Предвкушая откровение

      Не знаю в какой момент во мне что-то сломалось? Я никогда особо не бунтовал против своих родителей, хотя добротная почва для этого имелась. Детство, забитое уроками французского, игрой на фортепиано, и теннисом — это всё, что я знал. В школе окружали такие же дети богачей, так что другой модели поведения для подражания у меня никогда не было.       — Давай сбежим в кино? — предложил мне Рон, когда нам было по тринадцать.       — В кино? И на какой фильм мы пойдём?       — Да поебать на какой. Я уже со скуки готов на стену лезть! Погнали, Гарри. Всё равно последним уроком история, а ты знаешь мистера Зальцмана. Он как затянет свою шарманку, так уши вянут пиздец!       — Ладно. Погнали, — согласился я.       Честно признаться, до того дня я и подумать не мог о том, чтобы нарушить правила. Однако меня заинтриговал этот… вызов. В доме тоска зелёная: отец в постоянных разъездах, мать с головой ушла в работу. Мистер Гринн ходит всегда с каменным лицом, точно голем. Да, быть может когда-то я и устраивал истерики в тщетных попытках привлечь чьё-то внимание, но вскоре понял, что никакие крики и скандалы не помогут мне заполучить желаемое. Перестал стараться. Отпустил чувства. Отпустил обиду. Стало всё равно.       Долгие одинокие месяцы сменяли годы. Ничего не происходило. В попытках понять, что же со мной не так, я погряз в литературе. Искал в книгах того, чего не существовало в реальном мире: добра, сострадания, эпичных приключений, и… любви. А потом, потом в какой-то момент отчаянное желание отыскать хотя бы крупицу чувств, пробудить в себе эту избитую искру жизни, о которой так часто упоминается в романах, я стал чаще сбегать из дома. Но не находил её. Всё рассыпалось досадой и разочарованием.       Тот боевик, на который мы пошли с Роном мне совсем не понравился, но я соврал своему другу, дабы не казаться странным. После этого я лгал всё чаще: «Да, это классная тусовка! Надо обязательно повторить», «Сасная тёлка. Я бы ей вдул», «Мечтаю объездить всю Европу автостопом. Вот только школу закончу — сразу драпану на своих двоих! Это будет ахуенно!».       Когда мне исполнилось пятнадцать, я совершил перед друзьями каминг-аут. Помню, переживал очень сильно. Но мне понравилось хоть что-то чувствовать. Что-то, блять, настоящее! И в момент, когда Герми и Рон меня обняли — окрыляющая радость! До слёз. «Вот что такое дружба? Она существует? Существует», понял я.       Огромный особняк всё реже стал ощущаться мне родным домом. Там не было чувств. Там царил один лишь холод. Строгие горничные молча убирали комнаты, шеф-повар готовил еду, а дворецкий её подавал точными выверенными движениями как робот. Это не дом. Это — тюрьма. Мне надо вырваться! Надо вырваться отсюда! Не могу здесь дышать! Задыхаюсь!       Просыпался от частых кошмаров. Снилось, что мама поставила решётки и заперла меня в комнате. Я долбился в дверь, кричал, но она не слышала меня. Никто не слышал. В итоге пару недель своей жизни я отдал походам к психотерапевту. И за короткий срок тот выявил повышенную тревожность в купе с клаустрофобией. Откуда она у меня появилась — тайна века, которую знали, разве что наши горничные. Они всегда обо всём знали в этом доме. Психотерапевт прописал мне успокоительное, только и всего. Лишний раз подсаживать меня на таблетки родители не хотели. Они очень опасались, что я могу когда-нибудь стать наркоманом. Даже водили на показ документального фильма о вреде запрещённых веществ. Скажем так, для десятилетнего пацана лицезреть разложенное мясо вместо лица у зависимых метом — это тот ещё, ебучий экспириенс.       