Дитя Азкабана

В памяти Эладоры Лестрейндж осталось несколько прекрасных вещей. За свою короткую жизнь вне стен тюрьмы она видела так немного, и когда придут Дементоры, они отнимут все ценное, что у нее было. Ее папа говорил, что раньше Рабастан был красив, а ее мать настолько прекрасна, что не описать словами, даже он был ничего, в отличие от теперешнего изможденного и истощенного вида; все это тоже отняли Дементоры. Она знала, что красоту, которая, словно роза, могла бы цвети на ее чертах лица, у нее отобрали, как и все остальные прекрасные вещи, но ее папа говорил ей, что все иначе. Самое раннее ее воспоминание о прекрасном было о том, как она улизнула из приюта, в котором ее так бездумно бросили, как ненужную вещь. Это была поездка в Лондон, и они были так близко концертному залу, в котором проходят самые примечательные променадные концерты. Когда-то она помнила мягкие штрихи скрипки, хотя уже давно забыла, как они звучат, ей было интересно, сможет ли она услышать ее снова. На бледную тень, проскользнувшую внутрь, а потом и на балкон, где она забилась в угол, никто не обратил внимания. Она прослушала весь концерт – скольжения смычков по струнам, мелодичные нажатия по клавишам фортепиано, тихие удары перкуссии и насыщенные звуки труб и тромбонов. Все это она слышала, и это стало ее первым воспоминанием о прекрасном. Следующее было о том, когда приют настоял на том, чтобы все девочки от двух лет ходили в танцевальную школу в соседнем городе на балет. Ее забыла надзирательница, и она осталась в коридорах одна. И когда она преодолела сияющие стены с мраморными полами, она оказалась там, где балерины, непереставая, танцевали; она наблюдала за ними такими большими серыми глазами. Это воспоминание навсегда отпечаталось в ее мозге, это было причиной, по которой она хотела научиться также грациозно ступать. А теперь это было причиной, по которой она знала, что не все прекрасное было утеряно в кошмаре, в который она попала. Было ещё одно воспоминание о прекрасном, и, прежде чем покинуть ее, оно очень долго жило с ней. Эти изумрудные глаза цвета смерти, красота, которую она даже вообразить себе не могла, поэтому боялась ее. Но в его глазах – в глазах Гарри – она была такой мягкой и зовущей, что Элла была бы рада ей, только бы увидеть их в последний раз. Во мраке Азкабана они были сокровищем, взглядом, будившим ее от кошмаров, и разговорами, на которые был не способен Гарри. Среди в сочившейся холодом сырости и отчаяния она ждала это прекрасное, что поклялось вернуться. В соседней камере лежали ее папа с дядей, ее мать в углу камеры напротив напевала в песне обещания. Как и у ее матери, у нее была своя собственная камера. Она уже так давно была одна, что почти что забыла, каково это, делить ее. Какое-то время она жила с Гарри, а с папой – только один год. Их с матерью специально держали отдельно, как наказание для обеих. Чтобы, как бы долго они не сидели и не гнили, никогда не обнялись, иссыхая, словно скелеты в шкафу Добра. - Темно-белокурые волосы Эмилии Мун напоминали ему об обещании. Серебряный оттенок глаз его однокурсника – Драко Малфоя – напоминал ему о нем. Сырой холод, сохранявшийся в подземельях, напоминал о нем. Кошмары, которые каждую ночь без исключений снились ему, напоминали о нем. Протянутые руки в предсмертных мольбах напоминали о нем. Маленькие, изящные руки Дианы Карфилд напоминали о нем. Насмешки и настороженные взгляды напоминали ему о нем. Шрам на лбу его бывшего брата напоминал ему о нем. Он никогда не смог бы забыть свое обещание ей. Им. Что он вернётся. Что он вытащит их оттуда. И с Темным Лордом на своей стороне он это выполнит. Он помнил, как единственные люди, которые посещали их (если в них достаточно человеческого, чтобы считается таковыми), притащили пинающуюся и ругающуюся Эладору Лестрейндж. Они бросили ее в его камеру, она ободрала свои высокие скулы о шершавые серые плиты. В молчаливом противоречии, но в то же время в просьбе, чтобы кто-нибудь услышал ее крики, она смотрела на него глазами, которые были идеальной смесью цвета глаз ее родителей. На поверхность всплыли воспоминания, и в его лбу отдалась резкая боль. Это был еще один