Замороженными пальцами

— Ну… вот так как-то. Это если вкратце. Алёна устало выдохнула, наконец-то закончив говорить про своё тёмное прошлое. Хоть и вещи, про которые она безостановочно говорила уже второй час, вызывали мурашки, бегающие по всему телу, выглядела она достаточно спокойно. Не плакала, не кривилась, просто пусто смотрела в стену, обнимая несчастную подушку. Видимо, все слёзы закончились, истерика все эмоции забрала, и ужасные воспоминания из прошлого так сильно не трогали. Вспомнив о самых запомнившихся и травмировавших событиях, она с чувством выполненного долга облокотилась о стену, выжидающе глядя на Сашу, даже ни разу не перебившую её монолог. У той, казалось, волосы встали дыбом, а глаза округлились настолько, что вот-вот вылезли бы из орбит. Она даже до конца не понимала, что её пугает больше: количество смертей, крови и жестокости во всём этом рассказе, или та спокойная интонация, с которой красноволосая рассказывала. Даже в голове не укладывалось, как можно так равнодушно и спокойно говорить о том, как тебе пару лет назад насквозь зуб просверлили и вырвали, при чём без какой-либо анестезии, как на твоих глазах убили несколько животных, и как ты сама, окончательно сломавшись, превратила несчастную собаку в фарш, переломав ей половину костей. — Э… Извини, конечно, но у меня волосы на жопе дыбом встали… — После пятиминутного молчания наконец-то пробормотала она. Голубоглазая грустно хихикнула с такой реакции на её краткую биографию. Другой она и не ожидала. Сейчас, наверное, скажет, что она живодёрка, с головой у неё проблемы, как обычно. Да и всё равно, наверное. Её попросили рассказать, она рассказала, что дальше будут говорить и делать, не её дело. Детская травма не является оправданием для таких жестоких деяний, осуждение вполне адекватная реакция на такой жестокий способ убийства. — А… Та история про зубы… Может ты всё-таки скажешь слабонервной мне, что это неправда, и всё, о чём ты рассказывала тебе приснилось? — Стараясь не представлять, как это всё на самом деле выглядело, протянула светловолосая. — Я, конечно, что-то и видела один раз во время панической атаки, но точно знаю, что это даже в страшном сне ни увидеть, ни почувствовать нельзя было. Но верить мне или нет, решай сама. Голубоглазая показательно оскалилась, обнажая идеально ровные белоснежные зубы, ежедневно вычищаемые до блеска после того страшного случая. Тот зуб, который изъяли преждевременно, на долгое время оставил на своём месте дыру, над которой особо одарённые даже смеяться умудрялись. Отец хоть и выбрал невообразимо болезненный и жестокий способ приучить дочь качественно чистить зубы, сработал он на ура, и проблем с этим больше не возникало. Старшая поёжилась, зажмуривая глаза, покрываясь мурашками из-за представлений этих стоматологических пыток. — Ты-то чего корчишься? Не с тобой же было. — Швец удивлённо выгнула бровь, наблюдая за этими предсмертными судорогами. — Да я… в детстве о качель ударилась и зуб один сломала, пришлось потом… фу. Как вспомню, плохо становится. — Тебя только эта ситуация задела? — Ещё больше удивилась младшая, всё ожидая, когда её обвинят в садизме и жестокости. — Нет, почему? В принципе, можно было понять, что у родителей явные проблемы с головой, если они тебя Алёной Сергеевной называли. Не семья, а офис какой-то. — Ненавижу, когда меня так называют. — Поёжилась красноволосая, утыкаясь носом в подушку. — Но всем вокруг как обычно на это насрать. Весело же. — А можно я к тебе тогда «моя госпожа» обращаться буду? — Чуть помолчав, ухмыльнулась Саша, стараясь разрядить обстановку. — Ну, лучше уж так. — А просто Алёночкой можно? — Ты сейчас либо злорадствуешь, либо мне страшно. — Голубоглазая забилась в угол, наблюдая за такой нетипичной для неё реакцией. — У меня есть имя, и им меня звать и можно. Коверкать и делать его блевотно сладким было необязательно. — Ладно, ладно, моя госпожа. А если серьёзно, я что-то не догнала, что за ситуация в первом классе случилась? Почему весь класс резко превратился в секту, избегающую тебя? — Да мой отец-молодец наплёл им что-то про то, что я какая-то ведьма или что-то такое, а они ему все поверили, и вот… Классе в третьем вроде поняли, что им напиздели, менять что-то им не захотелось, и всё. Класса до пятого меня не замечали, до десятого издевались и смеялись, а сейчас просто презирают. Хотя, я не знаю, че они обо мне думают, у этих придурков