывале ему казалось чем-то волшебным и до потери сознания атмосферным. Они договорились сходить на самый что ни на есть настоящий пикник, о котором дети так сильно мечтают в детстве, буквально вчера, когда Арсений, смотря телевизор, случайно попал на «Дисней» и на мультик «Вверх». Увидев там кадры с пикником, он примчался к нему, курившему на балконе, и чуть ли не насильно потащил в зал, попутно говоря, что им такое тоже нужно! И вот они, собственно, тут. В половину шестого утра, потому что, стоило только Арсению прийти к нему в четыре, чтобы прочитать «послекошмарную» лекцию о какой-то традиции в лепках пельменей, как он тут же начал сыпать вопросами о том, когда они уже пойдут в парк. Прямо как ребенок, ей-богу. В итоге за час они собрали всё для завтрака, что наблюдалось в холодильнике и казалось плюс-минус съедобным, после чего тут же спустились к парку, зеленой травушке на газоне и солнцу, ласкающему приятной теплотой, а не тем дневным жаром, точно его лучи пропускались через увеличительное стекло. — Никем. Просто надеялся на то, что получу хороший именной статус. — Арсений потянулся за наскоро сделанными Шастуном (точнее, его тостером) сэндвичами, пока сам Антон разбирался с пирожными и кофе. — А как же те самые вдохновляющие рассказы об исполнении мечты? Будто ты мечтал стать актером и, долго и упорно трудясь, наконец добился того, чего хотел? Я вот мечтал стать путешественником. Причем таким, чтобы весь мир объехать. А сам в итоге дальше Воронежа за всю жизнь так и не выезжал. Только в Сочи в четырнадцать лет с мамой и ее друзьями и в лагерь пару раз. — Антон поправил края связанного Арсением покрывала, потом, разобравшись со всем оставшимся, положил вязанный Арсением шоппер на траву и уставился на вязанные Арсением тапки с двумя симпатичными мордами коровок, на рогах которых болтались золотые колокольчики. Кажется, однажды утром он проснется, по привычке поплетется завтракать на кухню и даже не заметит, как сожрет связанный Арсением омлет и выпьет сшитую им же чашку зеленого чая. Ну, а что было поделать, если тот вязал со скоростью электрического импульса, делая это и стоя, и сидя, и лежа, и с закрытыми глазами — вообще в любых положениях и при любых обстоятельствах. Пусть Арс и занимался развитием своего творческого потенциала не больше пяти часов в сутки, зато как плодотворно протекала его краткосрочная работа! Он чуть ли не каждые три дня приходил к Шасту то с брелками, то с сумками, то с шарфами, то, вон, со свитером, а в последний раз так вообще с пледом! А дальше что, он свяжет ему палас на всю квартиру? Или чехлы на всю мебель? Главное, не озвучивать данные предположения при Арсении, который явно схлопотал себе какой-то синдром вяжущей бабушки, чтобы они мигом не переросли в его очередную маниакальную идею. Арс каждый раз заявлял, что то, что он связал для него — это подарок. А когда Антон, недоумевая и смущаясь, пытался возразить, что для подарков нужен хотя бы праздник или более существенный, чем простое ничего, повод, Арсений мигом отбривал это, заявляя, что у них тут — на Земле — каждый день какой-то праздник. И не возразишь ведь ему. Потому десятого июля Шастун получил в подарок плед со словами «с днем любви к капибарам!»; двадцать девятого июня — шоппер под поздравление Арсения, желающего ему хорошо отпраздновать по католическому календарю день святых апостолов Петра и Павла (он отклонял все вопросы по поводу того, как может быть связан Шастун — атеист, приютивший существо из космоса, а не из рая — и католики); тринадцатого июня Шаст, не без вмешательства всяких инопланетных, обзавелся темно-синим шарфом с бахромой на концах (в самом разгаре лета, да), в придачу получая пожелание не забыть насладиться праздником дня рождения булавки. Там же было шестое июня и вместе с ним день рисования драконов, и самая отправная точка — двадцать четвертое мая — день валяния в траве. И все-таки не нужно было Арсению давать пароль от телефона — не искал бы там всякую хуйню. — Но ты же им не стал? И какой тогда в этом смысл? — Арсений разглядывал пирожное картошку, одинаково лежащее на двух блюдцах, явно не понимая, кажется ему или нет. — А зачем везде и всегда искать смысл? Разве нельзя