***
Утром Феликс проснулся в номере в полном одиночестве. За окном уже во всю светило солнце, город потихоньку просыпался, о чём свидетельствовали торопящиеся на работу люди. Феликс улыбается, сладко потягивается и поудобнее устраивается на подушке. Настроение было прекрасное, в душе летали бабочки и распускались бутоны самых красивых цветов. Блондин заставляет себя разлепить глаза. Взгляд цепляется за одинокий листочек бумаги, что лежит на прикроватной тумбе. Феликс тянет руку, подцепляет пальцами уголочек и берёт бумагу. Секунда — и Феликс лежит на кровати, заливаясь смехом. В центре листа был нарисован большой круг, а правее от него, рядом, был нарисован совсем маленький. Около первого была надпись «Одинокие девственники», а рядом со вторым «Одноногие семнадцатилетние парни», и внизу подпись «Твой Хван Хёнджин». Феликс продолжает смеяться, с нежностью обводя взглядом красивый каллиграфический почерк, написанный твёрдой рукой старшего. Предположив, что Хёнджин сейчас завтракает вместе с мамой на летней веранде ресторана при гостинице «Философ», Феликс быстро переоделся и направился на первый этаж. В общем-то, блондин угадал. Хёнджин сидел вместе с мамой, весело переговариваясь, и завтракал нидерландским фруктовым пирогом. — Миссис Хван, — сказал Феликс, обращая на себя внимание мамы Хёнджина. Женщина тут же оторвалась от диалога с сыном, посмотрела на блондина и, лучезарно ему улыбнувшись, поприветствовала его. Феликс присоединился к завтраку. Он заказал тосты с лососем и кофе. Разговор плавно перетекал из одной темы в другую, однако миссис Хван не смогла долго держаться. — Ну? Как ваша встреча с Питером ван Хутеном? — Феликс скривился, вызывая у Хёнджина улыбку. Истории можно рассказывать по-разному. Можно приукрасить скудный рассказ различными эпитетами и метафорами, добавить туда немного юмора и сделать так, чтобы слушателям было действительно интересно. А можно, наоборот, невероятно забавную историю рассказать настолько безэмоционально, что людям захочется повеситься. Хёнджин решил принять тактику «расскажу так, чтобы было хотя бы весело». — Ну и я вскакиваю такой с этого обшарпанного дивана, подхожу к этому напыщенному индюку и кричу на него: «Слушай ты, урод, дай нам ответы на мои вопросы!», — а потом бью его по руке, и бокал с его любимым скотчем разбивается о пол! — Разве ты назвал его уродом? — Не пропускай реплику! — воскликнул Хёнджин, а миссис Хван засмеялась. Она с такой добротой и лаской смотрела на этих двух мальчиков, что уголки губ сами поднимались вверх. — А, ладно. Ну а он пытается встать, а его огромный живот мешает ему так сильно, что он обратно плюхается на свой шезлонг! И всё, что он тогда сделал, — это попросил Лидевью принести мартини! — миссис Хван продолжала смеяться, стараясь делать это как можно тише. Изящная женская ладонь скрывала улыбку, а прикрытые глаза — искрящиеся счастьем зрачки. — А потом я сказал ему придумать хоть что-нибудь, что угодно, лишь бы он уже дал ответы на наши вопросы! Он выдавил из себя пару фраз о судьбе хомяка, а потом начал кричать о том, что это выше его сил! — Да он просто отправил хомяка на тот свет и всё! Он толком ничего и не сказал! Если бы я знал, что он просто отправит Сисифуса в хомячье царство, я бы сам придумал судьбы героев! — восторженно говорит Феликс, заставляя миссис Хван всё же засмеяться на всю улицу. — Сидит, потягивает свой скотч с «водой», ещё и противно чавкает! — Никакого этикета! — шуточно добавила мама Хёнджина и попробовала скрыть улыбку за чашкой кофе. — Ладно, мальчики. Я тут познакомилась вчера с одной девушкой, у неё своя пекарня на улице Красных Фонарей. Мы договорились с ней сегодня прогуляться, она обещала показать мне город, представляете? — А когда ты вернешься? — спросил Хёнджин, доедая последний кусочек нидерландского фруктового пирога. — Уж раньше, чем ты вчера, — Хван смешно надул губы, а Феликс немного покраснел, смущённо опуская голову вниз. Женщина лишь загадочно осмотрела парней и постаралась не засмеяться. Она встала, поцеловала Хёнджина в лоб, обняла Феликса и поспешила к своей новой знакомой. Всё оставшееся время, что парни провели вместе за завтраком, Хёнджин пытался разговорить Феликса. Он рассказывал свои впечатления о доме Анны Франк, об Амстердаме в целом, но младший был будто бы не с ним. Его лицо выражало полную задумчивость, а глаза смотрели только в одну точку и, кажется, даже не моргали. — Ликси? — Хёнджин даже не знает: паниковать ему или нет. Ведь пока они сидели втроём всё было нормально. Или старшему показалось? Феликс всегда излучал только радость и позитив, он всегда улыбался и смеялся, он всегда шутил и веселился. Что же произошло сейчас? — Ты жалеешь, да? — блондин будто бы очнулся, перевёл свой взгляд на Хёнджина и посмотрел тому прямо в глаза. — Нет, что ты, — брюнету и не нужно было озвучивать свой вопрос до конца, чтобы Феликс его понял. Конечно же младший не жалел. Он ни о чём не жалел. Всё, что так или иначе связано с Хёнджином, блондин хранит глубоко в своём сердце, под самым надёжным замком. Для него моменты, проведённые с Хваном, самые драгоценные, самые волшебные, самые сказочные и самые незабываемые. И жалеть хотя бы об одном из них Феликс не будет никогда. — Идем, — блондин первый поднимается со стула и подаёт руку Хвану. Старший сначала подозрительно щурится, недоверчиво косится на маленькую ладонь, что продолжает покорно ждать, пока её обхватят изящные пальцы, но всё же принимает помощь и встаёт из-за стола. Феликс повёл старшего в его номер. Отчего-то