всё настолько тупо, что даже сложно. — Не бьют, надеюсь? Обычно насмешки и презрение сопровождаются избиениями. — Мозг у них ещё не до конца атрофировался, так что они понимают, что, если хоть тронут меня, им батя мой глаз на жопу натянет или даже в какую-нибудь прокуратуру обратится. Меня один раз попробовали ударить в прошлой школе, там чуть до суда дело не дошло, они с матерью на пару их там чуть ли не десять тысяч платить заставили. Так что ни в новой, ни в старой не бьют. Только оскорбляют и задеть пытаются. — Вау, хоть какой-то плюс в твоих родителях нашелся. — Странно, что ты обниматься не лезешь. — Ты же снова оттолкнёшь, если полезу. Да и нарываться не хочется, а то вдруг у тебя винтовка та самая под кроватью лежит, мало ли. А что, можно? — Нет. — Снова напряглась голубоглазая. — Ясно, чтобы ты не лезла, надо просто не напоминать тебе об этом. Как-нибудь обойдусь и без этого странного способа вывести меня из себя в какую-то некомфортную обстановку. — Да ладно, что в этом такого? Я же под одежду или ещё куда-нибудь не лезу. У тебя ещё какая-то травма с этим связанная есть? — Нет. Меня никто никогда не обнимал, и мне и без этого нормально живётся. Если бы меня с помощью объятий в детстве задушить бы попытались, я бы тебя пиздила при любой попытке дотронуться до меня. А так мне просто это не нравится и все. И не надо мне говорить, что я ничего не понимаю. — Серьёзно? Родители никогда не обнимали? — Представь себе. Обычно они предпочитали бить. — Блять… Это отличный повод, чтобы обняться. — Раскидывая руки в стороны, снова улыбнулась светловолосая порываясь подползти к собеседнице ближе. Швец отшатнулась в сторону, вжимая голову в плечи, всем видом показывая, что это заманчивое предложение её не особо привлекает. Старшая грустно вздохнула и опустила руки, несколько обиженно глядя на девочку. — Слушай, я понимаю, что бесполезно доказывать, что я никому об этом не расскажу, что не брошу тебя, если ты позволишь себе ко мне привязаться, но могу заверить, что простые объятья хуже никому не сделают. Я уже даже не пытаюсь доказать, что лезу к тебе, как ты это называешь, не ради денег или какой-то выгоды, а просто потому, что хочу стать к тебе ближе. У меня работа есть, денег я у тебя не прошу, так что выгоды от нашей совместной жизни я почти никакой не получаю. Я надеюсь, ты не съешь меня сейчас, но можно хоть немного отодвинуть свой страх людей и просто обняться? — То, что я людей боюсь, мне ещё никто доказать не пытался. — Скептически хмыкнула красноволосая, на такое новое для неё обвинение. — А из-за чего ты постоянно говоришь, что мы не подружки? Мы вроде бы живём в одной квартире, разговариваем каждый день, едим вместе, ходим на репы вдвоём, можно было бы поднять статус наших отношений с просто коллежских до каких-нибудь более-менее дружеских, но ты каждый раз активно доказываешь, что мы просто соседи и ничего больше. Для чего? — Потому что по счастливому стечению обстоятельств все мои друзья и знакомые рано или поздно либо умирают, либо страдают, либо в ужасе убегают от меня, говоря много чего у меня за спиной потом. Либо мой папаша доходчиво им объясняет, что со мной вообще лучше не разговаривать. Так что в моём нежелании подпускать тебя близко к себе есть не только какие-то страхи и нежелание. — А если посмотреть на примере, то видно, что в том, что с твоими знакомыми происходит всякая хуйня виноват только твой отец. Твои одноклассники отвернулись от тебя только потому, что твой отец постарался, кота у тебя в детстве отнял именно он, именно он тебя дома удерживал, не давая нормально жить и как-то социализироваться. Так стоит ли из-за его нездорового воспитания ставить на своей жизни крест? — Во-первых, ты не про все случаи знаешь, во-вторых — — Во-вторых, я не вчера родилась, в-третьих, я в институте хоть и проучилась только четыре месяца, мне успели объяснить азы философии и психологии. Даже если гиперопекающие родители так сильно жизнь подпортили, если бы ты хотела и, если бы ты не боялась, ты бы давно уже нашла себе хоть какой-нибудь круг по интересам. — Хочешь сказать, что я только за свою жопу боюсь? — Младшая постепенно выходила из себя. Какого черта ей говорят, что знают её лучше, чем она сама, прожив с ней в одной квартире несколько месяцев? Никого она не боится, а как раз-таки наоборот. С её характером и отцовской манерой поведения не удивительно, что большинство людей стараются