относиться к вещам, как к чему-то, представь себе, не несущему в себе смысл? Или такое сразу не имеет шанс на существование в принципе?.. И вообще, знаешь, кому прямо сильно необходимо отыскивать везде нечто потайное и великое, тот и в куче говна без проблем найдет тысячу разных смыслов. — Утро наводило Шаста на сократовские настроения. Дальше этого только — «волк не тот, кто волк, а тот, кто волк», «если вас ебут — знайте, что вы впереди», «у каждого свой демон в жопе», «работа — не волк, волк — это гулять, работа — это ворк», «не бойся, когда ты один, бойся, когда ты два», «волк говно не скажет, он его покажет» — и так далее по списку. Несмотря на эти странным образом собранные крупицы мыслей, вроде бы не несущих определенную смысловую нагрузку, Арсений будто для себя вычленил в словах Шастуна что-то такое, что заставило его слабо улыбнуться. Глаза Антона по-прежнему каждый раз переживали такие ощущения, будто воочию заставали рождение новой звезды на небе, когда чужие уголки губ тянулись вверх. — В куче говна действительно есть смысл, и его можно трактовать в зависимости от идеологии, которой ты в соответствии со своим мировоззрением придерживаешься. Например, одним из ее значений можно считать природное напоминание человеку о том, что он неидеален, и тем самым отличается от придуманных божественных сущностей, до которых ему в любом случае невозможно возвыситься. Другой же подход к данной теме, точнее, куче — научный символ процесса переработки, то есть, пищевой цепочки... Как говорится, топ самых интересных и задушевных тем, которые можно обсудить в компании друзей во время тусовки на той самой кухне (собственно, для парка в шесть утра тоже могут сгодиться), итак, номер один: куча говна — ее роль и значение в современном мире. Пишите сочинение разборчивым подчерком, соблюдая все выделенные микро-темы. — И кстати, раз уж мы так удачно подвели тему, скажи на милость, мне только кажется, что наш предмет дискуссии в данный момент лежит на этой голубой тарелке, или нет? Уж очень твои пирожные смахивают на обсуждаемую кучу говна. Так вот чем вызван был тот недоуменный взгляд на пирожные картошку. И если Арсений со своим зрением тысяча плюс, способный разглядеть за три километра, что у кого-то в окне с розовой шторкой сушатся трусы в горчичную полоску, подумал, что темная колбаска на фарфоровой тарелочке своим видом не внушает ни доверия, ни аппетита, то Антона со своим минус два и близорукостью ничего не смущало в этой откровенной пародии на говняную сосиску. — Это картошка! Зачем ты ее обижаешь своими оскорблениями? — Антон взял однотонную тарелку в руки. — Ты меня совсем инопланетным придурком считаешь? Картошка выглядит иначе, я ее как раз на прошлой неделе чистил для драников. Разве что только что выкопанная и немытая, она может выглядеть так же... Антон насадил один из кругляшей, на которые была порезана колбаска, на вилку и поднес ее к бледным губам: — Ну ты и душный. Бездушный. Попробуй использовать свою говорильню для других целей. Открой ротик, летит самолетик. — Он несильно тыкнул вилкой в чужие губы, но рот Арсения так и не был «использован для других целей». — Ты первый, — чуть ли не пропищал Арсений от возмущения, отодвигая темный наколотый кусок чего-то, до сих пор совсем не внушающего доверия, от своего лица. Но пахло действительно приятно, чем-то напоминающим ликер. Антон, пожав плечами, зубами подцепил картошку с железных зубчиков и демонстративно съел. Мысль о том, что он только что этим же куском тыкал Арсению прямо в губы, сначала промелькнула в его голове лишь на секунду, но уже после пятого раза пережевывания не до конца размолотого печенья вернулась и осталась на постой. Пытаясь скрыть свою озадаченность, Шаст наколол еще один кругляш и на этот раз передал вилку сразу Арсению в руки. Видимо, шесть утра в парке наводили не только на мысли про смысл говна, но и подбивали начисто забыть о понятии гигиены и правильного пользования столовыми приборами для двоих. — Я не бездушный. Вчера вечером в душе был. И раньше тебя причем. — Арсений поднял бровь и зажмурился, отправляя вилку в рот, точно в самом деле боялся съесть испражнение, а не самую вкусную вещь в мире под названием «сладкая