***
Когда Каваки очнулся, Седьмой, склонившись над ним, обеспокоенно тормошил его за плечо. — Фух, я так испугался за тебя, даттебайо! — Он, несмотря на слабое сопротивление, помог ему подняться. — Извини, немного переборщил. Совсем забыл, что на тебе эти печати. Сейчас Седьмой выглядел так, как и всегда, — ни намëка на ту чудовищную силу, — но Каваки всë равно настороженно попятился от него на пару шагов, каждый из которых отозвался тупой болью в затылке. Чёртов Саске никуда не убрался — стоял позади Седьмого, в тени, и с таким безразличным лицом, будто ничего не произошло. Каваки наспех прокрутил в голове варианты, о чём эти двое могли говорить, пока он был в отключке, — все из них были ничуть не утешающими. — Со времëн академии прошли годы, а твоя наивность так никуда не делась, — проговорил Саске и мотнул головой в сторону — из-под его длинной чëлки показался второй глаз: бледно-фиолетовый, похожий на луковицу. В том месте, куда он смотрел, начали быстро закручиваться витки спирали, образовывая в воздухе чёрный круг. — Дай знать, если передумаешь. «Это ещё что за херня?!» — Каваки напрягся, готовясь к новым фокусам. — Не передумаю, — повернулся к тому Седьмой. — Ни за что. Саске хмыкнул: — Не сомневаюсь. Я жду ещё три дня — надеюсь, ты раздобудешь что-то более ценное, чем кличку кота его бабушки. — Можешь рассчитывать на меня, даттебайо! — Седьмой пропустил сарказм мимо ушей и широко улыбнулся. — До встречи! И передавай Сакуре привет! Саске едва заметно поморщился: — Передавай сам. Я с ней не увижусь. Седьмой открыл было рот, будто хотел что-то возразить, но не успел — тот запрыгнул в чёрную хреновину и исчез вместе с ней, не оставляя от себя и следа. Каваки облегчённо выдохнул — одной проблемой меньше. — Куда это он на ночь глядя? — почесав затылок, спросил Седьмой уже в пустоту и обернулся к нему: — Ты в порядке? — Да, — сухо ответил Каваки. Этот Седьмой никак не мог сопоставиться в голове с тем, кого он видел за несколько секунд до отключки. Та жуткая сила не может принадлежать человеку — точно не может. — Мы тебя напугали? Не смотри так, я бы не стал тебя ему отдавать, — начал тот, когда они двинулись к дому. — Ты теперь думаешь о Саске плохо, да? На самом деле он другой! Даже не знаю, чего он взъелся. Нам не впервой ловить таких, как эта... как там её... — Он запнулся. — ....«Кара», точно! Правда, на этот раз Саске думает, что с ними всё не так просто. Слишком убежище у них высоко... высокотехнологичное, — последнее слово он еле выговорил, зато сделал это с показушно умным видом — Каваки даже пробило на мимолётную смешинку. Этот беззаботный, до ужаса болтливый Седьмой просто не мог... Холодок осознания пробежал по спине. Какой же он дурак. Слепой, наивный дурак, что повёлся на вкусную еду и тепло и ослабил бдительность. Эта бессмысленная болтовня, весь этот фарс — лишь умело созданная маска, и под ней может оказаться всё, что угодно, — даже то, что заставит Каваки взмолиться о допросной Саске. Седьмому по-прежнему от него что-то нужно — он этого и не скрывает. Самое время вывести его на чистую воду — потом будет уже поздно. — Так чего ты ждëшь от меня? Секретов «Кары»? — Для начала расскажи, как ты вообще у них оказался. Не думаю, что по своей воле. Каваки нахмурился — Седьмой попал в точку. Раз ему так интересно, то есть смысл променять крупицы бесполезной информации о «Каре» на что-то ценное. На то, чего он сейчас больше всего опасался. — Я скажу тебе, — он смотрел на Седьмого, освещаемого тусклым электрическим светом, и тщательно следил за его реакцией. — Если ты ответишь на мои вопросы. Седьмой тут же натянул улыбку до ушей: — Вопросы? Задавай, даттебайо! Как Каваки и ожидал, он быстро согласился, еще и позволил спросить первым. Слишком уж подозрительно. Впрочем, будет глупо упускать такой шанс. — Что это был за фокус? Когда ты светился весь. — Режим Курамы? — на лицо у Седьмого проскользнуло удивление. — Это моя способность. Хочешь, покажу ещë раз? — Сдурел?! Конечно нет! Было поздно — яркая вспышка вновь рассекла ночной мрак. Каваки прикрыл лицо ладонью и набрал воздуха в лëгкие — но, как ни странно, никакого давления не ощущалось — лишь слабое тепло, исходящее от Седьмого. — Не бойся. Я в тот раз выпустил слишком много чакры — уж очень Саске хотел ответить, слегка не рассчитал. Шиноби это вряд ли бы навредило, только вот ты, сам понимаешь, сейчас даже слабее чем обычный гражданский. Теперь он мог разглядеть Седьмого в деталях: тот действительно смутно походил на самого себя. Ещё смутней — на обычного человека. — Кто ты такой? — В смысле? — Седьмой сделал вид, что вопроса не понял. Каваки поморщился. — Я не дурак, вижу, что не обычный человек. Киборг? — Э-э-э, вообще-то нет. Я джинчурики. Это слово, как и многие термины, что использовали здесь, было ему незнакомо. — Объясняй нормально, я нихрена не понял. Седьмой вздохнул: — Это длинная история, а нам до дома всего ничего. Может, завтра? — Нет. Выкладывай сейчас. — Вот упрямый, — пробурчал он и вернул себе прежний облик. — Так и быть, расскажу вкратце.***
