бей

Виолетта сгорает в личном котлу в аду. когда стонет и откидывается на кушетку, когда выгибается, пытается унять дрожь в ногах. когда Кира по старой привычке тянется к выключателю, гася свет и оставляя их в интимном полумраке. духота накрывает с головой. её сладость всё так же хороша: с пылающими глазами и приторными губами. это безумие, их личный грех, точно разврат и точно предательство. наверное, обещанию возненавидеть. однажды Виолетта пообещала себе возненавидеть грубые пальцы раз и навсегда. однажды она снова возжелала их в себе, не смея сопротивляться своему искушению. Кира раздевает её незамедлительно, тянется к застёжке джинсов и кое-как справляется с задачей, выдыхая что-то в губы. и это что-то напоминает сдавленное «блять». она всё ещё такая. с принципами, понятными ей одной, с оскалом и с манящими, почти чёрными глазами. Кира не спешит. растягивает удовольствие, выцеловывая живот и слыша едва заметные стоны. помнит, что Вилке нравится горячо-холодно. чтобы жар сменялся льдом. чтобы кончики пальцев немели и чтобы губы ни в коем случае не оставались без внимания. в небольшом рабочем кабинете до безумия жарко. приподнимаясь, Виолетта Малышенко тянется руками к своему личному палачу, обхватывая чужую шею. и нарывается на её губы, тут же воспламеняясь и сгорая заживо. игра в ничью. это, пожалуй, название. она всхлипывает, то ли от накативших эмоций, то ли от желания, которое лично ей отдаёт отвращением к себе. — Тише, — по-старому. как когда-то. Кира, как когда-то, языком касается шеи. облизывает, чувствуя, как сама истекает, но держится. просто чтобы вспомнить, каково это — видеть Вилку такой. глаза в глаза. смотрят друг на друга, пытаясь разгадать, что происходит. в истерии и полуприпадке Виолетте кажется, что это вовсе не похоть. что Кира прикрывает глаза не от желания трахнуть. она ею пытается дышать. хочет что-то почувствовать. хочет взять за руку и переплести пальцы. мнимая похоть только снаружи. внутри у Медведевой ураган, который она вываливает в тяжёлом дыхании. и шепчет растерянно: — Красивая, блять, — будто красотой Виолетта её убивает. кусается. а потом зализывает кожу, осторожно касаясь языком мочки. и тогда уже Вилка стонет, сжимая её волосы на затылке. — Сука, какая ты красивая, — будто в бреду. снова захватывает чужие губы, сжимая талию. нависает, пытается ухватить колено или что угодно, — чтобы Виолетта, блять, сложилась пополам и полностью оказалась в её руках. а та только лишь мычит в поцелуй, снова содрогаясь. ждёт чего-то. с усмешкой шепчет: — Ты же не любишь целоваться, — пытаясь посмотреть прямо в глаза. Кире нечего ответить. она не любит целоваться, но одна мысль о том, что прямо сейчас она лишится губ напротив пугает и заставляет злиться. поэтому она просто захватывает её нижнюю губу снова, языком проходясь по небу. губы-шея-подбородок-ухо. вылизывать и усердно размазывать слюну. а пальцами едва касаться сосков и груди, слыша отклик в виде мычания прямо на ухо. и от этого заводиться ещё больше. Вилки надолго не хватает. она уже дрожит, чувствуя физическую боль на пару с удушьем. хрипит едва недовольное: — Кира, блять, — хватая её за шею и смотря в глаза, — давай, сука, трахни меня, как тебе всегда нравилось, — издевательски. подстрекая вспомнить всё, что было между ними. кидает вызов, смотря прямо в глаза. — Или ты, блять, разучилась душить? Виолетта тонет в ненависти и желании. выводит Медведеву окончательно, усмехаясь и наблюдая, как та меняется в лице, грузно вздыхая. Кира хочет насладиться нежностью и переплетёнными руками. Вилке это не нужно от слова совсем, ей нужно доказать им обеим, что ненависть заслуживает главенства. потому Кира