контактировать с ней как можно реже. — Не только, но в основном да. Опираясь на твою историю, чужая жизнь тебя почти не колышет. — Никого я не боюсь. Боялась бы, если бы защитить себя не могла. Если кто-то посмеет мне угрожать или вести себя агрессивно по отношению ко мне, я либо сама ему лицо расцарапаю, либо мой отец постарается. — А я не о физических угрозах говорю. Возможно, ты не боишься людей в этом плане, у тебя винтовка дома есть, у тебя отец дофига важный и всё такое. Но согласись, что ты не хочешь дружить со мной потому, что боишься, что я тебя ударю или ещё что-нибудь сделаю. Ты меня вообще видела? Ты меня одной левой уложишь, с моими-то мышцами. Ты боишься подпускать меня, да и не только меня, к себе потому, что боишься, что я сделаю то, на что нельзя будет пожаловаться или ответить кулаками. Ты боишься подпустить меня слишком близко, а потом пожалеть об этом. — Ничего я не боюсь. Разве что того, что мой любимый отец узнает о твоём существовании и поломает тебе пару рёбер. — А зачем ты меня тогда сюда притащила, если не хочешь, чтобы меня твой батя ёбнул? Это вообще очень странно. Ты не хочешь, чтобы я к тебе лезла и вообще разговаривала с тобой, не хочешь, чтобы твои родители что-то со мной сделали, называешь меня всякими последними словами, зачем я здесь тогда? — Говорю же, не знаю. Возможно, у меня с детства осталась привычка тащить всякую бездомную хламобудь. — Ахренеть, спасибо. — Стараясь не подавать виду, что местоимение хламобудь её задело, протянула Саша. — А знаешь, я тут схожесть вижу. Сеню ты в детстве тоже с улицы притащила, и в итоге не прошло и месяца, как твой отец за твоё якобы плохое поведение его… неважно. По-моему, сейчас происходит примерно то же самое, не считаешь? — Не считаю. — А, по-моему, очень даже считаешь. Зачем тогда надо было так экстренно прятать меня и мои вещи по углам? — Да чтобы он такой догадливой тебе шею не свернул в качестве приветственного жеста. Потому что для него тот факт, что ты со мной разговариваешь, лезешь обниматься, не говоря уже о том, что живешь здесь, является отвлекающим меня от учебы фактором. И то, что я написала сочинение на девятнадцать баллов из двадцати, тоже твоя вина с его точки зрения. — Не будем говорить о том, что я крайне не понимаю его точку зрения, но я сегодня уже не успокоюсь. Если ты меня спрятала на время его прихода, значит всё-таки не хочешь, чтобы мне шею свернули. Но в то же время ты постоянно говоришь о том, что я тебя раздражаю, и ты меня чуть ли не ненавидишь. Зачем тогда ты меня к себе взяла? Оставила бы на улице, тебе же всё равно было бы, я же знаю. — Блять, да потому что мне жалко тебя стало. Довольна? — Раздраженно почти что вскрикнула Швец. — Ты думаешь, меня не напрягает тот факт, что я стала такой же жестокой и холодной мразью как мой папаша? Я своими руками живое существо насмерть забила, перед моими глазами человека сбила машина и чуть ли не все конечности, включая голову, ему переломала, какая-то девочка из параллели повесилась из-за травли в школьном толчке, какие-то малолетки кота дворового об стену со всей силы кинули, мне всё равно было. Мне похуй на то, что кто-то умер, похуй на то, что они чувствовали и прочая хуйня. Мне иногда даже приятно и хорошо становится, когда я вижу, как кто-то страдает. И ты думаешь, меня это не пугает? Да я в ахуе, мне лечиться пора! А потом ты пришла, я тебе много чего наговорила, ногу чуть не сломала, и по идее мне вообще всё равно должно было быть, я привыкла так себя вести. А мне почему-то жалко стало, и я всё ещё в ахуе с этого. И я подумала, почему бы не попробовать использовать такой шанс стать нормальным человеком, а не мразью, в которую меня отец превратил. Вы все считаете, что я ору на вас на репах потому, что мне это нравится, потому что я истеричка и потому что у меня с головой проблемы. А я не могу этого не делать, я не представляю своей жизни без этого. На меня всю мою жизнь постоянно орали, и мне теперь пиздец как не просто признать, что я без этого работать нормально не могу. Я не могу переделать себя и перестать вести себя как конченная тварь, я с людьми разговаривала за всю свою жизнь раз пять, я не умею по-другому. А тут мне впервые стало жалко кого-то, я перестала воспринимать тебя как какую-то условную единицу, которую можно убить, и ничего не произойдёт. И я подумала… может это способ вернуться к нормальной жизни и чувствовать хоть что-то помимо