Седьмой сдержал слово — когда они подходили к калитке, он уже завершил свой запутанный рассказ. Полученная информация категорически не желала укладываться в голове. Каваки просто не мог поверить в то, что на свете существуют некие биджу — своеобразное волшебное зверьё, и их хранители — что-то вроде сосудов. — Звучит как полная чушь, — он высказал, что думал. — Этот твой Курама типа делает тебя сильнее? — Вроде того. — Седьмой отворил калитку и пропустил его вперёд. — Но он скорее мой напарник, а не источник силы. Каваки донимали сомнения по поводу правдивости сказанного, но он решил оставить это на потом. Сейчас важнее задать самый главный вопрос и раскрыть истинные мотивы Седьмого. — Раз ты весь такой крутой, и деревня у тебя, и лис, чего тогда ко мне прицепился с этой «Карой»? Сдалась она тебе. — Ох, как бы объяснить... — у дверей в дом Седьмой перешёл на полушёпот. — Наверняка нам известно лишь то, что они промышляют незаконной торговлей. Нужно как можно быстрее с этим покончить, пока они не заманили в свою ловушку ещë больше людей. Помогать другим — как благородно! Как раз в духе Хокаге. Но Каваки уже был уверен, что за этим возвышенным благородством скрывается что-то ещё — настоящая причина, зачем Седьмой держит его здесь. — И что ты будешь делать, если я расскажу тебе всë, что знаю? Отпустишь? — А ты бы как хотел? — Вопрос застал Каваки врасплох. Ответ был настолько очевидным, что он даже замешкался: конечно, ему не хотелось торчать здесь, в этой клетке — пусть и не такой тесной и мрачной, как прошлая. — Если б ты помог нам с «Карой», вполне мог бы и остаться. Коноха большая, здесь каждому найдётся место. Зубы мгновенно скрипнули от злости. Его притащили сюда насильно, а теперь предлагают здесь остаться! Хокаге или непробиваемо тупой, или просто-напросто издевается. — К черту твою Коноху, я не собираюсь тут торчать! И про «Кару» мне ничего не известно! — Он небрежно снял сандалии, откидывая их в сторону. — Хочешь знать, как я туда попал?! Меня продали как скотину, как кусок мяса! Да чёрт с ним, мне и до этого не особо нравилось дома, но дальше... — Он почувствовал, как его трахея закручивается в тугой узел, а голос ломается. — ...Лучше бы я просто сдох! Каваки тяжело дышал и смотрел на Седьмого исподлобья: тот стоял в полутьме коридора и молча глядел на него в ответ с какой-то явно ощутимой жалостью. Этот взгляд и тишина выводили из себя ещё сильнее. — Язык проглотил? Ты ж это хотел знать, так чë молчишь?! — Прости. Я не должен был. — В голосе Седьмого звучала несвойственная серьёзность, совсем не стыкующаяся с его прежними эмоциями. — Мой долг как Хокаге — разобраться с «Карой», кем бы они ни были. — Я буду только рад, если все они подохнут. Седьмой нахмурился: — Давай обсудим это в следующий раз. Уже поздно. Каваки едко хмыкнул: сначала тот сам выводил на болтовню, а теперь даёт заднюю. Он ничего не стал отвечать — поднялся по лестнице на второй этаж, не оборачиваясь на Седьмого, так и оставшегося стоять в прихожей, и ушёл в предоставленную ему комнату.***
Закрыв за собой дверь, он первым делом зашторил окно, включил свет и осмотрелся: со вчерашнего дня ничего не изменилось, кроме какой-то странной блестящей упаковки на столе и сложенного листа бумаги рядом. Каваки оглядел находку и сначала развернул лист: на нём были кривовато выведены буквы, некоторые из которых он смутно припоминал. «Тебе», «вчера» и «извини» — все слова, что ему удалось понять. Внизу листа была подпись — «От Химавари». Не придав этому значения, — разве та малявка могла написать ему что-то важное? — он скомкал записку и, отбросив ту в угол стола, принялся ворочать в руках фигню в шуршащей упаковке. На одной стороне мелкими буквами был напечатан текст, который Каваки поленился читать, а на другой — рисунок чего-то съедобного, похожего на круглые кусочки затвердевшего белого хлеба, — кажется, он видел рекламу таких на одном из плакатов в деревне. Разорвав упаковку, Каваки подметил, что эти «хлебные кусочки» обладали весьма приятным запахом, да и в целом мало походили на обычный хлеб. Он достал один такой и повертел в руке — на стол посыпались мелкие, как песок, крошки. Поколебавшись немного, Каваки потянул кусочек в рот. Глаза широко распахнулись от удивления. Сладкое. Сладкое, отдающее непривычным сахарным привкусом на языке. Сладкое, что он пробовал лишь несколько раз в своей жизни. Сладкое, что с раннего детства ему так сильно полюбилось. Он быстро прожевал и взглянул на оставшиеся кусочки в упаковке — их было ещё навалом. Волна подлинного восторга затмила остальные чувства — неужели это всё... ему? Каваки обхватил руками лакомство и сел с ним на диван, принимаясь жадно поедать. Мысль о том, что стоило бы оставить на потом хотя бы несколько кусочков, он успешно отогнал — неизвестно, каким вообще окажется это «потом». А сейчас — сейчас ему вкусно. Слишком вкусно, чтобы думать о таких пустяках. Когда последний кусочек был съеден, он высыпал оставшиеся в упаковке крошки в рот, затем смял ту и кинул на стол — туда же, куда и записку. Захлестнувшая ранее эйфория пошла на спад, навязчивые мысли начали прокрадываться в голову. Зачем Хима принесла ему сладости? Что, если её заставил Седьмой? Но зачем это ему? И почему он сбежал от разговора, как только Каваки признался, что ненавидит «Кару»? Каваки потушил свет, поправил подушку и улёгся на диван. Может, малявка просто решила втереться ему в доверие, подкупив сладким? Тогда её дурацкий план обречён на провал. Ему не нужны ничьи жалкие подачки — одна уже пыталась. Глупая тётка, мерзкие воспоминания о которой глубоко запрятались в его памяти, но сейчас так ясно всплыли перед глазами.***
— Эй, ты не спишь? — Кто-то со скрипом приоткрыл дверь, впуская в тесное пространство электрический свет. — Можно к тебе? На него смотрела молодая женщина с русыми волосами, заплетёнными в две косы. Он видел её раньше — еще давно, в лаборатории. — Чего надо? — Каваки напрягся. Пока было неясно, зачем Джиген её прислал. Женщина подошла ближе и робко села на кровать рядом с ним. Он отодвинулся — вбок, к спинке, — и поджал ноги под себя. — Не бойся, я тебя не обижу. — Она потянулась к нему рукой. — Отстань от меня! — Каваки вжался спиной в холодную стену, уворачиваясь от протянутой руки, и женщина удивлённо отпрянула. — Прости, я не хотела. Лучше давай сначала познакомимся. Я Хито, а тебя зовут Каваки, верно? Он молчал, с осязаемым в воздухе напряжением осматривал её. Женщина сдавленно сглотнула и уставилась куда-то вниз, будто подбирая нужные слова. — Эти люди очень жестоки. — В её тихом голосе отозвались нотки печали