Замороженными пальцами

Снег, снег, снег, как же вокруг много снега. Ещё и ветер надоедливый в лицо порывами бьёт. Ещё рюкзак с кучей папок и толстых общих тетрадей ужасно на плечи давит, уже спина болит. Снег ещё и какой-то тяжелый, уже всё лицо облепил, ничего не видно, веки еле-еле могут смыкаться. Как за пару дней на улицах успели образоваться сугробы высотой чуть ли не с человеческий рост? Хорошо, что тротуары более-менее расчистили, хотя-бы ноги в снегу не вязнут. На дорогах только ситуация куда хуже, сегодня пробки в два раза длиннее, чем обычно. Швец, по самые глаза закутавшись в шарф, плелась в школу, уже начиная скучать по только что закончившимся каникулам. Сегодня как никогда раньше хотелось убить сладко спящую в соседней комнате Сашу, которой нужно было уходить в институт только на полчаса и где-то через часов шесть. Ещё и самостоятельную работу по алгебре пообещали, а тема слишком сложная для того, чтобы не волноваться на счёт неё. Тему эту проходили ещё до каникул, а самостоятельная уже сегодня, даже без особой должной подготовки. Учительница хорошо избегала возмущений по этому поводу, мол одиннадцатый класс, сами должны готовиться, сами понимать и сами разбираться, не маленькие уже. С этим Алёна с удовольствием бы поспорила, особенно после того, как на перекрёстке её чуть не задавил какой-то высоченный мужчина, не заметивший под ногами девочку ростом где-то ему по рёбра. В одиннадцатый класс идут за знаниями, это понятно, но при всём желании без должного обучения мозг не заработает и не разберётся в слишком сложной теме без постороннего вмешательства. Но, как говорится, это уже проблемы учеников, а не учителей. Если захотят — сами во всём разберутся, всё поймут и не будут ныть из-за какой-то внеплановой самостоятельной. Ещё как будут. И сегодня перед уроком этим заниматься и будут. Было страшно. У родителей есть доступ к её электронному дневнику, если заметят хоть одну тройку, или того хуже, как минимум серьёзный разговор по телефону ей обеспечен. У неё хорошие знания в области математики, и надеялась она пока что только на это. Тема новая, и, если честно, её она не поняла от слова совсем. Но это же математика, что-то она точно решит благодаря заложенной базе, нет же там чего-то такого невыполнимого и невозможного. Продрогнув на перерывах у светофоров, красноволосая наконец-то добралась до столь ненавистного здания, возвышающемуся страшным тёмным пятном, со светящимися квадратиками окнами, впереди. Чуть не упав на повороте, покрывшись мурашками от множества неприятных воспоминаний, связанных с этим местом, она зашла на территорию школы, стараясь не поскользнуться на льду, покрывшим дорогу, и не упасть под ноги толпе сонных подростков. В окнах мелькали силуэты учителей, почему-то делавших это место ещё более отталкивающим, чем оно было. Снова стоять в очереди у вахты, где бегло проверяют пропуска, ёжась из-за такого большого количества школьников спереди и сзади всегда было как-то некомфортно. Непонятно почему, они всегда казались какими-то другими, страшными людьми, среди которой ей места не было. Возможно, это детство в полном одиночестве и изоляции так сказывается, но голубоглазая всегда очень остро чувствовала себя не в своей тарелке в их обществе. Слишком сильно они её отталкивают, хоть даже не всегда обращают внимание. Забившись в самый дальний угол раздевалки, агрессивно-боязливо поглядывая в сторону шумных подростков, громко разговаривающих и смеющихся неподалёку, голубоглазая наконец-то освободила ноющую спину. Сняв с себя заснеженную куртку и покрывшийся инеем шарф, повесив их на свой крючок, девочка, кряхтя, потянулась к сапогам, мучаясь с молнией. Сменив сапоги на невысоком каблуке на удобные кеды, она несколько облегчённо выдохнула, стараясь концентрироваться на музыке в наушниках, а не криках и разговорах из коридора. Более-менее приведя себя в порядок после улицы, красноволосая снова накинула рюкзак на плечо, протискиваясь в коридор сквозь столпотворение старшеклассников, пользуясь своим невысоким ростом и достаточно хрупким телосложением, позволяющим протискиваться в узкие щели подобно кошке. Снова на неё косятся как на привидение из-за ярких красных волос. Как же охота побыстрее уйти в класс, а лучше сразу домой. Домой, где единственный, кто нарушает её личное пространство, постоянно доёбывается и иногда напрягает это Саша, которая такого сильного дискомфорта не вызывает. К ней она уже как-то привыкла. Не то, чтобы воспринимала как подругу, а скорее как кота с улицы, который спит у неё на диване, ест её еду и приходит бодаться в плечо на ночь глядя, прося, чтобы его погладили. Которому можно рассказать какую-нибудь нестрашную тайну, и он никому не расскажет, который является единственным живым существом, которым она дорожит и можно даже сказать, что любит. С которым спокойно, который не особо понимает степень серьёзности её проблем и поэтому успокаивает тихим мурчанием, а не паникует вместе с ней. Который не нагоняет на неё лёгкий ужас и напряжение, являясь живым существом, а по-своему расслабляет и успокаивает, делаясь единственным, с кем ей спокойно и хорошо. А своих одноклассников она даже спустя четыре месяца совместной учебы всё ещё воспринимала как врагов или просто кучку раздражающих болванчиков, постоянно мешающих и выводящих из себя. Иногда казалось, что лучше бы они издевались над ней кулаками, а не тем колоссальным психологическим давлением, которым они орудуют сейчас. Хорошо, что хотя-бы сама школа не выглядит так страшно как большинство Российских, тогда она скорее всего давно бы уже повесилась в одной из туалетных кабинок. Мраморные полы, высокие потолки и красивые серовато-белые стены хоть немного, но прогоняли тяжелое тревожно-безнадёжное состояние. В туалетах, в которых на удивление не воняло, можно было попрятаться от парней, вечно трущихся около её парты, в укромном углу под лестницей можно было пересидеть окно между уроками, во время которого рядом с одноклассниками лучше было не появляться. Возможно, ей бы даже тут нравилось, если бы не любимые одноклассники и угрозы со стороны родителей, заставляющие безумно нервничать из-за каждого безобидного опроса или теста. — Ой, смотрите-ка, наша любимая Швецова идёт! — Рядом с уверенно идущей вперёд по коридору Алёной появился высокий худощавый парень где-то почти на полметра выше неё. Одёргивая чуть