***
Ровная, почти блестящая на солнце, дорога убегала вдаль, теряясь в зелени ухоженных, аккуратных туй и кустов сирени. Начало сентября радовало теплом, солнцем и спокойствием, не нарушаемым ветром или тучами. Вокруг стоит идеальная тишина, сейчас только час дня, и ни на улице, ни за заборами, вдоль которых бежала узкая двухполосная дорога, практически никого не было. В этом месте всегда было тихо и спокойно, тут почти никогда не устраивали каких-то шумных вечеринок, даже очень редко выходили за ворота в свободное время. Когда у тебя есть огромный участок с не менее огромным домом, слоняться по пустой дороге мимо высоких, глухих заборов не особо хотелось. Только шум большого города гудел где-то вдали, докуда добираться своим ходом очень долго. Особенно если тебе только семь лет, и у тебя ещё слишком короткие ноги для преодоления такого длинного расстояния. По дороге, совсем рядом с обочиной, неспешным шагом семенила совсем маленькая девочка, то и дело поправляя увесистый рюкзак за спиной, так и норовящий съехать с узких покатых плеч. Сегодня в школе второклассников задержали аж до пятого урока, который она героически отсидела и теперь спокойно шла домой, стараясь не запутаться в переулках и свернуть в нужном месте. Звенящая тишина даже немного пугала, из-за чего она то и дело пугливо оборачивалась назад, проверяя не увязался ли за ней какой-нибудь человек или стая бездомных собак, частенько бегающих здесь. Собак девочка панически боялась, хоть лично с ними почти никогда не встречалась. Она несёт из школы несколько пятёрок по русскому языку и литературе, предвкушая одобрительные слова от мамы с папой, проводящих этот день дома. Дома, в котором её ждёт единственное в мире существо, которое её любит. Небольшой серый котёнок трёх месяцев от роду, которого девочка нашла на улице и присвоила себе. Родители первое время возражали, держать беспородного и наверняка блохастого котенка в доме не хотелось, но дочь слишком долго и жалобно упрашивала, и те, с большим нежеланием, но согласились. Сейчас он скорее всего спит где-то у неё в комнате, и как обычно выбежит в просторную прихожую, только услышит хлопок дверей и стук детских ботинок по дорогому паркету. Она наконец-то вернётся домой после тяжелого дня, и они скорее всего снова проведут весь остаток дня в её комнате, играя в какие-то незамысловатые игры, после которых её как всегда утащат в музыкальную школу. Из-за угла вынырнул знакомый кованый забор, который практически полностью закрывала полоса высоких, пышных туй, создающих полупрозрачный зелёный занавес перед красивой, остроконечной оградой. Она подошла к тяжелой железной калитке, еле-еле дотягиваясь магнитным ключом до некого аналога домофона, пиликающего и наконец-то разрешающего войти. Притворив тяжелую дверь, убедившись в том, что она закрыта, девочка прошла вглубь участка по узкой дорожке, выложенной из каких-то отполированных, бурых камней. Перед глазами расстилался красивый зелёный сад, словно перенесённый из каких-то сказок в реальность. Впереди возвышался величественный трёхэтажный особняк, возведённый из темного-серого кирпича с темными швами, с блестящими на солнце шпилями из прочного шифера, тоже какого-то темно-коричневого оттенка, напоминавших церковные купола, только преобразованные в форму выгнутого тетраэдра. Девочке никогда не нравился её дом. Слишком мрачным, устрашающим и каким-то злым он казался, особенно на фоне милых соседских домиков. По правую руку расстилалась такая же цепь из туй, закрывающих соседям обзор на участок. Рядом с ними, совсем около забора, стояла клетка с собаками, тремя золотистыми ретриверами, начавшими громко лаять при виде вошедшей, снова пугая её этим. По левую руку просто территория, покрытая ковром газона, уходящая в пространство за домом. На простой дом он был совсем не похож, это был настоящий особняк, походящий на маленькую копию готического замка из средневековья, но только с тремя этажами. Мимо проплыла пара кустов можжевельника, и девочка наконец-то забралась по ступенькам к двери, проскальзывая внутрь. Напротив двери располагалась широкая лестница, до которой нужно было пересечь практически весь просторный холл, расходящаяся на две полосы, ведущие на второй этаж. Справа была дверь, ведущая в кухню и совмещенную с ней столовую, слева помещение, обустроенное под некую комнату отдыха, с бильярдным столом посередине и чучелом оленьей головы на стене. Её девочка побаивалась, из-за чего в эту комнату забегала крайне редко. На втором этаже располагалась детская, родительская комнаты, пара санузлов, отцовский кабинет и внушительная библиотека. Третий этаж представлял собой некий чердак округлой формы, на котором раньше хранились какие-то не особо нужные вещи. Котёнок на хлопок двери не выбежал, наверное, ещё не успел проснуться. Девочка скинула с плеч рюкзак, закинула на вешалку лёгкую куртку, и побежала к лестнице, ожидая обнаружить родителей на втором этаже. — Швецова. Алёна. Сергеевна. — Послышался сзади холодный, безэмоциональный голос, чеканящий каждое слово. Девочка остановилась как вкопанная и, постояв так пару секунд, медленно-медленно развернулась на сто восемьдесят градусов, исподлобья глядя на буквального выросшего из-под земли отца. Тот, глядя сверху-вниз, привычно грозно и придирчиво оглядывал дочь, держа руки за спиной, тихо постукивая ногой по полу. — Почему так долго? — Наконец-то произнёс он, когда напряжённая девочка успела напридумывать уже тысячу вариантов того, из-за чего её могут поругать. — У меня пять уроков было. — Тихо пробормотала она, выжидая, когда же её наконец отпустят. — Дневник. Почувствовав, как внутри всё похолодело от страха, она потянулась к рюкзаку, выуживая оттуда школьный дневник, в котором учительница математики только сегодня вывела аккуратную тройку. Она не поняла тему, написала плохо самостоятельную работу и почти разревелась прямо в классе. Учительница даже испугалась такой реакции на единственную тройку в дневнике школьницы, которая ходит только лишь во второй класс, и пообещала дать ей шанс исправить оценку на следующем уроке. Отец вырвал из маленьких рук книжонку, ища нужную страницу. Девочка нервно теребила косу, в которую были заплетены тёмно-русые волосы, доходящие почти до пояса, поправляя подол чёрного школьного сарафана. Нужная страница наконец-то нашлась, и мужчина неоднозначно покрутил пальцами ус, что-то усердно разглядывая. — Почему тройка? — Скорее даже не спрашивая, а утверждая, произнёс он. Всё-таки заметил. Девочка шумно сглотнула, чуть отступая назад, думая, как смягчить себе приговор. — Я т-тему не поняла. — Тихо-тихо пробормотала она, сжимаясь под пристальным взглядом отца. — Н-но я всё исправлю! Я уже договорилась, я всё