Замороженными пальцами

— Стой, стой, не дёргайся… По разодранной спине гуляла пара пальцев, вымазанных кремом, любезно предоставленным Юлиной бабушкой. Когда они по неосторожности слишком сильно давили на чувствительную кожу, под ней ощутимо дёргались и напрягались мышцы, из-за чего рука сразу же боязливо отстранялась, зависая в воздухе. Холодная после холодильника субстанция приятно остужала покрасневшие из-за прилива крови ссадины и гематомы, работая и как обезболивающее, и как расслабляющее, и как заживляющее средство. По красным следам, не лопнувшим под ударами, пробегал ощутимый холодок и приятная россыпь маленьких уколов, как после онемения. Синяки и гематомы сравняются с бледным тоном спины минимум через месяц, а раны затянутся только через недели две в лучшем случае. Швец, лежащая на животе, утыкаясь носом в покрывало, еле слышно постанывала от боли, когда по спине пробегала очередная пульсация. Саша сидела верхом на её бёдрах, стараясь как можно аккуратнее обработать спину и не сделать ещё больнее. На следующий день после родительского визита с этим совсем плохо было; живых мест на спине вообще не было, обработать их, не нарываясь на крики младшей, было почти невозможно, буквально всё было одной большой открытой раной, от прикосновений к которой та пронзительно кричала. На следующий день это всё воспалилось и опухло, и руки красноволосой пришлось практически весь день придавливать к кровати, чтобы она истерзанную спину не расчесала до состояния полного уничтожения. А она с утра в тот день ещё в школу собиралась. Благо Александр с Юлей, скоротавшие ночь вместе с пивом в квартире у коллег, помогли уложить её обратно и не дать ей снова встать. Вырывалась она потом недолго; после вчерашних пыток её походу правда парализовало, и ходить она могла со скоростью один километр в час, не сгибая ни спину, ни ноги, ни шею. Ребята не ушли ещё и потому что побоялись оставлять на хрупкую Сашку, которой уже достаточно психологических травм оставили, нестабильную девочку, превратившуюся в бессильную жесткую массу. Когда время перевалило за полночь, а та захотела в туалет, пришлось организовывать специальную операцию, растолкать уже почти уснувшего парня, посадить Алёну ему на руки и отправить в ванную комнату, проследив за тем, чтобы никто из них не пострадал по пути. На третьем часу ночи уже все, включая Швец, умоляли светловолосую перестать без конца извиняться, потому что в ушах от этого звенело уже у всех. Та от пострадавшей отходить не хотела, всё сидела рядом, гладя по не пострадавшим частям тела, перестав лить слёзы только через два часа после прихода спасателей. Алёна только продолжала скулить из-за постепенно уходящей боли, вовсе не двигаясь где-то часов двенадцать подряд. В этот раз избили особенно сильно, двигаться было больно, а сначала и вовсе не получалось, мышцы парализовало единой судорогой, и даже чтобы дать ей воды приходилось вручную приподнимать верхнюю часть тела и подносить стакан к губам. Прошло три дня, а красноволосая покидала кровать только для того, чтобы её отнесли в туалет. Кормили её с ложечки, когда живот урчать начинал, спала она в той же позе, сбив режим, Саша буквально поселилась в её комнате, по первой же просьбе выполняя все её сиюсекундные хотелки. Казалось, что она вообще не спала, то на кухне еду на двоих готовила, то за другой едой в магазин бегала, то лежала рядом с книгой, после просьбы почитать вслух, то сидела около кровати с книгой для подготовки к злополучному ЕГЭ, помогая прорешивать легкие задания, то раны обрабатывала, то держала её за руки, что бы она их не трогала. На дворе уже шел май месяц, первые его числа девушки провели всё на том же месте, когда Швец уже смирилась с тем, что даже до школы дойти не сможет, да и не пустят её туда. — Всё… вот сверху скоро уже заживёт. — Старшая наконец-то закончила обработку и убрала баночку с мазью подальше, дуя на особо болючие места. Красноволосая устало вздохнула и промычала что-то нечленораздельно, просто ради того, чтобы её молчание не восприняли как утаённую обиду и снова не начали извиняться. Светловолосая жалостливо оглядела смесь крови и мази на спине и, подумав о чем-то пару секунд, поставила руки по бокам от неё и нагнулась к пушистой голове, тыкаясь носом в волосы. — Прости… — Ты заебала извиняться, я тебя простила уже раз тридцать, наверное. — Блин, ну ты же из-за меня двигаться не можешь! Опять из-за моей тупости тебя чуть не убили… — Могу я двигаться, это ты меня не пускаешь. — Я тебя ещё и не пускаю… — Девушка снова заныла, почти падая на подругу, обнимая