задравшийся чёрный свитшот и поправляя зачёсанные на правую сторону волосы, практически такие же короткие и белые как у её домашнего кота, он нагибался вперёд, глумливо заглядывая девочке в глаза. Рядом с ним наверняка тёрлась его компания, на которую Швец в упор не хотела оборачиваться, у неё есть миссия дойти до класса, и эти придурки не помешают ей её выполнить. — Ну, как каникулы провела? Хоть ненадолго от учебников отрывалась? А, точно, тебя же папочка наверняка домой забирал. Хорошо повеселилась? Детское шампанское успела попробовать? Или только сок, письмо деду морозу и спать в одиннадцать вечера? — В отличие от тебя, я хотя-бы не бухала всю ночь напролёт и проснулась в своей квартире, а не на помойке с голой жопой и ещё парочкой новых венерических заболеваний. И, в отличие от тебя, я не использую праздник как повод засунуть свою короткую спидозную письку в кого-нибудь нового, так что твои попытки посмеяться над моим вполне правильным и адекватным образом жизни я воспринимаю только как неудачные попытки унизить меня и поднять себя в глазах твоих безмозглых дружков, не умеющих в этой жизни ничего, кроме как поддакивать и бухать пиво за углом спортзала. А теперь можешь быть свободен, в выборе между вашей компанией и одиночеством, я абсолютно без раздумий предпочту одиночество. — Ой какие мы злые. Старая добрая Алёна Сергеевна. Так и скажи, что тебя просто никто не трахает, поэтому ты ведёшь себя как конченная сука. Мы все уже давно это поняли. У нас в классе уже даже ставки ставят, кто первый удостоится чести нагнуть тебя. Не стану говорить, на кого ставят больше всех, ты скорее всего сама догадываешься. Но с уверенностью могу сказать, что его спидозная писька не будет с тобой особо нежной. Но ты можешь мне, как доверенному лицу, сказать, в каком месте хочешь целку порвать: в библиотеке или на столе в кабинете завуча, я обязательно всё передам. Мы же ведь не хотим, чтобы твой папочка узнал о твоих похождениях и обоссал всех нас. — Всё не отставая, ухмылялся парень, вровень следуя за абсолютно безразличной Алёной. — Передай ему, что у меня по биологии пять и я без проблем порву ему уздечку, прибью ручками яички к столу и всажу ему в горло эбонитовую палочку по самые гланды, если он хоть один сальный взгляд на меня кинет. — Сдерживая рвотный позыв, ответила красноволосая, проталкиваясь к лестнице сквозь толпу первоклассников. — Мне, конечно, безумно льстит, что я вам так сильно нравлюсь, что вы спать не можете, а всё думаете о том, как бы увидеть меня без одежды, но спешу огорчить, если до выпускного кому-нибудь что-нибудь порвут, то не целку, а мошонку, и не мне, а этому таинственному обладателю спидозной письки, который с самого утра не может оставить меня в покое. — Ой, боюсь-боюсь. Я бы на твоём месте языком так активно не чесал. Сейчас твоего папочки рядом нет, а против нас четверых ты вряд-ли что-то сделаешь. Так что советую с нами нормально разговаривать. — А я, если ты не знал, не ссыкло, в отличие от некоторых. К тому же, без перцовки я из дома не выхожу, так что советую отъебаться от меня, иначе сделаю так, что чесаться будет не только писька, а ещё и глаза. — Ой, как скажете, Алёна Сергеевна. Да и к тому же, зачем нам утруждаться и как-то вам угрожать, мы оставим эту честь вашему отцу. Мы ведь все уже давно знаем, что он делает всю грязную работу за нас. Ему ты, наверное, своей перцовкой возразить не можешь. — Передай это своей мамаше, которая мало того, что ужасно нервничает из-за того, что вырастила сыночка без крупицы мозга, так теперь ещё и вынуждена искать у него сигареты в карманах. Лучше бы за собой следил, иначе скоро ей придётся ещё и ругать нашего дорогого Егорку за то, что от его спидозной письки кто-то забеременел и сифилис подхватил. Наконец-то она дошла до нужного кабинета, наконец-то она может хоть ненадолго оторваться от этой неприятной компании. Парни всё ещё кричали что-то ей вслед, но слушать это больше не хотелось, да и всё равно они сейчас отойдут к другим своим дружкам, обсудить, кто кого трахнул на этой неделе, и сколько же раз за сегодня Анна Вячеславовна похвалит свою любимую Алёночку. После этого к ним присоединится добрая половина класса, и в кабинет наконец-то придёт учительница, которая с трудом, но прекратит эти грязные разговоры, наконец-то избавив Швецову от необходимости слушать разнообразные сплетни и влажные фантазии на счёт неё. Красноволосая устало рухнула за свою последнюю парту третьего ряда, повышая громкость в наушниках. Всё как всегда: стоит только повернуть голову влево, десять пар лисьих глаз сразу же перемещаются на неё, сыпятся какие-то сальные шуточки и приглашения сходить с ними в подсобку «поразвлечься». У кого-то снова спермотоксикоз начался. Так ведь не всегда происходит. Обычно они кричат что-то о том, что хотели бы оставить ей синяк под глазом, язык вырвать или ещё что-нибудь в этом духе, а сейчас вот это. Стоило только надеть сегодня лёгкую чёрную рубашку с глубоким вырезом, так тема их разговоров сразу же ушла в какое-то другое, ещё более неприятное, русло. Интересные индивиды такие. Вроде бы почти все ненавидят девочку за её дерзость и буйный характер, но раз в месяц настроение их переменяется с агрессивно-ненавидящего на пошло-похабное, даже если она приходит в широких джинсах и мешковатом худи по колено. Может это такой странный способ поиздеваться? В их компании девушки часто присутствуют, да и в словах себя не ограничивают. Круто, до неё домогается весь класс, и девушки, и парни, при том ещё и ненавидят её. Можно считать, что жизнь удалась. Не понятно даже, радоваться тут или пугаться. Когда все косточки были перемыты, Швец практически уснула, а одиннадцатому «Б» стало слишком скучно кричать ей что-то, не получая реакцию в ответ, в кабинет наконец-то вошла Анна Вячеславовна, учительница по русскому языку, с порога даже не пытаясь успокоить отдохнувших и посвежевших с каникул школьников. Красноволосая подняла голову с парты, пододвигая к себе тетрадь, смотря ровно перед собой, всем видом показывая ухмыляющимся одноклассникам, что её совсем не интересуют ни они, ни их разговоры про неё. Вообще ей далеки их примитивные желания потрахаться, пожрать и поспать, которые в последнее время их интересуют, так что даже если бы над ней не издевались, на счёт дружбы с ними она бы даже задумываться не стала. Слишком неподходящая компания.

