За краем поля

— Это не я, — тихо, почти шепотом повторял Ваня. В полумраке тесной камеры, освещенной одной свечой, Саша почти не видел его глаз и не мог разобрать, что они выражали, но голос змееныша звучал искренне. Лживая тварь. Все черты упыря были нежны и сладки, созданные дьяволом, чтобы соблазнять и искушать слабых, но пропитаны горечью яда. Больше обмануть он никого не сможет. Жгучая ненависть к Ване разрывала и скручивала изнутри, Саша едва сдерживался, чтобы не ударить его или свечой не прижечь красивое лицо, вернуть ему хоть малую часть той боли, какую тот причинил его сердцу. — Не я Федора Дмитриевича убил, я его не трогал! Я вовсе не знал, что тут произошло — ушел ночью, когда тихо все было. Весь день искал жертву, но так и не вышло: люди злые, испуганы, по одному не ходят, а я слаб очень. Я к поместью вашему и не приближался, не было меня тут! — в темноте Саша видел, как распахнулись глаза Вани, в них блеснуло отражение свечи. — Потом совсем ослабел, хотел переждать до ночи в моем тайном месте, помнишь ведь его, — голос Вани потух, он опустил голову. Воспоминания о проведенных в том месте днях кольнуло и Сашино сердце. — Тут твои люди и нашли меня. У входа, за краем поля. — А зачем сбежал тогда? Если не ты Федора убил — почему сбежал?! — Саша взревел, не сдерживая уже ярость. Оправдывается еще, тварь, рассказывает, как жертву искал, паскуда. Ваня отпрянул от его напора и пошевелил, скривившись, неловко заломаными плечами — руки упыря были крепко стянуты веревкой за спиной. — Испугался просто, что и меня отравите, — покачал он головой. — Просто жить хотел. Может, стоило за Петра отмстить, но не решился. Знаю, что сестра твоя это сделала. Дурочка она, молодая совсем, Петю погубила зря, но бог ей судья, пусть живет с этим грехом. У Саши в глазах защипало невыносимо. Не жить уже Марусе, дурочка она была, верно говорит змей. Хотел он что-то сказать Ване, но подавился невыплаканными слезами, сглотнул нервно и просто слушал. — Отпусти меня, Саша, — совсем тихо попросил Ваня. — Мне и так плохо, жажда мучает, силы тают, не могу я тут оставаться. Я уйду из вашего имения, буду охотиться в других землях, где еще не знают о нас, Ерпетиных, а тебе больше не причиню неудобств. Неудобств? Сашу аж передернуло от дикости его слов. Просит, чтобы отпустил напиться крови? В своем ли он уме? — Что ж, ты Федором не утолил жажду, выходит? — едко, с горечью выпалил он. — Ты же его кровь почти до капли выпил, артерию на шее вспорол и… — перед глазами встала картина обескровленного Федора на красной постели, и силы продолжать речь покинули Сашу. — Я, по-твоему, бочка бездонная? — Ваня усмехнулся. — Как бы я выпил всю его кровь? Брат твой вон здоровяк какой был, на полголовы меня выше. С распоротой шеи, поди, четвертина крови вылилась — кому под силу это проглотить? — Не знаю, змея жабу целиком глотает, и ничего, — сухо ответил Саша, поднимаясь с кривого расшатанного стула, поставленного тут для допроса. Препирательства с упырем надоели ему. — Я не змея, — совсем севшим голосом отозвался Ваня, опуская глаза. Видно, понял, что на сей раз ему не удастся разжалобить Сашу. — Ты мало знаешь обо мне. — И знать ничего не хочу! — с омерзением бросил Саша и вышел порывисто из камеры. Несмотря на поздний час, в особняке никто не спал. Сновали слуги, коридоры наполняли шепотки. У парадного входа в холле он столкнулся с доктором, который тихо переговаривался с Глафирой, потупившей по обыкновению взор и кивавшей в такт каждому его тихому, неразборчивому слову. Увидев Сашу, женщина наскоро попрощалась с врачом и ушла в темный коридор, ведущий к тому крылу, где она жила с мужем. Воспользовавшись моментом, Саша решил поговорить с доктором о подробностях произошедших ранее убийств. — Скажите, Павел Иванович, не показалось ли Вам, что убийство Федора Дмитриевича отличалось от предыдущих деяний упыря? — осторожно начал Саша, не в силах выбросить последние слова Вани из головы. — Верно Вы подметили, Ваше Сиятельство, — врач заговорил тише, теснее подходя к Саше. — Я думал об этом с утра, и вот, что мне кажется странным. Не от яда умер Федор Дмитриевич, я не увидел признаков паралича в его теле, а от потери крови из-за ранения сонной артерии. Другие тела, что мне приносили на секцию, имели характерные признаки действия токсина, а кровь у них извлекали через вены, в основном на руках. — Не думаете ли Вы, что кто-то другой убил Федора? — Не мне судить — я врач, а с расследованием разберется пристав, я полагаю, — доктор многозначительно посмотрел на Сашу. То, что в имение до сих пор не вызывали полицейских, у многих вызывало вопросы, а потому с расследованием надо было закончить поскорее. — Может, упырь сменил тактику из-за гнева, хотел посильнее увечье нанести Его Сиятельству, упокой господь его душу, — он перекрестился. — Правда ли, что из шеи могла четвертина крови вылиться? — Сомнительно, чтоб четвертина, но крови теряется немало, — доктор кивнул. — Вот только в комнате ее не было. Поверьте моему опыту с родильницами, смертельная кровопотеря выглядит не как пятно на полу и промокшая простынь. А значит, кровь упырь выпил. Без сомнения.