исправлю! Отца слова не впечатлили, он молча захлопнул дневник и тяжело вздохнул. — Когда оценку поставили и когда самостоятельную писали? — С-сегодня писали и сегодня поставили. — То есть вчера ты не уделила достаточно времени подготовке, если написала на три. Если бы подготовилась нормально, была бы пятёрка, и всё было бы хорошо. Давай-ка вспомним, чем же ты занималась вчера вечером? — С Сеней играла… — Ещё тише прошептала девочка, понимая, что этим фактом окончательно себя закопала. — Ты играла с котом. А могла нормально выучить уроки и не получить такую плохую оценку. И что мы будем делать с твоим поведением? Видишь-ли, нужно, чтобы на первом месте стояла учёба, а не какие-нибудь игры или друзья. — Я т-так больше не буду. — Откуда мне знать, что этого не повторится? Мы тебе постоянно говорим, что нужно концентрироваться на учёбе, а не на чём-либо ещё, а ты нашим советам не следуешь. Ты нас не слушаешь и сейчас приносишь тройку за работу, к которой могла подготовиться, но вместо этого потратила время на какую-то ерунду. Ты разочаровываешь нас. Твоё непослушание и, как я вижу, отвлекающий фактор мешают тебе совершенствоваться. Нам надо что-то сделать, чтобы присечь это на корню и предотвратить дальнейшие такие случаи. Отец злился. Злился, но не кричал. Он крайне редко повышал голос, всегда говорил громко, но спокойно и размеренно, что пугало гораздо больше, чем простой гневный крик. Кричать предпочитала мама, за что частенько получала от мужа, любившего тишину и иные методы воспитания. Маму она боялась намного меньше. Потому что крик делал её предсказуемой. Она знала, что если мама кричит на неё, то её сейчас либо выпорют, поставив после этого в угол на несколько часов, либо будут тотально игнорировать несколько дней подряд, после того как на крики придёт папа. Папу она боялась намного больше. Никогда не было понятно, чего от него ждать. Настоящие эмоции он мастерски скрывал, хоть и не факт, что они были. Он мог часами что-то говорить, не меняя тембра и громкости, после чего мог либо достать ремень, либо просто уйти, совсем ничего не сделав, либо ещё пару десятков вариантов, предугадать выбор которых было невозможно. Это и нагоняло самый лютый страх. — Так что же мы будем делать? Швецова младшая молчала, представляя, что он после этого разговора сделает. Наверное, снова завалит какими-нибудь заданиями или заставит зубрить учебники почти по всем предметам, после пересказывая их ему. Что бы то ни было, её возможность хорошо провести этот вечер уже накрылась медным тазом, так что уже как-то всё равно. Какое бы наказание он ни выбрал, всё её свободное время на этой неделе теперь принадлежало ему. Откуда-то сверху послышался счастливый скулёж, видимо Сеня наконец-то проснулся и побежал вниз. По дорогому паркету заскрежетали маленькие коготки, и маленький тёмно-серый комочек показался на лестнице, прыгая по ступенькам вниз, путаясь в тонких, ещё неокрепших лапах. Под презрительным взглядом мужчины он подбежал к своей хозяйке, тыкаясь мокрым носом в её ноги, неумело мяукая, прося еды. Девочка, стараясь делать вид, что не замечает ничего кроме отца перед собой, попыталась незаметно подтолкнуть его одной ногой себе за спину, чтобы не злить отца ещё сильнее. — Не знаешь, что делать, значит… Я вот вижу, что к нашей беседе даже отвлекающий фактор присоединился, из-за которого мы тут и стоим. Ну, если не знаешь, что делать, сделаю я. Сергей нагнулся и схватил котёнка за шкирку, поднимая парой пальцев на уровень своих глаз. Алёна испуганно подняла глаза, глядя на отца, уходящего на кухню с вырывающимся животным в руке. Не сумев стоять на месте и раздумывать, куда и зачем отец понёс его, она сорвалась с места, забежала на кухню, с ужасом глядя на своего единственного друга, жалобно пищащего и болтающегося в воздухе словно тряпичная кукла. — Не обижайся на меня, я желаю тебе только лучшего. Я желаю тебе успешного будущего, для которого нужно вкладывать все свои силы в учёбу, а не во всякую ерунду, из-за которой у тебя летит успеваемость и качество обучения. — Мужчина вытащил таз, который обычно использовался для складирования почищенной картошки, и подставил его под кран, набирая в него воду, всё ещё держа животное за шкирку на расстоянии от себя. Девочка всё стояла неподалёку, не понимая, что происходит и будет происходить, глядя то на спокойного отца, то на вырывающегося Сеню. — Ты, наверное, ещё слишком маленькая, чтобы понять, но я считаю, что даже до семилетнего ребёнка можно достучаться, если правильно донести информацию. Есть не по годам умные дети, которые сами понимают важность образования, которых ничего не отвлекает, для которых учёба — главное занятие в жизни. Я не обижаюсь и не злюсь на то, что ты к таким не относишься. Я понимаю, что любого можно воспитать и перевоспитать так, как нужно, так как правильно, и считаю своим долгом сделать это. — Таз, наполовину наполненный водой, вытащили из раковины и поставили на стол около неё. Мужчина взял котёнка в правую руку, полностью разворачиваясь к растерянной дочери, не понимающей, к чему он клонит. — Если это, — потрясывая животным в воздухе, произнёс он, — тебя отвлекает от учёбы, твоя успеваемость падает, а хорошее будущее, престижный университет и работа ставятся под сомнение, я считаю вполне справедливым и правильным решением — убрать это из твоей жизни. Пойми меня правильно. С совершенно равнодушным лицом он резко опустил пушистый комок в таз, обхватывая голову широкой ладонью, прижимая её ко дну. Животное истошно заскулило, сразу же захлёбываясь из-за этого. Маленькое тельце полностью погрузилось под воду, хоть и отчаянно пыталось вырываться, размахивая лапами, лишь усугубляя этим своё положение. — Нет! Нет, нет, не надо! — Закричала девочка, срываясь с места, подбегая к столу. — Отпусти! Я больше не буду, правда! Пап! Пап, не надо! Папа не обращал внимания ни на хрипящего котёнка, ни на жалобно кричащую дочь, у которой по щекам покатились слёзы. Она пыталась подпрыгнуть, дотянуться до края стола, хоть как-то самостоятельно помочь умирающему Сене, если отец совсем не обращает на неё внимание. Тот даже не опускал на неё взгляд, просто пялился в стену, всё вжимая голову в дно. — Пап… Пожалуйста, не надо… — Смирившись с тем, что до стола она не дотянется, всхлипнула девочка, поднимая полные слёз глаза на отца. — Я буду хорошо учиться, правда, не надо… — Не сомневаюсь. — Довольно ухмыльнулся он, облокачиваясь о стол спиной. Котёнок издал последний хрип, с булькающим звуком смыкая и размыкая челюсти, устало двигая конечностями уже на самом последним издыхании. Алёна снова надрывно завопила, ударяя отца кулачками по ногам, обезумевши ударяясь о них головой. Сеня затих, полностью