и смятения. — Когда я увидела, как лидер обращается с тобой... — Она замялась. — Это всё так... так неправильно. Каваки снова не ответил, лишь молча следил за каждым её движением. — Забрать тебя отсюда не в моих силах, но, может, я могу что-то сделать для тебя? Чем-то тебе помочь? Какая глупая женщина. Если не может вытащить его отсюда, то зачем пришла? Или это очередная изощренная издёвка Джигена? — Проваливай. Мне ничего от тебя не нужно. — Прости, — еле слышно извинилась она и вновь опустила глаза. — Мне так жаль... Они провели в тишине, по ощущениям, несколько минут. Женщина сидела, склонив голову, и переминала пальцы, а её плечи изредка подрагивали. Блëклый электрический свет от приоткрытой двери узкой полоской падал ей на гладкие волосы. — Я не могу надолго здесь остаться, — заговорила она и опустила руку в карман длинного пиджака — Каваки мысленно приготовился обороняться. — Вот. Это тебе. В честь нашего знакомства. — На её протянутой ладони лежали три круглых конфеты в цветастых обёртках. — Только спрячь под кровать, чтобы не нашли. — Я же сказал, мне ничего не надо. — Он кисло отвёл взгляд от лакомства в её руке. Попробовать очень хотелось — ему еще никогда такого не предлагали. Но здравые опасения никак не давали пойти на поводу у глупых желаний. — Они не отравлены, не бойся, — начала заверять женщина. — У меня и в мыслях такого не было. Возьми, пожалуйста. Каваки задумался. Блестящие обертки манили, переливались всевозможными цветами в полумраке, словно самое настоящее чудо в беспросветной тьме его реальности. Он давно не верил в чудеса. Вскоре женщина ушла, тихонько закрыв за собой дверь и оставив после себя лишь пряный шлейф духов и три круглых конфеты в ярких обёртках.***
Каваки стукнул кулаком по подушке. К чёрту! К чёрту эту тупую тётку! Не время о ней думать — проблем и так по горло. Он зажмурился, уводя дурацкие мысли в другое русло. Сейчас самое важное — решить, что делать с Седьмым. Стоит ли ему помогать? Даже если он окажется не таким добряком, под какого косит, то хотя бы разгонит эту шайку уродов из «Кары». Но хватит ли у него сил? Хотя неважно. Эта мразь всё равно выкрутится, сбежит, ударит со спины — но не проиграет. А потом найдёт и заберёт его, где бы он ни скрывался... Крупная дрожь пробежала по телу — Каваки крепко обхватил подушку руками. Ни за что! Он ни за что туда не вернётся! Но что он сейчас может? Даже не нашёл способ снять эти гребаные штуки с рук! От злости на собственное бессилие хотелось взвыть. Он ещё не успел вкусить свободы, но уже чувствовал, что ловушка скоро захлопнется. И он вновь не сможет ничего предпринять — его судьбу опять решат за него. Каваки ворочался, по ощущениям, несколько часов, прежде чем сон победил въедающиеся в голову мысли.***
— Встава-ай, нахлебник! — громко раздалось над ухом. Каваки далеко не сразу понял, что происходит, но реакция не подвела — он резко выкинул кулак перед собой, который тут же перехватили. — Ух, вот это ты резкий, даттебаса! — Каваки протёр глаза: картинка прояснялась, размытые пятна постепенно приобретали чёткость. На него пялился этот надоедливый пацан, сынок Седьмого. Только вот выглядел он каким-то уставшим, а под его глазами красовались ярко выраженные мешки. — Ты что тут вообще забыл? — Вторжение в новообретённое личное пространство удивительно сильно раздражало. — Батя сказал, что ты идёшь тренироваться с нами, так что поднимай свой зад быстрее. — Он отпустил руку Каваки и сощурился. — И иди в душ сходи, а то от тебя уже воняет. — Пошёл к чёрту, — бросил Каваки и поднялся, отпихнув пацана от дивана. Тот шикнул на него за это, а затем вышел из комнаты, напоследок добавив: — Мы с батей внизу ждём. Поторапливайся, а то уйдём без тебя. — Больно надо, — пробурчал Каваки себе под нос, когда дверь за пацаном уже захлопнулась. Дождавшись, пока шаги в коридоре стихнут, он задрал руку и обнюхал себя — стоило признать, что в словах придурка была доля правды: он действительно не мылся уже дней пять. Каваки нехотя поплёлся в ванную; принимать душ он не любил никогда: каждый раз мышцы сводило судорогой от ледяных струй воды, чувствительность пальцев рук и ног и вовсе пропадала, а в кожу въедался тошнотворный запах размокшего, скользкого мыла. В доме Седьмого ванная была просторной, белоснежной и какой-то уютной — к тому же, здесь приятно пахло. Когда Каваки стягивал с себя одежду, небрежно бросая ту под ноги, что-то с металлическим звоном ударилось о пол. Он чуть не подпрыгнул от неожиданности, но тут же сообразил и поспешно выпутал из безрукавки украденный ножик. В белом свете лампы заточенное лезвие красиво бликовало, и Каваки засмотрелся, ненадолго оттягивая неприятный, но неизбежный момент. Он временно запрятал находку в один из ящиков с каким-то барахлом, сложил вещи на тумбу и открыл тяжёлую стеклянную дверь душевой кабины. Пол внутри был влажный, а на стене висело несколько полок с хаотично расставленными бутылками всевозможных цветов. Ради интереса он взял одну, выделяющуюся своим ярко-салатовым оттенком, и попытался прочитать, что на ней написано, — тщетно. Тогда он открутил крышку и поднёс её к носу: пахло чем-то съедобным — вроде, яблоком, — да так сильно, что желудок сжался в спазме, отчаянно требуя еды, а голова слегка закружилась. Из любопытства он вылил пару капель содержимого в рот, но тут же сплюнул на пол — по горлу и языку растёкся блевотный химический вкус. Отставив гадкую банку на место, он начал искать, как здесь включается вода: механизм был совсем не похож на тот, что был в «Каре». Поворочав в стороны рычажок над краном, Каваки не добился результата — вода из душа упорно не хотела литься. Тогда он потянул его вверх — в тот же миг его будто закинули в кастрюлю с бурлящим кипятком. Каваки едва не заорал и в панике дёрнул переключатель — на него полились струи холодной — нет, ледяной воды. Разгорячённая кожа вмиг онемела, а тело свела судорога. Он опустил треклятый рычажок вниз — душ тут же отключился. Холодные капли стекали по дрожащему телу, громко ударяясь о белую плитку и разлетаясь мелкими брызгами в разные стороны. Он стукнул кулаком по стене от злости — чёртов Седьмой или его сынишка могли бы предупредить! Как вообще из этой штуки может идти горячая вода?! Немного придя в себя, Каваки поразмыслил и решил, что если на одном краю находится горячая, а на другом — холодная вода, то где-то в середине должна быть нужная температура. Он осторожно, с долей опаски повернул рычажок на середину и поднял вверх — на тело опустились мягкие струи, приятно обволакивающие в согревающий кокон. Облегчённо выдохнув, он убрал со лба налипшую мокрую чёлку и немного постоял так, наслаждаясь. Шелест воды успокаивал, расслаблял, приводил мысли в порядок — Каваки даже не представлял, что просто стоять под душем может быть настолько приятно. Это было... ничуть не похоже на то, к чему он привык. Как и всë в доме у Седьмого. Он вылез из душа спустя несколько минут, залив бегущей с тела водой белую плитку пола. Мыло ему всё-таки удалось найти — вернее, какую-то пародию на него: странный кусок фиолетового цвета с выраженным цветочным запахом. Внезапно в дверь постучали. Каваки заметался в поисках хоть какой-нибудь ткани и схватил первое попавшееся полотенце с сушилки, сразу же обмотав его вокруг пояса. — Эй, русалочка, ты там долго ещё полоскаться будешь? — за дверью раздался противный голос пацана. — Батя сказал принести тебе труселя и сменку, а то ты к нам без багажа пожаловал. Открой и забери. Каваки ругнулся и отпер ему дверь — тот быстро оглядел помещение за его спиной и не сдержался от комментария. — Ничего себе ты тут баню устроил. — Он сунул в руки Каваки стопку с одеждой, а сам проскользнул в ванную и быстро сгрëб его вещи с тумбы. — Не смотри на меня так, это мама в стирку закинет, даттебаса! Пацан поспешно ретировался, захлопнув дверь ногой, — Каваки мысленно обругал его вслед. Какого хрена у него отобрали одежду? Он раздраженно кинул стопку принесенных на замену вещей на тумбу и принялся их разглядывать. Чёрные штаны и мастерка, бледно-розовая майка и трусы с дебильным узором — сомнений не оставалось: это шмотьё пацана. Он принюхался: хотя бы чистое. Надевать это на себя было той ещë пыткой: штаны едва доставали ему до щиколотки, а мастерка оказалась мала в плечах — Каваки завязал еë на поясе. Когда он вышел из ванной, пацан встретил его в коридоре и уже открыл было рот — наверняка хотел кинуть что-то едкое, — но как будто передумал, краем глаза покосившись на Седьмого у дверей. — Доброе утро, Каваки, — кивнул ему Седьмой, заставив поморщиться и ещё раз пожалеть о том, что всё-таки назвал своё имя. — Ага, — ответил он и, пройдя мимо пацана, стал обуваться. — Папа, братик, вы уже уходите? — с лестницы послышался писклявый голосок дочки Седьмого. — Удачи вам на тренировке! И тебе тоже удачи, Каваки! Он сердито покосился на неë — теперь даже эта малявка зовëт его по имени. Хорошо, что ей хотя бы хватило ума не комментировать его новый прикид. Следующей к ним вышла Хината, окинула своим жутковатым взглядом Каваки, но тоже промолчала — просто вынесла им из кухни корзинку, накрытую тканью, и пожелала хорошей тренировки. Звучало это скорее как издевательство: что в тренировках с таким, как Седьмой, может быть хорошего? Он же пацана одним ударом по стенке размажет. А тот еще, вроде как, напрашивался, да и сейчас выглядит довольным. Закончив надоедливые прощания, они наконец вышли из дома. Погода была жаркая — влажные волосы быстро высохли на солнце, а на лбу даже проступили крохотные капельки пота. Каваки не привык к такой жаре — впрочем, и к солнцу тоже — и чувствовал себя не в своей тарелке. Как он понял, они шли куда-то к краю деревни: людей на улицах было значительно меньше, разного рода забегаловки попадались всё реже, а многочисленные вывески уже не пестрили своими красками на каждом шагу. Вскоре они свернули на узкую грунтовую дорогу и пошли вдоль зеленеющих лужаек, окружённых редкими деревьями и кустами. Каваки приметил, что кое-где трава была будто выжжена или сильно потоптана — как он понял, здесь эти шиноби тренировались. Где-то внутри разгоралась искра интереса: хотелось увидеть воочию, на что же те всё-таки способны. Они остановились на одной из окружённых деревьями полян; пацан бесцеремонно всучил Каваки корзинку и отправил сидеть у дерева, в теньке. Пока что такой расклад его вполне устроил; Каваки поудобнее опёрся спиной о шершавую кору и интереса ради заглянул под платок. Тут же по воздуху распространился приятный запах выпечки. — Эй! Не трогай еду, даттебаса! Это после тренировки! — выкрикнул пацан. Каваки вздрогнул. И как только тот увидел? — Не слушай его, Каваки. Угощайся, — вмешался Седьмой. Пацан сложил руки на груди и снисходительно выпалил: — Ну так и быть. Только нам оставь! Он фыркнул и вытащил из корзины тёплый пирожок, нетерпеливо откусывая. Всё-таки, какой бы странной ни была эта Хината, готовила она отменно — нежное, золотистое тесто приятно хрустело. Каваки с наслаждением прожевал и поудобней устроился у дерева; мягкий летний ветерок лёгкой прохладой пробежал по коже. Он поднял глаза в далёкое небо. Высоко, над горизонтом, плыли пушистые белые облака, что выглядели так нереалистично, будто и вовсе были неумелыми декорациями. За все годы своего заточения Каваки редко видел небо — лишь непроглядную темень, сдавливающую тревожное сердце. — Ну что, ты готов к моей сокрушительной победе, даттебаса? — выкрикнул пацан, вставший напротив Седьмого в центре поляны. Каваки в который раз убедился в уровне его умственных способностей. Неужели всерьёз думает, что сможет победить? Смутное чувство, что сейчас он всего лишь зритель, а доставаться