Дитя Азкабана

Слизеринцы с язвительным одобрением восприняли в нем перемены. Учителя восприняли их настороженными оглядками. Он никогда не смог бы предугадать реакцию Лили Поттер. После перепалки с Сейвиором все заметили, как он изменился. В физическом плане все было понятно, но тем, что вызывало опасения, было его колеблющееся настроение. Даже незначительная вещь могла вызвать срыв – он все время был на грани, и нередко его глаза постоянно оставались ярко-зелеными. Он был недоволен отсутствием продвижения в его расследовании заикания Квиррела. Чтобы снять отслеживающее заклинание, ему только нужно дождаться Хэллоуина, по этому поводу он был спокоен. А еще его забавляло то, что Драко Малфой считал себя его «другом». Все, кроме него обходили его стороной. Никто не хотел сталкивается со тьмой внутри него. Даже Дамблдор избегал смотреть ему в глаза. В тот раз он сидел в библиотеке, вокруг него были разложены книги, и он неспешно работал над сочинением по травологии. Время от времени он посматривал на учебники, затем на свой свиток пергамента, прежде чем возвращался к тому, что продолжал писать и бросать беглые взгляды на большое арочное окно. Время от времени сидящая в секции по трансфигурации Гермиона Грейнджер бросала на него внимательные взгляды в нелепой надежде на то, что это каким-то образом его разозлит. Однако скользя по поверхности своего сознания, он едва ли замечал грязнокровку. Приглушённые покашливания, торопливый шепот, звук царапающих пергамент перьев, тяжелые вздохи, случайно переворачивающиеся страницы, – все это наполняло библиотеку. Но было тихо, почти бесшумно, так что мадам Пинс не жаловалась. Она настаивала на том, чтобы библиотека оставалась в идеальном состоянии, поэтому только наблюдала за всеми своими блестящими глазами. Сквозь хрустальные окна пробивались золотистые лучи осеннего солнца, из-за которых книжное пристанище имело такое приглушенное свечение, только усиливающее всеобщую вялость, которую ощущали, кажется, все, кроме учеников, готовящихся к СОВ и ЖАБА. Теплота и комфорт вместе с запахом старого пергамента, что царили в помещении, создавали атмосферу мира и спокойствия. Реакция Лили Поттер быстро все это разрушила. Учащенно дыша, в библиотеку ворвалась огненно-рыжая макушка с покрасневшими глазами цвета травы, словно она уже очень долго сдерживает плачь. Ее взлохмаченные волосы не сочетались с небесно-голубой мантией явно мужского покрова надетой по случайности. Она лихорадочно осматривалась, игнорируя неодобрительный взгляд от мадам Пинс и взгляды удивления от окружающих, всех, кроме Гарри, в чьих изумрудных глазах, которые сузились в презрительной ненависти, поселился холод. Когда она наткнулась на них, то вздрогнула, но даже тогда все равно быстро добралась до него, сев на против. Он поднял бровь и безучастно сказал: — Да, леди Поттер? Проскользнувшая в ее лице боль отчасти доставила ему удовольствие, поскольку его жажде мести уделили долгожданное внимание. Да, она должна страдать, как страдал он, а он будет просто стоять и смотреть, как стояла и смотрела она. — Гарри… – ее голос задрожал. — Мне так жаль… Я и представить не могла, что у Джеймса было на уме! Мой хороший… — Хватит. Она моргнула. — Прости, что? Он усмехнулся. — Я больше не «твой хороший», вообще-то уже очень давно, леди Поттер. Только теперь это официально, – он наклонился вперёд и прошипел, — меня не волнует, что лорд Поттер не посвятил вас в свои планы. Он просто подал документы. Вы с ним ещё давным-давно отказались от меня, – он откинулся назад, снова