***

Наконец-то долгие семь уроков окончились, остался только последний, та самая алгебра, которую голубоглазая так боялась. Это вообще должен был быть дополнительный урок, но учительница математики решила схитрить и перенести на его место основную алгебру, чтобы школьники не стали сбегать. Нескольким людям это не помешало, и ряды уставших одиннадцатиклассников поредели на пять человек. В конце концов это всего лишь самостоятельная, если они её пропустят, их скорее всего даже писать её потом не заставят, разве что выскажут своё недовольство по поводу прогулов. — Так, телефоны мне на стол, с парт всё убираем. Маш, раздавай тетради для самостоятельных. — Командовала Марина Владимировна, ходя между рядами с копошащимися школьниками, наблюдая за их действиями. Собирать телефоны было в принципе бесполезно: в задании были в основном какие-то буквы, логарифмы и прочие страшные вещи, которые нельзя было легко найти в интернете. Находились только какие-то другие задания, даже близко не похожие на искомые. Но тем не менее гаджеты лежали на столе, женщина их пересчитала, удовлетворённо кивнула сама себе и потянулась за листами с заданиями. Алёна нервно стучала ручкой по парте, поглядывая на удивлённые лица одноклассников, уже получивших задания. Лица их менялись с расслабленных и уверенных на испуганные и обречённые, из-за чего девочка всё больнее и больнее кусала губы, стараясь вспомнить хоть что-то из новой темы. Откуда-то слева слышались возмущённые и умоляющие возгласы, на которые учительница только говорила, что тема пройдена, и надо было готовиться, чем навлекала на себя ещё большую волну гневных жалоб. На последнюю парту, за которой сидела нервная Алёна, опустился листок с только что напечатанными заданиями, которые девочка жадно кинулась разглядывать, в надежде обнаружить там хоть что-то знакомое и лёгкое. Она смотрела какие-то примеры решений в методичке прошлым вечером, но там были изложены какие-то простые задачи в два действия, не представлявшие какой-либо сложности, что не скажешь о том, что им раздали сейчас. Даже при взгляде на первое задание, которое должно было быть самым лёгким, в мозг кроме мыслей о двойке в журнале и дикого страха за средний балл по алгебре ничего не лезло. Из-за паники даже набросать примерный план решения не получилось, всё не подходило. — Всё, тишина! Я вам всё объясняла, вы должны были дома порешать, посмотреть. У вас двадцать минут, вы бы лучше решали, а не со мной спорили, дополнительное время я не дам. Старшеклассники недовольно загудели, показывая друг другу своё возмущение, тратя драгоценные минуты не на то, что нужно. Красноволосая, грызущая заусенец на большом пальце, обречённо разглядывала первое задание, стараясь вытянуть из своей головы хоть что-то. Но и без того перепуганным мозгом всецело овладела паника, не подпуская к голове никаких идей по поводу решения. На уме были только мысли о том, как её накажут за такие ужасные знания и оценки по математике, как только узнают о них или увидят в дневнике. Эту самостоятельную дали для подготовки к контрольной, которая, по идее, должна будет быть ещё более замудрённой. И как она будет решать эту контрольную, если она уже сейчас застряла на самом первом задании её облегчённой версии? Это будет две двойки подряд, и ладно, если бы они были простыми, так они ещё и очень сильно на средний балл за триместр влияют, так что из-за них вместо идеальной пятёрки в табеле будет стоять трояк или вообще того хуже. Она и так написала итоговое сочинение на девятнадцать баллов из двадцати, у родителей уже есть одна причина, чтобы как-то наказать не оправдывающую их требований дочь. А тут ещё и оценка отличная от пятёрки в табеле, это вообще сравнимо с концом света. Она идёт на медаль, на красный аттестат, а тут всё идёт коту под хвост из-за алгебры, с которой у неё проблем вообще никогда не было. Даже в ЕГЭ это задание есть, а она его здесь и сейчас решить не может. Что с ней теперь сделают? Будут давать вместо привычных пятидесяти тысяч в месяц только десять, чтобы как-то в узде держать? Распустят её группу, будут приезжать почти каждую неделю или просто выпорют? Если выпорют или изобьют, это ладно, самое худшее, что они могут сделать, так это увезти её обратно в их особняк, снова перекрыть ей выход в город, продать её нынешнюю квартиру, вернуть ту диктатуру, от которой она освободилась всего пять месяцев назад. Она не хочет снова ездить до школы на машине, проводить почти всё время в своей комнате за уроками, не хочет снова видеть тот таз на кухне, то кресло в отцовском кабинете. Не хочет терять хоть какую-то связь с миром в лице телефона и так полюбившийся ей инстаграм. Не хочет снова становиться изгоем, которого практически отгораживают и уводят в сторону от социума. Не хочет терять хоть какую-то автономность, жить рядом с одним из своих главных страхов, лающим в клетке на участке, не хочет, чтобы в качестве наказания её снова тащили туда за волосы, оставляли там на всю ночь, не хочет снова истошно кричать, раздирая горло, отпугивая от себя агрессивных собак, клацающих зубами практически в паре сантиметров от её тела. Не хочет праздновать свой день рождения в полном одиночестве, глядя, как где-то там, за пределами их жилого массива гуляют тысячи счастливых людей, наслаждающихся летом и свободной жизнью. Она не хочет потерять Сашку. Она ведь снова окажется на улице в большой, холодной Москве, в самый разгар января. Как бы сильно она не старалась это скрывать и отрицать, за полтора месяца она успела привыкнуть и привязаться к девушке. Она уже не представляет своего вечера без её расспросов о том, как прошел день и как поживает её желание поубивать одноклассников. Её регулярные просьбы обняться, иногда даже не единожды в день, по-прежнему подбешивают, но заткнуть её и отправить в гостиную, которая теперь признавалась местом её обитания, уже не хотелось. Девочка даже начала побаиваться, что та когда-нибудь придёт и скажет, что накопила денег и переезжает или просто уходит, вновь оставляя её одну. Хоть младшая и проводила почти всё время в своей комнате, она уже слишком привыкла и полюбила возню и тихое бренчание гитары из соседней комнаты. В конце концов она единственная, кто не сбежал и не отвернулся от неё после её краткой биографии из-за страха повторить судьбу той собаки или попасть под горячую руку отца. Единственная, кто прислушался к её просьбе не называть её по имени и отчеству, не испугался её вспышек бесконтрольной агрессии, не изменил к ней отношения после того вечера. Единственная, на кого не хочется ругаться за какую-нибудь малейшую оплошность и отталкивать подальше от себя. И сейчас, из-за её же тупости, она рискует потерять всё это. И ведь никто не станет слушать её оправдания, что их почти не готовили, почти не объясняли материал, тема сложная, у неё слишком много дел, которые она уже не в состоянии комбинировать и успевать всё, она должна быть идеальной, а если не будет, значит условия будут ужесточаться. Наверное, надо было пренебречь парой часов сна и ещё раз