её за шею трясущимися руками. — У тебя ПМС или что? Хватит, задушишь щас… — Алёна закрутила головой, пытаясь высвободиться. — Ну вот, ты же злишься… — Я не злюсь, просто ты задушишь меня сейчас… — Цвет лица у неё и правда начал сливаться с цветом волос из-за слишком крепких объятий. Старшая всхлипнула напоследок и отпустила, снова садясь на бедра. Голубоглазой было, мягко говоря, некомфортно лежать сейчас в такой позе. Казалось, что карие глаза смотрят не на спину, а безотрывно таращатся на место ниже, а она ещё в тех самых коротких шортах лежит. Зря боялась; Саше сейчас вообще не до пошлостей было, при виде кровавого месива на спине, всякие мысли о мягком месте пропадали, она даже не воспользовалась возможностью положить на неё руку, чтобы опереться, хотя в иной ситуации наверняка рискнула бы. — Принести что-нибудь? — Всё-таки не успокоилась она. Алёна только устало прикрыла глаза, что означало, что нести ей ничего не надо. Саша слезла на пол, извиняющимися глазами снизу вверх глядя на пострадавшую. Та только с трудом повернула голову к стене, зная, что, если не прервать зрительный контакт, на неё снова посыпятся извинения. Хотя, Саша абсолютно любое её движение воспринимала как обиду, так что можно было бы ничего не делать, всё равно извиняться начнёт. А её всё ещё не отпускал дичайший стыд, не дающий спокойно существовать, непрерывно твердящий о том, что надо извиниться. Она ей хотела в чувствах признаться, а сделала так, что та теперь парализовано лежит пластом уже несколько дней подряд. Ей надо готовиться к экзаменам, да и последний месяц весны на дворе, гулять хочется, а по её вине она дома отлёживается. Наверняка же обижается. А она ей признаться хочет. По любому ведь откажет, ещё и пошлет после всего этого. Вот хоть как-то сгладить ситуацию пытается, чтобы ответ был не таким калечащим. — Ну ты же обижаешься, я же вижу… — Она положила подбородок на край кровати, щенячьими глазами пялясь той в затылок. — Блять… Ты долго ещё будешь это говорить? — Швец повернулась обратно к девушке, желая наконец-то покончить с этим бесконечным потоком извинений. — Ну блин, тебя до полусмерти избили, а ты говоришь, что не обижаешься, как так вообще? — Я обижалась только с самого начала, дня три назад. Ну забыла ты этот телефон спрятать, ну с каждым бывает, проехали уже. Ты заизвиняла эту ситуацию уже сполна, на кой хуй мне обижаться? Я бы обижалась, если бы ты ушла заниматься своими делами или ещё что-нибудь, а ты чуть ли не срать меня водишь за ручку, это пиздец уже. Ты извинилась, всё нормально, давай забудем. — Ну ты злым голосом разговариваешь, я же слышу. — Да потому что я уже заебалась ежедневно выслушивать твои извинения. Я и так тут лежу как какая-то жаба на одном месте, а ты как служанка без сна ебашишь, ещё и извиняешься постоянно, мне как минимум неловко уже. — Ну блин, мне же стыдно. И вообще, если бы ты ещё не давала мне ебашить без сна, я бы вообще с ума сошла, так что терпи. И извини. — Блять… когда же это всё закончится… — Ну блин, ты же самый дорогой для меня человек, как ещё я должна реагировать на весь этот пиздец? Это ещё и из-за меня произошло. — Швец на секунду явно удивилась, устало поднимая брови, понимая, что та не шутит. — Самый дорогой человек уже давно не обижается на тебя, просто поверь ему. Прими это как факт и живи дальше. Только хер на меня не забивай. — Давай я тебе шоколадку принесу? — Чуть помолчав и снова сделав щенячьи глаза, пробормотала Саша. — Ты скоро все шоколадки в городе сюда притащишь. А у меня жопа скоро слипнется. — Красноволосая устало улыбнулась и опустила ватную руку девушке на голову, поглаживая и копаясь в воздушных волосах. Вчера наконец-то уговорила оставить её ненадолго и потратить время на себя, наконец-то помыть голову и постирать заляпанную её кровью футболку. Та только нетерпеливо, будто желая убежать в туалет, заёрзала, показывая, что её снова сожрет стыд, если она этого не сделает, позже податливо ластясь к холодной руке. — Слушай… Пошли погуляем? — Вдруг заявила Швец, видимо раздумывая о том, что старшая сейчас убежит на теплую улицу, а она останется лежать здесь. Весь день под окнами ходили какие-то до ужаса счастливые люди, горланящие песни и громко разговаривающие. Весна вошла в свою последнюю стадию, через месяц наступит тёплое лето, там сейчас сирень наверняка цветёт, она через открытое окно чует её сильный дурманящий запах, прямо под окнами растёт пара кусов белой и обычной сиреневой. Всё сейчас цветёт, всё так красиво, прекрасная непринуждённая атмосфера, которую она пропускает. Светловолосая