За краем поля

Весь вечер Ваня изливал Саше душу, рассказывал про свою жизнь, про змеиный род, от которого остался он один. К мёртвому Петру Ваня боялся подходить — яд, которым отравили брата, был опасен для него даже запахом. — Что это за трава такая? Как она вообще выглядит, где растет? — любопытствовал Саша. — К счастью, в наших краях ее давно извели, иначе мы могли бы наступить случайно или коснуться. Может, где-то растет в дремучих чащах, но я не видел. Не искал, конечно. Тот, кто Петра отравил, хорошо в травах разбирается, — Ваня покачал головой. — Опасно мне здесь оставаться. Теперь, когда свадьбы уже не будет, увидимся ли мы еще с тобой? Он посмотрел на Сашу печально, морщинка залегла между изогнутых бровей. По-юношески свежее лицо Вани выглядело утомленно и болезненно. Саша поймал себя на мысли, что беспокоится о старом друге. Что, если яд подействовал и на него? Он не хотел Ване смерти или страданий. Какая-то часть Саши понимала, что тот, чью руку он бережно сжимал, — убийца, на чьей совести гибель многих людей, упырь, само существование которого противно христианину, дьявольское отродье. Другая же часть с нежностью смотрела в Ванины светлые глаза, подернутые влагой, ласкала взглядом его с горечью изломанные губы и жалела его. Саша боролся с этой безумной частью, но она одерживала верх раз за разом. Когда совсем стемнело, по саду поплыл сладкий запах ночных цветов на клумбах и белые звезды зажглись на стремительно чернеющем синем небе, Саша обнял Ванины продрогшие плечи и увлек его за собой в дом. Никем не замеченные, они прошли в Сашину комнату. Разговаривать было уже не о чем, они просто лежали на кровати молча, как люди, которые так хорошо знают друг друга, что даже в совместном молчании понимают, о чем другой думает и о чем страдает. Ваня, заключенный в крепкие объятия, положил Саше голову на грудь и тихо уснул, посапывая, как ребенок. Утомленный, напуганный и доверчивый — Ваня тронул сердце Саши в который раз, и тот нежно коснулся губами его лба, смахивая светлую прядь ласковой рукой. «Спи, мой хороший»

***

Пустая половина кровати, где засыпал вечером Ваня, во второй раз удивила Сашу меньше. Со сна лениво он бросил руку на то место, где хотел бы почувствовать Ванино теплое тело, но ощутил лишь пустоту и прохладу простыни, потянулся, посмотрел в окно. Там за кружевными занавесками билась на легком ветру ветка с мелкими зелеными еще яблочками и голубело яркое небо. Сквозь приоткрытую створку в спальню влетал пряный аромат полей, уже нагретых горячим утренним солнцем, острый хвойных дух сосняка и едва заметный сырой запах речной воды. Саша любил лето: его жар, слепящий свет и насыщенность красок. Проснувшись окончательно, он бодро соскочил с кровати, размял плечи и приоткрыл дверь, чтобы приказать слуге принести воду для умывания. Саша едва не вскрикнул, упершись взглядом в испуганные глаза горничной, стоящей прямо за дверью. Сердце заколотилось сперва от неожиданности, а потом замерло от вида ее окаменевшего лица. — Чего тебе? — недоуменно спросил он, на что девушка пролепетала еле слышно. — Его Сиятельство… Федор Дмитриевич убит… Саша стоял сначала молча, не двигаясь с места, будто не поняв, услышал ли он сказанное на самом деле или ему показалось, а затем бросился в глубину дома прямо в ночном белье, оттолкнув девчонку с прохода так, что та отлетела к стене. Он вбежал в спальню Федора, возле которой с тихим испуганным шепотом переминались слуги, и сразу отшатнулся назад, судорожно схватившись за край комода у стены, чтоб не упасть. Саша был крепким духом, но от увиденного голова закружилась, а к горлу подступила дурнота. Силой заставил себя открыть глаза и рассмотреть брата. Федор, белый, как полотно, лежал на окровавленной