именно сейчас блондину хотелось побыть там, где много вещей Хёнджина, где его запах сильнее, где всё так или иначе связано с Хваном. Это объяснимо, и младший обязательно расскажет об этом брюнету, но сначала нужно собраться с мыслями. Хёнджин ничего не спрашивает, хотя очень хочется. Очень хочется понять, что случилось, что такого стряслось, что красивые и любимые губы больше не улыбаются так ярко, как они улыбались ночью? Хван пропускает младшего в номер, а затем заходит сам, закрывая дверь. Феликс садится на то самое кресло, на котором в первый день приезда в Амстердам сидела миссис Хван и читала книгу, пока её любимый сын отдыхал после такого сложного перелёта. Блондин достаёт из кармана кофты упаковку сигарет и засовывает одну себе в рот, откидываясь на спинку кресла. Deep end Stray Kids — Ликси, что происходит? У тебя что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает сидящий на кровати Хёнджин. Его не на шутку пугало состояние младшего. Непрошеные мысли, конечно же, начали закрадываться в голову брюнета, отчего к горлу подступала тошнота. Какой-то философ однажды сказал очень умную вещь: человек сначала должен утолить все свои потребности, то есть он должен попить, поесть, повысить досуг, пообщаться с кем-нибудь и прочее. Потом он должен заняться собственным состоянием. То есть, с медицинской точки зрения, с человеком всё должно быть хорошо. А только потом он имеет полноценное право переходить к самой последней стадии. К стадии любви. Только после того, как все потребности людей будут в норме, только после того, как они убедятся в том, что они здоровы, только после этого они могут любить и быть счастливы. Однако при таком раскладе возникает проблема в том, что люди, болеющие раком, не подходят для этого правила. Ведь девяносто процентов из них просто заведомо не могут быть счастливы, потому что их болезнь неизлечима. Хёнджин считает всё это откровенным бредом. Вернее, философ, может быть, и прав, но тогда Хван с этим всем не согласен. Потому что сейчас брюнет сделал не что иное, как перешагивание через ступень здоровья, сразу же оказываясь на стадии любви. Да, возможно, это неправильно, но ведь исключения на то и исключения, чтобы лишь подтвердить правило, верно? — Ещё когда ты был в палате интенсивной терапии… — начал младший, вытаскивая сигарету изо рта и начиная её задумчиво рассматривать, постоянно вертя в руках. — Ещё тогда я почувствовал боль в правом бедре. — Нет… — тихо прошептал Хёнджин. Выходит, даже правила, созданные умными людьми, не работают? Выходит, мир настолько жесток, что он готов разрушить всё, что дорого человеку, лишь бы не оставить ему ничего? Неужели мир настолько алчный, что он не хочет, чтобы люди, которые и так перетерпели все спектры боли, наконец-то были счастливы? Выходит, пирамида того самого философа не работает? Ведь Феликс честно прошёл все её ступени и только потом, будучи БПР, он нашёл свою любовь. Получается, все эти заумные правила и клише вообще никому не нужны, просто потому что они не работают? — Когда тебя забрали в больницу, мне сделали позитронное сканирование, — Феликс снова засунул сигарету в рот и плотно сомкнул губы. Его бледные руки вцепились в обивку кресла, а глаза его были прикрыты. Он нервно дышал, он старался не заплакать перед Хёнджином. И Хёнджин понимал почему. Потому что, когда человек плачет перед теми, кто ему действительно дорог, перед теми, кого он любит, он заведомо заставляет плакать и их. Заставляет думать о самом ужасном, заставляет их сердце болезненно сжиматься, а голову немного кружиться. Хёнджин всё это прекрасно знает, потому что сам в похожих ситуациях плотно стискивает зубы и закидывает голову назад, смотрит в потолок и как можно чаще моргает, пытаясь сдержать слёзы. Это нормально. Стараться не плакать, чтобы не заплакали дорогие тебе люди — нормально. — Я свечусь как новогодняя ёлка, Хван Хёнджин, — и мир рушится. Он рушится прямо на глазах Хёнджина. Он больше не видит этих ярких красок, он не видит этого красивого солнечного света, что пробирается сквозь занавески гостиницы «Философ». Он не чувствует аромата нидерландских пирогов вперемешку с какими-то пряностями, что доносится с улицы. Он не чувствует собственной души, потому что её, кажется, только что уничтожили. — Грудь спереди и сзади, лёгкое, правое бедро, печень… Везде, Джинни… — по щеке старшего скатывается первая слеза. Как же так? Почему? Почему этот чёртов мир такой жестокий?! Почему долбанная судьба такая несправедливая?! Почему все считают, что человеку достаточно мгновенья, чтобы стать счастливым?! Почему?! Почему, наконец подарив счастье тому, кто никогда его не испытывал, появляется что-то чёрное, что-то тёмное и страшное, оно тянет свои уродливые руки к этому светлому, хрупкому и драгоценному, и сразу же отбирает? Почему? Почему все имеют право на банальное счастье, а Хёнджин нет?! Почему он должен потерять Феликса?! Почему он должен отдавать его кому-то?! Почему они просто не могут быть вместе? Почему они не могут также гулять, также нелепо танцевать, неумело целоваться и смеяться на всю улицу с глупых шуток? Почему? — Я эгоист, Джинни… — тихо добавляет Феликс. — Я должен был тебе сказать, но я… Я не смог. Я не смог, потому что тот взгляд, которым ты смотрел на меня, твоя нежная улыбка, которая была предназначена только мне… Я просто не смог… Прости меня, — Хёнджин вытирает рукавом свитера слёзы, сползает с кровати и на четвереньках подбирается к Феликсу. Брюнет укладывает свою голову на бёдра младшего, обнимает его дрожащими