***
И всё-таки вначале было веселее. Апатия не ебала мозг, срочные совещания по поводу очередного пиздеца в самом центре Токио не будили раньше будильника — Хирофуми теперь уже и не вспомнит, когда полноценно высыпался, — а едкий запах гари не перебивал запах апельсиновой карамели, разваренного риса и кислого пота. Да, было в том затишье перед чередой нескончаемого хаоса что-то особенное. Денджи был — только руку протяни, чтобы прикоснуться и задрожать от переизбытка эмоций. Но что важнее — на первый взгляд невинный приказ следить за ним не переплавлялся в формат «следить так, чтобы он не очнулся». Впрочем, трудно сожалеть о содеянном, когда на кон поставлена не только шестизначная зарплата, но и драгоценная репутация, сформированная сарафанным радио, вернуть которую в прежнее состояние будет гораздо сложнее, чем проебать. Ещё труднее сожалеть, когда на кон, помимо материальных благ и общественного одобрения — как будто бы Хирофуми реально парился насчёт их мнения, — поставлена собственная шкура. Доигрался? Да. Звучит, конечно, несправедливо. Преимущественно в отношении того, кто становится жертвой обстоятельств, и Ёшида чувствует себя конкретным неудачником, принимая во внимание один из многочисленных выводов: он в этой цепочке такое же шаткое, переходное звено, которое с лёгкостью забракуют, сметут в урну и вывезут на свалку. На кладбище, то бишь, к тем сотням безымянных крестов, обдуваемых хлёсткими морскими ветрами. Преждевременный уход из жизни — стандартная издержка их профессии, и Ёшида вроде давно смирился с этим, а вроде и не совсем. По крайней мере, он планирует закончить школу и университет любыми способами. Да, так уж повелось, что люди по своей природе корыстны и эгоистичны. И в этом нет ничего предосудительного. Наверное. Наверное, ага. Хваткие пальцы затягивают крестовый узел вплотную к горлу, расправляют отглаженный воротник, проходятся по лацканам. Напряжение в груди возрастает похлеще, чем на утренней пятиминутке, а стерильный больничный воздух вдыхается чуть хуже, чем вдыхался в холле у вендинговых автоматов с кофе. Американо без сахара, кстати, не было. Возможно, стоило посмотреть получше. Демон-осьминог слегка холодит разгорячённую спешкой кровь, пульсируя по венам в привычном Хирофуми симбиозе, и последний, если подобное выражение в принципе применимо к его характеру,***
Под свежевыбеленными потолками лениво кружит мелкая пыль. За плечом громыхают стальные створки лифта. Дежурный охотник, засевший на табурете у карты эвакуации, салютует от виска. Отвечать не хочется, но Хирофуми вскидывает два пальца к воображаемому козырьку, зекраля действия своего коллеги, и, во избежание бесплодного трёпа о погоде, уверенно шагает в направлении сестринской. Чернь под ресницами выжигает неестественная белизна, обступающая Ёшиду на сферические триста шестьдесят, под ложечкой противно посасывает — видимо, демону-осьминогу тоже не по нраву излишняя яркость. Ладонь успокаивающе ложится поверх запястья, неживые зрачки ведут вверх по жилам, скрытым за двумя слоями одежды, и полуживое сердце покрывается липкой слизью, замедляя свой ход. Всё в порядке. Просто нужно потерпеть. Им обоим. Бледная кисть, натёртая рукоятью катаны, тормозит у локтевого сгиба и медленно превращается в кулак. Кажется, Хирофуми искренне мечтал врезать Денджи после отчёта Фумико о пожаре в тех злополучных трущобах, но сейчас он моргает на ходу, сбивая лишние эмоции и резаные рамами отсветы прочь. И если в случае с физикой всё срабатывает на «ура», то в случае с гнетущей тяжестью под рёбрами не помогает от слова «совсем». Поэтому приходится моргнуть ещё раз. И ещё. И ещё. И ещё. И… Нет. Летняя жара просачивается сквозь толстые стёкла, волокна ткани и чувствительную к перепадам температур кожу, вынуждая поджимать плечи и скрипеть шеей. Ёшида кривится, роняя руки по швам, и мельком выглядывает в сторону улицы из-под густой чёлки. Он, сколько себя помнит, на дух не переносил всё тёплое и яркое. Денджи — до безобразия ослепительный и горячий, точно внутри него круглосуточно горело необъятное адское пламя, — был исключением. Проблема в том, что был.***