будет другому, мимолётом щекотнуло в животе Каваки. Пацана не было жаль — кем бы ни являлся Седьмой, вряд ли он стал бы убивать своего сыночка. — Ты так уверен в своих силах? — спросил тот, широко улыбаясь. — Именно! — Вокруг пацана появились четыре его копии. Каваки сел поудобнее, сосредоточенно наблюдая. Какая полезная способность — с ней можно много чего придумать. Четыре одинаковых пацана синхронно рванули в сторону Седьмого и, добежав, с громкими хлопками полопались — все, кроме одного; Каваки был уверен, что именно он и есть настоящий. Но Хокаге не дал тому и шанса что-либо предпринять — отшвырнул от себя ногой. Пацана откинуло назад. Он кувыркнулся в воздухе и лишь чудом приземлился на ноги, а не задницей на траву. Каваки на ощупь достал из корзинки следующий пирожок, не отрывая взгляда от боя. Пацан быстро оклемался и рванул в сторону Седьмого — в его правой руке вихрем завертелся светло-голубой сгусток. Атаковать в лоб противника, многократно превосходящего по всем параметрам — что может быть глупее? Та мразь не простила бы такой ошибки. Однако Каваки быстро пришлось признать, что пацан всё же не настолько безмозглый: Седьмой плавным движением руки развеял его — очередной клон. И где тогда настоящий? Тот не заставил себя долго ждать — вылетел прямо из кустов позади Седьмого и напал со спины. Попытка была достойной, но у него всё равно ничего не вышло: спустя пару ударов Хокаге ловко перехватил его за ногу и поднял над землёй. Пацан повис вниз головой, как мешок с картошкой. Каваки прикинул, что ситуация для того практически безвыходная, — быть может, только активация Кармы сможет помочь. Этого он и ждал от пацана, жуя очередной пирожок. — Ты какой-то нерасторопный сегодня. Не выспался? — подметил Седьмой, и Каваки был с ним согласен: движения пацана были хоть и быстрыми, но рассеянными. Хокаге же атаковал и защищался неорганизованно, безо всякого стиля и тактики — так, будто и вовсе не старался. Пацан взъелся, ударил свободной ногой по руке Седьмого и, выскользнув из жёсткой хватки, отпрыгнул назад. Он резким движением достал из подсумка кунаи и метнул их, а сам ринулся на противника, собираясь сделать подсечку. Каваки усмехнулся и чуть не подавился, когда заметил, что пацан за эти доли секунды успел создать клона, что стремительно подпрыгнул и целился кунаем в Седьмого с воздуха. Послышался хлопок, и, когда дымка от клона развеялась, Каваки увидел, что Седьмой одной рукой удерживает пацана за плечо, а другой — приставляет кунай к горлу. Нервно сглотнув, он сжал зубы и приготовился смотреть, как того сейчас приложат о землю. — Попался, даттебайо, — улыбнулся Седьмой и — неожиданно — отпустил пацана. Тот, в свою очередь, усмехнулся и поправил воротник мастерки. — Не радуйся сильно, я только размялся. Ещё раунд? — Почему нет? — Седьмой достал из земли врезавшиеся кунаи и протянул пацану. — В следующий раз целься лучше, я даже не уклонялся. Каваки приоткрыл рот от удивления — он совсем ничего не понял. Седьмой отпустил пацана, даже не оставив на нём и пары синяков? И это они называют тренировкой? Та мразь... та мразь просто била Каваки до кровавого кашля и трещин в костях, а этот Седьмой, чёрт побери, просто отпустил пацана и предложил попробовать ещё раз?! Он снова достал из корзинки пирожок — от нервов и непоняток хотелось что-нибудь жевать. Последующие раунды так называемой тренировки были такими же глупыми и безобидными, как и первый: Седьмой не прилагал и грамма усилий, будто игрался, а пацан с каждым разом действовал всё опрометчивей и не использовал Карму (всё же и вправду не умел), но даже так не получал ни одного серьезного удара. Каваки метался от какого-то кромешного непонимания до прожигающей зависти: чем пацан заслужил такое обращение? Этот грёбаный Седьмой, почему он... почему он такой?! Почему?! — Эй, Каваки! — его окликнули. — Не скучаешь там? Он поднял голову: эти двое уже закончили драться и направлялись к нему. Каваки засуетился, оценивая ситуацию, — беспричинный, мимолётный страх липким осадком выпал в горле. — Э-э-э, только не говори, что ты всё сожрал, даттебаса! — Пацан заглянул в корзинку: на дне одиноко лежал последний пирожок. Седьмой грустно вздохнул. Каваки проморгался; он и сам не заметил, когда пирожки успели закончиться. Ему стало изрядно стыдно за это — ощущение, что надо бы как-то оправдаться, осело на языке. — Простите. — Всё, что он смог из себя выдавить. — Да ты делаешь успехи, — театрально поддел его пацан, за что Каваки хотел было огрызнуться, но Седьмой его перебил: — В таком случае предлагаю нам сходить в Ичираку и взять по порции рамена! — Да ну тебя со своим Ичираку! — скривился пацан, мгновенно забыв про обиду и уже сверля отца прищуренным взглядом. — Лучше в бургерную! Повисла напряжённая пауза — никто из них явно не хотел уступать. Седьмой не выдержал первым и, вздохнув, произнёс: — Ладно, так мы ничего не решим. Каваки, выбирай ты. Они оба уставились на него в ожидании решения — все здравые мысли в миг улетучились из головы. Каваки, растерявшись, высказал первое, что пришло на ум: — Мне всё равно, я не голодный. — Ясен пень, что ты не голодный, даттебаса! — завопил на него пацан. — Всю корзинку сожрал! Это, так-то, мама на всех готовила! — Успокойтесь! — прикрикнул Хокаге и загадочно добавил: — У меня есть другая идея. Пацан начал опять возникать, но Седьмой заверил, что нужное место недалеко от бургерной, на которую он так активно пускал слюни, и тот успокоился.***