руками и начинает рыдать. Хёнджин начинает рыдать так отчаянно и больно, что Феликсу хочется вырвать собственное сердце. Он кричит так громко, что младшему хочется заткнуть собственные уши, лишь бы не слышать этого всего. Холодные пальцы сильнее впиваются в ткань синих джинсов, тянут её, заставляя ниточки трещать, но Феликс просто сидит. Потому что он виноват во всём этом. Он виноват в слезах старшего, он виноват в том, как сильно сейчас дрожат руки Хёнджина, он виноват в том, как сильно брюнет сейчас задыхается и кашляет. — Я ненавижу! Ненавижу-ненавижу-ненавижу! — кричит Хёнджин и снова начинает плакать. Холодный кулак ударяет по полу, по руке разносится жгучая боль, но Хвану всё равно. Он продолжает биться в истерике, он продолжает кричать и задыхаться, он продолжает издеваться над собственными лёгкими, потому что ему уже всё равно. Ему всё равно на собственную боль, потому что та, что сейчас сидит в его сердце, намного сильнее. Она бьёт больнее всего, она смеётся, она видит эти никчемные мучения Хвана и заливается диким хохотом, который отражается тупой болью во всей душе. — Прости меня… — тихо шепчет Феликс, и по его щеке тоже скатывается слеза. Но не одна. Это был целый град слёз. Они шли без остановки, они не задерживались на когда-то очень тёплых веснушчатых щеках, они сразу скапливались на подбородке и падали вниз, создавая на любимой кофте мокрое солёное пятно. Маленькие пальцы дрожали, как и всё тело Феликса, он так хотел обнять Хёнджина, но теперь он просто не имел на это права. — Ты не виноват… — отвечает Хёнджин и сильнее утыкается в бёдра Феликса. Тот шикнул. — Больно? — Хван тут же отстранился, он осторожно гладил напряжённые ноги младшего, стараясь успокоить его своими касаниями. Феликс посмотрел на брюнета. Его лицо опухло, оно было красное, всё в слезах, в глазах полопались капилляры, волосы немного растрепались и помялись, длинные пряди стали влажными из-за горьких слёз Хёнджина. Его нижняя пухлая губа, которую так любил Феликс, покрылась трещинами, сильно дрожала и нервно дергалась. Феликсу хотелось вырвать собственные волосы и удариться головой об стену, потому что последнее, что хотел видеть младший в собственной жизни, — это такого Хёнджина. Разбитого, сломленного и опустошённого. Хёнджин поднимается на дрожащих ногах, протягивает младшему руку, а тот на нее смотрит неверяще. Будто бы Феликс действительно не может понять, почему Хван всё ещё здесь, всё ещё с ним, почему он не накричал на него и просто не ушёл куда-нибудь. Карие глаза блондина медленно скользят по руке, потом шее, затем губам и только потом останавливаются на заплаканных глазах. Хёнджин уже не плакал, но он крепко сомкнул веки, и из глаз снова потекли оставшиеся слёзы. Но во взгляде не было никакого отвращения, пренебрежения или чего-то ещё. В шоколадных глазах по-прежнему была любовь и вера. Вера в лучшее. А лучшее сейчас — здоровье Феликса. Блондин поджимает губы, откидывает сигарету куда-то в сторону и вкладывает свою ладонь в протянутую руку. Хёнджин помогает младшему встать и сразу же заключает в крепкие объятия. Одна рука оказывается на блондинистой голове, трепетно прижимает её к своей ложбинке между плечом и шеей, пока вторая покоится на спине, обводя пальцами любимые острые лопатки. Феликса трясёт. Он не трогает Хёнджина, он лишь стоит и принимает эти объятия. Чувствует, как бешено колотится сердце старшего, и понимает, что это он сейчас во всем этом виноват. В разбитом сердце, в жадных объятиях, в заплаканных красных глазах… Во всем виноват лишь он сам. Феликс Ли Ёнбок. — Я люблю тебя, слышишь? — шепчет Хёнджин в самое ухо, касаясь мочки вновь дрожащими губами. — Я только твой, Феликс… — брюнет всхлипывает и сам сильнее прижимается к младшему, который продолжает бесчувственно стоять. — Не смей сдаваться, ты слышишь меня?! — Хёнджин повысил голос и, отстранившись от Феликса, встряхнул его. — Не смей сдаваться! — Хван смотрит очень серьёзно, строго, так, как не смотрел на Феликса никогда. — Если ты сдашься, то сдамся и я, Феликс. Ты можешь бороться ради меня? — тихо добавляет брюнет и опускает взгляд. Но ответа не следует ни через тридцать секунд, ни через минуту. Хёнджин лишь хмыкает и отпускает плечи Феликса. Холодные руки безмолвно болтаются вдоль холодного тела, а в груди брюнета зарождается новая боль. И она в разы сильнее предыдущей. Феликс не хочет бороться. Хёнджин отходит на шаг назад, затем на ещё один, а потом и вовсе разворачивается. Направляется в сторону ванной, что находится прямо рядом с выходом из номера. Феликс видит это, его сердце начинает ходить ходуном, больно ударяясь о грудную клетку, адреналин, что попал в кровь, заставил кончики пальцев чувствовать неприятное покалывание, а внизу живота зародился страх. Страх потери. Феликс боялся потерять Хёнджина окончательно. Блондин срывается, быстро подбегает к старшему и прижимается к его спине. Утыкается в его вязаный кардиган, который стал таким же родным, как и сам Хёнджин. Чувствует, как тот замирает, останавливается и не поворачивается. — Я буду бороться. Я обещаю тебе, Джинни, — Хёнджин разворачивается в любимых руках, зрительный контакт устанавливается, заплаканные карие глаза смотрят в такие же заплаканные шоколадные, а пухлые губы растягиваются в улыбке. Хватка младшего усиливается, пальцы сжимают талию брюнета, вцепляются в одежду, боясь отпустить. — Я хочу жить, Джинни… — Феликс прижимается к шее старшего, вдыхая его любимый запах. Запах дома. — Я буду бороться ради нас…***