взяв перо в руки. — Я советую вам уйти, поскольку мне больше нечего вам сказать. Ее глаза наполнились слезами, и она быстро заморгала. — Ты не должен так говорить. Я твоя мать. — У меня нет матери. Она поперхнулась, ее нижняя губа задрожала, прежде чем вдруг всхлипнуть. — Прости. Что бы я ни сделала… Прости. Просто скажи, что я сделала, и я извиняюсь. Он медленно ещё раз повернулся к ней, его лицо стало очень суровым. — Сказать, что вы сделали? В библиотеке резко похолодело. Удушающая, пугающая магия сверкнула в воздухе, словно молния, – несколько первокурсников вздрогнули. Мадам Пинс замерла на месте: только однажды она ощущала такую магию, и с тех пор прошло очень много времени. — Вы игнорировали меня. Всегда игнорировали. Все мои достижения отдавались Сейвиору. Все его промахи вешались на меня. Я жил в тени этого сквиба, – он резко рассмеялся. — А потом, естественно, пришел и исчез Темный Лорд, все лавры достались Сейвиору. Но вы забыли меня. Помните, сколько я лежал под теми обломках, понимая, что мои родители не придут и не вытащат меня? – продолжил он, не обращая внимания на соленые дорожки на бледной коже женщины. — И тогда все было так, словно меня вообще не существовало. В дни рождения. На рождество. Мне не доставалось ни крошки со стола, пока вы бегали вокруг тех позорных, безграмотных, непристойных, внебрачных отбросах родителей, которые принадлежат к классу предателей крови, – он шипел, почти переходя на парселтанг. — И когда меня арестовали, что вы делали? СМОТРЕЛИ! Все вздрогнули от громкого вскрика. — ВЫ СМОТРЕЛИ КАК МЕНЯ УВОДЯТ ЗА ТО, ЧЕГО Я НЕ ДЕЛАЛ! ВЫ БРОСИЛИ МЕНЯ ГНИТЬ! ШЕСТИЛЕТНЕГО РЕБЕНКА! Он заставил себя успокоиться, но это не удержало отвращение, боль, горечь, яркую, чистейшую ненависть от того, чтобы просочиться в его последние слова. — Я смог бы жить без любви. Мне никогда не была нужна она от вас. Но вы никогда не боролись за меня – ни разу – вот, что ранит, всегда ранило. Он схватил свой кожаный портфель, взмахом руки поместив туда сочинение, прежде чем, словно буря зимой, вылететь из библиотеки с развевающейся позади мантией. И он был прав. Лили все это понимала. Она могла вспомнить те года, перерыть каждое воспоминание, связанное с Гарри, и ни в одном она ни разу не говорила, что любит его. Ни разу она не боролись за него. Никогда не упрекала Джеймса в том, что он предпочитал проводить больше времени с Сейвиором. Она всегда забывала проверить, присутствует ли вообще с ними Гарри в день рождения или на рождество. Она пропускала мимо ушей просьбы Сириуса проводить больше времени со старшим близнецом. Она только смеялась и говорила, что проводит с ним кучу времени. Она лгала. Не только Сириусу, но и себе. Она задыхалась от отвращения к себе. От попыток убежать от себя ее кожа покрывалась мурашками: все ее тело пробирала неприязнь. Все, что случилось, все, что сделало ее сына таким, было ее виной, ей это было предельно ясно. Джеймс тоже был виноват, часть вины всегда будет на нем. Но вторая часть лежит на ней. Они оба не справились как родители. Как люди. Они подвели ребенка так, как никогда не прощают. Такую ненависть и отвращение она ощущала к себе, когда, не оглядываясь, выбежала из Хогвартса. Она не вернулась в поместье Поттеров. Она не собиралась туда идти. Нет. Отчаяние и осознание – вот, что привело ее в «Кабанью голову». Именно там она испустила последний вздох. Гробовщики сказали бы, что это алкогольное отравление. Свидетели в библиотеке сказали бы, что это самоубийство. Гарри сказал бы, что туда ей и дорога.