Сорваться с неба

Новый уже год на носу. Или же на кончике носа, что и в том, и в другом случае ощущалось как его совершенное приближение. Антон после закупки продуктов чувствовал себя таким уставшим, что, если бы его к концу дня повалили на раскаленные докрасна угли, он захрапел бы и на них без проблем. Арсению же, инопланетному сверхэлектровенику, эти насыщенные вылазки из дома не принесли никаких неудобств. Он вечером еще порывался развесить гирлянды по всему дому, но Антон, вовремя вспомнив, что стремянка похоронена где-то в чулане под кучей тряпок, моющих средств и тазиков, настоял посвятить себя всецело новогодней организации пространства как-нибудь завтра, а не в без десяти двенадцать ночи. В пять утра, когда солнце, которое зимой затухало слишком быстро, не успев даже толком зажечься, Арсений снова сидел возле его кровати, с едва заметной улыбкой рассказывая что-то про музыку и ноты. Антон в последнее время стал очень ценить то, что его полуутра-полуночи снова наполнились шелестом чужого голоса. Ибо первую неделю после произошедшего Арсений не приходил вообще. Приходил Антон, но делал это незаметно, так как сон Арсения, по мере утраты всеобъемлющего контроля над телом, перестал быть до предельного натянуто-чутким, чтобы он его рассекретил. Шаст присаживался на край дивана, наблюдая за еле проступающим умиротворением в бледном лице. Так случилось, что Арсений снова находился в той точке, когда позволял себе отпустить все мысли только будучи во сне. Хотя наверняка его состояние нельзя было определено назвать именно точкой — скорее многоточием, потому как в случае Арсения всё всегда неоднозначно. Антон смотрел на темно-синий вязаный плед с россыпью звезд и на Арсения, который, вместо того, чтобы укрываться одеялом, набросился на этот шерстяной комок, обвивая всеми конечностями, не как змея, нет — как безобидный осьминог, страдающий тревогой от любого вида разлуки. То-то Шаст еще летом заметил, что каждый раз, когда они спали вместе, Арсений самостоятельно уходил под утро, после чего Антону становилось одновременно свободно и холодно. Возможно, он просто не замечал, не желая продирать глаза в начале восьмого утра, всех этих Арсовых «осьминожьих нападок» на собственное тело. А проверить данную теорию вплоть до мая представлялось невозможным, просто так ведь ему не предложишь лечь вместе, не списав приглашение на грозу. На вторую неделю, когда Антон, пробудившись в начале пятого утра после кошмара, встал и направился в зал, они неловко столкнулись в коридоре. — Ты куда? — первым спросил Антон, так как Арсений с недавних пор, точнее, с того самого дня, когда наутро проснулся на полу в объятиях Шастуна, немного утратил свою способность к вечному легкому на подъем сопиздетельству с ним. — К тебе. А ты? — К тебе. С той же угловатостью в движениях, точно это не они девять месяцев подряд занимали одни и те же квадратные метры, они пошли на кухню. Молча попили чай и разошлись. Арсений ушел первым, а Антон, бултыхая в кружке остатки молочного цвета, в расфокусе смотрел на холодильник. И на тот самый магнит с ежиком. В голове его ярким хороводом кружились воспоминания и куски фраз, вышвырнутые в салатовые стены этой кухни. Извинения Арсения. Такие надрывно жалостливые, точно он тогда не слезу с эмоций пустил, а лопатой его по башке отхреначил ни за что. Казалось, что Арсений в тот день познакомился с мадам Блять-Зачем-Я-Вчера-Это-Сделал гораздо ближе, чем хотелось бы. Возможно, у него с ней даже на какой-то срок завязался неопределенный роман. — У тебя еще, ты сам сказал, целых полгода, чтобы решить — лететь или нет. И я советую тебе, стоя перед слишком тяжелым выбором, не делать его в пользу кого-то другого, кроме себя. Не будь равнодушен по отношению к своей дальнейшей жизни. — Антон не набивал себе цену. Не упивался самопожертвованием. Не давил на жалость. Относился к фактам, как к фактам, пусть и голос выдавал в нем человека, которому есть что сказать, но и есть какие чувства по этому поводу скрывать. — Если я перемещусь, я убью свое прошлое. Если не перемещусь, убью наше будущее. Арсений тогда же утром отцепил три неработающих спицы от головы, переместив последнюю рабочую почти на самое ухо, как оставленный в волосах при работе с архитекторскими чертежами карандаш. Он сидел за столом с до сих пор чуть-чуть красными глазами и ими точно умолял Антона понять, что он ему очень сильно нужен, добавляя на прищуре «неужели тебе сложно это даже представить? Неужели не можешь поверить, что я способен и на такие чувства?». — Но тебя настолько сильно тянет туда, что ты тупо можешь в любой момент разорваться, Арс. Всякое дерьмо происходит со всеми людьми ежедневно, и я как-нибудь постараюсь принять твой выбор — если ты печешься только обо мне на этот счет. — Антон не был спокоен. Он просто будто бы давно привык не позволять себе надеяться и строить слишком много ожиданий, с высоты которых можно больно бабахнуться на задницу. И вот он — тот момент, когда он, пройдя половину пути к своим радужным замкам, стал разъезжаться на их песочных ступеньках, как корова на льду. — Антон, нет. Я категорически не хочу, чтобы ты реально был тем самым человеком при зомби-апокалипсисе, который всех спас, но сам в финале остался с дыркой размером с подставку для чайника в груди. Жертвенность такого человека, как ты, не заслуживает даже Президент Мира, не то что я. Антон пожал плечами. Кажется, не зря все вокруг в последнее десятилетие слишком много внимания акцентируют на детстве и вот этой излюбленной фразе «всё идет из раннего возраста», потому что он поймал себя на мысли, что у него давно стояла проблема по одному пунктику. Конкретно, по пунктику «быть выбранным кем-то». Сложно оставаться неравнодушным к собственной персоне, когда тебя слишком часто не выбирают. Когда в садике девочка, с которой ты дружишь с пеленок, так как она твоя соседка и ваши родители дружат, выбирает на выпускном бальном танце какого-то Витю, а для тебя пары и вовсе не остается. Когда в младших классах, где свои первые плоды сеет дружба, так получается, что ты посвящаешь себя новым знакомствам всецело, но не закрепляешься ни в единой образовавшейся компании, болтаясь, как колбаса между ног — хотя даже она имела положение довольно органичное, по сравнению с твоим. Когда в подростковом возрасте тебя бьет по ребрам одна-единственная, основательная и крепкая дружба с одноклассником, который после четырех лет совместного ребяческого скитания по жизни заявляет прямо-таки в стиле бибисишного Шерлока, что у него «нет друзей», и вообще, он сам по себе, один-одинешенек — и при всем при этом он не психопат и даже не высокоактивный социопат, а самый настоящий мудозвон — тоже, кстати, высокоактивный. Антон, не колеблясь, сделал бы выбор в сторону тех, к кому он основательно привязывался — коих, по правде говоря, на самом деле было очень мало, — даже если бы к его голове приставили пистолет и велели трижды подумать. Он не помнил, чтобы кто-то делал выбор в его пользу, и потому, кажется, банально смирился. И на слова Арсения скрутил мину отрешенности и пожал плечами. Типа, обычное дело. Можешь спокойно лететь на свою планету. И мусор, кстати, захвати по-братски, уже неделю там стоит воняет. — Я, может, тоже не пускаю кипятковую струю от мысли, что ты вольешься в компанию зомбаков. — А кто тебе сказал, что я не готов сделать это добровольно и обрести наконец среди них счастье? Они в тот день эту тему больше не