Не смотря на испытанный шок и ужас, последующее грозило стереть все мои выстроенные принципы. Равнодушие и тоска истязали сильнее с каждым днём. К своим шестнадцати годам, после того, как прочёл до кучи циничных работ Канта и Джека Лондона, мир в моих глазах потерял все краски. Я больше не винил себя за то, что не любил своих родителей, что мне всё равно на их мнение, и что мне ненавистна моя жизнь. Хотелось просто вновь почувствовать что-то. Вот почему, когда одноклассники позвали на очередную вечеринку, я пошёл туда с друзьями.       Стоял тёплый март. Коттедж этого заносчивого Малфоя. Их летний домик за чертой Лондона. Играла громкая музыка из колонок. Выступал приглашённый ди-джей. Подростки прыгали и веселились под массивные биты. Выпивка лилась рекой, а кто-то уже заперся в туалете для ламповых разговоров. Сидели на полу с бумажными стаканчиками в руках.       — Смотрите что у меня тут! — к нам присоединился Рон с бонгом в руках. — Оторвёмся не по-детски!       — Какого хуя ты это притащил? — возмущалась Герми.       — Не кипишуй. Всего лишь безобидный канабис. Гарри, ты будешь? — и протянул мне бонг.       Я, подумав пару секунд, взял стеклянную приблуду в руки, но глядя на это… в голове вспыхивали яркие воспоминания из детства. Перекошенное лицо, нарывы, язвы, гнилые зубы. Меня всего передёрнуло от той жути, и я вернул его Рону.       — Не могу. Прости. Просто не могу, — и вылетел из туалета как ошпаренный. Ушёл с вечеринки. Долбил себя по лбу от стыда! Не смог побороть в себе это отвращение. Какой же я жалкий!       После этого Рон мне не раз припоминал этот случай. Подначивал бунтовать больше. Так и произошло то, что произошло. Через несколько месяцев в баре, когда он заметил, как я гляжу на того привлекательного незнакомца.       Он сидел там, глядя на свою выпивку тоскливым взглядом. На нём был длинный чёрный тренч с воротником, который подчёркивали его потрёпанные волосы, орлиный профиль, и узловатые пальцы длинных ладоней. Одним резким движением тот опрокинул свой виски со льдом, или что там у него было в стакане? Волосы слетев с лица открыли мне обзор на его чарующие чёрные глаза. Но даже не это было в нём самым привлекательным. Я, можно сказать, аудиофил, а его бархатный глубокий баритон чутка гнусавый, сводил меня с ума.       — Давай, подойди к нему, — велел Рон. — Сделай уже хоть что-то стоящее в своей скучной жизни!       — Ох, то есть ты хочешь сказать подделка прав — это не бунтарский поступок? — шёпотом возмутился я.       — Да вся школа тем же самым балуется. Некоторые вон вообще живут на всю катушку.       — Как Малфой, — поддержала Герми. — Я слышала он заставил Паркинсон сделать аборт.       Это слово вызвало у меня ощущение тревоги. В мыслях красками всплывали кадры пропагандистских реклам из интернета: душещипательные вопли, импульсы крошечного эмбриона внутри матки, не желающего умирать от хладнокровного скальпеля.       — Гонишь! — не поверил ей Рон.       — А вот нихуя. Я сама слышала разговор в туалете! Эта сучка получила по заслугам. Нечего вертеть пиздой направо и налево.       — Как же хорошо, что мы пользуемся презиками…       — Иу, — встрял я.       Герми и Рон приблизившись друг к другу, засосались у всех на глазах. Уже порядком поддатые от хмеля, их совершенно не волновало то, что они находятся в общественном месте. Мне стало неловко, ибо их милования разогнались в подлинную страсть. И я решил отойти подальше.       Этот незнакомец, от которого веяло меланхолией, оказался в итоге моим репетиром. Тогда в баре я не мог допустить и мысли о том, что мы с ним ещё когда-нибудь увидимся. Вот почему я… я просто хотел сыграть с ним в маленькую игру. Сделать что-то безумное. Но всё вышло из-под контроля. И стало не до смеха.       Позже я увидел его в другом обличье: побритый, опрятный, заносчивый и несомненно умнейший преподаватель из всех, кого я имел честь когда-либо знать. В глазах только… по-прежнему оставалась тень той до одури манящей печали. О, что я был готов отдать, лишь бы увидеть на его лице искреннюю улыбку? Снейп… вдохнул в меня надежду. И желание жить.

