flashback
— Я тоже не хочу без тебя, Ликси… — Шепчет Хёнджин и тоже жмурит глаза. Руки сами находят хрупкую спину, что билась мелкой дрожью. Младший прижимался к плечу брюнета, его маленькие, все еще холодные ладошки, обвили руку старшего, а слезы продолжали мочить кардиган Хвана. Хёнджин укладывает голову Феликса себе в ямочку между шеей и плечом и бережно гладит по мягким волосам, успокаивая и поддерживая. Они оба не хотят друг без друга. Младший льнет как котенок, сильнее прижимается к всегда холодному телу, сжимает кулачки, создавая на ткани хлопковой футболки заломы. Хёнджину тоже было грустно. И страшно. Последние события вывели парня из привычного спокойствия, болезнь в очередной раз напомнила о том, что это не Хван живет, а она живет, подавляя Хвана. В палате горел лишь один единственный ночник, что освещал комнату в приятный и уютный желтый цвет. Это как с днем и ночью. И с людьми, которые разделились на два лагеря: одни любят день, другие — ночь. Кто-то любит холодный цвет лампочек. Любит, когда комната окрашивается в зимние цвета, любит, когда по стенам гуляет метель, любит, когда на полу лежит снег, любит, когда комната олицетворяет душу человека. Любит холодный цвет так же, как любит холодную ночь. Ночь, черное небо, которое усыпано миллионом… Нет. Миллиардом самых различных по форме звезд. Красивых таких, мерцающих, друг на друга непохожих… А кто-то любит лампочки с теплым светом. Любит, когда в комнате создается ощущение, будто бы ты какой-то блоггер, снимающий свою красивую жизнь, демонстрируя это на просторах интернета. Нравится, когда теплый желто-оранжевый свет красиво сияет в темной комнате, подсвечивает шторы, покрывало, стол и шкаф. Нравится, когда свет делает вещи более родными. Прямо как днем. Днем все родное, все знакомое и безопасное. Днем ты не боишься уйти не туда, свернуть не на тот переулок, перепутать упаковки и выпить не то лекарство. Казалось бы, что может сказать о человеке выбор света лампочки? Оказывается, много. Сейчас палата слабо освещалась тем самым уютным и родным светом. Его лучи скользили по блондинистой макушке, нежно и плавно переливаясь и блестя на самых кончиках. Это не ночник светил в палате. Это Феликс освещал собой эту палату. Хёнджин аккуратно зарывается своими длинными и изящными пальцами в эти до невозможности мягкие волосы и прикрывает глаза. Рецепторы на коже улавливают самые блаженные ощущения, какие только могли быть от такого, казалось бы, обычного действия. Но ведь все обычное для Хёнджина необычно. Для парня это все ново. Ново и незнакомо. Хочется узнать эти чувства получше, сильнее проникнуться в атмосферу, что воцарилась в палате и полностью погрузиться в состояние спокойствия. Потому что с Феликсом Ли Ёнбоком спокойно. Хёнджин почувствовал, как голова младшего начала тяжелеть, а дыхание становилось более размеренным. Брюнет осторожно отстранился, придерживая Феликса одной рукой за поясницу, а второй рукой под головой. Феликс уснул. И теперь он правда уснул. Как спят обычные люди. Блондин спит для того, чтобы дать своему истощенному и изнеможенному организму хоть немножечко отдохнуть. Теперь Феликс спокоен. Теперь его сердце не бьется в бешеном ритме каждый раз, когда глаза открываются. Теперь он спит не для того, чтобы скоротать время до пробуждения Хёнджина. Теперь он спит для себя. Хёнджин на это ласково улыбается. Губы, чем-то похожие на бантик, слегка приоткрыты, в щелочке немного видны кончики передних красивых зубов. Старший осторожно отодвигается и бережно укладывает Феликса на подушку. Протянув руку в сторону, Хван выключает ночник, что все это время кутал комнату в теплых цветах комфорта и уюта, а затем вновь возвращается к Феликсу, повернувшись при этом набок. Младший лежал на спине, волосы красиво распластались по поверхности мягкой подушки, а руки лежали вдоль туловища. Хёнджин уже успел было подумать, что он не совсем удачно уложил Феликса, однако мысль даже не успела родиться — блондин, мило причмокнув губами, перевернулся на бок, и теперь лица парней были практически напротив друг друга. Хёнджин не успел моргнуть, как оказался в плену этого маленького веснушчатого счастья. Руки Феликса нежно обхватили пальцы старшего, создавая крепкий замочек. Блондин придвинулся к телу старшего еще ближе, теперь его голова упиралась в плечо Хвана. Брюнет лишь тихо выдохнул, полностью, сам того не осознавая, расслабляясь. Будто бы так и надо, будто бы так и нужно. Будто бы сама Вселенная хотела, чтобы то, что она придумала, действительно происходило. И это происходило. Хёнджин, душа которого до краев наполнена спокойствием, прикрывает глаза. Верхние длинные пушистые ресницы сплетаются с короткими нижними, а парень, сжав руки Феликса в ответ, наконец-то засыпает. Засыпает, зная, что его любят.end flashback
Брюнет падает лицом в подушку и забавно мычит от подступившего смущения. Он никогда не забудет эту волшебную ночь. Хёнджин в общем и целом никогда не забудет моментов, которые были проведены с Феликсом. Брюнет, наконец, раскрывает сложенный листок. Теперь текст был написан от руки, где-то были кляксы от чернил, что неудачно капнули, где-то были зачеркнуты буквы, а над ними дописаны нужные… Теперь Питер ван Хутен написал письмо от руки. Уважаемый мистер Ли! По получении Вашей электронной депеши, датированной четырнадцатым октября, я вполне прочувствовал шекспировскую сложность Вашей трагедии. Все персонажи Вашей истории имеют незыблемую гамартию: он — свою тяжелую болезнь, Вы — свое сравнительно хорошее здоровье. Когда ему лучше или Вам хуже, звезды смотрят на вас не столь косо, хотя вообще смотреть косо — основное занятие звезд, и Шекспир не мог ошибиться сильнее, чем когда вложил в уста Кассия фразу: «Не в звездах, нет, а в нас самих ищи причину, что ничтожны мы и слабы». Легко так говорить, когда ты римский аристократ (или Шекспир), однако в реальности в наших гороскопах почти сплошь ошибки. Раз речь зашла о несовершенствах старого Уилла, Ваше письмо о юном Хёнджине напомнило мне Пятьдесят пятый сонет Барда, который начинается: «Ни мрамору, ни злату саркофага, Могущих сил не пережить стихов, Не в грязном камне, выщербленном влагой, Блистать ты будешь, но в рассказе строф…» (не по теме, но время действительно худшая из шлюх: кидает каждого). Стихи прекрасны, но утверждение ложно: мы действительно помним «веские слова» Шекспира, но что мы помним о человеке, память которого он увековечил? Ничего. Все, что можно сказать с уверенностью, — это был мужчина; об остальном нам остается лишь догадываться. Шекспир сказал нам драгоценно мало о человеке, которого похоронил в своем лингвистическом саркофаге (прошу Вас быть свидетелем — когда мы говорим о литературе, мы делаем это в настоящем времени. Когда мы говорим о мертвых, мы уже не столь любезны). Нельзя обессмертить ушедших, написав о них. Язык хоронит, но не воскрешает (откровенно признаюсь, я не первый, кто сделал это наблюдение; сравните стих Маклиша «Замшелый мрамор царственных могил», где есть героическая строка: «Я скажу, что ты умрешь, и никто тебя не вспомнит». Я отступил от темы, но вот в чем мораль: мертвые видны только чудовищному немигающему глазу памяти. Живые, слава Небесам, сохраняют способность удивлять и разочаровывать. Ваш Хёнджин жив, Феликс, и Вы должны уважать его решение, особенно если оно принято настолько осознанно. Он щадит Вас, желает избавить от боли; позвольте же ему так поступить. Возможно, Вы не считаете логику юного Хёнджина убедительной, но я бреду по этой юдоли слез дольше, чем вы, и с моей точки зрения Ваш мальчик отнюдь не сумасшедший.Искренне Ваш
Питер ван Хутен.