колбаска», которую они с мамой и сестрой вместе часто готовили, когда Шаст был еще крохой-Антохой. — Я бы пошел первым, если бы не твой крик о том, что у нас сломался телевизор. А там всего лишь профилактические работы начались. Но сообщать об этом тебе не было смысла, потому что, пользуясь моим замешательством, ты уже во всю с мыльной жопой где-то в ванной плескался. То, что Арсений в принципе с недавней поры начал ходить мыться, вообще можно было считать в какой-то степени победой. Нет, Антон тем самым не утверждал, что тот всё это время ходил грязный, как последний свинтус, но тут была какая-то очередная тайна скрытой инопланетной хитрожопины, вследствие которой Арсений... не грязнился. А вот два с половиной месяца назад почему-то начал. Возможно, сразу после того дня, как у него вновь перестала светиться одна из спиц в ореоле, и он весь день ходил молчком. Антон в дни, когда с палочками в его голове что-то случалось, старался его практически не трогать, никакими подколами не заебывать и вопросов, даже незначительных по своему содержанию, подобных «а ты умеешь сворачивать язык трубочкой?» не задавать. С того момента, когда это произошло впервые, спицы на голове Арсения поредели больше чем на половину и, если следовать повествованию «Десяти Негритят» Агаты Кристи — «и их осталось девять». Первый его поход в душ был тем, над чем Антон до сих пор готов был угорать и по мере течения времени подкидывать на эту тему еще миллион шуток. Хотя и сам Шаст — дурак — не соизволил объяснить ему должным образом, как там всё на самом деле делается, сразу же впадая в безудержный приступ хохота, когда Арсений, полностью одетый и настолько мокрый, что с рукавов на пол капало, прихлюпал к нему в комнату и провозгласил, что он только что так «помылся в душе». Увидев медленно образующуюся под ногами Чудика лужу, так как слишком мокрый, он стоял на одном месте дольше положенного, Антон прикусил губу, сначала выдавил из себя слова «молодчинка, а теперь иди вытрись», а потом сплюснутую улыбку. Тем же майским вечером Антон посвятил всего себя теории и частичной практике по настоящему использованию душа. Двадцать минут из этой самой практики, вообще перед этим не затрагивая теорию, пришлось посвятить настраиванию воды в душе, что Арсений, умеющий, кажется, абсолютно всё в этом мире, сделав недоуменное лицо, спокойно самостоятельно настроил не больше чем за полторы минуты. Но это и не главное, в общем-то Арсению нужно было всего лишь объяснить, что мыться в одежде не нужно (откуда он вообще откопал факт пренебрежения ее снятием, если они успели пересмотреть так много фильмов, где люди спокойно голышом намывались в ванной?), если это не акция по экономии времени и общего уровня воды в мире, включающая в себя и стирку одежды, и принятие душа, и спасение детей в Африке. Одеваться следовало там же, в ванной, что Шаст решительно повторил несколько раз, так как сталкиваться лицом к лицу с чем-то очевидным по биологическому признаку, но не предвиденным по обстоятельствам, не хотелось. Точнее, не хотелось видеть свою реакцию на это. И реакцию Арсения на его, страшно было предположить, какую, реакцию. А еще недавно Антон пришел в такую степень шока, которая испокон веков носила простое имя «ахуй», когда он спустя полгода впервые заметил, что у Арсения нет волос нигде, кроме лица. Нет, он не ручался утверждать, что прямо-таки нигде, но на руках он их не замечал, как и на ногах, когда Арсений впервые оголил их где-то в середине июня, брякнув, что он хочет посмотреть, будет ли выглядеть в шортах тоже так красиво или нет. И больше всего Антона смутило не то, что бледная кожа от колена до лодыжки была точно выбрита под корень, а то, что Арсений сказал «тоже выглядеть так красиво», пока в его окружении в шортах колесил только Шастун. «До этого этапа дошла эволюция. Через тридцать тысяч лет, может, и у вас дойдет. У нас нет особой чувствительности к температурам вообще, так что они как бы без надобности. Кожа реагирует на что-то либо слишком ледяное, либо слишком обжигающее. Диапазон между шестьюдесятью в отрицательной и шестьюдесятью в положительной степенях градусов» — был весь его ответ на тот трехдневный вопрос, который Шаст