— Мороженое? Бать, ты смеешься? — А что здесь такого? — Седьмой пожал плечами. — Я в детстве очень любил. Они остановились у той самой забегаловки с яркой вывеской, на которую Каваки обратил внимание ещё вчера. Неужели Седьмой заметил и поэтому привёл их сюда? Чувства были смешанными: с одной стороны, это было его детской, давно похороненной в закоулках памяти мечтой, но вот с другой... зачем Седьмому вообще идти на поводу у его желаний? Или это лишь обычное совпадение, которому не стоит приписывать лишних смыслов? Внутри было прохладно — Каваки не мог не нарадоваться: в одежде пацана он чувствовал себя будто в духовке. Улыбчивая девчонка с тонким голоском накладывала посетителям шарики мороженого в рожок какой-то странной ложкой, несколько напоминающей половник, только меньше. Людей было прилично, так что Седьмой отправил их с пацаном занять единственный свободный столик у окна, пока он будет стоять в очереди, перед этим поинтересовавшись, что им взять. Пацан назаказывал себе всякого — по лицу Седьмого было понятно, что всё запомнить стоило ему невероятных усилий. Каваки оглядел меню на стене, делая вид, что выбирает, — признаваться в том, что половина слов ему непонятны, было стыдно — и выдал, что ему вообще всё равно — пусть Седьмой думает сам. Тот вздохнул и оставил их с пацаном наедине. Каваки задумчиво рассматривал людей на улице через отполированное до блеска стекло, краем глаза поглядывая на пацана: тот то вертелся, то нервно чесался, бегая глазами от окна к нему, — в целом, выглядел так, будто хочет что-то сказать. И действительно — даже долго ждать не пришлось. — Каваки. — Его голос звучал как-то неуверенно. — Ты не видишь там никого подозрительного? — Он кивнул на окно. — В смысле? — Ну такого, в белом. — Пацан уставился в одну точку на улице. — Рядом с бургерной стоит. — Ты на солнце перегрелся? — Каваки искренне не понимал, о чём втирает ему этот придурок. Там, куда он указал, никого не было. Тем более в белом. — С-скажи бате, что я за бургером. — Он вдруг резко поднялся с места и вылетел из забегаловки. — А вот и я! — не успел Каваки проследить, куда тот свалил, как к столику подошёл Седьмой, держащий в руках поднос с бубликами и двумя пластиковыми стаканами. — А куда это Боруто так метнулся? — За бургером, — пояснил Каваки. Сам он был уверен, что причиной стало далеко не это. — Не удержался всё-таки, даттебайо. — Седьмой тоскливо вздохнул и добавил: — Я тут тебе сока взял. Подумал, может, пить захочешь. Мороженое сейчас принесу. — Он поспешил к кассе, где девчонка уже укладывала в рожок белый, как снег, шарик. Вот она какая, его давняя, отложенная на «когда-нибудь потом», а после и вовсе забытая мечта. Каваки совсем не так её себе представлял. В тот момент, в детстве, чёткой картинки в голове не сложилось, но даже размытые образы не имели ни малейшего сходства с наступившей действительностью. Да что там — он и вообразить не мог, что его несчастную мечту исполнит такой неправильный, абсолютно не вписывающийся в привычную реальность человек — Седьмой. По спине пробежали мурашки томящегося предвкушения. Каваки сидел, перебирая пальцы, облизывая губы, и ждал, когда желанное лакомство окажется в его руках. Девчонка за кассой взяла какую-то баночку с полки и добавила в мороженое — за спиной Седьмого невозможно разглядеть, что это такое. Впрочем, это сейчас неважно — тело уже ломит от нарастающего волнения. Секунды тянутся слишком долго. Ожидание изводит, пробирает каждую клеточку. Чёртов Седьмой, что он там копошится! Наконец тот разворачивается — Каваки едва не подпрыгивает от радости. Мороженое — его мороженое — белоснежное, переливается будто бы мельчайшими кристалликами льда и норовит сползти с краёв рожка вместе с политым сверху гладким шоколадным сиропом. — Угощайся, — Седьмой чуть наклоняется и протягивает ему мороженое. До боли знакомый горький запах шоколада ударяет в нос. Сердце бьётся невыносимо часто, воздух будто застревает в лёгких. — Угощайся, — повторяет Джиген чуть громче. У него на ладони лежат три круглых конфеты в цветастых обёртках. Свет за приоткрытой дверью бликами отражается в них, плавно ложится на руку Джигена и растекается по запятнанным в алой крови бледным пальцам. На пол что-то капает. Каваки рвано дышит, в нос пробирается отвратительный металлический запах, что тут же встаёт тошнотой в горле. Вторую руку Джиген всё ещё держит за спиной. — Откуда... это у тебя? — Слова даются с большим трудом, язык немеет и крепко приклеивается к нёбу. — Ты о сладостях? — Его тонкие губы растягиваются в тошнотворной улыбке. — Госпожа Хито изволила поделиться. — На пол приземляется очередная капля. — Она была весьма опечалена, что не смогла навестить тебя этим вечером. Я не оставил без внимания такую добродетель и вызвался ей помочь. Рука, что Джиген до сих пор держал за спиной, двигается в сторону. Холодок ужаса бежит вверх по позвоночнику, застывает где-то на затылке. Каваки уже знает — знает, что сейчас увидит. Хрустальные слёзы дрожат в уголках глаз — он не может пошевелить даже пальцем. Звук разбивающейся о бетонный пол капли оглушает на мгновение. Она смотрит на него своими заплывшими, широко распахнутыми глазами. Узкая полоска света падает на её выбившиеся из кос и спутавшиеся в клочья русые волосы. Из приоткрытого в безмолвном крике рта тянется бордовый подтёк. Её лицо пергаментное, муляжное. Растянутые и оборванные куски кожи свисают с шеи. Он видит окровавленную кость её позвоночника. — Прошу, не огорчай госпожу Хито. Она старалась лишь для тебя одного. Каваки неотрывно смотрит в жуткие, мёртвые глаза, слышит только ровное дыхание Джигена и бешеный стук собственного сердца. Он робко тянет руку к конфетам, смиренно повинуется приказу. Обёртка шуршит под дрожащими пальцами и падает на пол. Горький аромат шоколада перемешивается с металлическим запахом крови и въедается в нос. Каваки глубоко дышит ртом, из последних сил сдерживая подступающую тошноту, — иначе Джиген просто его убьёт. Он с трудом пережёвывает и тяжело глотает конфету. Перед глазами стоит пелена слёз — даже сквозь неё он видит Хито. Она смотрит на него — подло, беззастенчиво вглядывается в самую душу. Тело дрожит, тошнота