поднимали. Они вообще остерегались трогать ее вплоть до конца ноября, пока сам Арсений впервые с момента трехнедельного перерыва не заговорил с ним под утро после пробуждения от кошмара. — Мое прошлое во мне не нуждается. А будущее — сильнее всего. Я боюсь погрязнуть в прошлом настолько, что упущу настоящее, не говоря уже о будущем. Антон зажал кусочек пледа в руке, от чего тот даже немного скрипнул под пальцами. Откровенно говоря, он тоже был потерян не менее Арсения. Ему следовало одновременно думать о том, как не раздавить его — вдребезги разбитого — еще сильнее, помимо этого прекрасно помня о собственных осколках в груди, которые тоже необходимо было собрать с пола и в срочном порядке подклеить, чтобы не шатались. — Мое будущее здесь. — Арсений встал с облюбованного кресла-яйца и одним движением переместился на край кровати. — Мне здесь легче. И я заслуживаю право сделать выбор в пользу себя?.. Шаст моргнул. Дважды, а то и трижды. Темнота, Арсений, сидящий в паре сантиметров от его ног под одеялом; эти его сочащиеся слабым светом пальцы, которые, стоило только корпусом поддаться немного вбок, коснулись бы тазовой косточки, его балансирующий на шепоте голос... Антона в начале декабря, когда на улице минус пятнадцать градусов мороза, кидало в жар, как при горячке, и он не мог поделать с этим волнением ни-че-го. С того момента, как черта их взаимоотношений в его мозгу перелетела линию, отмеченную предупредительным знаком «за дружбу не выходить — зона опасных действий на территории сердца» — он стал беспомощней Арсения в его первый месяц на Земле, когда тот не мог понять, почему в загадке «зимой и летом — одним цветом» ответ «елка»», хотя сам он сказал «имбирный пряник» (ведь есть уйма вещей на белом свете, которые во все времена года остаются в цвете неизменными! В чем он не прав?); или когда он стоял с таким лицом, точно ему в уши воткнули зубочистки, во время того, как Антон произносил фразу ««спасибо» на хлеб не намажешь», и он совсем не оценил добавку к этой фразе в виде Антоновских мокрых мечтаний о том, что однажды он выкупит у кого-нибудь завод по производству сливочного масла, переименует его в «Спасибо» — и вот тогда-то мир заживет новой жизнью, ведь спасибо на хлеб можно будет намазать. — Я так долго думал об этом, что мне не спалось. Но пока что мое решение окончательно. Я взвесил с позиции здравомыслия имеющиеся факты, наконец отойдя от той самой эмоциональной встряски, и сделал выбор. Антон подтянулся на локтях и сел рядом. В таком положении ему стоило лишь повернуть голову набок и слегка наклониться, чтобы губами коснуться чужих губ. Аккуратной формы, манящих, сухих, приоткрывшихся на выдохе. Он положил ладонь на чужое плечо, слегка оголенное по причине сползшей серой футболки, и своими горячими пальцами наверняка обжег Арсения, вздрогнувшего секундой позже. Антон, уткнувшись исключительно взглядом, хотя хотелось бы носом или еще чего лучше — губами, в открытый участок кожи с плеядой слегка дрожащих свечением родинок, заговорил: — Еще раз напомню, что у тебя есть время до конца апреля. Прости, что я не говорю тебе что-то невъебенски поддерживающее. Я не хочу заниматься откровенным перетягиванием одеяла на свою сторону, потому что этот выбор должен быть исключительно твоим. Чистым, без постороннего вмешательства. Ведь право выбирать — по идее, очень человеческая штука. Оно делает тебя осознанной и живой личностью. А то я тебе со своими мнениями и уговорами понавешаю всякой лапши с подливкой из говна на уши, и нехорошо для тебя же получится... Арсений усмехнулся, так что после этого нежного звука Шаст удерживал свою крышу от полета на огромной скорости на санях прямо в пизду обеими руками, ломая ногти и трескаясь от напряжения. Он надеялся, что в полете ему кто-нибудь, хотя бы в той же пизде, даст ответ на вопрос, как выдерживать всю невозможность Арсения. Потому что он бился над ответом уже не счесть сколько времени. — Можешь остаться на ночь, если хочешь. — От греха подальше, Антон отстранился, сдавленно зевая в руку, которой он так же, чтобы не нарваться на что похуже, закрыл рот, не поднимая головы. Арсений в ту ночь остался. — Так вот, как галантно послать на хуй... — продолжил Арсений, вмиг выдернув Шастуна из бесцельного закручивания кудряшки вокруг пальца. — Музыкальная фраза, состоящая из шести нот, которая в качестве ритмического намека использовалась в СССР, чтобы сказать «да пошел ты на хуй» — «до-ре-ми-до-ре-до». Тут еще забавная история про Вознесенского есть. Он в студенческие годы нарисовал стенгазету, где из трубы мальчика-трубача вылетали именно эти ноты. По голове его за это, конечно же, не погладили. И по другим частям тела наверняка тоже. И еще был инцидент с Розенбаумом. Он так же на одном из концертов спел эту фразу под аккомпанемент рояля и сказал, что песня называется «только музыканты музыку поймут мою». Тот еще приколист. Кстати, чтобы самому не встать в неловкое положение, я нашел ответную фразу: «Соль-фа-ми-ре-до-до» — «сам иди туда же». Теперь я спокоен. — Арсений закончил свою тираду очаровательной улыбкой, и оттого мозг Антона, до этого момента работающий по наитию в наполовину сонном режиме, вдруг и сразу вспыхнул мыслью о том, что Арс невозможно красивый, когда улыбается (и не только тогда), снова после этого погружаясь в свои прошлые думы ни о чем. — Ты не против, если я позову завтра Машу ночевать? — пробормотал Шаст припухшими после сна губами. Арсений однажды заявил ему в одну из ночей, что он во время сна выпячивает их, как уточка, после чего Антон, вспоминая про этот факт, смущался еще некоторое время, пока не привык и попросту не сдался перед неисправимым. Зато Арсений смотрел на его губы, получается, хотя бы раз. А это уже радовало. — С чего бы мне быть против? Антон под одеялом пожал плечами. — Не знаю. Я привык считаться с твоим мнением и не упускаю шанса делать это по возможности во всём том, что считаю необходимым. Арсений кивнул будто бы своим мыслям, так как на переносице его образовалась небольшая складка, когда он свел брови. — Я ценю это. — Он снова отрешено кивнул, точно окончательно додумал мысль. И сказано это коротенькое предложение было таким проникновенным тоном, точно Арсений всерьез благодарил его за каждый когда-либо спрашиваемый вопрос, в котором Шаст считался с его мнением. Будь то «берем туалетку с утятами или пингвинятами?» или «ты не против, если я через твой телефон сфоткаю мой телефон, потому что он затупил и не делает скриншот?», и даже «как считаешь, лучше назвать нашу сеть вай-фая «perestante_pizdit_WiFi-suki» или «kto-prochital-tot-loh», или ты готов предложить свои варианты?» — и это лишь капля того, по каким самым извращенным вопросам Шаст дергал его по шестьдесят раз за день, но Арсений всегда при этом строил такую озаренную мечтательным благоговением мордашку, точно реально был счастлив участвовать во всех этих обсуждениях. И быть частью всего того, что окружало Антона, даже вот в таком ключе. Кстати, вай-фай Арсений предложил назвать «блины с говной», и добавил, чтобы пароль был «перекларомиридон» — и никак не объяснил причину этого оригинального набора слов. Антон поржал от души, но всё поставил. Да и вай-фай вскоре реально пиздить перестали. — Конечно же, я не против. Пусть приходит. Антон закрыл глаза, выдохнув: — Заодно в настолки рубанемся. Только давай не как обычно с Айдаром и приставкой. — И после чужого бархатного смешка его медленно начал окутывать сон.