Хёнджин уже давно дочитал письмо, однако продолжал лежать на животе, держать этот драгоценный листок бумаги в своих холодных руках и смотреть на текст взглядом, в котором отчетливо виднелась лишь одна эмоция. Шок. Да-да! Именно шок! Ибо что еще может быть, если Феликс снова написал Питеру ван Хутену, и если сам Питер ван Хутен снова ответил Феликсу. Мало того, мужчина писал от руки! Сам! Человек, которым Хёнджин восхищается всю свою жизнь, благодаря которому живет и дышит, самостоятельно ответил младшему! Сидел вечером в уютной комнате своего дорогого дома и писал, макая перо в чернильницу. Затем выводил идеального вида буквы, занимаясь настоящей каллиграфией. Затем ставил в конце подпись и передавал письмо своей помощнице, чтобы та отправила его Феликсу. Хёнджин в шоке. Хёнджин целиком и полностью в шоке. Парень наконец откладывает письмо, принимает сидячее положение и зовет маму. Миссис Хван оказывается в комнате максимально быстро. В одной руке металлическая миска, во второй руке венчик, с кончика которого капало жидкое тесто. — Джинни? Солнышко, что-то случилось? — Запыхаясь проговорила Миссис Хван, вытирая со лба холодной пот, что выступил от страха, и оставляя на морщинистой коже белый след от муки. — Мама, поговори с доктором, прошу тебя. Должен же быть способ перевезти всю мою аппаратуру. Прошу тебя, Мам. — Женщина удивленно глянула на своего сына, так и замерев с венчиком в руке, с которого стекало тесто. Первая капля шлепнулась о пол с характерным звуком, заставляя Хвана перевести недовольный взгляд на ламинат. Женщина, собственно, не нашла чем можно возразить на такую просьбу. Ведь горящие глаза Хёнджина, блесточки в зрачках и подрагивающие от предвкушения руки говорят все сами за себя. Миссис Хван вздохнула и, поставив тазик с несчастным тестом на пол к злополучной капле, подошла к сыну, садясь сбоку от него. — Пожалуйста, мам… — Прошептал парень, с надеждой смотря в родные глаза. Потому что мама была единственным человеком, который мог хоть как-то поддержать его в этом плане. Если не одобрит Миссис Хван — остальные точно будут против. Впрочем, женщина никак не могла отказать своему сыну. Думается, когда твой ребенок умирает — в принципе тяжело отказывать в том, что может сделать его счастливым. После звонка врачу коллегия назначила целое заседание. Здесь собрались все возможные специалисты, которые так или иначе связаны с болезнью Хёнджина. Кто-то из присутствующих проводил диагностики, кто-то собирал анализы, кто-то ставил диагноз, кто-то проводил лечение. В общем, тут были все. Хёнджин не успел сделать и шагу в кабинет, как его врач, что назначал лечение и просто часто бывал дома, налетел на парня с объятиями. Брюнет неловко кладет свои холодные руки куда-то на спину женщины, похлопывая по хлопковому белому халату. — Итак, теперь, когда все в сборе, мы можем начинать. — Коллеги расселись по своим местам, кто-то достал планшетки, кто-то открыл медицинскую карту или результаты анализов. Врач подождала, пока все будут готовы, затем продолжила. — Начнем с того, что тебе, Джинни, очень хорошо помогает фаланксифор, у тебя нет новых метастазов и это просто прекрасно! — Воодушевленно проговорила женщина, повышая к концу своей речи голос. — Однако… Появилась новая проблема. В твоих легких скапливается жидкость, Джинни. Она не дает тебе нормально дышать. — Парень согласно кивнул, понимая всю правоту врача. — Нам нужно понять, как мы будем работать дальше, какие препараты мы продолжаем применять, а какие убираем? — После этого врач оглядела всех своих коллег, которые сидели и старались сделать как можно более задумчивый вид. Кто-то потирал свою седую бороду, кто-то с очень внимательным взглядом читал анализы, а кто-то делал вид, что проделывает мозговой штурм. — Ну… — Заговорил врач-онколог, которого Хёнджин не очень любил. Как минимум потому, что этот человек обладал повышенной прямолинейностью. И если когда-то это хорошо, это не значит, что данное качество уместно в любых ситуациях. — Начнем с того, что обычно фаланксифор перестает помогать нашим пациентам с онкологическими заболеваниями, а Хван Хёнджину продолжает оказывать должное действие. — Мужчина бегло глянул на парня, что теребил трубку своей новой канюли. — Но будь причина скопления экссудата именно в выработке новых метастазов, мы бы это заметили, но при диагностике ничего такого обнаружено не было. Значит, фаланксифор продолжает оказывать должное внимание, и причина не в том, что рак нашел обходной путь. — Считаю самым логичным решением оставить фаланксифор, ведь он продолжает помогать сдерживать прогрессию рака. — Отметила пожилая женщина. Врачи начали что-то обсуждать, а Хёнджин поймал себя на мысли, что ему не хочется здесь сидеть. Он в общем и целом не очень то и любил находиться в больницах, а тут не то, что врач да палата, тут целое блин заседание. И весь этот сыр-бор ради одной несчастной поездки в Амстердам. — Тогда нам нужно каким-то образом контролировать количество образующегося экссудата. — Ответил тот самый прямолинейный онколог. — Предлагаю вот что. — Ответила врач, по совместительству женщина, что как раз таки и курировала лечение Хёнджина. Она оперлась локтями о белый стол и посмотрела на коллег. — Мы продолжаем курс фаланксифора, потому что он действительно блокирует твой рак, Джинни. — Врач посмотрела на парня, а тот лишь кивнул. Зачем, собственно, смотрела? Будто бы, если бы Хёнджин отказал, что-то обязательно изменилось. — А чтобы контролировать количество экссудата в твоих легких, будем постоянно делать дренаж. И проверим сколько жидкости образуется за определенный период времени, и легкие подчистим. — Почему мне просто не пересадят легкие? — С возмущением спросил Хёнджин. Нет, ну а что? Каждый имеет на это право, особенно, когда на кону жизнь. Однако, даже в природе, собственно, как и в этой больнице, есть свои исключения. — Тебя считают неподходящим реципиентом. — Поджав губы ответила врач, с грустью смотря на Хёнджина. Тот лишь кивнул, опуская взгляд в пол. Любой