кислотой щиплет рот, желудок сжимается в болезненном спазме. Он не успевает ничего сделать — его тошнит прямо на пол, туда, где секунду назад стоял Джиген. Каваки вытирает остатки рвоты дрожащей рукой и боится поднять глаза. Слёзы ручьями скатываются по щекам, во рту отвратный кислый вкус смешивается с осевшими на языке остатками шоколада. Джиген тихо цокает языком. Сильный удар в челюсть откидывает к стене — Каваки скулит, второпях зализывает кровоточащую губу, сжимается и ждёт... Что-то падает рядом с ним на кровать, касается его ноги. Он открывает глаза и видит её лицо, её шелковистые волосы, раскиданные тонкими нитями по матрасу, её закатившиеся глаза. Он что-то кричит. Орёт во всю глотку. Джиген неподвижной тенью стоит у двери. Его плечи подрагивают. Каваки знает: он смеётся. Смеётся, смахивая окровавленной рукой слезинки и скаля ровные белые зубы. — Каваки! — Чьи-то руки сжимают его плечи. — Каваки. — Он знает этот голос. — Каваки, ты слышишь меня? — Он дышит ртом, запрокинув голову. Кто-то бережно гладит его по спине. — Всё хорошо, всё уже хорошо. Голос этого человека успокаивает. Пульс больше не так громко стучит в висках, тошнота отходит от горла. Ноги ватные, но ему не дают вновь упасть — этот человек бережно помогает ему подняться. От него не несёт кровью — лишь блаженным спокойствием и теплом. Каваки утыкается носом в яркую ткань его одежды и чувствует, как его заботливо гладят по волосам. Ноющая тревога и пробирающий до костей страх оставляют его, растворяются, как дым в вышине. Он знает, что теперь в безопасности.***
— И соуса побольше добавьте! Чтоб поострее, даттебаса! — крикнул Боруто вдогонку, когда девушка в фартуке ушла передавать на кухню заказ. Он отодвинулся в сторону, пропуская какого-то толстого мужика за ним в очереди, и облокотился о высокую столешницу у места выдачи заказов. Взгляд невольно высматривал за окном Ооцуцуки — тот как сквозь землю провалился, когда Боруто хотел поймать его, что называется, с поличным. Последнюю хоть сколько-нибудь вменяемую теорию о том, что во всём виноват ромбик на руке — карма, — опроверг Каваки: он никаких «призраков» не видел. Боруто не имел ни малейшего понятия, что делать теперь — уверить себя, что всё дело в недосыпе, больше не получалось: слишком уж часто и ясно являлся ему Ооцуцуки. Боруто накрыл лицо ладонями — почему именно с ним происходит подобная чушь? Что он, блин, такого сделал?! Может, он и не самый святой, но есть ведь кто и похуже! Да хоть этот Каваки, например. Но нет — живёт ведь себе без всяких пришельцев и их призраков! — Ваш заказ готов, — его окликнула девушка и передала запакованный бургер. — Спасибо, — на автомате ответил Боруто и нехотя отлип от столешницы, вновь выискивая за окном силуэт Ооцуцуки. Убедившись, что там никого нет, он зашагал к выходу, протискиваясь между людьми в очереди. У самых дверей до него донеслись разъяренные вопли: — Идиотка, ты что мне дала?! У Боруто чуть уши в трубочку не свернулись — он оглянулся и увидел, что эти звуки издавал толстый мужик, что заказывал бургер после него. — Эй, вы что тут кричите?! — Он мигом развернулся, готовый восстанавливать справедливость. — Эта дура мне какой-то острой херни подлила! — Мужик махал у рта ладонью. — Точно убить захотела! Боруто как током прошибло. Всё резко встало на свои места. — Простите, простите, я не хотела! — затараторила девушка, оправдываясь. — Наверное, спутала ваши заказы. — Она бегала взглядом от мужика к нему и обратно. Боруто, будто в трансе, отдал тому свой бургер и вышел на свежий воздух. Разгадка теперь казалась такой простой — как он только раньше не понял. Он убил. Этими руками. Человека. Или не совсем человека — какая, к чёрту, разница! Почему раньше это казалось ему таким нормальным? Расенган не оставил от пришельца ничего — даже лужицы крови; тот просто растворился, будто и никогда и не существовал вовсе. Тогда... тогда в сердце Боруто томились совсем другие проблемы. Отец, дядя Саске... Ему было не до жизни какого-то там Ооцуцуки. А теперь осознание своего поступка невыносимым грузом легло на плечи. Он виноват — и далеко не так, как вчера, с Сарадой и Мицуки. Он не сможет извиниться, заверить, что такого больше не повторится, а потом на радостях оплатить огромный счёт в бургерной — нет. Мёртвые не говорят. Ооцуцуки не нужны его извинения. Не нужны просто потому, что он уже мёртв. Мёртв — по его вине. Но Ооцуцуки хотел уничтожить его деревню, его родных и друзей! Он ведь поступил правильно, защитив их таким способом? Разве у него вообще были варианты? Или смерть пришельца, или его близких — выбор очевиден. Только вот почему Ооцуцуки теперь ходит за ним по пятам? Что вообще может дать ему право забрать чужую жизнь? Можно ли было найти другой способ? Ни отец, ни дядя Саске не упрекнули его после боя — значит ли это, что за ним нет вины? Что, если преследующий его призрак — это... нормально? Своеобразная плата за убийство, о которой все молчат. Но почему только сейчас?.. Какой-то прохожий толкнул его в бок — только тогда Боруто понял, что встал столбом посреди оживленной улицы. Чертыхнувшись, он побрёл в сторону кафе-мороженого. Боруто застыл в непонимании, только переступая порог: Каваки, бледный, как мел, облокотившись одной рукой о столик, чуть ли не повис у бати на руках. Было видно, что ноги его едва ли держат; он сдавленно дышал и прикрывал рот свободной рукой, а на его лбу блестели капельки пота. — Чего это с ним, даттебаса?.. — ляпнул Боруто себе под нос и подошёл ближе. На них смотрели все посетители, но бате, кажется, не было до этого никакого дела. Он аккуратно усадил Каваки на стул; взгляд того стал медленно проясняться. Боруто молча опустился напротив, отодвинув от себя поднос с подтаевшим мороженым, соком и пончиками: он не понимал, что происходит, но нутром чувствовал, что его комментарии будут излишними. При всëм своем недоверии и даже некоторой неприязни к невоспитанному пацану, тому сейчас явно было несладко: его кожа была почти такой же бледной, как у этого чёртового Ооцуцуки. Вновь вспомнив причину своих тревог, Боруто со вздохом уложил подбородок на скрещенные на столе руки.***
