***
Солнце уже полностью закатилось за горизонт, теперь на неё через окно смотрела только родная холодная луна, не тревожащая уставшие, невыспавшиеся глаза. Спустя несколько часов, когда синяк начал болеть до такой степени, что даже просто невесомо прикасаться к нему было больно, красноволосая распласталась по полу, потускневшими глазами таращась в потолок. Живот урчал не переставая, тотальная слабость снова поглотила всё тело, всё-таки сидеть уже четвертый день без еды не такое уж простое испытание. А может и не четвертый день. Со счета суток она уже давно сбилась, солнце то восходит, то заходит, неизвестно сколько она уже тут сидит. Сашки всё нет, сколько бы она ни таращилась в окно, кроме редко проходивших мимо забора людей никого не было видно. Сколько бы она ни старалась разглядеть среди них ту самую, которая была так нужна, это всё были незнакомцы. — Если ты пытаешься умереть с голоду, то скоро я тебя начну кормить силой. — Дверь после пары поворотов ключей, со скрипом отворилась и внутрь вальяжно зашел Сергей с тарелкой той странной жидкой мешанины, которую называют кашей. Её пытались кормить этим уже несколько дней, но то ли из-за невысказанного подросткового бунтарства, то ли из-за постоянной тошноты, то ли из-за отвратительного вида этого месива она к нему так ни разу не притронулась. Для новых попыток побега нужны были силы, но умереть голодной смертью не так уж и плохо, лучше, чем сидеть тут в одиночестве. Разве что Сашка, быть может, расстроится. Но это она виновата, надо было раньше приходить. — Бойкот устроить решила? Ну, пожалуйста. Я ведь не шучу. А то будешь потом возмущаться, что мы с тобой плохо обращаемся. Швецова младшая по-прежнему молчала, силы были только на то, чтобы двигать глазами и следить за каким-то подозрительно спокойным отцом. Тот как обычно поставил тарелку с подобием еды на пол и придирчиво оглядел лежащую на нём дочь, будто собираясь ругать за то, что та слишком исхудала и осунулась. Возмущается тому, что с ней плохо обращаются, кстати, не только она. — Что, всё ещё ждёшь свою ненаглядную? — Хмыкнул он, забавляясь с её ненавидящего весь мир взгляда. — Жалкое зрелище. Хорошо сбежать пытаешься. — Синяк на плече видимо стал слишком темным и бросающимся в глаза. — Да я хоть в окно выйду, чтобы свалить отсюда. — Сквозь зубы прошипела Алёна. — Да хоть прямо сейчас, оно вон даже открыто. Иди, раз такая смелая нашлась. Усмехнувшись со злой дочери ещё раз, он так же неторопливо вышел обратно в коридор, почему-то даже не запирая дверь. Действительно, а почему она раньше не пыталась выпрыгнуть в окно? Всяко действеннее, чем тупо биться о стену. Так у неё есть хотя-бы малейший шанс попасть наружу, на улицу, а не в коридор. Странно только, что сам отец это посоветовал, но до оголодавшей и измученной девочки не дошло, что что-то тут не так, перед глазами замаячил новый путь к свободе. Собрав последние силы, она еле-еле поднялась с пола и заковыляла к окну, путаясь в подоле платья. Под окном была клумба, благо не особо засаженная и затыканная какими-нибудь палками для подпирания стеблей, в принципе если и падать, вполне можно рассчитывать на мягкое приземление. Вопрос только в том, как потом перелезать через забор и куда после этого идти, но с этим разобраться можно будет потом, по пути получится быстрее. Опасливо обернувшись на дверь ещё раз, она перекинула ослабевшую ногу через невысокий подоконник, переваливаясь через него. Не успев ухватиться за что-либо по пути, она, кое как сдержав визг неожиданности, полетела вниз, сорвавшись с карниза. Перед глазами промелькнуло окно, темное ночное небо, на котором не было видно звёзд из-за фонаря за забором, деревья у границы участка, и ровный настил газона. Почва почему-то оказалась сухой в такое дождливое время, и девочка, мягко ударившись, свалилась в кучу комкующейся земли, пачкая платье. Сплюнув и стерев с губ крупицы земли, она выползла из клумбы на траву и поднялась на трясущиеся ноги. Она на свободе. Четыре дня она не покидала своей комнаты, а сейчас уже находится вне дома, хоть сейчас бери и убегай. Подвергая себя явной опасности, она тупо оглядывалась по сторонам, не веря тому, что её не стесняют стены, босые ноги чувствуют мягкую, влажную траву под собой, а приятный холодок щекочет оголённые плечи. Нужно было бежать, не важно куда, главное побыстрее отсюда свалить, куда-нибудь в безопасность, а она просто не может поверить в то, что сейчас