ёбаного гнева. — Оу… От тебя так мило такое слышать… И вот не отпираться сейчас, потому что лучшего повода для того, чтобы обняться ты не найдёшь. Светловолосая расплылась в довольной улыбке и подползла к почти плачущей от переизбытка эмоций девочке, мягко обхватывая её подрагивающие плечи. Та, особо не сопротивляясь, завалилась набок, позволяя пересадить себя на колени и прижать к груди. Сил возражать уже не осталось, она наконец-то расслабилась и безразлично уставилась в стену, положив голову на чужое плечо, не обращая внимания на руку, поглаживающую её по макушке и довольно бормочущую что-то Сашу. В конце концов она не назвала её конченной и не обвинила в живодёрстве, можно и потерпеть. — Кстати… ты вроде говорила, что Юле эту историю рассказывала… Можно поинтересоваться при каких обстоятельствах? Хотя, зная её, она вполне могла просто уговорить. Медленно засыпающая Швец распахнула глаза, издавая какой-то невнятный звук, прося повторить вопрос. Светловолосая оперлась о стену, всё не отпуская зевающую младшую из этих односторонних объятий. — Да там долгая история… Группы у меня тогда ещё не было, песни я записывала только с акустикой, точку для репетиций даже искать не начинала, а она внезапно откликнулась, написала, что на барабанах играет. Я не знала, где встретиться, чтоб всё обсудить, договориться, и решила сюда позвать. Родители недавно приезжали, так что бояться было нечего. Ну, она приехала, мы обговаривали, где и когда, она тогда ещё наехала на меня, типо я сижу с каменным лицом, и что надо быть менее серьёзной и всё такое. Я уже собиралась её выпроваживать, как вдруг моим родителям приспичило вернуться и посмотреть что-то по счётчикам, потому что я тогда только переехала, ну они и увидели нас вдвоём. — И… потом что? — Прервав продолжительное молчание, пробормотала Саша. — Меня избили, её за дверь выкинули. Всё как обычно. Сказали потом, что вот только я переехала, уже просираю время с какими-то друзьями, что надо думать о уроках и новой школе, а не вот это вот всё. Она где-то в подъезде спряталась, и, когда они ушли, вернулась обратно, спрашивая, какого хрена это вообще было. У меня истерика была, ну я на эмоциях и рассказала. Меньше, чем сейчас, но в основном то же самое. Ей стало до пизды жалко собаку, она назвала меня тварью из-за этого случая, и после мы особо не разговаривали. — Что-то на неё не похоже… Вроде человек, который и слова плохого никому не скажет. — У всех, про кого так говорят, есть знакомые, которых они недолюбливают. Я ей открылась, она после этого не разговаривала со мной пару недель, потом Сашу против меня настроила, ещё и распиздела всем об этом, наверное. Я ей говорила, что не люблю, когда меня по имени отчеству называют, напомни, какую кличку они мне дали и как представили, когда ты только пришла? — М-да… — Запутавшись в том, кто плохой, кто хороший и кто про кого врёт, протянула старшая. — Ну… скажи им прямо, я уверена, что они перестанут. По-моему, вы просто недопоняли друг друга. — Или меня просто все ненавидят. — Ну, как минимум я тебя не ненавижу. Они не так плохо о тебе отзываются, как ты думаешь, мне кажется, они просто прикалываются или боятся. Ну не похожи они на людей, засирающих других за спиной. Всё-таки я думаю, что не всё так плохо, как ты думаешь, просто недосказанностей много. За окном загрохотали салюты, а где-то вдали еле-еле слышно зазвучали куранты. Дорезать салаты и посмотреть Иронию судьбы они не успели, но ни одна об этом не жалела. Появилось ощущение, что какая-то невидимая стена, не дающая им нормально, по-человечески общаться, наконец-то рухнула. Дышать как-то легче стало, объятия стали менее холодными и отчуждёнными, хоть голубоглазая по-прежнему не проявляла никакой инициативы и просто сонно лежала на довольной Саше. Та почему-то была уверена в том, что теперь что-то изменится. Либо Алёна будет в три раза чаще говорить, что её все ненавидят, либо вообще разговаривать перестанет. Даже не понятно, что из этого хуже. Из-за стены послышались счастливые крики, а куранты стихли, потерявшись в общем шуме. Можно было даже сидеть без света: отблески салютов на небе, на которые красноволосая безотрывно пялилась, видимо в родительском доме не видев их до этого из-за плотно занавешенных штор, освещали комнату лучше всяких ламп. — С новым годом, моя госпожа. — С новым годом, мисс я обнимаю кого хочу и когда хочу, не спрашивая на это разрешения.