попытаться что-нибудь порешать, чтобы была хотя-бы четвёрка. Лучше уж умирать от недосыпа на свободе, а не от свистящих ударов ремня на полу отцовского кабинета. С горем пополам первое задание как-то решилось, хоть Швец очень сомневалась на счёт того, что решение правильное. Всего заданий четыре, если решено одно, то скорее всего это два. Из коридора звучит трель звонка. Целых двадцать минут ушло на одно только первое задание. В целом, ничего страшного, за одну двойку её обратно не заберут, максимум ремнём хлестанут пару раз и на этом успокоятся. Чёрт, да кого она обманывает? Она как никогда в глубокой жопе. Если раньше попадались непонятные темы, она как-то выкарабкивалась на слабые четвёрки, а тут две двойки подряд, а потом ещё и на ЕГЭ такое задание. Надо что-то сделать. Хоть об стену убиться, но не допустить появления второй двойки. Сегодня репетиция в шесть, если поторопиться, то до неё она успеет что-нибудь порешать. — Сдаём работы! Хватит сидеть, не только вы домой хотите! Красноволосая трясущимися руками убрала пенал в рюкзак, сгребая пустой листок с парты. Хоть ноги из-за бушующей внутри тревожности плохо слушались и девочку сильно шатало из стороны в сторону, она кое как доползла до учительского стола, кинула листок в общую стопку и такой же шатающейся походкой практически побежала на выход. До дома идти минут двадцать быстрым шагом, если сильно поторопится, кое где пробежит на красный, то дома у неё будет где-то сорок минут. Обычно она тратит их на небольшой перекус, но ради свободы можно и потерпеть до вечера. Останется надеяться на Сашку, добровольно вызвавшуюся готовить что-нибудь по вечерам, чтобы освободить лишний час вечером. — Эй, Швец, далеко собралась? Может прогуляемся? Или тебя папочка на парковке ждёт? — Снова эти идиоты. Ну конечно, у них в табелях твёрдые тройки почти по половине предметов, им напрягаться не из-за чего, дождались конца урока, сдали пустые работы и со спокойной совестью пошли курить. Голубоглазая ничего не ответила, надеясь, что если не будет отвечать, то они быстрее отстанут, да и нет у неё времени на переговоры с этими тупицами. — Ой, кто-то из-за самостоятельной расстраивается? Неудивительно. Неужели у нашей Алёночки, которая, между прочим, гений, особенно по сравнению с нами, в кои то веки что-то не получается? Что за день такой сегодня? Сейчас либо метеорит упадёт, либо это всё сон. — Удивлённо хмыкнул блондин, снова следуя за девочкой. — Куда ты так бежишь? А, боишься, что папочка за оценку плохую поругает? Как мило. Алёна только ускорилась, резко сворачивая за угол, на лестничные пролёты, отрываясь от неприятной компании. — Да стой ты, я с тобой вообще-то разговариваю. — Чужая ладонь резко схватила её за предплечье, стараясь удержать на месте, в паре метров от лестницы. — Блять, отпусти меня! У меня дела, хватит доёбываться! — Злостно вскричала она, пытаясь вырвать руку из захвата. — Ой, ой, киса рычать начала. Да ладно, я просто поговорить хочу, а то ты у нас такая скрытная, на переменах тебя не найти, на уроках у тебя времени нет, удели мне хоть немного своего драгоценного внимания. — Я сказала. не трогать. меня. — Тяжело дыша, сжимая кулаки, прохрипела Швец, перестав дёргаться и вырываться. — Киса сейчас тебе всё лицо расцарапает, если ты продолжишь гладить её против шерсти. Считаю до трёх, если не выпустишь, домой будешь возвращаться в карете скорой помощи. — О, пацаны смотрите, сейчас орать будет. Ну давай баба Люся, обоссы нас. Нам так нравится, когда ты кричишь, такой страшной и стрёмной становишься. Ну давай, чего молчишь? Говорить что-то, а тем более орать сейчас бесполезно и даже глупо. Она для них как дрессированная собачка, её доведёшь до точки кипения, и она начнёт гавкать и прыгать на всех подряд, пока они будут стоять и довольно смотреть на всё это. Нужно оторваться от столь неприятной компании как-нибудь по-другому. Понимая, что орать и вырываться, то бишь идти у них на поводу не выход, потому что и так времени мало, да и это в принципе бесполезно, нужно сделать что-то другое, лишь бы побыстрее. Девочка резко дернула руку на себя, и когда ее схватили ещё крепче, с силой ударила одноклассника по голени, снова пытаясь вырвать руку. Парень тихо вскрикнул и ослабил хватку, из-за чего красноволосая наконец-то освободилась и по инерции полетела вниз по лестнице, у самого низа успев упереться руками в пол. — Сучка! — Только и услышала она, когда рванула вниз, надеясь, что за такое они не последуют за ней. Она убежала, оставила их без желанного результата, но победа ли это? Она каждый раз покрывает их благим матом, использует угрозу перцовкой, изредка как-то царапается или пускает в ход кулаки, каждый раз думая, что выигрывает их ежедневные маленькие битвы. Но считают ли они себя проигравшими? Их веселит агрессивная реакция от одноклассницы, они в основном ради нее её и терроризируют, а она, защищая себя, каждый раз идет у них на поводу, только продлевая их веселье. Нужно использовать какие-нибудь другие варианты ответов им, иначе она так и останется посмешищем, из роли которого так давно отчаянно пытается вырваться. Надо научиться отвечать и реагировать как-то по-другому, но в том и проблема, что она не знает как. Она могла бы как-нибудь пафосно ответить, чтобы от неё отстали раз и навсегда, но она не знает, как не сделать всё ещё хуже, не умеет говорить что-то так, чтобы её воспринимали не как безмозглую истеричку, а нормального человека, который будет просто тихо сидеть в стороне, если его не трогать. — Ты не радуйся, завтра ещё раз поговорим! — Послышалось эхом сверху. Вот бы их всех убить. Размозжить ненавистному Егору голову о стену, оставив на ней кровавое послание всем, кто над ней смеётся. Так, чтобы кровавые брызги красиво смотрелись на лице вместе с алой помадой, кроваво-красными нитями волос и обезумевшими, покрасневшими от злости, глазами. Учителя часто просят её сыграть и спеть на каких-нибудь мероприятиях, так что, если она придет с чехлом от гитары, ни у кого не возникнет вопросов. Только в нём будет не гитара, а её любимая винтовка, которую отец с радостью отдаст ей. Хотя нет… Пули не смогут принести такого наслаждения, как хруст костей в руках и хриплые мольбы о помощи, теряющиеся в булькающих звуках хлещущей отовсюду крови. А ей так хочется заставить их голоса дрожать из-за страха и боли, а не из-за издевательского смеха, волнами несущегося ей в след каждый раз, как она проходит мимо. Так хочется увидеть их глаза, в которых будет плескаться первобытный страх, а не презрение и насмешка. Хочется наступить острым каблуком на вену на шее, чтобы они наконец-то поняли, что перед ними не странная истеричка, а сам дьявол в человеческом облике. Но пока что рано. Потом. Шагов за спиной вроде бы не слышалось, и девочка выбежала в пустующий холл, беспокойно оглядываясь назад. По-быстрому переодевшись, голубоглазая выбежала на улицу, проклиная гололёд, тормозящий и мешающий идти быстро. Ещё и упала на повороте уже второй раз. М-да, если она вообще до ползёт до дома, будет уже хорошо.

