Избавься от него

— Они теплые, — буркнул Сарухико, высунувшись из-за кухонной перегородки с двумя стеклянными бутылками в руках. Мунаката развалился в широком кресле под панно из цветных ниток и улыбался, как болван, невесть чему. — Логично, — подтвердил он. — Я здесь не живу, поэтому холодильник выключен. Квартирка была маленькой и такой милой, как будто ее оформлением занималась добрая жизнерадостная тетушка. Европейская тетушка с любовью к вязанию, пирогам, плясовым песням, куделькам на голове, шумным подружкам с помадой цвета фуксии и диванным собачкам с бантами. Попав сюда, Сарухико как-то сразу пригрелся и стал ждать момента, когда наткнется глазом на детские фото капитана в шортиках и панамке. Фото он не нашел, но панно с изображением плюшевых тапочек и лоскутных подушек ему понравилось. — Вам какой? — Сарухико показал бутылки морса с яркими желтыми этикетками. — Полагаешь, я отсюда что-то вижу? Очки капитана немногим ранее слетели и разбились при столкновении лица с кулаком, а сейчас Сарухико зажмурился в муке и чиркнул зубами. Тогда, в парке он был доволен собой, а теперь страдал. — Манго и облепиха, — проворчал он, нехотя подходя ближе и протягивая находки. Мунаката взял обе, зажал в ладонях. Прозрачное стекло помутнело, запотевая, покрылось крошечными капельками конденсата. Вернув Сарухико охлажденную облепиху, он довел манго до снежного налета и приложил к своей скуле. — Думаю, уже поздно, — заметил Сарухико угрюмо. Скула успела налиться сочной синевой и броско опухнуть. — Я тоже так думаю, — благодушно согласился Мунаката. — Присядешь, может? Сарухико выхлебал залпом полбутылки морса, утоляя взволнованную жажду. — Неужели это ваша квартира? — усомнился он, оставшись стоять. — Выглядит… неожиданно. — Ее оформляла моя мама, — радостно подтвердил Мунаката и поставил свой нераскупоренный напиток на пол. — Хочешь, познакомлю? — Вот уж не хочу! — Сарухико содрогнулся, представив хохочущую тетушку в окружении напомаженных подружек, кидающуюся к нему с намереньем потрепать за щечки. Мунаката коротко засмеялся и похлопал себя по коленям. — Присядь, пожалуйста, — попросил он. Сарухико помедлил. Помялся, почесал татуировку, потом меж лопаток, потом опасливо, как на семейство кактусов, опустился на предложенное место верхом, подставив свою облепиху к морозному манго. Ширина кресла позволила удобно разместить колени по обе стороны от бедер капитана, но комфорта это не придало. Колотящая внутренняя дрожь сбивала дыхание и мысли. Наглые руки сразу подхватили его сзади, отрезав обратный путь. Торопливые губы нырнули в ворот рубашки и облачно-легкими поцелуями побежали по коже, и Сарухико впервые подумал о том, что рубашку следует застегивать по форме, как все в клане, а не ходить распахнутым раздолбаем. Очень быстро он сообразил, что это ерунда и можно ходить, как угодно, потому что дополнительные пуговицы все равно стали бы лишь незначительной отсрочкой, а не защитой. Вот сейчас, например, их все уже расстегнули, как перед этим — жилет. А плащ вообще уже на полу. Почему же так быстро? Он как будто отключался, эпизодически выпадая из момента, перескакивая через этапы. Вот его уже избавили от портупеи, и ножи тоже оказались на полу, а без ножей он совсем голый, хоть и пока еще в штанах. — Осторожней, — нервно выдохнул Сарухико, не зная, что конкретно имеет в виду. — Пожалуйста, осторожней. Эти ласки как будто вытаскивали его из собственного тела, к которому он привык, которое служило ему не всегда идеально, но все-таки было крепостью. Теперь что-то неслышно рушилось, вскрывалось, обнажая нежную сердцевину, и та тянулась к ласкам, дрожа от нетерпения, сочась накопленным соком, но все равно сжималась от каждого поцелуя, потому что не умела их принимать. Наткнувшись на твердость члена за слоями ткани, Сарухико рывком вернулся в крепость. Тело снова стало своим, управляемым, способным соскочить с чужих колен, снеся шлагбаум рук, гладящих его спину. Пульсация крови в висках дезориентировала на несколько секунд, но потом отпустила, позволив разыскать ванную с первой попытки и скрыться за надежной дверью. Тесный кафельно-зеркальный закуток показался самым спокойным местом на Земле. Прильнув горящей щекой к прохладной створке