Меньше всего Хёнджину хотелось уезжать из Амстердама. Как бы там ни было, поездка оставила за собой только хорошие впечатления. Парень долго будет помнить оживлённые в любое время суток улицы, людей, которые постоянно спешили либо на работу, либо, наоборот, домой. Он никогда не забудет сладкий запах нидерландских пирогов, не забудет, как красиво кружатся в воздухе розовые семена вяза, прежде чем они упадут на поверхность воды и пустят после себя маленькую рябь. Хван никогда не забудет прекрасного звёздного неба, которое он рассматривал вместе с Феликсом. Не забудет их разговоров в ресторане о жизни после смерти, не забудет вкус «настоящих звёзд», который оседал приятным сладким послевкусием на языке. Не забудет их нелепого танца на летней веранде, такого неуклюжего и странного. Не забудет трепетного поцелуя в лоб и маленькие ладони на собственных щеках. Он не забудет дом Анны Франк. Никогда не забудет эту очень грустную и в какой-то степени ужасную историю. Он не забудет фотографию маленькой девочки, не забудет шкалу с надписью «Анна» сверху, не забудет её потёртый дневник, где была жизнь маленького ребёнка. Ребёнка, который погиб от рук других людей. Хёнджин не забудет напыщенного Питера ван Хутена, его огромного живота и такого взгляда, будто ему все должны в этом мире. Брюнет не забудет этого нелепого «коктейля», не забудет старый шезлонг и прокуренный дом. Эти воспоминания останутся с Хёнджином навечно. Самолет летит уже около двух часов. В салоне тихо, все пассажиры устали придумывать, чем себя можно занять, поэтому предпочли просто уснуть, чтобы хоть как-то скоротать время. Миссис Хван не стала исключением. Женщина укуталась в клетчатый плед, что был учтиво предложен бортпроводниками. Она тихо сопела, поудобнее устроившись на дорожной подушке. Хёнджин и Феликс не спали. Младший рассматривал небо глазами маленького ребенка. Он с интересом изучал различные причудливые формы облаков, думал об их мягкости, желал прикоснуться к ним и проверить их нежность собственной рукой. Хёнджин снова сидел посередине. Он осторожно гладил блондина по предплечью, наслаждаясь тем, что сейчас Феликс выглядит спокойно. Наслаждался его горящими глазами, его воодушевлением, с которым он рассматривал обычное для людей создание природы. — Желаете чего-нибудь? — шёпотом спросила стюардесса, которая подошла к компании с передвижным столиком, на котором стояли различного вкуса соки, термосы с кофе и чаем и просто бутылки с водой. — А у вас есть шампанское? — спрашивает Феликс, отрываясь от разглядывания иллюминатора. — А вы совершеннолетние? — с улыбкой спрашивает девушка. Она была очень красивая: её блондинистые волосы были собраны в идеально ровный пучок, на голове синего цвета пилотка, утончённое тело скрывалось за тёмно-синего оттенка одеждой, состоящей из рубашки и юбки. Её губы были накрашены алым цветом, и именно они сейчас растягивались в доброй улыбке. Хёнджин ей улыбается также открыто и показывает на свою канюлю. Мол, может, пожалеет? А женщина пожалела. Взяв с парней обещание, что миссис Хван её не прикончит, если узнает о шампанском, она вручила им по пластиковому стаканчику и наполнила каждый алкогольным напитком светлого цвета. — Ты бы хотел жить здесь? — спрашивает Феликс, смотря старшему в глаза. — Где? — Вот тут, — блондин кивает на окно, за которым медленно проплывали облака. Они сталкивались друг с другом, объединялись в новые, становясь больше предыдущих. Они принимали забавную форму и продолжали двигаться дальше, чтобы потом обязательно встретиться с новыми. — Не знаю. Может быть, в детстве, — отвечает Хёнджин и чокается с маленьким стаканчиком Феликса. Младший этому улыбается, слегка кивает и пьёт «звёзды». — В том ресторане было вкуснее, — Хван тоже делает глоток, пробует шампанское на вкус, ждёт, пока сформируется собственное мнение о послевкусии, и вскоре кивает. — Согласен. — У нас в средней школе был забавный учитель физики. У меня одна одноклассница была с причудой. Ну, знаешь, она верила в сказки, верила в то, что волшебство на свете существует, что мечты сбываются и всё в этом роде. У меня даже складывалось ощущение, что она планирует жить в собственном розовом замке и кататься на единороге, — Феликс улыбнулся. — Когда мы проходили одну не понятную мне тему, нас учили рассчитывать атмосферное давление. Речь зашла об облаках. Так вот та одноклассница тогда была активнее всех, собственно, мне кажется, что только она и слушала учителя. Он ей тогда сказал, чтобы она умерила свой пыл. Потому что здесь, на такой огромной высоте, где живут облака, очень холодно. Что здесь дует очень сильный ветер, что здесь нет кислорода и здесь повышенное давление. Он ей сказал, что если она будет «плавать в облаках», то она умрёт раньше, чем может себе представить, — Феликс грустно усмехнулся и повернулся к Хёнджину, ловя на себе удивлённый взгляд. — Странный… У вас был учитель… — Я тоже так всю жизнь думал. А сейчас понимаю: он же был чёртовым реалистом. Он смотрел правде в глаза и учил этому нас, — взгляд младшего погрустнел. — Он предпочёл разбить наши мечты о суровую реальность раньше, чем это сделает жизнь. — Однако жизнь дала бы вам шанс на надежду. А надежда окрыляет, Феликс. Она даёт тебе свободу. Она даёт тебе право мечтать, постоянно думать о том, что то, чего ты так сильно жаждешь, обязательно будет у тебя. Дело не в том, получишь ты это на самом деле или нет. Дело в том, что ты будешь жить с крыльями за спиной. Ты будешь летать в своих мыслях, а не ходить по суровой реальности. Вот, в чём настоящий смысл желаний, — Феликс