Самозванец

Поттер сидел за столом с тем мрачным лицом, которое Северус наблюдал у него в моменты особенно глубокой задумчивости. Первоначальное облегчение и радость прошли, оставив сомнения и страх. Он больше не выглядел подростком, а казался даже старше своих реальных лет. Снейп присоединился к нему, но Гарри не дал заговорить первым. — Мне действительно жаль, сэр. Я собирался вам сказать, но… — Но? — Но я давно не чувствовал себя таким лю… окружённым заботой. Я просто не мог, понимаете? — Поттер говорил тихо, не отрывая глаз от зазубрины, случайно оставленной на столе ножом. — Это тебя не оправдывает. И не думай, что я оставил тебя из жалости. Я поклялся Дамблдору тебя защищать. — Пока меня не убьют. — Но ты жив, а клятва необратима. — Это ведь уже просто формальность. Моей жизни ничто не угрожает. — Я бы не был так уверен. — То, что вы видели, просто… шоу. Северус приподнял бровь. — На моём ковре высыхает твоя вполне реальная кровь. — Меня не так просто убить, к тому же, это запрещено, — Гарри отвернулся, разглядывая стену. — Почему бы мне тогда снова не написать письмо в Министерство? Гарри зажмурился, но, открыв глаза, посмотрел прямо в лицо Снейпу. — Не надо. Я хотел сказать, что вы не должны жить со мной только из-за того, что много лет назад пообещали что-то Дамблдору. — Мы имеем то, что имеем, Поттер. Не вижу смысла пытаться спекулировать на этом. Магия любит равновесие, и у меня есть ещё одна причина оставить всё как есть. — Какая же? — искренне полюбопытствовал Гарри. — Ты защитил меня от преследований после битвы. — В основном всё сделал Дамблдор, — Поттер не считал это своей заслугой. — Он давно убедил Министерство, что вы на нашей стороне. Мне осталось только упирать на это, ну, и добавить немного от себя… — Мои воспоминания, — подсказал Северус. — Простите, по-другому никак не получалось, ведь я никогда не скрывал того, что не доверяю вам. Другое звучало бы неубедительно. — Я понимаю, Поттер. Не одобряю, но понимаю. — Мне правда жаль, что всё так получилось, сэр. — Как бы каждый из нас ни пытался отрицать очевидное, но наши судьбы связаны ещё со дня твоего рождения. Это остаётся только принять. — Северус встал. — Насколько правдива та информация, которую ты мне дал о себе? — Я ни разу не солгал вам, сэр. Магия рабских уз не позволила бы мне это сделать, даже если бы я хотел. — Каким образом она работает? — Снейп вспомнил, почему ему всё время казалось, что он что-то забыл в Министерстве. — Можно сказать хозяину неправду, но тогда раба ждёт невыносимая головная боль, которую ничем нельзя заглушить. Люди сходили с ума или совершали самоубийства, чтобы прекратить её. Иногда разбивали голову обо что-то или разрезали скальп, пытаясь избавиться от мучений… Проще принять любое наказание, чем терпеть это. — Но ты смог обмануть меня. — Эта лазейка пока ещё доступна, но, уверен, теперь всё изменится. Благодаря вам. — Ты только что обвинил меня в том, что я не позволил тебе и дальше выставлять меня на посмешище? — Наверное, — Гарри потёр ладонью шрам на лбу. Он выглядел таким же растерянным, каким Северус себя чувствовал, хотя последний ничем не выдавал этого. Северус не мог разобраться в том, что чувствует по поводу того, что в его жизни снова появился Поттер. В некотором роде он ощущал умиротворение, как будто то, что его вечный протеже теперь снова под присмотром, приносило ему удовлетворение. С другой стороны, с появлением Поттера исчез Генри, который так осветлял жизнь зельевара. Теперь все краски будто потускнели, праздник закончился, и настала пора возвращаться к серым будням. Снейп снова стал пропадать на работе, возвращаясь домой только для того, чтобы переночевать. Поначалу человеку, переступившему порог, могло показаться, что в доме зельевара со времени разоблачения Поттера ничего не изменилось и иногда Северус поддавался этой ложной ностальгии, но стоило взъерошенной макушке появиться в его поле зрения, как раздражение и ненависть возвращались с новыми силами. Когда это случилось в очередной раз, Снейп приказал Гарри перестать попадаться ему на глаза, и тот умудрялся соблюдать новое правило, несмотря на то, что разминуться в крошечном доме было почти невозможно.