находится на свободе, и не может заставить себя бежать, не оглядываясь. Надышавшись свежим воздухом, она наконец-то пришла в себя и рванулась к воротам, выжимая из себя все силы, что все равно не прибавляли ей скорости. — Ноги поднимай, так быстрее будет. — Бросил в её сторону Сергей, вышедший на улицу с несколькими огромными ломтями мяса, предназначенными для собак. Всё равно не услышав в его советах и подбадривающих словах ничего подозрительного, она подхватила подол платья, чтоб не волочился по земле и не уменьшал и без того низкую скорость, и упорно поплелась вперёд, заваливаясь вперёд на каждом шагу. Мужчина неторопливо подошел к клетке и отпер дверцу, кидая мясо на лежащие на полу газеты, сразу же отстраняясь от оголодавших собак. Ещё раз обернувшись на сбегающую дочь, он ещё раз усмехнулся и подозвал к себе одну из них, хоть та и не особо хотела отрываться от еды. Погладив псину по острой морде, он в непривычной для себя манере посюсюкался с ней шепотом, уже перестав скрывать, что своих собачек любит больше своей дочери, и выволок из клетки, схватив за кольцо на ошейнике. — Берта, покажи-ка нашей беглянке, как правильно вести себя надо. Фас. Почувствовав, что её больше не держат, собака с громким лаем рванулась к красноволосой беглянке, оставляя на газоне ямки от когтей. Не ев уже два дня, животное девочку быстро нагнало и с небывалой яростью вцепилось в голень, недовольно рыча из-за прикрывавшей её красной ткани. Швец душераздирающе завопила и свалилась на землю, сжимая в кулаках траву из-за дикой боли в ноге. Челюсти сжимались всё сильнее, конечность свело судорогой, а собака зарычала ещё громче, чувствуя кровь на языке. Страх всей жизни, воплотившийся в жизнь, ещё и прокусивший ногу до самой кости, быстро ввёл и без того измученную Алёну в состояние сильнейшей истерики, и та, не соображая, где находится, и кто сейчас буквально отгрызает ей ногу, неуклюже замахала второй ногой, пытаясь спасти другую. Псина ненадолго отпустила свою добычу, которую уже восприняла как свою еду, получив пяткой по носу, но через секунду вцепилась снова, оставляя новый след от зубов на прежнем месте. Швец уже забыла, что хотела сбежать, теперь хотелось только отцепить от ноги эту тварь, пока та её совсем не откусила. Все свои семнадцать лет жизни она боялась этих адских существ, но те её, к счастью, не трогали, она всё время зря нервничала, а сейчас, когда меньше всего ожидалось, величайший страх всей жизни воплотилось в реальность. Всё раздирая горло дикими криками, красноволосая поползла дальше, слабо дрыгая ногой, не теряя надежды на освобождение от чужих зубов. Сзади послышались неторопливые шаги, над обмякающей девочкой появился угловатый силуэт Сергея, с упоением глядящего на эту картину. — Моя девочка. — С гордостью протянул он, оттаскивая собаку от проливающей слёзы дочери. — Ну, ну, хватит, не хотелось бы всё-таки её инвалидом оставить. Она у нас, конечно, любительница ноги пораздвигать, но откусывать их за это не надо, хотя, было бы вполне логично и заслуженно. Швец зарыдала с ещё большей горечью, сквозь звук стука крови в ушах расслышав первые слова. Можно было подумать, что это было адресовано ей, но нет, отец так называл только своих собак, только они у него были хорошими девочками, а она довольствовалась только кличками «дрянь» или «чертова девчонка». Её Сашка часто так называла в последнее время, практически с такой же лаской мурлыча эти слова на ушко, водя носом по щеке или шее. Эти слова вызывали прилив тепла где-то внутри, хотелось, чтоб объятия сжали её сильнее, не выпуская никуда. Столь непривычные слова, которыми её не награждал никто доныне, вызывали всплеск безудержной радости, но сейчас эти же слова, сказанные не её любимой девушкой, вызвали только липкое отвращение и жгучую ненависть. Нога ныла так, как будто её не прокусили до кости, а вовсе отгрызли, красноволосая уронила голову на траву, поливая землю слезами. Отец неторопливо вернул свою любимую девочку в клетку и вернулся обратно, морщась из-за осознания того, что придётся конечность перематывать, обрабатывать, может быть прививку от бешенства ставить, нужно было как-то менее невыгодно остановить беглянку. Не обращая внимания на её скулёж и болезненные судороги, он схватил её за предплечье и поволок обратно к дому, не обращая внимания на несколько пар глаз, наблюдавших за задержанием из-за окон. — Даже не думал, что ты настолько тупая, что сразу