тянет её на себя, одним движением поднимая и разворачивая. заставляя локтями упереться в кушетку и стоять в непозлолительно-неприличной позе. заставляет выгнуться и слушать рычание на ухо. в полутьме она снижает тон, проговаривая: — Так ты хочешь? — Тебе по-другому и не позволено, — цедит та, улыбаясь. потому что любить Кире нельзя. можно ненавидеть. шлепок, один, второй. стон и сдавленный крик, когда Кира одной рукой ухватывается за грудь, со всей силой сжимая. и пробирает под бельё, прикусывая мочку. — Как раньше, Виолетта, — слетает с губ, пока Вилка чувствует, как шустрые пальцы оглаживают половые губы, — так и осталась послушной девочкой? крышу сносит с необычайной скоростью, а потому Вилка совсем уж падает на кушетку корпусом, всхлипывая и приоткрывая рот. горячие пальцы проникают внутрь, с остервенением вбиваясь, и она не может не хрипеть, хмуря брови и скуля от нарастающего напряжения. Кира вслушивается в каждый стон, запоминая. она сходит с ума, наблюдая за телом под собой, тяжело и часто дышит, краснеет. придерживает за шею, придушивая и выбивая вздохи. — Быстрее, блять, — возмущённо кричит Виолетта, подаваясь назад. выстанывает, хнычет, всхлипывает. дрожит, чувствуя, как ноги ни черта не держат. как Кира перехватывает рукой её тело поперёк, приподнимая и снова целуя в шею. горячо-холодно. горячо снаружи и холодно внутри. пара более быстрых движений и она почти кончает. почти, потому что Кира чувствует её до безумия хорошо. останавливаясь и отстраняясь, отпускает из захвата, выходя. — Какого хуя? — шепчет та еле-еле, пытаясь ровно дышать. — Нихуя так не будет, как ты сказала, — со злостью цедит Медведева, снова разворачивая к себе. наверное, командует, потому что Вилка сейчас готова на всё. она смотрит ей в глаза непозволительно вопрошающе и горит изнутри, пытаясь ни в коем случае этого не показать. хватает за бёдра, приподнимая. Киру перемыкает в моменте от несправедливости и нахлынувших чувств. это вовсе не ненависть — это что-то болезненное и до простоты глупое. это зовут сумашествием. в некоторых случае любовью. Виолетта ни черта не понимает, но продолжает впиваться зелёными глазами в её чернь. пока Кира сама не тянется поцеловать, чувствуя, как та ёрзает прямо на руках. они играют по-Кириному. она бережно усаживает Виолетту обратно, спускаясь поцелуями ниже. облизывая рёбра, очерчивая руками кости и наслаждаясь. Вилка молчит, не смея шевелиться. мирится с положением вещей и чувствует, как та опускается на колени, касаясь языком. её тут же обдаёт жаром и волной мандража. слишком хорошо и слишком нежно. мокро и скользко. стоны. всхлип, и Вилка уже пытается свести ноги, хоть ни черта ей не дают этого сделать. она дрожит, откидывая голову, чувствует пальцы внутри себя и заходится почти криком. с придыханием открывает рот, окончательно изгибаясь и кончая, непозволительно для их тайны, громко. а потом пытается ровно дышать, кидая на Киру издевательский взгляд. буря эмоций проходит и остаётся ненависть. — Ты стала тряпкой, Настюш. — А ты всё ещё орешь, как резанная, — совсем не веселясь. Кире не до веселья. она разглядывает что-то родное в той Виолетте, которую знала раньше. рассматривает также тело в свете уличных фонарей, запоминая каждый изгиб. и когда та закуривает, усаживается рядом, падая головой ей на плечо. Вилка надменно смотрит, совсем не стесняясь. и выдаёт: — Моя очередь разъебать тебе жизнь. — Дальше некуда, — хрипит та, чувствуя боль от подобных слов. они поменялись местами. — Знаешь, я всё равно попробую. — Так меня ненавидишь? — Да, — тихо. выдыхая дым в сторону и хватая за шею для последнего поцелуя. последнего между ними. *** Кристина сидит на подоконнике