кровати, кровь была на полу, даже на стене слева среди розочек на обоях виднелись капли и потеки. На левой стороне шеи явно проглядывали из-под запекшейся крови следы укусов. Не помня себя от горя, Саша вполуха слушал растерянные обрывочные фразы врача, за которым срочно послали человека: — Федор Дмитриевич умер от потери крови, могу это утверждать, — голос врача дрожал. — Мне приходилось видеть родильниц, погибших от кровотечения, — заверил он, поднимая глаза на Сашу. — Убийца разорвал сонную артерию… хм… зубами? Как же ярость его была сильна… Врач невольно перекрестился. Уже всем было ясно, что не человек, а нечисть орудует в имении Соколовых. — Разыскать упыря Ерпетина, — почти беззвучно, с выдохом, проговорил Саша, а затем набрал воздух в легкие и гаркнул так, что слуга при нем вздрогнул: — Найти эту тварь и привести мне! Половину дня Саша провел как в полусне, оглушенный. Не находя себе места, он бродил по дому, ожидая лишь одного — возмездия над Ваней. Чувствовал он и свою вину, что сразу не запер Ерпетиных, как только был убит слуга и стало очевидно, кто творит бесчинства. Саша захотел быть справедливым, разобраться прежде, а потом пожалел Ваню, потерявшего брата — как никто, Саша понимал его боль, ведь сам был очень привязан к Федору. И вот что случилось. Своей жалостью дал возможность Ване отомстить за Петра и самого Сашу брата лишить. Ненависть к Ване, подкрепленная обидой за предательство, за лживые речи и ласки, усыпившие бдительность, нарастала в груди, разгоралась, как огонь. И вырвалась пламенем, когда он пришел в церковь, куда отнесли обмытое тело Федора для отпевания. Увидев, что рядом с Федором лежит тело Петра Ерпетина, Саша в ярости бросился к настоятелю, забыв про правила благочестия: — Что делает тело проклятого упыря в храме? Уберите его прочь! Отец Иосиф, до того меланхолично зажигавший свечи перед иконостасом одну от другой, развернулся к Саше, вытаращив глаза и, как видно, потеряв дар речи. Чуть замешкавшись, священник ответил глухо, словно пряча внутри раздражение: — Куда же повелите его деть, Ваше Сиятельство? — не решился спорить с графом и своим благотворителем. — Господин Ерпетин не забирает тело своего родственника. — Да куда угодно! — Саша взмахнул рукой, отворачиваясь. — Хоть в сарай, — через открытую из-за жары настежь дверь церкви виднелся край деревянной постройки во дворе, служившей хозяйственным целям. — Вот как Вы уже распоряжаетесь, Александр Дмитриевич! — услышал он женский холодный голос и резко обернулся. — Хозяином себя почувствовал? — Анна стояла в тени, чуть выйдя из-за колонны. Лицо жены Федора сохраняло обычное бесстрастное выражение, но Саша не мог не заметить искры ненависти в ее серых, как сталь, глазах. — Что, простите, Анна Ивановна? — в смятении переспросил он. — Разве не Вы теперь станете хозяином в этом имении? После смерти Федора, — она чуть качнула головой и вышла вперед так, что луч света выхватил строгое лицо в обрамлении темных локонов. — Выгодна Вам его смерть, Вам и Вашему любовнику белокурому! Слова ее разрезали установившуюся тишину как хлыст. Саша вздрогнул, словно его ударили тем хлыстом, и заговорил ошеломленно: — О чем Вы говорите? — Знаю всё про тебя! — сказала Анна так, словно плюнула словами ему в лицо, вмиг забыв об этикете и обратившись, как в детстве, на «ты». — Всегда Феде завидовал, что он старший! Отец выгнал тебя — содомита проклятого, подальше от дома, с глаз долой. Но ты приехал, решил выслужиться, убийцу крестьян найти. — Анна поставила руки на пояс и угрожающе надвигалась на оторопевшего Сашу, глядя на него снизу вверх, но с таким вызовом, что он невольно сжимался. — А сам-то знал прекрасно, кто упырь — любовник твой старый. Сговорились с