погружаясь на дно, переставая сопротивляться, двигаться, дышать. Сергей с нотками отвращения, появившимися на абсолютно равнодушном лице, двумя пальцами вытащил потяжелевшее тельце из воды и кинул его на пол. Оно с глухим хлопком ударилось о паркет практически в двух шагах от замершей на месте Алёны, моментально создавая вокруг себя лужу. Девочка побелела как смерть при виде бездыханного котёнка, лежащего у её ног, казалось бы, ещё пару часов назад бегавшего с ней по дому. — Это твоя вина. — Тем же спокойным голосом произнёс отец, закладывая руки за спину. Голубоглазая медленно-медленно помотала головой, неверяще глядя на трупик перед собой. Это не её вина. Это не она утопила своего единственного друга из-за какой-то тройки по математике. Она не виновата в том, что разозлила отца тем, что захотела в кой то веки провести время не за надоевшими учебниками. Ей всего семь лет, она хочет гулять и проводить своё детство так, как ей самой хочется, а не проводить всё свободное от школы время дома за домашней работой и другими уроками. Из-за родителей у неё даже друзей нет. И сейчас перед ней лежит единственное существо, приносившее в её жизнь какую-то банальную детскую радость и отвлекавшее от постоянного напряжения. Уже мёртвое. — Искупи свою вину и помоги ему упокоиться с миром. — Кивнул на постепенно холодеющее тело отец. — Нет… нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет! — Переходя с истерического шепота на хриплый крик, забормотала голубоглазая, убегая в холл к лестнице. — Что у вас тут происходит? — В кухню зашла мать, видимо устав слушать крики собственной дочери. Вид мёртвого котёнка с закатившимися глазами и неестественно разинутой пастью её даже не смутил. Она только презрительно глянула сначала на него, потом на своего мужа, сливавшего своё орудие убийства в раковину. — Я произвожу воспитательный процесс. — Спокойно изрёк он, отряхивая руки. — Давайте как-нибудь потише, я отдыхать пытаюсь. И уберите это. — Пихнув тельце ногой, брезгливо скривилась женщина, уходя обратно к себе. Как бы ожидаемо и клишировано это ни было, ближе к окончанию дня набежали тучи, и на землю пролился первый сентябрьский дождь. Сейчас это играло только на руку. Почва становилась мягкой и рыхлой, что позволяло лопате легко вонзаться почти по черенок, копая небольшую ямку рядом с собачьей клеткой. Не то, чтобы собакам это нравилось, они надрывно лаяли, наверное, не особо радуясь слишком долгому контакту с двумя людьми, уже полчаса копошащимися рядом. Алёна, глотая собственные слёзы, перемешавшиеся с каплями дождя на лице, пыталась выкопать могилу для своего мёртвого друга. Рядом стоял её отец, держа над головой зонт, наблюдая и контролируя процесс. После пары часов серьёзных разговоров и попыток вытащить Швецову из её любимого угла в комнате, в котором та всегда пряталась, из комнаты её буквально выволокли, всучили лопату и выставили во двор, кинув рядом уже холодное и твёрдое маленькое тело. Лопата была где-то раза в два больше её самой, из-за чего та всегда кренилась назад, так и норовя упасть на спину под её тяжестью. К лицу и шее прилипли насквозь промокшие волосы, стало ужасно холодно и тяжело из-за такой же мокрой и потяжелевшей от воды одежды. — Хватит. — Наконец-то сказал отец, забирая у дочери лопату. Та уже облегчённо выдохнула, как к ней из-за спины кинули мокрый пушистый комок, снова толкая на колени. Понимая, что просто так её не отпустят, девочка трясущимися руками подняла окутанное объятиями смерти тельце, кладя его в свежевырытую яму. Хотелось плакать, кричать и поколотить чем-нибудь безразличного отца, но она лишь сильнее стиснула зубы, сдерживая рвотный позыв, рвущийся откуда-то из глубины крик и вездесущие слёзы, уже делающие глазам больно. Ямка быстро сровнялась с землёй и навсегда забрала только-только родившегося Сеню. Алёна пустым взглядом сверлила эту скудную могилку, начиная крупно трястись, то ли из-за холода, то ли из-за бьющегося о рёбра отчаянья. — Надеюсь, это послужит тебе уроком. — Холодно произнёс отец и, прихватив с собой лопату, ушел в дом. Швецова младшая, оставшись наедине с беснующимися собаками в клетке и грохочущим дождём над головой, хрипло взвыла, наконец-то находя в себе силы заплакать. Она не готова была к столкновению со смертью, ещё и насильственной, в столь юном возрасте. В голове не укладывалось, что её единственный друг больше не будет будить её по утрам, забираясь на кровать, больше не будет отвлекать её от бесконечных уроков, больше не будет радовать её после очередного родительского скандала. Он не успел прожить и года. Чем он заслужил столь раннюю смерть? Если кого-то и надо убить, то только её. Это по её вине ни в чем неповинное существо теперь лежит в холодной земле, оставленное всеми на съедение червям и прочим подземным падальщикам. Если бы не она и её эгоизм, сейчас у всех было бы всё хорошо. — Прости… — Всхлипнула девочка, поднимаясь на трясущиеся ноги. — Прощай.***
Какие жестокие кошмары бы ни мучали после столь близкого и тесного знакомства со смертью, всякие чувства страха, обиды и отчаянья постепенно притупляются. Приходит осознание, что тот, кого убили, из могилы уже не встанет. Сколько его не умолять, сколько слёз на его могилу не лить, сколько раз перед ним не извиняться, смерть его уже не отпустит из своих холодных, удушающих объятий. Остаётся только смириться с этим, продолжать жить дальше, как бы совесть и чувство вины не пожирали изнутри. Стараться забыть и того, кого умертвили по твоей вине, и тот день, и тот проклятый дневник с той проклятой тройкой. Стараться забыть сны, в которых мёртвый котёнок вылезал из земли и обвинял хозяйку в своей смерти. Стараться забыть невозмутимое лицо отца, смотрящего на их мучения. Отца, считавшего, что смерть — достойная жертва во имя образования и саморазвития. Отца, начавшего следить за девочкой вдвое усерднее, после того случая, хоть и утверждавшего, что этот опыт отлично справится с воспитанием и позволит понизить уровень контроля. Очередной домашний урок по вокалу. В комнате Швецовой младшей стоял белый лакированный рояль, занимая практически четверть помещения, что обуславливало выбор самой большой комнаты в качестве детской. Можно было бы поставить простое фортепиано, но отец отказался, сделав выбор в пользу более величественного, красивого и подходящего к общему антуражу особняка инструменту. Белый смотрелся немного ярко и вычурно на фоне темных стен и потолков, но в целом хорошо гармонировал с интерьером. Алёна временами буквально ненавидела инструмент, особенно после четырёхчасовых прогонов симфоний и месс Баха, сопровождаемых пристальным наблюдением отца, порой даже хлеставшим дочь по рукам за неправильную аппликатуру, постановку