* * *
…Идея двигаться к реке принадлежала Не Минцзюэ. Весь путь он опирался на Сиченя, но на деле просто управлял им, как самоходным костылем. Он еще больше стал похож на генерала преисподней, теперь уже не только внешне. Не отвечал ни на один вопрос, не слушал здравых замечаний о дебрях, топком береге и наилучшей тропе. Казалось, на его глазах шоры. Спуск к воде был не для людей. Минцзюэ это не остановило. Он преодолел глинистый склон, врезался в непроходимые кусты, держа перед собой саблю, протаранил заболоченный камыш и остановился, только когда вода дошла ему до пояса. Тут он, казалось, расслабился, даже прикрыл глаза. Он все еще опирался на Сиченя левой рукой. В его груди торчали две стрелы, наконечники выходили из спины. Было ясно, что он на пределе. И дело не только в ранах, вэньской выходке или сохранении лица. Минцзюэ должен был сидеть на трибуне и не вмешиваться. Совет кланов и так не в восторге от нового главы Цинхэ. Сичень виноват в том, что случилось. — Можешь сломать оперение? — спросил Минцзюэ глухим голосом. Сичень мог. Оперение было длинным, но стрелы еще длинней. Как ни фиксируй их при переломе — вибрация древка потревожит раны. Даже острый Шуоюэ, что рассекает на весу шелковый платок, справился не идеально. Минцзюэ выбранился сквозь зубы. Его дыхание стало прерывистым. — Вынимай, — приказал он. Сичень вытащил из спины Минцзюэ две стрелы и застыл с ними, не зная, что требуется. Минцзюэ, опираясь на саблю, рухнул на колени. Скрыл голову под водой. Над рекой плыла томная ночь гранатового месяца — последняя ночь весны. А по реке медленно плыли следы лесной жизни: обрывки осоки, опавшие почки и древесная шелуха. Спина Не Минцзюэ — черная и покатая, как камень — блестела от влаги. Белые лепестки в воде не различались. Зато безлунное небо позволяло рассмотреть все созвездья Эклиптики, что составляют дворцы четырех священных животных. Один следовал за другим, являя всю полноту творения: за зимней Черепахой — весенний Дракон, за ним летний Феникс, а следом осенний Тигр. Не Минцзюэ воплощал собой зеленого дракона, символ жизни, а Лань Сичень — белого тигра, символ смерти. Надмирная обитель Гусу Лань противостояла «Мирской Юдоли» — крепости Цинхэ Не. Орден Не соотносился со стихией дерева, а орден Гусу Лань со стихией металла, что рубит ветви и стволы. Есть ли в этом хоть какой-то смысл, кроме того, что людям в реке не по пути?.. Минцзюэ поднялся, окатив Сиченя брызгами. Его косы распустились, шпилька выпала, и вид он имел крайне дикий. Но не очень здоровый. — Я залечу твои раны, — кивнул Сичень, — моя ци восстановилась. — Да выброси ты эту дрянь, — заявил Минцзюэ, указав на стрелы, и побрел вперед. Брести в реке было странно, но стратегически выгодно: с воды отлично просматривался берег со всеми его характеристиками. Наконец, нашлось нужное место. Пологое, травянистое, почти без камыша. На берегу Минцзюэ вогнал саблю в грунт и разделся. В этот раз Сичень не поймал ни одной лишней мысли — все было верно, к тому же чего он там не видел. Однако он ошибся: даже скудное ночное освещение показало, что раны от стрел — мелочь. У Минцзюэ были сломаны ребра и вырван кусок плоти из бедра. Даже сейчас от его тела шел гнев. Скрытый, залитый холодной водой — по рецепту Гусу — но ощутимый как горячая, жесткая вибрация. Сичень не знал, как к нему подступиться. Сичень, как и многие адепты Гусу Лань, воспитывался без матери. Он ярко чувствовал эту пустоту на месте «нежной заботы», и, как мог, старался ее компенсировать. Он овладел иглоукалыванием и прочими способами врачевания, он знал множество целебных мелодий, что несут покой телу и душе. Но все равно ощущал, что несовершенен. Чтобы быть совершенным, порой достаточно капли отваги. Хотя правы и те, кто говорит, что отвагу может заменить чувство вины. Кровь на спине Не Минцзюэ, которая никак не сворачивалась, полностью скрыла от взгляда тонкие белые шрамы. Лань Сичень снял верхнюю одежду, чтобы не испачкать ее еще сильней — и деликатно обнял своего спасителя. Не Минцзюэ покачнулся