каждый грёбанный день. пялится в окно, изредка разглядывая проходящих людей. чаще смотрит в небо. оно ей кажется безобидным. пожалуй, единственная безобидная вещь из тех, что есть кругом. всё по-обыденному никак. она не ходит на пары из-за того, что боится пересечься взглядом с карими глазами. боится, что Лиза снова откроет рот, потому что больнее этого в её жизни не было ничего. в конце-концов, Кристина просто хочет стать нормальной. любить бороды, мускулы и члены. так же, как любят все. чужая насмешка и уже родной надменный взгляд её добивают до конца. быть может, Кристина просто боится её настолько, что не может держать себя в руках. Лиза изредка выходит на кухню за водой, даже не поднимая головы. она знает, кто сидит на подоконнике. она пытается молчать, наблюдая, как надоедливый Денис трётся возле её первой любви. как он пытается веселить её. со стороны кажется, будто ему по нраву Кристинина грусть. будто именно это его и привлекает. та со временем сдаётся. иногда выходит с ним пройтись по студенческому городку и выпить пару бутылок в парке. в конце-концов, ей нужно с кем-то говорить. Денис громкий, навязчивый и странный. он много говорит и всегда улыбается, трогает Кристину за талию, а изредка и чуть ниже. она понимает, что всё идёт к отношениям, а потому мирится и позволяет. пожалуй, ею будут гордиться родители. как минимум, не стыдиться. а что может быть важнее этого? десятого ноября они выбираются в парк погулять, выпить и покормить лебедей на пруду. Кристина внимательно слушает незамысловатый рассказ об учёбе и кивает на каждое слово. — Я сказал, что ты со мной в паре на проект у Остапенка, поэтому, вместе сдадим, — с улыбкой лепечет уже пьяноватый парень. — Это хорошо, — всё, на что хватает сил. потому что Кристина думает совсем не о проектах. в её голове множество мыслей, среди которых есть размышления на тему того, возбуждает ли её мужское тело. ответа не находится. она не имеет ни малейшего понятия, на самом деле. просто потому, что не успела разобраться. это ведь и была её мечта — сбежать в другой город, где её никто не знает. и теперь, в чужом городе, где её никто не знает, Кристина совершенно одна. одна, без желания жить или просыпаться по утрам. — Почему ты всегда молчишь? — Денис вырывает её из размышлений, щёлкая перед лицом пальцами. по-дурному лыбится, хлопая по плечу. — Всегда о чём-то думаю. — Расскажи. Захарова задумывается, хмуря брови. и как можно тише спрашивает: — У тебя есть детские травмы? Денис меняется в лице, опуская глаза и пытаясь вспомнить. бегает взглядом по траве, от нервов перебирая стебельки какого-то сорняка в руках. — Не знаю, родственники любили, вроде, — хмыкает парень, — но меня несколько раз били. Это было тяжело, потому что я не понимал, за что. Но они любили меня. — Да, меня тоже родственники любили, — хрипло тянет девушка, горько усмехаясь отражению в воде. пожалуй, Кристина не знает, что Денис её не поймёт, даже если постарается. она просто хочет хоть кому-то выговориться, но этот кто-то ненавидит её за их разрушенную любовь. они возвращаются в общежитие около десяти вечера. почти весь этаж тусуется в четыреста двадцатой, а потому везде пусто. и куря на кухне на подоконнике вдвоём, они молчат. Денис думает, что Кристина загадочная. Кристине нечего сказать. он рассматривает девушку, подвигаясь ближе настолько, насколько может. несколько секунд смотрит в глаза и наивно улыбается. гладит по волосам, от чего Захарова содрогается, и тихо шепчет: — Ты мне нравишься. У Кристины распахиваются глаза. до жути наивно. она играет всё, что можно и всё, что нельзя. хлопает ресницами, бегая глазами по его лицу. — Не шутишь? — еле-еле. — Нет, — и