человек, жизнь которого зависит от работы какого-либо органа, никогда не хотел бы услышать эту фразу. «Неподходящий реципиент» равно «ты настолько безнадежный, что даже нет смысла отдавать тебе чьи-то легкие». По правде говоря, это было больно слышать. Потому что как вообще понимать «неподходящий»?! Ведь Хёнджин все еще говорит, все еще ходит, все еще шутит и улыбается, все еще читает «Царский недуг» и все еще проводит время вместе с Феликсом. Хёнджин все еще живой. Так почему же он «неподходящий»? Это еще одна несправедливость в жизни. Кто-то имеет право на малюсенький шанс, чтобы попытать удачу и жить дальше, а кто-то не имеет даже мизерной надежды. Это несправедливо. Отправлять людей на смерть, при этом не дав им шанс на счастливую жизнь — не справедливо. Хёнджин услышал за своей спиной всхлипы. Папа заплакал. Вот что-что, а это точно большая редкость. Брюнет поджал губы и сильнее сжал пальцы, что были сцеплены в замок. Как же паршиво сейчас себя чувствует Хван. Сколько же боли он принес своим родителям, друзьям, знакомым… Ведь он когда-то умрет, когда-то, когда точно — никто не знает, но в одном уверены все: он умрет раньше своих родителей и близких. И от этого на душе скребут кошки. Хёнджин никогда не забудет один момент. Когда, будучи ребенком, он в очередной раз оказался в больнице — долго не мог очнуться. Врачи уже тогда подумали, что это все. Особенно после того, как не помогла даже химиотерапия, из-за которой бедный маленький ребенок остался без своих прекрасных мягких волос. Тогда все звуки доносились будто бы из параллельной Вселенной, однако, знаете как бывает? Человек может ничего не слышать, но когда мозг почувствует, что вот здесь нужно обострить рецепторы, важная информация остается все-таки распознанной? Так и произошло. Только вот Хёнджин отдал бы все на этом прекрасном свете ради того, чтобы никогда не слышать этого. Или хотя бы забыть о том, что слышал. В тот день родители сидели, по обычаю, по обе стороны от своего сына. Миссис Хван заливала слезами плечо своего любимого мужа. В женской руке была зажата маленькая детская ладошка, холодная такая, бледная и безжизненная. Хёнджин тогда был в сознании, однако не торопился открывать глаза. Химиотерапия сделала свое, и если бы парень сразу после пробуждения открыл глаза, то голова, несомненно, заболела бы. Сквозь женские всхлипы и рыдания, которые и без того резали острым ножом самое сердце парня, проскользнула фраза: «Больше никто не назовет меня мамой». Да. Именно это фразу сказала когда-то Миссис Хван, сидя в палате своего ребенка и держа того за руку. Эмоции то были или слова отчаяния — никто теперь не узнает, но одно известно точно: после этой фразы Хёнджин целиком и полностью осознал весь масштаб боли, который обрушится на его единственных любимых родителей. После этой фразы мозг маленького ребенка подкинул гениальную фразу — «не стыдно и сдаться». И Хёнджин был бы только рад. Однако легкие продолжали зачем-то бороться. Или за что-то. Его организм не дал умереть молодому телу. Не дал умереть, чтобы потом встретить Феликса Ли Ёнбока. — Могу ли я поехать в Амстердам? — Нарушил воцарившееся молчание Хёнджин, с мольбой смотря на своего врача. Та понимала его как родная мама, но она в первую очередь врач, это многое меняет. Врач-онколог посмотрел на брюнета, как на идиота. М-да. Вот на поддержку этого мужчины точно не стоило бы рассчитывать. Особенно после: — Вы смеетесь? — А почему нет? — Возразила врач парня, поворачиваясь к онкологу со сложенными на груди руками. — Вы издеваетесь? Если вы хотите выписать ему рецепт под названием «смерть» — я отказываюсь принимать в этом участие. — Честно сказать, с этой точки зрения мужчину можно понять. Как говорится — «У каждого врача свое личное кладбище». И как бы грустно и прискорбно это не звучало — это правда. Правда, с которой каждый вынужден жить. — Кислород он откуда возьмет? — На борту самолета всегда есть кислородные маски. — Возразила милая старушка с анализами в руках. — Даже если и так. С аппаратом ИВЛ тогда что? Кто его там будет с ним встречать? — Умерьте свой пыл, коллега. — Подал голос парень, которому на вид лет тридцать. До этого он вообще отмалчивался. Слушал и наблюдал. — Это его жизнь, не ваша. Он хочет успеть побывать в Амстердаме. Не вам решать ехать ему туда или нет. — Как это не мне?! — Онколог вскочил со своего места, стул, сидушка которого уже порядком нагрелась, откатился к стене, глухо ударяясь о нее. — Я врач или кто? — Вы, несомненно, врач. — Сядьте и успокойтесь. — Но его лечащий врач я. А значит я решаю. — Женщина вновь повернулась к Хёнджину, который, к слову, как и его родители, пребывал в некотором шоке от такой перепалки высококвалифицированных специалистов. — Это твоя жизнь, малыш. Ты в состоянии сам решать. — Сказав это, женщина объявила, что заседание окончено и все могут расходиться. Онколог, насупившись и недовольно зыркнув на молодого специалиста, покинул кабинет в числе первых. Затем ушла и старушка, и остальные коллеги. — Что вы решите? — Врач обращалась к родителям Хёнджина. Ну, разумеется, жизнь то Хвана, однако решают за него до сих пор родители. Это бесило. Но такова учесть большинства детей. — Мы поедем только тогда, когда вы скажете, что это будет безопасно. Когда мы все будем уверены в том, что Хёнджин перенесет восьмичасовой перелет. — Хорошо. — Согласилась женщина и несильно сжала плечо Хёнджина. — Тогда до встречи. — Хёнджин и родители попрощались с врачом, а затем покинули кабинет, направляясь в сторону парковки, где находилась их машина.***