***

      Мы сидели в моей комнате за письменным столом. Профессор Снейп наклонился ко мне поближе, протянул узловатый палец к строчке, дабы указать параграф. В ноздри врезался запах его недорогого одеколона, шампуня, и сигарет. Трескучим тоном мой учитель пророкотал:       — Читай отсюда и до… вот сюда, — он пролистал учебник на несколько страниц. — Вслух, Поттер.       — С-сейчас, — сглотнув ком, согласился я.       Боже, когда он так близко, моё сердце сходит с ума! Его взгляд, его голос, его холодные руки. На устах сухие факты из учебника, а в голове пошлые мысли. Дико хочу его прикосновений! Хочу, чтобы он ласкал меня, целовал во все места, шептал на ухо, кусал в шею! Хочу, чтобы он швырнул меня прямо сейчас на постель и отымел во всех позах!       Член мгновенно затвердел, налился кровью. Мне стало очень неловко, и я умолк. Снейп заметив моё состояние, сразу встал со стула, и отошёл к двери. "Щёлк", он запер нас внутри. Затем подошёл к окну и зашторив его, перешёл к другому, дабы проделать то же самое. Мрак окутал меня, буквы в учебнике потускнели. Их стало едва видно. Профессор Снейп вновь сел рядышком, скрипнул деревянный стул под его весом, наклонился ко мне так тесно, что я аж затаил дыхание. "Щёлк", он включил настольную лампу.       — Продолжай, — властно велел он.       — Кхм… по свидетельству Адама Бременского, помещалась статуя Фрейра с… с огромным детородным членом… — я был красным как помидор, мой собственный член в это время отчаянно рвался наружу. Снейп же… проник своей ладонью мне под футболку, задел сосок, и принялся нежно массировать его. — Адам называет Фрейра Фрикко, то есть "любовник": этимология этого имени восходит, по всей вероятности, к индоевропейскому… у-уф…       — Не останавливайся, — звонким шёпотом велел мне профессор, а сам тем временем расстегнул мои джинсы. Его ладонь легла на мой взбухший кол, пальцы гладили ноющую головку через тонкую ткань нижнего белья. Я весь пылал там внизу.       — Когда Нертус превратилась в мужчину, пол её возлюбленного тоже должен был измениться: юноша стал девой. В "Поездке Скирнира"… о-о-ох, — говорить становилось всё тяжелее. Проворный Снейп запустил ладонь прямо под плавки, а затем принялся наяривать мне в чувственном ритме. Я сглотнул свои обильные слюни, и продолжил читать вслух: — мы видим Фрейра, горюющего о потере возлюбленного, которого, как можно предположить, заточили в Стране Великанов.       Темп всё нарастал и нарастал. Я задыхался, глотал слова, даже целые предложения, но продолжал читать. Глаза едва не закатывались от удовольствия. Сжал крепче карандаш в руке. Напряжение скакало на ебанутых каруселях! Снейп перешёл на новый уровень — добавил смазки, и вот тогда… тогда он перестал сдерживаться. Прильнул к моему уху, шепча заветное:       — Не останавливайся.       — И… и сказал ему Фрейр в ответ, что видел одного прекрасного юношу и так по нему кручинится-я-я-я-я… Ах. Что не жить ему, если он его не добудет. М-м-м, быстрее!       — Дочитывай, Поттер, — почти шипел учитель. Он впился в мою шею около самого уха, присосался как комар, а я весь млел от его настойчивых ласк. Смущали пошлые звуки: хлюпала смазка, сердце долбило по ушам громким пульсом, скрипели стулья. В нос ударяли нотки лаванды смешанной с мужской плотью. Моей плотью.       — Когда Скирнир поведал Фрейру, как исполнил он поручение, тот молвил: Ночь длинна, две ночи длиннее. Ах, умф! Как вытерплю три! Часто казался мне месяц короче, чем ночи предбра-а-а-ачные.       Карандаш в руке сломался пополам. Я кончил читать и кончил ему в руку. Все трусы в сперме, всё ухо обслюнявлено, а ниже — след от засоса. Я опустился прямо на учебник, стараясь выровнять дыхание. Профессор тем временем с довольной улыбкой вытащил влажную салфетку и принялся старательно вытирать свою запачканную ладонь. Потом Снейп закурил прямо в моей комнате, хотя раньше он себе такого никогда не позволял.       — Отопри дверь, — попросил я его.       — А если кто-то зайдёт без спроса? Ты представляешь себе, что тогда случится?       — Мне… мне неуютно, когда дверь заперта. Чувствую себя как в ловушке.       — Хочешь об этом поговорить? — выпуская сизые клубы дыма, спросил Снейп.       — Нет…       — Гарри, без этого, увы, нам не обойтись. Рано или поздно…       — Не дави на меня! И отопри мою сраную дверь! — зашипев, я тут же осознал, насколько грубо это прозвучало. Устыдился, и залившись краской, торопливо добавил: — Пожалуйста.       