после моих слов пойдёшь вылазить в окно. Сама виновата, надо было быть умнее. Через порог её буквально перетащили и по холодному полу потащили дальше, мимо глядящих на это родственников и тех шестерых мужчин, по сути, тоже родственников. Снова прибежали ненавистные дети, смеясь и тыкая пальцами на зарёванную Швец, поджимавшей ногу, из которой хлестала тёмная венозная кровь, к себе. Из-за юбок матерей высунулись несколько довольных детских лиц, тыкающих в несчастную пальцами. Снова издеваются. Смеются над тем, что ей в который раз делают больно. Им приносят удовольствие её муки, они только и ждут, как дядя Серёжа придумает ещё что-нибудь, над чем можно будет позабавиться. Твари. Твари, чтобы им ноги пооткусывали. Чтобы их разорвали на части, чтобы больше никто над ней не смеялся. Немыслимая ярость легла пеленой на глаза, и Швец в неконтролируемом припадке ярости кинулась к мальчикам, вырвав руку из хватки расслабившегося отца. Среагировать никто не успел, девочка вцепилась в пухлые щёки, оставляя на них ярко-алые царапины. Объятая гневом она с диким рёвом схватила ребёнка за волосы, падая вместе с ним на пол. Перепуганные родители быстро разняли вопящих детей и оттащили рыдающего пострадавшего в сторону. Алёна успела оставить только пару царапин и вырвать пару клочьев волос, но для такой же истерики ему этого вполне хватило. Голубоглазую отшвырнули к стене, та забилась в угол, рыча и скалясь, как только что покусавшая её собака. Суетящиеся взрослые, смотрящие на неё с нескрываемым презрением, что-то кричали в её сторону, но та только затравленно жалась в стену и рычала, полностью потеряв голову из-за боли, страха, гнева, отверженности и острого чувства несправедливости. Сергей, на удивление никак не отреагировав на это нападение, снова схватил дочь за руку и потащил к лестнице, подальше от раздражающих людей. Те только кричали что-то вслед, можно было подумать, что упрекают деспотичного отца в доведении дочери до такого состояния, но нет, только осуждали взбесившуюся девочку, так дико поступившую с несчастным ребёнком. Возможно отец и оценил этот акт нетерпения к унижениям, и не стал корить дочь, кинул в комнату успокаиваться. Если будет так же рычать и отбиваться, ногу перемотать нормально не получится. Все может дойти до слишком плохого состояния, а везти в больницу, к другим людям, не хотелось.***
— Больше дёргаться будешь, только хуже себе сделаешь. Сергей опустил ложку в миску с кашей, вытирая пот со лба другой рукой. Швец пыталась кричать и вырываться, что получалось откровенно плохо, силы уже начали покидать. Пятеро отцовских подельников держали её за ноги и за руки, прижимая к кровати и стене за ней, старательно обездвиживая. Шестому досталось самое сложное, он двумя руками разжимал чужие челюсти, боясь уйти с этой операции без пальцев. Девочка не ела уже около шести дней, стала похожей на измученный мешок с костями, не имевший сил даже на новую попытку побега. Ей ежедневно приносили еду, которую она постоянно игнорировала, и Сергей решил перейти к методам принуждения, уже побаиваясь голодной смерти пленницы. Просить было бесполезно, да и не хотелось так унижаться ради того, чтобы чертова девчонка смотрела на постыдные просьбы. Когда его собаки начинали хворать и отказывались от еды, это решалось быстро, размыкаешь им челюсти, суёшь мясо в пасть и держишь, пока не проглотит. С человеком это провернуть было сложнее, но выхода другого искать не стали. Красноволосая то и дело давилась противной безвкусной субстанцией, пыталась кричать, захлёбываясь, пыталась вырваться, из-за чего снова давилась. Подумать только, насильно толкают еду в горло как какой-то псине, как унизительно. Не говоря уже о том, что сей процесс был дико болезненным, казалось, что сейчас просто рот порвётся, ещё и глотать из-за страха и стеснённого положения не получалось. Руки, размыкающие челюсти, начали часто и довольно неприятно задевать лоб, на котором красовалось несколько швов, появившихся день назад. Попытки выбраться из этой клетки обрели окончательно безумный характер, она билась уже не плечом в дверь, а головой о стену, возможно даже не в попытке выбраться. Тюремщики сначала не обращали на это внимания, красноволосая с самого первого дня пребывания в отцовском доме билась о стены, сначала целенаправленно, а потом и бесцельно, просто чтобы сделать себе больно или поскорее отправиться в мир иной. После недавних особо сильных