.・。.・゜✭・*** .・✫・゜・。.

Несмотря на почти двухметровый рост, Арсению для того, чтобы повесить гирлянду на гардину, всё равно понадобилась стремянка. Антон сначала с пыхтением ее откопал, потом с пыхтением дотащил до зала, с пыхтением поставил возле подоконника и под неизменное пыхтение принялся смотреть на то, как Арс с прозрачными космами гирлянды полез по ней, забираясь до последней ступеньки. Антон в прошлой жизни наверняка был ежиком, любящим попыхтеть где надо и не надо. Арсений, вытянув руку к потолку, вздрогнул и тут же от этого качнулся, так что лестница под ним чуть ли не заходила ходуном. — Да ты же такими темпами навернешься с нее, скалолаз нашелся. — Руки Антона тут же схватили его выше колен, сжав с таким беспокойством, точно эти стройные ноги — самое ценное, что находилось в его квартире, не считая плазмы за шестьдесят тысяч. Ладно, возможно, даже плазма с треском проигрывала столь сильным соперникам. — Я ща держу, но будь аккуратней с резкими движениями. Падать с высоты своего двухметрового роста и лестницы — не самое лучшее, что может случиться под новый год. Арсений непродолжительным взглядом прошелся по собственным ногам и новым дополнительным частям чужого тела на них и вернулся к работе. — Может, пока Маши нет, заодно елку нарядим? — пытаясь сконцентрироваться на чем-то другом, помимо блядских ног, сжатых собственными горячими пальцами, Шаст, точно боясь, что его рассекретят в испытываемых чувствах даже стены собственной квартиры, уперся глазами в пол. Светлый паркет, конечно, был охуенным... Но ноги Арсения были гораздо ох... — Только ее еще нужно собрать. И распрямить, разгладить... — Антон перекрыл поток своих мыслей, залепив протекающую бочку крохотной полоской скотча. В роли скотча выступала елка и резко возникшее желание утопиться в горячем шоколаде под песню «Last Christmas» на заднем плане. Арсений щурился и кряхтел, пока пытался зацепить тонкие полосы гирлянды за крючки на гардине. Антон скрыто злорадствовал, потому что не ему пришлось переживать эти пытки. Он еще до сих пор не оправился после летнего снятия тюля на стирку — Арс, занимающийся вязанием на кухне, тогда настолько изумился звукам какой-то адской вакханалии из зала и истерическим «да что за мудоебы придумали эти тупоголовые крючки, отъебать вас четырежды подъездной тумбой и ссаными вениками?!» — что вызвался помочь со всеми дальнейшими антоновскими взаимодействиями со шторками. Вот теперь и настал тот самый новый черед взаимодействий, который, кажется, чуть-чуть поднасрал даже его прекрасному инопланетному настроению. — Я не понимаю, зачем вы всё это делаете. Градус необыкновенного рода помешательства всех людей в эти дни в моих глазах повышается до тысячи градусов по Фаренгейту. Особенно это мракобесие проявляет свою мощь в торговых центрах. Но мне почему-то нравится чувствовать себя частью вашего человеческого сумасшествия. Обряжание искусственной пародии на дерево в каждом доме — скажу сразу, попахивает безумством, но атмосфера в этом своя присутствует, — с долей благоприятного скептицизма заметил Арсений, спускаясь, чтобы подвинуть лестницу правее. Руки Антона, точно не понимая, как и отупевший от близости хозяин, что произошло, остались в том же вытянутом положении, лишь расслабив пальцы. Шаст, быстро врубившись в смысл сказанного, изумленно фыркнул, что в переводе с антоново-шастуновского означало «ты че, ржешь надо мной?». То есть, про «новогоднее безумие» ему затирал Арсений, решивший расстаться со всеми своими нажитыми деньгами, как только впервые увидел елочные игрушки всех мастей и цветов? Всё бы ничего, но «нажитого» у Арсения было достаточно, чтобы просто выкупить этот магазинчик с праздничной атрибутикой, как в меме с «"купи мне старбакс", "купил", "хорошо, а где кофе?", "какой кофе?.."». Про «необыкновенное помешательство» ему взялся чесать Арсений, чуть ли не потерявший сознание от счастья, когда ему поступило несколько заказов напечь всяких разных имбирных пряников на различного рода мероприятия или кому-нибудь в подарок? А потом чуть ли не с упоением наштамповавший около десяти мандариновых тортов, чизкейков, капкейков, хуейков, мандейков, пиздейков и просто десертов в виде огромных мандаринов? Это Арсений таким пренебрежительным тоном отзывался о всякой праздничной суете с очевидной в его случае буквой «х» в начале этого слова, стоя в черном свитере с оленями, в шерстяных носках со снежинками и красном колпачке на голове, который отказывался снимать, хотя бы потому что ему не нравилась одна оставшаяся фиолетовая «палка» в копне волос? Как же сильно дуэт стремянки и гардины, подкрепляемый взаимодействием с их некими подружками-стервами шторками, меняет людей... И инопланетных личностей. Сам Шаст, кстати говоря, тоже стоял в свитере с санями и оленями, только в сером, потому что «Антон, ты встречаешь новый год уже двадцать девятый раз, еще один год, и эти дни можно будет суммировать в месяц, а у тебя до сих пор нет свитера с оленем?!». На самом деле, Арсений давил на гнильцу — не хотел покупать максимально по-задротски выглядящий свитер в одиночку. — Об этом заявляешь мне ты, то носящийся последние дни с варкой какао с зефирками, то предлагающий посмотреть Гринча и «Один дома» третий раз подряд? Неужели? — до сих пор стоя с высоко поднятыми бровями, насмешливо поинтересовался Антон, едва ли не возмущенно прыснув в конце. — Ужели, — с улыбкой Чеширского Кота ответил Арсений, специально поправив колпак. Нахал обаятельный. — Включай, давай, музыку и тащи елку. Я пока что тут закончу и потом займусь оформлением подоконника. Где там свечки, которые мы специально для декора приобрели? Арсений, задница, издевался над ним. Антон надеялся, что у него хоть немного закружилась голова от вида того, как он на его речи закатил глаза. Но замять улыбку, всё же предательски вырвавшуюся, как-то стоило, поэтому он наклонился к пакету, который они не разобрали со вчерашнего дня, и, достав оттуда две мясистых по весу свечки с запахом карамели и ванили, кинул обе Арсению прямо в руки. Этот космический чертеныш начал ими жонглировать, подхватив для красоты с дивана елочную игрушку в виде огромного, золотом блестящего, шара. Кто-нибудь слышал, как запели птицы? Это в душе Антона, каждый раз, когда он смотрел на Арсения, зацветала и разливалась весна. Да, в конце декабря.