душевой кабинки, Сарухико молча обругал себя. Зачем эта паника, почему, что за бред? Разве они с капитаном хотят не одного и того же? Разве эта удобная квартира, куда наверняка водили любовников, не самое подходящее место? Разве после прыжка с небоскреба в ночь можно бояться чего-то еще? Казалось, что дверь вот-вот распахнется, и передышка закончится, но время шло, а Сарухико оставался в ванной один. Его не беспокоили, не торопили. Позволяли настроить разум и тело, а, может, проковырять зубной щеткой ход в стене и сбежать к соседям. Время шло, и все-таки вышло. Сарухико, уже весь чистый, как новорожденный, продолжал стоять под горячими струями душа, когда его деликатно подвинули, встав за спиной. Сердце сразу долбануло в ребра, будто получив ускоряющий удар тенистой ракеткой. Ноги сдвинулись плотно, как киношные жертвы в окружении врагов, у которых прижаться друг к другу и зажмуриться — единственная защитная тактика. Скользящие по телу ладони оказались такими вездесущими, как будто их не две, а уйма. Одна из уймы скользнула меж бедер, чуть разведя их, и защита почти пала. От тактики осталась только возможность зажмуриться. Занятый своим многоцветным трепетом, Сарухико не заметил, когда перестала литься вода, и большое полотенце обернулось вокруг него коконом. Когда его подхватили на руки и понесли, он включился, но путь до кровати оказался слишком коротким, чтобы успеть полноценно возмутиться таким неуважением. В постели он отвлекся от внутренних приключений, увидев шрам. Тот длился от правой ключицы через грудь и живот, по диагонали, к левой тазовой кости — бесконечный. Уже затянувшийся, но еще ярко-красный, обрамленный парными точками снятых швов. Сарухико положил палец на верхнюю пару и тихо посчитал: — Один. Переместился чуть ниже и медленно продолжил: — Два, три, четыре… Дыхание Мунакаты ускорилось, и Сарухико приободрился, будто у жертв в окружении врагов появился шанс дотянуться до оружия. — Пять, шесть, семь, восемь… Перебравшись на второй десяток, Сарухико сбился, хоть и помогал себе пальцем. Мунаката лег на спину. Его глаза были похожи на недавнее просачивающееся в череп небо, только светлее. Это была не черная магия, а нечто настолько живое, что, поделившись, наверное, смогло бы оживить мертвеца. — Он тебе нравится? — спросил Мунаката про свой Белый след. — Нет, — Сарухико порывисто отвернулся. — Да, — и повернулся, взглянув потерянно. Мунаката улыбнулся и закрыл глаза, заперев магию. — Сделай то, что ты сейчас хочешь, — предложил он тихо. — Кроме побега. Побег под запретом, остальное можно. Он выглядел таким расслабленным и открытым, таким пассивно-безопасным, что Сарухико решился. Склонился низко и лизнул шрам. Ушибся изнутри какой-то горячей волной, но не стал сдаваться и лизнул снова — на сей раз длинно, без боязни. Тело, которое ему так беспечно вверили, отозвалось шумным выдохом. Тело, которое в своих мечтах Сарухико жадно пил каждый день, и которое было таким прекрасным, что его требовалось заслужить победой над толпой драконов, а не получить просто так, ни за что. Сарухико изучал его долго, по сантиметру. Подушечками пальцев, кончиком языка, щекой, губами, челкой. Просил повернуться так, потом по-другому, раскинуть руки, развести ноги, выгнуть спину, разомкнуть губы. Он не решался только попросить открыть глаза. Мунаката выполнял безропотно и точно, как будто знал об исследовательских желаниях Сарухико лучше него самого. Он не делал ни единого движения от себя — только четкими реакциями на просьбы, но полный и бесконечный контроль над собой недоступен даже ему, и, в конце концов, Сарухико понял, что в этот раз дивным образом выступает садистом сам. Разрывное возбуждение струилось по телу капитана, оно было таким кричащим, почти молящим, что Сарухико почувствовал себя злодеем. Злодеем, готовым быть призванным к ответу. Собственное возбуждение сделало его смелым и пьяным искателем задорной драки. Лежа на животе, он молчаливо, азбукой физических импульсов торопил Мунакату, но тот не спешил, своей королевской выдержкой восхищая и беся. Распаленный, Сарухико даже не заметил скользнувших внутрь пальцев, но когда в глазах зажгла соль, а в груди затрепыхались воробушки, он опомнился. Пальцы гладили его изнутри с