улыбается и, допив шампанское, отставляет стаканчик на столик. Блондин чуть скатывается на кресле, чтобы принять полусидящее положение, но резко замирает. Его глаза наполняются слезами, а пальцы вцепляются в подлокотник. — Больно? Где болит? — Хёнджин тут же встрепенулся, переключая всё своё внимание на младшего. Феликс начал слегка подрагивать, его глаза закрылись, а губы нервно тряслись. — Ликси, скажи где болит, прошу тебя, — но он продолжал молчать. Потому что Феликс просто не мог ответить. — Грудь? — вот и прелести быть человеком, организм которого сжирает рак. Ты легко можешь догадаться, что и где болит у человека просто по его состоянию. Феликс кивнул. Брюнет тут же полез в рюкзак, который стоял в ногах, и достал из него нужные таблетки. Дал младшему свой стаканчик, где оставалось буквально два глотка шампанского, и протянул белую шайбочку. Феликс выпил таблетку и сразу же откинулся на спинку кресла, вновь прикрывая глаза. — Легче? — спрашивает Хёнджин через некоторое время. Он старался говорить шёпотом, чтобы не мешать ни пассажирам самолета, ни Феликсу, если тот уснул. — Уже лучше, — хрипло отвечает блондин и вслепую находит руку Хёнджина. Переплетает с ней пальцы и крепко сжимает.***
Мистер Хван встретил всю свою семью ещё в аэропорту. Мужчина стоял среди толпы других встречающих с табличкой, на которой было написано «Моя любимая семья и Феликс». Хёнджин, завидев своего отца, ускорил шаг настолько, насколько ему позволяли лёгкие и тяжёлый баллон за спиной. Брюнет упал в раскрытые руки отца, крепко прижимая к себе родное тело. Конечно, они оба плакали. Отцовская рука бережно гладила своего сына по тёмной макушке, пока вторая ласково обнимала за спину. Хёнджин прижимался к папе всем телом, утыкаясь носом в ложбинку между шеей и плечом и вдыхая аромат любимого одеколона мистера Хвана. Невозможно не плакать. Невозможно не плакать, когда твой ребенок может умереть не то что в любой день, а в любую секунду. Мужчина с такой тяжестью на сердце отпускал Хёнджина и свою жену в эту поездку. Он до последнего противился. Однако тот факт, что это единственная мечта его сына, единственное, что может сделать его счастливым, не давало покоя. Именно поэтому мистер Хван, скрепя сердцем, дал свое согласие. Сейчас он чувствует хрупкое тело своего сына. Чувствует любимый холод его кожи, мягкость его красивых волос и слышит его приятный голос. Хёнджин жив. Его маленький Джинни вернулся домой. — Папа, я так люблю тебя… — шепчет Хёнджин и сильнее обнимает отца. Он так соскучился по нему, он так давно не видел родной улыбки и не чувствовал на себе тяжесть отцовских рук, что хотелось плакать ещё сильнее. — Я тоже тебя люблю, сынок. И я очень соскучился по тебе… — трепетно отвечает мужчина и ласково улыбается. Миссис Хван подходит к мужу вместе с Феликсом, которого держит под локоть. Женщина хотела броситься в объятия, но поняв, что блондин не двигается с места, строго посмотрела на него. — Идем, Феликс, — ласково произносит женщина и тянет мальчика на себя. Хёнджин немного отстраняется, тоже раскрывает руки для объятий, и все четверо крепко-крепко прижимаются друг к другу. Миссис Хван коротко поцеловала своего мужа, а брюнет уткнулся лбом в лоб Феликса. — Спасибо тебе, Ликси… Ты осуществил мою мечту, — губы младшего растягиваются в очень счастливой улыбке, а глаза начинают сиять. Феликс подмигивает и крепче прижимается к Хёнджину. Дорога до дома заняла не так много времени. Сначала Мистер Хван завёз Феликса домой, а потом уже направился вместе со своей семьей к себе. По дороге Хёнджин без умолку говорил про Амстердам, про то, как ему там понравилось, и про то, каким волшебным городом тот оказался. Поведал также и о Питере ван Хутене, не забыв указать размеры его живота и то, как он себя вёл. Отец всё время смеялся, отрицательно качая головой и приговаривая, что такого Питера ван Хутена можно было бы найти в любой подворотне родного города. Необязательно для этого было лететь в Нидерланды. По приезде домой миссис Хван тут же направилась к своим подругам. Женщина привезла им огромное количество магнитиков, сувениров и открыток, желание раздать их как можно скорее завладело ей сполна, поэтому, отдав сына в любимые крепкие руки своего мужа, она со спокойной душой направилась в гости. Мистер Хван подключил Хёнджина к аппарату ИВЛ, а сам начал бережно дезинфицировать канюлю. Брюнет поудобнее надел маску и устроился на любимой кровати, пододвигаясь к одному её краю, освобождая вторую половину матраса для отца. Мужчина принёс ноутбук, что всё это время одиноко стоял на рабочем столе Хёнджина. Выбор пал на шоу, где люди выбирают себе дома, не зная, какие они внутри. — У Феликса рецидив, — начал Хёнджин спустя тридцать минут молчания и спокойного просмотра шоу. Мистер Хван глубоко вздохнул и обнял сына рукой, прижимая парня к своей груди. — Знаю, Джинни. Миссис Ли сказала нам с мамой это ещё перед вашим отъездом в Амстердам, — Хёнджин вздохнул, обнимая папу в ответ. — Ему назначили химиотерапию на время вашей поездки в Амстердам. Феликс её отменил, — брюнет в ужасе подскочил и глазами, полными страха, посмотрел на отца. — В день вашего отъезда он очень сильно поссорился с родителями. Сказал, что это его жизнь, его тело, а значит, он сам решает, что и когда с ним делать, — Хёнджин прикрыл рукой рот, который сейчас был широко раскрыт от ужаса. Выходит, Феликс мог остаться лечиться, но он не стал этого делать, потому что пообещал Хёнджину съездить в Амстердам? Выходит, Феликс добровольно подписал себе чуть ли не