.・。.・゜✭・*** .・✫・゜・。.

— Арс? — Антон потянулся за игрушкой в виде огромной карамельки. Арсений занимался производством этим самых леденцов на протяжении пяти дней, так что Шасту теперь даже просто смотреть на них, не то что есть или пробовать, так как Арсений не знал, вкусно он делал или нет — было тошно. Арсений, по-прежнему тусующийся на стремянке и всё так же с гирляндой, только теперь возле елки, преследовал цель обмотать ей чуть ли не каждую веточку, чтобы у них была, как он заявил, самая красивая елка на этаже. Он-то ведь, конечно, в каждую квартиру ради пруфов бы заглянул, будь его воля и не будь рядом Шастуна, останавливающего любое его мракобесие в неожиданных стремлениях одним умоляющим взглядом. На прозвучавший вопрос он промычал. Как только Арс осознал, что этим неоднородным «м» в человеческом понимании можно не только спросить, но и вообще выражать многие другие эмоции, он принялся использовать его чуть ли не постоянно. — А ты знал, что тот день, когда ты типа родился, является днем счастья? Двадцатое марта, в смысле, считается днем счастья. Недавно прочел и решил поделиться. — Игрушка была пристроена на середину веточки, после чего Шаст, отойдя к дивану, решил осмотреть вид елки со стороны. Арсений молча слез с лестницы, не поднимая взгляда и будто бы пряча улыбку. — Спасибо. За то, что сказал. Я не знал. — Он словно наполовину находился в своих внутренних ощущениях, а на оставшуюся половину концентрировался на внешнем мире. Что-то вызывало у него нежную улыбку, сравнимую с лепестком тюльпана. Белого, раннего, весеннего тюльпана. Антон присел на диван и перевел внимание на елку. В конце концов, Арсения просто могло что-то насмешить, а он тут сразу кинулся строить догадки, придавая каждому его действию концептуально-философичный смысл. Антон так-то до сих пор частенько вспоминал, как Арс вот так же весь день загадочно ходил и улыбался, даже подхихикивал, смущая его своим странным настроением, а под вечер выяснилось, что Шаст просто жопой сел на этикетку от свечки, содержащую такие рекламные фразы как: «100% натуральная», «сделана своими руками», «ароматная». Удачное место расположения на заднице вызвало у Арсения неконтролируемые смешки, длящиеся на протяжении целого дня, так как он специально не собирался говорить об этом, пока Шастун сам не спросил. И никакого дополнительного фокуса и чуда в его треснувшей от ржача роже тогда не оказалось. Возможно, как и сейчас. Антон на всякий случай похлопал себя по штанине, но никакой бирки не обнаружил. Только мягкую ногу Тох-терьера, с которым строго каждую ночь укладывался спать Арс. Шаст же, в обмен на собакена, утащил к себе Гусарса. Так получалось, что они оба спали в обнимку со своими плюшевыми двойниками, и всех всё устраивало. Фрейд, анализируя сложившуюся в их доме ситуацию, до сего момента никогда не думал, что умеет вертеться в гробу с такой скоростью, глядя на столь очевидную психологическую хуйню. — Ты уже начал собирать вещи на четвертое? — Подняв задницу, и тем самым избавив плюшевую псинку от давления на свои члены, разбросанные по дивану, Шаст вновь взялся за украшение. Не время рассиживаться, особенно когда Арсений уже тоже, сложив стремянку, начал вертеться возле коробки с блестящими шарами. Пока что елочное убранство выглядело тютелька в тютельку гармоничным, поэтому если Арсений, пусть и имеющий представление о прекрасном, но по своим инопланетным меркам, решится обвешать всю эту мохнатую зеленую вешалку всеми шарами, что имеются в коробке, это будет полнейшим перебором. Меру нужно иметь во всём, а у Арса, кладущего в свои пирожные столько крема, что его можно ножом соскабливать и на хлеб мазать — ее порой изрядно не доставало. Зато клиентов-сладкожоров всё даже более чем устраивало. — Нет, еще неделя в запасе есть для этого. Ту самую обещанную поездку за город, которую Шастун клятвенно пообещал Арсению, чтобы поглядеть на звездное небо, решено было перенести на четвертое число, чтобы три дня нормально отоспаться — по большей мере страдающему от похмелья Антону — и потом с новыми силами ехать в снятый домик в небольшом дачном поселке, который безвылазно окружен заснеженными соснами — и домик, и поселок. Антон, решивший уже под конец их декора завесить излишне пустую ветку, наклонился за синей игрушкой в виде покрытой инеем сосульки ровно в тот момент, когда это же сделал Арсений, покусившийся на эту же сосулю. Они, точно в гребаной романтической комедии, столкнулись руками. Для окончательного пиздеца им оставалось только неловко поднять головы и посмотреть друг другу в глаза. Что Шастун, тот еще любитель приключений и неловких ситуаций на свое очко, сделал первым. Их взгляды столкнулись, как и руки, зажимающие одну и ту же стеклянную игрушку, и Антон, уже вовсю полыхающий костром красной рябины, до конца не мог определить, собирался ли Арсений выразить своим настырным взглядом желание драться за стекляшку на саблях или тоже просто был огорошен тем, что чужая теплая рука развалилась на его — холодной? В любом случае он тоже выглядел так, точно у него перегрелся от сильной мыслительной деятельности мозг. И раз уж Антон жил в дерьмово срежиссированном фильме, то и окончиться данная сцена должна была соответственно — несвоевременным стуком в дверь. — Кто-то пришел. — Когда дело доходило до констатации очевидного, никто не мог превзойти Шастуна. Он быстро поднялся с корточек, выпустил чужую руку, зажимающую игрушку, и пошел открывать. Конечно же, он не настолько отупел от неловкости и близости, что в его случае в ситуации взаимодействия с Арсением всегда шло в комплекте, как зубная щетка и паста, как кетчуп и макароны, как Чук и Гек, как две палочки твикс; чтобы не понять, что пришла Миногарова. Просто его мыслительный процесс временно засосало куда-то чуть ниже пяток, так что ничего адекватного он даже не пытался вытянуть из себя. Маша и Арсений — кремень и лед — сошлись на огромной любви к различным настолкам и в принципе играм, где нужно немного думать и выстраивать мыслительные стратегии. Они хотя бы раз в месяц устраивали себе вечер, где пытались разбить друг друга в пух и прах. Будь то карты, шахматы, монополия или вовсе города, когда надоедало уже всë. Маша, не в обиду Айдару, была более достойным соперником, по мнению не только более заинтересованного в игре Арсения, но и Антона, наблюдающего со стороны. У них партия в шахматы не заканчивалась сразу же после возмущенно брошенного «в смысле, с хуя ли пешка рубит наискосок? А почему тогда ходит вперед?» — или матом Арсения на четвертом ходе и матом (но совсем другим) от Гараева, который опять перепутал слона с ладьей и не смог защитить короля. Антон с Арсением в шахматы не играли. Во-первых, потому что Шаст не сильно жаловал эту игру. Во-вторых, потому что во всех сериалах и фильмах, которые он смотрел, когда двое мужиков с перекошенными загадочностью мордасами двигали фигуры по доске, это всегда выглядело так, точно к концу