ударов, когда девочка еле ходила, кое как наступая на искусанную ногу, на лбу остались две раны от ударов, пришлось накладывать швы в домашних условиях. Голубоглазая провалялась несколько дней на кровати, пару дней то засыпая, то просыпаясь, следующие несколько только мучаясь от боли и во лбу, и в ноге, и во всём остальном теле. Когда Швецова младшая уже начинала задыхаться из-за еды, попавшей не в то горло, её наконец-то отпустили, позволяя сомкнуть челюсти и нормально прокашляться. Живот непривычно тяжелел, после нескольких дней голодовки из-за еды начало тошнить, но она кое как сдержала рвотный позыв и завалилась на кровать, восстанавливая дыхание. Шестеро пар рук наконец-то отпустили, Сергей устало выдохнул и разогнул затёкшую спину, отдавая миску какому-то из подельников. — Ненавижу… — Тихо прохрипела Алёна, пытаясь разлепить устало прикрывшиеся веки. — А ты по-другому собственно и не умеешь. — Пробормотал себе под нос отец, отряхивая руки. Когда несчастную наконец-то оставили и снова заперли дверь, по пустынной комнате разнеслись тихие всхлипы и завывания, приглушаемые тканью жесткого ворсистого покрывала. Голод и тошнота немного отступили, новый поток слёз навернулся на глаза, Швец сжалась в комок, стараясь плакать как можно тише. Нельзя, чтобы они это услышали. Поймут, что сломали, мало ли что ещё сделать решат. Она уже с трудом находила стимулы и причины жить дальше, хотелось только побыстрее исчезнуть, и если не на свободу, то на тот свет. Лучше умереть, чем оставаться здесь. Возможно, если подчиниться мучителям, то можно вернуться к обычной жизни, то есть к полному подчинению чужой воле и отказу от всего, что ей дорого. Но она давно приняла решение, что лучше умрёт, чем вернётся к прежнему образу жизни, такая стеснённая жизнь ей была не нужна, лучше уж сразу её оборвать. Сашку только жалко, но она была уверена, ей будет не настолько больно, насколько ей от новости о смерти, как-нибудь переживёт. Неизвестно сколько времени прошло, неизвестно сколько времени она провалялась без сознания, и без сознания ли вообще. Голова не соображала вообще, вроде бы она и проспала какое-то время, а вроде бы только безостановочно ревела, забываясь в слезах. Но она точно помнила, что во время акта насильственного кормления за окном висел полумесяц, а сейчас в глаза билось бесячее закатное солнце. За стеной снова слышался топот нескольких пар ног, звенела связка ключей, снова сейчас придут, снова что-нибудь сделают. Красноволосая снова сжалась, готовясь морально к очередному кошмару. Но в отдохнувшей и слегка прояснившейся голове вдруг появилась здравая и возможно действенная идея, очередной план побега. — Подъём. — Внутрь шагнул преспокойный Сергей, за его спиной в коридоре как обычно толпились несколько мужчин в неизменной черной одежде. Алёна не дёрнулась, только постаралась расслабиться, сделать вид, что ей только хуже, и встать она не в состоянии. Мужчина тяжело и несколько удивленно вздохнул и подошел ближе, придирчиво оглядывая окровавленную повязку на ноге дочери. — Пошли, а то скоро трупачиной ещё вонять начнёшь. Обмякшее тельце грубым движением подняли с кровати, поддерживая подмышками, чтобы та не свалилась на колени. Красноволосая, пошатываясь, поплелась следом за отцом, тащившим её в ванную, судя по всему. Увидев беззащитность и полное отсутствие сил измотанной девочки, шестеро расступились, видя, что их помощь тут не нужна, боевой настрой и обезумевшие попытки вырваться прекратились, сдерживать приступы ярости уже не нужно было, она же на ногах еле стоит. Всё идёт по плану. Ванная комната располагалась на втором этаже, нужно было переместиться на другую сторону дома, даже не спускаясь на первый этаж. Когда расслабившийся и практически не сжимающий руку отец окончательно потерял бдительность, Швец дождалась момента, когда они приблизятся к широкой лестнице, и совершенно неожиданно рванулась в её сторону. Мужчина удержать её не сумел, и голубоглазая почти на крыльях слетела вниз, споткнувшись и распластавшись по полу на последних ступенях. Сзади уже гремели преследующие шаги, девочка быстро взяла себя в руки, поднялась и ринулась по направлению к гостиной, так как понимала, что, если выбежит во двор, там её и настигнут. Такой план не сработал один раз, не сработает и второй. Когда шаги уже почти настигли её, она, чуть не запутавшись в подоле платья, с разбега врезалась в стену, на которой висела так нелюбимая ей