Теперь Хёнджин ложился спать рано. Очень рано. Буквально поужинав в восемь часов вечера, а иногда и раньше, парень чистил зубы, мылся и заваливался в свою мягкую широкую кровать с огромным количеством подушек и одним единственным плюшевым мишкой. На коленях стоял ноутбук, что уже успел порядком нагреться, ведь парню было лень лишний раз вставать и идти за специальной подставкой. На экране транслировался какой-то незамысловатый мультик про одну из принцесс Диснея. Мультик, в котором девушка жила обычной беззаботной жизнью. Не без драмы, конечно, но Хёнджин очень сомневается, что ее проблемы хоть как-то грандиознее его собственных. Телефон, что все это время лежал рядом, завибрировал. На экране высветилось знакомое имя, и показалась полюбившаяся веснушчатая мордашка. Хёнджин улыбнулся и нажал на зеленую кнопочку. — Хван Хёнджин! — Брюнет ждал звонка младшего, чтобы наконец все можно было рассказать. Поделиться своими переживаниями и своей болью, что успели скопиться за это время. — Плохие новости. — Ответил старший, сбивая весь веселый и жизнерадостный настрой блондина. Голос второго заметно погрустнел. — Какие? — Мне нельзя в Амстердам. Один из врачей посчитал это «рецептом смерти». — Недовольно процедил сквозь сомкнутые зубы Хёнджин. — Черт… Надо было просто оплатить поездку и все. — Чтобы я помер во время полета? — Запротестовал Хван. В Амстердам, безусловно, хотелось. Но хотелось бы хотя бы побывать в нем и увидеть его своими глазами, а не покинуть этот мир во время перелета. — Тоже верно. Но знаешь, а вдруг нам бы довелось долететь без происшествий? Тогда я сводил бы тебя на самое настоящее свидание, которое сто процентов закончилось бы самым волшебным в мире сексом. — Хёнджин откровенно засмеялся, отстраняя телефон от уха и запрокидывая голову, вжимаясь в мягкую подушку своей темной макушкой. — Ты смеешься, потому что это правда. — Брюнету стало еще веселее, его слышимый смех превратился в абсолютно беззвучный. — Так это правда? — Думаю, нет. — Это ты зря. — О Господи… — Хёнджин снова засмеялся, прикрывая рот рукой, что была закутана в теплый рукав все того же бежевого кардигана. — Между прочим секс с девственником признан самым незабываемым. Это, вообще-то, по телевизору сказали. — Хван продолжал смеяться, улавливая в голосе младшего тихие смешинки. Вот как он умудрялся из такой неловкой для Хёнджина темы сделать совершенно обычную шутку? Вот как? — Феликс, ты невыносим… — Парень на том конце провода лишь загадочно промычал, соглашаясь со словами брюнета. — И ты не девственник. — Я девственник. — Не-е-е-т. — Феликс вздохнул. — Хван Хёнджин, у тебя есть под рукой бумага и то, что в простонародье называется ручкой? — Подавив очередной смешок, старший дал положительный ответ. — Отлично. Нарисуй в центре листа большой круг. — Старший уверенно взял ручку, зажимая ее у основания тремя пальцами и, коснувшись ее кончиком ровного и чистого листа, начал изображать идеальный круг. — Нарисовал. — Отлично. Теперь внутри этого круга нарисуй еще один, только в разы меньше. — Хёнджин принялся выполнять маленькое поручение Феликса. Парень так старался, что не заметил, как высунул кончик языка, который теперь смочил краешек верхней губы. — Готово. — А теперь смотри. Большой круг — это одинокие восемнадцатилетние подростки-девственники. А внутри — одинокие восемнадцатилетние девственники без одной ноги. — Хёнджин снова засмеялся, откладывая листок на прикроватную тумбочку. — Ну, знаешь ли, онкологические больницы такое себе место для поиска потенциального полового партнера. — Прекрати использовать эти отвратительные слова. Ты бы еще секс «половым актом» назвал. — Но ведь это и есть половой акт. — Хван Хёнджин! — Младший громко воскликнул и, брюнет уверен, скривился в гримасе боли и отвращения. — Прекрати насиловать мои уши! Это же ужасно. — Старший откровенно издевался над Феликсом, однако никому не было от этого плохо. Парни просто веселились. — Из-за тебя я умру девственником! — А что это из-за меня? Найди себе девушку какую-нибудь и все. — Не нужна мне никакая девушка. — Пробубнил недовольно Феликс, заставляя Хёнджина замолчать. — Тебя дождусь. Можешь не сомневаться. «Если я не умру, к примеру, завтра.» — Пронеслось в мыслях Хёнджина, но вслух он этого, конечно же, не сказал. Парни общались еще около часа. Хван готов поклясться — не будь у него сейчас таких явных проблем со здоровьем — проболтал бы с младшим еще не менее двух часов. Но, к сожалению, глаза сами начали закрываться, а в легких появилась едва ощутимая тяжесть. — Я позвоню тебе завтра, Джинни. Хорошо? — Хорошо. — Прошептал Хёнджин, уже лежа с закрытыми глазами. Голова удобно устроилась на подушке, склонившись набок, челка красиво спадала на открытый лоб, а губы уже приоткрылись, впуская внутрь воздух. Феликс, будто бы почувствовал, что старший уже очень устал, что ему пока что тяжело долгое время находиться в сознании, и поэтому замолчал. Однако он не спешил завершать звонок. Блондин закутался в свой любимый шерстяной плед и сел на диван, свернувшись при этом в маленький комочек, что располагался в углу мягкой мебели. Феликс поставил телефон на громкую связь, кладя гаджет на широкий подлокотник. Из динамика сразу же послышалось размеренное дыхание старшего, его еле тихое сопение и небольшие ворочанья, видимо тот пытался принять еще более удобное положение. Феликс прикрыл глаза и нежно улыбнулся. Представил, что когда-то настанет день, и блондин будет слышать сопение Хёнджина не через динамик телефона, а так, вживую. Представил, что будет видеть его закрытые глаза, его слегка подрагивающие черные длинные ресницы, представил, как будет долго рассматривать маленькое пятнышко под глазом, подаренное природой. Представил, что настанет день, когда Феликс, не стесняясь, ляжет с Хёнджином в одну кровать и крепко обнимет его. Этот день настанет. Феликс уверен в этом. Блондин начал потихоньку засыпать. В голове так же, как и перед глазами, стояла картинка их с Хёнджином совместной жизни. Их совместного счастья, которое есть, несмотря на болезни парней. В динамике послышались шорканья, а затем тихие шаги. Настолько тихие, что если не вслушиваться — ничего и не заметишь. Феликс немного напрягся. Сладкое сопение Хёнджина нарушалось чужими постукиваниями по полу, вгоняя младшего в небольшую панику. Внизу живота поднималась неприятная волна неконтролируемого волнения. Хёнджин не говорил, что кого-то ждет. Да и кроме родителей, он вряд ли бы дождался кого-либо в такой час. Едва слышимые