и пошел назад в реку. Возможно, он подхватил Сиченя под лопатки, как несколько лет назад, в детстве, и увлек с собой. А может Сичень побрел следом сам, чтобы показать свою стойкость во всех обстоятельствах. Но, возможно, все было не так, и Минцзюэ просто лег на речное дно — голова в камышах — и сказал, как уже говорил однажды: «Иди сюда!» До рассвета в памяти Сиченя расплывалось непроницаемое слепое пятно. Но ночи в это время года коротки, поэтому могло быть и так, что вспоминать просто нечего. Даже если душа поет, а разум отключился. Одно было ясно: он оказался нежным лекарем и хорошо справился. Гнев Минцзюэ более не ощущался. И еще Сичень знал, что повзрослел. Он больше не захлебывался, уткнувшись лицом в бронзовые ключицы, его руки ни разу не задрожали, и он бесконечно долго рассматривал звезды, положив голову на предложенное плечо. Еще он бесконечно долго рассматривал Не Минцзюэ в лучах рассвета — но это было оправданной необходимостью, так всегда делают опытные лекари со своими пациентами. Над рекой вниз по течению расцвели бледные вспышки, в которых еле угадывалась символическая голова быка. — Это мои, — сказал Не Минцзюэ, встрепенувшись. Сиченя обдало жаром. И тут же холодом: Минцзюэ убрал руку с его ребер. — Шисюн хочет идти уже сейчас? — Сичень привстал, зачем-то отжал волосы от излишков воды и тут же лег обратно. — Тебе тоже пора, — Минцзюэ слегка оттолкнул его голову. — Хочу посмотреть, как ты высушишь на себе одежду за пять фэней. — Шисюн помнит? — рассмеялся Сичень. — А шиди* сдержит слово? — Минцзюэ сорвал камышину и направил ее Сиченю в лицо. Но не завершил жеста. Его рука так и застыла, камышина сияла в каплях росы. — Хочешь щелкнуть меня по носу? — проницательно сказал Сичень. Отчего-то голос его прозвучал грустно. — Да, было дело. — Отчего передумал?.. — Я грубый человек, — выбросил стебель Минцзюэ, — но даже мне понятно, что некоторые лица трогать нельзя. — Это потому, что я сын твоего наставника? — стукнул его по плечу Сичень. — Или потому, что я тоже будущий Глава? — В красивое лицо травой не тычут, — исчерпывающе ответил Минцзюэ. — Если бы я был девушкой, — пошел напролом Сичень, щурясь от лучей солнца, — ты тоже никогда бы не прикоснулся к моему лицу?.. — Что за дикие мысли, — поднял брови Минцзюэ. — Если девушка стала женой, уже не важно, красивая она или нет. А если не стала, то нечего и дурить. — А… — начал Сичень и вовремя осекся. — А ты, господин Лань, мне друг и боевой товарищ, — подытожил Минцзюэ, поднимаясь на локтях. Взрослое лицо главы Цинхэ было сумрачным и скуластым, с поднятыми к вискам глазами. Упрямые брови придавали ему сердитый вид, но когда он улыбался — лицо озарялось изнутри, словно в густом лесу фестиваль светлячков. Ни один эстетический канон, принятый в утонченном обществе, не счел бы Не Минцзюэ привлекательным. Он являл собой типичный идеал для черни — рослый, весь покрытый мышцами, с огромной копной волос, с крепкой высокой шеей — на ней проступали рельефные вены и кадык. С белыми зубами сыроеда, которыми можно перегрызть шею зайцу. Вне всякого сомнения, он так и не овладел шици гэфу — жанрами классической поэзии; не освоил гуцинь, каллиграфию и живопись, как пристало культурным людям. Возможно, он научился играть в сянцы — но вряд ли стал разбираться в сортах чая. С таким человеком не только поговорить не о чем — с ним даже не о чем помолчать. Однако Сиченя несло на этот темный утес, словно он его уже пометил и освоил. Ведь есть же своя привлекательность в суровых вершинах гор или в одиноких кедрах на обрыве? Поэты сложили о них много стихов! В целом ситуация привычно напоминала Сиченю о его несовершенстве. Дурном, плебейском вкусе на людей. Зря дядя жалел палок. Или о еще более страшном: Сиченя влечет тупая необузданная стихия, но лишь потому, что эта стихия признала его за своего. Он тщеславен, а может быть и труслив. Минцзюэ же как защитник выше всех похвал. Однако было во всем этом еще что-то, что можно найти между строк в изречениях Конфуция и в хрониках ушедших