голова оленя. Мужчины уже подумали, что Швецова младшая совсем рехнулась и забежала сюда просто потому, что на ходу ничего другого не придумала, но нервоз и психоз сегодня её чуть отпустил, и она смогла придумать хоть что-то адекватное. На стене сверху висел железный щит с двумя перекрещенными винтовками. Обе в рабочем состоянии, не муляжные, просто хранились в таком красивом виде на видном месте. Трясущимися руками она сорвала с держащих ствол гвоздиков свою детскую, которую знала как саму себя. Металлический холод придал смелости, она с силой сжала выступ вспотевшей ладонью, по старой привычке кладя палец на курок. — Стоять на месте, блять! — Завопила она срывающимся голосом, останавливая преследователей в нескольких шагах от себя. — Стоять, иначе всем бошки снесу! В доказательство своих слов она сняла оружие с предохранителя, направляя дуло то на одного, то на другого. Мужчины неуверенно затоптались на месте, медленно и осторожно пятясь спиной назад. Алёна приложила холодную поверхность к плечу и вжалась в стену, озлобленно скалясь, бегая по своим мучителям нечеловеческими глазами. В руках есть вещь, которая может положить на лопатки всех присутствующих, одно её движение и перед ней будут лежать несколько трупов, стоит только ей захотеть. Это добавило смелости, внутри похолодело из-за маячащей впереди свободы. — Сейчас здесь всё в кишках будет, если вы не расступитесь! — Выдвинула она ультиматум, рыча на мешкающих мужчин, из-за спин которых медленно вышел спокойный как удав Сергей. — Стоять, я сказала, иначе железом нашпигую! — Вот, а говорила, что не понадобится. — Довольно ухмыльнулся мужчина, выходя вперёд, прямо к смотрящему на него дулу. — Ещё один шаг и мне будет абсолютно всё равно, кем ты мне приходишься и сколько у тебя денег! — Рыкнула в его сторону Швец, ещё раз щелкая предохранителем. — Хорошо, хорошо, я слышу. — Будто насмехаясь, вскинул он руки вверх, сразу бросая их обратно вниз. — И чего ты хочешь этим добиться? Ну, перебьешь ты тут всех, дальше то что? — А дальше буду спокойно жить. — Всё так же грозно рычала красноволосая, не сводя с отца прицела. — Да? И к кому же ты пойдёшь? К жене своей, которая сразу же про тебя забыла? — Она не забыла, это всё из-за тебя! — Да что ты. А как же ваша любовь и прочие сопли? А как же слова о том, что, если любишь, придёшь куда угодно и сделаешь что угодно? Если бы она тебя по-настоящему любила, побоялась бы прийти и хотя-бы из-за забора на тебя глянуть? Не зря же говорят, что влюбленные люди думают жопой, и чужая жизнь для них дороже собственной. Что-то твоя как-то не особо этого правила придерживается. — Она… она придёт, я уверена. — Чуть менее агрессивно и твердо пробормотала Швец. — Просто люди обычно умирают после того, как их головой об землю кидают. — И как вы тогда с ней потом общаться будете? Её к тебе за решетку не пустят для того, чтобы сексом позаниматься. — После того, что вы, блять, со мной сделали, меня не то, что не посадят, меня ещё и похвалят. Такие как вы только смерти заслуживаете. — Так… мне это надоело. Клади винтовку, и всем будет лучше. — Да? И кому же? Тебе? Будет над кем издеваться?! — Безумно хохотнула голубоглазая, забавляясь с этих жалких попыток остановки диверсии. — А ты думаешь, я только о себе говорю? Ты определённо должна знать, что твой отец уважаемый и известный человек с кучей связей… — Да, и они даже не догадываются, какая ты мразь. Хватит тянуть время, дай пройти, иначе я продемонстрирую результаты твоего обучения, в первую очередь на тебе. — А ты не перебивай. Ты, конечно, можешь меня застрелить, я прямо перед тобой в двух метрах стою, даже наказания не боишься. Только вот пуль на всех присутствующих не хватит, там от силы три или максимум четыре. Ты убиваешь меня, может быть ещё кого-то, несколько человек остаются в живых. Пусть все присутствующие сейчас примут к сведению, если моя дочь сейчас стреляет, то дает вам разрешение на то, чтобы наведаться в гости к её подружке и прикончить её любым угодным вам способом. Швец обомлела, дрожащие руки чуть опустили винтовку дулом в пол. Она, конечно, подозревала, что просто так её не отпустят, но не так же… Скотина, знает же, что кроме возлюбленной у неё ничего и не осталось, если надавить сюда, эффект будет максимальным. — Да-да, а что ты так удивляешься? За убийство расплачиваться не только перед законом придётся. Давай, чего стоишь, ты пускаешь пулю в лоб мне, а через неделю