ним, воспользовались шумихой и убили своих братьев старших: ты его, а он — твоего, и освободили себе путь к наследству! — Чушь это! — выкрикнул Саша, задыхаясь от возмущения. — Бред полнейший! — и выскочил следом за церковными служками, которые в то время выносили тело Петра из храма, но остановились на мгновение в дверях и изумленно посмотрели на господ. Как додумалась обвинить его в смерти любимого брата обезумевшая вдова? Откуда знает она про Ваню? Никто не знал о нем, никто! Отец тоже не знал о содомии и не прогонял он его, Саша сам в Петербург уехал. Не о наследстве Саша мечтал, а о служении Господу — всем было известно. Он исподлобья глянул на украдкой смотрящих на него служек. Лицо пылало. Все было бредом в словах Анны, хоть и бредом правдоподобным. Лишь про любовника она не соврала. Следила, что ли, за ним? Да нет же, они с Ваней хорошо прятались, никто не видел — да и что видеть, была у них любовь лишь один раз, в первую ночь, как Ерпетины прибыли. В бешенстве он забежал в сарай, широкие двери которого были распахнуты в обе стороны, и сразу брезгливо сморщился, крикнув зло отцу Иосифу: — Чем тут у вас воняет? — в помещении стоял отвратительный запах помоев, кисло-тухлый, уксусный. — Да то кагор скис, бутыль целая, — стушевался священник, потупив глаза, как провинившийся дворовый человек, — слил его в яму, вот и воняет. Саша мельком глянул на яму справа от входа, наполненную темной жижей, в которой плавали овощные очистки и коричневые прелые яблоки, должно быть, прошлогодних запасов. С отвращением отвел глаза, пнул пустую бутыль с широким горлом с густыми темными остатками кагора по стенкам, небрежно брошенную на полу рядом, осмотрел весь царящий беспорядок: всюду валялись хозяйственные инструменты, солома, ошметки грязи с сапог — отец Иосиф не отличался чистоплотностью. Петру Ерпетину самое место лежать в этом месте, а не в храме. Со злорадным удовлетворением Саша вышел прочь и зашагал по дороге к дому. Тогда лишь, проворачивая в голове чудовищные слова Анны, он задумался об истинном убийце Петра. Надо было поговорить с Марусей, кто ей яд дал, кто надоумил. Саша поспешил в поместье, подгоняемый тревогой — что-то не складывалось в его голове, что-то он упускал. Он пронесся по мощеной дороге через сад, ведущей к парадному входу в особняк, но опоздал — у дверей его встретила зареванная Глафира, теребящая платок в руках. От слез невзрачная внешность молодой женщины посерела и поблекла ещё сильнее, углы рта страдальчески опустились. — Что случилось, Глафира Ильинична? — спросил он, заглядывая в опустошенные голубые глаза женщины, и поледенел внутри, чувствуя: что-то страшное произошло. — Мария Дмитриевна, Маруся наша, повесилась, — выпалила Глафира и залилась слезами. Саша уже не слышал ее. В голове загудело, мир вокруг наполнился гулом, тело повело в сторону, и он безвольно осел на дорожку. — Маруся… Как же это? — В сторожке той, где Луку, лакея, нашли, — услышал он будто издалека голос Глафиры, срывающейся на рыдания. — Записку она написала. Ее это почерк, я узнаю. Будто во сне, медленно Саша протянул руку и взял листок с несколькими словами, написанными девичьим скорым почерком. «Из-за моего поступка Федора убили — лишь об этом сожалею, но не об убийстве, мной совершенном. Нет мне смысла жить на свете без любимого моего Луки и без брата, за меня погибшего. Не хочу, чтобы вампир высосал мою кровь. А в ад я и так попаду как нераскаявшаяся убийца. Прощайте, Саша, Коля, Анна, Глаша и Мишенька. Накажите того, кто Луку и Федора погубил» Кто-то подхватил Сашу и провел в комнату. До вечера он лежал на кровати, тупо глядя в нежно-кремовую стену, на которой плясали кружевные тени от яблони, смещаясь постепенно вместе с догорающим солнцем, а