может хоть сейчас выйти, а она без посторонней помощи не может даже подняться, не навредив себе. Если уж вызвалась нянчиться с ней, пусть тащит на улицу вместе с собой, даже если придется на костыли встать. Нечестно в конце концов. — А… Но… как? Ты же даже стоять нормально не можешь, куда? — Явно растерялась старшая, даже перестав млеть от пальцев, копошащихся в волосах. — Всё я могу, ты мне не даёшь нормально двигаться. — Блин, а как гулять-то? Ты пару шагов пройдёшь и всё, пиздец. — Тогда я обижаюсь. — Девочка показательно надулась, тыкаясь носом в покрывало, отводя взгляд. — Ты хочешь свою вину загладить, а просьбу мою выполнить не хочешь. — Ты манипулируешь сейчас. — Ну и ладно, значит ты меня не любишь. — Она нахмурилась и снова повернула голову к стене, планируя обидеться по-настоящему, если Саша сейчас уйдёт одна, решив не переговариваться с маленькой манипуляторшей. — Эй… Ну как? Сама же знаешь, что люблю, просто… Ну блять, тебе же больно двигаться, куда ты в таком состоянии пойдёшь? Я бы могла понести, но я ёбнусь и уроню тебя через пару метров на землю. — Голубоглазая не ответила. — Блин, ну я бы с радостью погулять сходила, мне тебя жалко, как ты вообще ходить собралась? Почему сейчас она спокойно говорит, что любит, а когда готовится, собирается с силами, не может вообще ничего из себя выдавить? Может, потому что у этих фраз разные смыслы? «Я тебя люблю» можно сказать по разному, в зависимости от контекста и происходящего. Сейчас обе понимают, что речь идёт о простой дружеской любви, которая воспринимается как само собой разумеющееся, а вот она хочет сказать о другом, и это другое уже может быть воспринято не так спокойно. Хотя, даже ответить на излюбленное «ты меня не любишь» сейчас как-то тяжело. Что ж будет во время признания даже подумать страшно. — Эй, ну не дуйся, я же о тебе забочусь. Знаешь же, что люблю, поэтому не хочу мучать. — Ничего не любишь… — Слишком жалобно и правдоподобно всхлипнула Алёна. — Это вообще моя первая нормальная весна в городе, меня всё моё детство в мае из дома не выпускали, заставляли ко всяким тестам готовиться. Я хотела нормально погулять, а тут мало того, что эта спина, ещё и ты выпускать не хочешь… Она, конечно, нагло манипулирует, но всё равно плакать хочется. А ведь правда, только более-менее освободилась от родительской опеки и контроля, а погулять выйти опять не может. Она сейчас реально кажется какой-то тираншей, не дающей ей слезть с кровати, хотя она даже не просит носить её на руках, просто походить вместе с ней. Такое ощущение, что она вообще обо всём знает. Знает, что её любят больше жизни, и манипулирует этим. И как будто знает, что такие манипуляции работают безотказно. — Ладно, ладно, не реви. Только если недалеко от дома и ненадолго. — Всё-таки сдалась светловолосая, уже начиная слышать театральные всхлипы. — Ура, ура, ура, пошли! — Швец мгновенно ожила, и заёрзала, пытаясь подняться на локтях. — Стоять. Сначала протрём это всё, — Указала на неприятную жижу на спине. — и черную футболку надеть надо, а то будешь ещё с окровавленной спиной ходить. Загребёт ещё патруль какой-нибудь. Кстати, не боишься, что в участок заберут? — Так сейчас же ещё вечер, вон, там даже солнце за горизонт ещё не село. У тебя вообще паспорт есть. — Что-то в предыдущий раз тебя это не успокоило. Особенно когда ты съебалась от меня хер знает куда. — Хмыкнула Саша, отходя к столу за салфетками. Ожидание долгожданной прогулки явно приободрило, и когда салфетки случайно задевали чувствительную плоть, голубоглазая даже не издавала недовольных звуков, только морщилась и сжимала ладошками покрывало. Мазь в душном помещении стала жиже и, смешавшись с кровью, теперь походила на окрашенное подсолнечное масло, хорошо хотя-бы, что впитывалась и с кожи стиралась хорошо. Раны теперь менее болезненно розовели, пока что не спеша кровоточить, хоть всё равно выглядели не особо лицеприятно. Было решено вытащить из стоящего рядом пакета пару больших марлевых пластырей, выцепленных в ближайшей аптеке, и наложить их на несколько самых больших и глубоких ранений, чтоб хоть немного задержать кровь в случае чего. — Так… ну-ка… Саша натужно закряхтела, подхватив девочку подмышками, когда она оперлась о её плечи руками, приподнимая и переворачивая. Та болезненно скривилась и села, осторожно двигая руками, чувствуя, как из-за движения лопаток какая-то рана двигается вместе с кожей. Вроде бы сильно больно не было, только какая-то пульсация бегала по телу из-за перемены позы после длительного лежания на животе. — Так, помочь? — Девушка