шторм. В неизвестной симфонии о холодную серую сушу, на которой стояла холодная серая тюрьма, бились холодные серые волны. Изредка, под час грозы и сверкания молнии – даже она не могла как следует осветить небо – они врезались в стены; даже такое маленькое изменение заглушала холодная серость. Единственным, что разбавляло ее, были сами заключенные, хоть все они тоже выцветали; их краски тускнели, пока они не сливались с всепоглощающей холодной серостью. Он был один в камере. В соседней сидели Родольфус и Рабастан Лестрейнджи. Напротив него – Беллатрикс Лестрейндж и Барти Крауч младший. С другой от него стороны в серебряной клетке – Фенрир Сивый. Чтобы темнейшие из преступников – самые опасные – были здесь забыты, они запрятали их в одном из дальних углов тюрьмы. Они часто коротали дни разговорами – части дней, которые они не проводили в воплях, когда мимо них проходили Дементоры, или когда они не лежали в изнеможении с закрытыми глазами и неровным дыханием. Дальше по коридору – за пределами того, где они могли видеть, – раздавались крики и мольбы. Они принадлежали девочке – не женщине, а девочке – и он не мог не думать, был ли ещё один ребенок обвинен за молчание. За невиновность. В кроваво-красных мантиях прибыли единственные посетители тюрьмы, двое из них держали девочку за разные части тела, пока она извивалась и корчилась, пиналась и царапалась. Она была юной. Миниатюрной. Меньше и младше, чем он. Но в своей мертвенно-серебристой глубине ее глаза казались постаревшими. Темно-белокурые волосы были растрёпанными и развевалась из-за ее отчаянных попыток сбежать. Ни один из них не удосужился оценить остальных посетителей. Они были просто размытыми пятнами в их оставшихся воспоминаниях. Со щелчком отперлась дверь камеры, и распахнулась от яростного пинка. Девочку жестоко бросили внутрь, и с резким всхлипом она проехалась по шершавому каменному полу. У нее не было времени попытаться сбежать, прежде чем двер закрылась, и посетители ушли. Одно время они просто смотрели друг на друга, один с вялым любопытством, другая с вытаращенными глазами и утихающим подозрением. — Гарри Поттер, – предложил он. Он хрипел – им никогда не давали достаточно воды. — Эладора Лестрейндж. У нее был тихий голос, но он рассказывал истории тысяч затерянных в мелодии певчих птиц рек, которые с воплями встречали печальный конец и красным вихрем падали в воды. За ее именем не последовала тишина, Родольфус с Беллатрикс уже прижимались к решеткам камер, напрягаясь, чтобы получше рассмотреть ее. Это привлекло внимание Рабастана, и, выйдя из подавленного состояния, которое уже третий день охватывало его, он подошёл ближе. И Барти, и Фенрир просто, подняв глаза, смотрели на нее, ожидая, когда откроется занавес. Его глаза жгли, и он прикрыл веки, пытаясь успокоить себя глубоким вдохом. Нет. Он не забудет свое обещание. И нет. Он сдержит его. Он вытащит их. Даже если это последнее, что он сделает. - Фенрир никогда не одобрял (и не мог) насилия над ребенком, заточения ребенка, пытки ребенка. Его должны лелеять. Он должен быть любим. Многие посмеются над этой мыслью и укажут ему на прошлые ошибки, но он никогда по своей воле не кусал ребенка, не нуждающегося в семье. Семья – вот, что получали оборотни. Стая взамен на дом. Был только один, кого он укусил по другой причине. Это было для того, чтобы защитить остальных, но даже если так, он сожалел об этом. Хотя бы просто потому что он не предвидел, во что отец мальчика заставит его поверить. С его стороны Ремус Люпин был ошибкой, и он признает это. Они утверждали, что он монстр, но он не видел разницы между собой и ними. Они бросили в глубины Азкабана двух детей на вечное существование среди худших преступников. Когда прибыл маленький Гарри, он стал яростным заступником того, а впоследствии и Эладоры, когда, как итог суровой реальности, ее бросили в сторону. Не то чтобы он много мог сделать, связанный по ногам и рукам клеткой из серебра, без возможности сбежать, но с тщетной надеждой, что Темный Лорд вернется. Его янтарные глаза скользнули по соседней камере, где Эладора свернулась в такой маленький клубок, в который только могла. Эти темно-серебристые