их партии шахматы на доске будут стоять и охуевать, почему на заднем плане кто-то страстно засосался, вовсе сметая их со стола. Ладно, гейская атмосфера при напряженной игре его смущала меньше, чем третий пункт. Так вот, в-третьих, — они пробовали. Где-то в конце августа Арс сам при помощи выжигателя сделал доску, чем занимался в часы, когда Шаст ковырялся в компе, разгребая собственные заказы, и однажды вечером даже не предложил сыграть, а поставил перед фактом. И доску на стол, где они пили чай, тоже поставил. Звучно, жестко и дерзко. С Арсением, лично ему — Антону — играть было невозможно, если и совсем не противопоказано. Арс мало того, что слишком очевидно поддавался, чего точно не делал ни с кем из его друзей, так еще и каждый ход Антона комментировал тихим, чуть ли не ласковым голосом, внушающим, что он сделал хороший ход, очень умную подачу, довольно сложную систему защиты короля... И при всём при этом Шаст едва ли помнил, как ходит конь, постоянно пальцем рисуя букву Г на доске, хотя он в средней школе пару раз посещал кружок игры в шахматы и шашки. Всю партию краснея до самых ключиц от затопившей его сердце нежности, он пообещал больше с Арсением за шахматы не садиться. Поэтому каждый раз, когда Арсений, сидя напротив того же закусившего губу Позова, с легкой руки посреди партии ставил ему мат, не дрогнув и не колеблясь, Шаст вспоминал, как он же — до жопы азартный со всеми, кто не был Шастуном Антоном Андреевичем по паспорту, — летним вечером щебетал, что поставленный им шах черному антоновскому королю — это не конец, и вообще, на вот тебе подсказку, как можно мне сейчас же поставить мат, — Антон чувствовал бабочку в животе. Не множество бабочек, а одну огромную — размером с легкие. Они устроились на полу в зале возле наряженной елки, включенной в сеть. Рядом с каждым в кружке парился горячий шоколад, так сильно полюбившийся Арсению, вычитавшему его рецепт в книге на французском языке. В этот раз Шаст был рад, что не будет просто сидеть рядом, открыв рот наблюдая за тем, как эти двое шахматным способом пиздят интеллект друг друга, потому что Маша приволокла дженгу. Во что, во что, а в башни, которые нужно разнести по кирпичикам, он играть умел и был очень не против. Особенно в такой атмосфере, когда кружка с башкой кота Гарфилда стоит, воняет шоколадом, рядом с бедром, которым ты случайно придавил кусок неубранной мишуры. И еще гирлянда в глаза стреляет, потому что ты единственный уселся прямо напротив искрящейся елки. — Арс, неужели у вас не празднуются никакие такие же масштабные праздники, как у нас? Че, вообще нет похожей кутерьмы? Мне не верится, — озадаченно начала Маша, толкая один из нижних брусков. Арсений, изящество пальцев которого заслуживало быть изображенным в картине хотя бы одного из самых известных художников, как только очередь перешла к нему, начал ими проталкивать какую-то довольно опасную зону тут же покачнувшейся башни. — Празднуются. Я рассказывал Антону про день так называемого «гастрономического переполоха». Он празднуется раз в четыре земных года. Еда не перестала быть важной частью не только биологической, но и культурной сферы жизни даже у нас. Все любят чем-то изощряться. Будь то макароны из слюны разноцветного эвкалипта под соусом из помета летающих китов или празднование оборота Земли вокруг Солнца. Маша, наблюдающая за Шастом, прикусившим кончик языка при вытаскивании деревяшки, в характерной манере поджала губы и передернула плечами. — Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось, правильно? Антон, случайно фыркнув прямо на башню, от чего та небезопасно дернулась, тут же с осторожностью отстранился. — Мне кажется, там говорилось «лишь бы не плакало», но ты всё равно права. — Безусловно, это замечание прозвучало со стороны Арсения. Кто, если не он, должен был поправить — девиз всех душнил, по-видимому. — Этот праздник действительно мог бы потягаться с рождеством или новым годом, потому как слово «переполох» там очень кстати. Он длится пятнадцать дней. В каждом... так скажем, населенном куске планеты у нас есть специальные ярмарки или типа того, куда можно прийти, чтобы попробовать новое блюдо или продемонстрировать свой разработанный рецепт. И на таких ярмарках муравейник и толчея похуже, чем у вас в магазинах перед новым годом, раз в двадцать. Когда родители с братом приходили с этих празднеств, они могли неделю не разговаривать друг с другом и не покидать своих комнат вообще. Шумы их изматывали, потому что никто в семье не обладал... умением стойко переносить их. — Арсений после того, как ход перешел к Маше, стал читать содержимое коробки от Дженги, написанное на японском. Антон, бросив в его сторону быстрый взгляд, попал прямо в голубые глаза, которые тоже непродолжительно посмотрели на него. Под «умением стойко переносить шумы» Арсений однозначно понимал способность контролировать звуки или что-то типа того, чем способна была обладать их раса, и Шаст прекрасно угадал это. — А ты разве не ходил на них? — После Машиной руки, которая вытащила очередной брусок из небезопасной точки башни, деревянное строение начало подергиваться, так что рядом с ним нельзя было лишний раз ни вздохнуть, ни пернуть. Антон ждал ответа на этот вопрос не меньше Маши, задавшей его. Только немного по другой причине. Он с еле прикрытым волнением хотел проследить, что ответит Арсений. И как он ответит. — Нет. Ни разу. — Арсений ощупывал пальцами деревяшки, пытаясь найти податливый брусок. В самом низу он ничего не нащупал, только зря ходуном ходящую башню раздраконил. — Почему? Не хотел или?.. Антон смотрел на Арсения, до сих пор выискивающего свободно скользящий кубик, и сжал ручку желтой кружки, так и не решаясь из нее попить. — Не мог. Был под своего рода домашним арестом. — Его руки наконец надавили на какое-то довольно твердое место, скорее всего, наобум, пока Арс потерял над ними бдительность. — Сроком на всю жизнь. Брови Шастуна так и застыли в контакте друг с другом. Ему казалось, что они навсегда останутся в таком положении, если он не перестанет строить озадаченное лицо. Из цепей тысячи вопросов и недоумений его вывел звук развалившейся башни. Все-таки Арсений выбрал неудачное место для того, чтобы вытащить брусок — оно навлекло на него проигрыш. Маша не стала продолжать расспросы. Хоть порой она и была сплошной бестактностью и придурочной расспрашивалкой всего и всея, когда действительно стоило прекратить, она всегда прекращала. И пыталась «допонять» сама. — Ну, знаешь, у нас здесь каждый новый год, возможно, и не таких масштабов, но тоже тот еще «гастрономический переполох». Первого января затошнит не только от еды, но и от шуток про то, что она прошлогодняя. И устанешь от громких шумов ты после него примерно в той же мере, как и твои родители после фестиваля. — Она сгребла в кучу разбросанные по ковру деревяшки и начала строить новую башню. Арсений кивнул и улыбнулся, но больше за вечер не проронил ни слова.