вытащила из шкафа первую попавшуюся мешковатую футболку и подошла вместе с ней к младшей. Та попробовала поднять руки вертикально вверх, но почти сразу дернулась и сдавленно всхлипнула, опустив обратно. — Понятно… держи их тогда перед собой, сейчас эту снимем сначала по-быстрому. — Отвернись. — Смущённо пробормотала Алёна, когда старшая потянулась снимать её потрепанную окровавленную домашнюю футболку. Девушка сама смутилась и отвела взгляд в окно, стягивая с подруги вещицу на ощупь. Та, пристально следя за тем, чтобы она не пыталась мельком урвать взглядом хоть что-то, всё равно старалась прикрыть оголённую грудь одной рукой, вторую засовывая в рукав. Наконец-то одевшись, красноволосая дернула подругу за штанину, прося развернуться и помочь встать. Та, собравшись с силами, подхватила её под ягодицы и кое как поставила на ноги, чуть нагибаясь, чтобы той не было больно держать её за шею. — Ну как? Стоять хоть можешь? — Всё не скидывая с шеи руки, пробормотала она. Швец чуть постояла без движения и, медленно отпустив чужие плечи, сделала маленький шажок назад. Раны ощутимо засаднили, сгибать спину и двигать плечами было страшно, наверняка было бы ещё и больно, но она всё-таки устояла на ногах, всё ещё пробуя двигаться. Шаги давались вполне себе легко, светловолосая по-прежнему поддерживала за руку, на всякий случай, получилось даже дойти до двери. Но стоило старшей осторожно и медленно отпустить, голубоглазая сдавленно зашипела и, схватившись за дверной косяк, поехала вниз. — Ага, может она ходить. И куда ты в таком виде собралась? — Да блин… Ну если ты меня держать будешь, то смогу. — Испугавшись, что её положат обратно на кровать, захрипела Алёна, хватаясь за спасительные руки. — А если упадешь там, где-нибудь, или ещё что-нибудь? — Ну Са-а-аш… Блять, ну всё равно же уже встала… — Может не надо всё-таки? Младшая только перевела на неё полный мольбы и надежды взгляд, просящий не класть её обратно. Саша всё равно понимала, что не поддаваться чарам любимых голубых глаз не сможет, просто хотелось удостовериться в том, что она понимает, на что идёт и что её желание не просто сиюсекундная прихоть. Всё равно понимала, что, если та устанет и не сможет идти дальше самостоятельно, та потащит её на себе, хоть потом так же где-нибудь упадёт и придётся звонить Юле, чтобы не застрять на улице. Юля тоже всё понимает, но шанса наорать на них двоих за наплевательское отношение к здоровью всё равно не упустит. Вот правда, как будто знает, что отказать ей не смогут, и пользуется этим. — Пошли уже, а то поздно ещё станет. — Всё-таки вздохнула она, подхватывая девочку под руки. Довести благодарно улыбающегося ребёнка до прихожей удалось практически без проблем, если не давать ему особо двигать руками и плечами, то всё идет вполне себе хорошо. Когда та уже хотела нагибаться за кедами, стоящими у порога, её вдруг осторожно схватили за талию и развернули, как какого-то инвалида сажая на лавочку около тумбы. — Сейчас ещё разойдётся какая-нибудь рана, придётся обратно тащить. — Зашнуровывая обувь, пробормотала старшая, чувствуя на себе явно недовольный таким беспомощным и уязвимым положением взгляд. Снарядив ребёнка на улицу и по-быстрому накинув на себя парку, девушка нервно вздохнула и выпустила его в подъезд, закрывая дверь. Младшая уже было побрела к лестнице, как на плечи легли холодные ладони и развернули в сторону лифта, направляя туда. Пришлось снова недовольно вздохнуть и заползти в небольшую коробку, опираясь лбом о стенку. По двору бегали толпы детей, радующихся первым по-настоящему теплым дням, на лавках около соседнего подъезда сидела пара пенсионерок, одетых уже как-то по летнему легко. И она всё это пропускала. Если бы ещё не попросилась, её бы не раньше чем через неделю бы и не выпустили. На участке с разросшимися сорняками, выглядящими как простая высокая трава, огороженном рядом невысоких кустов рос большой куст сирени, вершиной дотягивающийся, наверное, до окон второго этажа. Красноволосая остановилась около него и перевела умоляющий взгляд на свою провожатую, надеясь, что та поймет её безмолвную просьбу. Саша несообразительностью не отличалась и протянула руку к ближайшей ветке, срывая с неё увесистую кисть с цветами. Отдав трофей радостному ребёнку, она сорвала ещё одну, поменьше, и аккуратно вдела её в прядь со спутавшимися волосами, так, чтобы она смотрела назад и выглядела как своеобразный венок. Возможно, сиреневый на красном смотрелся не особо хорошо, но всё равно выглядело красиво. Швец быстро привыкла к тому, что при любом её движении