***

Саша промаялся бессонницей почти до утра. В липкой духоте жаркой ночи его душили слезы по родственникам, особенно горько почему-то было за Марусю. Да и Ваня не шел у него из головы. Чувство, сильное настолько, что от него становилось тяжело дышать, охватывало его при мыслях о Ерпетине, но Саша не мог понять, что это было за чувство: гнев, злоба, разочарование, обида? Он решил утром вновь попробовать допросить Ваню, чтобы видеть его лицо при свете дня, надеясь хоть так поймать на лжи. Проснулся Саша поздно, когда солнце уже пришло в его окно и упало на лицо яркими пятнами света через кружево яблоневой листвы. Поморщившись, он встал и после недолгого туалета отправился сразу к пристрою, отказавшись завтракать. Навстречу ему бежал встревоженный камердинер Ефим. Сердце Саши сжалось при виде его испуганных глаз — неужели еще кто-то умер? Но его ждала другая новость: Ваня сбежал. — Как так вышло?! — Саша остолбенел. — Там же стражник был! — Уснул, Ваше Сиятельство, — Ефим опустил глаза и развел руками. — Что ж вы не сменили вовремя охранника? — Саша от злости сжимал кулаки. — Сменили, под утро пришел ему на смену дворник Василий, вот он и уснул. — Он сейчас там, Василий этот? — голос Саши не предвещал дворнику ничего хорошего. Саша решительно двинулся в сторону пристроя и уже на ходу думал о том, как мог сбежать Ваня, даже если охранник спал? Он был связан, сидел за запертой дверью. Уж не проходит ли упырь сквозь стены? Тело Вани было из плоти, а не из эфира — уж Саша-то точно знал. От нечаянно нахлынувшего воспоминания о худощавом, но крепком теле Вани с гладкой теплой кожей, что никак не вязалось с представлениями о той нечисти, к которой он принадлежал, жар прилил к щекам. Тварь, змееныш! Каждая минута, проведенная с обольстителем, теперь раскаленной иглой впивалась в сердце, ранила уколом совести. Провинившийся дворник сидел, скрючившись, у стены рядом с настежь распахнутой дверью камеры, а при виде графа вскочил резво на ноги, едва не ударившись головой о низкий потолок подземелья — столь высоким оказался Василий. — Как же ты упустил его, дурак ты этакий! — заорал с ходу Саша, давая волю гневу. Дворник вжал голову в плечи, кланяясь и пятясь, и неожиданно мягким голосом залепетал: — Сам не знаю, Ваше Сиятельство, такой сон меня сморил, хоть я и бодрым на пост заступил. — Пил, что ли? — Саша угрожающе придвинулся к мужику. — Не пил, богом клянусь, — Василий перекрестился. — Трезвым явился и с утра кваса только выпил, душно уж очень было. — А что ж шатает тебя? — Не пил, богом клянусь, — повторил мужик, снова крестясь. Не верить ему не было оснований, Саша не чувствовал запаха спиртного. Но выглядел дворник не то что бы хмельным, а вялым, словно со сна, глаза его с мутной поволокой блуждали кругами по лицу Саши, а веки двигались тяжело, так и норовя упасть и не открыться. Василий терялся, забывал слова, потом моргал многократно, встряхивал головой и тогда лишь обретал способность внятно отвечать. — А не видел ли ты кого здесь? — остыв, спокойнее заговорил Саша. Он мельком заглядывал в пустую камеру, где оставались лежать веревки, которыми был связан Ваня. Как же упырь их снял? — С утра священник приходил исповедать пленника, Анна Ивановна приказала его впустить, — начал Василий, а Саша едва не прыснул со смеху истерично: упыря исповедать? — Продолжай. — Потом меня в сон заклонило, не мог с собой совладать. Но, кажись, видел я сквозь сон, как упырь сбежал, суету какую-то. И женщина тут была. — Женщина? — Саша похолодел. — Да, точно бабу видел. Ой, простите, Ваше Сиятельство, не бабу, а