такой любовью, как будто другого способа выразить любовь не существует в жизни, и это пронзило насквозь, обескуражило до слез. — Теперь так, — шепнул Мунаката и бережно, но безапелляционно перевернул его на бок. — Согни колени. Не прячь лицо. Все-таки больно. Не сильно, не ужасно, но отрезвляюще почти до стекла. Сарухико охнул и уткнулся лицом в подушку. — Не прячь, — повторил Мунаката, продвинувшись чуть глубже. Сарухико сжался. Он не хотел — мышцы сами. Он был готов идти до конца, но его освободили и отстранились. Обдало холодом — его бросают?! — Не уходите! — вырвался испуганный протест. — Ерунда, я потерплю. Мунаката погладил себя ладонью по губам, прикрыв короткую улыбку. — Добавлю смазки, — пояснил он свои движения и потянулся к тумбе. — Не надо терпеть. *** Главное — не расцепляться. Лежать, переплетясь ногами, руками, взглядами, дыханием — лучше всего вечно, но хотя бы подольше. Не чувствуя обмякшего вымотанного тела, но поразительно четко ощущая живую душу — обе живые души. Смотреть в глаза, не отрываясь, удерживать их, ювелирные фиолетовые стеклышки, как свою победу. В эти минуты Сарухико так любил Мунакату, что хотел умереть в тот момент, когда магия развеется. Когда капитан встанет, начнет собираться, когда эта постель окажется позади, а возвращение в штаб впереди — тогда лучше сразу умереть, чтобы последним испытанным чувством стало счастье, а не что-то еще. И, если по возвращении снова будет этот холод, эти демонстративно деловые отношения последнего месяца… — Давай поспим, — предложил Мунаката, ввинтившись в мысли тонким буром. И спрятал свои стеклышки под опущенными веками, и обмяк еще больше. Сарухико рассматривал его ресницы и хотел скулить от любви. Хотел верещать от мимолетности счастья, которое он не заслужил, и от воспоминаний о тоске, которую не заслужил еще больше. — Давайте не будем, — он пихнул Мунакату пяткой, возвращая себе. — Если уснуть, то наступит утро. — Я уверен, что это будет чудесное утро, — пробормотал ему в ответ сонный заплетающийся язык. И снова пришлось лягнуть пяткой. — Или опять игнор? — не собирался сдаваться Сарухико. Мунаката вздохнул, разлепил веки. — Прости, — бормотнул он без сил. — Я просто давал тебе возможность решить, чего ты все-таки хочешь. Самому, без давления. Я рад, что ты выбрал меня. И снова поплыл куда-то далеко. Сарухико дернул его за волосы — черта с два уплывет. — И вы совсем не оскорблены «самодовольным индюком» и прочим хамством? Необходимо было это выяснить. — Мм, — был получен ответ. Сарухико тяжело вздохнул. Ну что за слабак ему достался? Видимо, придется все-таки спать. *** — Я очень надеюсь, что здесь есть кофе, — проворчал Сарухико, когда утреннее солнце вломилось в щель между занавесками и врезалось лучом в подушку. — Иначе нечего было меня сюда тащить. Мунаката сидел в изголовье — бодрый, свежий, пахнущий шампунем, с ранних пор изучающий информацию в КПК — занятой, мать его. Сарухико тоже сел, почесался, сконфузился, и тоже стал изучать информацию. Левая кисть, которую он вечером стиснул на крыше — синяя. Плохо прикрытые влажными волосами укусы на шее — синие. Разбитая скула — почти карнавал. Засосы, штришки от ногтей, и вновь прокушенная губа, но на сей раз уже чужими зубами. Сарухико застонал, вспоминая. И как ему теперь с этим жить? — Ну и наследил же я… Мунаката отложил КПК и одним животным движением уложил Сарухико на спину, накрыв собой. Помусолил его рот голодным поцелуем, легонько боднул в лоб и пообещал: — Я никому не расскажу, что это был ты. Его голос смеялся, взгляд смеялся, а выражение лица было серьезным, как при переговорах с террористами. — А то они не догадаются, — продолжил бухтеть Сарухико, придерживая капитанскую челку, падающую на его глаза. — Небось все уже про нас знают, даже Зенджо-сан. Небось шушукаются по углам, бездельники. Конечно же, знают. Нельзя не заметить, как болванчик в пижаме регулярно топает в королевские покои. В здании, напичканном камерами. Но раньше это не волновало, да и теперь не волнует, просто к слову пришлось. — Устав Скипетра-4 не запрещает личные отношения внутри клана, — изрек Мунаката, энергично вставая. — Даю тебе десять минут на душ, и отправляемся. Кофе здесь нет. Прости, что притащил тебя сюда.