— Не бойся, надрезай. — Вообще, это должно быть вашей задачей. Повисает характерная пауза. Хирофуми демонстративно замирает над медицинским столиком, задерживая пристальный взгляд на чужих глазах. Медсестра тут же закатывает их к низкому потолку и натужно вздыхает. Сдаётся. Забрасывает ногу на ногу. Поправляет медицинскую маску, — Охотник на демонов должен знать азы медицинской помощи, — строго отбивает голос из-под тканевого намордника. Ёшида собирается было ответить что-то про свой контракт, согласно которому охотники не обязаны брать на себя роль докторов, не считая экстренной помощи коллегам. Он собирается, правда — в конце концов, это не является нарушением правил, — но медсестра, предупреждая новый виток бесполезного спора, загораживается от него скрещенными руками и кивает подбородком на пилку для ампул, зажатую между его пальцами. — Режь уже, тебе же мозги выебут. Аргумент. Неприятный, но веский. Угловатые юношеские плечи ломаются ещё сильнее, Хирофуми сосредоточенно цокает языком — кажется, эта смена допускает обоюдную фамильярность, — и прижимает скруглённое ребро к стеклу. Хрупкая материя поддаётся с первого раза, длинные пальцы ломают её по линии реза. В тишине процедурной раздаётся глухой хлопок. — А теперь набирай в шприц. Знаешь ведь, как это делается? Нет, работать частником чётко по заданиям было гораздо легче. Сделал — свалил. Никакой формы и отчётов. И ещё никто левый не говорил под руку, надиктовывая шаг за шагом в таких элементарных вещах. Стеклянное донце звякает о металлическую столешницу, чернь под ресницами идёт крупной рябью, и Хирофуми хищно пригибается, выглядывая на собеседницу из-под копны волос. Улыбка рисуется сама собой. Ядовитая, гадкая. — Слушай, а не пойти бы тебе в задницу?***
Неискушённому посетителю наверняка покажется, что эта больница ничем не отличается от гражданских, но Ёшида знает — залётных гостей, как и пациентов, тут не бывает. Денджи по ту сторону двери вот не залётный. Единственный на этаж, сплошь напичканный новейшими датчиками передвижения и самыми выдающимися общебезовскими ищейками. Хотя Ёшида, пожалуй, на порядок смекалистее и перспективнее всех них вместе взятых — и нет, это не самонадеянная бравада, в противном случае ему бы не доверили наблюдать за Денджи и здесь. Какая честь для этого бессовестного ублюдка. Талоны на дежурные улыбки на сегодня исчерпаны, и пухлые губы неестественно тянунтся в стороны. До Денджи всего несколько метров. Ровно восемь шагов от порога и около пятидесяти сантиметров вниз, если наклоняться под прямой угол. В некотором отдалении, судя по эмоциональным восклицаниям, разносящимся по коридору, шляется Фумико. Как же, ещё бы она не прибежала на новость об очередном пробуждении легендарного школьника, которому пыталась залезть в штаны по его, Ёшиде, указке. Шутка ли, но вокруг Денджи постоянно роятся корыстные или стервозные девки. И ему, по ходу, это по приколу. Демон-осьминог раздражённо сползает в низ брюшины, вороша едва улёгшийся осадок — ревность всегда вскипает, выпаривается до состояния налёта, а потом крошится в пыль. И вот эта пыль мешает. Хирофуми морщится, проверяет колпачок на шприце, нажимает на дверную ручку. Круговая порука снова замыкается на щелчке поворотного механизма и плавном, отточеном шаге через порог. Он утоплен в пол почти до самой верхушки, и Ёшида, честное слово, тоже хотел бы застрять здесь. Врасти подошвами в железобетоные плиты, встать столбом посреди прохода, стать препятствием для входа и выхода, окаменеть… Но это так. Секундная лирика. Всему своё время, а пока он прикрывает дверь, вдыхая запах идеальной чистоты и порядка — Денджи тут и не пахнет, из Денджи выжали всё, что можно, — и мажет чернью под ресницами вдоль резких теней, повторяющим контуры чужого тела под простынёй. — Денджи-кун, — вздрагивают голосовые связки. До тошноты знакомая вихрастая макушка даже не дёргается — продолжает лежать мешком с опилками, продавливая пышную подушку под собой. Хирофуми пропускает язык между губами, отступает к стене. — Денджи, — повторяет он, прочистив горло. Никакой реакции. Под ключицами ничего не колотится, не сжимается, и щёки не обдаёт обличающим жаром, но шприц в ладони становится каким-то до омерзения влажным. Хирофуми не понимает, почему, но сползает вниз по стенке, хрустя суставами. Голова неумолимо тяжелеет, под атласной петлёй на шее мерно бьётся пульс. Денджи не шуршит простынями. Не мычит сквозь искусственный сон, как мычал в поцелуи. Не сопит, как сопел в шею, когда стеснялся. Пальцы зарываются в густые угольные волосы, Ёшида устало покусывает губу и щурится шнуровке на своих туфлях. Подумать только, он снова прогоняет всю эту херню от