Денис наклоняется, чтобы поцеловать. медленно и скомканно, заставляя Кристину приоткрыть рот. она чувствует щетину и руку в волосах. чувствует, как он зарывается в копну волос, пальцами массируя затылок. от этого по телу бегут мурашки, а в голове проносятся воспоминания. липкие мерзотные черви поедают и без того съеденную душу. она дрожит, пытаясь закончить это побыстрее. Денису мало и он целует ещё более напористо. гуляя руками по телу и не чувствуя, как Кристина раз за разом увиливает. а потом парень говорит лишь: — Увидимся завтра, — щёлкая её по носу и улыбаясь. и уходит, совсем не замечая, как та начинает плакать. на Кристину что-то находит. то ли алкоголь, то ли ненависть к себе. то ли всё вместе. она ревёт добрые десять минут без остановки, норовя задохнуться. не то. грубо и страшно. похотливо и мерзко. как угодно, но не так. истерика подкрадывается с огромной силой, и Захарова уже рушит предметы кругом, смахивая с общего кухонного стола солонку и доску. на пол летит чья-то кружка, жестяная пепельница и сахар. всё разом. Кристина едва умывается, и кое-как бредёт до чёртовой ванны. кое-как захватывая ножницы одной из соседок. это не может продолжаться. Кристина Захарова ненавидит эти волосы и всё, что с ними связано. она ненавидит каждое касание к ним. ненавидит, как их трогают. а потому, стоя перед зеркалом, она дрожащими руками срезает добрую половину, и от копны до бёдер не остаётся и следа. плачет, рассматривая, как неровно отрезала. и держит в руках пряди, всхлипывая. тогда впервые приходит осознание своей жалости. впервые она понимает, что ей правда не хватает Лизы. но Лизы больше нет. Кристина усаживается в последнюю душевую кабинку, пока на неё льётся холодная вода. плачет, норовясь выхаркать лёгкие от судорожных вздохов. и почему-то хочет позвонить своей Лизе. с карими глазами и мягкими касаниями по волосам. а пока она не может этого сделать, видит лезвие, которое та оставила в закоулке вентиляции. руки сами тянутся понять Лизу. понять её боль. Кристина режет руку не глубоко. и ей не становится легче, как Лизе, вовсе нет. просто наказать себя — проще, чем что-либо другое. она зовёт Лизу в немом крике. та слышит бой посуды на кухне, слёзы в ванной и шум воды. не хочет до последнего, но идёт, боясь картины, которая перед ней может открыться. заходя в ванную, видит Захарову: она вся в крови, с изрезанной рукой, ревёт, не видя ничего перед собой. только силуэт. Лизе больно это видеть, но она даже не пытается заплакать. спокойно выключает воду, долго смотря в глаза. мутные, с редким оттенком голубого. и неживые. — Как оно? Нравится? Кристина загнанно смотрит, пока губы дрожат. Лиза спрашивает то ли про лезвие, то ли про своё отсутствие в её жизни. ни то, ни другое Захаровой не нравится. — Он тебя за эти патлы таскал, что ли? — присаживаясь на корточки, индиго берёт в руку несколько мокрых прядей; усмехается. и видя, как та начинает реветь и трястись вновь, не выдерживает, вздыхая. усаживается рядом, плюя себе на обещание доломать. жалеет снова, беря за руку и позволяя уткнуться себе в плечо. позволяя выплакаться. Кристина просто впивается зубами в чужую футболку и безмолвно всхлипывает, вдыхая родной запах. пытается надышаться. а когда приходит в себя спустя несколько минут, виновато поднимает глаза, просто смотря. видя, как Лиза внутри умирает. умирает, жалея после того, как об неё вытерли ноги. наверное, потому что любит. — Знаешь, я никогда не задумывалась раньше, — с запинками проговаривает Захарова, смотря прямо в глаза, — я не знаю твоего номера телефона. — Потому что я всегда была рядом, — с усмешкой; пока на глазах подступают слёзы. — Пора взрослеть, Крис.