рук и пальцев, и недостаточно плавное легато. Пару раз в неделю порог нелюдимого, мрачного особняка переступал личный преподаватель по вокалу, которого, наверное, можно было бы назвать репетитором, если бы у девочки были проблемы с предметом. Он приходил для простых дополнительных уроков, так как отцу не нравилось, что в музыкальной школе на это выделялся только один час в неделю. Менялся преподаватель стабильно раз в пару месяцев. Никто не выдерживал уроков, которые могли затянуться на долгие четыре, а иногда и пять часов за раз, по прихоти отца ученицы. Он частенько присутствовал на занятиях, оценивая работу преподавателя и старания дочери. Та всегда стойко держалась до конца, вызывая у учителей, устававших, казалось, больше неё, уважение. Петь ей нравилось, но не пьесы, повторяющиеся уже раз десятый, и не под наблюдением отца, смущавшего и её, и преподавателя. Сейчас за роялем сидел молодой парень лет двадцати пяти. На щёки, усыпанные веснушками, спадали короткие, кудрявые рыжевато-ржавые вихры, тонкую, лебединую шею охватывал воротник чёрной водолазки, заправленной в брюки цвета хаки. Девочка стояла в метре от рояля, по памяти исполняя какую-то арию, расписанную на пять страниц, хранившихся в одной из толстенных папок с нотами. Парень играл свою партию, иногда постукивая ногой по полу, чтобы Алёна не сбивалась и не теряла ритм, когда тянула ноты по два такта. Наконец-то произведение закончилось, и девочка жадно вдохнула закончившийся в лёгких воздух, устало потирая глаза. Преподаватель зажал последний аккорд, и также устало улыбнулся, всем корпусом поворачиваясь к ученице. — Это настолько плохо, что у меня даже появилось непреодолимое желание добавить четвёртый урок в неделю. — Подал голос отец, сидящий в другом конце комнаты. — Я даже не знаю, кого из вас винить в такой ужасной технике и звукоизвлечении. Либо тебя, либо тебя. Либо ты не стараешься, и тебя надо пороть и гонять каждый день, либо из тебя учитель хреновый. Даже хриплые и безголосые бомжи из города поют лучше. Мне стыдно, что моя дочь не просто ленивая и тупоголовая, так ещё и такая бездарность, что хочется плакать. Голубоглазая стыдливо опустила голову, сцепляя руки в замок перед собой. Придирки и оскорбления от отца во время занятий стали привычными, но каждый раз больно били по сердцу. Учителя же часто хвалили талантливую девочку, что сильно злило отца, уверявшего и себя, и дочь и её учителя в обратном. Швецова младшая уже потерялась между этими двумя мнениями, не знала, кому верить. Хорошо она справляется или нет? Кто-то говорит, что да, кто-то яростно утверждает обратное, кому из них верить? — У тебя бабушка пела в филармонии, в церковном хоре, она была талантливейшим человеком, и ты одним своим существованием позоришь все её успехи, достижения и даже её имя. Думаешь, она была бы рада, если бы встретила тебя сейчас? Да она бы даже говорить с тобой не стала. Она бы не признала в тебе часть своей семьи. Она была прекрасной женщиной, но, если бы знала тебя, она бы не постеснялась назвать тебя самым большим позорищем всего нашего рода. — Кхм, извините, ну что же вы такое говорите? — Решил вмешаться преподаватель, которому стало слишком жалко поникшую девочку. — У вас очень талантливая дочь. Я бы сказал, что она может превзойти бабушку, о которой вы говорите, если позаниматься ещё пару годиков. — Че сказал? — С наигранным непониманием спросил отец, переводя на него налившиеся яростью глаза. — Ты сравниваешь вот это вот безголосое недоразумение, — указал он на свою дочь, — с моей матерью? Да ей до неё как до Китая раком. Тем более с её способностями и желанием учиться она никогда не достигнет её уровня. Ей бы лучше вообще навсегда заткнуться и больше рот не открывать. — Ну почему же? У неё весьма хорошие данные, может быть, не врождённые, но голосом она владеет хорошо. Я, конечно, не слышал вашу маму, но уверен, что ваша дочь вполне сможет достичь её уровня. Вы бы лучше поддержали как-нибудь, это благополучно скажется на развитии и желании учиться. — Слушай, а может это из-за тебя у меня не дочь, а сплошное разочарование? Может это ты виноват в обратном развитии её способностей? Тебе только двадцать, ты же ещё совсем зелёный. Что умеет и чему может научить двадцатилетний балбес восьмилетнего ребёнка, тем более ещё такого бездарного? — Извините, но мне двадцать пять. Я закончил высшее учебное заведение по вокальной специальности и пару раз в опере выступал. Так что поверьте мне, я вполне компетентен и способен развить способности ребёнка на максимум. — Я лучше тебя вижу развивается мой ребёнок или нет. Все шарлатаны всегда говорят, что всё хорошо и у них есть постоянно повышающаяся квалификация, а потом выясняется, что они просто прожирают деньги и вообще ничего не делают. — Отец медленно поднялся, грозно надвигаясь на парня. — А вы вообще в музыке разбираетесь? Откуда вам знать, хорошо у вашей дочери получается или нет? У вас нет развитого музыкального слуха, способного уловить какие-то ошибки или неточности, почему вы говорите, что лучше меня знаете, развивается ребёнок или нет? — Ты ещё смеешь говорить, что я ничего не понимаю? Я со стороны лучше слышу, лучше стало или нет. Тут и не музыкальным слухом можно понять, что это настолько ужасно, что уши в трубочку сворачиваются. И я не понимаю, зачем вы все так яро хвалите её. Этому бездарному отродью лучшее вообще ничего не говорить, может тогда до него дойдёт, что надо работать над собой, а не просиживать жопу за отцовские деньги. — Знаете что? — Преподаватель явно начинал злиться из-за такого отношения Сергея к собственной дочери. — Я искренне соболезную вашей дочери. Такому талантливому ребёнку так не повезло родиться в семье, где её буквально ни за что называют никчёмной бездарностью, где её же отец сначала мучает её по шесть часов подряд, а когда у неё уже не остаётся сил, говорит, что она ничего не хочет и ничего не делает, впустую растрачивая ваши деньги. Да некоторые оперные певцы начинают задыхаться на третьем часу, а она надрывается уже где-то пять. — А, хочешь сказать, что я плохой отец?! — Вскипел Сергей, вставая к парню вплотную, хватая его за ворот водолазки, притягивая её к себе. — Мне в моём же доме какой-то двадцатилетний балбес будет говорить, что я вот такой вот плохой, моей дочери со мной плохо, а из-за того, что я желаю ей нормального будущего наша семья для неё плохая?! — Да, именно это я и хотел сказать. Вам должно быть стыдно за такое обращение с собственной дочерью. Мне на её месте было бы невероятно стыдно за то, что её отец так себя ведёт. — Вырвав из крепкой руки свою одежду, ответил преподаватель, не стесняясь и совсем не боясь повышенного тона. Сергей, окончательно потеряв самообладание