когда тьма сгустилась настолько, что нужно было зажечь свечу, поднялся, собрав себя, и пошел к Николаю — последнему своему брату. Без толку было ждать от слабоумного Николая поддержки, но Саше нестерпимо хотелось хоть с кем-то поговорить, поплакать, может, на плече. Но Николай спал, как часто с ним бывало в последнее время. В комнате, тускло освещенной и серой, было сыро и неприятно, пахло мочой и затхлостью. Саша подернул плечами невольно, но прошел и сел на край кровати к брату, спавшему, уткнувшись в подушку. Николай был крупным, полным даже — Саша глянул на хрупкую Глафиру, замершую в углу с платочком в руках, и подумал невольно: как она справляется с такой ношей, ведь Глафира и купала Николая, и белье ему меняла. Умела ли она заставить его самого это делать? Помогал ли ей кто-то из слуг? Никогда раньше Саша не задумывался о том, как устроена жизнь в семье младшего брата — сама мысль о больном была ему неприятна и вызвала позорную брезгливость. Но теперь Саше придется думать обо всем — Анна была права, и бразды правления имением должен был взять он как старший сын графа. Но Саша мог и отказаться, и тогда власть перешла бы самой Анне, которая стала бы вроде регента при Мишеньке — прямом наследнике Федора, а значит и Дмитрия Федоровича. Саша сидел на смятой постели брата, уперев локти в колени и скрестив пальцы, и бездумно смотрел на дощатый пол, покрытый темными несмываемыми пятнами. Комната Николая и Глафиры отличалась от покоев остальных членов семьи, напоминала скорее комнату для слуг: простая отделка, старая мебель. Неудивительно, стоило ли селить безумного графского сына в дорогой интерьер? Саша совсем забылся, погрузившись в размышления. Какая-то мысль крутилась в его голове, извиваясь как змея, он пытался ухватить ее, но она выскальзывала каждый раз, дразня юрким хвостом разгадки. Резкий удар двери разогнал все мысли. Камердинер Ефим вбежал в комнату без стука, возбужденно переводя дух. Глафира, что до того молча сидела в углу и терпеливо глядела на задумавшегося Сашу, от неожиданности подскочила на месте, а Саша вздрогнул всем телом, досадливо поджав губы, — змея-догадка была почти в его руках. — Поймали его, Ваше Сиятельство! — торжествующе объявил Ефим. — Ерпетина привели. На ржаном поле у дороги на Березино бродил. Камердинер не сдержался, удивленно разводя руками — одному лишь Саше было понятно, что делал Ваня на том самом поле. Спрятаться хотел в своем мире, но не вышло. Саша сжал кулаки и челюсти так, что зубы скрипнули, и резко встал: — Ведите его в карцер под пристроем! — приказал он, шумно выдыхая через ноздри. — Уже сделано, Ваше Сиятельство, — Ефим слегка поклонился. Саша удовлетворенно похлопал слугу по плечу, вышел прочь и решительно устремился к пристрою для слуг, в подвале которого располагалась камера, с давних пор использовавшаяся как темница для провинившихся крепостных. Проходя по погруженному в полумрак крылу, где жил Николай с женой, он увидел быстро идущую с другого коридора Татьяну — гувернантку Миши. Лицо молодой красивой девушки было не узнать — оно покраснело и опухло от слез, под глазами залегли глубокие тени. Сделав в сторону Александра легкий реверанс, гувернантка устремилась мимо него к комнате брата. Саша глянул через плечо и увидел, что Глафира, проводившая его до двери, распростерла руки и приняла бросившуюся к ней Татьяну в объятия, а та запричитала: — Глашенька, я к тебе за помощью, как всегда. Саша вздохнул печально — ему некому было приклонить голову для поддержки. Федор, Маруся — те, кому он доверял и кого любил, были мертвы. Оставался лишь Ваня, но он сидел сейчас в карцере, ожидая возмездия от Саши, которому отец дал право судить и казнить. И Саша был намерен этим правом воспользоваться.