тебе под дверь приносят её голову. А, или, если посимволичнее, не голову, а руку и сердце. Ты только уточни, руку левую или правую? А сердце вырезать под корень или пару сосудов оставить? — Т-ты… Не получится у тебя. Ты даже не знаешь, где она находится. — Ну, даже если так. Значит, твоя любовь всё-таки полная чушь, а может просто я оказался прав, и она тебя просто использовала. Ты, дура, её приютила, дала ей, а она при первой же опасности хвост поджала и бросила тебя. Что не удивительно в прочем. Ну, что делать будем? Стреляй, ты же хотела. Красноволосая замешкалась и ещё чуть ниже опустила оружие. Зная отца, он не шутит. Да, никто не знает, где светловолосая находится, может быть она из-за страха вообще в другой город сбежала, но даже если она окажется на другом конце света, её всё равно найдут. Куда бы она ни пошла, что бы она ни сделала, как бы ни защищалась, её всё равно найдут и, как бы страшно это не звучало, принесут ей её руку и сердце. И смысл тогда во всём этом? Её посадить могут, а пока будут всякие следствия и суды, ей в камеру ещё и фрагменты тела её возлюбленной принесут. Может лучше подождать ещё, придумать план получше, без жертв, тогда все останутся живы, а она, может быть, останется на свободе. Как бы она порой не злилась на возлюбленную за то, что та так долго утверждала, что никогда её не бросит, сделает для неё что угодно, а когда ей реально нужна её помощь, хотя-бы один знак, что она вообще живая, а её все нет и нет, убивать, как всех остальных не хотела. Она ей рассказывала, где живёт, можно было постараться и найти, но прошло уже больше недели, а её нет и нет, будто она и не собирается приходить. Но всё равно, как бы зла она сейчас на неё не была, чтобы её убили не хотелось. Она впервые в жизни влюбилась, ещё и так сильно, впервые её внутреннее «я» ярко протестовало, а она ставила чью-то жизнь выше своей собственной. Её тут избили только один раз, может лучше все-таки ещё чуть-чуть потерпеть, если её к тому же не трогают, и никто не пострадает? — О, засомневалась. Решай. Или ты, или она. Ты знаешь, у меня глаза повсюду, они быстро её найдут, быстрее, чем ты успеешь её найти. Давай стреляй, спасай себя. Или ты у нас в любовь веришь, будешь страдать ради того, чтобы она дальше пряталась? Как бы голубоглазой не хотелось обидеться и наказать девушку за то, что та даже не навестила её ни разу, хоть она часами ждала её и смотрела в окно, лишать её жизни ради того, чтобы потом сесть в тюрьму, не хотелось. Даже просто по-человечески. Губы задрожали, дыхание сбилось, руки, как и всё тело, мелко затряслись и резким движением кинули винтовку на пол, к ногам наблюдателей. Швец судорожно всхлипнула и обняла саму себя руками, отворачиваясь и пряча слёзы отчаяния. — Вот она, вся суть любви. — Довольно ухмыльнулся Сергей, вертя подобранную с пола винтовку, и махнул мужчинам двумя пальцами. Те подорвались с места и схватили разревевшуюся девочку за руки, уволакивая обратно в сторону её комнаты. Красноволосая не сопротивлялась, повисла на чужих руках и буквально на них уехала вверх по лестнице. Дверь открыли с ноги, кинули её внутрь, так, что та чуть не ударилась о острый угол кровати. Пряча залитые слезами щеки в согнутых и положенных на коленях руках, она забилась в угол, не в силах перестать проливать слёзы. Даже не понятно из-за чего, то ли из-за того, что отец нашел такой действенный рычаг давления, то ли из-за того, что под угрозой теперь не только её жизнь, то ли из-за того, что её возлюбленная, ради которой она отказалась от свободы, так и не пришла, даже ради того, чтобы просто дать о себе знать, то ли из-за простой безысходности. — Эй, кстати, — Вдруг появился в дверях Сергей. — Ты вот ради неё сейчас отказалась от того, чтобы убить меня, а она знаешь что? Ты ей дубликат ключей, судя по всему, сделала, как я понял. Мы вот твои вещи вчера хотели забрать из квартиры, и знаешь, что увидели? Пусто. Идеальная чистота. Только несколько твоих вещей оставили, гитару, телефон, ноутбук недешёвый, всё подчистую вынесли. И подумай теперь, чем ты пожертвовала ради неё. Ты могла бы сейчас быть свободна, а эта воровка получила бы по заслугам. Но ты же у нас любовь выбрала. Вот, делай выводы теперь. Ты ради кого-то страдаешь, а она мало того, что бросает тебя, так ещё и вещи твои ворует по-тихому. Но если ты мне, как всегда, не веришь, могу даже фотографии с места происшествия показать. Алёна подняла на отца