из-за накатившего гнева, яростно сжал кулаки и резко схватил учителя за волосы. Тот не успел вырваться и вскрикнуть, как на голову резко надавили и с силой ударили о клавиатуру. Раздался неприятный звук нескольких клавиш, на которые прилетел удар. Стоящая в стороне Алёна, молча наблюдавшая за этой словесной перепалкой, тихо взвизгнула, отшатываясь назад, прижимаясь к стене. Одного удара отцу показалось мало и он, оторвав зажмурившегося и скривившегося преподавателя от клавиш, прикладывая ещё больше сил, чем в предыдущий раз, злостно впечатал его лицом в клавиатуру во второй раз, даже не боясь того, что бедный рояль этого не выдержит. Удар получился слишком сильным, и в следующую секунду на белоснежные клавиши водопадом полилась тёмно-алая кровь, обильно сочась из разбитого носа. Сергея это не смутило, и через пару секунд, когда алая жидкость полилась с клавиш на паркет, он тряхнул парня, всё также держа за волосы, и развернул к себе, так и норовя свернуть тонкую шею. — Надеюсь следующие люди, к которым ты пойдёшь, быстро поймут, что ты простой жалкий неудачник, вынужденный влачить жалкое существование, зарабатывая на жизнь шарлатанством. — Прошипел он ему прямо в лицо, с силой кидая на пол. — Вали, ты уволен. Алёна, зажав рот руками, стараясь не издавать звуков, чтобы не обратить возросший до небес гнев отца на себя, наблюдала за происходящим, боясь сказать или сделать что-то. Да и что она могла сделать против собственного отца, который может убить её одним ударом? Самой смерти она не боялась, её больше пугал способ, который выберет отец, чтобы отдать её в её холодные руки. Вид крови, окрасившей почти половину клавиатуры в багряный цвет, слишком сильно напугал её, забрав способность говорить и двигаться на некоторое время. Учитель кое как поднялся на трясущиеся ноги, схватил свою сумку, стоящую неподалёку и, зажимая нос руками, бросился к двери. Оставив на полу дорожку из капель крови, он буквально вывалился из комнаты, на ощупь выискивая выход из этого зловещего места. Швецова младшая перевела на тяжело дышащего отца испуганный взгляд, не зная, чего вообще от него можно сейчас ожидать. — Пускай будет для тебя уроком. — Наконец-то произнёс он, когда откуда-то снизу послышался хлопок входной двери. — С обслуживающим персоналом нельзя по-другому. Либо ты их, либо они тебя. Если не будешь держать их в узде, они обнаглеют и со временем поработят тебя. Ты платишь человеку за работу, значит имеешь полное право наказать его за плохое выполнение его обязанностей. Тем более если он позволяет себе смеяться над тобой, повышать на тебя голос или сплетничать. Они для тебя — расходный материал, одним больше одним меньше, значения не имеет. Если работают на тебя — становятся твоими негласными рабами. Видимо сказав этим, что урок окончен, мужчина вышел из комнаты, оставляя оцепеневшую девочку наедине с собой и залитым кровью роялем.***
— Пап, у меня снова зуб шатается.***
— Приструни свои руки косые и может тогда попадёшь. Наводи прицел нормально, просто так пули тратишь. Казалось, что музыкальных и школьных уроков было предостаточно, но отцу показалось крайне необходимым навыком умение стрелять из настоящей винтовки. Девочка оружия боялась, но ей всё равно вручили эту злосчастную винтовку со словами о том, что она из богатой семьи, а на таких очень часто покушаются, значит надо бы учиться защищать себя. Отец вообще был помешан на безопасности, чем сильно пугал и одновременно удивлял. Сигнализация в доме стояла как в каком-нибудь банке, на стене в гостиной висела пара настоящих ружей, на случай прихода людей, как выражался отец. Мужчина как-то хотел даже настоящий медвежий капкан перед калиткой поставить, но мать вовремя остановила это проявление паранойи, да и дочь тогда ещё слишком маленькой была, что делало это решение ещё более опасным. Швецова младшая всё равно боялась брать в руки эту страшную штуку, боялась не удержать её и получить при отдаче прикладом в глаз, боялась, что палец соскользнёт со спускового механизма и она выстрелит в какое-нибудь окно или ещё куда-нибудь. Почти все их занятия сводились к тому, что голубоглазую снова били чем-то похожим на прут по ногам за неправильную стойку и кричали за то, что целится она плохо, руки у неё трясутся, а глаза вообще смотрят в разные стороны. Руки и правда постоянно дико тряслись, из-за чего конструкция, сооружённая из досок и большого куска фанеры, была похожа на решето, только середина с красной отметкой, в которую надо было целиться, была целой. — Да приложи ты затыльник к плечу нормально! Че ты его на вытянутых руках держишь, сейчас амортизатор дыру пробьёт во время отдачи. Ноги ровно поставь, че ты их сгибаешь постоянно? — Отец всё ходил вокруг, ставя руки в правильную позицию, всё оглядываясь на свинцовую тучу за спиной, постепенно заслоняющую солнце. — Долбаные голуби. Откуда они берутся? Мы что в Питере живём? Поубивать бы их всех, засрали мне уже всё. Алёна судорожно выдохнула, стараясь успокоить руки и уверенным движением спустить курок. Ещё один хлопок и в мишени образовалась ещё одно сквозное отверстие, к несчастью, снова далеко от центра. Девочка измученно опустила руки, порываясь отбросить эту проклятую винтовку в какую-нибудь бездонную яму, чтобы никогда её больше не видеть. — Да почему ты такая косая то? Мы уже который раз тут стоим, а каждый раз всё становится только хуже и хуже. Ты можешь хоть раз нормально прицел навести, чтобы просто так патроны не тратить? Так сложно просто напрячься и постараться? Хотя-бы пять минут, чтобы каждый день по пару магазинов просто так простреливать? Швецова младшая, мученически вздохнув, снова подняла винтовку на уровень глаз, уже готовая плакать из-за боли в ногах и общей усталости, на которую отцу всегда было наплевать. Хотелось наконец-то попасть в эту злосчастную мишень только для того, чтобы поскорее уйти домой, отдыхать, пускай её там и ждёт гора домашней работы и всяких дополнительных заданий. По сравнению с треклятой стрельбой, письменная работа в тетради казалась настоящим раем. Усталость слишком давила на руки, и она, лишь бы побыстрее потратить все патроны и уйти домой, спустила курок практически не глядя, куда смотрит дуло, и куда летит пуля. Раздался не привычный резкий точечный звук, а какой-то глухой и как будто смазанный. Уже подумав, что попала в какое-нибудь дерево или другую поверхность из-за того, что зажмурилась на долю секунды, девочка испуганно вытянула шею, стараясь увидеть след от пули где-нибудь на видном месте. Отец видимо тоже не заметил, куда исчезла пуля и, на всякий случай забрав оружие у дочери, подошел к забору, стараясь заглянуть на соседский участок сквозь стену туй, дабы убедиться, что она не застрелила