смертный приговор, прекрасно об этом зная? Хёнджину хочется плакать. Феликс любит его настолько сильно, что он отказался от собственного лечения, лишь бы стать человеком, который осуществит мечту Хвана. Да, в какой-то степени брюнет понимает младшего: когда на анализе действительно светится всё тело, то уже не хочется абсолютно ничего. Но Феликс нужен Хёнджину. Он так сильно ему нужен, что Хёнджин не готов его терять. Ни сейчас, ни потом. — Мне так жаль… — шёпотом говорит отец, касаясь щеки своего сына. — Он тебя очень любит, Джинни… — добавляет отец и грустно улыбается. — Береги его, — Хёнджин грустно кивает и ложится обратно на плечо отца. — Я кстати прочитал «Царский недуг», пока ты ел нидерландские пироги. — Да? И как тебе? — мистер Хван всегда умел отвлечь своего сына. Ему не нужно было видеть его глаз, чтобы понять, как тяжело сейчас Хёнджину. Ведь Феликс ради поездки в Амстердам, ради самого брюнета отказался от лечения. — Неплохо. Но для меня там все слишком сложно, — буднично произнёс Мистер Хван. — Он закончил книгу слишком неоднозначно. Я не понял судьбу каждого. — Да, с этим я согласен. — Роман безнадёжный. И капитулянтский. — Если под словом «капитулянтский» ты подразумеваешь «честный», то я соглашусь, — мистер Хван улыбнулся и пощекотал место за ушком. Хёнджин засмеялся и начал вертеться. — Я не считаю пораженчество честным, — говорит Мистер Хван. — Я в принципе отказываюсь это принимать. — Тогда… — театрально вздохнул Хёнджин. — Тогда тебе придётся принять, что «Царский недуг» — это замысел божий, что после смерти все отправляются на облака играть на арфах, — отец прыснул, легонько щипая сына за плечо. — Я не знаю, во что верить, Джинни. Все считают, что взрослые люди должны знать, во что они верят, но это, видимо, не мой случай. — Взрослые — это подросшие дети, пап, — Хёнджин поудобнее устраивается на отце, немного спустившись к его груди. — Если ты остаёшься с мировоззрением ребенка, то это же прекрасно. — Ты умеешь делать комплименты. — Я знаю. — А вообще, я считаю, что Вселенная хочет, чтобы её заметили. Когда я учился в колледже, эту фразу нам сказала старушка, что вела у нас математику. Так вот, ей я верю. Возможно, Вселенная хочет, чтобы все заметили её элегантность, исключительность и порочность? Мы же все видим не её, а, к примеру, планеты. Но и на планеты мы не смотрим, есть материки. Но человеческий взор проходит и мимо них, мимо стран, мимо городов, достигая сразу людей. Люди для Вселенной как клетки, из которых она состоит. И если Вселенная — это целый организм, то почему мы смотрим на её клетки, а не на неё саму? Почему мы не видим её исключительности? Не обращаем внимания на её красоту? Мало того, мы же даже не задумываемся о ней. Вот, во что я верю. Вселенная хочет, чтобы её видели. — Поэтому в судьбе каждого человека присутствует остановка под названием «боль»? — тихо спрашивает Хёнджин, смотря на папу невинными детскими глазами. — Да. Она просит каждого обратить внимание на неё, а этот каждый после боли только больше уходит в себя. Ищет в себе недостатки и пытается понять, почему всё это происходит именно с ним. А ответ на поверхности. Ведь… — Боль хочет, чтобы её чувствовали…***
Через несколько дней Хёнджин отправился к Феликсу. Брюнет поприветствовал родителей парня, после чего те заставили Хвана позавтракать с ними. Миссис Ли приготовила очень вкусные сэндвичи с мясом, но, когда Хёнджин неловко отказался их есть, вспомнила, что тот вегетарианец. — Ой, точно. Секунду, — женщина встрепенулась, быстро встала из-за стола и направилась в сторону холодильника. Взяв из него помидоры и листья салата, миссис Ли приготовила другие сэндвичи. — Спасибо… — немного покраснев, произнёс Хёнджин. Было неуютно, ведь вместо того, чтобы спокойно покушать, женщине пришлось вновь стоять и готовить. За завтраком парень уже в третий раз рассказывал про поездку в Амстердам и про то, каким на самом деле оказался Питер ван Хутен. Затем он третий раз слушал заливистый смех от абсурдности всей этой ситуации, и только после этого Хёнджина отпустили из цепких родительских лап. Феликс всё это время просто спал. Теперь он жил не в своей любимой комнате, что была похожа на убежище капитана Майлза и находилась на нулевом этаже. При таком раскладе родителям постоянно приходилось бегать по лестнице, проверяя состояние сына или неся ему таблетки. Сейчас Феликс живет в большой гостиной дома Ли, что, слава богу, располагалась на первом этаже. Хёнджин тихо подошёл к дверному проёму. На телевизоре транслировался какой-то фильм, а младший лежал на спине. От его груди отходил центральный катетер, подсоединённый к небольшому аппарату, что стоял рядом. К нему прикреплены два прозрачных пакетика с разными этикетками. Врачи атаковали рецидив Феликса по полной программе. Назначили ему различные лекарства, некоторые из которых предлагали и Хёнджину, когда в детском возрасте записали его в программу помощи тяжелобольным людям. От названий некоторых из них Хвана воротит до сих пор. Феликс тихо спал, одна рука свисала с дивана, волосы растрепались и разбросанно лежали на подушке. Грудь размеренно вздымалась, а ресницы немного подрагивали. Хёнджин ласково улыбнулся, прислонился головой к дверному косяку и просто продолжил смотреть на своего Феликса. Потому что несмотря ни на что это всё ещё его любимый Феликс. Его маленький веснушчатый мальчик, который, когда улыбается, освещает весь мир своей искренней добротой. Мальчик, который потратил своё единственное желание на Хёнджина, свозив его в Амстердам и