потратил, выясняя, почему Арсений почти без растительности. «Ресницы нужны и брови нужны для других целей. Ты точно проходил хотя бы основы биологии в школе? У нас есть дожди, у нас похожая система выделительных желез — и эти, и другие скопления по-прежнему не должны попадать в глаза. И мозг у нас тоже есть, что даже на примере меня одного глупо ставить под сомнения, а зона головы очень чувствительна, она должна защищаться от перегрева, возможных травм...» — на этот ответ со стороны Арсения он потратил еще один свой трехдневный вопрос. Кажется, Арсению приносило особое садистское удовольствие так с ним поступать. — Слушай, ты сказал, что у вас волосы типа, где надо, есть, но они что, получается, не растут? Почему ты до сих пор с шевелюрой до пола не ходишь, хотя я тебя ни разу в парикмахерскую с собой не таскал? — На полемику по поводу этой хуйни Антон вновь готовился потратить свой трехдневный вопрос. И кому на самом деле это приносило особое садистское удовольствие, а? — Ты спросил об этом только спустя неделю? Странно. Еще через месяц мне ждать вопроса, почему я не потею, хотя сказал, что все мы потеем? — тон Арсения намекал на то, что он бессовестно пытался съехать с темы, как жопой с горки. — Нет, ты взрастил во мне семена интереса, так что через три дня они без всяких месячных удобрений там заколосятся. Прошу ответить. — Антон после плотного завтрака инстинктивно потянулся к карману за сигаретами. — В связи с подключенным к моему разуму контроллером некоторые биологические операции организма временно заморожены. И, не буду набивать цену этой тайне, так как ты всё равно знаешь, что этот самый контроллер на данный момент ослабевает и изживает себя, могу сказать, что такие вещи как рост волос, обновление ресниц, замена ногтевых пластин, эрекция и даже стандартная возможность выражать эмоции — всё это в ближайшем будущем в пределах моего земного существования начнет свою прежнюю деятельность с застоем в двадцать лет. Собственно, оно всё уже начало свою деятельность, просто не в полную меру. Антон поперхнулся дымом, но обалденно беспалевно сделал вид, что это его так с большой затяжки хуйнуло, а не слово «эрекция» в горле застряло. Он не то чтобы до этого момента не задавался вопросами о «тайной жизни инопланетных существ», потому как вопросы по поводу личной жизни Арсения вообще всегда фоном проигрывались в его голове — были ли у него партнеры, или он «девственный, не-це-ло-ван-ный», а может, он именно что и сдристанул со своей планеты от целого гарема... неясно, какого именно гендера — он же сказал, что у них их побольше будет. Всякими членами, особенно инопланетными, Антон в повседневной жизни тоже не шибко спешил интересоваться, только, конечно, если это не его собственный, который нужно было срочно положить сначала на школьные долги по учебе, потом на студенческие долги, а потом на долги по работе. Но членами, отличающимися от всех других членов, хотя бы из спортивного интереса поинтересоваться в мыслях можно было. Да и времени на то, чтобы приметить, что тот у Арсения просто имелся — у них был вагон и два состава сзади. И шесть месяцев наедине друг с другом, как бы до скрученных от двузначности кишок это не звучало. Так и выходило, что инопланетный хуй в чужих штанах Антон увидел чуть ли не в первый день знакомства, а отсутствие волос на руках — только спустя полгода. Приоритеты не выбирают. Наверное. — А как... — Антон пытался сформулировать что-то огромное и непонятное, брейк-дансом вертящееся на языке, но наяву получалось только что-то наподобие «акак какоть». А всё из-за долбанной эрекции. Не его, а Арсения. Блять, пора бы уже взяться за работу над контекстным смыслом собственных высказываний. — Не знаю, как друзья реагировали? Общество в целом? Или у вас это норм типа? Арсений наблюдал за дымом, который солнечные лучи расковыряли в воздухе, и улегся на плед. — Это не «норм типа». Совсем не норм, если точнее. Но я не знаю, как реагировало окружение. Я не имел даже малейшей склонности к экстрасенсорному восприятию и базовой эмпатии. И почти не сталкивался с обществом как таковым. — Как можно не сталкиваться с обществом? Ты че, дома всю жизнь безвылазно просидел? — Антон усмехнулся, явно