***

Вдох-выдох, спокойно. Просто зайти на пару минут, забрать документы и быстро уйти, ничего серьезного. Чего она вообще боится? Бояться надо деду философу, который снова оказался безнаказанным. Ей сейчас в кабинет к декану идти надо, её никто не тронет, всё будет нормально, просто зайти и выйти. Саша уверенно подходила к зданию своего бывшего учебного заведения, выстраивая в голове план, как не попасться никому на глаза и просто тихо забрать документы. Непонятно почему, но где-то внутри тихо урчало чувство тревоги, хоть и шла она далеко не на занятия. У философа сейчас должны быть пары, студентов бояться нечего, декан максимум только осуждающе посмотрит на неё за «ложные» обвинения, больше ничего такого опасного нет, кроме разве что шуток Кати про мамочек и пассивов. В коридорах было шумно, вокруг ходили толпы уставших студентов, отмучавшихся с сессией. Чёрт, во время перерыва зашла. Как же вовремя. Девушка петляла между людьми, замечая в толпе знакомые лица, которые, к счастью, больше никогда не увидит. Странно, сегодня они не смотрели на нее как прежде, а кидали какие-то косые взгляды, шептались между собой о чем-то, по-прежнему не спуская глаз со светловолосой. И что происходит? Стало быть, дядя Коля позаботился о ее репутации в стенах института. Как мило. И рассказал ведь сто процентов неправду, если бы знали правдивую трактовку произошедшего, так презрительно не глядели бы. Гнида. И ведь наверняка сделал это для того, чтобы себя обезопасить. Студенты его любят, легче поверят ему, а не ей, тем более если он расскажет им об этом первым. Надо было сразу в полицию идти, сейчас бы сидел за решеткой, а не в преподавательском кресле напротив студентов. Не оборачиваясь ни на кого, смотря только равно перед собой, она наконец-то дошла до кабинета декана. Внутри снова было пусто, кто бы сомневался. Как школьная медсестра — когда нужна, так никогда не найдешь, весь день где-то шароёбится, непонятно зачем он вообще нужен. Саша, оперевшись на его стол, по-хозяйски разглядывала документы, встав посреди комнаты. Поскорее бы отсюда свалить. Не прошло и полгода, как дверь наконец-то открылась, и внутрь ввалился мужчина в явно маловатом ему пиджаке, испуганно вздрагивая при виде невозмутимой студентки. — Снова ты. За документами? — Всем видом выказывая свою неприязнь, пробормотал он. Девушка кивнула, отвечая ему таким же недовольным выражением лица. Не собираясь прекращать эту безмолвную войну, мужчина оттолкнул явно нежданную гостью с прохода и открыл один из многочисленных шкафчиков с какими-то бумагами, бегло оглядывая их. Стараясь игнорировать до неприличия тяжелое дыхание, слишком часто прерывающееся на осуждающие вздохи, старающееся навязать чувство вины, только не понятно, за что, он выудил оттуда какую-то папку, быстро пробегаясь взглядом по листам в ней. — Пожалуйста. И пускай тебе будет стыдно за содеянное. — Протягивая её девушке, даже не утруждаясь подойти ближе. — За то, что я попыталась открыть вам глаза на то, что ваш любимый Николай Николаевич любит приставать и насиловать студенток? Какая же я плохая, что докладываю о том, что кто-то нарушил мою личную неприкосновенность и нанёс колоссальную физическую и психологическую травму. Да я вообще должна была в полицию идти сразу же после случившегося, только вот я еле-еле до аптеки доползти смогла, спасибо ему. Вы сами вообще понимаете, кого защищаете? Или у вас с ним взаимовыгодное сотрудничество, если вы его покрываете и позволяете творить всё, что ему вздумается? — Ты меня во взяточничестве обвиняешь? — Одёргивая руку с папкой назад, воскликнул декан. — Он работает тут больше, чем ты по этой земле ходишь. Хочешь сказать, я должен был поверить тебе? — А вот теперь задумайтесь о том, что он насилует студенток в стенах этого учебного заведения столько, сколько я по этой земле хожу. Вообще всё равно? Главное, что он у вас на хорошем счету? — Ты обвинила его в том, чего он не совершал. Он пару дней ходил мрачнее тучи, а через пару дней, второго января, покончил с собой. Удавился в собственной ванной. Вот вы все такие бедные и несчастные жалуетесь на хороших людей, а они потом из-за клеветы, из-за общественного порицания уходят из жизни. Тебе вообще хоть немного стыдно? Забрала жизнь такого славного человека, ещё и лыбишься стоишь. — А знаете… Нет. Мне ни капли не стыдно. За то, что он сделал, должен был понести наказание, и какое счастье, когда вышестоящие люди за меня не вступились, он наказал себя сам. Скорее всего не из-за осознания вины или угрызений совести, а боязни раскрытия правды или угрозы уголовного наказания, но всё же. И ни капли его не жалко. Такие твари как он заслуживают либо пожизненного заключения в местах не столь отдалённых, либо смерти. Он сам выбрал, что ему нравится больше. Можете и дальше покрывать, оправдывать и любить всяких моральных уродов, если из-за меня умрёт один из них, я буду гордиться собой, потому что сделала этот мир чуть лучше и безопаснее. До свидания. Вырвав папку из рук обескураженного декана, светловолосая удалилась, хлопнув дверью. Сожительство со Швец явно плохо на неё влияет. Человек умер, а она этому так рада, что аж кричать хочется. Хотя, это же не просто обычный человек. Даже не человек вовсе. Смерть в наказание за его деяния ещё не самое страшное, что могло его постичь. Даже если она уже начала терять здравие и рассудок из-за долгого контакта с Алёной, это она знает точно. После того, что он сделал с ней и с другими студентками, жалеть его точно не стоит. Смерть по собственному желанию для него слишком великодушное наказание. Теперь она даже запуталась, из-за чего все так на неё смотрят. Из-за того, что она «убила» самого любимого препода в универе или потому, что тот распустил про неё слухи. В любом случае это уже не важно, здесь она, к счастью, больше не появится, видится с этими странными формами жизни больше не хотелось. Теперь можно всецело уйти в развитие музыкальной карьеры, которой теперь ничего не будет мешать. Ни сырая, холодная квартира, ни недостаток еды или сна. Остается только надеяться, что Швец её внезапно не выгонит, слишком устав от порой слишком навязчивой компании. За последнее безрепетиционное время даже пальцы зажить успели, может хоть получше получаться станет и красноволосая будет ею довольна. Она со школы уже должна была вернуться, если её вновь не задержали.