не потребовав взамен абсолютно ничего. Мальчик, который показал Хвану, что такое счастье, появившись в его жизни. Мальчик, который ради старшего отменил свой курс химиотерапии. Только Хёнджин хотел подойти к блондину, как входная дверь открылась, и на пороге появился Минхо с его мамой. Она трепетно держала сына под руку, направляя и помогая не врезаться куда-нибудь. Хёнджин улыбнулся еще ярче. — Привет, Минхо. Это Хван Хёнджин из группы Поддержки, не твой недалекий парень, — Минхо прыснул и сразу же начал вертеть головой из стороны в сторону, пытаясь понять, откуда он услышал голос младшего. Мама осторожно подвела брюнета к Хёнджину, а тот протянул руки. Минхо, почувствовал на себе холодные ладони, сразу же заулыбался и притянул Хвана к себе, крепко обнимая. — Как Амстердам? — Прекрасно, — голос Хёнджина сорвался и он неловко поджал губы, сильнее утыкаясь в плечо старшего. Минхо лишь крепче сжал руки на талии брюнета и погладил того по спине. — Фигово, — Минхо осторожно выпустил Хёнджина. — Ты где, полумёртвый? — весело проговорил Ли-старший, пока Хван усаживал его на стул рядом с диваном. Мама Минхо отправилась на поиски родителей Феликса. — Он спит. — Жаль. — Зато я не слепой, — раздался тихий голос Феликса. Минхо сразу же заулыбался и даже тихо посмеялся. — Я всё ещё могу заставить тебя идти осаждать крепость, пока я буду прыгать на бомбу и спасать детей. — Слушай, мы такими темпами эту игру никогда не закончим, — Хёнджин увидел, что Минхо неумело пытается дотянуться до младшего, поэтому поспешил помочь. Ли-старший крепко обнял Феликса. — Как себя чувствуешь? — Во рту как будто мышь повесилась… — с улыбкой проговорил Феликс, открывая глаза. Его речь была немного замедленная из-за действия лекарств. В общем-то, она практически ничем не отличалась от обычной человеческой. — А так, я как на американских горках. Еду только вверх. Ты как? — Всё хорошо. Один минус — у меня нет глаз, — Феликс закивал. — Расчудесно. Ты не подумай, что я не мог не взять реванш в нашей с тобой битве, — Минхо засмеялся и легонько шлёпнул Феликса по плечу, хотя рассчитывал на запястье. — Я бы с радостью остался трансформером, принимая тот факт, что ты несчастный крот, но моё тело состоит из рака. Оно не спрашивало моего разрешения. — Дурак. — А что там Дэхён? — подал голос Хёнджин, смотря на Минхо. — Абсолютно ничего, — Хёнджин взял в руки расслабленную ладонь Феликса и, крепко обхватив её, прижался к любимой мягкой коже губами, чувственно целуя. Младший улыбнулся. — Он не писал, не звонил и уж тем более не приезжал. А за сообщения, кстати, обидно. Мама мне купила колонку, теперь, если мне приходят на телефон смс-ки, то она их читает вслух. Там ещё в зависимости от отправителя меняется её голос: либо мужской, либо женский, — Хёнджин засмеялся, но практически сразу переключил всё своё внимание на руку Феликса, которая бережно легла на щеку старшего. Хван прикрыл глаза и прижался к ладони сильнее. — То есть я могу тебе прислать какой-нибудь фрагмент из книги для взрослых, а эта колонка зачитает тебе его суровым мужским голосом? — все трое засмеялись, а Феликс продолжил водить большим пальцем по любимой коже, пронзительно смотря на красивую улыбку старшего и глаза полумесяцы. Как же красиво он сейчас выглядел. — Только мама пока что часто подходит к этой колонке, чтобы что-то настроить в ней. Придётся тебе попридержать свой фрагмент из книги для взрослых. — Дэхён даже не спросил, как ты? — Ни разу. Да мне и не до этого сейчас. Я нашёл занятие поинтереснее. Знаешь, как называется? — Как? — Научись быть слепым, — Хёнджин грустно посмотрел на Минхо, который сидел в чёрных очках и глядел куда-то в сторону Феликса. Хвану стало не по себе. Если Дэхён правда любил Ли, то почему он ни разу не спрашивал о его состоянии? Да, он правда мог не выдержать того, что его любимый человек остаётся слепым, но как можно просто взять и исчезнуть из его жизни? Если человек так спокойно выбрасывает людей из своей жизни, то что это за человек тогда? Разве может быть у такого человека душа? Люди не мусор. Люди — существа, которые нуждаются в любви. И нуждаются в ней все. От самых черствых до самых окрылённых чувствами. Любви хотят все. И право на нее имеют тоже все. Тогда почему в современном мире, где это всё уже такое очевидное, существуют те, кто ставит себя выше других? — Кстати, у нас в группе появился новый парень, — перевёл тему Минхо. — Хёнджин, у него такой красивый голос! Ты должен сходить на следующий сеанс со мной! Скажешь мне потом: красивый ли он вообще или это только голос. — Нельзя так просто взять и забыть человека только потому, что ему вырезали глаза, — недовольно перебил старшего Феликс, немного скривив губы. — Вообще-то один глаз. — А до этого еще один, не выпендривайся, — Хёнджин с улыбкой наблюдал за перепалкой лучших друзей. — Джинни, у тебя есть четыре тысячи вон? — Хёнджин задумчиво похлопал себя по карманам кардигана. — Да, есть. — Отлично. Моя нога валяется где-то под столом, — Хёнджин кивнул и направился на поиски протеза младшего. Тот одиноко лежал в самом углу, рядом с ботинками Феликса. Взяв протез и бандаж, Хван вернулся к дивану, присаживаясь на стул. Блондин хотел надеть его сам, но Хёнджин посмотрел на младшего максимально строгим взглядом. Старший бережно положил нужную ногу Феликса себе на бёдра и аккуратно натянул на культю бандаж. Сверху появился протез, длинные пальцы застегнули застёжку, а затем Хёнджин опустил штанину свободных джинсов. Феликс в это время смотрел на сосредоточенное лицо Хвана, наблюдал за уверенными движениями его рук и влюблялся ещё сильнее. Кажется, каждый день их бесконечности отведён на то, чтобы влюбляться друг в друга всё сильнее и сильнее. Хотя казалось, что уже больше некуда. Но улыбка, которая растягивается на веснушчатом лице, говорит о многом. Точно так же, как и глаза, которые при виде старшего светятся так, как не светились никогда до встречи с ним. Когда Феликс был готов, Хёнджин помог встать сначала ему, потом Минхо, а затем, взяв парней за руки и встав между ними, Хван повёл парней к выходу. Кажется, Хёнджин первый раз в своей жизни чувствует себя самым здоровым.***
