Имя

За рабочим столом Рицу листает тетрадь с диковинными письменами, мрачнея с каждой страницей. Устрашающего вида физические уравнения в большинстве своем перечеркнуты красной ручкой. Поля тетради изрисованы узорчатыми фантазийными бабочками. Некоторые страницы целиком заполнены бабочками и лишены уравнений. Их дополняют гневные комментарии учителя внизу. На одной из страниц рисунки с нажимом замалеваны красным — учитель психанул. — Соби-кун… — Рицу медленно поднимает голову на стоящего через стол Соби и аккуратно закрывает тетрадь. — Тебе есть, что сказать? Исодзаки-сенсей принес ему эту красоту для демонстрации, утомившись от бесполезности голословных жалоб, и стал уже не первым учителем, возмутившимся успеваемостью лучшего Бойца школы. Системные занятия Соби почти не посещает, обучаясь по своей индивидуальной программе, но общеобразовательную часть Рицу ему никак не обеспечит. Он сам ни черта не понимает в этих формулах и графиках. А вот бабочки хороши. Почти так же, как те, что на стенах его кабинета. Соби не реагирует на символический вопрос. Стоит, опустив голову, профессионально демонстрируя всеобъемлющую покорность и глубокую вину. — Мне не дается физика, — говорит он, наконец, и голос полон сожалений. — Математика, астрономия, химия тоже. И история государства и права. Последнее он добавил зря. Расписался не только в гуманитарных мозгах, но и в лени. Вернее, в равнодушии. Но сделано это не для того, чтобы позлить, а для того, чтобы Минами-сенсей позанимался с ним историей государства и права. Наглый манипулятор везде ищет возможность выклянчить себе внимание, будто ему его недостаточно. Будто не стал еще дополнительной частью тела Рицу, не переполнился им, как морской воздух — солью. — Я попрошу Исодзаки-сенсея позаниматься с тобой отдельно, помочь подтянуть физику, — говорит Рицу сухо. — И пока он не сообщит мне о твоих успехах, усердии и прилежании, ты в мою комнату не войдешь. Вот теперь пошли живые чувства. Недоверие, затем досада, мгновенно выросшая в боль. Рицу усилием воли сдерживает улыбку, предвкушая слезы, наблюдать которые ему не надоест никогда. Но слез все же нет, и он дожимает. Небрежно хватает тетрадь, швыряет Соби в лицо. Цедит презрительно: — Убирайся. И широко распахнутые глаза наливаются оскорбленной влагой. Соби кивает, показывая, что понял, принял и готов исполнять. Он выглядит несчастным, но Рицу знает, что в глубине он удовлетворен. Его идеальный хозяин далек от плюша. Подобрав с пола тетрадь, Соби покидает кабинет степенно и изящно, копируя походку сенсея. Прощается вежливым поклоном и беззвучно закрывает за собой дверь. *** Очень трудно покрывать поцелуями спину, не натыкаясь на свежие следы кнута, вздутые и липкие от не успевшей подсохнуть крови, металлические и будничные на вкус. Вскоре Рицу надоедает выискивать нетронутые участки, и он скупо бросает: — Перевернись. И вот Соби обращен к нему лицом. Глаза туманные, как рассветные озера, нездешние. Приоткрытый рот просит поцелуя, но никогда не поцелует сам. Ладони прижаты к простыне. Рассыпанные по подушке волосы нежно пахнут шампунем, не успев еще провонять куревом. Спустя почти месяц усердной работы физика худо-бедно поддалась, и Соби был допущен в спальню. Все это время оба изнывали по углам, внешне сохраняя одинаковую высокомерную невозмутимость. Борьбу за успеваемость по остальным проблемным дисциплинам необходимо вести на каком-то другом поле. Но иного наказания, кроме как отдалить от себя, Рицу придумать не может — Соби больше ничего по-настоящему не боится. С поощрением дело не лучше — Соби ничего, кроме как быть хорошим Бойцом при хорошей Жертве, по-настоящему не хочет. Тяжелая ситуация. Единственное, на что Рицу способен — сбросить ярмо со своей шеи, найдя для питомца другого хозяина. Хоть есть в этом что-то безответственное и неуловимо жалкое. Рицу входит в него одним сильным толчком, не размениваясь на предварительности и осторожности. Эта боль для Соби ничто, он не реагирует на нее даже оттенком взгляда. Только ладони отрываются от простыни и тянутся к нависшим над ним плечам. — Не смей, — шепчет