пытаясь удачно пошутить. Он знал, что может продолжать задавать вопросы по ходу истории до тех пор, пока Арсений сам не попросит дать заднюю. И не было больше этого раннего счета «ты задал уже четыре вопроса вне очереди, поэтому полторы недели не трогай меня». Арсений действительно оттаивал, как и говорил. — Да. В подготовительную школу, когда был ребенком, не ходил. Школьный курс программы прошел на домашнем обучении. В гимназию по развитию способностей даже не трогался поступать. Родительница знала про контроллер, родитель тоже. — Беспечный тон Арсения той же беспечности, льющейся из него, не внушал. Особенно вкупе с такими речами. Антон резко дернул рукой, так что пепел с сигареты улетел куда-то в траву, ровно как и его способность понять то, о чем Арсений вообще говорил. — Да ты гонишь, это как вообще так? Говоришь так, точно ты был абсолютным изгоем. Ты персонаж из Отверженных, Униженных И Оскорбленных вместе взятый, что ли? — Шаст вроде понимал, что его навязчивая идея везде глупо шутить конкретно сейчас не имела ни единого шанса на жизнь, но он не умел реагировать по-другому. Или умел, но почему-то забыл, как это вообще делается. — А как должно быть, Антон? Я отпрыск, родившийся несогласованным со всем временем, а также без способностей и нормального имени. Я не знаю, что такого ужасного привести тебе в пример на человеческом, чтобы показать весь пиздец этой совокупности. И если тебе даже раньше казалось, что я у тебя про всё, как болван, спрашиваю, потому что у меня категорически другая раса, то нет, это обстоятельно оказало влияние едва ли на пятнадцать целых, семьдесят пять сотых процентов, а почти всё мое незнание правил поведения, этикета и реальных представлений о том, чем в самом деле любовь отличается от дружбы и привязанности, кроется немного не в этом. Я просто по пальцам могу пересчитать те случаи, когда я там был в обществе. Четыре раза, Антон. Четыре за тридцать шесть лет. — Арсений отвернулся от солнца, когда оно ранними лучами дотянулось до уровня головы и принялось ковырять его глаза своей яркостью. Да уж, сходили на веселый пикничок. Где табуретка с мылом? — Бля, Арс, прости, я не... — Антон потушил сигарету около минуты назад, а горечь во рту была такой, точно он тушил ее в собственном горле, тыкая в него окурком, как в пепельницу. «Я не знал? Я не хотел? Я даже не догадывался? Я не мог ничего сделать? Я не специально задал эти вопросы?..» — Мне не нужна твоя жалость. И я тебе уже говорил об этом. Это просто деловой обмен информацией, не несущий в себе цель воздействовать на твои чувства. И всё же способность Арсения в эмоциональность, было видно, что временами напоминала о том, что она не растаяла. А пожалеть того, кто сам не хочет, чтобы его жалели, тем самым посчитав слабым, невозможно, поэтому Антон лишь попытался уйти в уклон от этой темы вообще: — Может, на этой недельке позвать в кино всех сгонять? На ужастик. Недавно у Астрала четвертая часть как раз вышла. Арсений повернулся к нему лицом: — Я, между прочим, и первые три части не смотрел. Антон решил тоже улечься на покрывало. Тем более когда оно всё из себя такое манящее своими красками и пушистостью. Арсений всё-таки тот еще мастер по вязанию и комфорту того, что он сотворял. — Ничего страшного. За пару вечеров нагоним. — Шаст уместил свою кудрявую голову на шоппере, темечком нащупывая бантик на шее динозавра. — И всё равно я извинюсь, ну, хотя бы за то, что неоправданно думал о тебе так, как ты на самом деле не заслуживаешь. Арсений то ли специально уставился ввысь, чтобы не поворачиваться в его сторону, то ли ему просто нравилось зависать глазами на небе. Таком родном и уже чужом. — Ты знаешь обо мне не так много, чтобы уверенно утверждать, что я взаправду этого не заслуживаю. И тем более извиняться за это. Антон, не находя, куда ему пристроить собственный взгляд, тоже уставился в голубизну над собой. Там было не зеркало, нет, — небо. — Поживем — увидим. В случае чего никогда не поздно взять свои слова обратно. Арсений пошарил рукой по пледу, нашел пальцами в тарелке последний кругляш картошки и закинул его в рот. — Как у вас, у людей, всё просто. — удивился он, жуя. А время в городе близилось к семи утра.