по спине бегали неприятные ощущения, чувствительная израненная кожа соприкасалась и терлась о ткань футболки. Вполне себе спокойно они доползли до ближайшей пятёрочки, на углу их района. Прохожие иногда странно поглядывали на них; старшая держит одну руку в кармане, вторую под углом девяносто градусов, как какой-то дворецкий, младшая держится за эту руку и слегка прихрамывает. — Постой здесь, а то тут вот лестница, я быстро. — Зачем? — Удивилась голубоглазая, оставленная в одиночестве около входа в магазин. — Я же обещала за шоколадкой сходить. Людей в магазине к счастью было немного, на кассе долго стоять не пришлось. На выходе она даже не сразу заметила оставленного ребёнка, который должен был ждать на том же месте. Когда она уже планировала пугаться и бежать искать, из-за угла вынырнула копна ярких волос, будто прячущаяся от кого-то. Рядом со стеклянными дверями стояла компания нетрезвых мужчин достаточно крепкого телосложения, громко разговаривающих и иногда кидающих обрывки фраз проплывающим мимо прохожим. Страх людей, особенно не очень адекватных, никуда не делся и Швец, судя по всему, отползла в сторону, дабы спрятаться от них, но не теряться из виду. — Докапываться начали? — Хмыкнула светловолосая, протягивая встревоженной подруге шоколадку. — До меня нет, а вот до других пытались. Младшая положила плитку в карман джинсовки, и девушки побрели дальше, стараясь избегать каких-либо горок или лестниц. Идти приходилось по краю тротуара, чтоб младшую случайно не толкнули. Красноволосая несколько восторженно оглядывалась по сторонам, стараясь запомнить все подробности светлого весеннего города. Максимум, что ей удавалось выхватить из весенних месяцев за время жизни с родителями, только пару кустов черемухи, растущих у школы в её массиве, единственная цветущая растительность, которую ей удавалось увидеть. А тут целый город, с людьми, живой, красивый и светлый, в который её не выпускали долгие шестнадцать лет. За спиной нет родителей, контролирующих каждый шаг, можно делать что хочется, идти куда хочется, оставаться на улице столько, сколько хочется. Впереди показалась Москва река, по берегу которой ходили буквально толпы людей, даже удивительно, недавно их было намного меньше. Не сговариваясь, они перешли мост, чуть не столкнувшись с идущими на встречу, на сторону реки на которой располагался парк. Там людей было поменьше, все предпочитали прятаться под кронами деревьев, хоть солнце уже закатилось за горизонт, а не блуждать по краю. Шли они медленнее, чем прогуливающиеся пенсионеры, так что когда оказались на другой стороне реки, на город начали медленно опускаться сумерки, наручные часы показывали девять вечера. Люди разбредаться по домам не хотели, но гуляли в основном в парке и на другой стороне, можно было вполне спокойно брести по берегу, не боясь посторонних глаз. — Давай тут посидим? — Остановилась Алёна у фонарного столба, указывая на бетонную поверхность за тяжелой черной цепью, ограждающей дорогу от тротуара, стелившегося около этой же цепи. Не подавая вида, что её удивляет такой странный выбор места для остановки, светловолосая сняла с плеч свою парку и, перешагнув через цепь, постелила её на поверхность. По-прежнему держась за чужую руку, Швец перелезла через ограждение и, стараясь держать спину прямо, опустилась на колени, подгибая их под себя, после выпрямляя. Усадив подругу на землю, девушка села рядом, так же вытягивая ноги, свешивая их вниз, к воде. Голосов прохожих сзади слышно не было, только на противоположном берегу ходили толпы народа, превращаясь в разношерстную массу под желтым светом фонарей. Весьма романтичная атмосфера, если бы не почти инвалидное состояние младшей, можно было бы признаться во всем прямо сейчас. Красноволосая вытащила из кармана шоколадку, отломила кусочек и положила в рот, всё ещё вертя головой, разглядывая всё вокруг. У Саши уже отваливалась правая рука, зато теперь чувство вины отступило, и сидеть рядом со счастливой подругой было относительно спокойно. — Слушай… а если бы они меня не из-за тебя избили, ты бы возилась со мной? — Вдруг спросила младшая, когда они просидели молча где-то полчаса, а вокруг стало совсем темно, благо фонарь светил прямо над головой. — Ну… да, а как же? — Зачем? — Эм… Тебе надо выдать премию на самый странный вопрос. Потому что ты моя подруга, как же я тебя брошу в таком состоянии? Ты же вон меня не бросила, когда я буквально на улице оставалась, просто так к себе домой притащила, покормила, а мне типо должно быть в лом позаботиться о тебе, когда ты даже встать нормально