соседского ребёнка или ещё кого-нибудь. Не дойдя до него, он чуть не наступил на что-то мягкое, лежащее в давно не кошенной траве. Голубоглазая, заметив замешательство отца, подошла ближе, различая на земле голубя, беспомощно дрыгавшего лапками. Он пугливо махал правым крылом, прижимая левое к себе, стараясь взлететь и скрыться от двух пар глаз, пялящихся на него. Сергей аккуратно перевернул птицу на другой бок палочкой, которой пять минут назад хлестал дочь по ногам, брезгая трогать руками. Девочка испуганно пискнула при виде раны, из которой сочилась кровь, склеивая перья на левом крыле, неестественно выгнутом вверх. Видимо он пролетал мимо импровизированного стрельбища, из-за чего по неосторожности попал под пулю. Рана была не смертельная, вполне можно было бы отвезти его к ветеринару или собственноручно вы́ходить, отпустив потом через пару недель или месяцев. — Ну, вот, из-за твоей безалаберности и косорукости пострадало живое существо. Если бы ты смотрела, куда и как стреляешь, этого бы не случилось, и страдать бы ему не пришлось. — Н-ну давай отвезём его куда-нибудь или… или сделаем что-нибудь, это ж-же не так плохо… — Дрожащим голосом промямлила Алёна, глядя на страдания птицы. — Лечение платное, тем более не каждый ветеринар возьмётся работать с голубем, это же не попугай. Да, ты безусловно виновата, но и он по неосторожности подлетел слишком близко, из-за чего и поплатился. Этого могло бы не быть, но после всего, что сделано, ничего уже не воротишь. Он всего лишь такой же расходный материал. Просто системная ошибка, которую желательно как можно быстрее устранить. — Отец снова принялся философствовать, со слегка задумчивым видом отходя к забору, выискивая что-то на земле между туй. — Его не должно быть жалко. Если ты будешь тратить энергию и силы на сострадание всем подряд, в конце концов станешь слугой и останешься ни с чем, глядя на то, как все вокруг проходят мимо тебя. Нельзя позволять себе и окружающим сидеть у тебя на шее и управлять твоим телом и твоими чувствами. Все вокруг только этого и хотят, только этого и добиваются, желая растоптать всяких альтруистичных или просто жалких людей. Отец поднял с земли что-то тяжелое, возвращаясь к почти плачущей дочери. В руке оказался увесистый камень, не пойми откуда взявшийся в их саду. — Возьми на себя ответственность за свои действия и заверши его страдания. — Протягивая его ей, спокойно произнёс он. Девочка неверяще замотала головой, отступая назад, переводя испуганный взгляд то на камень, то на лежащего в траве голубя. Зачем убивать несчастного, если можно вы́ходить его и сохранить жизнь, которой практически ничего не грозит. Да, она виновата в том, что сделала ему больно, повредила жизненно важную конечность, но зачем лишать жизни из-за этого? Это всё равно, что сломать человеку руку и убить его после этого, чтобы лечением не делать ему больно. Если отец так хочет, чтобы она вынесла из этой ситуации какой-то урок, то лучшим решением было бы дать ей помочь птице, а не бездумно убивать её. — Н-но… но… — Тебя не должна волновать его судьба или чувства. Он просто умрёт, а ты будешь жить дальше. Если будешь давать волю своим эмоциям, тем более импульсивным, твоя жалость рано или поздно тебя погубит. Не медли, чем быстрее всё закончишь, тем меньше времени у тебя будет на то, чтобы прислушиваться к жалости и прочим эмоциям, которые зачастую только мешают и останавливают. Сергей вложил в маленькую трясущуюся ладошку увесистый камень, подталкивая дрожащую дочь к ёрзающему голубю. Зная, что за бездействие её может постичь такая же участь, как и его, она медленно занесла трясущуюся руку над головой. Но кулак никак не разжимался, как бы она не старалась и не трясла рукой. Отец нетерпеливо ходил около неё, крутя в руках винтовку, одним своим присутствием подгоняя и призывая к действиям. Но как бы она не старалась переступить через саму себя, убить ни в чем неповинное существо, жалобно глядящее на неё снизу-вверх, у неё так и не вышло. Рука бессильно опустилась вниз, кулак разжался, а камень упал на землю около неё. Отец сзади разочарованно вздохнул, снимая винтовку с предохранителя. В следующий момент девочку с силой оттолкнули с прохода, а через секунду послышался выстрел. Голубь безжизненно обмяк, переставая обессиленно дёргаться. — Тряпка. Жизнь сразу же задавит тебя. И мокрого места не оставит. — Бросил себе за спину Сергей, направляясь домой. Голубоглазая ещё пару минут разглядывала безжизненную тушку в траве, даже не обращая внимания на тучу, закрывшую небо над головой. И снова по её вине убили невинное существо, никак не причастное к этой ситуации. Всё, с чем она взаимодействует, потом страдает или умирает из-за неё. А не закономерность ли это? Стоит ей с кем-то познакомиться, через некоторое время они сразу же разбегаются и стараются больше не подпускать её к себе. А о её взаимодействии с животными даже говорить нечего. Может ей вообще не стоит контактировать с чем-либо живым? В любом случае сделает больно и себе и всем остальным.***
Очередной семейный ужин. В комнате стоит идеальная тишина, разве что стук вилок о тарелки её нарушает. По одну сторону сидят родители, держащие идеальную осанку, глядят только в тарелку, словно сидят на каком-то банкете или деловом вечере. В привычных белоснежных рубашках с зачесанными назад волосами, с таким видом, будто их дочь, сидящая напротив в обычном свитере и штанах, не из их семьи. Та молча жевала копчёную свинину, исподлобья поглядывая на родителей, молясь, чтобы хоть сегодня они не стали к чему-либо придираться и не закатили скандал на весь вечер. В последнее время их конфликты участились. У девочки начался переходный возраст, и гормоны частенько загоняли её в некое подвешенное состояние. Но ссоры росли не из-за того, что в силу подросткового максимализма девочка начинала противостоять родительскому контролю. Наоборот, той становилось только хуже из-за того, что возразить хотелось, а нельзя было — страх не позволял. Родителей её состояние и эмоции волновали намного больше, они только ужесточили контроль, стараясь удержать неуправляемого, как они считали, подростка в узде. Подросток же был странным с точки зрения психологии: не бунтовал, не устраивал бойкоты и забастовки, не пытался спорить, не пытался менять внешность, просто ничего не делал. Она оставалась тем самым затравленным ребёнком, беспрекословно слушающим родителей, проводившим абсолютно всё своё время за учебой. Она не пыталась завести друзей, не пыталась найти парня, искала она только новые интересные книги в библиотеке, которые пройдут через контроль отца, и будут чуть более интересными, чем учебник физики. Телефона у неё не было, друзей тоже, единственное, что удерживало