шаги тому доказательство. Феликс уже хотел было открыть глаза, схватить телефон и закричать в самый микрофон, чтобы старший проснулся и предпринял хоть что-то. Потому что Феликс переживал. И любил. Очень сильно любил. Но он перехотел кричать так же быстро, как и захотел. Ведь в динамике послышалось ласковое «Сладких снов, Джинни», сказанное шепотом. Младший выдохнул. Хёнджин в безопасности. На том конце провода послышалось очередное шорканье, затем пиканье, а после и вовсе гуденье. Феликс принял лежачее положение, укутываясь в теплое одеяло по самую макушку. Со стороны он сейчас больше был похож на какой-то маленький кулёк, нежели на человека. Миссис Хван, что пришла проведать сына и пожелать ему спокойной ночи, подключила парня к ИВЛ. Именно этот аппарат и издавал такие непонятные сначала звуки. Феликс подвернул краешек одеяла, укладывая на мягкую «подушку» голову. Аппарат ИВЛ издавал шипенье на вдохе и какой-то непонятный рев на выдохе, однако младшего это не заставило отключиться от звонка. Потому что дышал это все еще Хёнджин. Да, его сопенья теперь не было слышно, теперь остались только непонятные звуки, но Хёнджин дышал. — Сладких снов, Джинни… — Прошептал Феликс, окончательно погружаясь в глубокий сон. На всю комнату младшего раздавались звуки ИВЛ, наполняя помещение особой атмосферой, а на том конце провода был Хёнджин, который лежал с открытыми глазами и улыбался. Это искреннюю улыбку, полную любви, нельзя было увидеть из-за кислородной маски, но это ничего. Главное, что Феликс слушал, как дышал Хёнджин. Главное, что Хёнджин дышал ради Феликса.
***
Этот день был по-настоящему дождливым. Вода лилась огромными грубыми каплями с самого утра, заставляя Хёнджина проснуться с лицом, полным недовольства. Конечно, он недоволен — сон парня был нагло нарушен тяжеленными каплями, что слишком громко били по крыше. Хёнджин провел весь день в гордом одиночестве. Родители решили уехать на какую-то выставку, а парень отказался. Конечно, Хван любил искусство, любил смотреть на истинные творения рук человека, но сегодня просто не было настроения. Дождливая погода сделала все сама, забирая у парня любые попытки на хотя бы еле заметную улыбку. Хван провел весь день на диване, смотря какое-то непонятное телешоу, где красивые девушки доказывали, что именно они самые невероятные, а не кто-то там другой. Опять же, забавно наблюдать за людьми, у которых есть все — руки, ноги, легкие, печень, почки и все-все-все, благодаря функционированию чего создается красивая внешняя картинка. Внешняя. Но у них нет души. Нет наполненности, нет настоящих эмоций, нет искренности, нет честности хотя бы перед самой собой. Вряд ли какая-то модель признает, что она хуже любой другой. Она может это знать, но признать она это точно никогда не сможет. У них нет внутренней красоты. Это как съесть конфетку в красивой блестящей обертке. Ты разворачиваешь ее в предвкушении, ты закусываешь губу и сглатываешь образовавшуюся от подкатившего аппетита слюну. И вот ты наконец-то высвобождаешь лакомство, открываешь рот, кладешь конфетку, начинаешь жевать и… И кривишься в самом настоящем отвращении. Из нее что-то неприятно вытекает, какая-то противная жидкая начинка, сто процентов еще и темного цвета. Она неприятно вяжет язык, она вбивается в фиссуры зубов, оставаясь в их глубине и окрашивая маленькие косточки в черный цвет. Противно. Также и с этими людьми. Ты знакомишься с ними — они приветливо машут ручкой и улыбаются. Ты общаешься с ними — они мило поддерживают диалог, сами задают вопросы и что-то рассказывают. Ты откровенничаешь с ними, делишься самыми сокровенными секретами — а они, смеясь над тобой, отправят эти секреты в общественность, поднимая тем самым свою популярность. Безусловно, Хёнджин совсем не дурак и понимает, что не все люди, относящиеся под категорию «очень красивые снаружи» такие плохие внутри. Конечно же, нет. Но большинство ведет себя именно так. Программа заканчивается, парень, вздохнув, выключает телевизор и встает посередине комнаты, не зная чем себя занять. Дождь создавал особую, волшебную, таинственную, но в то же время спокойную атмосферу, что заставляла погрузиться в свои мысли. Хёнджину захотелось посидеть под этим дождем. Вообще, с его-то легкими такое лучше не практиковать, но уж очень хотелось почувствовать себя тем самым подростком-одиночкой. В принципе, именно таким подростком Хёнджин и являлся. Брюнет надевает кофту, поверх нее теплую куртку, на голове оказывается вязаная шапочка, а на шее красуется такого же цвета шарф. Парень обувается и наконец выходит из дома, прихватив перед этим телефон. Захотелось посидеть на старых качелях красного цвета, что уже во многих местах покрылись ржавчиной. Когда-то эти качели принес Мистер Хван из детского магазина. Когда-то Хёнджин мечтал именно о них. Когда-то папа их собрал, и когда-то маленький Джинни весело качался на них, паря в невесомости и забавно дергая ножками в попытке взлететь еще выше, почувствовать себя еще свободнее, стать еще смелее. Когда-то Хёнджина могли сделать счастливым даже обычные качели. Парень присаживается на сидушку, что сразу же начинает тихо поскрипывать, высказывая свое явное недовольство в сторону нагрузки на себя. Под ногами внушительного размера ямка — это маленький Джинни в самом своем беззаботном детстве поспособствовал ее образованию. Мальчик так часто качался на этих качелях, так искренне любил их и те чувства, которые они дарят, что проводил здесь все свое время. Ямка серая, в ней — ни единого живого цветочка или травинки. По краям, в каких-то отдельных местах, пробивались маленькие тонкие травинки, которые явно были настоящими счастливчиками в этом месте. Ноги ступают в эту самую ямку, а затем несильно отталкиваются. Качели практически не выполняют своей функции, ведь они проржавели целиком и полностью. Где-то отвалилась краска, где-то был сплошной мох, а механизмы просто не двигались. В кармане завибрировал телефон. Хёнджин, не опуская головы, выудил гаджет и принял звонок, продолжая рассматривать