династий. Настоящей сила бывает лишь тогда, когда она добра. А добра она бывает лишь тогда, когда нравственна. Белая лента Лань Сиченя, намокнув в воде, прилипла к бронзовой груди, словно облюбовала ее еще с того, первого, раза. Минцзюэ стряхнул ее, и этот непочтительный жест оказался последней каплей. Сичень одним движением развязал ленту и уронил ее на Минцзюэ. И для надежности похлопал по ней рукой. — Это что-то значит? — спросил Минцзюэ, взяв ленту. В ее центре начинался орнамент облаков, и Минцзюэ погладил его, словно расправляя. Его глаза в утреннем свете были совершенно зелеными, с кошачьей желтизной. — Я не хочу быть тебе просто другом и боевым товарищем, — опустил глаза Сичень, поскольку то, что он собирался сказать, было очень серьезным. — Я хочу стать для тебя чем-то большим. Пойти с тобой по тропе самосовершенствования. — А мы разве и так не идем по одной тропе самосовершенствования? — нахмурился Минцзюэ. — Как все заклинатели? …Он не понимал. — Не все заклинатели… — начал Сичень, и ощутил, что не сможет объяснить. Это было слишком интимным, бесстыдным на словах, почти распутным. А самое главное — уже лишним! — Верно, не все, — легко подхватил Минцзюэ. — Негодные Вэни идут совсем другой тропой! Повисло молчание. Над рекой взвились ранние стрекозы, играя в теплом воздухе. Упоительно пела за спиной лесная птица. Минцзюэ поднял колено и смотрел в воду. Сичень сидел на коленях перед ним, как провалившийся ученик. Звенели обласканные ветром листья ивняка, то резко, то еле слышно; мерцала речная рябь. Первый день лета. По спине Сиченя прошли мурашки. Вряд ли он сможет сейчас высушить на себе одежду, даже за изрядный срок. — Будет война, — сказал Не Минцзюэ, сжав челюсти. — Наш мир разделится на тех, кто согласится на все ради мира, и на тех, кто примет войну ради своего будущего. Орден Цишань Вэнь не выберет мир, где пять великих кланов равно имеют право голоса. Он подавит или купит тех, кто готов встать под его знамена. У меня нет выбора. Я буду сражаться, либо мой орден перестанет существовать. Не думай, молодой господин Лань, что в данных обстоятельствах слова «боевой товарищ» пусты или легковесны. — Хорошо, — прошептал Сичень, так как голос ему изменил. — Никто не знает, на какой стороне окажется Гусу Лань, — тихо продолжил Минцзюэ. — В конце концов хорошей всегда является та политика, которая ведет к выживанию. Возможно, потрясения обойдут твой дом. Но, как бы то ни было, я никогда не подниму на тебя руки. — Хорошо, — еле слышно сказал Сичень. — Не переживай, — обернулся к нему Не Минцзюэ. — Я понял, что ты хотел сказать. Я дорожу нашей связью. Поэтому с радостью приму тебя не только как друга, но и как брата. А поскольку молодой господин Лань явно спешит, и даже успел отчаяться, я готов побрататься с тобой прямо сейчас. Давай, неси свой меч. — Так уж и меч? — поднял влажные глаза Лань Сичень, чувствуя, как его сердце выбило лишнюю дробь. — Ну, можешь расковырять любую из моих ран, — величественно взмахнул рукой Минцзюэ; белая лента описала красивый полукруг. — Но мне придется тебя укусить. Твои раны совсем затянулись! — Нет! — выставил руки Лань Сичень. — Я пойду за мечом! Кровь Не Минцзюэ казалась терпкой, словно настой зимнего терновника. Слизывать ее с клинка было нелепо, но иначе вышло бы непотребство. Хотя видеть, как Не Минцзюэ прикладывается к Шуоюэ, тоже было зрелищем неоднозначным. Сичень не мог отогнать от себя уверенность, что Минцзюэ поцеловал его клинок. Все это время в воздухе разносился низкий металлический гул. Говорят, так бывает при землетрясениях или когда демоны рушат врата Преисподней. — Клянусь никогда не лгать тебе, — взял Минцзюэ Сиченя за плечи, притянул к себе лбом. — Клянусь всегда приходить тебе на помощь. Никогда не разрушать то, что тебе дорого. Всегда посвящать тебя в свои планы. И никогда не говорить за твоей спиной того, что ты хотел бы утаить. Клянусь быть тебе братом в горе и в радости. Клянусь всегда слушать твой голос и доверять тебе. А иначе не знать мне покой после