Straight kids

      — Я принес твои любимые, Мин-а, — горячее дыхание опаляет краснеющую мочку, и Сынмин шумно сглатывает, смаргивая легкую дымку перед глазами и прикрывая глаза. Широкие ладони ложатся на талию, пальцы, едва надавливая, совсем невесомо скользят по коже, покрытой тонким слоем полупрозрачной ткани. Сынмин не видит, но чувствует кожей привычную яркую улыбку, украшающую пухлые губы, миловидные, хоть и едва заметные, ямочки, способные растопить сердце любого, и выразительные глаза с кошачьим разрезом, превратившиеся в маленькие щелочки — Хенджин всегда улыбался искренне.       Всегда улыбался ярко.       Хван льнет к чужому телу, вплотную прижимаясь своей грудью в крепкую спину, пытается сжать аристократичными пальцами изгибы тонкой талии, но сдается, ограничиваясь лишь невесомыми прикосновениями — он знает, что Сынмину и этого достаточно.       Сынмину достаточно просто ощутить его присутствие, чтобы обрести покой.       Мозг посылает по телу импульсы, и младший вздрагивает каждый раз, стоит ощутить на своей шее теплое дыхание; жмурится до цветных пятен, а позже успокаивается, вспоминая, в чьих руках находится сейчас.       Его больше не обидят, не ударят, не назовут плохими словами, не предадут, не сломают.       Хенджин не позволит.       Он ведет кончиком носа по изгибам изящной шеи, мурлычет что-то невнятное, вновь поднимаясь выше и воркуя на ушко. Нежно хохочет, замечая румянец, алыми пятнами расползающийся по медовой коже, вновь ласково называет щеночком, оставляя на проколотом хрящике едва ощутимый поцелуй, пока Сынмин буквально тает от его прикосновений. Раньше жгло от ран и ссадин, а сейчас — от смущения и юношеской любви, ударяющей в голову и сносящей крышу.       Хенджин опускается ниже, продолжая вжимать в свою грудь спину парня, оставляет влажную дорожку из поцелуев, смакуя губами каждый миллиметр солоноватой кожи от загривка до ворота темной футболки. Он подается вперед, с влажным звуком припадая губами к самому уязвимому месту на теле Сынмина — шее. Широко лижет по артерии, аритмично пульсирующей под тонким слоем фарфоровой кожи, покрывает ключицы отметинами, что сойдут к утру, мажет языком по тяжело вздымающемуся адамову яблоку и оставляет последнюю метку около яремной впадины, вбирая в рот нежную кожу, дурманящую своим сладким ароматом.       Сынмин распахивает глаза, по телу пробегается дрожь, но совсем не такая, как раньше — раньше была боль, а сейчас — нежность. И Хенджин купает Сынмина в этой нежности, сводя его с ума простыми ласковыми прикосновениями, постоянно воркует на ушко, каждый раз давая новое милое прозвище. Сынмину больше по душе..       — Ну же, не плачь, щеночек.       Соленые дорожки мерцают на свету, лунный свет аккуратно падает на припухшие щеки, пока в глазках-бусинках взрываются звезды и зарождаются новые галактики.       Тело прошибает током от любого прикосновения, и Хенджин, в попытках отвлечь Сынмина от навязчивых воспоминаний, вылизывает его шею и все места, до которых может дотянуться. Одним движением разворачивает трясущегося Сынмина, все так же придерживая за талию, крепко прижимает к себе, накрывая своим телом, и младший кажется совсем крошечным в его руках.       Изящные пальцы приподнимают острый подбородок, заставляя посмотреть в глаза. Любовь — такая отчаянная, плескалась на дне серых, ранее безжизненных и не излучающих чего-то, кроме страха, глаз. Сынмин раскрывает губы в тихой «о», стоит Хвану провести кончиками пальцев по припухшей щеке, щекоча и посылая волну мурашек по чужому телу. Большой палец ложится на нижнюю губу; кровь приливает к тому месту, где подушечка касается тонкого слоя кожи. Хенджин завороженно водит кончиком пальца по сынминовым губам, тяжело вздыхая каждый раз, когда чувствует мелкие ранки и впадинки, а после, задерживая дыхание и поднимая на Сынмина нежный взгляд, медленно подается вперед и целует. Целует совсем невесомо, едва касаясь своими губами чужих. Целует тягуче и сладко — так, как любит каждый из них. Посасывает нежную кожу, проходясь по ней языком, но спешить не смеет, оттягивая столь сладостный момент, и тихо мурлычет в чужие губы, усиливая хватку на тонкой талии.       Они целуются долго, переходят из одной крайности в другую — сначала едва касаются, а после утопают друг в друге, целуясь вязко, глубоко. Совсем не пошло, нет. Скорее, передавая всю свою отчаянную и невероятно нежную любовь, осыпая лица друг друга невесомыми поцелуями.       Хенджин отрывается первым, бархатистый грудной смех завораживает младшего, и его губы расплываются в нежной улыбке — верхняя губа открывает вид на белоснежные и довольно острые передние резцы. Хван заливается нежным хохотом еще сильнее, умиляясь и вновь воркуя над младшим, и наклоняется, оставляя в уголке губ смазанный поцелуй.       Кажется, у Сынмина в глазах вновь взрываются звезды.       Хотя нет.       Галактики.