не можешь. И вообще это не в первой происходит, я привыкла. В конце концов я всё ещё живу у тебя, при чем бесплатно, это как минимум моя благодарность за то, что ты меня не заставляешь платить за еду и угол в зале. — Всё ещё живешь? — Выделила первые два слова голубоглазая. — Всё ещё хочешь переехать куда-то? — Ну… тебе наверняка как-то неудобно, наверное, что я как какой-то кот живу у тебя, мне кажется, ты только и ждешь, когда я съеду. — Ничего я не жду. — Помрачнела она. — И мне нравится жить с котом. — Разве не неудобно каждый раз нервничать из-за того, что я лежу под кроватью, когда рядом с ней стоит твой батя? — Батя приезжает раз в месяц и то наверняка наверное скоро перестанет. — Хочешь, чтоб я осталась и жила с тобой до старости? — Младшая медленно и явно через силу кивнула, не отрывая взгляда от плещущейся внизу воды. — А помнишь, как ты когда-то говорила, что мы не подружки и что с тобой лучше вообще не разговаривать и не смотреть? — Ещё что вспомнишь? — Да ладно, прикольно же, столько всего изменилось. С чего ты вообще всё-таки так поменяла отношение ко мне и перестала ворчать при моём приближении? — Почти полгода вместе живем уже, было бы странно быковать всё это время. Не знаю… с тобой так комфортно, у меня впервые за семнадцать лет появился по-настоящему близкий человек. У меня к тебе тот же вопрос, почему ты в то время вообще разговаривала со мной, я ж тогда одним своим видом от себя отталкивала? — Да не знаю, вместе жили, не хотелось такие хреновые отношения поддерживать. Ты мне вообще с самого начала показалась нормальной, как бы хреново ты себя не вела, было понятно, что, если до тебя доебаться, ты перестанешь агриться. Мне кажется, если ты походишь к психологу и перестанешь бояться людей, у тебя больше друзей будет. Чтоб ты знала, что у бати не получилось из тебя мразь сделать. — Мне тебя достаточно. — Умиротворенно выдохнула голубоглазая, отчего-то нервно заламывая пальцы. Если бы место не было таким открытым и людным, хоть пока что рядом мало ходил, этот момент был бы ещё более волнующим и интимным, чем сейчас. Младшая с превеликим трудом выдавливала из себя столь искренние и милые слова, что говорило о том, что она не врёт. Наверное, говорить такое в первый раз в жизни достаточно сложно, тем более если всё детство родители всячески наказывали за любое проявление эмпатии. Возможно привычки отвечать холодно, установки о том, что любить и доверять нельзя никому, и в целом практически атрофированные чувства мешают сейчас говорить, а может для неё даже эти слова являются слишком откровенными, чтобы легко и без запинок говорить. — Слушай… — Снова заговорила она, о чем-то подумав. — М? — Молчание слишком затянулось, старшая даже решила, что та ждёт от неё реакции или вспоминает, что хотела сказать. — Я сказать давно хотела… — На этот раз Саша решила не перебивать, видно, что слова подбирает. — В общем… Светловолосая отчего-то тоже напряглась; как-то слишком подозрительно выглядели эти запинки. Красноволосая перестала ковырять заусенец на пальце и теперь чесала внутреннюю сторону ладони, перепуганными глазами бегая по практически полностью спокойной реке. Она сбито и часто задышала, то и дело набирая побольше воздуха, собираясь что-то сказать. — Я… это… Внутри задвигались те самые бабочки, понявшие, к чему та с большой вероятностью клонит. Неужели? Неужели это взаимно? Ей-то казалось, что так давится придётся ей, а в ответ скажут, что та больная и мерзкая, а потом прогонят. А тут красноволосая сама хочет сделать всё за неё, даже не пришлось волноваться на счёт того, что она чувствует к ней. Она думала, что ей резко и грубо откажут, а ей говорят то, что хотела сказать она. Или это просто она себе надумала, и ей сейчас скажут что-нибудь совсем другое. — Я не знаю, как… но я… Напряжение окутало ещё и старшую. Они, наверное, сейчас комично выглядят: обе сидят в одинаковых позах, обе безотрывно, будто под гипнозом, таращатся широко раскрытыми глазами куда-то в пространство, вытянувшись и напрягшись, даже почти не дыша. Обе уже наверняка поняли, что происходит, и обе думали, кто же первый расколется и скажет. Младшая покраснела то ли от напряжения, то ли от смущения и теперь нервно дёргалась, порываясь наконец-то сказать. — Я т… ты… я теб… л… Могло показаться, что та разучилась говорить или разом забыла все подходящие для данной ситуации слова. Саша окончательно поняла, о чем та хочет сказать, но всё равно продолжала молчать. Хоть ей дали жирный намёк на то, что её чувства абсолютно взаимны, сказать заветные три слова, которые она