её от схождения с ума — бесконечная учёба и редкие прогулки по городу, вне территории особняков. Голубоглазая потянулась к тарелке с хлебом, стоящей в середине стола. Рукав свитера отогнулся и обнажил тощую руку, исполосованную несколькими достаточно глубокими надрезами, проходящими вдоль запястий. Отец, случайно подметив это, замер и смерил дочь своим привычным безэмоциональным взглядом, откладывая вилку в сторону. Швецова младшая, буквально кожей почувствовав его, пугливо одёрнула руку, прикрывая порезы, пряча их под столом. — Я надеюсь, это следы нападения умалишённого? — Не особо заинтересованным голосом протянул он, делая вид, что увиденное его ни коим образом не колышет. Девочка молчала. Хотелось обидеться на то, что отец предпочел бы вариант какого-нибудь нападения или убийства, а не её собственноручного самоповреждения. А что ей оставалось делать, если почти каждый её шаг контролировался, какое-то минимальное общение было только со стороны родителей, и единственной отдушиной, которую она нашла в этой клетке из запретов и телесных наказаний, стал её маленький канцелярский нож, который она усердно прятала, хоть он и нужен был ей для резки бумаги. Она сама не до конца понимала, зачем ей понадобились порезы на руках, если следы от ремня на ягодицах и спине и так жгуче болели ещё дня три после того, как их оставляли. А оставляли их чуть ли не каждый день. Видимо родители никак не хотели понимать, что уже хроническая усталость побоями и завалами книгами и учебниками не вылечится. — Когда с тобой разговаривают, надо отвечать. О еде уже все забыли, только смотрели друг на друга, будто стараясь испепелить и предотвратить очередной скандал. Алёна едва заметно помотала головой. Отпираться и говорить, что это какая-нибудь уличная кошка поцарапала вариантом не было: кошки в их массиве были только домашними, да и трогать их по дороге домой некогда было, необходимо было вернуться домой вовремя, иначе ещё одного скандала не избежать. Сергей смерил дочь презрительным взглядом, понимая, что такое сделать с собой могла только она сама. — Руку давай. — Поманил он её пальцем, одним взглядом говоря, что без этого она отсюда не уйдёт. Девочка протянула дрожащую руку, немного кривясь, когда пальцы больно сжали порезанное запястье. Мужчина медленно задрал рукав, разглядывая покрасневшую кожу, воспалившуюся у самых надрезов. Голубоглазая с некой надеждой оглянулась на мать, надеясь хоть на какое-то сожаление с её стороны, но она только незаинтересованно глядела в тарелку, делая вид, что состояние дочери и происходящее за столом её совершенно не касалось. — Я не пойму, тебе делать нечего? — Раздраженно спросил отец. — У тебя недостаточно много уроков, слишком много свободного времени? Или ремня мало стало? Ты бы мне сказала, я бы им тебе ещё и по рукам надавал, это больнее было бы, да и места больше б заняло. Приходилось молчать и терпеть, потому что слов поперёк во время его лекций и нотаций отец не выносил. Широкая ладонь прижалась к тыльной стороне руки впиваясь пальцами в кожу, натягивая её. Не до конца зажившие и затянувшиеся надрезы стали медленно расходиться, выпуская из себя маленькие бусины крови. Алёна болезненно сморщилась, ёрзая на стуле, стараясь как-нибудь вырвать из крепкой хватки. — Ты так внимание привлекаешь? Или тебе нравится, когда на тебя орут и бьют? Сказала бы, я бы наши ритуалы с ремнём сделал постоянными, мне не сложно. Специально для тебя бы выделял по двадцать минут в конце дня для этого. Голубоглазая тихо зашипела и уперлась в стол другой рукой, сквозь подступившие слёзы глядя на то, как кровь живописно начала капать на кусок копчёной свинины, стекая по нему на тарелку. Отец словно специально, хотя, было бы странно, если бы это было случайно, сжимал руку всё сильнее, делая безумно больно. Конечность уже начала отниматься и холодеть, пока он всё говорил и говорил о том, как девочка их разочаровывает, и что её загрузят ещё больше всякими внеурочными курсами и другими занятиями. Когда пролитую кровь, скопившуюся на дне тарелки, уже можно было использовать в качестве соуса, а рука мертвенно побледнела, пугая видом выступивших вен, её наконец-то отпустили. Девочка прижала руку к себе, чуть не падая со стула, уже представляя, как долго будет отстирывать свитер от впитавшейся в него крови. — Если тебе так нравится, когда тебе причиняют боль, то буду сечь тебя как сидорову козу, чтобы твой тупорылый мозг даже думать больше не мог о этих позорных отметинах. Вали к себе и готовь спину к ремню, голодание тоже один из способов помучаться. Может если тебя лишить пожаренного и приготовленного мяса, ты не будешь резать своё.***
Грёбаная школа. Грёбаные одноклассники. Грёбаная математика. Грёбаные экзамены. Грёбаная жизнь. Как же всё бесит. Вот бы убить их всех. Вот бы сжечь этот большой дом, в котором она потеряла так много крови и нервов, вот бы запереть там родителей, чтобы они больше не били, чтобы больше не отбирали у неё такую короткую юность, чтобы больше не называли ничтожеством. Сжечь эту ненавистную школу, заперев в спортзале смеющихся над ней одноклассников, оставить там все учебники, от которых она так устала. Злая практически на весь мир Алёна возвращалась домой со школы, злостно пиная камни, иногда встречающиеся на дороге. У мамы какое-то срочное дело по работе, у отца какой-то инцидент в одной из его клиник, так что сегодня она может разделить недолгие минуты одиночества во время этой недолгой прогулки. Сегодня должно было быть что-то типо последней встречи одноклассников, в конце девятого класса. Дети все были из достаточно обеспеченных семей, слово за слово, и было решено идти в какой-то ресторан в центре города, прощаться с теми, кто решил покинуть школу и не идти в десятый. Видимо, начать праздновать они решили прямо в школе, ведь как не посмеяться над молчаливой Швецовой, которую ни приглашать, ни даже вспоминать никто не хотел. Её же, как всегда, не отпустят. Почему бы не посмеяться над этой папиной дочкой, которая не может и слова против родителей сказать, не может вести себя соответствующе своему шестнадцатилетнему возрасту? Пускай особой услады это не приносило, девочка в ответ на все издёвки всегда молчала, но всё равно приятно. Приятно посмеяться и над её отцом, который лишил свою дочь друзей в самом первом классе, наговорив о ней доверчивым детям всяких страшных вещей, в которые те в силу возраста поверили и решили больше никогда не разговаривать с этим чудовищем. А ей и не хотелось ни с кем дружить. Всё равно бросят, всё равно засмеют, всё равно забудут. Она даже не злилась на отца за то, что он сделал. Он открыл ей глаза. Он уберёг её от общения с теми, кто смеётся над гиперопекой, над комплексами, над