***

Странно, одежда вроде на месте, а в доме тихо и холодно, будто никого нет. Обычно у девочки после школы время круассана из близлежащей кофейни, а сегодня либо деньги забыла, либо решила голодовку устроить. Оставшееся время решено было оставить на повторение, и Саша быстро убралась к себе, решив не нарываться на злую после семичасовых мучений Швец, тихо сидящую у себя. На часах пять вечера, а за окном уже кромешная темнота. Может она заснула? С её любовью к тусклому освещению это вполне возможно. Ну, с программой вроде бы все в порядке, по крайней мере, ей придраться было бы не к чему. Может все-таки сходить и разбудить? Или у госпожи все как обычно под контролем? — Подъем, выходить пора. — В щель просунулась растрепанная голова, отвлекая почти заснувшую девушку от дела. Та быстро опомнилась и выбежала в прихожую, волоча за собой гитару. Потрепанная и до невозможности уставшая Швец стояла у двери, натягивая сапоги, стараясь не засыпать на ходу. Когда-нибудь её постоянный отказ ото сна в пользу учебы сыграет с ней злую шутку. Шли в такой же тишине. Красноволосая все время смотрела куда-то под ноги, то ли думает о чем-то, то ли снова старается плохое настроение контролировать. Голубоглазая, будто желая опровергнуть догадки своей спутницы, случайно пропустила замерзшую лужу на дороге и с визгом полетела вниз, инстинктивно пытаясь спасти гитару за спиной от страшной смерти. Саша в самый последний момент успела подхватить ту под плечи, спасая от синяка на мягком месте. Через ещё пару таких падений, когда младшая поняла, что сапоги у неё для такой погоды слишком неподходящие и скользкие, вручила гитару своей спутнице на сохранность и засеменила мелкими шажками к уже маячащему на горизонте кирпичному зданию. Плечи уже начинали ныть из-за балласта двух гитар за спиной, когда Алёна наконец-то дёрнула ручку нужной комнаты. Но та не поддалась. Видимо барабанщица с басистом ещё не пришли. Странно, обычно они приходят чуть ли не за полчаса до начала. Оставив ноющую Сашу у двери, девочка убежала на ресепшн за ключом, тоже удивляясь этому редкому событию. В помещении было холодно, благо у стены стоял небольшой обогреватель. Светловолосая опустила гитары на пол рядом с лавкой, с протяжным старушачьим хрипом разгибая спину. Швец, усмехнувшись с этого проявления усталости, как обычно удалилась раздеваться в маленькую комнату. Ломать комедию и потихоньку поднимать настроение было некому, и старшая просто упала на лавку рядом с инструментами, нехотя расстегивая куртку. Алёна сама зябко поёжилась, запахивая тёплую кофту, накинутую поверх чёрной футболки, и нагнулась к обогревателю, пытаясь разобраться с принципом его включения. Стояла звенящая тишина. Месяц назад светловолосая схватила бы дикий приступ паники; наедине со Швец, в абсолютной тишине, атмосфера жутко напряжённая, а сейчас уже так привычно, даже сбежать не хочется. Чувствовалось, что младшая благодарна ей за то, что та не напрягает её разговорами, видя её не в самом лучшем расположении духа, без желания взаимодействовать с кем-либо без особой нужды. Наконец-то она разобралась в этих странных невербальных знаках, через которые к ней можно найти подход, ну или хотя-бы просто не нарываться лишний раз. Пока голубоглазая тыкала по кнопкам, всё ещё боясь взорвать этот странный прибор, не реагировавший ни на что, Саша успела настроить свою гитару, и теперь сидела разминала пальцы, неловко поглядывая на сидящую на корточках Алёну, крайне недовольно глядящую на обогреватель. Решив не отсиживаться на месте просто так, она подошла к микрофонной установке, проворачивая тугую крутилку, стараясь опустить держатель вниз. Обогреватель наконец-то заработал, красноволосая, наконец-то оставив несчастный прибор в покое, на затёкших ногах отошла к микрофону, с удивлением глядя на нормальную высоту, а не завышенную чуть ли не на полметра, как обычно. Репетиция шла уже пятнадцать минут, но приходить по-прежнему никто не спешил. Швец, постояв у микрофона, побродив по комнате, постучав ногой по полу, упала на лавку рядом со скучающей Сашей, подпирая голову руками, упираясь локтями в колени. Комично они сейчас, наверное, выглядят, особенно если знать, какие баталии они устраивали на этом месте пару недель назад. — Может без них начнём? — Зевнув, протянула Саша, дергая струны гитары, лежащей на коленях. — Я уж думала, ты скажешь, что можно домой идти, раз никого нет и смысла нет что-либо делать. — Устало хмыкнула в ответ Алёна, разлепляя сонные глаза. — Странно, что не предупредили. Ну, пошли. Вдруг за стеной послышались какие-то странные, тяжёлые шаги. На левую ногу наступали тяжелее, а вторую будто волочили за собой. В следующую секунду дверь, обитая серым звукоизолирующим материалом, отворилась, и из-за неё вынырнули рыжие дреды. Наконец-то вместе с ними из коридора вынырнула крайне уставшая Юля, наваливаясь на стену, стараясь не упасть. — Ну, какое же оправдание ты выдашь на этот раз? — Без привычной злобы вздохнула Алёна, разглядывая измотанную барабанщицу. — И почему пупа сегодня пришел без лупы? — Тихо хмыкнула светловолосая, прикрывая рот рукой. — Блять, это пиздец. — Только и прохрипела девушка, роняя рюкзак на пол. — Там не дороги, а какой-то ледяной пиздец. Я упала по дороге раз тридцать, наверное. — Этот ледяной пиздец не первый день на улице происходит, почему нельзя было выйти пораньше? — А, ты, как всегда, думаешь, что я вышла поздно и опоздала из-за своей плохой пунктуальности, но вот ни хрена подобного. Щас. — Юля принялась расстёгивать молнию на джинсах, смутив переглянувшихся коллег, не понявших, как этим можно объяснить опоздание. Когда негнущимся с мороза пальцам удалось расстегнуть молнию, а коллеги порядочно растерялись, рыжая стянула штаны до колен, демонстрируя на бедре здоровенное синевато-красное пятно от падения на лёд. — Ты бы попробовала с этой хуйнёй ходить нормально. Я половину пути практически на одной ноге скакала. — Ладно, ладно, верю, оденься обратно. — Неловко отворачиваясь от полуобнаженной девушки, пробормотала Швец. — А басист наш случайно не где-то на дороге валяется с такой же штукой? — Александр Валерьич сегодня весь день жаловался на боль в животе, а потом написал, что боится из туалета выходить, поэтому сегодня не придёт. Он, конечно, не говорил, что случилось, но что-то мне кажется, поработил его ядерный понос, так что сегодня его можно не ждать. — Ухмыльнулась Юля, ковыляя к установке. — А тебя он эту благую весть передать заставил? Или писать уже невмоготу? — Вставая, проворчала Алёна, поднимая за