мучает уже где-то месяц, всё равно не получалось. Всё равно дико сложно, хоть и понятно, что волноваться нечего. Стало понятно, что если не сейчас, то уже никогда. Либо Швец перенервничает и задохнётся, либо она умрёт из-за внутричерепного давления или бабочек, уже не мило порхающих, а яростно прогрызающих себе изнутри путь на волю. — Я теб… я л… ну бля… я л… я… — Я люблю тебя. Тоже. — Внезапно даже для себя выпалила Саша, прикусывая язык. Алёна сбилась и перестала дышать, всё так же пялясь глазами по пять копеек на противоположный берег. Как-то резко всё произошло, она даже не успела подумать о том, что надо делать после того, как что-нибудь произойдёт. Повисло молчание, обе не знают, что говорить, а сказать по идее что-то надо. — И… что дальше? — Растерянно пробормотала Саша, до боли сжимая кулаки, не смея даже перевести взгляд на возлюбленную. — Не знаю. Было бы странно, если б знала. Обе попадают в такую ситуацию впервые, обе понятия не имеют, что говорить и что делать. Вот и сидят, просто тупо смотрят вперёд, боясь даже перевести взгляд друг на друга. Что теперь будет? Они по-прежнему друзья? Или если признались, то теперь уже не просто друзья? Об этом же тоже договариваться надо. А они сейчас не то, что договориться, даже просто сказать пару слов не могут. Как-то резко и необдуманно получилось. Не так это представлялось. Обе думали, что самое сложное — сказать, а нет, самое сложно разговаривать и жить дальше после этого. — Поцелуй меня. — Так же резко выдала младшая, снова прервав длительное молчание. — Вот так сразу? — А что после этого обычно делают? — Я похожа на человека, у которого было дохуя отношений? — Да. — Ебать… Ты меня явно переоцениваешь. — Бля, ну сделай уже что-нибудь! Что после этого обычно происходит? — В фильмах после этого обычно трахаются. — А… — Прям здесь? — Блять, нет! Ну что бы ты сделала, если б я не начала весь этот пиздец? — Не знаю… Я бы предложила тебе стать моей девушкой. — А чего не предлагаешь? — А ты будешь? — Ну… да? А так можно? Типо… мы обе женщины… это должно быть как-то странно… — Это должно было быть странным, только если бы мы хотели пожениться и детей завести. И то не для нас, а для всяких православных и дохуя правильных. Так… будешь моей девушкой? — Да…? Ты поцелуешь меня сегодня, нет? — Я не умею. — А я как будто блять умею. Светловолосая медленно повернулась, всё теми же круглыми глазами глядя на подругу. Та подняла на неё не менее перепуганные глаза, напрягая, кажется, даже внутренности. Решив наконец-то прервать этот крайне неловкий зрительный контакт, старшая так же медленно и неуверенно нагнулась, бегая глазами по её лицу, уже впадая в состояние паники из-за незнания дальнейших действий. Так и не найдя ответов на эти вопросы, она просто ткнулась своими губами в чужие, снова переставая дышать. Бабочки вгрызлись в стенки живота ещё агрессивнее, особенно когда Швец так же неумело ответила, склонив голову на бок. Она вообще ничего в этом не смыслит, даже в фильмах этого ни разу не посчастливилось увидеть, а сейчас надо что-то делать и как-то отвечать. Саша, немного привыкнув к тому, что это не сон и что вся эта мечта происходит наяву, осторожно коснулась чужих губ языком, краснея от своей же смелости. — Ммм! — Её резко и с силой оттолкнули, чуть не столкнув в реку. — Ты че делаешь? — Бля…! Что не так, что случилось? — Не менее перепуганная светловолосая аж отскочила в сторону от сжавшейся Алёны, смотрящей на неё так, будто та ей в штаны полезла. — Я п-просила поцеловать, а не… облизывать. Что… зачем? — Э… в смысле? Это какой-то прикол или…? — Нет, зачем, что сейчас было? Я уже испугалась. — Ты испугалась, а я обосралась из-за твоего испуга! О чем мы сейчас вообще говорим? Типо… ты же сама попросила? — В том и дело, что я просила поцеловать, а не облизывать. — Эм… серьёзно? — Да. Это так странно? — То есть… кто из нас не понимает, что происходит? — Я не понимаю, с какого хрена ты облизываться лезешь, а ты судя по всему как-то неправильно мою просьбу поняла. — А… теперь понятно… наверное. А вот как это объяснить…? — Объяснить что? Твоё странное поведение? — Так… понятно. Ну короче… Видимо ты не знаешь, а я об этом как-то не подумала. В общем… когда люди целуются… они… блять, ну вот как сказать… они короче языками вот так делают. Типо это часть поцелуя. Вот. — Эм… Что? Типо… Вот так? — Алёна сомкнула указательные пальцы, тыкая подушечками друг в друга, непонятливым и удивлённым взглядом таращась на смутившуюся подругу. — Ну да. Ты серьёзно не знала? — Красноволосая только медленно помотала головой, пытаясь