.・。.・゜✭・*** .・✫・゜・。.

Шаст плюхнулся на кровать, сразу же двигаясь к стенке, тем самым обеспечив Маше гораздо больше личного пространства, чем заслуживала ее небольшая комплекция тела. — Ну, рассказывай. — Миногарова, присев на край кровати, расплетала косы. — Я думаю, ты меня не только горячие шоколады попить позвал и посидеть да поржать с Арсением с того, как вы в мае вместе Хатико смотрели. Антон прищелкнул языком. Между прочим, ничего смешного почти что не было в том, как они его смотрели. Он, что ли, виноват, что эта смрадная глыба бесчувственности, она же знаменита в кругах под именем Арсений Попов, тогда просто сидела, не шевелясь, весь фильм, а Шастун в конце, весь багровый от перенапряжения, пыхтел, пытаясь не зарыдать, как в первый раз, когда он в пятом классе посмотрел эту душераздирающую картину. «Ты весь красный. Что-то случилось?» — уже на титрах спросил Арсений, беззаботно почесывая область за ухом. «Нет! Точнее, да. Это... давление», — давление на его психику, Антон имел в виду. — Мы что, не можем просто провести время вместе? Мария Альбертовна, мы, между прочим, друзья! — Антон пытался возмущаться, хоть и в словах Маши аж воняло правдой. Кровать прогнулась, когда Миногарова, раскидав распущенные волосы по подушке, улеглась на правую сторону. Прямо как в феврале, когда всё это только-только начиналось. Ностальгия ударила Шастуну по ребрам. — Ой, здравствуй, приехали, мы с тобой вместе на один горшок ходили, я тебя знаю как облупленного. Антон, не удержавшись, прыснул: — Если ты про тот случай на третьем курсе у Матвиенко на даче, когда нам, бухим, пришлось вместе писить в кустиках, то это — далеко не на один горшок, Маш. Но так уж и быть, ты сама проницательность, потому что обкашлять один вопрос реально хочется. Маша положила руку под голову и на выдохе произнесла: — Арсений и ваши отношения? Антон издал звук, похожий на то, будто он случайно сел на котенка. — Твоя проницательность сегодня достигла уровня третьего глаза во лбу. Иллюминаты, случаем, не твои дальние родственники по папиной линии? — Как только Шасту прилетел тычок в бок, он угомонился. — Да. Арсений и наши отношения. — Он тебе нравится. Антон неиронично начал думать, что Миногарова где-то под кроватью спрятала бабку-экстрасенса которая ей нашептывала всякую правду на ухо. Его сознание буквально разъезжалось по швам от напряжения. — С чего ты взяла? Маша выдохнула настолько иронично, что Шасту захотелось резко перекинуть через себя руку и зажать ей нос, чтобы не слышать в этом звуке усмешки. Очень очевидной. Светлее чем белый день. — Из минимального: ты всегда держишь для него угол стола, когда он наклоняется. Упрямо насупившись, Антон скрестил ноги, прежде чем произнести: — И что? Он повернул голову, когда боковым зрением заметил, как Миногарова перекатилась на бок и начала пялиться своими огромными светлыми глазами в упор. Уже наученный не поддаваться этим голубоглазым существам, он смотрел на нее в ответ, говоря спасибо Арсению, привившему ему закалку к зрительному контакту. Он бы сейчас, со своим скиллом в этом деле, в гляделках надрал бы жопу всем своим школьным друзьям. — А ничто, мой свит саммер чайлд. Мне пальцев рук и ног не хватит, чтобы пересчитать, сколько раз я получала шишки из-за того, что билась рядом с тобой башкой об стол, когда за какой-нибудь упавшей вилкой наклонялась. И твой хохот на этот счет до сих пор порой звенит у меня в ушах как будильник. — Ее подозрительно резко поднятая светлая бровь заставила Антона врубиться. — Не думала пойти в психологию? — А вот умению реагировать на серьезные вещи, сказанные ему не клоунским образом, Арсений Антона не научил. И порой, казалось, наоборот, у него же дурной образец поведения перенял. — Ты же знаешь, что думала. В девятом классе. Но депрессивная русская классика взяла верх над аденинами, урацилами, гуанинами и цитозинами. И вообще, с темы-то не съезжай, как жопой с терки. Я тут сейчас как раз настроена временно попрактиковаться быть семейным психологом, выслушивающим ваши с Арсением башки с бедой. — Маша согнула локоть и подперла голову. На языке ее тела это означало, что она решительно готова. — У него нет никаких бед с башкой. В смысле, в этом плане. А вот я... Меня напрягает... степень нормальности происходящего? — Антон, пока пытался сформулировать буксирующие в сознании мысли, жалобно свел брови. Эта проблема была одной из тех, что зияла в его голове вовремя не заделанной пробоиной. Туда уже стеклось множество сомнений, как это всегда бывало, а также завелась новая форма мировоззрения, и поправить всё это мог только какой-нибудь мастер по пробоинам в черепушках. Он надеялся, что Маша хотя бы в малой степени обладала знаниями этих мастеров. Арсений инопланетянин. Да, а еще соль соленая, сахар сладкий, лимон кислый и «просто упасть» жопой на огурец невозможно. Это голый факт и абсолютная истина. О том, что он, пока что чисто теоретически, желал завести отношения с ним, любить, холить и лелеять, и жить, жить, жить одной этой любовью, пока есть возможность, не получалось