ямку, в которой так удобно расположились его собственные стопы. — Хван Хёнджин! — Привет… — Тихо ответил старший, стараясь не выдать своего состояния. Но Феликс не дурак, Феликс далеко не дурак. — Ты плачешь? — Хван горько усмехнулся, чувствуя, как одинокая слеза начала скатываться по холодной щеке, а внизу, сливаясь вместе с каплей дождя, упала ниже, куда-то на руку брюнета. — Да. — Никуда не уходи. Хочу посмотреть на твои скупые слезы. — Пошутил Феликс, сбрасывая звонок. Хёнджин лишь снова улыбнулся, продолжая плакать. Так бывает. У тебя вроде бы все хорошо, ты хорошо живешь, кушаешь и пьешь, а потом раз — и случается дождь и ржавые качели. В такие моменты ты вспоминаешь все свои неудачи, все свои промахи и неправильно или необдуманно сказанные слова, вспоминаешь все плохие и грустные моменты, связанные с дорогими тебе людьми. Вспоминаешь и сидишь часами напролет, чувствуя, как по щекам скатывается огромное количество слез, которые щекочут кожу и вызывают волну мурашек. Плачешь, чтобы отпустить скопившийся за все это время груз и наконец-то выдохнуть полной грудью. Это удобно. Выпускать все и сразу, оставляя на душе лишь легкость — удобно. Дверь отворяется и из дома выходит Феликс. Младший нацепил на себя свободные спортивные штаны черного цвета и белую куртку. На голове красовалась светлая шапочка, из-под которой выглядывали красивые блондинистые волосы. Да, чтобы найти Хёнджина долго думать не пришлось. Ведь во дворе, в месте, где находился вход на сам участок дома Хван, никаких качелей Феликс никогда и не видел. Вряд ли они будут и в комнате старшего, поэтому блондин поднапрягся, пытаясь найти в этом здании еще одну дверь, которая вела бы на выход. Пять минут скитаний по пустому по дому и вуаля — Феликс предстал перед Хёнджином во всей красе. — Привет, Джинни. — Феликс подошел к брюнету и присел на соседнюю сидушку, на которой были нарисованы две вишенки. Под попой Хёнджина был изображен медвежонок. Блондин огляделся по сторонам, оценивая обстановку, в которой находился старший. — Ну тогда я даже и не удивлен, что ты тут весь в слезах сидишь. — Феликс обвел рукой пространство вокруг парней. — Еще бы в морг зашел, сел перед трупом и попросил тебя водой из лейки поливать. — Хёнджин начал смеяться сквозь слезы, попутно стараясь убрать влагу со своих щек рукавом куртки. — О Господи, иди сюда. — Феликс протягивает руку, обнимая Хёнджина за талию и прижимает поближе к себе. Старший послушно придвинулся и положил голову на плечо Ли. Маленькие пальчики нежно гладили идеальную талию, перебирая рёбра словно клавиши фортепиано, создавая будто бы свою мелодию, особенную, не похожую ни на Моцарта, ни на Бетховена, ни на кого-либо еще. — Спасибо, что приехал. — Прошептал Хёнджин, поудобнее устраивая голову на чужом плече. Феликс продолжал свои невесомые прикосновения, которые совсем не напрягали. Скорее наоборот, успокаивали. — Ты понимаешь, что твои глупые попытки отстранить меня от себя не уменьшат моей любви к тебе, да? — Зачем я тебе, Феликс? — Со вздохом произнес Хёнджин. — Я скоро умру и все. Ты останешься ни с чем. И ко всему прочему, во мне нет ничего особенного. — Скоро. Ты сказал скоро, хотя сам хочешь подольше пожить, Джинни. Ты не знаешь, когда настанет то самое «скоро». Оно может быть через секунду, может через день, через неделю, месяц, год… Оно может настать в любой момент, Хёнджин. Глупо тратить свое время на то, чтобы пытаться предугадать время его прихода. Трать свои силы и свое время на то, чтобы быть целиком и полностью счастливым, до появления этого дурацкого «скоро». Нужно уметь жить, Джинни. — Феликс, скажи мне, ты что, недостаточно натерпелся? — Старший имел в виду историю про бедняжку Хэлли, что так сильно любила, но в итоге умерла, получив лишь исполненную напоследок мечту. — Надо что-то сделать с этими качелями. — Перевел тему Феликс и задумчиво посмотрел на крепления, куда были продеты металлические цепи, на которых, собственно, и держались сидушки. Хёнджин не стал развивать эту тему. Брюнет даже успел уже сто раз пожалеть о том, что сказал. И о том, что напомнил про Хэлли. Как бы там ни было — Феликс очень любил свою подругу. Парни вернулись в дом. Пока Феликс поднимался на второй этаж, собираясь забрать ноутбук, Хёнджин делал кофе, кладя в него несколько ложечек сахара, дополняя молоком и разноцветными зефирками. Парни уселись на диване, что стоял в гостиной, прямо напротив большого телевизора. Ноутбук располагался на коленях Феликса, и одна нога чувствовала нагретое дно, а вот вторая — нет. Потому что гребаной железяке нечем чувствовать. Феликс открыл какой-то незамысловатый сайт и нажал кнопку «разместить объявление». С помощью Хёнджина в папках было найдено фото качелей, которое благополучно было загружено на сайт. Ли и Хёнджин принялись заполнять заявление. — Как назовем само объявление? — Качели ищут дом. — Феликс скривился и помотал головой в разные стороны. — Очень одинокие качели ищут новый дом. — Одинокие качели с легкими педофилическими наклонностями ищут детские попки. — Ответил на это Хёнджин, заставляя губы младшего растянуться в веселой улыбке. Глаза превратились в яркие полумесяцы, рот приоткрылся, обнажая идеальный ряд зубов, а из него послышался приятных смех. Хёнджин тоже улыбнулся. — И после этого ты называешь себя скучным? — Что такого сверхъестественного в моей шутке? — Хёнджину самому было смешно с нее, но он не мог не уточнить. — Хван Хёнджин, я живу в современном мире восемнадцать лет, и я первый раз встречаю человека, который смог превратить слово «педофил» в прилагательное. — Теперь настала очередь старшего смеяться с глупых шуток. Ну что уж тут поделать, если правда смешно. — Ты уникален. Пойми это, Джинни. — Хван лишь шумно втянул носом воздух, да так сильно, что бедная канюля побоялась, что не справится с таким объемом кислорода. Парни писали объявление около часа. Потому что кроме шуток про педофилические качели родилось еще очень много других приколов, над которыми обязательно надо посмеяться и которые абсолютно