женщину, в платье пышном, темном. — Да что за баба-то была? Тьфу ты, женщина. Как выглядела? Что делала? — наседал на него Саша. — Не разобрал я, не мог глаза разлепить. Будто околдовали меня, хотел двинуться, но не мог. Разволновавшись, дворник с жаром придвинулся к Саше и пошатнулся вновь, хватаясь за стену, как при головокружении… Саша утомленно потер пальцами лоб, собирая мысли. А не усыпил ли кто Василия? — Что ты пил, говоришь? Квас? Где взял? — Из дома принес, жена меня снарядила на дежурство, кваса налила и пирожков дала. — Где был твой квас? — Да тут, на столе стоял, — дворник, тараща глаза, указал огромной рукой на небольшой дощатый стол, прислоненный к стене, возле которого на грязной тряпке он и спал, когда обнаружили Ванин побег. — Кто-то был здесь еще, подходил к столу? Мог подлить тебе снадобье в квас? — Нет, не было больше никого, Ваше Сиятельство. Я не видал. Саша вошел в камеру и осмотрелся. В крохотное окошко бил яркий дневной свет, освещая земляной пол и выхватывая из тени угол грязной лежанки, на которой ночью сидел Ваня, беспокойно ища удобную позу, чтобы туго связанные за спиной руки не ломило. Саша поднял веревку, упавшую на пол — та была развязана, а не срезана. Ваня развязать не смог бы — не под силу такой трюк ни человеку, ни змею. Дверь снаружи он бы не открыл. Сделала это женщина в темном платье, не баба — не крестьянка, значит, не из слуг. Дрожь побежала по коже — неужели кто-то из домашних был в сговоре с упырем? Кто мог на Федора зло держать? За что? — Путы я развязал, — дворник заговорил за спиной так неожиданно, что Саша вздрогнул и выронил веревку. — Анна Ивановна, когда с попом пришла, приказала, чтоб снял веревку, а то упырь затёк совсем, стонал. Он не пытался сбежать, спокойно сидел, смиренно так. Поп подтвердил: правильно это, по-христиански, зачем живое существо мучать, когда вина его еще не доказана. Вот я и развязал. Саша обомлел. Вот как, милосердие, значит, проявили! Такого он не ожидал от строгой, даже суровой Анны — Ваня ее мужа убил сутки назад, а она ему духовника приводит, путы снимает, об удобстве печется. — А в каком платье Анна Ивановна была, когда к упырю приходила? Не в темном? Василий округлил глаза, видно, догадываясь, к чему барин клонит. — Не помню я, Ваше Сиятельство, вроде в черном. Да, в черном, конечно. Траур ведь у нее. — Расскажи подробнее, как Анна Ивановна пришла, что делала и когда ушла? — Пришла утром рано с попом, сказала дверь отпереть и пустить его туда. Сама заглянула в камеру мельком, сказала про веревки и тут же ушла. Больше не появлялась, богом клянусь. Как ни хотелось Саше отбросить мысли о причастности Анны, подозрения прочно засели в его голове. Уж больно странной была ее милость в отношении Вани. Закончив с дворником, он отправился разыскивать Анну. Графиню Саша встретил в саду. Анна меланхолично раскачивалась на качелях, пустым взглядом глядя в небо. Как и сказал Василий, одета она была в черное траурное платье с пышной юбкой, в руках теребила маленькую библию в потертой синей обложке. Кратко поприветствовав родственницу, Саша встал у вишневого дерева напротив, прислонившись к нему спиной, скрестил руки на груди и без лишних слов начал выспрашивать. После скандала с обвинениями, который Анна учинила ему в церкви, Саша не считал нужным придерживаться с ней приличий с излишней вежливостью. — Тебе известно, что Ерпетин сбежал из карцера? — Да, — бесстрастно ответила Анна, пропустив его неучтивый тон. — Где ты была утром, когда это произошло? — Здесь, Библию читала, — кратко ответила Анна, сверкнув глазами. Губы