Как оказалось позже, Феликс решил проучить Дэхёна. Всю дорогу он говорил о том, как нельзя быть таким ужасным человеком, добавляя, что бывший парень Минхо — ошибка эволюции. Хёнджин тогда засмеялся, вспоминая слова Питера ван Хутена. — И зачем мы здесь? — непонимающе спрашивает Хёнджин, паркуя машину на ближайшей заправке. Феликс попросил старшего сходить в магазин и купить десяток яиц. Пока брюнет покупал указанное младшим, последний расспрашивал Минхо о месте проживания Дэхёна. Тот старался вспомнить адрес. — Да не помню я, как там точно! — Ты ослеп или отупел? — Ну ты и задница, Ликси, — проговорил Минхо сквозь смех. Феликс улыбнулся. Как же он скучал по искреннему смеху своего лучшего друга. — Ну и зачем нам яйца? — спрашивает Хёнджин, садясь в машину. Феликс не ответил на этот вопрос, лишь сказал их следующее место дислокации. Машина останавливается около достаточно большого дома. Он стоял в самом конце улицы, вокруг него не было привычного забора, как это было, например, с остальными коттеджами. Под чутким руководством младшего, Хёнджин помогает Минхо выйти из машины, поддерживая того одной рукой под локоть, а вторую положив на голову, чтобы старший не ударился ею. — И зачем мы здесь? — уже второй раз спрашивает Хёнджин. — Он дома? — Минхо озирается по сторонам. Эта привычка не скоро покинет его, голова вертится на автомате в попытке рассмотреть окрестности. Впрочем, дом выглядел достаточно богато, видимо, Дэхён из весьма обеспеченной семьи. Справа от дома располагался искусственный пруд, а слева достаточно большой сад. — Какая разница? Дело не в том, дома Дэхён или нет. Дело-то в тебе, — серьёзно проговорил Феликс, а затем взял из машины упаковку с яйцами. Младший осторожно обхватил запястье Минхо и положил его руку в коробку. Брюнет взял одно яйцо. Во дворе стояла очень дорогая машина. Хёнджин в этом не разбирался от слова совсем, но даже ему стало понятно, что этот автомобиль стоил просто бешеных денег. Феликс постарался развернуть лучшего друга к черной иномарке так, чтобы был хоть малейший шанс попасть. Минхо взял яйцо и, сильно замахнувшись, бросил. Яйцо разбилось об асфальт. — Похоже, мы здесь надолго, — Феликс поджал губы в попытке не рассмеяться с вида Минхо. Тот насупился, нахохлился как голубь и, пускай его глаза скрыты за чёрными очками, вид всё равно был максимально недовольный и в какой-то степени устрашающий. — Держи ещё одно. Только попробуй правее. — Правее бросить или правее бросил и надо левее? — Феликс немного подзавис, пытаясь понять, что только что сказал лучший друг. — Ну ты и тупица, Ликси. Это тебе за реванш, — парни засмеялись. Хёнджин просто стоял, облокотившись на машину Феликса, сложив руки на груди. Он был против вандализма в любом его проявлении, однако с блондином был согласен — Минхо необходимо, наконец, выпустить пар. Пускай он сделает это хотя бы таким образом. Минхо чуть развернул плечи и вновь бросил яйцо. То попало четко в фару, разбиваясь об нее и оставляя после себя грязную кляксу. — Бинго! — весело прокричал Феликс, обнимая друга за плечи. — Я попал? — Нет, ты всё ещё мазила. Брось выше и дальше, — Минхо кивнул, взял яйцо и бросил вновь. То попало точно в лобовое стекло, вновь оставляя после себя новое склизкое пятно. На машине сработала сигнализация, начиная противно верещать на всю улицу. Из дома моментально выбежала женщина. Её голова была обмотана полотенцем, тело скрыто за шёлковым халатом, а глаза выражали страх вперемешку с абсолютным непониманием происходящего. — Что тут происходит? — как понял Хёнджин, на крик машины о помощи выбежала мама Дэхёна. Феликс вручил Минхо новое яйцо и лучезарно улыбнулся той, весело поклонившись. — Простите, миссис. Так уж вышло, что ваш сын — полнейшая задница, именно поэтому этот безглазый парень сейчас совершает акт правосудия. Советую вам закрыть дверь с той стороны, иначе мы будем вынуждены вызвать полицию, — женщина немного поколебалась, однако правда быстро закрыла дверь. — Вот видишь, Джинни, — Феликс вручил Минхо новое яйцо и повернулся к брюнету. — Стоит только на секунду заставить их поверить в то, что виноваты они, а не мы, и они действительно отступают, — Минхо снова попал в лобовое стекло машины, оставляя ужасное пятно рядом с предыдущим. — Сфоткай нас! — Хёнджин, смеясь с такого ребячества, достал телефон и сделал снимок. Феликс обнимал своего лучшего друга, стоя сбоку от него, а тот замахивался, держа в зажатой руке новое яйцо. — Когда изобретут электронные глаза и вставят их Минхо, обязательно покажешь ему! — Феликс подождал, пока лучший друг выбросит последнее яйцо, которое, к слову, прилетело чётко в номер машины, а потом подхватил брюнета под руку. — А теперь мы сваливаем! Хёнджин помог довести Минхо до машины, усадил Феликса, затем сел за водительское сиденье и, заведя машину, нажал на педаль газа. К слову, это была последняя фотография Феликса, которую смог сделать Хёнджин.