полные слёз глаза, не веря в услышанное. Хотелось думать, что он пытается настроить её против Александры, но по его лицу сразу стало понятно, тот не лжёт. Она за свои семнадцать лет уже выучила его мимику и эмоции, он точно говорит правду. На секунду в его глазах промелькнула еле заметная искра сожаления и, видимо, чтобы этого не показывать, он сразу же развернулся и снова запер дверь комнаты. Швец пару раз отрывисто вздохнула, пытаясь остановить медленно накрывающую её истерику, но этого сделать не удалось, и она, схватившись за голову, впившись ногтями в виски, истошно завопила. Выпустив весь запас кислорода из лёгких, она всё-таки упала на пол и со злостью заколотила по нему кулаками. Она пыталась оправдать возлюбленную. Может быть просто собирается с силами или приходит, когда она не видит. Может ей плохо, может найти не может, может после того дня раны залечивает, что-либо ещё. Но как объяснить это? Она обчистила всю их квартиру, и ладно, если бы забрала только свои вещи, но зачем ей её ноутбук, телефон и даже некоторая одежда? Телефон и ноутбук наверняка продаст, одежду быть может тоже, всё понятно. Вот всё и повторяется. Она-то в самом начале боялась, что отец что-либо сделает со светловолосой, если узнает о том, что его дочь приютила у себя девушку. А удар пришелся оттуда, откуда не ждали. Она ей душу открыла, позволила себе влюбиться в неё, позволила поцеловать себя, да даже выебать, блять! А она просто взяла и исчезла из её жизни, просто взяла и бросила. Такая подстава со стороны самого близкого человека окончательно добила и так еле живую девочку и та, подобно рыбе, выброшенной на берег, завертелась, всё размахивая руками. Уже не соображая, она то билась головой об пол, то царапала ногтями холодный пол, то раздирала об него же недавно истерзанную ремнём спину. За стеной скорее всего кто-то стоял и подслушивал, она успела уловить шаги, ну и ладно, за эту неделю наверняка можно было привыкнуть к её постоянным истерикам. За ней никто не придёт, о ней все забыли, её все бросили. Ну и пусть не приходит. Ну и пусть забудет о ней как о страшном сне. Она ей не нужна, ей вообще никто не нужен. Пусть заберёт её вещи, пусть уйдёт в группу на должность гитаристки к кому-нибудь другому. Не надо было бросать винтовку, вот вырезали бы ей сердце, положили ей под дверь, а она со злостью растоптала бы его. Или ещё что-нибудь, главное, чтобы ему было так же больно, как и ей. Слезы почти закончились, она кое как поднялась на локтях, глядя в тёмное окно. У неё совсем никого не осталось. Её бросил самый дорогой ей человек, концерт играть ей не с кем, да и не получится. Зачем ей вообще жить? Ради кого? Ради музыки, как раньше? А смысл в этом? Да и вряд-ли получится это в отцовском доме. А может нахуй всё это? Сашке может быть и не будет обидно, зато она закончит свои мучения и её больше не будет тревожить вообще ничего. Жалко только, что больно от этого никому не будет. С силой сжав кулаки, красноволосая перевернулась на спину и схватилась руками за верхний слой подола платья. Чтобы оторвать его понадобилось немало сил, но всё-таки послышался треск, и полупрозрачная сетчатая ткань отошла от пояса. Кое как владея собственными руками, она скрутила её в длинный жгут и свернула в некое подобие узла. Даже не став прощаться с жизнью, она обмотала его вокруг шеи и с силой потянула за концы, сдавливая её. В глазах постепенно потемнело, девочка сдавленно захрипела, но лишь сильнее потянула за ткань. Сердце забилось медленнее, тело обмякло, кулаки разжались, но давить и тянуть дальше и не нужно было, она почти перестала дышать. Когда перед глазами уже показался пресловутый свет во тьме, откуда-то издалека, будто из-под воды, послышались испуганные голоса и звук удара двери о стену. Видимо подслушивающие услышали хрипы и странные звуки и теперь намеревались спасти девочку от смерти, и самих себя от гнева её отца. Узел на шее ослаб и вскоре вовсе исчез, а её аккуратно подняли на руки, перекладывая на кровать. Она всё надеялась, что вернуть в мир живых её не успеют, но всё-таки не повезло, ей пару раз надавили куда-то на грудь, и она с явным нежеланием, но задышала. — Удавиться она, понимаешь, хотела. Камеру в комнату повесить надо. — Послышалось рядом ворчание отца, ощупывавшего холодную дочь, уже посиневшую из-за недостатка кислорода. Нужно поймать более подходящий момент, чтоб точно никто не помешал.***