Каваки сидел на диване, подобрав под себя ноги, и допивал ещё горячий, ароматный чай из ребристой кружки. С первого этажа доносились негромкие звуки телевизора: вся семья Седьмого уже больше часа смотрела какое-то кино. Его тоже позвали, но он отказался: хотелось побыть одному, в тишине. За сегодня он и так достаточно натворил и не хотел показываться Седьмому на глаза — после инцидента с мороженым тот сразу же потащил его домой и долго отпаивал чаем под унылые вздохи Хинаты и неуместные вопросы о самочувствии от Химы. Позже Боруто предложил ему сыграть в приставку, на что Каваки спешно дал согласие: безумно хотелось отвлечься. Но с играми тоже не заладилось: придурошный слишком громко верещал, когда Каваки в который раз его обошёл, и они чуть не погрызлись — Седьмой вмешался в последний момент. После этого Каваки забрал свой недопитый чай и ушёл к себе. Сейчас, наедине со своими мыслями, он чувствовал себя непривычно легко: сомнения насчëт истинности намерений Седьмого больше не терзали — последний пазл наконец был подобран. Хокаге — просто особенный человек, совсем не такой, как остальные. Он полная противоположность той мрази. Он не врал, не давал пустых обещаний, не упивался чужими страданиями и не видел в Каваки лишь вещь, которой можно распоряжаться как вздумается. Он помог ему, помог тогда, когда мог бы просто оставить; его мягкий голос смог вытащить Каваки из непроглядной бездны обратно, в реальность, а его тëплые руки поддержали тогда, когда он едва мог стоять. Впервые за столько гребаных лет кромешного ада с ним кто-то так обошëлся — в голове с трудом укладывалось, что в этом проклятом мире подобное вообще возможно. Но Седьмой был вполне реальным — не иллюзией и не выдумкой, — и Каваки верил, что пока тот здесь, в этом доме, присматривает за ним, никакая «Кара» его не достанет. Звуки телевизора стихли — видимо, кино наконец закончилось. Каваки поставил кружку на стол и улёгся на диван, закинув ногу на ногу. По телу разливалась приятная слабость, что клонила в сон, хоть за окном ещё даже не смеркалось. Он позволил себе ни о чём не думать, просто забыться и беспрепятственно окунуться с головой в ленивую дрёму. Его разбудили стук в дверь и голос Седьмого: — Эй, Каваки, не спишь? Я зайду? — Не сплю. — Он тут же встрепенулся и сел, отмахиваясь ото сна. — Заходи. — Чувствуешь себя нормально? — Взгляд того упал на пустую кружку из-под чая. — Давай отнесу. Попросить Хинату заварить ещё? — Не надо, — отрезал Каваки. Он не хотел, чтобы Седьмой считал его беспомощным. — Сегодня со мной и без того было много мороки. — Да ну, не говори так. Ты ж не виноват. В следующий раз просто сходим после тренировки в Ичираку. — Он пожал плечами и спешно добавил: — Ну или в бургерную. Каваки удивлённо поднял на него глаза: — В следующий раз? Седьмой опёрся о стол и почесал подбородок. — Не могу сказать точно, когда получится выкроить себе ещё выходной. Столько бумаг накопилось — Шикамару меня закопает, если я их все не разберу. — Он вздохнул. — Хотя вы с Боруто можете пойти и без меня. Ты же умеешь драться? — С этим, — Каваки указал на запястье, — я ему не противник. Да и техники ваши колдовать не умею. Седьмой усмехнулся: — Ничего, научишься! Я в академии таким раздолбаем был, ничего почти не умел. А потом, как видишь, научился! Каваки не понял, как такой человек вообще когда-либо мог быть раздолбаем, но промолчал. — А про печати, — продолжил Седьмой, и привычная улыбка сползла с его лица, — я думал. Поручу снять их с тебя, но при одном условии. — Каком? — машинально спросил Каваки, только через секунду осознав, что на самом деле ему сейчас предложили. В груди что-то дрогнуло: он больше не будет беззащитной букашкой. Он сможет постоять за себя, сможет отбиться. И, чёрт побери, он сможет сбежать. Прикинув в голове варианты, что назовёт ему Седьмой в качестве условия, он не сумел подобрать ничего равноценного. Мимолётный восторг быстро отступил, когда пришло осознание: это наверняка должно быть чем-нибудь на грани невыполнимого. Но даже так он был готов на всё. Седьмой, как назло, зашёл издалека. — Послушай, Каваки. Я Хокаге этой деревни и отвечаю за безопасность всех её жителей, а за свою семью — вдвойне. Про твои способности и нинджеты мне известно очень мало, и я должен быть уверен, что ты никому не навредишь. — Каваки хотел было перебить и сказать, что ему безразличны эти люди, но вовремя опомнился — Седьмой мог так и передумать. — Поэтому пообещай мне, что не причинишь никому вреда. Ни моим родным, ни кому-либо ещё в Конохе. — Это всё? — недоуменно спросил Каваки, когда понял, что тот не собирается ничего добавлять. — Просто обещание? — Да. АНБУ останутся за тобой присматривать, но так мне будет спокойнее. Повисла тяжёлая пауза. Каваки с трудом понимал, что происходящее реально, — Седьмой вновь вдребезги разбил все его укоренившиеся в голове установки. — Обещаю. — Он выпалил это одними губами, и слова будто эхом отдались в голове. — Спасибо. — На лице Седьмого вновь засияла улыбка. — Договоритесь с Боруто сами, ладно? Тренировки отлично помогают сдружиться, по себе знаю, даттебайо! — Он подошёл ближе и потрепал его по макушке. — Только смотрите не поубивайтесь там. Каваки смотрел в одну точку без единого понятия, что ему делать. До невозможного хотелось что-то сказать — но слова будто застыли на языке. Простое «спасибо» никогда не описало бы и доли того, что он сейчас чувствовал. Когда Седьмой вышел из комнаты, взгляд Каваки упал на маленький складной ножик, одиноко лежащий на столе.