собой гитаристку. — Так Алён Сергевна, мы же знаем, какая вы занятая женщина, не любите, когда вам лишний раз пишут. Вот он, побоявшись, попросил меня передать, чтобы не отвлекать вас за зря. Светловолосая дёрнулась при обращении к девочке по имени и отчеству, переводя взгляд на неё. Та в лице совсем не поменялась, только вена на шее видимо дрогнула, отреагировав на всплывшие в голове воспоминания. Саша, воспользовавшись повисшим ненадолго молчанием, подошла ближе к девочке, вставая напротив барабанщицы. — Кхм, по-моему, сейчас наилучшее время для того, чтобы сказать. — Переводя взгляд на голубоглазую, пробормотала она, надеясь, что та поймёт её намёк. Юля, вытащив из рюкзака палочки, недоумённо глянула на эту странную парочку, разглядывающую и явно не понимающую друг друга. — Эм… что? Но те всё молчали. Швец одним взглядом показывала, что не понимает, о чем она, а если и понимает, говорить не хочет. После долгой минуты этих молчаливых переговоров, красноволосая тяжело вздохнула и уставилась в пол. — Не называй меня так больше. Пожалуйста. — Пробубнила она, прикладывая усилия, чтобы выдавить из себя эти слова. Барабанщица растерялась ещё больше, вопросительно выгибая бровь, не понимая, как они с помощью этих гляделок смогли прийти к какому-то выводу. — Как? — Даже не поняв с начала, о чем ей говорят, пробормотала она. — Я тебе говорила, что не выношу, когда меня по имени и отчеству называют. — Начиная мелко трястись не понятно только из-за чего, ответила девочка. — А… я даже не припоминаю, когда… — Можешь не прикидываться, я всё равно всё знаю. — Подала голос Саша, не оценив плохо сыгранное непонимание. — Что… происходит? — Барабанные палочки за ненадобностью опустились на покрывшийся тонким слоем пыли снейр. — Ничего. Просто пытаемся выяснить, почему ты игнорируешь чужие просьбы, да и в принципе ведёшь себя не как обычно. — Уже говоря за напряжённо потрясывающуюся Швец, ответила светловолосая. — Блять, да объясните вы мне, когда это было. Я вообще ничего не помню! — Не понимая, чего от неё хотят, воскликнула рыжая. — Когда я тебе рассказала, ты сбежала и больше со мной практически не разговаривала. Я тебя просила так меня не называть, а ты как специально делаешь всё наоборот. — Алёна поджала губы, думая, что над ней снова издеваются. — А, ты на это обидеться пытаешься? — Наконец-то кого-то осенило. — Ну извини, я вообще-то ради тебя это сделала. Весь подъезд тогда слышал, как ты кричала. Я подумала, если тебя так отпиздили за то, что ты позволила себе завести друга или просто с кем-то заговорить, мой контакт с тобой будет для тебя опасен, поэтому решила, что без меня тебе будет лучше. Да ты и сама себя не особо дружелюбно вела, я и подумала, что ни ты не твои родители не хотят, чтобы я с тобой контактировала где-то вне работы, вот я и не лезу к тебе. А на счёт того, что я тебя так называю, ты серьёзно думаешь, что я помню, что ты просила? Я даже своё имя забыла, когда твой батя схватил меня за волосы и в подъезд выкинул. Я тебя так называла не потому, что обидеть хотела, а потому что тебе такое прозвище подходит. Людей с таким командирским поведением так и хочется назвать полным именем. Но если тебе это так не нравится, окей, товарищ командир, больше так не буду. Красноволосая облегчённо выдохнула, становясь на порядок спокойнее. — Ну? Разобрались? Может уже начнём? — Прервала паузу барабанщица, поглядывая на какую-то подозрительно довольную Сашу. Швец только кивнула в знак того, что все недосказанности разрешились, и отошла к микрофону, ещё не привыкнув к тому, что его не надо опускать на уровень своего роста. Светловолосая, чувствуя себя великим примирителем, поплелась за гитарой, ругая себя за то, что не прогнала пару песен перед началом, когда было время. Теперь даже с присутствием Юли висела напряжённая тишина, в которой работать сложно было всем троим. — Раз два три, давай уже, что встали? — Постучав по микрофону, буркнула Алёна, глядя на притихших коллег.

***

— До скорого, товарищ командир, надеюсь, в следующий раз Александр соизволит прийти и сыграть с нами! Отмучавшись непривычные три часа, наконец-то было решено закончить. Швец слишком вымоталась, да и алгебра дома ждала, пришлось убрать час и уйти пораньше. С осознанием того, из-за чего девочка так себя ведёт, слушать её придирки и крики было менее обидно и тяжело. Что странно, но теперь та бросалась не такими колкими замечаниями, а крики вырывались крайне редко, сменившись простым повышенным тоном. Какая никакая победа, только вот знать бы, что этому способствовало. Может быть сложно язвить и ругаться на людей, знающих о твоих глубочайших детских травмах. — Я сегодня в институт за документами ходила, мне там новость сообщили, думаю, ты оценишь. — Воодушевлённо говорила Саша, следуя за карабкающейся по сугробам Алёной, пытающейся не заработать такой же синяк как у Юли на какой-нибудь замёрзшей луже. — Заинтриговала. — Кряхтя, пробормотала красноволосая, не отрывая взгляда от дороги. — Короче, тот препод, про которого я говорила, повесился после того, как я его по яйцам ударила, прикинь! — Очень жаль, что ты считаешь, что подобные новости как-то радуют и веселят меня. Я так надеялась, что ты не будешь считать меня маньячкой, если я расскажу. — Чуть помолчав, произнесла девочка, не меняя интонацию. — Да ладно, я же… пошутила просто… Я не считаю тебя такой, просто… подумала, что на моём месте ты бы поступила так же и почувствовала бы то же самое, вот и… рассказала. Я думаю, что я из-за тебя смогла набраться смелости и наконец-то ответить ему, а ты тряпкой меня часто называла, вот я и подумала, что… ты могла бы мной гордиться. — Гордиться тем, что из-за меня люди доводят других до суицида? Сомнительное достижение. Особенно, если на это не было адекватных причин. — Он творил ужасные вещи. Поверь, если бы ты знала, через что мне пришлось пройти, ты бы поняла мою реакцию. И я не доводила его, он сам выбрал такой путь. Я только попыталась рассказать всем правду о нём, а он, побоявшись ответственности, повесился, потому что был тварью. — Даже слегка обидевшись на такую реакцию, буркнула светловолосая, опуская голову. — А что он сделал? На сессии завалил? Всё, в чём ты его обвиняешь, так это в том, что он был тварью по твоему субъективному мнению. — Так, давай без этого. Я знаю, что он сделал, и знаю, что он заслужил смерть в наказание за то, что сделал. — Ну а что он такого сделал, что ты так радуешься тому, что он умер? Сейчас ты просто доказываешь, что довела человека до суицида потому, что он просто тебе не