смерти. — Я клянусь всегда следовать за тобой, — горячо отозвался Сичень. — Клянусь никогда не судить тебя, быть тебе опорой, любить тебя, как люблю сейчас, никогда не взваливать на тебя своих печалей и всегда тебе верить. Клянусь быть тебе братом в горе и в радости, и никогда не связывать себя подобными узами с кем-либо еще. — А жена? — низким голосом спросил Минцзюэ. — Я не женюсь, — легкомысленно отозвался Сичень. — Ну ладно, — не поверил Не Минцзюэ и разорвал объятие. — Мы поклонились друг другу. Теперь мы должны поклониться небу и земле. Чтобы ты не сожалел, оставшись без жены, что так и не попробовал этот ритуал. — А ты скоро женишься? — убрал за ухо прядь волос Сичень. — Мне сперва надо поднять брата, — убрал Сиченю за ухо вторую прядь Минцзюэ. После поклонов находиться в реке стало неловко, к тому же день разгорался. А вместе с ним накалялись и грядущие проблемы. Минцзюэ быстро оделся, хотя половина его вещей была разрублена и прожжена. Потом он скрутил мокрые волосы и беспомощно обернулся. — Что?.. — спросил Лань Сичень. — Вряд ли у тебя есть пара палочек для еды, — пробормотал Минцзюэ. — Я выточу тебе шпильку из сандала, дагэ, — с притворной покорностью ответил Сичень, срезая ветку ивы. Ветка была зеленой и хлипкой, как любой молодой побег, но после удаления листьев и лишней длины могла справиться с задачей. — А пока прими то, что дарует природа. — Когда твой черенок затвердеет, — поморщился Минцзюэ, кое-как закалываясь, — от него будет больше пользы. Сичень покраснел и испугался своей реакции. Минцзюэ ничего не заметил.* * *
По возвращении к трибунам выяснилось, что орден Цзян завалил паука Жэнь-тоу, но исключительно оттого, что наткнулся на него раньше прочих. Было несколько раненых, не сумевших исцелиться самостоятельно; их осматривал лекарь. Вэнь Сюй сохранил целостность своей группы при захвате змеиного монстра, так что был объявлен победителем. Формально охота завершилась уже несколько часов назад. Опоздавшие продолжали подтягиваться. На краю турнирного поля собрались адепты Цинхэ Не. Они добыли целый мешок духовных камней, вынутых из зверей и оборотней. В голове не укладывалось, как можно набрать столько за одну ночь. «Кто бы подумал, что богомол разденет чижа», — заметил Цзян Фенмянь. Дядя Лань встретил Сиченя с каменным лицом, в котором стыла обида. — Где ты был? — спросил он холодно. — Позволил гулям извалять себя в грязи? — Этот недостойный заклинатель сражался с Санлю, — низко поклонился Сичень. — Не Минцзюэ спас меня и обезвредил зверя. Но орден Вэнь… — Закрой рот, — тихо приказал Лань Цижэнь. — И поправь ленту. На нас смотрят. …Лента, действительно, немного сбилась. И еще кружилась голова. Словно он все еще летит, причем не на клинке, а прямо на облаке. — Молодой господин Цинхэ Не открыто обнажает свой клинок, — распрямился Сичень. — Но торжествуют те, кто действовал скрыто. Это и есть то, что нельзя оглашать?.. — Господин, открыто обнажающий клинок, — произнес Лань Цижэнь, пропустив мимо ушей конец тирады. И повторил, словно смакуя: — Чифэн-цзюнь. Достойный титул. Я выражу главе клана Не признательность за случившееся, когда придет время. Неприлично решать личные вопросы у всех на виду. Белая лента давила на лоб Лань Сиченю, отчего речь дяди звучала, как шелест ивняка. Она привычно обволакивала слух, но вдруг перестали пониматься отдельные слова. Невесомость разливалась по венам горькой, холодной водой. По возвращении домой следовало сразу же изучить всю информацию о яде Санлю. Возможно, он вызывает галлюцинации. _________________________________________ Комментарий: Титул 赤锋尊 (Chi Feng Zun) — Чифэн-цзюнь — можно перевести несколькими способами. Красное жало. Алая ярость. Господин, открыто обнажающий клинок. 赤 сhi 1) красный; алый; червонный 2) преданный; искренний, верный; честный 3) голый, нагой; обнажённый 锋 feng 1) остриё, острый наконечник; 2) жало 3) оружие 4) ударный отряд, авангард 5) боевой пыл (задор), ярость. 尊 zūn — честь. Уважаемый, почитаемый и т.д. — показатель почтительного обращения.