точно надо запомнить. Ближе к вечеру текст был готов: «Качели, не новые, но хорошо сохранившиеся, ищут новый дом. Дайте своему ребенку или детям воспоминания, чтобы однажды он, она или они выглянули на задний двор и остро ощутили сентиментальную ностальгию, как я сегодня. Бытие хрупко и мимолетно, о читатель, но с этими качелями ваш (и) ребенок (дети) познакомятся с взлетами и падениями человеческой жизни безопасно и ненавязчиво и усвоят важную вещь: как сильно ни отталкивайся и как высоко ни взлетай, а выше головы не прыгнешь! В данный момент качели обитают неподалеку от Восемьдесят третьей и Спринг-Милл». После того, как объявление было опубликовано на сайте, парни принялись ждать. Сначала они попробовали посмотреть телевизор, но практически сразу поняли, что это такая себе идея. Проблема современного телевиденья в том, что люди, работающие на нем и составляющие программу показов фильмов и телешоу, выбирают всегда самое отвратительное. Куда не тыкни — либо канал, где поет церковный хор, либо канал, где показывают нелепые мультики для детей, которые младше возраста «малыш». Нет, конечно же, Хёнджин не имел ничего против похоронных песен или каких-то разноцветных непонятных существ, но вообще-то да, имел. Феликс, собственно, тоже. Поэтому младший предложил почитать «Царский недуг». Конечно же, Хёнджин сразу же согласился и поддержал эту затею. Уж очень хотелось послушать, как читает младший. Как его басистый голос будет ведать такую прекрасную и очень трогательную историю? Испортит он ее или наоборот лишь дополнит? Блондин быстро сходил на второй этаж, после чего вернулся с толстой книгой в руках. Он устроился на широком диване, подле Хёнджина, открывая ту страницу книги, на которой старший положил закладку. Это был момент, когда Анна умирала. Тот самый, после которого она закрыла свои голубые глаза, чтобы потом их никогда не открыть. Закрыла, чтобы Питер ван Хутен оставил книгу именно так, на этом оборванном монологе. Оставил свое произведение таким законченно-незаконченным. Оставил своих читателей с полным рюкзаком вопросов, ответы на которые они уже сто процентов не получат. -… Она последний раз смотрит на вечернее небо, окрашенное различными теплыми красками, мазки которых небрежно распластались по всему «холсту». Она последний раз находит в себе силы на то, чтобы вернуть свой взгляд вниз, туда, где была зеленая свежая трава, покрытая вечерней росой. Она умирала одна. Никого рядом с ней не было, да и некому бы было. Потому что Анна одиночка. Потому что не нашла она даже того, кто проводил бы ее туда, где уже ничего не болит. Получается, Анна прожила жизнь зря? Хёнджин закидывает ноги на диван, подтягивая одно колено к груди и укладывая на него свой острый подбородок. Оказывается, младший читал просто филигранно. Его низкий бархатистый голос проговаривал каждую буковку так точно, так четко и правильно, будто бы он создатель этой книги. Будто бы он сидел ночами, придумывая сюжетные повороты. Будто бы именно Феликс знал ответы на все те вопросы, которые оставил Питер ван Хутен. Хван рассматривает родные черты лица. Рассматривает гладкую кожу слегка пухлых щечек, на которых рассыпаны миллионы ярких звездочек, рассматривает красивые глаза, верхнее веко которых было слегка подведено тенями бежевого цвета. Рассматривал красивые губы, которые немного потрескались в нескольких местах и слегка обсохли, рассматривал невероятной мягкости блондинистые волосы, которые превращали Феликса в самого настоящего ангела. Смотрел долго, смотрел неотрывно, внимал в себя каждую интонацию, с которой читал младший, впитывал в себя тембр его голоса, наслаждался его слегка уловимым запахом… Хёнджин наслаждался Феликсом. Хёнджин любил Феликса. И поняв это, старший вздрогнул. По телу пробежалась волна мурашек, добираясь прямиком до основания шеи и вызывая неприятное щекочущее ощущение. Предполагать, что тебе кто-то нравится — это одно. Но понимать и осознавать, что ты кого-то любишь — это другое. Феликс, конечно же, почувствовал, как дернулся старший. Почувствовал, как отпружинил диван, заметил, как подскочила с его ноги книга. Заметил, но виду не подал. Он не стал показывать Хёнджину, что тот повел себя странно. Не стал спрашивать его о том, что случилось. Не стал. Потому что знал, что брюнет его рассматривал. Не стал, потому что ощущал на себе этот тяжелый изучающий взгляд. Феликс будто бы и не нуждался в объяснениях. Потому что все было понятно и без этого. Блондин лишь еле заметно улыбнулся, чувствуя, как внизу живота взлетает рой бабочек. Ощущает, что еще чуть-чуть и он заплачет просто от банального счастья. Потому что Феликс добился. Он уверен в этом. Феликс уверен в том, что добился любви Хёнджина. Парней прерывает оповещение, звук которого раздался из динамиков ноутбука. Хёнджин неловко прокашлялся, прерывая младшего от мыслительных процессов, где в основном воображаемый Феликс танцевал победный танец, и потянулся за компьютером. На почту пришло огромное количество сообщений. Оказывается, было достаточно часа для того, чтобы появилось слишком много потенциальных покупателей на одни несчастные качели. Выбрать было сложно, ведь цену то выставили парни, тогда вопрос: кому отдать? Ведь, к примеру, у Миссис Чхве маленькая дочка, что любила, судя по фотографиям в профиле, носить розовую панамку с лошадками. А у Мистера Боуна было два маленьких близнеца, одетых в одинаковые зеленые комбинезоны. Вот и как тут можно кого-то выбрать? Взгляды парней одинаково зацепились за письмо с приложенной к нему фотографией. На картинке было изображено трое детишек разного возраста: две девочки и один мальчик. Они дружно сидели перед огромным плазменном телевизором, а у ребенка, сидящего в центре, в руках был джойстик. Внизу находилась одна лишь подпись: «Здравствуйте! Надеюсь, ваши качели заставят их хотя бы выйти на улицу.» Да, парни выбрали именно этого покупателя. Просто потому что он отличился оригинальностью и действительно заставил по-настоящему улыбнуться. Этого было достаточно, чтобы