нравился. — Я думала, ты порадуешься за меня. — А почему ты не можешь просто рассказать? Ты же по вечерам рассказываешь даже про то, какие песни бомжи за окном пели. Что изменилось сейчас? — Потому что я знаю, какой будет твоя реакция, из-за этого и не рассказываю. — А, то есть моей реакции на чью-то смерть не боялась? Думаешь, что буду радоваться чьей-то смерти, мне ведь эта тема так близка, я вообще почти маньяк. Рассказать, как из-за тебя умер человек, это нормально, а рассказать, из-за чего это произошло, это не получится, это страшно. Если захочешь обидеть меня приравниванием к маньяку в следующий раз, расскажи ещё что-нибудь такое. Потому что, судя по твоим словам, если ты ещё какое-то время поживёшь со мной, начнёшь за людьми с ножом бегать. Саша ничего не ответила, утыкаясь носом в шарф. Чего она вообще хотела? Конечно, какой-либо реакции можно было и не ждать, тем более хорошей. Что было бы если она рассказала, что он с ней сделал? Сказала бы, что она тряпка, если не смогла дать отпор и даже в полицию обратиться. Потому что ей понадобилось чьё-то влияние для того, чтобы начать защищать себя. Ей бы не понадобилось чье-то воздействие, чтобы отомстить или дать сдачи, в этом она и лучше неё. Она не радуется тому, что кто-то умер, а понимает, что виновата в том, что по её прихоти невинное существо лишилось жизни. Да и с чего бы ей гордиться ею? Она её воспитательница? Нет. Она говорила, как страшно ей было, когда она пачкала руки кровью, хоть сама в тот момент никого не убивала. Она жестокая, грубая, холодная, но даже ей страшно от осознания того, что из-за неё кто-то умер. И чем она тогда лучше неё? Она всегда говорила, что она лучше своего отца, которому вообще никогда никого жалко не было, и что же сейчас? Из-за неё умер человек, а она этому радуется и с таким наслаждением рассказывает это человеку, на сердце которого лежит десяток шрамов, связанных со смертью, надеясь, что тот её похвалит. Как же это низко. Отец говорил правду, она такая же, как он. Если бы она была такой, какой убеждала себя быть, она бы не побоялась обратиться в полицию, чтобы его просто посадили. Её совесть была бы чиста, а он бы понёс наказание, не лишившись своей жизни. А ведь у него могли быть дети. Какого им будет, когда они узнают, что из-за какой-то несчастной студентки, по глупости пошедшей за ним, не сумевшей защитить себя, у них теперь нет отца? Не Швец тут бессердечный монстр. А она. Без слов они дошли до дома, без слов светловолосая ушла к себе в зал, без слов она просидела там где-то пару часов. Не есть, ни спать, ни смотреть что-то не хотелось. Не хотелось идти выпрашивать у красноволосой свои ежедневные объятия. На фоне произошедшего это будет ужасно некрасиво. Да и заслужила ли она их? Вряд-ли. Обнимают тех, кого любят. А любимых людей к маньякам не приравнивают. Плакать тоже не хотелось. Снова плачет, снова она слабая. Натворила дел, а потом сидит и плачет. А толку от этого? Сделать себе любимой легче. Как обычно, конечно. На часах около двух ночи, она сидит неподвижно где-то часа два, но кто считает. Швец копошилась на кухне, наконец-то вынырнув из своей комнаты. Интересно, она заметит отсутствие раздражающей её соседки с просьбой обняться? Конечно нет. Она считает её ужасным человеком, а она ещё и будет интересоваться, что случилось и как она себя чувствует. Вот она выключила свет, сейчас уйдёт к себе и до завтрашнего вечера про неё даже не вспомнит. Но внезапно дверь отворилась и красноволосая вошла внутрь, не чураясь кромешной темноты, включая один из многочисленных светильников. Саша лениво глянула в её сторону, пытаясь рассмотреть ожидаемую злобу на её лице. — Если ты не вышла есть потому, что обижаешься, я совсем тебя не понимаю. — Поправляя край длинной домашней футболки, безэмоционально пробормотала она. Девушка отрицательно помотала головой, утыкаясь носом в собственные колени. — И в чем проблема? Если ты не игнорируешь меня из-за того, что не получила от меня нужной реакции, то что происходит? — Я ужасная. — Тихо прошептала Саша, глядя прямо перед собой. — Ясно. И что делать собираешься? Жмёт плечами. А что тут можно сделать? Разве что поплакать, она умеет только это. — Ты забыла про свой ежедневный ритуал объятий. — Намекает. Зачем? Не любит их вроде. — Я не… не могу. Прости. Я не имела в виду… — Я не обижаюсь. Если ты имела в виду, что я на тебя как-то благотворно влияю, то рада за тебя. Я не знаю, что такого он делал, но если ты рассказала людям правду, ничего не сказав больше ни ему, ни кому-то ещё, то в том, что он убил себя твоей вины нет. Он сам выбрал этот путь, значит осознал, что сделал что-то плохое. Значит довела до самоубийства его не ты, а страшная правда. Не надо винить себя за чужие поступки. Саша о чем-то задумалась, удивляясь тому, что Алёна сейчас стоит и успокаивает её, хотя могла бы забить и просто уйти. Та всё также неподвижно глядела на неё, выжидая хоть каких-то слов. Она пришла, распинается, а ей ответить не могут. — У тебя есть три секунды, и я ухожу. Ждать, пока ты обдумаешь всё, что только можно у меня времени нет. Светловолосая жалобно глянула на привычный чистый лист без каких-либо эмоций на месте лица, приподнялась и потянулась к девочке, всё-таки решив дать себе второй шанс и прикоснуться к ней. Та уселась на чужие колени, не опуская руки вниз, как обычно, а кладя их на спину, слегка похлопывая по ней. Старшая наконец-то расслабилась, радуясь такому прогрессу. Может быть, с выводами она поспешила. Может быть, не такой уж она и монстр. — Прости, я знаю, что ты мне не подруга, и рассказывать это вообще было бессмысленно. — Всхлипнула она. — Просто… не знаю, хотелось, чтоб кто-то наконец-то гордился мной. — Вообще… мы живем вместе уже где-то месяц и даже не съели друг друга… можно было бы перестать так яростно доказывать кому-то, что мы не подруги. Отрицать очевидное не перед кем. Саша резко распахнула глаза и, казалось, перестала дышать. Это на самом деле происходит? — Серьёзно? — Оторвав голубоглазую от себя, держа за плечи, пробормотала она. Младшая только многозначительно улыбнулась, разворачиваясь, вытаскивая что-то из-за спины. Светловолосая, так и не дождавшись ответа, нервно забегала глазами по комнате, не желая отпускать девочку без него. В руке лежало несколько тысячных купюр, лежавших сзади на диване. Швец приложила их к взволнованно вздымающейся груди девушки, прижимая их ней её же рукой. — Твоя первая зарплата. — Оставив растерявшуюся соседку с деньгами, она поднялась, с самодовольной ухмылкой выходя из комнаты. — Заслужила.