нищетой, над психическими заболеваниями. Ей не нужны друзья. И они своим поведением лишний раз это подтверждают. Пускай идут куда хотят, она даже не обидится на то, что её не позвали. Она обидится на то, что они, пользуясь своим статусом и безнаказанностью, будут всю дорогу до школьных ворот напоминать ей о том, что она жалкая неудачница, которую всецело контролирует явно нездоровый папочка. А что, если она просто возьмёт и убьёт их всех? Придёт в школу с её любимой винтовкой, которой умела пользоваться как профессиональный снайпер, и перестреляет всех, кто над ней смеялся? Её папа отмажет её, замнёт дело, наймёт хороших адвокатов и не даст дочери попасть в тюрьму. Она без особых последствий может разобраться с теми, кто портил ей жизнь последние шесть лет, не понеся никакого наказания. Папа всегда говорил, либо ты их, либо они тебя. Если бы она правда во всём его слушалась, перебила бы всех своих одноклассников классе так в седьмом. Она так глубоко погрузилась в свои мысли, что даже не заметила, как сзади послышались мягкие шаги и тяжелое дыхание. За долгие годы собак почему-то переловить так и не успели, они до сих пор бегали по дорогам, часто заставляя голубоглазую чуть ли не на забор лезть, чтобы спрятаться от них. Собаки, хоть и были бродячими, агрессивностью не отличались. Всегда радостно виляли хвостами, встречаясь с людьми, с охотой принимали от них всякие угощения, если те предлагали. Даже не было особой нужды вытравливать их отсюда. Вот и за Швецовой, одиноко идущей по дороге, увязалась небольшая собака грязно-белого цвета с чёрными пятнами на морде и груди. Безмятежно виляя хвостом, обнюхивая человека, она следовала за ней, будто надеясь, что та сейчас чем-нибудь её угостит. Девочка наконец-то отвлеклась от своих фантазий и планов по порабощению человечества, и заметила свою попутчицу, сразу же напрягаясь. Страх собак с детства никуда не делся, особенно сильно терроризируя её на одиноких улицах и около клетки в их саду. Казалось, что за ней следует не безобидная дворняга, даже не смущавшая её лаем, а какой-нибудь огромный, страшный бульдог с клыками длинною в её мизинец. Она буквально чувствовала его смердящее дыхание на спине, лязганье когтей по асфальту, смешивающийся со стуком её сердца в единый белый шум, сильно давивший на уши. Собака ещё раз обнюхала голубоглазую, всё ещё надеясь учуять запах чего-нибудь съедобного. Та сегодня надела юбку до колена и чёрные капроновые колготки, из-за чего отчётливо почувствовала, как её ноги коснулся влажный нос. Забыв, как дышать на пару минут, девочка чуть быстрее зашагала вперёд, ноги уже давно шли сами по себе, подчиняясь сейчас только дикому страху, а не здравым мыслям. Подумав, что её сейчас за что-нибудь укусят и оторвут как минимум половину ноги, она медленно потянула руку к рюкзаку, вытаскивая из бокового кармана перцовый баллончик, который ей купили после одной встречи с неадекватным пьяницей, на случай если что-то такое повторится. Дворняга, привыкнув к тому, что если люди суют руки в сумки, то обязательно достают еду, счастливо завиляла хвостом и засеменила быстрее, горящими глазами глядя на сжавшуюся девочку. Та, со всей силы сжимая свое единственное спасение в руке, косила глаза в бок, стараясь следить за преследовательницей боковым зрением, поскольку слышала, что при стычке с агрессивными собаками назад оборачиваться нельзя. Надеясь, что от неё всё-таки отстанут, она ждала хоть какого-то звука или движения сбоку, чтобы не промахнуться и убедиться в том, что угроза всё ещё есть. Собака, устав ждать, решила напомнить медлительному человеку, что её уже можно чем-нибудь покормить, достаточно громко гавкнув и привстав на задние лапы. В голове что-то щёлкнуло, и голубоглазая с диким криком ужаса развернулась на сто восемьдесят градусов, направляя орудие самообороны прямо в испуганные зелёные глаза. Животное жалобно заскулило и упало на спину, тряся головой из стороны в сторону, стараясь стряхнуть с неё жгучую жидкость. Она изо всех сил старалась встать и убежать куда подальше, но лапы не слушались, и она только беспорядочно металась из стороны в сторону, надрывно лая, не зная, как избавиться от этой нестерпимой боли. Девочка, крупно дрожа от смешавшегося воедино гнева и страха, не сорвалась с места, дабы убежать куда подальше, а метнулась к обочине, хватая с земли удачно подвернувшийся под руку камень. Снова всё как в тумане. Она даже не до конца понимала, зачем добивает несчастное животное, руки сами сжимали камень, не обращая внимания на пачкающую их кровь. То ли страх, то ли злость управляли ею сейчас, она так и не поняла. Одно она знала точно: камень она взяла явно не для того, чтобы обезопасить себя. Её дичайших страх детства сейчас лежит перед ней, испуская свой последний вздох, а она с видом психопатки стоит над ней на коленях, раздирая и их, и колготки, превращая свою жертву в какое-то искалеченное кровавое нечто. Её впервые не пугает хруст костей, впервые не пугает кровь, стекавшая вниз по рукам. Её впервые не пугает тот факт, что она прикончила живое существо. Когда эмоции наконец-то отпустили, она, переводя тяжёлое дыхание, поднялась со стёртых колен, разглядывая эту страшную картину на асфальте. Её пугает не то, что она испачкала руки чужой кровью, а факт того, что её это совсем не пугает. Её не пугает камера, висящая в паре метров за поворотом, записи с которой вполне можно будет отнести в полицию. Не пугает шум колёс где-то вдалеке. Даже если её поймают, обвинят в живодёрстве, плевать. Отец заплатит им круглую сумму, и они сразу же обо всём забудут. Он даже не накажет её за это. Он ведь сам её научил. Выживает сильнейший. Если бы она не постояла за себя, кто знает, что случилось бы? Раньше она старалась убедить себя, что все предыдущие насильственные смерти лежат на совести её отца. Сейчас же было даже не стыдно, что она превратилась в точную его копию. Бесчувственную, жестокую, безразличную, способную убить кого-либо, даже не виня себя за это. Она не позволит обижать себя. Если понадобится, смерть не станет для неё чем-нибудь страшным, она знакома с ней с самого детства. Возможно, это просто результат взрыва адреналина и накопившейся злости, а может, она просто перестала скрывать свою настоящую натуру, кто знает. Даже если кто-то обнаружит оставленный ей на дороге труп — всё равно. Если любимые одноклассники начнут после этого называть её не «папина девочка», а «психопатка», «маньячка» или «живодёрка» — всё равно. Если все вокруг её так не любят, пускай будут бояться. Люди начнут сторониться её ещё больше — плевать. Даже если начнут сниться кошмары или замучают угрызения совести за такую непростительную вещь как убийство — всё равно. Она крови больше не боится.