конца к началу, как будто бы ему обидно. На что он вообще надеялся? Денджи всегда руководили эмоции и импульсивные поступки, из-за которых страдали окружающие, и принудительный переезд этого великого и ужасного — в кавычках, на практике он не опаснее шершня, чьё гнездо лучше не трогать — Человека-Бензопилы в комнату с бронированными стенами был всего лишь вопросом времени. Безусловно, Денджи, пустоголовая зараза, имел все шансы вновь попроситься на вольный выпас под чутким контролем своего вынужденного попечителя — достаточно было извиниться, чёрт побери, просто извиниться, — но Хирофуми уже не уверен, что стал бы слушать. Пожалуй, да, он скорее соврёт, если скажет, что не заебался ломиться в эти запечатанные двери, как умалишённый. Парадокс, теперь он не пытается достучаться или выломать — теперь он ищет повод прийти пораньше и подышать с ним одним воздухом. По другому никак — превышение должностных полномочий здесь, на территории Общебеза, чревато стычками с Фумико, теми парнями из её группы, и коллективным хрустом костей всех, кто в теории попадёт в этот замес. Пластиковый цилиндр, кстати, очень просто сломать. Достаточно наступить, проехаться каблуком и попрыгать для верности. Чего-чего, а веса Ёшиды эта дрянь с лошадиной дозой транквилизатора внутри однозначно не выдержит — лопнет. В таком случае, Денджи, пусть и ослабленный, сможет выбраться — заломать Бензопилу не удастся ни одному из охотников, и контракты с сильнейшими демонами не сделают им никакой погоды. Это вполне логично, как два пальца об асфальт. Вопрос в другом. Есть ли смысл? Густая чёлка щекочет переносицу, Хирофуми вскидывает подбородок в надежде разглядеть чужой профиль с такого неудачного ракурса. Подниматься не хочется — стрёмно увидеть его расслабленное, посеревшее лицо, и сорваться. Любые срывы, в свою очередь, иррациональны и весьма рискованы. Проверено на практике. Неоднократно. Поэтому, собственно, Хирофуми и предпочитает держаться подальше, опираясь на тактильную память и больную голову. Ему нравится торчать тут и вспоминать, как под подушечками скользил прозрачный пушок на поджатом животе. Не нравится мысленно нарекать себя конченым, ёбнутым и отмороженным, а затем неизбежно возвращаться к чужим стонам, неказистым изгибам тела и опухшим, доверчиво приоткрытым губам, и разумно корить себя за то, что они даже не успели полноценно потрахаться. Не факт, конечно, что Денджи бы дал, но хотелось бы. Разочек. Почувствовать, каково это по-настоящему. Вместе с ним. В нём. С руками, мнущими грубую талию, с ритмичными толчками в обмякшее тело, с его мстительными, неосознанными укусами в плечо и шею. Между бёдер чуть твердеет, Ёшида разминает затёкшие позвонки и прижимается виском к зернистой краске на стенке. Рассудок не трезвеет. Запас выдержки на нуле и в заморозке. Во рту сухо и кисло. Из щёлки в окне тянет выхлопными газами и неопределенным шумом. Чуткий слух демона-осьминога, распустившего фантомные щупальца вдоль бетонной коробки и ввинченой в плитку койки, улавливает каждый вдох и выдох Денджи, в котором всё более явно распознаётся нечто хаотичное. Скоро очнётся, бьёт Ёшиду первая мысль. Надо усыпить быстрее, чем он очнётся и начнёт задавать неудобные вопросы о своей злосчастной Наюте-Макиме, барабанит молоточками вторая мысль, и самолюбию Ёшиды Хирофуми наносится превентивный удар. Оглушительный до протяжного звона в барабанных перепонках, скрежета зубов и гула в ногах, пружинящих к чужой постели. Сопротивляться невозможно. Не нужно. Это из-за ебучей Наюты с её ныне покойными псинами и блохастой кошкой. Не будь их на этом свете — или хотя бы в зоне досягаемости Денджи — тот бы не клюнул на такую очевидную провокацию с поджогом. А ему, Ёшиде Хирофуми, не пришлось бы искать вену без медицинского образования, вытирать потные руки о матрас и выбирать между жизнью и этим дикарём. Как же это калит, блять. Хирофуми мутит от того, как начинают трястись руки. Всего-то из-за простого прикосновения к его смуглой коже. Колпачок удаётся снять с третьего раза. Первые два уходят на попытку хаотично погладить изрядно всхуднувшую грудную клетку и проскользнуть пальцами к острым ключицам — Хирофуми не жадный, когда Денджи не уводят из-под носа. Не жадный, но несдержанный, всё-таки сбрендивший и безвольный, потому что игла снова протыкает его бархатистую кожу. Как там в фильме говорилось? Выбери жизнь, да? Что же, Хирофуми выбрал.