Тот пожал плечами, затем направился к выходу, открыл дверь. Шторы вернулись по краям окон, свет вновь залил мою спальню. Я поспешил сменить штаны, пока кто-нибудь из прислуги не заявился сюда. Н-да, делать это в особняке весьма рискованное занятие. Хотя… от чувства близкой опасности я загорался азартом.       — Что скажешь на то, чтобы присоединиться ко мне на этих выходных? — предлагал я. — Мы с друзьями хотим покататься по Темзе на яхте. Будет ламповая вечеринка на борту.       — Прости, но у взрослых есть такая штука, как "работа", пацан. На выходных я должен перепроверить до кучи отвратительных работ двоечников.       — Да ладно тебе. Сделай одно исключение? Ну ради меня.       — Я слышу капризы, мистер Поттер? Вам должно быть стыдно.       — "В любви и на войне", как говорится. Я просто хочу, как можно больше времени проводить с тобой, Снейп. Прежде чем ты…       Прежде чем ты покинешь меня.       На это мой учитель в последний раз затянувшись сигаретой — потушил её об пачку, а бычок спрятал внутрь.       — Я подумаю, — пообещал он.       — Спасибо! Ты не пожалеешь…       — Если, — заострил внимание. — Если ты ответишь, кто автор поговорки, которую ты сейчас привёл.       — А? Поговорки?       — "В любви, как и на войне — все средства хороши", знаешь, кто её сказал?       — Кажется, это народная поговорка. Разве нет?       — Нет, Гарри. Её впервые озвучил король Генрих Восьмой, подписывая указ о казни своей жены, ради того, чтобы жениться на Анне Болейн. Удивлён?       — А я говорил тебе, что когда ты вот так вот умничаешь, то чертовски сексуален?       — Не подлизывайся.       — Король Генрих, король Генрих… Хмм, а это не тот, который казнил более шести своих жён?       — Нет, Гарри. У него было шесть жён, но с двумя он просто развёлся. Двух казнил по обвинению в измене, остальным же "повезло" умереть при родах.       Я тут же нервно сглотнул ком. Воображение рисовало мне роскошную плаху посреди зала, и заплаканную королеву, закованную в цепях. Палач опускает её на колени, тянет рычаг, и острое как бритва гильотина опускается, обезглавливая обвинённую в измене. Кровь брызжет на толпу благородных, а голова, вывалившись из корзины — покатилась с лестницы, теряя корону.

***

      Июль. Воскресенье. Обещанная ясная погода не наступила. Вместо неё улицы затянуло плотным утренним туманом. Я приехал на машине с Роном и Гермионой к пристани. Кругом сновали портовые рабочие, разгружали товары, и постоянно матерились. Мимо нас проехал какой-то колясочник в вязаной шапке и беспалых перчатках. Его обветренное беззубое лицо напомнило мне о детстве. Снова те жуткие картины всплывали в голове. Меня аж передёрнуло. Здесь всегда царила не самая уютная атмосфера: запах тухлой рыбы и немытых рабочих, сырость до дрожи в костях, шум воды.       Сквозь пелену белого морока мы увидели яхту — белоснежную красавицу по имени "Лилия", в честь моей матери. На носу стоял капитан, активными жестами подзывавший нас подняться на борт.       — Может всё-таки в бар? — предложил Рон.       — К полудню туман схлынет, — заявила Герми.       — Ну не знаю. Как по мне, уж лучше выбрать надёжный способ.       — Надёжный? И куда мы пойдём? Не забыл, что из-за того придурка нас больше не впускают в "Маленький Ливерпуль"?       — Кстати о нём, — неловко заговорив, я мотнул головой в сторону приближающейся фигуры. Друзья его не сразу узнали из-за тумана, ну а я… я его походку распознаю из тысячи. Вышедший на манер готического клипа: плавно и неторопливо, одетый в чёрную водолазку с закатанными рукавами. Волосы убрав в тугой пучок на затылке. Профессор был неподражаем.       — Только не говори мне, Гарри…       — Ведите себя хорошо. Усекли? Снейп и я… мы нашли общий язык.       Рон не смог сдержать издевательской усмешки, за что Герми стукнула его кулаком по плечу. Когда профессор подошёл к нам, то сразу засомневался:       — Не имею и малейшего понятия, на кой чёрт я сюда попёрся?       — Всё просто: я хочу, чтобы вы получше узнали тех "разгильдяев", с которыми я тусуюсь. И поняли, наконец, что они неплохие ребята.       — Ты это лучше своим родителям доказывай, а не мне, — парировал Снейп, скрестив руки на груди.       — До них всё как о стену горох, не достучишься. Уж лучше я примусь заслуживать доверие того, кто хоть что-то для меня значит, — в ответ аргументировал я, на что мой учитель опять встрял со своей песней:       — Не говори так, Гарри. Они же твои родственники. И им не всё равно!       — К несчастью…