думать отстраненно. Эти барьеры, предупреждающие его о том, что они разные, нельзя было проигнорировать или прикинуться, что ты не умеешь читать висящие на них таблички с кричащим красным, потому что дебил с хромосомой застрявшего в тротуарной плитке каблука. Шаст не пугался любить Арсения. Он просто не понимал, как это делать. Единственное, что он знал, что Арсений для него — бабочка, на закате дня порхающая где-то рядом с цветущими кустами. Бабочка, которую, даже приближаясь всё медленнее и медленнее, на цыпочках и с тишиной гробовой доски, бесшумно, как только можешь, спугнуть слишком легко. Одно неверное движение, вздох, взгляд, действие — и всё. Крылья тут же проносятся перед глазами, взмывая ввысь, улетая прочь. Он не боялся, что его чувства могут быть ненормальными. Он банально не разбирал, какие они вообще. — А что ненормального? Он красивый, умный и выглядит как человек, а не как осел с мордой зайца и шестнадцатью хвостами в заднице. И он просто оказался в твоем вкусе. В век толерантности прогресс дошел даже до того, что некоторые личности коз ебут и считают это нормальным. Очень плохой тезис для твоей ситуации, прости. Просто... Я реально не раздуваю факт того, что Арсений инопланетянин до размера дирижабля, на котором от этой проблемы можно улететь. А если вдруг тебя парит реакция нас — как твоего окружения, — то я так же думаю, что всем параллельно. В хорошем смысле. Дима, возможно, если у вас всё сложится, только порадуется, что у него найдется новый повод для подъебок, а не только обсасывание той ситуации на КВН, когда ты в костюме цыпленка блестяще чебурахнулся со сцены. Мое мнение ты знаешь. Горько, горько, счастья, любви молодоженам, чтоб хуй стоял, и деньги были. Катя и Женя, — Маша иронически профырчала. — У этих людей на генетическом уровне не заложено осуждение. Им этот ген заменили на всепоглощающую толерантность, что делает их иконами во плоти. А Серый... Если честно, я до сих пор придерживаюсь мнения, что он думает, будто бы это всё розыгрыш, и Арсений на самом деле просто какой-то излишне загадочный хуй с горы, а не инопланетянин. Ну, а Эд, Айдар, Макар и Макс вообще не в курсе по поводу всего этого. Антон слушал эту огромную речь, точно Маша заранее написала ее, как доклад на защиту докторской, даже не колбасы (докторской по Шастунячьим заебам, конечно же), и думал, что Миногарова, помимо того, что психолог, которого вырастили проницательные иллюминаты, так еще и вся обмазана валерьянкой. Ее присутствие рядом всегда уносило его на волнах спокойствия, так что он уже и не знал, что думать. Разве что попробовать обыскать ее на предмет наличия успокоительного где-нибудь в духах, гигиеничке или в апельсиновой жвачке, которую она так обожает жевать. — Думаешь, у нас что-то может получиться? — Антон крепче вцепился пальцами в подушку. Этот вопрос вышел слишком неуверенным и хриплым. Маша убрала руку из-под головы, расправила согнутый локоть и откинулась головой на подушку. — Я тебе не гарант стабильности или безопасности в этом вопросе. Это любовь, Ласточка-Шасточка. Она требует рисков. Попробуй рискнуть. Пусть Арсений и выглядит как тот, кому скажешь, что при виде него у тебя сердце пропустило удар, сжалось и разжалось, а он тебе ответит, что это всё, неоспоримо, обосновано природой, ибо оно так и работает, между прочим, и он здесь вовсе ни при чем, — шансы всё равно есть. Он тянется к тебе. И, завершая свою психологическую лекцию, я заметила, что он начал с какого-то времени говорить не «я и Антон», а «мы с Шастом». Он тебе доверяет, и это заметно. А еще Арсений ни хрена не страшный и не угрюмый по натуре, каким он мне самой же казался сначала — он безобиднее шмеля в цветочках на лугу, поэтому даже если твоя попытка провалится, он тебя с балкона не выкинет. Хотя бы по причине того, что не захочет терять мишень по пересказам статей с Википедии о том, как правильно ковыряться в носу и питаться с помощью задницы. — Маша будто бы поставила точку. Она журналистка, и у нее получалось излагать свои мысли довольно метафорично, но ясно, и работа с телевидением научила ее правильной постановке интонации, так что Антон скорее почувствовал, что ей больше нечего сказать, чем осознал это, исходя из ее речей. — Маш, спасибо. — Он дотронулся до чужого плеча, ненадолго сжал его и отстранил руку. — Брось, какой бы я была подругой, если бы не всунула свой длинный нос в твой клубок неозвученных проблем? — Маша протерла глаза. Она была жаворонком, поэтому сонливость с головой накрывала ее в половине двенадцатого ночи, что для Шастуна казалось детским временем. — Абсолютно такой же. То есть самой лучшей. Маша издала звук, колеблющийся между усталым смешком и блаженным выдохом. — Ну какой же ты хороший, а. Спокойной ночи. — Ее синяя футболка мелькнула у Антона перед глазами, прежде чем Маша натянула одеяло до подбородка и, полностью закутавшись, перевернулась на другой бок. В ушах недолго звенела хрупкая тишина предновогодней ночи, прежде чем он, не досчитав до ста, уснул. Детское время для него, ага.

.・。.・゜✭・*** .・✫・゜・。.