переварить кучу новой и достаточно странной информации. — Это… так неприятно, наверное… — Может быть… я в любом случае не знаю. — Несколько обидевшись пробормотала Саша, возвращаясь на прежнее место, не глядя на возлюбленную. — Наверное… повременить стоит. — Но… давай попробуем. Хоть это и странно. — Заметив явный упадок настроения, засуетилась голубоглазая, снова подсаживаясь ближе. Не так она себе представляла свой первый поцелуй. Но портить такой момент окончательно не хотелось, да и кто откажется от такого, девушка снова нагнулась к всё ещё напряженной девочке, аккуратно целуя. Та через пару секунд сама подалась вперёд, кладя руки на худощавые плечи, податливо размыкая губы. Забыв как дышать, старшая коснулась своим языком чужого, то вообще не дыша, то панически задыхаясь в обрывистых вздохах. Алёна морщиться и плеваться не стала, спустя пару секунд даже укусила девушку за губу, схватив за щеку ладонью. Сидеть вполоборота друг к другу было не особо удобно, через минуту затекла шея, и Швец, видимо забыв, что сидит практически на краю обрыва, подогнула под себя ноги и кое как перевернулась. Саша всё-таки вспомнила, где находится и судорожно схватила возлюбленную за ягодицы, сразу же смутившись, и кое как посадила её себе на колени, отодвинувшись от края. Спина снова заныла, тут девочка наконец-то обрадовалась тому, что не особо вышла ростом; не приходилось сутулиться, чтобы достать до желанных губ, и лишний раз тревожить её. Держать руки на ягодицах хоть и было до дрожи в коленях приятно, стыд никуда не ушел, Саша всё-таки подняла их выше, на поясницу, чтоб не задеть какую-нибудь рану. Красноволосая к ней буквально прилипла, и когда та пыталась отстраниться, чтоб вдохнуть хоть немного спасительного кислорода, буквально набрасывалась на неё, кладя ладони то на плечи, то на щёки. Оборвать напористость возлюбленной удалось только тогда, когда руки коснулась капля крови, всё-таки прорвавшаяся сквозь пластырь. — А вот я говорила, говорила, что это произойдёт! — Театрально заворчала она, пытаясь выиграть время для того, чтоб отдышаться. — Меня Юля теперь убьёт, вот что я — Голубоглазая слушать это ворчание не захотела, только снова вцепилась в уже опухшие губы, затыкая старшую. Та упёрлась руками в её плечи, стараясь не упасть на спину. Даже удивляла такая любвеобильность с её стороны, пару минут назад думала, что это мерзко и неприятно, а сейчас чуть язык ей не откусила. Пугала в происходящем только одна мысль; вдруг Алёна просто закрывает гештальт? Она фактически даже не знает, какого это — любить, даже сказать об этом так и не смогла. Вдруг она просто пользуется случаем и просто хочет понять, какого это, когда тебя любят, и когда ты с кем-то встречаешься? Может она к ней даже ничего и не чувствует, а просто хочет попробовать перейти в какие-нибудь более близкие отношения с кем-то? А может ей просто надо перестать думать так плохо о своей же девушке, и это всё лишь догадки. Алёна наконец-то устала и отлипла, восстанавливая окончательно сбившееся дыхание. — Ну как? Не так уж и противно? — Хмыкнула такая же запыхавшаяся Саша, заглядывая в любимые голубые глаза. — Как ни странно, нет. — И… что с нами теперь будет? — А мы не можем просто начать встречаться? — Можем… а ты хочешь? — А по мне, блять, не понятно? — Засмеялась Алёна, облизывая опухшие губы. — Как ты вообще… поняла, что любишь меня? — Не знаю, само как-то получилось. Такого никогда не было, просто каким-то образом чувствую, что-то не так, как обычно. Даже не знаю, как это описать. — А… что с родителями делать будем? — Они меня убьют, это точно. Надо оставить всё как раньше, они заберут меня обратно, если просто узнают о тебе, мне кажется, им даже будет всё равно какого ты пола. Возможно, как школу закончу, что-то и изменится, как школу закончу, там посмотрим. Пошли домой, а? — Ладно, надеюсь, что если твой батя всё-таки узнает, из-за отсутствия у меня яиц он не станет мне в горло ничего засовывать. — Ты это до сих пор помнишь? — А как же, я тогда пересралась как никогда. — Не надо представлять, что он тебе может отрезать, он на многое способен. Пошли уже, а то бетон холодный, сейчас какой-нибудь рак жопы схватишь, пиздец будет. Саша, и правда замёрзнув, ссадила возлюбленную с себя и поднялась на ноги, поднимая её за собой. Наверное, странно на них смотрели, когда они учились целоваться, сейчас людей мимо ходило куда больше, чем до этого. — Я так понимаю, мы сегодня вместе спим? — Можешь перетаскивать вещи в мою комнату, там даже удобнее прятаться будет. — Люблю тебя. — Я тебя… тоже.