понять, что качели попадут в добрые руки. Хёнджин начал диалог с покупателем, уточняя все детали и обмениваясь данными. Феликс же покорно сидел рядом и ждал, пока старший обо всем договорится. Но и младший зря время не терял. Рука Хёнджина была настолько близко, так рядом, что нужно было лишь слегка подвигать пальчиком и Феликс сможет ощутить эту нежную кожу. Сможет почувствовать все величие этих изящных длинных пальцев, созданных будто бы не Богом, а настоящем ценителем искусства. Феликс украдкой смотрит на Хёнджина. Его лицо сосредоточено, глаза бегают по строчкам текста, который пришел от покупателя в ответ на его сообщение. Младший слегка прикусывает губу, сердце начало ходить ходуном, напоминая о том, что оно тоже не железное, что оно тоже волнуется. Феликс решается. Он слегка двигает мизинцем, задевая кончик указательного пальца Хёнджина. Тот сначала замер, его зрачки остановились на какой-то из строчек сообщения, так и не продолжив свой бег по буквам. От кончиков пальцев, поднимаясь по запястьям, предплечьям и плечам пошла волна электрического разряда. Будто бы парни до этого никогда не дотрагивались друг до друга. Будто бы они никогда не ощущали чужие руки на своем теле, будто бы не чувствовали громкое биение сердец. Безусловно, чувствовали. И ощущали. Только то, что произошло сейчас, было будто бы совершенно другим. Более значимым, более ценным, более невозможным. Феликс, конечно же, не оставлял попыток сблизиться со старшим, но оказалось, что ему нужен не поцелуй. Ему просто нужен Хёнджин. В любом виде. Младший готов смотреть в омут карих глаз огромное количество ночей, готов ощущать его прекрасные руки на своей талии, готов слушать его смех целую бесконечность. Феликс готов быть с любым Хёнджином. Старший медленно поворачивается. Он смотрит так пронзительно, так глубоко и так до невозможности волнующе, что блондин громко сглотнул. Пальцы продолжали касаться друг друга, посылая чувства парней через эту невидимую связь. Феликс вдруг понимает, что бояться больше нечего. Ведь если бы Хёнджин был против — он бы уже сказал об этом. Если бы ему было неприятно — он не стал бы молчать. А он молчал. И руки он не одергивал. Младший быстро приближается к идеальному лицу Хёнджина и, пользуясь максимальным ступором Хвана, быстро целует его в щеку, наслаждаясь моментальным касанием своих губ о бархатную кожу. Губы горели. Феликс горел. Вот сейчас хотелось большего. Безумно хотелось. Но Феликс понимал, что это пока что все, что он может себе позволить. Блондин медленно отстраняется, с опаской смотря в глаза Хёнджина и пытаясь найти там намеки на протест. — Феликс Ли… — Блондин не дал договорить старшему. Он подскочил с кровати и с улыбкой на глазах сделал несколько шагов назад, желая оказаться подальше от дивана. — По-дружески! — Ах ты! Ты пользуешься тем, что я не смогу тебя догнать! Ты жесток, Ёнбок! — Феликс заливисто рассмеялся, откидывая голову назад и демонстрируя старшему свою белоснежную шею. И Хёнджин был бы самым настоящем лжецом, если бы сказал, что у него сейчас не горела щека.***
Феликс покинул дом Хёнджина ближе к вечеру. За окном красивый закат сменился мрачными сумерками, что украшались разве что одной одинокой белой луной. Брюнет закутался в свое одеяло, обложившись при этом огромным количеством плюшевых игрушек. В руках был телефон, на котором парень смотрел сериал, что вышел совсем недавно. Хёнджин смотрел на происходящее на экране, но мыслями он был далеко не в сериале. Мысли были на диване гостиной, что располагалась на первом этаже дома Хван. Там, где по телу парня прошелся разряд самой настоящей и искренней любви. Они не сказали этого друг другу, но они сами все прекрасно знали. А время, чтобы красиво признаться в своих чувствах, они обязательно найдут. Сериал перекрывается оповещением, что вылезло на половину экрана. Хёнджин не понимает, кому мог понадобиться в такое позднее время, ведь с Феликсом они уже попрощались и пожелали друг другу спокойной ночи, а с Юной разные часовые пояса. Парень нажимает на уведомление. Перед ним высвечивается огромный текст, от которого глаза Хёнджина нервно расширяются: Дорогой Хёнджин! Я получила уведомление от организации, что вы с Феликсом Ли Ёнбоком и вашей матушкой будете в Амстердаме четвертого октября. Осталась всего неделя! Питер и я очень рады и с нетерпением ждем возможности с вами познакомиться. Ваш отель, «Философ», всего через улицу от дома Питера. Наверное, дадим вам денёк прийти в себя после перелета и, если вам удобно, встретимся в доме Питера пятого ноября часиков в десять утра, и за чашкой кофе он ответит на ваши вопросы о его романе. А после, если захотите, можем пройтись по музеям или посетить дом Анны Франк.С самыми наилучшими пожеланиями Лидевью Влигентхарт,
помощник-референт сэра Питера ван Хутена, автора «Царского недуга».
Глаза парня расширялись с каждой строчкой все больше и больше. Плюшевый слонёнок, что все это время был зажат рукой, сейчас испытывал бы настоящее удушье, будь он хоть капельку живым. — Мама… — Прокричал Хёнджин, однако никакой реакции не последовало. — Да что же это такое! Мама! — По лестнице послушало быстрый и достаточно громкий топот босых ног, и буквально через секунду дверь в комнату парня открылась. На пороге стояла запыхавшаяся мама. С ее коротких волос падали капли тёплой воды, которая ещё совсем недавно лилась из лейки в душевой кабине. — Джинни, Господи, что случилось? Почему ты так кричал? — Женщина посильнее натянула полотенце, что было обмотано вокруг нагого тела. — Что-то болит? — Хёнджин поджал губы, неловко мотая головой в отрицательном жесте. — Прости, что напугал. Мама, что это? — Хёнджин показывает женщине экран телефона, наблюдая за ее реакцией. Та немного мнётся, неуклюже переступая с одной ноги на другую и нервно улыбается. — Мама? — Не знала, что она решит тебе написать… — Женщина издала тихий смешок, но постаралась как можно быстрее вернуть себе серьёзность на лицо. — Джинни, врачи одобрили твою поездку в Амстердам! Мы летим покорять Нидерланды!