Антон босыми ногами проследовал по знакомому маршруту, зашлепывая в зал. — О. — Он в удивлении моргнул, когда голубые глаза застали его врасплох, стоящего в одних штанах от прохода на шаг ближе к дивану. — Ты чего не спишь? — Встал по привычке. Антон без приглашения присел, заползая к спинке дивана. Активно и понимающе кивнул на сказанное. — Хочешь что-нибудь обсудить? — Арсений вытянул ноги аккурат по струночке рядом с чужими ногами. — А тебе есть что предложить? — Если бы ты вдруг стал капибарой... Только волшебной... — как ни в чем не бывало начал Арс, на что Шаст поперхнулся смешком, тут же оправдываясь тем, что слюна не в то горло попала. Пора бы уже за одиннадцать месяцев привыкнуть к этим различного рода замахам чужого разума. Хотя... К такому вряд ли в принципе вырабатывается иммунитет. — Какого цвета ты бы был? Или цветов. Даже если происходящее являлось сном, Шастун не был против. Возможно, через пару минут экран реальности сменит картинку и направление, но пока что его всё устраивало. Его почти всегда полностью устраивало всё, где фигурировал Арсений. — Желтый, такой... нежно-лимоновый. И белые пятнышки, как у коровы, по всему туловищу. А морда лиловая. Это забавно даже представлять, да?.. А ты? Арсений покачал лодыжкой, пальцами ноги почти зацепив ногу Шастуна. То, что они в пять утра в абсолютной темноте сидели плечом к плечу и обсуждали себя в форме фантастических капибар, смущало меньше, чем соприкосновение мизинцев на ногах. Всё потому что это жизнь с Арсением. Этим зачастую объяснялось всë. — Насыщенно-апельсиновая с голубыми полосками, как у зебры. И на ногах мятный окрас, как в виде чулок. Антон попытался предположить, в чем великий смысл данной дискуссии, или это просто шутка в максимально Арсеньевском стиле, но, чувствуя себя после пробуждения так, будто его держали полчаса вверх тормашками, он лишь в темноте махнул рукой. — У нас хорошая цветовая совместимость. Гармоничная. — Этот комментарий Арсения прояснил ситуацию, но не сделал ее лучше. Вот уж здоровски Шаст заглянул в зал, чтобы на мифических капибарах обсуждать их совместимость, конечно. Это сто пудов сон. Его разум всегда после кофе на ночь превращался в капустную квашню. — Ты больше Маши озадачился моим ответом во время игры в дженгу. Мысленно Шаст круто и весело ебнулся с дороги своей прежней концентрации, как когда-то в костюме цыпленка со сцены на КВН, что Миногарова не поленилась ранее припомнить ему. Арсений же пробуривал эти дороги, как семечки щелкал, и не нужно было ему ни на что перенастраиваться. — А... Да. Немного не ожидал. Для тебя это всё, — он абстрактно покрутил ладонью, обрисовывая комнату. — Вроде как, табу. Но ты так легко заговорил об этом, что заставил меня удивиться. У Арсения, наверное, заложена в ДНК какая-то оригинальная инопланетная хромосома, отвечающая за эффект неожиданности. Потому что всегда, когда Антон только-только задумывался о том, что шторма при безветрии ждать бессмысленно, Арсений в который раз выдавал что-то такое, доказывающее, что его предсказуемость — это не больше чем теория плоской земли. Миф. И затишье в его случае — это всегда всего лишь передышка и минутка перекура перед очередным вбросом, способным поставить на уши всего Антона в один миг. — Так и есть до сих пор. С одним «но». — Арсений повернулся, пытливым взглядом исследуя зеленые глаза. Как он только их в такой темнотище так быстро нашел? — Тебе, как человеку, тоже страшнее и неприятнее разочаровать кого-то близкого, чем не очень? Один неуверенный кивок последовал за другим. Смутные от темноты черты линий чужих коленей поменяли угол. Арсений согнул их, разместив руки на чашечках. — Встретить твою реакцию на мои ошибки и провалы кажется мне труднее, чем реакцию остальных. Поэтому я без насилия над собой за полчаса рассказал Маше то, к чему мы с тобой шли семь месяцев через недопонимание, стычки и всякие колючести. Тебя это не обижает? Неимоверное количество раз коря Арсения за его плохую привычку пронзительно смотреть в глаза собеседнику, Антон почувствовал себя беспомощным и размыто-ограниченным, когда из-за мрака и неудачного ракурса сидения лицом к окну, где ему сильно отсвечивало, не смог в ответ найти голубые глаза и прикрепиться к ним. Как его могло обижать то, что Арсений признавал его одним из близких? Как его могло в принципе обидеть что-то со стороны того, кто искренне брался дознаться до природы своих эмоций, слабостей и разгрести ворох противоречивых ощущений рядом с ним? — Не обижает. И я понял, что ты имеешь в виду. Мне тоже было стыдобищно сообщать маме о том, что я получил двойку за поведение в третьем классе, потому что в столовке смеялся и со стола не вытер его потом. А знакомой продавщице в киоске — ни разу. Даже почти хвастался этими проделками... В фыркнувшем звуке со стороны Арсения Шастун услышал привычную ироническую нотку презрения за такие примеры. Пусть неказистые, но такие верные! А потом его плечо почувствовало на себе вес. В нос ударил очень близкий терпкий запах меда — этот запах шампуня с медовым молоком и ванилью, казалось, никогда в жизни не испарится из его памяти, потому что Арсений пользовался только им, не обращая внимания на три флакона с разным уровнем содержащихся там яблочных экстрактов, смеси мяты и ментола, и даже березового сока и ромашки, которые Антон покупал, ища замену этому аромату, уже неоднократно мерещившемуся ему во снах, как фантомная боль от откушенного заусенца на среднем пальце. — Не уходи, пока я не усну, пожалуйста, — прошептала разместившаяся на его плече голова. Антон задушено выдохнул. Приехали — это не то слово. Приплыли — возможно. Приползли — идеально. Желудок свернулся в раковину улитки, а всё из-за того, что Арсений носом почти зарылся в его предплечье, собираясь так засыпать. Ночь превратила его, как неправильно работающую Золушку, после двенадцати в кого-то другого? Кого-то, кто открыто называл его «близким», кто переживал, что может разочаровать своими поступками, кто говорил об их совместимости на шерсти радиоактивных капибар, кто клал ворох своих мягких волос на плечо и просил остаться? Пожалуй, Антон постарается приходить в такое время почаще. — Кошмары? — Нет. Беспричинная потребность. — Едва слышно раздалось совсем рядом. Желанно рядом. Антон ненадежно прикрыл веки — слегка, чтобы не проворонить момент, когда сам соберется забываться сном, и чтобы, усыпив Арсения, вернуться в собственную постель, а то Маша поутру явно неправильно поймет, наверняка подумав, что все ее психологические советы сработали, и он всё же рискнул. Глаза немного затянуло сонной рябью, но Шастун не сильно на нее отреагировал. Опасно было прикрывать глаза в понедельник в семь утра перед вузом, чтобы не увидеть перед собой по пробуждении одиннадцатый час и триста сообщений о том, что ты исключен. Рядом с Арсением никакой опасности в помине не ощущалось. — Спокойного сна. Никто ему не ответил. Арсений всегда рядом с ним засыпал довольно быстро.

Благодарен,

Что мне повезло.

Говорю, на потом не откладывая:

Ты -

Моё второе крыло.

Может -

Самое главное...

Но когда разбираюсь в былом,

Боль пронзает

Как молния:

Стал ли я

Для тебя крылом?

Стал ли я?

Смог ли я?

(Р. Рождественский «Благодарен, что мне повезло»)