— Да пошли вы все нахуй! Мне даже, блять, умереть нормально нельзя! Явно свихнувшаяся Швец бегала по комнате и билась о стены, уже просто из-за желания выплеснуть куда-то накопившуюся ярость и сделать себе больно, в последнее время она уже не мыслила себя без этого. Всё, что попадалось под руку, стулья, лампы, книги и ещё какие-то вещи по мелочи летели в стороны. И так весь день. Сергей уже угрожал ей тем, что принесёт ремень, но та не придала этому значения. Когда он реализовал свои угрозы и вошел в комнату с ремнём в руке, девочка ещё раз ударилась всем телом о стену и вдруг подскочила к нему. С ободряющими криками она легла на пол около него, и сама подставила ещё не до конца зажившую спину, крича, чтобы тот побыстрее исполнил свой приговор. Мужчина растерялся и отступил, думая, что та издевается или просто пытается его напугать. Но напугать или отогнать отца от себя та даже не пыталась, ремень бьёт больнее, чем стены и прочие твердые поверхности, она сама практически бросалась на него. Он подметил, что красноволосая начала остервенело кромсать покусанную ногу, сорвала с неё бинт, до красноты расчесала её и теперь мелкими кусочками отрывала с краёв мелкие кусочки кожи, делая след от зубов менее внятным, рваным. Как-то раз, когда он снова принёс ей еду, она один из таких кусочков съела, что наконец-то дало ему понять: дочь окончательно сошла с ума. — Я ненавижу эту жизнь! Да чтоб вы все сдохли! В очередном припадке психоза она схватила саму себя за волосы, дергая в разные стороны. Вырванные пряди она как трофеи складывала на подоконник, сейчас там краснела уже вполне приличная кучка. Оставив на шее пару красных полос, голубоглазая устало перевела дыхание и снова ударилась о стену, после покачиваясь отшатываясь в сторону. Из-за стены послышались шаги и недовольные вздохи, видимо родственники, по-прежнему сидящие в их доме, попросили угомонить психичку, грохочущую вещами на втором этаже. Дети этих родственников, кстати, после последнего инцидента, стали бояться её как огня, на один раздражающий фактор меньше. — Ты угомонишься сегодня? — На пороге почему-то показалась явно недовольная мама, а не отец. — На первом этаже потолок скоро рухнет! — И пусть! И пусть я подохну под его обломками! И пусть ей будет стыдно! Пусть она знает! — Все яростные выкрики теперь всегда сводились к ней. — Да забудь ты о ней уже! Проблему, понимаешь, раздула. — Я ненавижу её! Почему?! Почему?! Пусть она тоже умрёт! — О боже… — Устало вздохнула женщина. — Сереж! Тут совсем плохо! При упоминании отца, и звуке его шагов с первого этажа Алёна только радостно оскалилась и ещё раз ударилась о стену, радостно мотаясь из стороны в сторону. Женщина, опасливо косясь на дочь, отошла подальше от двери, пропуская в комнату подошедших мужчин. Сергей заявился как обычно с несколькими своими соратниками, только без ремня и без еды, а со странным шприцом. Голубоглазая растерялась и остановилась около дальнего угла, непонимающе оглядывая пришедших. И что они делать собрались? Какое-нибудь снотворное ей вколют? Если нет, то что тогда? Отец без объяснений подошел ближе, пропуская остальных вперёд. За руки и за ноги снова схватилось несколько пар сильных рук и поволокли яростно сопротивляющуюся девочку к кровати. — Что, теперь меня из шприца кормить будешь?! — Истерично смеясь, завопила красноволосая, когда вырваться не удалось и её прижали к матрасу. — Нет, просто успокоить тебя нужно, хотя-бы на пару часов. — Спокойно пробормотал Сергей, щелкая по шприцу ногтем. Алёна внезапно испугалась. Вроде хотела убить себя, убить всех вокруг, а сейчас, когда перед её лицом маячит игла, вдруг стало страшно. Она снова задёргалась, пытаясь спасти себя от укола какого-то неизвестного вещества, но конечности только сильнее сдавили, не давая даже двигать головой. — Не дёргайтесь, мадам. — Выдохнул Сергей напоследок, выворачивая истончившуюся бледную ручку внутренней стороной наружу. Уколы в вены голубоглазая просто ненавидела, вот и сейчас сдавленно взревела, чувствуя пронзивший локтевой сгиб импульс. — Всё, пару минут пройдёт, успокоится. Как шелковая будет. — Бросил он напоследок, встряхивая уже пустой шприц. Красноволосую наконец-то отпустили, та снова бегать и биться о стену не стала, испуганно оглядела маленькую точку на руке, всё думая, насколько это удавалось, над тем, что это было и каким образом должно было её успокоить. Но если это что-то опасное для жизни или вовсе смертельное, даже хорошо.