Рицу, и те возвращаются на место, вжимаются в постель до белеющих ногтей. Наблюдать за тем, как Соби уносит — отдельный вид удовольствия. Его лицо становится чужим и инородным, похожим на красивую голограмму, маскирующую что-то жуткое. Тело, натренированное на мертвую выдержку, срывается, становясь отзывчивым и беззащитным, как выковырнутый из панциря моллюск. Он свободно елозит истерзанной спиной по постели, будто не чувствуя ран, но стонет и вибрирует от скольжения кончика языка по линиям ключиц. Фантастическая способность закрываться от боли и распахиваться для ласки. Ноги стискивают поясницу, как спрут — добычу. Рицу слабеет от секунды к секунде — Боец хлебает Жертву с жадностью, не нужной ни для одной, даже самой ожесточенной битвы. — Ты вампир… — выдыхает Рицу почти жалобно. Словно обороняясь, он крепко сжимает зубами мочку уха Соби, дергает и треплет ее, но это бесполезно. Сейчас Соби чувствует только то, что хочет чувствовать, и берет то, что хочет взять. Загребает с лихвой, заполняя дыру, образовавшуюся за время воздержания, кажущегося теперь до стыдного нелепым. Мстит. Потом он будет плакать и просить прощения, а пока работают инстинкты. У них нет и не будет настоящей Связи, но кому она нужна, настоящая?.. После оргазма Рицу отключается. Выйти из Соби — как выдернуть вилку из розетки. Все индикаторы разом гаснут. Неизвестное время спустя он возвращает себе сознание и ожидаемо находит прижавшийся к нему комок в слезах. — Почему ты еще здесь? — спрашивает Рицу, сбрасывая со своей груди сочащуюся влагой голову. Соби садится, поджав под себя ноги, молчит. Как же раздражает его манера медлить с ответом. Причем, медлит он, когда готовится сказать правду. Вранье слетает с его губ быстро и естественно. — Потому что вы меня еще не обняли, — отвечает он, наконец. Неторопливо, даже заторможено вытирает ладонями лицо. Смотрит виновато и осуждающе одновременно. — Последний раз вы обнимали меня третьего мая, — продолжает тянуть. — Слишком давно. Рицу совершенно не помнит то объятие, как и его причины. Был сильно пьян? Вероятно. Сейчас можно было бы выторговать высокий балл за тест по астрономии, но ему не хочется даже держать глаза открытыми, не то, что шевелить губами или мозгом. — Накажите меня, — после паузы Соби меняет вектор, разворачивая желания на сто восемьдесят градусов. — Я набросился на вас и замучил. Рицу коротко и лениво улыбается в потолок. Наказание нашло себя само, не надо ничего выдумывать. — Пустяки, — говорит он надменно, стерев улыбку. — Идеальным и правильным ты будешь для своей Жертвы. Стрела бьет в самое сердце. Лицо искажается и застывает в гримасе скорби, грудная клетка замирает, потому что Соби перестает дышать. Атмосфера звенит ледяным железом, пахнет безнадежной, непроницаемой тоской. Соби выглядит серым и каким-то пугающе взрослым. Будто, пока в этом мире шли секунды, он провалился в другой мир, где прожил пару десятков лет. — Я буду идеальным для вас, — отвечает он с тяжестью и холодом дробильного молота. — У меня нет других причин стараться. Рицу нашаривает рукой край сбитого одеяла, подтаскивает его к себе, частично укрываясь. Установить Связь с Соби — почти как жениться на собственном ребенке. Звучит, как полная дикость. Конечно, он много и всерьез думал об этом, но всякий раз приходил к одному выводу — полная дикость. Соби придвигается к нему вплотную. — Вот здесь, — говорит он тихо, поглаживая пальцами правой руки локтевой сгиб левой — нежное бледное местечко с четкими синими венами. — Вот здесь я хочу ваше Имя. Соби хочет Имя, а Рицу хочет сигарету. Но курить в постели он считает мерзким, а встать, по ощущениям, сможет не раньше, чем через полчаса. Нет, это не старость, конечно, не она. До нее еще половина жизни. Просто они оба слишком оголодали за этот почти месяц. — У тебя есть одна минута, чтобы исчезнуть, — сообщает он равнодушно. — Если не успеешь одеться, исчезнешь голым. Соби дергается, как нормальный человек, у которого не убиты реакции на боль, дернулся бы от удара кнутом. Потом плавно встает и принимается монотонно, без суеты собирать свои разбросанные вещи.