ее поджались, лицо напряглось. Почувствовала опасность — злорадно подумал Саша. — Вот как. А видел ли кто-то тебя здесь? — он оторвался от вишни, сделал шаг ближе и ответил сам себе, наслаждаясь произведенным эффектом: всегда бесстрастной Анне с трудом удавалось удерживать холодное выражение лица, она перестала раскачиваться, замерев с приоткрытым ртом. Саша воспользовался замешательством Анны и ответил за нее: — Конечно, никто. Место уединенное. Не дожидаясь, пока золовка придет в себя и найдется с ответом, он продолжал напирать: — А в ночь, когда Федора убили, где ты была? Почему место на кровати подле него пустовало? — Саша и сам задумался об этом только сейчас, глупец! — Я давно в другой комнате сплю. Как Федора убивали, — она вдруг сглотнула нервно, но быстро взяла себя в руки, — не видела. — В другой комнате? С чего это? — недоуменно спросил Саша. — Разве супругам не полагается…? — Много ты знаешь о супружестве, содомит! — ядовито выплюнула ему в лицо Анна. — Были на то у меня причины! Федор Дмитриевич оскорбил меня своим поведением, и мне противно было с ним ложе делить. Анна вздернула подбородок и отвернулась в сторону, часто дыша. В тот момент все сложилось у Саши в голове: Анна знала, как видно, об измене Федора и о беременности гувернантки. Горделивая графиня решила отомстить за предательство. Воспользовавшись ситуацией с Петром Ерпетиным, сговорилась с Ваней, чтоб тот убил Федора. Ваня, желающий мести за брата, согласился. Он и рассказал Анне о любовной связи с Сашей, а та воспользовалась этими сведениями и стала распускать слухи — дескать, это он с Ваней в преступный сговор вступил. Нужно это было ей для того, чтобы отвести от себя подозрения. А также опозорить Сашу перед отцом, которому предстояло решить, кому быть хозяином в имении: вдове Федора или второму сыну. Ване же слухи эти не могли повредить больше, чем очевидность его вины. Однако Анна в благодарность за сотворенное зло, да и чтобы Ваня на нее не указал, отпустила упыря. Приказала охраннику развязать путы, подлила снотворного в квас, пока тот возился с веревкой, а после, когда Василий уснул, вернулась и дверь отворила. От осознания дыхание у Саши сперло, его охватило волнение. Он смотрел на женщину, которую знал половину жизни, и поверить не мог, что Анна совершила подобное, хотя и не мог не признать — это было в ее характере. Жесткая, непримиримая Анна Ивановна всегда была строга к людям и не прощала обид. Но убийства мужа он от нее не ожидал. Мороз побежал у Саши по коже, он стоял будто оглушенный своими догадками, глядя на библию, которую Анна лицемерно сжимала в руках. — Анна Ивановна! Ваше Сиятельство, скорее сюда! К реке! — услышал он неожиданный истошный крик из-за куста шиповника. — Мишенька! Мишенька! Я не усмотрела, — на него вылетела рыдающая гувернантка Татьяна, обхватившая голову руками. — Что с Мишей? — Анна подскочила с качелей, выронив книгу, и, не дожидаясь ответа, бросилась в сторону берега Галки в дальнем углу поместья. — Мишенька, — лепетала Татьяна, почти бесчувственно повиснув на плече оторопевшего Саши, — упырь укусил его. Саша пошатнулся и упёрся рукой в ствол вишни: всегда крепкое сердце его отказывалось выносить ужас последних дней. — Но он жив, жив! — закричала Татьяна, схватив Сашу за плечи и заглядывая в глаза. — Не убил Ерпетин его. Подошел к садовнице и сказал: «Поди туда и посмотри, что я с ребенком вашим сделал!», а сам окровавленный весь. Цинизм какой, словно посмеяться хотел! Сам подвел ее к Мишеньке, дескать, полюбуйся на него, и убежал к реке. Мишенька живой, только без сознания.