глаза, не моргая, уставившись в пустоту, были широко раскрыты. Тело ее дрожало, а разум находился в таком хаосе и изобретательной, разной по продолжительности пытке, наступавшей после каждого визита, какой подвергались все они. Он хотел обнять, защитить и успокоить ее. Но ничего из этого он сделать не мог. Только наблюдать. Как заставляли наблюдать ее родителей. Как заставляли наблюдать Рабастана. Как заставляли наблюдать Барти. Это все, что они могли. Наблюдать. Слушать. И надеяться на скудные разговоры между каждыми эпизодами. Зачастую он считал, что, будь они все поодиночке, то ни один бы не смог сохранить хоть какое-то подобие вменяемости. Их разговоры и уроки Эладоры – все, ради чего им оставалось жить. Всем им нужно продолжать идти вперёд. Он вздохнул, его чувства обострялись от света почти полной луны. Даже его дар больше не давал ему передышки. - Это было бы сносно, часто думала она, это было бы сносно, если бы не Дементоры. Ее спрашивали, что она слышала – что видела – когда они проходили мимо нее, на эти вопросы она никогда не отвечала. Она не говорила о том, через что, по вине маглов и этих «праведников», она прошла, но они могли догадаться, она всегда отвечала, что прежде всего ответ кроется в причине, по которой она здесь. Она не хотела убивать тех людей, но когда в ее разуме всплывали образы их трупов, какая-то часть ее хохотала со злорадным ликованием. Она испытала столько боли и страданий из-за них. Она ничего не делала. Ее магия ничего не делала. Но тем не менее, ее дважды осудили. Осуждение и приговор – вот, что она видела, чувствовала, слышала в призрачном дыхании Дементоров. Там было стерильно и холодно, даже если по стенам стекала кровь, в которой отдавались отголоски криков тех, что были до нее. Ее чем-то накачали, после того как она дала понять, что по доброй воле никуда не пойдет. Ее тело казалось тяжелым, она не могла пошевелиться. Все тот же священник, приходивший каждое воскресенье, стоял с все тем же своим обыкновенным жалостливым взглядом, словно сам знал, что она будет гореть в аду. Кроме него был ещё один, от которого несло солоноватым одеколоном. В тенях таились и другие, на их лицах отражалась пустота и безучастность, каждый держал в руках что-то, что она не узнавала. Никто здесь не сжалится над ней. К каждому концу алтаря они приковали ее лодыжки и запястья, давая ей мрачное представление о том, что станет ее первой пыткой. Вода. Ледяными каплями она обрушилась на нее, «очищая» ее от греха, заставляя ее задыхаться. Не то, чтобы она понимала это. Единственное, что она чувствовала, – жжение и то, что не могла дышать. Единственное, что она слышала, – собственные крики и резкие отголоски стоящих над ней людей, которые свято верили, что в ней находится дьявол. Когда закончился дождь, она была в заторможенном состоянии. Было слышно песнопение. Все жгло. Произносились молитвы. Они становились громче. А ей – страшнее. Она этого не хотела. А кто бы хотел? Она хотела, чтобы вернулись ее родители. Она хотела тихих колыбельных и доброжелательных улыбок, о которых, чтобы успокоиться, мечтала перед сном. Того же хотела ее магия. Но у нее был более жестокий метод достижения цели. От каменных стен помещения эхом отдавались крики, они отскакивали от нее и подпитывали разразившееся вокруг нее пламя. Их тела пронзили ножи. И пол, и стены, и ее кожа окрасились кровью. Она чувствовала ее. И ей было некуда от нее деться. В нос ударил смрад семи трупов и двух смертельно раненых. По стенкам горла ползло осознание первого убийства, заставляя ее задыхаться от собственного ужасе и слез. От этого не уйти. Этого не забыть. В ее мозг въелось каждое мгновение. Она была только ребенком. Она все еще ребенок. Из темного угла ее камеры вырвались новые рыдания, разбивая сердце кое-какой, но семьи. Но вместо того, чтобы стать водянистыми, они ожесточились. Они не смогут отнять месть так же, как красоту. Дементорам это было не нужно, потому что это свело бы их с ума, довело бы до депрессивного состояния и дало бы причину жить. Теперь все надежды были на Гарри. На Гарри, его миссию по нахождению Темного Лорда и освобождению всех их. Даже если в итоге он умрет. Даже если…